Жил-был Лентяй. Зимой он целыми днями не сходил с печи, а летом лежал на песке на берегу реки и смотрел на воду.
— Что ты, Лентяй, всё лежишь, да лежишь? — говорили люди, проходя мимо него. — Пошел бы да к работе силу свою приложил. Знать, времени-то тебе не жалко.
— Да что его жалеть, — отвечал Лентяй. — Какое такое Время? Для чего оно человеку дано? Не знаю этого и отродясь не знавал.
Дни шли за днями. Лентяя не переставали корить за то, что он попусту тратил время, и эти упреки, в конце концов, так надоели ему, что однажды, рано утром встав с печи, он вдруг решил не пойти на этот раз на свой любимый берег реки, а пуститься в далекое странствование, чтобы найти Время и узнать у него самого, для чего оно человеку.
Дело было весною. Выйдя из деревни, Лентяй свернул сначала на большую дорогу, начинавшую уже просыхать. Он долго шел по ней, лениво смотря по сторонам на зеленевшие озими ржи и ячменя и на уже показавшие свои головки всходы гречихи и льна, потом это надоело ему, и он свернул на затейливо извивающуюся боковую тропинку, вдруг неожиданно выросшую перед его глазами.
Целыми днями лежа на печи и не имея никакого представления о том, что такое Время, Лентяй так и не мог решить — долго ли, коротко ли шел он по этой дороге. Тропинка извивалась, постепенно подымаясь в гору, и по обеим её сторонам расстилались то поля, то сады, то, наконец, пустые, ничем не заросшие, пространства. И странное дело: сначала, пока шел Лентяй, поля и сады были покрыты свежей молодой зеленью, потом они стали ему попадаться с желтыми колосьями, и совершенно вызревшими плодами, выглядывавшими из-под листьев деревьев.
Как ни мало смотрел вокруг себя Лентяй, но всё же он не мог не заметить, что вслед за желтыми колосьями и спелыми плодами по бокам тропинки вдруг неожиданно вырастали голые, покрытые снегом поля и обнаженные деревья. И эта картина повторялась столько раз одна за другой, что Лентяй уже знал наперед всё то, на что ему придется смотреть по сторонам дороги. Наконец, это длинное путешествие наскучило ему и, тяжело вздохнув, он сказал себе:
— Ну, и мучитель же Время. Видно, нелегко к нему добираться. Зато, авось узнаю, какое оно такое и для чего оно человеку.
Итак, продолжая всё дальше подыматься в гору, он добрался, наконец, до открытой площадки, на которой стояла четырехугольная башня, такая высокая, что Лентяй никак не мог разглядеть её верхушки. Казалось, вся она была из одного цельного куска гранита, и на ней спереди огромными буквами виднелась надпись: «Башня Времени». Со всех четырех её сторон находились тяжелые широкие двери и, взглянув на них, Лентяй подумал, что ему будет не под силу их отворить. Однако едва только он потянул за большой, слегка заржавевший засов, как тяжелая дверь легко распахнулась, и он вошел в огромный светлый зал. Этот зал был такой необычайной величины, что когда Лентяй посмотрел наверх, то у него даже закружилась голова, совсем так, как это бывало, когда он смотрел вниз с крутого обрыва. Придя немного в себя и осмотревшись, Лентяй увидел на каждой из четырех стен этого зала огромные круглые часы. Циферблат их был разделен не на двенадцать частей, как это бывает на обыкновенных часах, а только на четыре и над каждой из них была надпись: весна, лето, осень и зима. Стрелка была одна, длинная и тонкая, и она двигалась так быстро, что трудно было следить за ней: от её непрерывного мельканья рябило в глазах. При каждом новом движении стрелки слышался тоненький коротенький свист, в котором можно было расслышать слово: «миг, миг, миг». Это было очень занятно, и Лентяю ужасно захотелось схватить проворную стрелку и остановить ее. Он протянул руку, но движения стрелки были до того быстры, что ему никак не удавалось это сделать.
— Вот так штука, — сказал себе Лентяй, — уж больно тороплива и посмотреть-то на нее хорошенько не успеваешь. Летит себе, да летит.
Насмотревшись вдоволь на эти диковинные часы, Лентяй принялся затем разглядывать комнату, в которой находился. Он заметил в ней вторую дверь и, отворив ее, очутился в точно таком же, как и первый, большом и высоком зале, на стенах которого висели такие же огромные круглые часы с циферблатом, разделенным на четыре части. Только стрелка в них была значительно толще, и двигалась она настолько медленнее, что Лентяю пришлось порядочно-таки постоять перед ней, пока она дошла до своего следующего деления и раздался довольно низкий звук, напоминавший слово «час, час, час».
— И это занятно, — сказал себе Лентяй, постояв перед стрелкой столько времени, что она успела пробить ему много, много часов. — Вишь какие игрушки устроило Время в своем замке. Там вот минуты, а тут часы так тебе и отсчитывает.
Снова заметив дверь, ведущую в следующий, третий зал, Лентяй вошел в него и увидел здесь на стенах тоже часы. Они были еще огромнее, а стрелка казалась величиной с хорошее бревно.
— Вот так будет щелк, — сказал себе, посмотрев на эту стрелку Лентяй. — Дай-ка посмотрю, как дело идет и здесь. Недаром же добрался я сюда.
Он встал перед часами и принялся смотреть на стрелку до тех пор, пока не почувствовал, что ноги у него отяжелели и затекли от усталости. Но только он собрался сесть на пол, как послышался сильный треск, и раскатистый глухой бас прохрипел на всю залу: «год, год, год».
— Вот какая машина, — сказал Лентяй, — годы отсчитывает! И так это себе незаметно — щелк и год, щелк и год. Занятная штука! Расскажу о ней, как вернусь в деревню. Посижу-ка здесь да посмотрю на нее хорошенько.
И сев на пол, он уставился на часы Времени и долго смотрел на них, пока стрелка отсчитывала ему годы. Наконец, почувствовав страшную усталость и тяжесть во всех своих членах, он решил встать и пойти в следующую четвертую, по-видимому, последнюю комнату Башни Времени. Казалось, она была больше всех предыдущих, и часы, висевшие на каждой из четырех стен, были еще огромнее и другого устройства. По ним двигались не только три уже знакомые стрелки, но еще и четвертая. Она была самой громадной, и, казалось, почти не двигалась, но как раз в то время, когда Лентяй вошел в зал, она дошла до своего деления и могучий голос, как будто сотни тромбонов и труб, прогудел с страшной силой: «век, век, век». Вокруг всего циферблата этих невиданных часов большими светящимися буквами виднелась какая-то надпись. «В-е-ч-н-о-с-т-ь», с трудом сложил слово Лентяй. Он несколько раз повторил его, но никак не мог понять его смысла.
Продолжая чувствовать себя каким-то слабым, Лентяй тотчас же сел на пол перед часами и, поджав под себя ноги, стал долго и усердно смотреть на эти удивительные часы Времени. Действительно, зрелище было прелюбопытное: длинная, тонкая стрелка так и егозила перед глазами, вторая двигалась также быстро, но всё же иногда приходилось дожидаться её ударов; смотря на третью, он чувствовал, как у него слипаются глаза, и он открывал их только тогда, когда раздавался удар; что же касается четвертой, то, Боже, до чего медленно она ползла! Но Лентяй сказал себе, что не уйдет, пока она не пробьет ему еще раз. Долго-долго пришлось ожидать ему. Но вот снова раздался сильный шум и треск. «Век, век, век», загудело по зале. Как ни было это занятно, но Лентяй почувствовал, что теперь, во второй раз, это не доставило ему такого удовольствия, как в первый.
— Пора и честь знать. Надобно домой собираться, — сказал он себе. — Тут только он вспомнил, что хотел спросить у Времени, для чего оно дано человеку, но, обойдя снова все четыре зала и не найдя нигде ни одной живой души, он решил, что Время повесило свои часы, а само ушло куда-нибудь далеко отсюда, а ему самому уже давно пора возвращаться в деревню.
— Ничего, узнаю когда-нибудь в другой раз, — сказал он себе, выходя из башни и направляясь к приведшей его сюда тропинке. Он стал спускаться, и хотя идти вниз всегда легче, чем подыматься в гору, однако, к своему удивлению, он не переставал чувствовать какой-то туман в голове и слабость и боль во всём теле. С большим трудом он отломал себе от дерева палку и, опираясь на нее, побрел дальше до того самого поворота, где тропинка сворачивала на большую дорогу. Вот вдали показались крыши деревни.
— Ну, слава Богу, добрался-таки домой, — сказал Лентяй, вздохнув с облегчением.
Когда он подошел ближе к околице, навстречу ему выбежало несколько деревенских ребятишек. Прищурившись разглядывал он их, но никак не мог припомнить ни их имен, ни имен их родителей.
— Чьи же вы будете? — спросил он одного из них, мальчугана лет семи, быстроглазого и востроносого.
— Да мы, дедушка, Петра Парфенова, внуки, — отвечал мальчуган. — А ты сам откуда пришел? Видно, чай, издалека? Весь ты в пыли и, как лунь, седой.
Слушает Лентяй и не верит своим ушам.
«Как так! Это внуки Петра Парфенова»… Он знал еще его отца таким же маленьким, востроглазым мальчуганом, каким теперь стоит перед ним его правнук. И мальчик говорит ему, что он как лунь седой! Немало, видно, времени провел он в пути и в высокой башне, смотря, как стрелки отбивали ему минуты, часы и годы. Так и не узнал он у Времени, для чего оно дано человеку, так и не заметил, как с каждым новым ударом часов уходила его бесполезная, никому ненужная, долгая, более чем столетняя жизнь. И в первый раз в жизни горько стало у него на душе…