Исчезнут ли тягчайшие наказания? (Дорошевич)/ДО
| Исчезнутъ ли тягчайшія наказанія? |
| Источникъ: Дорошевичъ В. М. Собраніе сочиненій. Томъ IX. Судебные очерки. — М.: Товарищество И. Д. Сытина, 1907. — С. 83. |
Упраздненная за безчеловѣчность плеть 50 лѣтъ тому назадъ была введена изъ гуманныхъ побужденій. Она замѣнила собою кнутъ. Кнутъ вырѣзывался изъ сырой кожи, высушивался, и получался квадратъ съ острыми, рѣжущими краями. Помощникъ палача бралъ раздѣтаго приговореннаго за руки, взваливалъ себѣ на плечи. Палачъ съ крикомъ: «Поддержись, ожгу», съ разбѣга наносилъ ударъ вдоль спины. При каждомъ ударѣ кнутъ острыми краями вырѣзалъ изъ тѣла ремень вдоль всей спины. Это дѣлалось публично и называлось «торговою казнью». И это было, дѣйствительно, казнью. При большомъ количествѣ ударовъ это была смертная казнь, только продолжительная и мучительная. При небольшомъ количествѣ ударовъ, — мучительство и искалѣченіе человѣка навѣкъ. Какъ ужасенъ былъ кнутъ, свидѣтельствуетъ то, что въ тѣ жестокія времена, когда палки и шпицрутены назначались тысячами, удары кнутомъ назначались десятками. И это считалось наказаніемъ болѣе тяжкимъ. Что такое былъ кнутъ, мы можемъ судить: старый каторжанинъ, получавшій тысячи палокъ, ходившій сквозь строй, число полученныхъ плетей считающій тысячами, а розогъ даже не считавшій, черезъ пятьдесятъ лѣтъ помнилъ полученные на Конной площади десятки ударовъ кнута и вспоминалъ о нихъ съ ужасомъ: «Передъ кнутомъ все остальное — ничего».[1] Кнутъ былъ 50 лѣтъ тому не только уничтоженъ, а казненъ за безчеловѣчность. Не хотѣли даже, чтобы самая память о кнутѣ оставалась. Кнутъ былъ не только отмѣненъ, но приказано было имѣющіеся кнуты закопать въ землю. Похоронить. Мѣсто безчеловѣчнаго кнута заняла плеть. Законъ, — «законы святы», — хотѣлъ уничтожить мучительство и искалѣченіе. Но «исполнители» ухитрились и изъ плети сдѣлать такое же точно орудіе смерти, тягчайшаго мучительства и искалѣченія, какимъ былъ кнутъ. Теперь за безчеловѣчность отмѣнена и плеть, — оставлены только розги. Чтобъ уничтожить мучительство, искалѣченіе и задираніе насмерть, уничтожены даже «лозы». Тутъ маленькая «техническая» подробность, которую надо пояснить. Розга и лоза одинъ и тотъ же «инструментъ» — это прутъ аршина въ два длиною. У него огромный размахъ и сильный ударъ. Розга свиститъ въ воздухѣ какъ стальная рапира. Послѣ каждыхъ двухъ ударовъ берется новый прутъ, а то измочалится и не будетъ, пожалуй, такъ больно. Чтобъ при сильномъ, изо всей силы, размахѣ прутъ не сломался, къ нему съ половины подвязанъ другой прутикъ. Если сѣкутъ тонкимъ концомъ прута, — это «розги». Если ударяютъ толстымъ концомъ, тонкій держа въ рукѣ, — это «лозы», или «комли». Наказаніе куда болѣе мучительное и искалѣчивающее человѣка. «Лозы» отмѣнены, оставлены только розги. Но вотъ вопросъ, могутъ ли тягчайшія тѣлесныя наказанія считаться уничтоженными? Не сумѣютъ ли «исполнители» такъ же «вполнѣ замѣнить» плеть розгами, какъ былъ вполнѣ замѣненъ кнутъ «гуманной» плетью? Не сдѣлаютъ ли изъ розогъ такого же орудія мучительства, искалѣченія и даже смерти, какимъ была упразднена плеть? Отвѣтъ на это даетъ намъ слѣдующій фактъ: палачъ Терскій наказывалъ палача Комлева плетьми и, желая показать, какъ «можно наказать плетью», искалѣчилъ Комлева на всю жизнь. Черезъ нѣсколько времени провинился Терскій, и теперь уже палачу Комлеву довелось его наказывать. Надлежало дать 100 розогъ. И теперь Комлевъ показалъ Терскому, «какъ можно драть розгами». Терскій послѣ 100 розогъ всталъ искалѣченнымъ и гніетъ всю жизнь.[2] При умѣньѣ и добромъ желаніи, плеть, какъ видите, можно вполнѣ замѣнить розгами. Умѣнья въ каторгѣ очень много, «добраго желанья» тоже не отбавлять… Есть смотрители, которые изъ «простыхъ розогъ», — даже изъ minimum’а 30 ударовъ, — дѣлаютъ орудіе такого мучительства, предъ которымъ меркнетъ наказаніе плетью. Напримѣръ, способъ «растянуть наказаніе на нѣсколько часовъ». Наказываемаго привязываютъ къ скамьѣ въ канцеляріи. Около становится палачъ. Смотритель садится за бумаги. Куритъ, пьетъ чай, читаетъ, пишетъ, — и время отъ времени говоритъ: «ударь».[3] Это мучительное и издѣвательское наказаніе въ теченіе нѣсколькихъ часовъ, по словамъ самихъ изобрѣтательныхъ смотрителей, «не можетъ сравниться ни съ какими плетьми». Какая же гарантія въ томъ, что тягчайшія наказанія, уничтожаемыя закономъ дѣйствительно исчезнутъ?
«Если подвергаемый наказанію розгами, — читаемъ мы, — не будетъ въ состояніи вслѣдствіе внезапно приключившейся болѣзни или слабости выдержать опредѣленное число ударовъ, то производящій наказаніе чиновникъ обязанъ остановить наказаніе и призвать врача».
А если смотрителю покажется, что «негодяй» притворяется? Смотрители всякую болѣзнь у каторжнаго считаютъ «притворствомъ». До тѣхъ поръ, пока на Сахалинѣ не устроили сумасшедшаго дома, смотрители всѣхъ душевно-больныхъ считали «притворщиками» и «исправляли» розгами и плетьми. Смотрители, не стѣсняясь, говорятъ, что у нихъ «одно и то же наказаніе да бываетъ не одно и то же». Наказанія, напримѣръ, назначенныя по суду въ Россіи, «за россійскія преступленія», приводятся въ исполненіе, часто легко. Такъ легко, что сахалинскіе товарищи прокурора даже протесты подавали противъ чрезмѣрной легкости наказаній. И въ то же время наказанія за проступки на Сахалинѣ приводятся въ исполненіе жестоко.
— Что они тамъ въ Россіи сдѣлали, — говорятъ смотрители, — насъ не касается. Зато у насъ зла нѣтъ. А вотъ за здѣшнее не помилуемъ, это ужъ насъ касается.
И что, если смотритель преднамѣренно хочетъ особенно мучительно наказать каторжанина? Кто же, наконецъ, эти «чиновники», чтобъ на нихъ полагаться въ діагнозѣ: можетъ ли человѣкъ еще переносить тѣлесное наказаніе, или его состояніе ужъ таково, что пора посылать за врачомъ? Кто эти чиновники? Малограмотные смотрители, выслужившіеся изъ помощниковъ, помощники смотрителей, которымъ говорятъ «ты», чаще же всего наказаніе приводятъ въ исполненіе надзиратели изъ бывшихъ ссыльно-каторжныхъ. Все это народъ, стоящій на такой низкой степени развитія, что отъ нихъ нельзя и требовать, чтобъ они руководствовались «духомъ закона». Зато буквой закона они пользоваться умѣютъ, заботясь только о томъ, чтобы съ формальной стороны все было шито-крыто. Въ законѣ они ищутъ безнаказанности. Между буквами закона — лазеекъ для беззаконія. Тутъ всякая недомолвка, всякій пробѣлъ можетъ послужить уголкомъ, гдѣ спрячется преступленіе.
Когда смотритель нашелъ нужнымъ послать за врачомъ, когда врачъ освидѣтельствовалъ наказываемаго и призналъ, что наказаніе продолжаться не можетъ, когда врачебное управленіе согласилось съ заключеніемъ врача, тогда читаемъ мы:
«Окончательное наказаніе пріостанавливается и отлагается до выздоровленія преступника, послѣ чего онъ долженъ быть подвергнутъ тщательному освидѣтельствованію».
А до начала тѣлеснаго наказанія преступникъ не подвергается медицинскому освидѣтельствованію? А если тѣлесному наказанію будутъ подвергать эпилептика, что случается часто, чахоточнаго, что случается еще чаще, вообще больного?
Говорится:
«Въ случаѣ обнаруженія неизлѣчимой болѣзни преступника тѣлесныя наказанія совершенно отмѣняются».
Но это говорится послѣ словъ о «тщательномъ освидѣтельствованіи», когда уже наказаніе пріостановлено, потому что наказуемый «впалъ въ болѣзненное состояніе». О предварительномъ, предъ началомъ, медицинскомъ освидѣтельствованіи не говорится ничего. И для людей, знающихъ каторгу, не подлежитъ никакому сомнѣнію, что низшая тюремная администрація, считающая «гуманною», — въ каторгѣ слово ругательное, — дѣятельность врачей, стѣснительной для себя, поспѣшитъ воспользоваться «буквой закона». Смотритель имѣетъ возможность наказывать какого угодно больного, не спрашивая у врача: «Освидѣтельствуйте, можно ли?» Какъ врачъ вмѣшается? Смотритель скажетъ ему:
— О предварительномъ освидѣтельствованіи ничего не сказано. Будете свидѣтельствовать, если онъ подъ розгами впадетъ въ болѣзненное состояніе.
Смотритель можетъ наказывать какъ ему угодно. И врачъ не можетъ вмѣшаться.
— Ждите, пока я признаю его состояніе болѣзненнымъ, начну сомнѣваться и позову васъ.
Годами и годами въ каторгѣ началъ устанавливаться такой порядокъ. Передъ наказаніемъ наказуемый свидѣтельствуется врачомъ. При наказаніи присутствуетъ врачъ. Мы говоримъ: «началъ устанавливаться», потому что этотъ порядокъ нарушался ежесекундно. Но теперь онъ можетъ быть и совсѣмъ отмѣненъ.
Роль врача сокращается еще болѣе и можетъ быть сведена совсѣмъ на нѣтъ.
Отъ временъ «мертваго дома» до временъ «мертваго острова» доктора были въ каторгѣ единственными представителями гуманности. Большинство ихъ исполняло этотъ свой долгъ превосходно, часто самоотверженно. Эта дѣятельность докторовъ никогда не нравилась «низшей тюремной администраціи». Если каторжанинъ смотрѣлъ на доктора, какъ на своего защитника, то смотритель смотрѣлъ на врача, какъ на злѣйшаго врага. Они жаловались, что доктора своею «гуманностью» распускаютъ каторгу, что доктора мѣшаются не въ свое дѣло, что доктора мѣшаютъ имъ въ законномъ исполненіи обязанностей. Такъ мало-по-малу создалась легенда, что доктора противодѣйствуютъ тюремной администраціи, являются чуть не врагами закона и мѣшаютъ его правильному выполненію. Отмѣнѣ тягчайшихъ тѣлесныхъ наказаній предшествовало многолѣтнее изслѣдованіе вопроса, опросъ свѣдущихъ лицъ, въ томъ числѣ смотрителей каторжныхъ тюремъ. Разъ опрашиваютъ, значитъ, является сомнѣніе въ пользѣ и необходимости тяжкихъ наказаній. А разъ такимъ вѣтромъ повѣяло, значитъ, надо высказывать предъ начальствомъ и соотвѣтствующія мысли. Тюремная администрація спѣшила высказать, очевидно, угодныя начальству «гуманныя» мысли: тяжкія наказанія надо отмѣнить. Но при этой оказіи «гуманные» люди спѣшили «справиться» съ ненавистными докторами. Нельзя ли ихъ посократить? «Гуманность — гуманностью, какъ видите, по нашимъ отзывамъ, мы гуманны. Но гг. врачи злоупотребляютъ и, вмѣсто гуманности, доходятъ уже до беззаконія». Повторялись легенды о противозаконной дѣятельности врачей. И эхо этихъ легендъ слышится намъ въ томъ усиленіи контроля, которымъ окружается дѣятельность врача. Когда наказаніе пріостановлено вслѣдствіе болѣзненнаго состоянія наказуемаго и позвали врача, «врачъ обязанъ освидѣтельствовать тщательно преступника и, изложивъ въ подробности все найденное, въ заключеніи обстоятельно указать, почему именно онъ признаетъ болѣзненное состояніе преступника такого рода, что тѣлесное наказаніе для него опасно, и потому должно быть отмѣнено впредь до облегченія или излѣченія болѣзни». Такія свидѣтельства врачей должны быть «провѣряемы врачебными отдѣленіями губернскихъ управъ или замѣняющимъ ихъ учрежденіемъ». Даже, «гдѣ можно, чрезъ личное освидѣтельствованіе». «Если врачебное отдѣленіе согласится съ заключеніемъ врача», тогда только «окончательное наказаніе пріостанавливается и отлагается до выздоровленія преступника». Подъ такой контроль поставленъ врачъ. Контроль всюду и вездѣ хорошая вещь, особенно тамъ, гдѣ рѣчь идетъ о здоровьѣ или даже жизни человѣка. Но если контролировать врача, то какъ же оставлять безъ контроля смотрителя? Если заключеніе спеціалиста врача: боленъ или не боленъ человѣкъ, подлежитъ контролю, то какъ же оставлять въ безконтрольное распоряженіе невѣжественнаго смотрителя разрѣшеніе вопроса: можно подвергать человѣка тѣлесному наказанію или нѣтъ, можно безъ вреда для здоровья и жизни продолжать наказаніе или пора уже позвать врача?
Иныхъ жалобъ противъ врачей, кромѣ какъ на излишнюю гуманность, до сихъ поръ не было слышно. Но если учреждать контроль надъ тѣмъ, чтобъ не злоупотребляли гуманностью, то нуженъ еще болѣе строгій контроль, чтобъ не злоупотребляли жестокостью. Пусть подлежитъ контролю врачъ, но пусть подлежитъ контролю и смотритель. А единственнымъ контролеромъ въ вопросѣ о томъ, что вредно и опасно для здоровья, можетъ быть только врачъ. Предоставлять смотрителю рѣшать вопросъ: кого можно по состоянію здоровья и кого нельзя подвергать тѣлесному наказанію, и удалять врача во время этой могущей быть опасной для жизни операціи, — значитъ, ставить смотрителя внѣ контроля.
Всей своей предшествующей дѣятельностью служебный персоналъ тюремъ, думаемъ, такого довѣрія не заслужилъ.
Вѣдь, если накажутъ розгами больного, или будутъ продолжать наказаніе, считая болѣзнь «притворствомъ», значитъ, тягчайшіе изъ тягчайшихъ видовъ тѣлесныхъ наказаній будутъ существовать.
Законъ объ ихъ уничтоженіи — святой законъ. Привѣтствуя его, какъ новую эру въ скорбной жизни каторги, мы боимся только, что съ отмѣной плети случится то же, что случилось съ отмѣной кнута. Что «исполнители», низшій тюремный персоналъ, сумѣютъ розгами вполнѣ замѣнить уничтоженную плеть, какъ въ свое время сумѣли вполнѣ замѣнить плетью упраздненный кнутъ. Что уничтоженный de jure[4] тягчайшій видъ тѣлеснаго наказанія фактически будетъ продолжать существовать. И нарушеніе гуманнаго закона отлично спрячется подъ его буквою.
Примѣчанія
править- ↑ См. «Сахалинъ», очеркъ «Дѣдушка русской каторги».
- ↑ См. «Островъ Сахалинъ», А. П. Чехова,
- ↑ См. «Сахалинъ», и «Un bagne russe» (Ile de sakhaline), par Paul Labbé.
- ↑ лат. De jure — Юридически. Прим. ред.