[129]

(Посв. памяти А. Ф. Гильфердинга[1]).

I.

Въ расписныхъ саняхъ, ковромъ покрытыхъ,
Нараспашку, въ буркѣ боевой,
Казимиръ, круль польскій, мчится въ Краковъ
Съ молодой, веселою женой.

[130]


Къ ночи онъ домой спѣшитъ съ охоты;
Позвонки бренчатъ на хомутахъ;
Впереди, на всемъ скаку, не видно,
Кто трубитъ, вздымая снѣжный прахъ;

Позади, въ саняхъ несется свита…
Ясный мѣсяцъ выглянулъ едва…
Изъ саней торчатъ собачьи морды,
Свѣсилась оленья голова…

Казимиръ на пиръ спѣшитъ съ охоты;
Въ новомъ замкѣ ждутъ его давно
Воеводы, шляхта, краковянки,
Музыка, и танцы, и вино.

Но не въ духѣ круль: насупилъ брови,
На морозѣ дышитъ горячо…—
Королева съ ласкою склонилась
На его могучее плечо…

— Что̀ съ тобою, государь мой?! другъ мой!?
У тебя такой сердитый видъ…
Или ты охотой недоволенъ?
Или мною? — на меня сердитъ?..

[131]


— «Хороши мы!» молвилъ онъ съ досадой,—
«Хороши мы! Голодаетъ край,
«Хлопы мрутъ, — а мы и не слыхали,
«Что у насъ въ краю неурожай!..

«Погляди-ка, ѣдетъ ли за нами
«Тотъ гусляръ, что̀ встрѣтили мы тамъ…
«Пусть-ка онъ споетъ магнатамъ нашимъ
«То, что спьяна пѣлъ онъ лѣсникамъ!»…

Мчатся кони, рѣзче раздается
Звукъ роговъ и топотъ, — и встаетъ
Надъ заснувшимъ Краковомъ зубчатой
Башни тѣнь, съ огнями у воротъ.

II.

Въ замкѣ свѣтятъ фонари и лампы,
Музыка и пиръ идетъ горой;
Казимиръ сидитъ въ полукафтаньѣ,
Подпираетъ бороду рукой.

Борода впередъ выходитъ клиномъ,
Волосы подстрижены въ кружокъ…

[132]

Передъ нимъ съ виномъ стоитъ на блюдѣ,
Въ золотой оправѣ, турій рогъ;

Позади, — въ чешуйчатыхъ кольчугахъ
Стражниковъ колеблющійся строй… —
Надъ его бровями дума бродитъ,
Точно тѣнь отъ тучи грозовой.

Утомилась пляской королева, —
Дышитъ зноемъ молодая грудь,
Пышутъ щеки, свѣтится улыбка:
— Государь мой, веселѣе будь!..

«Гусляра вели позвать, покуда
«Гости не успѣли задремать.» —
И къ гостямъ идетъ она, и гости —
— Гусляра, кричатъ, скорѣй позвать! —

III.

Стихли трубы, бубны и цимбалы;
И, венгерскимъ жажду утоля,
Чинно сѣли подъ столбами залы
Воеводы, гости короля.

[133]


А у ногъ хозяйки — королевы,
Не на табуретахъ и скамьяхъ,
На ступенькахъ трона сѣли панны,
Съ розовой усмѣшкой на устахъ.

Ждутъ…— И вотъ на праздникъ королевскій
Сквозь толпу идетъ, какъ на базаръ,
Въ сѣрой свиткѣ, въ обуви ремянной,
Изъ народа вызванный гусляръ.

Отъ него надворной вѣетъ стужей,
Искры снѣга таютъ въ волосахъ,
И, какъ тѣнь, лежитъ румянецъ сизый
На его обвѣтренныхъ щекахъ.

Низко передъ царственной четою
Преклонясь косматой головой,
На ремняхъ повиснувшія гусли
Поддержалъ онъ лѣвою рукой,

Правую подобострастно къ сердцу
Онъ прижалъ, отдавъ поклонъ гостямъ…
— «Начинай!» — и дрогнувшіе пальцы
Звонко пробѣжали по струнамъ.

[134]


Подмигнулъ король своей супругѣ,
Гости брови подняли… гусляръ
Затянулъ про славные походы
На сосѣдей,— нѣмцевъ и татаръ…

Не успѣлъ онъ кончить этой пѣсни,—
Крики: «Vivat!» огласили залъ…—
Только круль махнулъ рукой, нахмурясь:
Дескать, пѣсни эти я слыхалъ!

— «Пой другую!» — и, потупивъ очи,
Прославлять сталъ молодой пѣвецъ
Молодость и чары королевы,
И любовь — щедротъ ея вѣнецъ.

Не успѣлъ онъ кончить этой пѣсни,—
Крики: «Vivat!» огласили залъ…—
Только круль сердито сдвинулъ брови:
Дескать, пѣсни эти я слыхалъ!

«Каждый шляхтичъ» — молвилъ онъ,— «поетъ ихъ
«На ухо возлюбленной своей;
«Спой мнѣ пѣсню ту, что̀ пѣлъ ты въ хатѣ
«Лѣсника, — та будетъ по-новѣй…

[135]


«Да не бойся!»—
Но гусляръ, какъ будто
Къ пыткѣ присужденный, поблѣднѣлъ…
И, какъ плѣнникъ, дико озираясь,
Заунывнымъ голосомъ запѣлъ:

«Ой, вы, хлопы, ой, вы, Божьи люди!
«Не враги трубятъ въ побѣдный рогъ,
«По пустымъ полямъ шагаетъ голодъ
«И, кого ни встрѣтитъ,— валитъ съ ногъ.

«Продаетъ за пудъ муки корову,
«Продаетъ послѣдняго конька…
«Ой, не плачь, родная, по ребенкѣ!—
«Грудь твоя давно безъ молока.

«Ой, не плачь ты, хлопецъ, по дѣвчинѣ!—
«По веснѣ, авось, помрешь и ты…
«Ужъ растутъ, — должно-быть къ урожаю,—
«На кладбищахъ новые кресты…

«Ужъ на хлѣбъ,— должно-быть къ урожаю,—
«Цѣны, что̀ ни день, растутъ, растутъ…
«Только паны потираютъ руки,—
«Выгодно свой хлѣбецъ продаютъ»…

[136]


Не успѣлъ онъ кончить этой пѣсни:
«Правда ли?!» вдругъ вскрикнулъ Казимиръ,
И привсталъ, и, въ гнѣвѣ, весь багровый,
Озираетъ онѣмѣвшій пиръ…

Поднялись… дрожатъ… блѣднѣютъ гости.
«Что же вы не славите пѣвца?!
«Божья правда шла съ нимъ изъ народа—
«И дошла до нашего лица…

«Завтра же, въ подрывъ корысти вашей,
«Я мои амбары отопру…
«Вы… лжецы! глядите: я, король вашъ,
«Кланяюсь, за правду, гусляру!..»

И, пѣвцу поклонъ отвѣсивъ, вышелъ
Казимиръ,— и пиръ его притихъ…
«Хлопскій круль!» въ сѣняхъ бормочутъ паны…
«Хлопскій круль!» лепечутъ жены ихъ.

Онѣмѣлъ гусляръ, поникъ, не слышитъ
Ни угрозъ, ни ропота кругомъ…
Гнѣвъ Великаго великъ былъ, страшенъ —
И отраденъ, какъ въ засуху громъ!


Примѣчанія править

  1. Стихотвореніе «Казимиръ Великій» было задумано мною въ 1871 году. Покойный А. Ф. Гильфердингъ просилъ меня написать его для второго литературнаго вечера въ пользу Славянскаго комитета.— Тема для стиховъ была выбрана самимъ Гильфердингомъ, имъ же были присланы мнѣ и матеріалы, — выписки изъ Польскаго лѣтописца Длугоша, со слѣдующею въ концѣ припискою: „Раздача хлѣба въ пору голода у лѣтописца разсказана безъ всякой связи съ другими фактами изъ жизни Казимира, потому тутъ у васъ carte blanche…“ — Стихи были набросаны, когда я узналъ, что литературный вечеръ съ живыми картинами, въ пользу Славянскаго комитета, не состоялся и отложенъ на неопредѣленное время. — Затѣмъ умеръ и нашъ многоуважаемый ученый А. Ф. Гильфердингъ, самоотверженно собирая легенды и пѣсни того народа, изученію котораго, въ связи со всѣми ему соплеменными народами, съ любовью посвящалъ онъ всю свою жизнь.