Вечер X
«Знавал я одну старую деву!» — рассказывал месяц. «Зимою она постоянно носила один и тот же жёлтый атласный салоп[1]; он как будто не изнашивался, не выходил из моды. Летом же она ходила в одной и той же соломенной шляпе и, кажется, всё в одном и том же голубом платье. Из дома она выходила только в гости к старой приятельнице, жившей в доме напротив. В последние годы, она, впрочем, не ходила и туда, — приятельница её умерла. Я постоянно видел старую деву в её каморке одну-одинёшеньку. Летом окно каморки было заставлено чудесными цветами, а зимою на нём красовалось донышко от старой шляпы, в котором зеленел кресс-салат. Весь последний месяц старушка уже не присаживалась к окошку, но я знал, что она ещё жива: я бы увидел, как она отправилась в тот «дальний путь», о котором так часто беседовала со своей приятельницей. «Да!» — говаривала она тогда: «по смерти мне предстоит такой путь, какого я не сделала за всю свою жизнь! Наша семейная могила в шести милях от города; меня отвезут туда и положат рядом с моими родными!..» Вчера вечером я увидел перед домом телегу; скоро из дома вынесли и поставили на неё гроб; значит, старая дева умерла! Гроб прикрыли рогожами, и телега тронулась. В гробу тихо спала старая дева. Во весь последний год своей жизни она ни разу не переступила порога своей каморки, а вот теперь после смерти отправилась в дальний путь! Телега направилась за город, да ещё вскачь, словно везла кого на гулянье, а очутившись за городом, парень погнал лошадей ещё шибче, то и дело боязливо оглядываясь назад. Право, кажется, он трусил: а вдруг, дескать, покойница-то встала, да сидит теперь в своём жёлтом атласном салопе на крышке гроба?! Вот почему он так безрассудно и гнал лошадей, не отпуская в то же время поводий, так что удила покрылись пеною. Лошади были молодые, горячие; заяц перебежал дорогу, и они понесли. Тихая скромная старушка, едва бродившая и у себя-то по каморке, мчалась теперь во всю прыть через пни и кочки. Наконец, обёрнутый рогожею гроб так подпрыгнул, что выскочил из телеги и остался лежать на дороге, а телеги, парня и лошадей и след простыл. Сыпля звонкие трели, взвился с поля жаворонок, пропел над гробом свою утреннюю песенку, потом сел на него и принялся теребить клювом рогожу, словно желая сорвать с кокона оболочку. Затем птичка опять взвилась к небу с звонкою песенкою, а я спрятался за румяные утренние облачка».
Г. Х. Андерсен. Собрание сочинений Андерсена в четырёх томах. Том третий. Издание второе — С.-Петербург: Акцион. Общ. «Издатель», 1899, С.313—339