История Греции в классическую эпоху (Виппер)/1916 (ДО)/10

Исторія Греціи въ классическую эпоху IX—IV вв. до Р. Х.
авторъ Проф. Р. Випперъ

См. Оглавленіе. Опубл.: 1916. Источникъ: Випперъ Р. Ю. Исторія Греціи въ классическую эпоху IX—IV вв. до Р. Х. — Москва:, 1916.

X. Послѣднія объединительныя попытки и упадокъ политическаго интереса въ Греціи.

Покореніе Азіи — національное призваніе грековъ. Въ 380 году въ Аѳинахъ вышло небольшое публицистическое произведеніе Исократа подъ заголовкомъ «Панегирикъ»; оно передаетъ очень характерныя настроенія не только аѳинскаго общества, но и вообще широкихъ круговъ тогдашней Греціи.

Выпуская время отъ времени брошюры, въ которыхъ развивалась какая-нибудь важная очередная политическая тема, Исократъ (436—338) умѣлъ улавливать вкусы и потребности публики. По внѣшности его литературныя статьи сохраняютъ форму рѣчи, произнесенной передъ большой аудиторіей, но разсчитаны онѣ уже на кругъ читателей, а не слушателей. Причина этого превращеніи оратора въ писателя заключается не въ однихъ личныхъ качествахъ Исократа, человѣка со слабымъ голосомъ и застѣнчиваго; здѣсь гораздо важнѣе то обстоятельство, что съ упадкомъ политической жизни потеряло въ значительной мѣрѣ силу публичное слово: вмѣсто того, чтобы идти въ большое собраніе, люди предпочитаютъ на досугѣ спокойно прочитать написанную рѣчь. Подъ вліяніемъ такой перемѣны выработался особый стиль и манера изложенія: читатель искалъ въ статьѣ историческихъ ссылокъ и параллелей; ему пріятно было встрѣтить немножко ученаго аппарата въ занятномъ доступномъ изложеніи.

Авторъ «Панегирика» дѣлаетъ видъ, что передъ нимъ большое общегреческое праздничное собраніе, πανήγυρις, въ родѣ Олимпійскихъ игръ. Сущность рѣчи — призывъ къ великому общему походу противъ персовъ; во главѣ національнаго предпріятія должны стать Спарта и Аѳины. Постепенно въ ходѣ изложенія Исократъ какъ бы забываетъ о Спартѣ и сосредоточивается на доказательствѣ естественнаго и заслуженнаго первенства въ Греціи Аѳинъ. Вождемъ большого національнаго похода должны стать Аѳины, такъ какъ этотъ городъ родоначальникъ всѣхъ благъ просвѣщенія и человѣчности, которыми пользуется Греція. Чтобы доказать это положеніе, Исократъ набрасываетъ культурно-историческій очеркъ развитія Аѳинъ съ самой отдаленной старины. Аттика — страна, которую на зарѣ временъ благословила богиня земледѣлія Деметра, нашедшая здѣсь пріютъ послѣ своихъ блужданій. Аѳины были первой просвѣщенной общиной въ Греціи, откуда другіе греки заимствовали начала науки, права и законодательства. Аѳины имѣли уже законы и конституціонныя учрежденія, представляли собой благоустроенное государство въ то время, когда кругомъ господствовала дикость, когда сосѣди нуждались или въ помощи для установленія порядка, или въ ободряющемъ примѣрѣ. Въ движеніи отъ варварства къ культурѣ Исократъ считаетъ важнымъ фактомъ замѣну кровной мести правильнымъ судебнымъ разбирательствомъ по уголовнымъ дѣламъ: первымъ законодательствомъ въ этомъ смыслъ были постановленія аѳинянина Драконта, остальные греки заимствовали у Аѳинъ уже выработанное право. Эта часть статьи Исократа любопытна прежде всего, какъ показатель вкусовъ аѳинскаго общества: авторъ сознавалъ необходимость угодить ему культурно-исторической идеализаціей родного города. Затѣмъ она свидѣтельствуетъ о новомъ направленіи научнаго интереса сравнительно съ вѣкомъ софистики, кь работѣ юридической школы, выдвигавшей на первое мѣсто принципіальные вопросы о происхожденіи закона, о естественномъ правѣ и т. д. присоединилось изученіе реальной мѣстной старины. Одновременно съ Исократомъ появляются составители аѳинской ученой лѣтописи, аттидографы, которые стараются возстановить черты древнихъ учрежденій, содержаніе ранняго законодательства Аттики; Исократъ популяризуетъ изъ этихъ работъ то, что годится въ качествѣ введенія къ его общей темѣ.

На ряду съ фактомъ исконной правовой и конституціонной традиціи Аѳинъ панегиристъ выдвигаетъ промышленную роль своей родины. По его словамъ, уже съ давнихъ поръ Аѳины развивали торговлю, искусства и ремесла, которыя частью они сами изобрѣли, частью приложили у себя на опытѣ и сообщили другимъ. Въ своей гавани, Пиреѣ, Аѳины имѣютъ среди Греціи товарный рынокъ и складочное мѣсто; расположенный на скрещеніи дорогъ, городъ служитъ посредникомъ крупнаго обмѣна, беретъ у однихъ излишекъ и заполняетъ скудость другихъ. Исократъ въ сущности повторяетъ мысль, которую выражалъ еще въ V вѣкѣ анонимный противникъ демократіи, авторъ олигархическаго памфлета, а, именно, что Аѳины своей обширной международной торговлей, своимъ далеко проникающимъ сбытомъ и подвозомъ товаровъ изъ отдаленныхъ краевъ достигли первенства въ греческомъ мірѣ. Публицистъ IV вѣка добавляетъ, что нѣтъ города, который бы въ такой мѣрѣ, какъ именно торговый, былъ пригоденъ для руководящей роли, потому что онъ для всѣхъ открытъ и доступенъ, онъ свободенъ отъ всякихъ стѣснительныхъ политическихъ мѣръ, въ родѣ спартанской ксенеласіи (изгнанія иностранцевъ), потому что отъ непрерывнаго тренія противоположностей въ немъ смягчаются рѣзкости, накопляется разнообразный и пестрый опытъ. Такой городъ представляетъ всѣ выгоды для объединенія и сближенія греческихъ общинъ, подобно періодически повторяющимся національнымъ праздникамъ, гдѣ забывается всякая рознь и выступаетъ только чисто-культурное соперничество. Аѳины въ своихъ стѣнахъ соединяютъ блескъ такихъ зрѣлищъ съ выдающимися произведеніями художественной рѣчи и умственнаго просвѣщенія. Въ городѣ постоянно имѣется все, что содѣйствуетъ подъему и развитію общегреческаго сознанія, и въ этомъ смыслѣ онъ можетъ быть названъ вѣчнымъ праздничнымъ собраніемъ. Исократъ заканчиваетъ это восхваленіе тонкой общественности родного города замѣчательными словами, которыхъ и не ожидаешь найти у писателя, вообще средняго, не отличающагося чеканенымъ слогомъ. «Нашъ городъ въ такой мѣрѣ оставилъ позади себя остальные въ искусствѣ рѣчи и мысли, что уже теперь имя эллиновъ перестало относиться только къ народу, а означаетъ духъ эллинскій, и уже теперь эллинами скорѣе называютъ тѣхъ, кто посвященъ въ нашу образованность, а не тѣхъ, кто съ нами одной крови»^[1].

Исократъ ссылается затѣмъ на великія заслуги Аѳинъ въ спасеніи Греціи отъ нашествія персовъ; образованная ими потомъ морская держава обезпечила всѣмъ общинамъ союза спокойную торговлю; господство аѳинянъ на морѣ и не могло бы такъ долго продержаться, если бы подчиненныя общины не чувствовали себя удовлетворенными. Исократъ рѣшается сказать, нѣсколько погрѣшая противъ дѣйствительности, что аѳиняне мало вмѣшивались во внутреннія дѣла, въ борьбу партій у союзниковъ. Если же Аѳины по временамъ помогали демократическимъ партіямъ, то это, въ глазахъ Исократа, было патріотическимъ дѣломъ; сближаясь съ демократіями, аѳиняне создавали единодушное общее отечество, тогда какъ изгоняемыя ими олигархіи держали остальныхъ гражданъ въ безправномъ положеніи, правили тираннически и этимъ вносили въ общины расколъ. Исократъ заканчиваетъ похвалой старой демократіи: «намъ не нужно особливо славить народное правленіе, потому что въ теченіе тѣхъ 70 лѣтъ, когда мы пользовались его благодѣяніями, мы не видѣли во всей Греціи ни тиранновъ, ни подчиненія иноземному господству, ни междоусобій, мы жили въ мирѣ со всѣми».

Національная война противъ восточнаго врага мотивируется у Исократа очень горячо. Зачѣмъ она нужна? Чтобы покончить внутреннія усобицы, чтобы напитать опять обѣднѣвшую страну. Родина наша стала пустыней, «и одни погибли на своей же землѣ отъ насилія, другіе на чужбинѣ скитаются со своими семьями, многіе изъ страха голодной смерти вынуждены проливать кровь свою въ интересахъ нашихъ враговъ и идти противъ своихъ братьевъ грековъ. Италія обезлюдѣла, Сицилія порабощена, многіе города отданы варварамъ, остальная Греція въ величайшей нуждѣ. Здѣсь горькая бѣдность, которая разлучаетъ друзей, дѣлаетъ врагами людей, между собой близкихъ, а тамь насъ ждетъ богатая, роскошная страна, тамъ мы можемъ добыть счастье, приволье и избытокъ, вмѣстѣ же съ богатствомъ вернется въ дома и въ общины единодушіе и согласіе». Всѣ эти чрезвычайно откровенные, реалистическіе мотивы необходимо было, однако, украсить возвышенной идеологіей, придумать красивое знамя для завоеванія и захвата. И вотъ оказывается, что война вытекаетъ изъ религіозныхъ моральныхъ обязанностей грековъ: персы — варвары, они осквернили въ свое время греческія святыни, должна слѣдовать священная месть. Авторъ спѣшитъ добавить, что персы къ тому же еще и слабы: въ большой державѣ непрерывные мятежи, постоянно отпадаютъ цѣлыя области. «Отъ Книда до Синопы греки населяютъ кайму Азіи, нечего даже возбуждать къ войнѣ, достаточно только не удерживать». Все предпріятіе соединенныхъ грековъ противъ персидской державы будетъ похоже скорѣе на священное шествіе или богомолье (θεωρία)^[2], чѣмъ на походъ. «Это единственная война, которая лучше, чѣмъ миръ, потому что она оставитъ насъ въ спокойномъ обладаніи своего достатка и обѣщаетъ пріобрѣтеніе большихъ богатствъ на чужбинѣ». «Перенесемъ войну въ Азію, а счастье Азіи къ себѣ».

Призывъ Исократа, соединяющій въ себѣ религіозно-патрютическіе и матеріально-захватные мотивы, удивительно напоминаетъ историку приглашенія папъ XI и XII вв., когда они звали западное воинство на покореніе богатаго, разрушающагося и въ то же время грѣшнаго, невѣрнаго Востока; если позволено анахронистическое выраженіе, хочется сказать, что и здѣсь передъ нами программа крестоваго похода.

Итакъ, воинственное богомолье противъ персовъ — вотъ выходъ изъ всѣхъ золъ, раздирающихъ Грецію. Исократъ не считаетъ нужнымъ перечислять ихъ, да это было бы и мало тактично. Но намъ не трудно возстановить то, о чемъ умолчалъ публицистъ. Несмотря на похвалы, расточаемыя демократіи, онъ — человѣкъ умѣренно-консервативныхъ воззрѣній; его очень занимаютъ интересы капитала, зажиточныхъ классовъ, нуждающихся въ спокойствіи, обезпеченіи кредита и т. п. Между тѣмъ въ Греціи нѣтъ покоя отъ волненій пролетаріата, отъ бродящихъ всюду эмигрантовъ и отъ людей военной профессіи, которые ищутъ столкновеній и усобицъ, чтобы найти себѣ занятіе и заработокъ. Нѣтъ лучшаго, болѣе соблазнительнаго отвлеченія для всѣхъ этихъ противогражданскихъ элементовъ, какъ большой походъ на востокъ. Такое предпріятіе не только дастъ занятіе безработнымъ, удовлетворитъ жадность военныхъ, но оно также доставитъ великія выгоды остающимся дома. «Перенесемъ счастье Азіи къ себѣ», т.-е. оживимъ восточными капиталами нашу промышленность, перетянемъ къ себѣ запасы Азіи, ея богатства; пусть одушевленное патріотической идеей воинство сдѣлаетъ Грецію обладательницей неисчерпаемыхъ финансовыхъ силъ Востока, центромъ мірового обмѣна.

Предводительство въ національной войнѣ должно принадлежать двумъ крупнѣйшимъ общинамъ, Спартѣ и Аѳинамъ, но авторъ не скрываетъ, что истиннымъ идейнымъ и дѣловымъ руководителемъ предпріятія будутъ Аѳины. Что же останется Спартѣ, и зачѣмъ она нужна? Исократъ, очевидно, предполагаетъ, что между двумя общинами будетъ тѣсный союзъ съ отчетливымъ распредѣленіемъ ролей: Спарта въ качествѣ общепризнаннаго военнаго штаба возьметъ на себя соединеніе солдатскихъ массъ и исполненіе стратегическихъ операцій, Аѳины же выступятъ въ качествѣ настоящей культурно-промышленной силы, образуютъ руководящій центръ, душу всего дѣла. Въ дальнѣйшей организаціи роль Аѳинъ должна будетъ возрасти еще болѣе, особенно въ виду того, что за ними великій опытъ и славныя традиціи; истиннымъ объединителемъ Греціи, конечно, могутъ быть только Аѳины.

Политика Аѳинъ послѣ Анталкидова мира. Предлагая Аѳинамъ идти объ руку со Спартой во главѣ великаго національнаго предпріятія, авторъ Панегирика, видимо, вовсе не смущался тѣмъ обстоятельствомъ, что обѣ крупныя общины еще недавно находились въ рѣзкой взаимной враждѣ, и что Анталкидовъ миръ, похоронившій надежды Аѳинъ на возрожденіе морской державы, оставался неотмщенной обидой. Дѣло въ томъ, что въ Аѳинахъ уже раньше подготовлялась перемѣна настроенія, и назрѣвало сознаніе невозможности широкой завоевательной политики въ стилѣ V вѣка. Рѣшительная неудача 387 года многимъ въ Аѳинахъ выяснила положеніе, и теперь могла выступить открыто партія, которая предлагала покинуть традиціонную политику и стремиться къ соглашенію со Спартой. Во главѣ новаго направленія стоялъ Каллистратъ, племянникъ радикальнаго демагога Агиррія, блестящій ораторъ, гибкій политикъ, сумѣвшій приспособиться къ новымъ обстоятельствамъ и перевести Аѳины на уровень второстепенной державы, сохраняющей свои торговыя позиціи и свое вліятельное положеніе среди другихъ морскихъ общинъ. Новая партія, зерно которой состояло изъ крупныхъ торговцевъ, судовладѣльцевъ и банкировъ, испытывала немалыя трудности. Руководящіе въ экономической жизни круги желали вновь объединить приморскую Грецію, но при этомъ перенести явно непосильную для Аѳинъ военную организацію на плечи спартанцевъ; однако они ничего не могли проводить помимо демоса, у котораго имѣлись свои, очень крѣпкія традиціи, особенно въ финансовой политикѣ, въ дѣлѣ раздачъ. Капиталисты были поэтому вынуждены держаться политическаго радикализма, и Каллистратъ, въ качествѣ своего рода Перикла IV вѣка, въ теченіе двухъ съ половиной десятилѣтій находилъ возможнымъ лавировать среди крайностей и примирять интересы класса богатыхъ и класса бѣдныхъ. Другое затрудненіе вытекало изъ внѣшнихъ обстоятельствъ, независѣвшихъ отъ Аѳинъ. Новая политика могла быть построена только на взаимности со стороны Спарты, а между тѣмъ ея плутократическіе круги не чувствовали желанія уступать львиную долю аѳинскому капиталу, въ расчетѣ сохранить исключительную гегемонію въ Греціи и поорудовать собственными средствами. Склонить спартанцевъ къ коалиціи съ Аѳинами могъ бы только какой-нибудь очень серьезный ударь въ самой Греціи, который не въ силахъ была преодолѣть Спарта. Такимъ толчкомъ оказалась ѳиванская революція 379 года.

Положеніе запуталось, однако, тѣмъ, что по ходу обстоятельствъ ѳиванскому перевороту, затѣянному демократической партіей, не могли не помочь аѳиняне, пріютившіе у себя ѳиванскихъ демократовъ. Мало того, возмущеніе Ѳивъ противъ Спарты оказало аѳинянамъ большую услугу въ другомъ направленіи: къ Аѳинамъ устремились островныя общины, и, благодаря этому, возникъ въ 378—377 году новый морской союзъ подъ предводительствомъ Аѳинъ. Поддержка, оказанная Ѳивамъ, поссорила Аѳины со Спартой, планы Каллистрата на сближеніе были отброшены назадъ. Въ свою очередь, однако, между новой ѳиванской демократіей и Аѳинами не могло получиться прочной дружбы. Преобразованная ѳиванская община не согласна была исполнять въ пользу Аѳинъ роль, которую аѳинскіе капиталисты собирались отдать Спартѣ. Въ лицѣ демократическихъ Ѳивъ скоро поднялась держава, похожая на Аѳины 50-хъ годовъ V вѣка, т.-е. съ притязаніями какъ на сушѣ, такъ и на морѣ, съ программой вмѣшательства въ дѣла всѣхъ общинъ и Ѳессаліи, и Средней Греціи, и Пелопоннеса, и въ то же время съ широкой задачей установленія господства въ Эгейскомъ морѣ. Такія Ѳивы не могли ужиться съ Аѳинами. Напротивъ, для Аѳинъ союзъ со Спартой теперь являлся единственной возможностью обороны противъ неожиданно выросшаго рядомъ соперника. Цѣль партіи Каллистрата, правда, осуществилась, но слишкомъ поздно для того, чтобы принести Аѳинамъ желательный успѣхъ. Въ 70-хъ и 60-хъ годахъ IV вѣка въ Греціи были три крупныя державныя общины, Спарта, Аѳины, Ѳивы; ни одна изъ нихъ не могла сладить съ двумя другими, соединенными вмѣстѣ; въ свою очередь онѣ не могли всѣ ужиться мирно рядомъ и размежевать сферы своего вліянія. Ихъ столкновенія составляютъ большую междоусобную войну (378—362), послѣднюю для эпохи самостоятельной городской Греціи.

Побѣда демократіи въ Ѳивахъ и начало второго аѳинскаго морского союза. Столкновенія начались съ переворота въ Ѳивахъ, разразившагося среди полнаго затишья въ 379 году. Ѳиванскіе эмигранты партіи, низвергнутой въ 383 году, нашли себѣ пріютъ въ Аѳинахъ такъ же, какъ въ свое время при господствѣ Тридцати въ 404 г. аѳинскіе демократы были приняты въ Ѳивахъ. Отсюда небольшая ихъ группа, имѣя во главѣ Меллона и Пелопида, двинулась къ родному городу и проникла внутрь стѣнъ ночью по тайному соглашенію со своими единомышленниками; заговорщикамъ удалось перебить главныхъ вождей противной партіи, въ томъ числѣ полемарха Леонтіада, и низвергнуть «династію», которая держалась помощью спартанцевъ. Побѣдители апеллировали къ ѳиванскому демосу, обѣщая ему господство надъ всей Беотіей, тогда какъ олигархи обратились къ другимъ беотійскимъ городами, Платеямъ и Ѳеспіямъ; но помощь послѣднихъ не успѣла подойти, а въ то же время два аѳинскихъ стратега, друзья ѳиванскихъ демократовъ, на свой страхъ поддержали ѳиванцевъ. Въ результатѣ спартанскій гарнизонъ долженъ былъ покинуть Ѳивы. Царь Клеомбротъ подступилъ къ Ѳивамъ, но, не встрѣтивъ желанія ѳиванцевъ биться и не имѣя средствъ на осаду, удалился назадъ въ Пелопоннесъ; только въ Ѳеспіяхъ онъ оставилъ гармоста Сфодрія съ гарнизономъ.

Въ Аѳинахъ сначала не рѣшались нарушить дружественный спартанцамъ нейтралитетъ; больше того, стратеговъ, дѣйствовавшихъ подъ Ѳивами безъ уполномоченія отъ народа, осудили на смерть; одинъ изъ нихъ былъ казненъ, другой успѣлъ бѣжать. Но спартанцы сами испортили дѣло: Сфодрій попытался напасть на Аттику и захватить Пирей; аѳинянъ успѣли извѣстить объ этомъ ѳиванцы, и настроеніе въ Аѳинахъ быстро перемѣнилось. Теперь рѣшили войти въ союзъ съ Ѳивами. Ко времени соглашенія съ Ѳивами Аѳины подготовили рядомъ частныхъ договоровъ, обходя условія Анталкидова мира, большой союзъ морскихъ общинъ; они опять надѣялись на возстановленіе державы въ духѣ попытокъ Конона и Ѳрасибула; партія Каллистрата могла разсчитывать на то, что новый морской союзъ мирно размежуется со Спартой.

Диверсія Сфодрія и необходимость помочь Ѳивамъ измѣнили первоначальные планы аѳинянъ. Теперь они должны были придать союзу совсѣмъ иной видъ — общегреческаго соединенія для защиты автономіи и свободы общинъ отъ деспотизма Спарты, слѣд., по необходимости обратиться къ условіямъ Анталкидова мира. Это значило, прежде всего, отказаться отъ всякихъ мечтаній о священномъ національномъ походѣ на востокъ въ духѣ, проповѣданномъ Исократомъ; нельзя было и думать о включеніи въ союзъ общинъ малоазійскаго берега, уступленныхъ въ свое время персидскому царю. Напротивъ, въ виду слабости союза слѣдовало заручиться нейтралитетомъ или даже поддержкой персовъ для ближайшей своей задачи; поэтому въ условіяхъ, которыя заключали между собой общины, опредѣленно выговаривались права и верховенство великаго царя надъ малоазійскими городами.

Вслѣдствіе этого территорія и границы союза, образовавшагося въ 378 г., были гораздо меньше сравнительно съ прежней аѳинской державой. Въ немъ нѣтъ азіатскихъ общинъ на всемъ протяженіи берега отъ Босфора до края Каріи на югѣ, въ немъ нѣтъ всего сѣвернаго берега Эгейскаго моря, т.-е. городовъ Халкидскаго полуострова и Ѳракіи. Въ союзъ вошли даже не всѣ острова Эгейскаго моря. Главные его участники — Родосъ, Хіосъ, города Лесбоса, города Эвбеи, затѣмъ Византія и Перинѳъ у проѣзда къ Черному морю. Скоро присоединились по другую сторону европейской Греціи Коркира и Закинѳъ. Новый союзъ не представляетъ сплошной замкнутой группы владѣній, какъ это было въ державѣ V вѣка. Если, однако, всмотрѣться внимательно въ карту, то можно замѣтить, что союзныя общины расположены цѣпями, которыя образуютъ линіи главныхъ морскихъ и торговыхъ сношеній, и притомъ въ трехъ направленіяхъ, соотвѣтствующихъ тремъ выходамъ изъ Эгейскаго моря: на сѣверъ — къ Черному морю, на югъ — къ Кипру, Сиріи и Египту и на западъ — къ Италіи и Сициліи. Въ этомъ смыслѣ союзъ IV вѣка все-таки копія перваго могущественнаго союза, копія, если такъ можно выразиться, не всего тѣла, а лишь его скелета.

Конституція второго морского союза. Въ 378 году въ Аѳинахъ собрался конгрессъ делегатовъ отъ общинъ, желавшихъ вступить въ союзъ, κοινὸν συνέδριον τὤν συμμάχων. Объ основныхъ учрежденіяхъ союза мы узнаемъ изъ замѣчательной ^[3], передающей постановленіе аѳинской экклесіи, согласно предложенію Аристотеля изъ Мараѳона: съ большой вѣроятностью можно принять, что народное собраніе утвердило въ данномъ случаѣ резолюцію конгресса. Псефизма аѳинскаго народа открываетъ доступъ въ союзъ всѣмъ желающимъ, грекамъ и варварамъ, кромѣ подданныхъ царя. Затѣмъ слѣдуетъ рядъ ограниченій, которыя принимаютъ на себя аѳиняне въ виду недовольства, вызваннаго ихъ политикой въ первомъ союзѣ. Они отказываются отъ вмѣшательства, въ дѣла внутренняго устройства общинъ, отъ навязыванія имъ аѳинскихъ гарнизоновъ и чиновниковъ, отъ захвата земель и всякаго вида владѣній, какъ со стороны государства, такъ и со стороны частныхъ лицъ, и отъ помѣщенія клеруховъ на союзной территоріи; не будетъ взиматься и односторонняя подать въ распоряженіе Аѳинъ, называвшаяся φόρος; устраняется самое слово, ставшее ненавистнымъ, и вводятся (опредѣляемые синедріономъ) συντάξεις, взносы въ союзную казну.

Изъ послѣдующей практики видно, что союзъ выработалъ своеобразную конституцію. Онъ состоялъ изъ двухъ равносильныхъ корпорацій, которыя постоянно раздѣльно упоминаются: Аѳины и всѣ остальные союзники. Союзныя общины посылаютъ делегатовъ на конгрессъ, засѣдающій въ Аѳинахъ; число представителей отъ каждой общины безразлично, такъ какъ всѣ онѣ имѣютъ лишь по одному голосу. Аѳиняне не участвуютъ въ этомъ представительномъ собраніи. Синедріонъ является, строго говоря, органомъ совѣщательнымъ. Въ этомъ смыслѣ онъ стоялъ наравнѣ съ аѳинскимъ совѣтомъ Пятисотъ, который подготавливалъ дѣла и вырабатывалъ проекты для народнаго собранія. Обыкновенно, синедріонъ предлагалъ свою резолюцію, δόγμα, аѳинскому совѣту. Если совѣтъ былъ согласенъ съ синедріономъ, то вводилъ его рѣшеніе въ свое προβούλευμα, т.-е. проектъ, представляемый народному собранію. Если былъ несогласенъ, то вносилъ два предложенія раздѣльно, свое προβούλευμα и δόγμα союзниковъ. Аѳинскій совѣтъ могъ также предоставить синедріону непосредственно войти со своимъ δόγμα въ народное собраніе. Во всякомъ случаѣ, верховной рѣшающей инстанціей выступала аѳинская экклесія. Въ этомъ пунктѣ особенно рѣзко сказывались односторонность строенія союза и перевѣсъ Аѳинъ: народныя собранія союзныхъ общинъ ни въ совокупности, ни отдѣльно не вводились вовсе въ союзныя дѣла.

Въ качествѣ совѣщательнаго органа, мнѣніе котораго служило основой рѣшеній союза, синедріонъ имѣлъ широкую компетенцію. Онъ разсматривалъ вопросы войны и мира, заключалъ договоры, принималъ участіе въ допущеніи новыхъ членовъ союза, вводилъ представителей своихъ въ посольства, рѣшалъ размѣры взносовъ на военныя издержки и, наконецъ, составлялъ судъ по дѣламъ о нарушеніи правъ союзниковъ. Статьи, касающіяся суда, весьма обстоятельны. Въ случаѣ, если аѳиняне позволятъ себѣ захватъ земельнаго владѣнія или какого-либо вида имущества въ союзной общинѣ, приносится жалоба въ синедріонъ; на беззаконно пріобрѣтенное владѣніе налагается арестъ, и оно присуждается наполовину жалобщику, наполовину въ пользу союзниковъ. Конституція союза, принятая при заключеніи договора, считается неприкосновенной и ограждается параграфомъ уголовнаго содержанія: лицо, которое предложитъ измѣненіе въ союзномъ устройствѣ или доведетъ подобное предложеніе до голосованія, судится въ качествѣ нарушителя союза и измѣнника; его судятъ аѳиняне и союзники и могутъ наказать смертью или изгнаніемъ, лишеніемъ правъ и конфискаціей имущества.

Постановленія, принятыя при учрежденіи союза въ 378—377 гг., открываютъ намъ нѣкоторыя стороны греческаго федеральнаго права. Само это право сложилось подъ давленіемъ нужды, созданной Анталкидовымъ миромъ, который гарантировалъ свободу и автономію всѣмъ греческимъ общинамъ, малымъ и большимъ. Конгрессъ 378 г. требовалъ включенія въ конституцію формулы, въ свое время составлявшей основу договора 387 г.: «для поддержанія свободы и автономіи и во исполненіе присяги, заключенной между царемъ, Спартой, Аѳинами и другими греками». Безъ этого условія слабыя общины не рѣшались вступать въ союзъ.

На первомъ мѣстѣ стоитъ понятіе равноправности всѣхъ членовъ союза, независимо отъ размѣра общинъ. Оно выражается въ томъ, что на конгрессѣ всѣ общины имѣютъ по одному голосу (ίσοψηφία). Собственно, здѣсь примѣненъ старый принципъ, существовавшій еще въ Пелопоннесскомъ союзѣ и въ свое время осужденный, отъ имени аѳинскихъ централистовъ, Ѳукидидомъ за непрактичность. Въ союзѣ 378 года принципъ равнаго представительства всѣхъ членовъ былъ проведенъ, повидимому, еще болѣе послѣдовательно, чѣмъ раньше у пелопоннесцевъ: онъ былъ распространенъ на международныя отношенія и на участія въ посольствахъ. Такое впечатлѣніе, по крайней мѣрѣ, мы получаемъ, сравнивая образъ дѣйствій двухъ союзовъ, стараго пелопоннесскаго и новаго аѳинскаго, на конгрессѣ въ Спартѣ въ 371 году; спартанцы присягнули и подписались подъ текстомъ договора за себя и за своихъ союзниковъ, между тѣмъ какъ аѳиняне и ихъ союзники присягали и подписывались отдѣльно, и притомъ союзники не выступали одной цѣльной группой, а слѣдовали своими подписями поименно.

Двумя новыми пунктами въ федеральной конституціи можно считать условія относительно неприкосновенности территоріи и имущества общинъ, входящихъ въ составъ союза, а также признаніе полной самостоятельности каждой общины въ устроеніи своихъ внутреннихъ дѣлъ (πολιτευομένῳ πολιτείαν ἣν ἃν βούληται). Впрочемъ, новыми ихъ придется считать лишь въ формальномъ смыслѣ, поскольку учредители нашли нужнымъ закрѣпить ихъ въ текстѣ основного договора; эти условія конечно, всегда входили въ понятіе автономіи, но въ V вѣкѣ въ эпоху аѳинской державы ихъ было бы безполезно формулировать въ виду властнаго положенія Аѳинъ, гдѣ подъ конецъ не стѣснялись называть ὰρχὴ тиранническимъ господствомъ. Теперь изъ осторожности и во вниманіе къ гарантіямъ, установленнымъ Анталкидовымъ миромъ, аѳиняне сами должны были поспѣшить съ завѣреніями, что они готовы безусловно уважать свободу и автономію союзниковъ.

Что касается финансоваго устройства союза, здѣсь опредѣленно выставленъ принципъ самообложенія. Опять подъ впечатлѣніемъ тяжелаго опыта державы V вѣка постарались ввести въ федеральную конституцію статьи отрицательнаго свойства: не должно быть односторонняго назначенія взносовъ властью сильнѣйшей общины, налоги въ пользу союза образуютъ товарищескіе взносы (συντάξεις). Но для насъ остается неяснымъ, какимъ способомъ устанавливался размѣръ налога съ каждой общины, принадлежала ли какая-нибудь принудительная власть конгрессу, существовала ли какая-либо распредѣлительная финансовая комиссія и т. п. Можетъ быть, согласно принципу автономіи, каждая община устанавливала у себя самостоятельно военный налогъ и затѣмъ сообщала конгрессу о размѣрѣ предполагаемаго взноса, или своей σύνταξις. Во всякомъ случаѣ, финансы союза составлялись не изъ отчисленія извѣстной доли обычныхъ доходовъ общины, а именно изъ сбора чрезвычайнаго налога; такъ приходится заключать изъ того факта, что въ Аѳинахъ одновременно съ устройствомъ союза былъ введенъ прямой налогъ, εἰσφορὰ, который вообще допускался лишь въ случаяхъ экстренной необходимости.

Очень важенъ и весьма любопытенъ пунктъ, касающійся ненарушимости федеральной конституціи. «Негибкость» разъ введеннаго устройства есть вообще характерная черта федерацій всѣхъ временъ, и это вполнѣ естественно. Въ союзной конституціи, выработанной въ 378—377 гг., данный принципъ выраженъ въ крайне рѣзкой формѣ: за одно предложеніе измѣнить союзное устройство грозитъ уголовное преслѣдованіе, при чемъ конгрессъ превращается въ верховный федеральный судъ. Конституція не предусматриваетъ законныхъ формъ, при соблюденіи которыхъ она сама могла бы быть измѣнена.

Не вполнѣ яснымъ представляется вопросъ о томъ, въ правѣ ли отдѣльные члены союза выходить изъ его состава. Но статья о неприкосновенности союзнаго устройства позволяетъ сдѣлать объ этомъ косвенное заключеніе. Вѣдь принадлежность такихъ-то и такихъ-то общинъ къ союзу есть важнѣйшая составная часть конституціи; если былъ положенъ рѣзкій предѣлъ всякой попыткѣ измѣнить союзное устройство, то едва ли могли признавать допустимость выхода изъ союза кого-либо изъ членовъ, присягнувшихъ на вѣрность общему дѣлу.

Въ федеральномъ устройствѣ 378 года есть одинъ пунктъ, который долженъ показаться нашему современному сознанію грубымъ дефектомъ: таковъ порядокъ утвержденія проектовъ и резолюцій союзнаго конгресса, порядокъ, при которомъ выступала лишь аѳинская экклесія, но не было обращенія къ народнымъ собраніямъ союзныхъ общинъ. Въ качествѣ нѣкотораго оправданія можно было бы привести фактъ крайней пестроты политическаго устройства въ разныхъ общинахъ союза: въ иныхъ не было вовсе народныхъ собраній; можно думать, что нерѣдко въ качествѣ делегатовъ на конгрессѣ сидѣли члены правительственныхъ комиссій данныхъ общинъ. Но, разумѣется, это очень слабое оправданіе; суть въ томъ, что ратификація постановленій конгресса союзными общинами считалась ненужной. Мы имѣемъ дѣло съ явнымъ нарушеніемъ федеративнаго принципа, которое составляло уступку старой властной державной аѳинской демократіи, такъ же, какъ приравненіе Аѳинъ совокупности остальныхъ союзниковъ, такъ же, какъ созывъ конгресса въ Аѳинахъ въ непосредственной близости экклесіи, верховнаго органа воинскаго демоса.

Аѳины и Ѳивы въ войнѣ со Спартой. Несмотря на образованіе союза со включеніемъ въ него Ѳивъ, Аѳины первое время держались въ сторонѣ отъ военныхъ столкновеній. Агесилай вторгся въ Беотію и выбралъ въ качествѣ опорнаго пункта Ѳеспіи, самый крупный послѣ Ѳивъ городъ Беотіи, находившійся во враждѣ съ Ѳивами. Изъ Ѳеспій спартанцы блокировали Ѳивы и старались загородить подвозъ хлѣба, который былъ необходимъ, такъ какъ ѳиванцы не могли обрабатывать свои поля. Съ другой стороны, и ѳиванцы, сознавая свою неподготовленность, не рѣшались выступать въ открытомъ полѣ, а загородились валомъ и рвами отъ непріятеля. Такъ тянулось дѣло около двухъ лѣтъ. Союзники Спарты предложили искать выхода въ морскихъ операціяхъ, чтобы обезоружить Аѳины, главную опору ѳиванцевъ. Спартанцы выслали эскадру, которая задержала корабли съ хлѣбомъ, направлявшіеся изъ Понта къ Пирею; въ отвѣтъ на это аѳиняне снарядили флотъ подъ командой Хабрія. У острова Наксоса въ 375 г. произошла весьма крупная битва, въ которой Хабрій одержалъ блестящую побѣду — первый успѣхъ аѳинянъ на морѣ послѣ большой Пелопоннесской войны. Вскорѣ послѣ этого другой аѳинскій командиръ Тимоѳей, сынъ Конона, поплылъ во главѣ новой эскадры въ западныя воды и склонилъ къ вступленію въ союзъ Коркиру. Аѳиняне сообразовались въ данномъ случаѣ съ требованіемъ федеральной конституціи о невмѣшательствѣ во внутреннія дѣла общины, принимаемой въ союзъ; Коркира сохранила свое олигархическое устройство. Казалось, опять для Аѳинъ возвращалась возможность установленія торговыхъ связей съ западно-греческимъ міромъ.

Между тѣмъ въ Беотіи происходили событія, создавшія крайне невыгодное положеніе для Аѳинъ. Пользуясь отвлеченіемъ пелопоннесскихъ силъ отъ Средней Греціи, ѳиванцы приступили къ насильственному объединенію Беотіи; они двинулись на Ѳеспіи и другіе города, гдѣ спартанцами были установлены «династіи», разрушили во второй разъ Платеи; бѣднота изъ этихъ городовъ устремилась въ Ѳивы^[4]; надо думать, что для пролетаріевъ нашлась работа особенно по возведенію новыхъ укрѣпленій; возможно, что Ѳивы въ это время рѣшили по образцу Аѳинъ и Сиракузъ окружить себя обширной фортификаціонной линіей. Достигнутый усиленіемъ простонароднаго состава общины, новый ѳиванскій синойкизмъ повелъ къ преобразованію Ѳивъ въ демократію, впервые за всю исторію этого города. По своимъ послѣдствіямъ это была перемѣна очень важная. Руководители ѳиванской политики должны были сдѣлаться демагогами, обезпечить народу раздачи, заняться вопросомъ о снабженіи выросшаго городского центра продовольствіемъ, т.-е. о пріобрѣтеніи выхода къ морю и созданіи флота. Такимъ образомъ объединенная Беотія съ Ѳивами во главѣ стремится сдѣлаться также морской державой, сравняться въ этомъ отношеніи съ Аѳинами; впрочемъ, морская политика Ѳивъ не была внезапнымъ внушеніемъ новой демократіи: какъ мы видѣли, надъ созданіемъ морского союза, въ которомъ Ѳивы должны были объединиться съ Родосомъ и другими островами малоазійскаго побережья, работалъ уже Исменій въ 90-хъ годахъ того же вѣка.

Аѳины со страхомъ видѣли это усиленіе Ѳивъ. Офиціально ихъ союзникъ съ 378 года, Ѳивы ничѣмъ не помогли Аѳинамъ во время трудной морской борьбы противъ Спарты, которая къ тому же стоила аѳинянамъ большихъ финансовыхъ жертвъ; ѳиванцы принимались за расширеніе Беотіи, принуждая подчиниться своихъ сосѣдей, фокидянъ; они грозили основать въ Средней Греціи общину болѣе крупную, чѣмъ Аттика, и обзавестись для себя портомъ у Эгейскаго моря; наконецъ, въ Аѳины обращались со слезными мольбами эмигранты изъ Платей и Ѳеспій, лишенныхъ автономіи и разгромленныхъ ѳиванцами. Все это были основанія для Аѳинъ поспѣшить съ заключеніемъ мира, а особенно постараться о сближеніи со Спартой, чтобы найти противовѣсъ возрастающей силѣ Ѳивъ.

Крушеніе общегреческаго мирнаго конгресса. Въ 371 Году въ Спартѣ собрались делегаты отъ всѣхъ воюющихъ общинъ для веденія переговоровъ о мирѣ. Послы явились съ большими полномочіями, что дало имъ возможность составить настоящій мирный конгрессъ. На съѣздѣ были представлены посторонніе: тираннъ Сиракузъ, царь македонскій, ѳессалійскій тагосъ и великій царь. Въ числѣ аѳинскихъ представителей былъ Каллистратъ, давнишній сторонникъ сближенія со Спартой. Ксенофонтъ приводитъ его рѣчь, будто бы публично сказанную въ большомъ собраніи въ Спартѣ; Каллистратъ предлагалъ офиціально возвѣстить автономію, а въ дѣйствительности подѣлить между Аѳинами и Спартой сферы вліянія въ Греціи; одна будетъ господствовать на морѣ и надъ островными общинами, другая — на сушѣ, вмѣстѣ же онѣ составятъ неодолимую силу^[5]. Конечно, такія вещи не говорятся открыто; но въ тайныхъ переговорахъ несомнѣнно нѣчто подобное предлагали аѳинскіе политики. У нихъ былъ также рядъ спеціальныхъ желаній: добиться признанія за Аѳинами Амфиполя и Херсонеса у Геллеспонта.

Въ текстѣ предложеннаго конгрессу мирнаго договора, разумѣется, говорилось объ иныхъ вещахъ. Объявлялась со ссылкой на царскій миръ автономія всѣхъ греческихъ общинъ. Спартанцы обязались удалить своихъ гармостовъ изъ тѣхъ городовъ, гдѣ они еще находились, а также вывести гарнизоны и сторожевыя эскадры. Въ случаѣ нарушенія кѣмъ-либо автономіи предоставлялось желающимъ выступить на помощь обиженной сторонѣ, хотя такое выступленіе и не было признано обязательнымъ. Послѣднее условіе означало, что Спарта отказывается отъ права принуждать своихъ союзниковъ къ походамъ съ цѣлью экзекуцій. Съ другой стороны, косвенно и молчаливо признавалась законность морского союза аѳинскаго, поскольку онъ сохранилъ начала автономіи. Напротивъ, объединеніе Беотіи Ѳивами было также молчаливо признано незаконнымъ въ виду того, что политика ѳиванцевъ нарушала торжественно и много разъ провозглашенную автономію. Ѳиванцы, конечно, должны были понимать, что мирный трактатъ направленъ противъ нихъ и клонится къ уничтоженію введенной ими централизаціи въ Беотіи. Но на конгрессѣ ихъ делегаты, среди которыхъ находился будущій побѣдитель Спарты, Эпаминондъ, не рѣшились прямо протестовать противъ принятой всѣми формулировки мирныхъ условій и подписались подъ ними: ѳиванцы. Они попробовали затѣмъ исправить юридическое положеніе свое, явились на другой день и просили измѣнить свою подпись въ беотійцевъ. Это значило: Ѳивы уже поглотили другіе беотійскіе города, и въ Беотіи только одна великая автономная община, отъ которой они — единственные представители. Но Агесилай заявилъ имъ, что не согласится на такое измѣненіе, разъ протоколъ составленъ и подписанъ; если они не хотятъ быть включенными въ договоръ, ихъ имя будетъ вычеркнуто. Всѣ остальные присоединились къ его словамъ, и даже аѳиняне остались въ убѣжденіи, что съ ѳиванцевъ возьмутъ обычный штрафъ уплаты десятины на Дельфійскій храмъ за измѣну общему дѣлу. Во всякомъ случаѣ работа конгресса пропала даромъ, и замиреніе не состоялось.

Объединеніе сѣверной окраины Греціи. Въ разсказъ о переговорахъ, предшествовавшихъ конгрессу, Ксенофонтъ вставляетъ одинъ эпизодъ, какъ будто не имѣющій прямой связи съ передаваемыми событіями, но, по мысли автора, явно заключающій въ себѣ политическую мораль къ этимъ ^[6].

Историкъ начинаетъ говорить нѣсколько неожиданно о предстоящемъ объединеніи Ѳессаліи подъ властью Ясона изъ города Феръ. Этотъ Ясонъ, удачливый командиръ большого наемнаго войска, подчинилъ себѣ цѣлый рядъ ѳессалійскихъ городовъ. Дѣло идетъ теперь о включеніи въ сферу его вліянія крупнѣйшаго города области, Фарсала, и тогда Ясонъ добьется признанія его диктаторомъ (ταγός) всей Ѳессаліи. Ясонъ предпочитаетъ излишней войнѣ мирное соглашеніе и вступаетъ въ переговоры съ Полидамомъ, своего рода тиранномъ Фарсала, который держитъ въ своихъ рукахъ цитадель города и арендуетъ всѣ налоги и полученія общины, распоряжаясь неограниченно ея финансами. Ясонъ развиваетъ передъ Полидамомъ тотъ взглядъ, что объединеніе Ѳессаліи подъ монархической властью превратитъ ее въ сильнѣйшую державу Греціи. Объединенная Ѳессалія немедленно заставитъ себѣ подчиниться окружающіе племена и народы. Всѣ греки будутъ искать ея дружбы; съ Беотіей она уже въ союзѣ, добиваться ея расположенія начнутъ и Спарта, и Аѳины. Рессурсы Ѳессаліи неисчерпаемы; это обширная, плодородная и богатая страна. Затѣмъ устами Ясона продолжаетъ говорить аѳинянинъ Ксенофонтъ, который съ грустью думаетъ о слабости своей родины. «Разъ мы (ѳессалійцы) будемъ господствовать надъ Македоніей, откуда Аѳины получаютъ корабельный лѣсъ, мы выстроимъ несравненно больше кораблей, чѣмъ эта община. Экипажъ для своего флота мы тоже гораздо скорѣе наберемъ, такъ какъ у насъ масса трудолюбивыхъ крѣпостныхъ (πενέσται). А ужъ прокормить моряковъ намъ несравненно легче въ нашей плодородной землѣ, откуда приходится вывозить излишекъ, чѣмъ аѳинянамъ, у которыхъ зерна вовсе нѣтъ, такъ что приходится покупать хлѣбъ. У насъ гораздо обильнѣе финансы (χρήματα), потому что мы не зависимъ отъ полученій съ маленькихъ острововъ, а можемъ брать съ племенъ, живущихъ на материкѣ, и какъ только объединится Ѳессалія подъ властью тагоса, все кругомъ понесетъ ей свою дань». Совершенно неожиданно монологъ поворачивается на тему, для грека представляющую особенно горячій интересъ. «Ты вѣдь знаешь, — обращается Ясонъ къ Полидаму, — что великій царь богаче всѣхъ на свѣтѣ, именно благодаря своимъ доходамъ съ материковыхъ народовъ, ему не нужны эти островки; такъ вотъ слушай: завоевать его владѣнія мнѣ станетъ еще легче, чѣмъ покорить Грецію. Вѣдь тамошніе люди всѣ, кромѣ одного, привыкли пресмыкаться, и достаточно было небольшихъ силъ у Кира и у Агесилая, чтобы привести въ трепетъ царя». Полидамъ идетъ на соглашеніе съ Ясономъ, и послѣдняго выбираютъ тагосомъ всей Ѳессаліи. Диктаторъ производитъ тотчасъ же наборъ военныхъ отрядовъ по городамъ, и получается внушительная сила въ 8.000 кавалеристовъ и 20.000 тяжело вооруженной пѣхоты, не говоря о большомъ количествѣ пелтастовъ.

Мораль разсказа Ксенофонтова очень понятна. Онъ хочетъ сказать: «вы, греки, упустили моментъ ринуться на востокъ, вы продолжаете свои усобицы, раздробляете свои силы, между тѣмъ, какъ на сѣверѣ сложилось единое большое государство, которое способно подчинить всю Грецію и использовать исключительно для себя выгоды похода на персидскую державу».

Побѣда Ѳивъ надъ Спартой и ея послѣдствія. Политика Ѳивъ въ Беотіи была рѣзкимъ нарушеніемъ основного условія Анталкидова мира, еще разъ подтвержденнаго конгрессомъ въ Спартѣ. Можно пожалуй вообще сказать, что ѳиванскій унитаризмъ, очень запоздавшій сравнительно съ аѳинскимъ и спартанскимъ, несравненно болѣе рѣзкій, чѣмъ объединеніе Халкидики Олинѳомъ, разрушалъ возможность федеративныхъ формъ въ Греціи. Спарта рѣшила положить конецъ ѳиванской державности, не изъ сочувствія, конечно, къ автономіи, а больше по традиціи, чтобы не потерять свой престижъ. Лишенная, однако, драгоцѣнныхъ субсидій съ Востока, Спарта не могла снарядить большого войска; Агесилай остался въ Пелопоннесѣ, а противъ ѳиванцевъ поручили дѣйствовать другому царю, Клеомброту, уже стоявшему въ средне-греческой области Фокидѣ съ небольшими сравнительно силами. Въ Спартѣ были голоса, предостерегавшіе отъ такого рискованнаго шага; было мнѣніе, что сначала слѣдуетъ собрать взносы союзниковъ и образовать кассу въ Дельфійскомъ храмѣ; на эти средства только можно вести настоящую войну съ ѳиванцами. Однако спартанцы понадѣялись на себя и слишкомъ низко оцѣнили противника; Клеомбротъ получилъ приказаніе сразиться съ ѳиванцами.

Битва при Левктрѣ въ 371 г. не только обнаружила извѣстныя уже раньше боевыя качества ѳиванцевъ, но также показала новые большіе успѣхи, сдѣланные ими въ военномъ дѣлѣ. Составъ ихъ войска былъ старый, ополченскій, а не наемническій; но главнокомандующій Эпаминондъ сумѣлъ придать гражданской арміи, обыкновенно неуклюжей и не очень послушной, подвижность и дисциплинированность, которыя до тѣхъ поръ наблюдались только у наемниковъ. Кромѣ того, ѳиванцы проявили какой-то особенный воинственный жаръ: иначе трудно понять, откуда взялась «священная дружина» (ίερός λόχος), организованная другомъ Эпаминонда и однимъ изъ заговорщиковъ 379 г., Пелопидомъ. Ѳиванская тяжело вооруженная пѣхота вообще нападала густымъ строемъ, при Деліи она состояла изъ 25 рядовъ. Эпаминондъ построилъ колонну еще глубже, въ 50 рядовъ, и пробилъ при нападеніи, точно клиномъ, спартанскій флангъ. Царь Клеомбротъ палъ въ битвѣ, съ нимъ вмѣстѣ 400 спартіатовъ изъ 700. Спартанцы просили о перемиріи для погребенія павшихъ и этимъ признали себя побѣжденными; но они удержали за собой лагерь, и ѳиванцы не рѣшились на него напасть. Далѣе, при посредничествѣ Ясона, ѳессалійскаго тагоса, была заключена капитуляція, и спартанское войско получило свободный пропускъ домой. Побѣда ѳиванцевъ была вовсе не такой блестящей, и на первыхъ порахъ ничего не измѣнила въ общемъ положеніи вещей. Но моральное впечатлѣніе, произведенное ею въ Греціи, было громадно; слава непобѣдимости Спарты на сушѣ была навсегда разрушена, побѣдители, ѳиванцы, неожиданно выступили первыми воителями Греціи. Аѳиняне были весьма недовольны успѣхами ѳиванцевъ; когда прибыли въ Аѳины ѳиванскіе послы съ извѣщеніемъ о побѣдѣ и въ ожиданіи поздравленій, аѳинскій совѣтъ не только не пригласилъ ихъ на общественный обѣдъ, но и вообще не удостоилъ отвѣта: Аѳины попытались еще разъ созвать конгрессъ для заключенія мира и пригласили делегатовъ къ себѣ; этотъ призывъ къ миру не имѣлъ никакого результата. Споръ между Ѳивами и Спартой разгорался все больше; всѣ недовольные или обиженные Спартой поднялись открыто и обратились за поддержкой къ ѳиванцамъ.

Изъ Пелопоннеса ихъ позвали аркадяне. Подъ начальствомъ Эпаминонда собралось большое войско съ участіемъ среднегреческихъ племенъ, жившихъ кругомъ Беотіи; подошли ополченія съ о. Эвбеи, которая въ данномъ случаѣ отдѣлилась отъ аѳинскаго союза и дѣйствовала самовольно. Произошло нѣчто неслыханное: Эпаминондъ прошелъ черезъ Истмъ и, присоединивъ отряды аркадянъ и аргивянъ, проникъ въ долину Эврота; они собирались разгромить самое Спарту (369 г.). Такою нападенія на свою цитадель спартанцы не испытали за все время своей исторіи. Ксенофонтъ передаетъ любопытную бытовую подробность о спартанкахъ, рисующую ихъ чувствительность и привередливость: никогда не видѣвшія врага, спартанскія женщины не могли переносить дыма вражескихъ костровъ. Спартѣ пришлось прибѣгнуть къ рискованному средству и призвать къ оружію гелотовъ. Но господа испугались, увидавъ большой корпусъ вооруженныхъ своихъ крѣпостныхъ; они успокоились лишь, когда подошли подкрѣпленія союзниковъ въ количествѣ, превышавшемъ отрядъ гелотовъ^[7]. Агесилай съ трудомъ отбилъ нападеніе ѳиванцевъ. Изъ всего пелопоннесскаго союза вѣрными Спартѣ остались лишь общины сѣверной полосы полуострова: Ахайя, Фліунтъ, Сикіонъ, Коринѳъ. Отпали Элида и вся Аркадія; но особенно тяжелымъ ударомъ для Спарты была утрата ея лучшей зависимой провинціи. Мессеніи. Эпаминондъ объявилъ свободу мессенскихъ крѣпостныхъ, призвалъ мессенскихъ эмигрантовъ, жившихъ колоніями въ Навпактѣ и на о. Кефалленіи, и принялся строить новый укрѣпленный городъ Мессену, въ горной мѣстности, возлѣ Иѳомы, въ свое время прославленной геройской защитой мессенскихъ возстанцевъ.

Аркадія, страна мелкихъ деревенскихъ кантоновъ, благодаря своей раздробленности такъ долго служившая Спартѣ сырымъ матеріаломъ для ополченій, попыталась теперь объединиться. Въ консолидаціи Аркадіи виденъ не только чужой примѣръ, но и посторонняя рука, именно воздѣйствіе ѳиванцевъ, которые сами недавно объединились въ качествѣ централистической демократіи. Рѣшено было устроить большой принудительный синойкизмъ на демократической основѣ: 39 общинъ утрачивали самостоятельность въ пользу одной центральной. Но такъ какъ не хотѣли создавать центръ въ одной изъ старыхъ аркадскихъ общинъ, то устроили искусственное средоточіе. Изъ стратегическихъ соображеній былъ избранъ юго-западный уголъ Аркадіи, вблизи освобожденной Мессеніи, и здѣсь заложенъ новый крупный городъ съ отвлеченнымъ именемъ Мегалополя («великой общины»). Въ немъ должна была засѣдать правительственная коллегія δαμιοργοὶ, и сходиться большое общеаркадское народное собраніе μύριοι, т.-е. десяти тысячъ. Аркадское объединеніе рѣшили закрѣпить въ яркомъ символѣ, въ серединѣ города стали строить огромную крытую залѣ для экклесіи, такъ наз. Ѳерсилейонъ. Предполагалось организовать взносы съ общинъ, вошедшихъ въ общеаркадскій союзъ, и на средства союзной кассы содержать ополченіе, чтобы не отдавать болѣе на сторону людей въ качествѣ наемниковъ.

Принудительные синойкизмы Беотіи и Аркадіи въ малыхъ размѣрахъ напоминаютъ то, чти произошло въ Сициліи: Ѳивы и Мегалополь въ видѣ внезапно раздувшихся центровъ похожи на Сиракузы. Можно замѣтить въ нихъ дѣйствіе одинаковыхъ соціальныхъ перемѣнъ. Вслѣдствіе непрерывныхъ войнъ въ деревняхъ становится небезопасно, доходы землевладѣльцевъ разстраиваются. Масса сельскихъ жителей хочетъ загородиться въ крѣпости и переселяется за городскія стѣны. Перебраться, впрочемъ, могутъ не всѣ, создается привилегированное положеніе тѣхъ, кто укрылся, и въ свою очередь недовольство тѣхъ, кто вынужденъ остаться на мѣстѣ. Далѣе, передвиженіе влечетъ за собой административныя и политическія перемѣны, которыя далеко не всякая община можетъ осилить. Особенно труденъ вопросъ продовольствованія новаго состава городскихъ жителей, среди которыхъ оказывается много безработныхъ. Выходъ къ морю и подвозъ припасовъ издалека при этихъ условіяхъ необходимъ; отсюда, попытки морской политики у Ѳивъ и неизбѣжная неудача объединенія Аркадіи, такъ какъ область эта не имѣла доступа къ морю.

Опасность полнаго разгрома Спарты повлекла за собой окончательную перемѣну аѳинской политики. Партія Каллистрата добилась теперь отправки военной помощи спартанцамъ подъ начальствомъ лучшаго командира Аѳинъ, Ификрата. Подъ давленіемъ аѳинянъ Эпаминондъ долженъ былъ отступить въ Беотію. Но Истмъ остался въ рукахъ ѳиванцевъ, и ничто не помѣшало Эпаминонду пройти на другой годъ опять въ Пелопоннесъ. При этомъ положеніе Аттики стало чуть ли не хуже, чѣмъ бывало во времена силы пелопоннесскаго союза, когда спартанцы могли безпрепятственно пройти черезъ перешеекъ и задѣть аѳинскую территорію; теперь ѳиванцы, пользуясь той же дорогой въ обратномъ направленіи, доставляли аѳинянамъ еще больше безпокойства, такъ какъ Ѳивы были совсѣмъ близко отъ Аѳинъ.

Одновременно съ пелопоннесской политикой ѳиванцы пробовали расширить свое вліяніе на сѣверъ. Когда опасный для Греціи объединитель, Ясонъ изъ Феръ, былъ убить, ѳиванцы отправили Пелопида на помощь ѳессалійской аристократіи, враждебной тиранну и его наслѣдникамъ. Пелопидъ пытался также распространить вліяніе Ѳивъ изъ Ѳессаліи въ Македонію. Судя по далеко раскинутымъ порученіямъ, исполнявшимся ѳиванскими стратегами и дипломатами, возникшая въ 379 году демократія проявила большую энергію и дѣятельность. Къ сожалѣнію, мы почти ничего не знаемъ о внутренней жизни Ѳивъ за этотъ періодъ, кромѣ нѣсколькихъ анекдотовъ, помѣщенныхъ въ біографіи Пелопида, составленной Плутархомъ. Здѣсь упоминается въ качествѣ соперника Пелопида и Эпаминонда демагогъ Менеклидъ, одинъ изъ заговорщиковъ, совершившихъ вмѣстѣ съ Пелопидомъ переворотъ 379 года. Такъ какъ біографія Пелопида носитъ характеръ узкаго мѣстно-патріотическаго прославленія военнаго героя (Плутархъ — уроженецъ беотійской Херонеи), то она изображаетъ Менеклида развращенной, мелкозавистливой натурой, хотя даже по этому пристрастному изображенію видно, что демагогъ былъ очень даровитымъ человѣкомъ и между прочимъ великолѣпнымъ ораторомъ. Мы узнаемъ только, что послѣ пелопоннесскаго похода 369 г. Менеклидъ призвалъ къ отвѣту Пелопида и Эпаминонда за то, что они незаконно продолжили свое командованіе на 4 мѣсяца, не получивъ уполномоченія отъ народа. Обоимъ командирамъ безъ труда удалось оправдаться, и даже потомъ Пелопидъ въ свою очередь притянулъ на судъ Менеклида и добился осужденія его на тяжелый штрафъ^8[8]. Очевидно, въ Ѳивахъ образовалась та же противоположность стратеговъ и демагоговъ, какая была въ Аѳинахъ эпохи Пелопоннесской войны; при отсутствіи демократической практики и строго-конституціонныхъ традицій военные люди, импонируя толпѣ, легко брали верхъ.

Конгрессы грековъ въ Дельфахъ и при персидскомъ дворѣ. Всѣ общины Греціи были затянуты въ междоусобія, но рѣшительнаго перевѣса не имѣла ни одна изъ двухъ большихъ спорившихъ группъ. Положеніе нѣсколько напоминало моментъ 387 г. передъ заключеніемъ Анталкидова мира, и опять для великаго царя открылась возможность вмѣшательства въ споры грековъ. Въ качествѣ дипломатическаго представителя персидскихъ интересовъ въ Грецію явился нѣкто Филискъ, уроженецъ Абидоса у Геллеспонта, получившій отъ сатрапа Аріобарзана порядочную сумму денегъ. Агентъ персидскаго правительства пригласилъ грековъ собраться на конгрессъ въ Дельфы; сюда явились ѳиванцы, спартанцы и члены аѳинскаго союза. Делегаты, какъ говоритъ Ксенофонтъ, вовсе не стали спрашивать бога о способахъ замиренія Греціи, а начали совѣтоваться между собою. Филискъ отъ имени царя потребовалъ, чтобы Мессенія была возвращена Спартѣ, но ѳиванцы не согласились, и конгрессъ разстроился; Филискъ могъ исполнить только часть своего порученія — нанять на персидскую субсидію вспомогательный отрядъ для Спарты.

Ободренные сочувствіемъ великаго царя, спартанцы отправили къ нему въ Сузу посольство, надѣясь получить еще болѣе реальную помощь. Тогда ѳиванцы рѣшили обратиться къ той же инстанціи и послали ко двору Артаксеркса Пелопида. Слѣдомъ за нимъ туда же поѣхали делегаты отъ Аѳинъ, Аркадіи и Элиды. Въ Сузѣ собрался настоящій конгрессъ грековъ, ожидавшій властнаго рѣшенія отъ царя. Теперь уже представители республиканскихъ общинъ не стѣснялись ухаживать за царемъ, принимать его подарки, выпрашивать его милостивое слово по поводу своихъ чисто-греческихъ мѣстныхъ дѣлъ. Пелопидъ усиленно выхвалялъ традиціонныя отношенія Ѳивъ къ персамъ, ихъ всегдашнюю взаимную дружбу и вѣрность ѳиванцевъ царю; изъ двухъ аѳинскихъ пословъ одинъ, Тимагоръ, поддакивалъ Пелопиду и зато получилъ второе мѣсто по степени почета и подарковъ. Когда царь спросилъ ѳиванскаго посла, чего они, собственно, добиваются, Пелопидъ отвѣтилъ: свободы Мессеніи и удаленія аѳинскихъ кораблей (подразумѣвался отказъ Аѳинъ отъ Амфиполя и невмѣшательство аѳинянъ въ дѣла Македоніи). Артаксерксъ охотно согласился вписать въ текстъ договора желанія своихъ друзей, ѳиванцевъ, но когда объ этомъ его рѣшеніи узнали другіе делегаты, второй аѳинскій посолъ Леонъ воскликнулъ: «Говорю передъ Богомъ, что намъ, аѳинянамъ, придется искать, вмѣсто царя, другого союзника!» Артаксерксъ заинтересовался выходкой горячаго аѳинянина и просилъ перевести его слова; узнавши, въ чемъ дѣло, онъ велѣлъ прибавить для утѣшенія аѳинянъ къ тексту грамоты: «если аѳиняне сумѣютъ указать болѣе справедливыя условія, пусть сообщать ихъ царю». Ему, очевидно, очень нравилась роль постояннаго третейскаго судьи во всѣхъ греческихъ дѣлахъ (367 г.).

Возвратившись домой, послы высказались о персахъ въ мѣру испытанныхъ при сузскомъ дворѣ милостей. Леонъ обвинилъ Тимагора въ измѣнѣ, и аѳинскій народъ присудилъ подкупленнаго делегата къ смертной казни. Элейскій посолъ былъ въ восторгѣ отъ персовъ, потому что царь поставилъ Элиду выше Аркадіи, а аркадскій посолъ Антіохъ, силачъ и борецъ, не получившій ни гроша, острилъ, что у царя много поваровъ, кондитеровъ, виночерпіевъ и лакеевъ, зато не видно людей, которые могли бы сразиться съ греками; а знаменитое золотое древо у царскаго трона не даетъ тѣни даже стрекозѣ.

Если въ Сузѣ такъ легко было делегатамъ забыть республиканскія традиціи, то въ самой Греціи дѣло обстояло нѣсколько иначе. Ѳиванцы очень скоро получили урокъ отъ своихъ же союзниковъ, которыхъ вызвали къ себѣ для выслушанія новаго царскаго мира. Въ собраніи выступилъ персъ, привезшій грамоту съ царской печатью; онъ показалъ печать, торжественно вскрылъ ее и прочиталъ текстъ договора; ѳиванцы предложили со своей стороны союзникамъ присягнуть въ соблюденіи выговоренныхъ въ немъ условій, но делегаты объявили, что явились только выслушать сообщенія, а не для ратификаціи; съ послѣднею цѣлью должно обратиться къ самимъ общинамъ, какъ автономнымъ силамъ. Особенно непріятныя вещи пришлось выслушать ѳиванцамъ отъ депутатовъ Аркадіи, страны, которой они помогли возродиться къ политической жизни: аркадянинъ Ликомедъ заявилъ, что союзному собранію (σύλλογος) вовсе не мѣсто въ Ѳивахъ; оно должно быть тамъ, гдѣ кипитъ война, въ Пелопоннесѣ. Ѳиванцы пробовали остановить его рѣчь и сказали, что онъ портитъ имъ союзниковъ; тогда Ликомедъ и съ нимъ всѣ остальные аркадяне покинули засѣданіе. Пришлось посылать договоръ по отдѣльнымъ общинамъ; первый же городъ, получившій текстъ царскаго мира, Коринѳъ, объявилъ, что не станетъ присягать, потому что не имѣетъ ничего общаго съ царемъ; отказались и другіе. «Такъ рушилась воображаемая держава (τῆς ἀρχῆς περιβολὴ) Пелопида, и ѳиванцевъ»^[9].

Послѣднее замѣчаніе Ксенофонта, безъ сомнѣнія, внушено традиціонной ненавистью и насмѣшкой аѳинянъ въ отношеніи ѳиванцевъ; но въ немъ заключенъ до извѣстной степени общегреческій приговоръ надъ политикой Ѳивъ. Среди общаго истощенія и разстройства Греціи выдвинулась съ притязаніемъ на первую роль грубоватая, отсталая Беотія. Она сумѣла выставить крупный военный талантъ Эпаминонда и показала себя лучшимъ греческимъ войскомъ IV вѣка; оригинальна была и ея программа иностранной политики. Но съ дипломатической и политической стороны она заявила себя средой бездарной и лишенной всякой чуткости. Въ сущности Ѳивы своимъ неумѣлымъ вмѣшательствомъ въ дѣла Македоніи и Ѳессаліи открыли македонскимъ царямъ пути въ Грецію. Ѳиванцы вообразили, что могутъ всего достигнуть лестью и ухаживаніемъ за великимъ царемъ; въ деликатныхъ вопросахъ федеральнаго права, въ искусствѣ сношеній съ автономными общинами они обнаружили полную неспособность. Въ самой Беотіи ѳиванцы ознаменовали свою объединительную дѣятельность экзекуціями и разрушеніями; они воспользовались заговоромъ орхоменскихъ рыцарей, чтобы окончательно разгромить стариннѣйшій городъ Беотіи, разрушить стѣны Орхомена, продать въ рабство его населеніе и присоединить къ Ѳивамъ его территорію.

Впрочемъ, большая перемѣна видна и въ аѳинянахъ, которые были въ прежнее время такими мастерами политическаго искусства; теперь они обнаруживали отсутствіе сдержки, суетливость и непослѣдовательность, безпрерывно нарушали выработанное при участіи самихъ же Аѳинъ новое федеральное право и затѣмъ срывали свой гнѣвъ на дипломатахъ и командирахъ, которымъ не удавалось поспѣть за нервическими поворотами настроеній.

Колебанія аѳинской политики. Положеніе руководящихъ дѣятелей въ Аѳинахъ было не менѣе трудно, чѣмъ въ эпоху Пелопоннесской войны. Надо удивляться еще, какъ долго удавалось Каллистрату сохранять свое вліяніе. Среди очень трудныхъ обстоятельствъ онъ лавировалъ между Спартой и Ѳивами, а въ орудованіи морскимъ союзомъ между централизмомъ и автономіей. Компромиссы, къ которымъ онъ прибѣгалъ, составляли результатъ необходимости удовлетворять одновременно интересы двухъ противоположныхъ группъ: консервативно-умѣренной, состоявшей изъ аѳинскихъ капиталистовъ, и радикально-демократической, опиравшейся на сельскую и городскую бѣдноту. Первая всячески желала избѣгнуть войны, поскольку война была связана съ усиленными налогами на имущество; поэтому она старалась соблюдать федеральныя условія и не раздражать союзныя общины нарушеніемъ автономіи. Въ ея интересы входила дружба съ посторонними воинственными силами, Спартой, македонскимъ и ѳракійскимъ царьками, а также полученіе субсидіи отъ великаго царя (очень вѣроятно, что угодившій Артаксерксу Тимагоръ принадлежалъ къ консервативной партіи); такая помощь со стороны была нужна для того, чтобы пріобрѣтать и удерживать торговыя станціи по возможности безъ выплатъ изъ аѳинскихъ капиталовъ. Напротивъ, радикальная демократія клонила къ старымъ пріемамъ централистической политики въ духѣ V вѣка: въ ея программѣ оставались энергичное веденіе войны, чрезвычайные финансовые сборы, большая добыча, опорные военные пункты и военныя колоніи за границей.

Соглашеніе между обѣими группами было возможно, пока все шло гладко и удачно, пока между Ѳивами и Спартой еще было равновѣсіе и пока аѳиняне пользовались свободой на морѣ; но послѣ битвы при Левктрѣ въ 371 году положеніе измѣнилось. Эвбейскіе города нашли для себя выгоднымъ примкнуть къ ѳиванцамъ и грозили выйти изъ состава морского союза. Становилось необходимымъ усилить наблюденіе за Эвбеей. Но какъ разъ въ это время отъ Аѳинъ отпалъ Оропосъ, пограничный съ Беотіей городъ, мѣсто переправы на Эвбею черезъ узкій проливъ Эврипъ. Появленіе передъ отпавшимъ городомъ эскадры изъ аѳинскихъ и союзническихъ кораблей не помогло дѣлу. Между прочимъ союзники, опираясь, очевидно, на положенія федеральнаго договора, отказались участвовать въ осадѣ Оропоса. Въ Аѳинахъ народъ пришелъ въ большое волненіе. Неудачей воспользовались политическіе противники Каллистрата, чтобы обвинить его самого и выдающагося стратега Хабрія въ небрежности (365 г.). Каллистратъ, великолѣпный ораторъ (δεινὸς λέγειν)^[10], вышелъ съ честью изъ этого процесса. Его оправданіе, впрочемъ, объясняется, вѣроятно, не столько его искусствомъ, сколько тѣмъ, что аѳинскій демосъ былъ съ лихвой вознагражденъ большими успѣхами въ проливахъ, въ сѣверной и восточной части Эгейскаго моря. Героемъ ихъ былъ Тимоѳей, сынъ Конона. Сначала посланный на помощь одному изъ малоазійскихъ сатраповъ, Тимоѳей служилъ у него въ качествѣ наемника, вмѣстѣ съ Агесилаемъ, которому на старости лѣтъ тоже пришлось наниматься, чтобы наколотить денегъ своей обѣднѣвшей родинѣ. Среди операцій въ Геллеспонтѣ Тимоѳей улучилъ моментъ и напалъ на Самосъ, захваченный другимъ персидскимъ сатрапомъ: вмѣсто того, чтобы присоединить Самосъ къ союзу въ качествѣ автономной общины, аѳинскій стратегъ согласился на изгнаніе мѣстныхъ жителей съ острова; на ихъ мѣсто отправили одну за другой двѣ большія партіи клеруховъ, устраивая такимъ способомъ безземельную аѳинскую бѣдноту. Аѳиняне нарушили самымъ рѣзкимъ образомъ федеральную конституцію, вызывая этимъ прежде всего негодованіе и страхъ ближайшихъ островныхъ сосѣдей, Хіоса и Родоса. Между тѣмъ Тимоѳей шелъ отъ одного успѣха къ другому: онъ захватилъ въ Халкидикѣ Потидею и предоставилъ ее также аѳинскимъ колонистамъ; у Геллеспонта онъ завоевалъ рядъ пунктовъ на ѳракійскомъ Херсонесѣ и обезпечилъ господство Аѳинъ у проливовъ. Самъ занимая мѣсто среди высшихъ слоевъ аѳинскаго общества, Тимоѳей пріобрѣлъ необыкновенную популярность у демоса. Но Аѳины потеряли репутацію защитника морскихъ общинъ, установившуюся въ 377 году.

Послѣдніе успѣхи ѳиванцевъ. Эпаминондъ рѣшилъ воспользоваться положеніемъ. У ѳиванцевъ былъ теперь удобный выходъ въ море черезъ Оропо̀съ: они снарядили большой флотъ, съ которымъ Эпаминондъ отправился по направленію «къ Азіи и къ островамъ». Сохранилось одно характерное выраженіе изъ его программной рѣчи въ пользу морской политики: «вы, ѳиванцы, будете покойны, лишь когда перенесете Пропилеи аѳинскаго акрополя къ стѣнамъ Кадмеи»^[11]. Эпаминондъ проѣхалъ проливы и добрался до Византіи. Если у ѳиванцевъ была мысль объединить островныя общины, какъ они уже пытались сдѣлать это въ 395 году, то на ряду съ нею возникла другая — отбить у аѳинянъ путь хлѣбнаго подвоза изъ Понта.

Ѳиванцамъ не удалось добиться значительныхъ успѣховъ на морѣ, такъ какъ обстоятельства опять отозвали Эпаминонда въ Пелопоннесъ. Здѣсь кипѣли междоусобія, и вліяніе Ѳивъ было въ упадкѣ. Объединенные аркадяне бросились на Элиду, добрались до Олимпіи, захватили въ свои руки празднованіе игръ и отобрали большую храмовую кассу; на священныя деньги рѣшено было содержать ополченіе. Землевладѣльческая партія воспользовалась случаемъ и протестовала противъ насильственной финансовой мѣры; аркадское ополченіе разстроилось, и вся Аркадія распалась на двѣ группы; демократы позвали ѳиванцевъ, ихъ противники обратились къ Спартѣ. Каллистратъ отправился въ Пелопоннесъ и пытался привлечь Аркадію къ союзу съ Аѳинами, но потерпѣлъ неудачу. Эпаминондъ появился въ Аркадіи съ большимъ войскомъ въ 30.000 человѣкъ; спартанцы, къ которымъ пришли на помощь аѳиняне, выставили лишь 20.000. При Мантинеѣ произошла битва, въ которой греки въ послѣдній разъ рѣшали свои споры помимо посторонняго участія. Эпаминондъ снова построилъ войско, какъ при Левктрѣ, клиномъ, чтобы разбить непріятельскую линію. Ѳиванцы уже были близки къ побѣдѣ, когда Эпаминондъ получилъ смертельную рану; часть его войска не исполнила порученнаго ей движенія, и сраженіе осталось нерѣшеннымъ (362 г.).

Послѣ смерти Эпаминонда ѳиванцы не продолжали его пелопоннесскихъ предпріятій. Великодержавная политика Ѳивъ вообще окончилась; они покинули также свои притязанія въ Ѳессаліи и на морѣ. Но краткій (371—362 гг.) подъемъ ѳиванскаго могущества сыгралъ свою роль въ разрушеніи другихъ греческихъ силъ. Противники ѳиванцевъ были жестоко ослаблены. Спарта такъ и не могла вернуть себѣ Мессенію; о возобновленіи пелопоннесскаго союза нельзя было и думать. Аѳиняне терпѣли одну неудачу за другой. Ѳракійскій царекъ Котисъ захватилъ часть аѳинскихъ владѣній у Геллеспонта. Византійцы и калхедонцы останавливали суда съ хлѣбомъ, ѣхавшіе въ Пирей. На западѣ отъ морского союза отпалъ важный островъ Коркира. Аѳинскій флотъ былъ такъ слабъ, что не могъ прекратить пиратскихъ набѣговъ, которые предпринималъ въ Эгейскомъ морѣ Александръ, тираннъ города Феръ, замѣстившій Ясона. Мало того: каперы Александра разбили аѳинскую эскадру, находившуюся подъ начальствомъ Леосѳена, затѣмъ бросились на незащищенный Пирей и захватили всю наличность, находившуюся въ мѣняльныхъ лавкахъ.

Паденіе Каллистрата. Такъ же, какъ послѣ потери Оропо̀са, и теперь въ Аѳинахъ притянули къ суду стратеговъ и политиковъ, которыхъ считали виновными въ неудачахъ. Сначала осудили на смерть Леосѳена, но онъ успѣлъ бѣжать. Затѣмъ гроза собралась надъ головой Каллистрата (361 г.). Наши свѣдѣнія объ этой эпохѣ такъ разрознены^[12], что хорошенько нельзя выяснить, въ чемъ обвинялся дѣятель, которому удавалось въ теченіе 25 лѣтъ сохранять руководящее положеніе въ политикѣ. Его главные противники были люди такъ наз. ѳиванской партіи; они подняли голову теперь, когда Ѳивы болѣе не представляли опасности; вѣроятно, они особенно настаивали на безполезности устроеннаго Каллистратомъ союза со Спартой, впавшей въ ничтожество, между прочимъ, на неудачѣ его послѣдней миссіи въ Пелопоннесѣ. Такъ какъ Каллистратъ считался главнымъ устроителемъ морского союза 378—377 года, то на него старались взвалить всю вину за неудачи союзной политики.

Въ процессѣ Каллистрата участвовали также мотивы внутренней политики, но въ нихъ еще труднѣе разобраться. Во главѣ враждебной ему партіи стоялъ старый радикальный дѣятель Аристофонтъ участникъ демократической реставраціи 403 года. Но изъ дальнѣйшаго видно, что ко власти придвигалась группа капиталистовъ, сторонниковъ миролюбивой политики; они, повидимому, воспользовались радикалами лишь какъ орудіемъ, чтобы низвергнуть неудобнаго имъ политическаго вождя. Каллистратъ, въ началѣ своей карьеры, въ 80-хъ годахъ, представлялъ отклоненіе отъ старой воинственной политики поколѣнія Ѳрасибула и Конона; теперь, къ концу 60-хъ годовъ направленіе Каллистрата само стало казаться слишкомъ воинственнымъ. Главная, хотя и не сознаваемая причина этой новой оцѣнки политики состояла въ неудержимомъ паденіи внѣшнихъ силъ Аѳинъ. Мастерство Каллистрата именно заключалось въ томъ, что онъ долго находилъ возможность приспособляться къ факту растущаго упадка; въ концѣ-концовъ и онъ сорвался. Если дѣятель, выдающійся по таланту и гибкости, не поспѣлъ за событіями, то было бы трудно ожидать отъ массы гражданъ быстраго примиренія съ новымъ положеніемъ вещей. Прежде чѣмъ понять общую причину затрудненій, аѳинскій народъ бурлилъ и кипѣлъ, искалъ личныхъ виновниковъ, расправлялся съ воображаемыми злодѣями.

Каллистратъ не рѣшился на этотъ разъ выдерживать защиту, какъ за пять лѣтъ до того, и бѣжалъ, не дождавшись приговора. Безпокойный умъ и горячій патріотъ, онъ не долго вытерпѣлъ въ изгнаніи: запасшись совѣтомъ Дельфійскаго оракула, неизвѣстно на что уповая, онъ вернулся въ Аѳины и бросился къ алтарю 12 боговъ: но противники настигли его и добились исполненія смертнаго приговора.

Съ 360 года Аѳины терпятъ одну неудачу за другой: разбились всѣ попытки вернуть Амфиполь, ѳракіецъ Котисъ отобралъ почти всѣ владѣнія аѳинянъ въ Херсонесѣ, за всякимъ пораженіемъ слѣдовалъ процессъ стратеговъ. Одного изъ командировъ казнили за неумѣлыя дѣйствія противъ Амфиполя и невыгодное для Аѳинъ соглашеніе съ македонскимъ царемъ, другого присудили къ тяжелому штрафу за бездѣйствіе въ Херсонесѣ; третьяго опять осудили на смерть за потерю Сеста, составлявшаго ключъ Геллеспонта въ самомъ узкомъ мѣстѣ пролива. Съ истощеніемъ финансовъ стало вообще невыгодно служить аѳинскому народу. Лучшіе аѳинскіе командиры, Хабрій, Ификратъ, нанимались на сторонѣ, Хабрій принялъ участіе въ возстаніи Египта противъ великаго царя, Ификратъ сталъ помогать ѳракійскому царьку и даже породнился съ нимъ. Немудрено, что граждане одной и той же общины могли встрѣтиться въ качествѣ военныхъ противниковъ. Со смертью Артаксеркса II начались мятежи по всей западной окраинѣ персидской державы. Аѳиняне вошли въ союзъ съ самымъ вліятельнымъ изъ взбунтовавшихся малоазійскихъ сатраповъ, Оронтомъ, и поручили своимъ стратегамъ двинуть ему на помощь флотъ, стоявшій подъ Лесбосомъ: они вступили на берегу Малой Азіи въ борьбу съ аѳинскимъ же командиромъ Аѳинодоромъ, который нанялся на службу къ великому царю.

Внѣшняя политика Аѳинъ находилась рѣшительно въ слабыхъ рукахъ послѣ осужденія и бѣгства Каллистрата. Разбрасывая силы между Коркирой, Амфиполемъ, Херсонесомъ и малоазійскимъ возстаніемъ, аѳиняне не замѣтили, какъ подготовилось большое возстаніе союзниковъ.

Разстройство аѳинскаго морского союза. У союзниковъ было много основаній недовольства. Союзъ составился для охраны торговыхъ интересовъ общинъ, находившихся на островахъ Эгейскаго моря, а между тѣмъ аѳиняне примѣняли союзный флотъ и финансы для предпріятій, направленныхъ къ ихъ собственному усиленію, не говоря о такихъ вопіющихъ нарушеніяхъ, какъ посылка аѳинскихъ колонистовъ на союзническую территорію; въ то же время у нихъ не хватало силъ помѣшать развитію пиратства во внутреннихъ водахъ греческаго міра, кромѣ разбойничьяго флота Александра Ферскаго, на самомъ Херсонесѣ въ непосредственной близости аѳинскихъ владѣній образовалось гнѣздо морскихъ каперовъ, которые не только тревожили торговыя суда, но высаживались на островахъ, захватывали въ плѣнъ людей и продавали въ рабство. Въ существованіи союза теперь явно не было смысла: тѣмъ болѣе возмущало союзниковъ появленіе аѳинскихъ стратеговъ, съ угрозами собиравшихъ такъ назыв. товарищескіе взносы общинъ.

Недовольные островитяне нашли поддержку у могущественнаго князя Каріи, Мавсола, который сначала принималъ участіе въ возстаніи сатраповъ, а затѣмъ отсталъ отъ нихъ и сблизился опять съ великимъ царемъ. Мавсолъ выбралъ своей столицей греческій городъ Галикарнасъ; отсюда онъ завелъ сношенія съ Хіосомъ и Родосомъ и отправилъ имъ на помощь флотъ и наемниковъ. Вмѣстѣ съ этими островами отложилась отъ Аѳинъ могущественная Византія, а также сосѣдніе съ нею города Перинѳъ и Селимбрія; всѣ они отказали въ уплатѣ взносовъ и образовали свой частный союзъ. Аѳины сохранили власть лишь надъ городами Эвбеи и Лесбосомъ.

О союзнической войнѣ (357—355) мы знаемъ очень немного, по отрывочнымъ намекамъ у нѣкоторыхъ ораторовъ; а между тѣмъ это былъ крупнѣйшій кризисъ въ исторіи аѳинскаго паденія. Намъ надо постараться уяснить смыслъ явленій. Въ Аѳинахъ явно брала верхъ партія консервативная, партія мира и отказа отъ крупныхъ задачъ, но она не рѣшалась сразу прямо и открыто выступить. Сначала выслали противъ отпавшихъ союзниковъ большой флотъ; снаряженная эскадра была самой крупной изъ всѣхъ, которыя оперировали послѣ Пелопоннесской войны; посланы были и лучшіе командиры республики, Ификратъ и его сынъ Менесѳей. Хабрій и Тимоѳей. Всѣ они, повидимому, были въ соглашеніи съ группой умѣренныхъ и сторонниковъ мира; но радикально-воинственная партія провела въ качествѣ главнокомандующаго своего человѣка, Хареса.

Въ моменгь рѣшительнаго столкновенія съ флотомъ союзниковъ Харесъ не встрѣтилъ поддержки своихъ сотоварищей и долженъ былъ отступить. Въ образѣ дѣйствій Ификрата и Тимоѳея (Хабрій погибъ въ небольшой стычкѣ) явно сказалось давленіе партіи мира, они не рѣшились рисковать послѣдними военными силами, заняли выжидательное положеніе, и вступили въ переговоры съ отпавшими союзниками. Въ свою очередь эта сдержка съ необходимостью вытекала изъ условій снаряженія послѣдняго флота Аѳинъ. Потребовалось огромное финансовое усиліе. Въ виду этого произошла реформа въ поставкѣ кораблей, вмѣсто старой тріерархіи, т.-е. добровольныхъ взносовъ со стороны отдѣльныхъ богатыхъ людей, былъ введенъ налогъ на весь имущій классъ; плательщиковъ раздѣлили на симморіи, податныя группы съ круговой порукой. По виду это была демократическая мѣра, проведенная въ духѣ прогрессивнаго налога, съ большимъ давленіемъ на богатый, и въ интересахъ массы бѣдныхъ, оставшихся внѣ платежной повинности. Но та же реформа выдвинула богатыхъ въ управленіи: во главѣ симморій стали 300 крупнѣйшихъ по достатку гражданъ; между ними была разложена отвѣтственность, на нихъ легла тяжелая повинность, но они же получили руководящую роль въ дѣлахъ. Они стали назначать тріерарховъ, т.-е. капитановъ военныхъ кораблей, и фактически команда обратилась въ составъ офицеровъ, зависимыхъ отъ высшей финансовой коллегіи. Поставленные во главѣ дѣлъ, обладатели капитала не могли позволить загубить военныя и морскія силы, снаряженныя на ихъ счетъ, для того, чтобы потомъ опять нести тотъ же разорительный налогъ.

Въ результатѣ финансовой реформы, создавшей негласный, но всесильный правительственный комитетъ, война остановилась, а другого средства вернуть къ подчиненію отпавшихъ союзниковъ не было: Аѳинамъ приходилось отступать съ позиціи великой державы. Послѣднимъ судорожнымъ движеніемъ побѣжденной радикальной демократіи быль процессъ знаменитыхъ аѳинскихъ стратеговъ; Харесъ донесъ народу о преступномъ бездѣйствіи коллегъ, ихъ вызвали на судъ въ Аѳины. Ификратъ и Тимоѳей держали себя во время процесса высокомѣрію и потѣшались надъ своими обвинителями, людьми гражданскаго званія и несмыслящими въ военномъ дѣлѣ. Ификратъ былъ оправданъ, Тимоѳея присудили къ большому штрафу, оба они покинули Аѳины. Харесъ получилъ отъ народа исключительныя полномочія, но и онъ не въ силахъ былъ дать войнѣ лучшій оборотъ.

Оставалось примириться съ необходимостью. Теперь консервативная партія выступила открыто и добилась мира: отпавшимъ союзникамъ предоставили полную автономію; у Аѳинъ остались только острова сѣверной части Эгейскаго моря, т.-е. владѣнія, признанныя еще въ 403 г.

Упадокъ аѳинской демократіи. Миръ 355 года составлялъ ясное признаніе конца державной политики. Но онъ былъ вмѣстѣ съ тѣмъ и концомъ активной демократіи въ старомъ смыслѣ, концомъ дѣйствительнаго вліянія широкихъ слоевъ, низшихъ классовъ общества. Правда, народныя собранія, контроль должностныхъ лицъ и другія формы, выработанныя въ прошломъ, остались, но онѣ обратились теперь скорѣе въ декорацію, въ парадъ демократіи. Собиравшаяся въ экклесіи масса народа была непохожа на воинственныхъ, острыхъ и притязательныхъ гоплитовъ и ѳетовъ V вѣка. Аѳины вели теперь не только сухопутныя, но и морскія войны наемными силами, и граждане не упражнялись въ маневрахъ, не водили военныхъ тріеръ, какъ въ героическія времена аѳинской державы; это были люди мирныхъ профессій, гораздо менѣе способные вникать въ частности военнаго дѣла, за которыми такъ внимательно слѣдилъ демосъ V вѣка. Гораздо слабѣе сталъ также контроль финансовъ, которому гражданство державной эпохи посвящало такъ много времени и заботы. Демосъ склоненъ былъ теперь довѣрять большіе отдѣлы управленія въ постоянное завѣдованіе опредѣленнымъ лицамъ, которыя разъ заслужили его довѣріе.

Декоративность традиціонныхъ учрежденій демократіи получила какъ бы символическое выраженіе; новые руководители аѳинской политики сохранили и даже расширили одинъ изъ видовъ раздачи народу, именно ѳеорики, т.-е. билеты на посѣщеніе театра и другихъ публичныхъ зрѣлищъ. Систему широкой раздачи ѳеорика вводитъ Эвбулъ, вліяніе котораго особенно замѣтно съ 355 года, момента окончанія союзнической войны. Эвбулъ ѳеориковъ (ό ὲπὶ τὸ θεωρικόν)^[13]. Въ качествѣ такового онъ получаетъ контроль надъ всѣмъ финансовымъ дѣломъ, надъ общественными работами и даже военнымъ снаряженіемъ. И Эвбулъ, и другой начальникъ праздничной кассы Діофантъ выдѣлились своей щедростью, и ихъ тароватость сохранилась въ памяти народа.

Историку интересно отмѣтить, что въ Аѳинахъ IV вѣка уже есть многое, что потомъ въ болѣе широкихъ размѣрахъ повторилось въ Римѣ подъ конецъ республики. Такъ точно въ Римѣ запомнились народу Помпей, Цезарь и Октавіанъ, поразившіе массу своими щедротами; въ тотъ моментъ, когда императоры построили великолѣпныя залы для народныхъ собраній, эти собранія, фактически безсильныя, замолкли, и весь демократическій парадъ переселился въ циркъ. Въ Аѳинахъ народъ-государь получалъ по-старому почетъ и лучшія мѣста на праздникахъ; самодержцу въ отставкѣ выдавали очень хорошую пенсію. Руководящія группы общества были настолько тактичны, что не тронули старыхъ символовъ, не стали спорить за каждую статью бюджета, разъ только избавились отъ гнета прогрессивнаго налога, вызывавшагося великодержавной политикой. Довольно курьезна еще слѣдующая черта Аѳинъ IV вѣка, сближающая великую греческую республику съ Римомъ въ эпоху наступленія императорства. Въ свое время гордый демосъ допускалъ у себя лишь изваяніе тиранноубійцъ въ качествѣ первыхъ республиканскихъ героевъ; теперь городъ сталъ увѣковѣчивать славу иного рода: большая рыночная площадь украсилась статуями Эвагора, кипрскаго тиранна, оказавшаго услуги Аѳинамъ, счастливыхъ командировъ Конона, Хабрія и Тимоѳея, передъ успѣхами которыхъ масса преклонялась тѣмъ болѣе, что они избавили ее отъ необходимости вооружаться и лично воевать.

Мы видѣли, что развязка большой аѳинской драмы, въ которой такъ тѣсно сплелись державная политика и активная демократія, обошлась не безъ трагическихъ эпизодовъ: моральное состояніе аѳинскаго народа въ моментъ паденія республики ярко отражается въ лихорадочныхъ снаряженіяхъ изъ послѣднихъ силъ, въ нетерпѣливыхъ смѣнахъ командировъ, въ политическихъ процессахъ демагоговъ и стратеговъ, — процессахъ, которые превращались въ акты распаленной мести.

Программа миролюбивой торговой республики. Намъ, къ сожалѣнію, совершенно неизвѣстна радикальная публицистика эпохи паденія большого морского союза, и только самый фактъ ея существованія остается несомнѣннымъ, какъ можно заключить изъ дѣятельности Демосѳена, этого несравненнаго таланта, выставленнаго погибающей республикой; онъ не могъ не имѣть предшественниковъ и вдохновителей. Что же касается публицистики консервативной, то она дошла до насъ въ видѣ двухъ очень любопытныхъ произведеній, авторы которыхъ поставили себѣ задачей примирить высшіе слои общества съ новымъ положеніемъ вещей и даже открыть въ немъ своеобразныя выгоды.

Одно изъ нихъ есть брошюра неутомимаго Исократа, который, несмотря на свой преклонный возрастъ, сохранилъ весь пылъ журналиста, стремящагося непрерывно освѣщать и направлять общественное мнѣніе. Статья носитъ заглавіе Συμμαχικὸς ἤ περὶ εἰρήνης и написана въ самый разгаръ союзнической войны въ 357 или 356 году. По господствующему въ ней тону она приблизительно противоположна программѣ, которую за четверть вѣка до того развивалъ тотъ же авторъ въ «Панегирикѣ». Тогда онъ призывалъ къ большой войнѣ, къ широкой организаціи подъ предводительствомъ Аѳинъ; теперь дѣло идетъ о сокращеніи задачъ и расходовъ, объ отказѣ отъ того, что Исократъ считаетъ общимъ и упорнымъ аѳинскимъ предразсудкомъ. Народъ хочетъ большого союза, безусловнаго единства дѣйствій всѣхъ союзниковъ, послушныхъ его руководству, хочетъ настойчиваго веденія войны; Исократъ требуетъ неограниченной свободы для всѣхъ союзниковъ, не только для возставшихъ, но и для остальныхъ, хочетъ мира во что бы то ни стало, какой бы то ни было цѣной. Аѳины должны отказаться отъ власти надъ другими. Вѣдь ихъ предводительство возникло въ результатѣ добровольнаго признанія, оно не опиралось на какое-либо несомнѣнное право. Великодержавная политика уже довела однажды общину до края гибели. Исократъ видитъ въ этой старой политикѣ «безумство», ненасытную жажду до чужого добра, досадное вмѣшательство во всѣ греческія дѣла. Надо заключить миръ съ возставшими, отказаться отъ великодержавнаго самолюбія, предоставить всѣмъ свободу и автономію, и надо разоружиться самимъ; только тогда можно обезпечить себѣ полный и вѣчный миръ.

Очень характерно, что Исократъ можетъ вполнѣ откровенно высказывать подобныя мысли; одно это показываетъ, какъ далеко зашла перемѣна настроенія въ Аѳинахъ. Исократъ рисуетъ затѣмъ заманчивую картину новой жизни въ богатствѣ и довольствѣ, имѣющей наступить вслѣдъ за умиротвореніемъ. «Война у насъ все отняла, сдѣлала насъ бѣдными, принесла опасности и создала намъ дурную репутацію у грековъ. Когда мы заключимъ миръ и проведемъ измѣненія, которыхъ потребуютъ договоры, мы будемъ покойно жить въ нашемъ городѣ, свободные отъ войны, опасности и волненій; каждый день будетъ увеличивать наше богатство. Освободившись отъ военныхъ налоговъ, тріерархій и поборовъ, мы возстановимъ наше земледѣліе, будемъ ѣздить по морю и вести свои дѣла, разстроенныя войной; мы отдѣлаемся отъ худшаго сорта людей, отъ наемниковъ, и увидимъ, какъ городъ наполнится купцами, иностранцами и метойками, которые теперь покинули его. Тогда у насъ всѣ люди на свѣтѣ будутъ добровольными союзниками». Исократъ увѣренъ, что мирныя сношенія, дипломатія дадутъ больше, чѣмъ давала война.

Кажется, какъ будто авторъ воззванія даже готовъ отказаться отъ всякихъ крупныхъ цѣлей — въ такой мѣрѣ велико желаніе мира, сбереженій, спокойной выгоды. Пусть, говоритъ онъ, демосъ перестанетъ подражать тиранническимъ царямъ, пусть предоставитъ имъ объявлять всѣмъ вражду, подозрѣвать своихъ же друзей, довѣрять свою жизнь наемникамъ, которыхъ они никогда въ глаза не видѣли. Что за выгода въ томъ, что Ѳессалія велика и богата, если она не имѣетъ покоя; насколько счастливѣе маленькая Мегара, у которой нѣтъ ни полевой земли, ни гавани, ни серебряныхъ рудниковъ, но которая, благодаря непрерывному миру, выстроила себѣ самые крупные дома во всей Греціи. Вслѣдъ за этимъ мелко-мѣщанскимъ реалистическимъ мотивомъ идетъ выпадъ противъ аѳинскаго радикализма: «трудно понять подобныя истины народу, у котораго такіе плохіе совѣтчики; онъ слѣдуетъ во всемъ указкѣ дурныхъ ораторовъ и демагоговъ, послѣдніе же въ качествѣ царей каѳедры обратились въ патроновъ-кормильцевъ всей массы, которая живетъ судомъ и народнымъ собраніемъ, получаетъ съ этого доходъ и чувствуетъ большую благодарность оратору за всякій процессъ и всякій доносъ». «На головы этихъ сикофантовъ падаетъ отвѣтственность за нужду бѣдныхъ и отягощеніе богатыхъ, которыхъ тѣснятъ всѣми этими литургіями, симморіями, поборами такъ, что люди имущіе ведутъ болѣе печальную жизнь, чѣмъ тѣ, кто всегда оставался въ бѣдности». Изъ этого грустнаго размышленія о тяжелой участи богатыхъ въ демократіи ясно, что Исократъ считаетъ народное правленіе, связанное съ широкимъ государственнымъ хозяйствомъ, невыгоднымъ для имущихъ.

Новая политическая программа капиталистовъ развивается вполнѣ откровенно. Исократъ раздѣляетъ все общество на два класса: «трезвыхъ», которые своими деньгами охраняютъ государство, и «опьяненныхъ», расточающихъ государственное достояніе. Онъ указываетъ на дурную привычку, существующую въ Аѳинахъ, — обрушиваться на сторонниковъ мира и сбереженій. У насъ привыкли осуждать защитниковъ мира и видѣть въ нихъ олигархическую партію, а къ пропагандистамъ войны относиться благосклонно, потому что они считаются приверженцами демократіи. Но этому превратному взгляду долженъ быть положенъ предѣлъ; надо, наконецъ, послушаться трезвыхъ, и лишь тогда Аѳины, а вмѣстѣ съ ними и Эллада достигнутъ счастья. Въ заключеніе, чтобы у читателя не оставалось сомнѣнія, къ какому классу примыкаетъ самъ авторъ, Исократъ прибавляетъ личное замѣчаніе: «вмѣстѣ съ общей перемѣной улучшится и положеніе ученыхъ» (τὰ τὤν φιλοσόφων πράγματα)^[14]. Себя, человѣка ученой профессіи, писателя, преподавателя, онъ отдѣляетъ отъ демоса и спѣшитъ включить въ консервативные имущіе слои общества.

Эта аристократическая повадка интеллигенціи, весьма многочисленной въ Аѳинахъ, очень характерна. Она явилась въ результатѣ своеобразной эволюціи. Въ концѣ V вѣка люди умственной дисциплины и техническаго образованія въ лицѣ Сократа, его учениковъ и др. требовали себѣ особаго положенія въ государствѣ, какъ бы увѣренные въ своей способности стать спеціальными совѣтчиками общины; къ числу ихъ принадлежалъ, повидимому, Ѳукидидъ, который считалъ возможнымъ примиреніе вліятельной роли интеллигенціи съ демократическимъ строемъ. Послѣ двукратнаго государственнаго переворота, въ которомъ интеллигенція соединилась съ реакціонерами, послѣ процесса Сократа философы и техники по большей части разрываютъ съ демократіей. Многіе спеціалисты военнаго дѣла, въ родѣ Ксенофонта, уходятъ въ эмиграцію; на чужую службу стремятся также гражданскіе элементы интеллигенціи, судя по Платону и его ученикамъ; немного позднѣе тѣ же кружки склоняются къ уходу въ созерцательную, церковную жизнь, въ мистическій академизмъ. Недалеко отъ послѣдняго направленія стоитъ Исократъ. Его мирная политика трезвенныхъ людей есть очень сокращенная политика, почти уходъ отъ политики. Публицистика отражаетъ тѣ же явленія, какія наблюдаются въ жизни: замиреніе республиканизма, торжество мелкихъ частныхъ и мѣстныхъ интересовъ и обращеніе къ отвлеченной кружковой жизни. Но горячіе проповѣдники мира вовсе не хотятъ отказываться отъ блестящихъ перспективъ, отъ преобладанія Аѳинъ въ греческомъ мірѣ; имъ кажется, что все потерянное вслѣдствіе отказа отъ державной политики можно вернуть другимъ путемъ, и сузившаяся маленькая община опять пріобрѣтетъ первенство и богатство въ силу различныхъ естественныхъ условій; надо только сумѣть использовать новые источники доходовъ.

Послѣднему вопросу посвящена другая брошюра той же эпохи, находящаяся, по недоразумѣнію, въ собраніи сочиненій Ксенофонта и озаглавленная «о доходахъ» (περὶ προσόδων). Неизвѣстный авторъ очень обстоятельно рисуетъ новую торговую и финансовую программу, при исполненіи которой Аѳины должны достигнуть процвѣтанія; при этомъ точно перечисляются группы людей, заинтересованныхъ въ перемѣнѣ политики. «Кому только не нуженъ покой и миръ? Развѣ не нуженъ онъ хлѣботорговцу, а за нимъ вообще судовладѣльцу и купцамъ? А виноторговцу? А виноградарю? Что вы скажете о владѣтеляхъ большихъ оливковыхъ плантацій, о крупныхъ садовладѣльцахъ? А развѣ не нуждаются въ мирѣ тѣ, кто извлекаетъ выгоду изъ духовнаго капитала? Мастера въ ремеслахъ, учителя (σοφισταὶ) и ученые (φιλόσοφοι), поэты и артисты, тѣ, кто изслѣдуетъ или создаетъ произведенія искусства для религіозныхъ и свѣтскихъ цѣлей? Наконецъ, не заинтересованы ли въ мирѣ всѣ, кто получаетъ пользу отъ непрерывной покупки и перепродажи? Не будетъ ли всѣмъ этимъ людямъ легче добиваться своихъ цѣлей въ (реформированныхъ) Аѳинахъ?»

Авторъ вращается исключительно въ области финансовыхъ вопросовъ, и его совѣты очень любопытны. Онъ описываетъ естественныя богатства и географическое положеніе Аттики и высказываетъ мысль, что самой природой Аѳины поставлены въ положеніе всемірнаго рынка. Въ торговомъ смыслѣ здѣсь какъ бы пупъ земли (κύκλου τόρνος)^[15], и городъ соединяетъ всѣ выгоды островного и материковаго положенія.

Въ Аѳинахъ долженъ образоваться силою вещей огромный товарный и денежный оборотъ, въ которомъ примутъ участіе и греки, и варварскія народности. Огромный обмѣнъ создастъ богатство частныхъ лицъ, а отъ этого косвенно выиграетъ и община. Затѣмъ указывается рядъ средствъ для усиленія государственныхъ доходовъ. Надо обложить новыми налогами метойковъ, а зато освободить ихъ отъ досадныхъ мелкихъ повинностей, главное же — отъ военной службы (это требованіе совпадаетъ съ общей программой разоруженія). Полноправное гражданство окончательно должно будетъ устроиться на счетъ обывателей, элемента пришлаго. Много мѣста въ статьѣ занимаетъ проектъ, какъ использовать Лаврійскіе серебряные рудники, которые представляются автору безграничнымъ кладомъ. Въ данное время они слабо эксплоатируются отъ недостатка рабочихъ рукъ. Государство должно придти на помощь частнымъ лицамъ: пріобрѣсти большое число рабочихъ невольниковъ, съ расчетомъ приблизительно по три человѣка въ среднемъ на каждаго гражданина, и затѣмъ, раздѣливъ рудники на участки, предоставить гражданамъ нанимать у него рабочихъ; доходъ долженъ получиться неимовѣрно большой. Еще одно финансовое средство указываетъ авторъ: надо создать большой торговый флотъ. Транспортъ товаровъ, идущихъ какъ въ Аѳины, такъ и изъ Аѳинъ, въ настоящее время гораздо меньше, чѣмъ онъ могъ бы быть, что происходитъ отъ недостатка судовъ. Авторъ предлагаетъ организовать постройку флота на международныхъ паяхъ; онъ увѣренъ, что, кромѣ греческихъ республикъ, въ дивидендахъ захотятъ принять участіе цари, тиранны и сатрапы. Онъ затрогиваетъ при этомъ область внѣшней политики: Аѳины должны создать въ Греціи союзъ для соблюденія мира; но они будутъ сдерживать нарушителей не вооруженной силой, а дипломатическимъ вмѣшательствомъ.

Итакъ, консервативная партія мечтала о распредѣленіи товарнаго и денежнаго рынка при нейтралитетѣ и даже помощью нейтралитета. Но все дѣло въ томъ, что нейтралитетъ не получается самъ собою, какъ даръ небесъ; и мы увидимъ, какъ скоро разлетѣлись оптимистическія ожиданія аѳинскихъ консерваторовъ.

Ослабленіе интереса къ политикѣ. Открытыя и рѣшительныя выступленія консервативныхъ высшихъ слоевъ въ Аѳинахъ были бы невозможны, если бы не глубокое паденіе политической чуткости въ массѣ демоса. Въ свою очередь разъ такъ обстояло дѣло въ Аѳинахъ, старомъ крѣпкомъ оплотѣ демократіи, то чего же можно было ожидать отъ другихъ общинъ. Какъ ни плохо мы знаемъ внутреннюю исторію общинъ въ IV вѣкѣ, но достаточно и немногихъ отрывочныхъ фактовъ, чтобы судить объ упадкѣ республиканизма въ Греціи. Мѣстами появляются своеобразныя фигуры самозванныхъ администраторовъ, которые, съ согласія притихшаго народа, упраздняютъ его правленіе и забираютъ всѣ дѣла въ свои руки. Мы уже видѣли въ такой роли Полидама, откупившаго всѣ налоги и общественные доходы Фарсала и, благодаря этому, сдѣлавшагося полнымъ господиномъ общины. Нѣчто подобное происходитъ въ Сикіонѣ въ эпоху ѳиванскихъ нашествій на Пелопоннесъ^[16]. Выступаетъ Эвфронъ, богатѣйшій человѣкъ Сикіона, и предлагаетъ врагамъ Спарты, Аркадіи и Аргосу, помочь ему оторвать Сикіонъ отъ пелопоннесскаго союза: для этого надо скинуть традиціонное правленіе (κατά τούς αρχαίους νόμους) сикіонской аристократіи. Затѣмъ, какъ по командѣ, Эвфронъ устраиваетъ въ Сикіонѣ демократическій парадъ, впускаетъ въ городъ аркадскихъ и аргивскихъ солдатъ и въ ихъ присутствіи созываетъ народъ. Объявляется торжественно политическое равноправіе (πολιτείας έσομένης έπί τοίς ίσοις καί όμοίοις); но это только краткая демонстрація, нужная для того, чтобы провозгласить самого Эвфрона и его присныхъ стратегами. Больше народъ не нуженъ этому Діонисію въ миніатюрѣ; онъ смѣщаетъ начальника наемнаго отряда, ставитъ на его мѣсто своего сына, выгоняетъ подъ предлогомъ симпатій къ Спартѣ богатыхъ людей и забираетъ ихъ капиталы, затѣмъ безцеремонно захватываетъ всю городскую кассу, храмовыя деньги и сбереженія, принанимаетъ новыхъ солдатъ и водворяется въ Сикіонѣ самодержцемъ.

Съ политическимъ упадкомъ народа объ руку идетъ культурный, и въ концѣ-концовъ трудно отдѣлить одинъ рядъ явленій отъ другого. Здѣсь Аѳины, блиставшія своеобразной развитостью демоса, даютъ самую краснорѣчивую картину.

Упадокъ аѳинской культуры. Говорятъ, что Агиррій, вводя плату за посѣщеніе народнаго собранія и желая наскрести денегъ откуда бы то ни было, обрѣзалъ гонорары, получаемые поэтами за публичныя представленія сочиненныхъ ими пьесъ^[17]. Тутъ есть надъ чѣмъ задуматься. Демагогъ добываетъ средства, чтобы заставить народъ ходить въ собранія, которыя стали ему не интересны; онъ обижаетъ, ради своей политической цѣли, художниковъ слова, драматурговъ, работающихъ на демократію. Правда, большая скаредность возрожденной демократіи имѣетъ свое оправданіе въ истощеніи общинныхъ финансовъ и еще въ томъ обстоятельствѣ, что новые поэты куда хуже сравнительно съ Эврипидомъ и Аристофаномъ. Но вѣдь и само паденіе театра въ тѣсной связи съ общимъ обѣднѣніемъ жизни и въ частности опять съ малымъ интересомъ народа къ публичнымъ дебатамъ, къ общимъ вопросамъ, къ крупной драмѣ жизни. Поэты вовсе не были такъ виноваты; вдохновеніе только кажется внутреннимъ даромъ, силой, идущей изъ глубины души; въ дѣйствительности его не можетъ быть безъ общественнаго увлеченія, какъ нѣтъ лектора безъ волнующей и подстрекающей его аудиторіи. Трагедія V вѣка была велика тѣмъ самымъ огнемъ, который горѣлъ въ политическихъ собраніяхъ эпохи; ея высокій стиль подходилъ какъ нельзя болѣе къ вкусу общества, цѣнившаго публичную декламацію; когда народъ сталь отъ нея отворачиваться, поэты разучились говорить языкомъ ораторовъ софистовъ. Комедія пострадала еще болѣе по существу. Въ послѣднюю треть V вѣка, среди горячей борьбы партій, она была насыщена политикой, и, несмотря на запрещенія или, можетъ быть, благодаря необходимости бороться съ затрудненіями, она кипѣла политическимъ остроуміемъ. Теперь въ IV вѣкѣ стѣсненій не было, наступила свобода, но у комиковъ не было ни задора, ни охоты возиться съ гражданскими мотивами. Аристофановы «Женщины на сходкѣ» 392 г., были послѣдней политической комедіей. Его преемники занялись скандалами, любовными интригами, мелкими пороками буржуазнаго быта; содержаніе комедіи IV вѣка (такъ назыв. средней) — бытовое въ узкомъ смыслѣ этого слова.

Одновременно происходитъ большая перемѣна и въ постановкѣ пьесъ. Вмѣсто любителей, постоянно смѣнявшихся, начинаютъ играть профессіональные актеры, а это обстоятельство, въ связи съ ухудшеніемъ литературной цѣнности пьесъ, ведетъ къ пониженію уровня образованія въ аѳинской массѣ, которая прежде въ своемъ большинствѣ дебютировала на сценѣ, и глядѣла, и давала оцѣнки драмѣ. Не мудрено что вкусъ падаетъ очень быстро среди публики, которая стала гораздо болѣе пассивной къ театру. Въ 369 году, въ управленіе Каллистрата въ исторіи аѳинской сцены произошла скандальная катастрофа, возможность которой въ прежнія времена была бы совершенно исключена: ради союза съ Діонисіемъ сиракузскимъ аѳиняне допустили на сцену пьесу тиранна, воображавшаго себя великимъ художникомъ, и увѣнчали произведеніе этого кропателя преміей; очень характерно, что вмѣстѣ съ утратой вкуса аѳинская публика потеряла и чувство собственнаго достоинства.

Намъ слѣдуетъ вспомнить, что театръ, судъ и экклесія были важнѣйшими образовательными учрежденіями аѳинской демократіи. Авторъ олигархической брошюры 425 г. пытался смѣяться надъ неученостью народа, но долженъ былъ признать, что этотъ народъ и толковъ, и уменъ, и зорко наблюдаетъ свои интересы, не забывая о духовныхъ развлеченіяхъ и объ эстетикѣ. Теперь публичныя собранія, сцена и каѳедра давали народу гораздо меньше поученья; талантливые люди не старались болѣе угодить когда-то требовательной большой аѳинской публикѣ. Поэты, ученые, историки писали для своей особой группы поклонниковъ, сочиняли и отдѣлывали для далекаго, разсѣяннаго, невиднаго имъ читателя; литература стала книжной и аристократической, интеллигенція окончательно отдѣлилась отъ народа.

Умственная аристократія начинаетъ вообще поглядывать поверхъ стѣнъ аѳинскихъ. У Платона, у Исократа, какъ руководителей ученыхъ занятій, ведется переписка и личная дружба со знатными и коронованными иностранцами, съ ѳракійскими и македонскими принцами, съ тираннами Кипра, Сиракузъ и Гераклеи Понтійской. Греческіе художники начинаютъ усиленно работать на сатраповъ и малоазійскихъ князей. Въ Аѳины приливаютъ въ большомъ количествѣ учащіеся и просто любопытствующіе иностранцы, привозятъ свои вкусы и привычки. Аѳинская толпа постепенно утрачиваетъ свой яркій своеобразный національный обликъ; особенно быстро растворяется она въ портовой, нижней части города, въ Пиреѣ, гдѣ такъ велика толчея пріѣзжихъ купцовъ и моряковъ. Все больше и больше вступаютъ въ аѳинскую жизнь восточные оттѣнки. Иностранцы привозятъ своихъ боговъ, и скоро аѳиняне начинаютъ сами увлекаться новыми для нихъ культами. Въ IV вѣкѣ въ Пиреѣ есть святилище Афродиты Кипрской, т.-е. безъ сомнѣнія, Астарты финикійской, есть храмъ египетской Изиды. Но больше всего успѣха имѣли божества тѣхъ странъ, которыя примыкаютъ къ Геллеспонту и Черному морю, гдѣ проходила главная артерія аѳинской торговли. Мы видѣли уже около 415 г. вторженіе буйнаго культа ѳракійской богини Котитто. Скоро послѣ этого аѳиняне офиціально ввели у себя культъ другой ѳракійской богини, Артемиды Бендидской^[18]. Въ IV вѣкѣ религіозный интересъ направляется въ сторону почитанія бога-страдальца и богини Матери: аѳиняне открываютъ гостепріимно просторъ культу Адониса и фригійской Великой богини; въ качествѣ служителей этихъ новыхъ для Греціи боговъ появляются метрагирты, нѣчто въ родѣ нищенствующихъ дервишей, въ свою очередь близкіе къ мѣстнымъ греческимъ киникамъ.

Политическіе и соціальные взгляды Платона и его школы. Всѣ характерныя черты аѳинской жизни IV вѣка отразились въ ученіи Платона и основанной имъ школы: и упадокъ политическаго интереса, и сильное влеченіе къ восточнымъ мотивамъ, и гибель свободныхъ и яркихъ направленій въ искусствѣ, изъ которой теоретикъ вывелъ право и обязанность строго пуританскаго очищенія всѣхъ созданій художественнаго творчества. Зажиточная часть интеллигенціи рѣзко отдѣляетъ себя отъ пролетаріевъ-киниковъ; она осуждаетъ все, что въ свое время выросло въ демократіи, и захватываетъ въ мрачной брезгливости еще гораздо дальше вглубь греческой традиціи, но хочетъ сохранить особый уголокъ культуры для людей приличнаго общества.

Въ 90-хъ гг. IV в., пока живы были Кононъ и Ѳрасибулъ, пока не совсѣмъ померкла старая демократія, Платонъ не могъ появиться или, по крайней мѣрѣ, открыто выступить въ Аѳинахъ. Положеніе измѣнилось въ 80-хъ и особенно въ 70-хъ гг., когда въ управленіе Каллистрата началось сближеніе Аѳинъ со Спартой и все громче стали заявлять себя сторонники консервативныхъ взглядовъ, безразличные или враждебные къ демократіи. Для того, чтобы удержаться на политической поверхности, Каллистратъ дѣлалъ дальнѣйшія уступки въ томъ же направленіи: въ 60-хъ гг. въ Аѳины получили доступъ многіе старые эмигранты, между прочимъ Ксенофонтъ, сыновья котораго сражались въ аѳинскомъ отрядѣ при Мантинеѣ. Въ этой очень измѣнившейся обстановкѣ Платонъ могъ спокойно систематизировать свои антидемократическія ученья и готовить среди республики школу ея разрушителей; какъ нельзя болѣе ярко сказывается въ этомъ фактѣ упадокъ энергіи и сознательности въ самой аѳинской демократіи, потому что ея терпимость къ ученикамъ осужденнаго Сократа вовсе не была результатомъ новыхъ политическихъ принциповъ, а составляла только признакъ растущей пассивности въ политикѣ.

Вражда къ демократической республикѣ, къ политической борьбѣ, къ началамъ равноправія составляетъ самую ясную черту міровоззрѣнія Платона. Всѣ принципы греческой автономіи и свободы, весь обиходъ демократической республики кажется Платону чѣмъ-то ребяческимъ, непригоднымъ, возмутительнымъ; старанія республиканцевъ обезпечить неприкосновенность конституціи вызываютъ лишь его насмѣшку. Гораздо труднѣе опредѣлить его положительное ученіе. Главное затрудненіе получается вслѣдствіе того, что почти нельзя найти связи между крупнѣйшимъ сочиненіемъ Платона, Политіей, и свѣдѣніями о практической дѣятельности его, къ которой имѣется комментарій въ Письмахъ. «Политія» — значитъ государство, но книга подъ этимъ заглавіемъ составляетъ трактатъ объ устройствѣ церковной общины; она дышетъ глубокимъ презрѣніемъ ко всему политическому. Между тѣмъ упорное влеченіе Платона къ сицилійскому двору Діонисія, его двукратная поѣздка въ Сиракузы, его сближеніе съ зятемъ тиранна Діономъ и попытка обучить Діонисія Младшаго философіи государственной науки, все это показываетъ, что у аѳинскаго ученаго и его послѣдователей было великое политическое честолюбіе, громадное желаніе играть роль именно въ государственной жизни. Съ другой стороны, нельзя не замѣтить глубокаго противорѣчія между основнымъ настроеніемъ Политіи и главной задачей, поставленной въ другомъ крупномъ сочиненіи Платона, Законахъ, которое считается обыкновенно его старческой работой. Въ Политіи Платонъ отстраняетъ всякое законодательство, какъ нѣчто ненужное для общества, воспитаннаго въ здравыхъ началахъ и замкнутаго въ рамки строгой теократической дисциплины; въ Законахъ онъ необыкновенно усердно разрабатываетъ подробности гражданскаго и уголовнаго права и судопроизводства, составляетъ обстоятельный и до мелочей проникающій сводъ положеній по административному праву.

Искать примиренія этихъ противорѣчій — занятіе совершенно безплодное. Объяснить же ихъ можно тѣмъ, что въ школѣ Платона имѣлись два направленія и что разобраться въ нихъ не успѣлъ самъ учитель до конца дней своихъ. Одно представляло уходъ и даже бѣгство отъ политики: люди мечтали о какомъ-то монастырѣ, тихой общинѣ, гдѣ можно отдаваться отвлеченной наукѣ, созерцанію и молитвамъ, т.-е. разговорамъ съ самимъ собою. Академія Платона, его загородная вилла съ тѣнистымъ садомъ, была именно попыткой устроить такой церковный рай внѣ политики. Но въ самомъ наставникѣ и въ большинствѣ его учениковъ кипѣли мірскія желанія править и властвовать. Отсюда въ тѣхъ же людяхъ другое направленіе, устремленное къ выработкѣ спеціальныхъ свѣдѣній, техническихъ умѣній, которыя можно было бы приложить въ государствѣ, только бы оно устроилось иначе, чѣмъ возмутительная демократическая республика съ ея началами равенства и всеобщей свободы. Понятно, что у тѣхъ, кто мечталъ о дѣятельности подобнаго рода, возникало влеченіе къ военно-бюрократическому государству, а также интересъ къ полицейскому праву, единственной формѣ публичной дѣятельности, какая допускается въ самодержавномъ строѣ.

Если для почитателей Платона больно увѣриться въ наличности жестокаго противорѣчія, раздирающаго цѣльность школы, то имъ можно напомнить, что таково было вообще свойство этого изумительнаго таланта, отдавшагося интересамъ реакціи и разрушенія греческой республики. Когда смотришь на ученіе Платона въ цѣломъ, то больше всего въ немъ видится хаосъ, созданный умомъ дикимъ, необузданнымъ, но необычайно богатымъ фантазіей. Въ самомъ дѣлѣ, развѣ не изумительно, что ученикъ пострадавшаго за свободу мысли Сократа, котораго онъ идеализировалъ, какъ жертву инквизиціоннаго процесса, оказывается самъ величайшимъ инквизиторомъ, безпощадно карающимъ не только направленія раціоналистической мысли, но и всякаго рода еретическія уклоненія вѣры, что философъ внезапно превращается въ гнѣвнаго іерарха! Развѣ не изумительно противорѣчіе между его моральнымъ ученьемъ и его уголовнымъ правомъ: можно ли было въ одно и то же время проповѣдовать всеблагость Бога, осуждать взглядъ на божество, какъ виновника зла, и обрушиваться на демократію за мягкость въ отношеніи преступниковъ, требовать въ своемъ кодексѣ тяжелыхъ наказаній за малые проступки, на каждомъ шагу грозить смертной казнью, вообще возводить застращиваніе въ систему охраненія общественности! И, наконецъ, еще одна, можетъ быть, самая поразительная изъ платоновскихъ несообразностей: самъ оригинальный поэтъ, миѳотворецъ, неистощимый сочинитель яркихъ аллегорій, Платонъ заявляетъ себя яростнымъ врагомъ всякой красочной поэзіи, оставляя въ своемъ идеальномъ общежитіи мѣсто только монотоннымъ религіознымъ гимнамъ.

Примирить эти противорѣчія нельзя такъ же, какъ невозможно найти гармонію въ грудѣ рухнувшаго великолѣпнаго зданія: Платонъ — продуктъ разгрома греческой культуры, въ немъ всѣ ея прекрасныя и богатыя свойства, но не въ дружной совмѣстной работѣ, а въ жестокой взаимной схваткѣ, поднявшіяся горой другъ противъ друга.

Церковно-педагогическая система Платона. Большой діалогъ, носящій заголовокъ «о государствѣ» (περί πολιτείας), не имѣетъ никакого отношенія къ государственному праву. Можно удивляться, что до сихъ поръ система Платона фигурируетъ во всѣхъ сочиненіяхъ по исторіи политическихъ ученій. Въ дѣйствительности Политіи Платона есть трактатъ о воспитаніи и обученіи высшей породы людей. Новое церковно-аристократическое общество выступаетъ на фонѣ очень опредѣленнаго государственнаго строя, но Платонъ предполагаетъ этотъ строй уже готовымъ и не теряетъ ни одной минуты на объясненіе, какъ такое государство могло произойти. Не трудно замѣтить, что государство и общество Политіи составляетъ буквальное повтореніе браминскаго строя въ Индіи; очень вѣроятно, что Платонъ былъ знакомъ съ дальневосточнымъ оригиналомъ и старательно скопировалъ его характерныя черты, для которыхъ греческій міръ не давалъ никакихъ реальныхъ основаній. Платоновское государство — кастическое; въ немъ профессіи раздѣлены навѣки между сословіями, права и занятія переходятъ по наслѣдству и становятся неразрывной долей человѣческой натуры. Оно знаетъ тѣ же три породы людей, какъ и браминская Индія: рабочихъ, воиновъ и священниковъ (у Платона χρηματιστικόν, έπικουρικόν и φυλακικόν, или βουλευτικόν γένος)^[19]. Дѣленіе на касты Платонъ оправдываетъ странной на нашъ взглядъ параллелью общества и человѣческаго организма, которую онъ не устаетъ вставлять кстати и некстати. Три сословія отвѣчаютъ тремъ качествамъ человѣческой натуры, его грубымъ матеріальнымъ потребностямъ, его аффективной жизни и его отвлеченной мысли; какъ умъ управляетъ тѣломъ, чувства двигаютъ его, низшіе органы питаютъ, такъ же и въ обществѣ должны быть строго распредѣлены функціи между тремя соотвѣтствующими классами людей; какъ несоединимы органическія качества человѣческаго существа, такъ же должны быть строго раздѣляемы группы общественнаго тѣла. Эту своеобразную психо-физіологію Платонъ, вѣроятно, также заимствовалъ изъ восточной мистики.

Авторъ нисколько не интересуется судьбами рабочаго класса: ремесленники, торговцы, хлѣбопашцы, землекопы, плотники, каменщики, носильщики и пр. въ его глазахъ не граждане, почти не люди: о нихъ пускай заботится Господь Богъ. Лишь два высшіе класса занимаютъ Платона. Они сливаются въ сущности въ одинъ аристократическій слой «стражей общества»; всѣ они въ молодые годы проходятъ военную школу; изъ самыхъ даровитыхъ воиновъ, и притомъ въ болѣе зрѣломъ возрастѣ, образуется высшій слой, собственно «стражей», или «философовъ». Платонъ только принимаетъ видъ, будто бы собирается описать ихъ политическую правительственную дѣятельность. Въ дѣйствительности онъ говоритъ о томъ, какъ вырастать и воспитать чистую расу, т.-е. составляетъ главы по антропологіи и гигіенѣ, затѣмъ изображаетъ спортивныя занятія юношества и другихъ возрастовъ и, наконецъ, набрасываетъ очертанія научнаго курса, проходимаго въ высшей школѣ. Изъ Политіи не видно, какимъ дѣломъ будутъ заниматься стражи общества, и даже нельзя хорошо понять, почему они собственно называются стражами. Для того, чтобы эти люди бѣлой кости могли отдаваться самоусовершенствованію, кругомъ должна кипѣть работа: кто-то долженъ пахать, торговать, таскать тяжести, варить ѣду и чистить гимнастическія площадки, и еще кто-то долженъ держать въ строгомъ порядкѣ всю трудовую машину, т.-е. управлять государствомъ. Философы платоновскаго общества принимаютъ крѣпостной трудъ, какъ должное, но, видимо, предоставляютъ другимъ сильнымъ рукамъ командовать и нагонять страхъ на подчиненный рабочій классъ.

Платонъ подхватилъ рядъ популярныхъ теорій своего времени и своеобразно переработалъ ихъ на пользу и для украшенія идеальнаго общества. Его стражи живутъ въ полной коммунѣ какъ относительно женъ, такъ и въ смыслѣ имущественномъ. Семейное начало подлежитъ полному истребленію въ аристократической средѣ, описанной Платономъ. У стражей не должно быть денегъ, нѣтъ частныхъ жилищъ; они обѣдаютъ большими компаніями, товариществами. Они не могутъ вступать въ постоянные браки; всѣ соединенія временны, и даже принимаются мѣры, чтобы не образовалось прочной привязанности между опредѣленными лицами разныхъ половъ. Мало того, не должно возникать никакой любви между матерью и ребенкомъ: ради этого въ идеальномъ обществѣ будетъ устроенъ большой родильный домъ, въ которомъ женщины остаются кормилицами, но съ тѣмъ непремѣннымъ условіемъ, чтобы онѣ не могли узнавать собственныхъ дѣтей.

Соціализмомъ такой порядокъ никакъ нельзя назвать: о справедливомъ вознагражденіи за трудъ или вообще о распредѣленіи богатствъ сообразно общественнымъ заслугамъ у Платона нѣтъ рѣчи. Его радикальное уничтоженіе семьи вытекаетъ изъ теоріи созданія и усовершенствованія чистой расы, — теоріи, которая, очевидно, была принята вообще въ Сократовой школѣ, потому что мы находимъ ее также у Ксенофонта. Правда, Платонъ выдвигаетъ на первое мѣсто заботу объ истребленіи эгоизма въ сословіи стражей; въ виду того, что они готовятся къ исключительно самоотверженному служенію обществу, у нихъ надо отнять всѣ соблазны и всякія частныя привязанности. Но Платонъ не послѣдователенъ: лучшіе, наиболѣе храбрые воины будутъ вознаграждаемы любовью болѣе красивыхъ женщинъ, и притомъ болѣе частымъ удовлетвореніемъ своей страсти. Да и вообще мораль всюду уступаетъ гигіенѣ и расовой дисциплинѣ, заимствованной изъ области животноводства; вѣдь Платонъ истребляетъ семью вовсе не изъ этическихъ соображеній: соединенія наиболѣе сильныхъ и красивыхъ индивидовъ никоимъ образомъ не должны сопровождаться психическимъ влеченіемъ ихъ другъ къ другу; это — слученія самцовъ и самокъ, находящихся подъ строгимъ надзоромъ предержащихъ властей, которыя будутъ обладать высшими антропологическими свѣдѣніями.

Изъ числа господствующихъ передовыхъ теорій вѣка Платонъ заимствуетъ идею эмансипаціи женщинъ. Онъ считаетъ женщинъ вполнѣ пригодными для той же физической и умственной дисциплины, которую должны проходить мужчины, но, конечно, только женщинъ аристократическаго слоя: въ безпечальной спортивной и спекулятивно-кабинетной жизни, которую ведутъ «стражи», отчего же и ихъ подругамъ не равняться съ ними! Женщины могутъ быть и врачами, и философами, и даже воительницами, но, разумѣется, онѣ будутъ во всемъ слабѣе мужчинъ. У Платона нѣтъ настоящаго уваженія къ существу женскаго ума и характера. Въ Законахъ, гдѣ повторено требованіе совмѣстнаго воспитанія обоихъ половъ, указывается на особые грѣхи женскаго существа, неискренность и вороватость (γένος λαθραιότερον καὶ έπικλοπώτερον)^[20], вслѣдствіе чего законодатель долженъ поставить женщинъ подъ опеку болѣе твердаго пола и, напр., не допускать замужнихъ къ свидѣтельству на судѣ. Невольно приходится думать, что уравненіе женщинъ въ правахъ на высшее образованіе и на занятіе общественныхъ функцій (кромѣ собственно правительственныхъ, которыя остаются монополіей мужчинъ) вытекаетъ у Платона не столько изъ общаго признанія въ женщинѣ человѣческаго достоинства, а изъ его вѣры въ совершенствованіе породы посредствомъ подбора, наслѣдственной передачи качествъ и постоянной дисциплины; въ большомъ питомникѣ и университетѣ аристократіи женщины не должны отставать отъ мужчинъ, для того, чтобы закрѣпить расовыя свойства.

Черты Платоновской религіи и научнаго богословія. Идеальное общество Платона не только питомникъ, не только школа, а также церковь, теократическая община спасающихся истинной вѣрою и истиннымъ знаніемъ. Прежде чѣмъ говорить о гигіенѣ, гимнастикѣ, наукахъ и пр., Платонъ заводитъ рѣчь о религіозномъ воспитаніи, о соблюденіи чистоты вѣры, о строгомъ направленіи религіознаго воображенія. И сразу строитель общества будущаго оказывается жесточайшимъ пуританиномъ. Вторая книга Политіи заключаетъ въ себѣ настоящій индексъ, какъ будто бы составленный для большого цензурнаго вѣдомства, а также для справокъ инквизиторамъ. Тутъ летитъ на костеръ чуть ли не вся поэтическая литература грековъ, начиная съ Гомера и кончая великими трагиками V вѣка; гибель и анаѳема всѣмъ сказочникамъ, сочинителямъ эпическихъ пѣсенъ, драматургамъ, истребленіе всей миѳологіи, всего антропоморфическаго, всякаго рода очеловѣченія боговъ, олицетворенія силъ природы; но также прочь эротическую лирику, прочь изображеніе человѣческихъ страстей, которымъ такъ любила заниматься «подражательная» поэзія, долой вся литература, которая волнуетъ людей раздраженіемъ въ нихъ симпатическихъ чувства, воспаленіемъ ихъ аффективной жизни. Въ идеальномъ обществѣ допускаются только гимны богамъ и восхваленія великихъ людей, а чувственная муза изгоняется навсегда.

Соотвѣтствующія страницы Платона особенно тяжело читать: здѣсь наглядно видишь, какая буря прошлась по чудесному саду греческой культуры, какъ пусто и жутко стало, если одинъ изъ талантливѣйшихъ поэтовъ Греціи самъ, въ непонятномъ ослѣпленіи, бросился доламывать немногія цвѣтущія растенія, пощаженныя временемъ и пережившія упадокъ вкуса. Колоссальное ауто-да-фе должно расчистить почву для религіознаго воспитанія новаго общества. Въ чемъ же состоитъ правильная вѣра, чистое богопочитаніе и возвышающій человѣка культъ?

Въ опредѣленіи обязательныхъ религіозныхъ нормъ Платонъ рѣзко заявляетъ свое аристократическое высокомѣріе. Его интимныя воззрѣнія можно назвать деизмомъ. Для себя и для людей своего круга онъ признаетъ единаго Бога, всеблагого и всевѣдущаго, строителя вышняго міра, служащаго образцомъ міру земному, признаетъ Провидѣніе, направляющее міръ въ цѣломъ, но не входящее въ частности, среди которыхъ господствуетъ случай и капризъ мелочныхъ влеченій. Онъ раціоналистически разбирается въ догматахъ и не апеллируетъ для утвержденія ихъ къ вѣрѣ отцовъ, къ религіозной традиціи. Совсѣмъ другое дѣло, когда дѣло идетъ объ установленіи публичнаго культа и обязательныхъ для народа вѣрованій. Платонъ считаетъ необходимымъ организовать государственную церковь, притомъ очень строгую и не допускающую отклоненій; нужно соединить традиціонные элементы съ полезными новыми ученіями для того, чтобы держать массу народа въ порядкѣ и повиновеніи. Онъ предлагаетъ обратиться къ авторитету Дельфійскаго оракула, расположеннаго въ пупѣ земли, и просить его объ установленіи культа для членовъ идеальной общины. Старое многобожіе полезно удержать. Въ почитаніи высшихъ существъ надо будетъ различать три категоріи, изстари признанныя: боговъ, духовъ и святыхъ (θεοὶ, δαίμονες, ἥρωες)^[21]. Чрезвычайно важно вселить въ головы правильное представленіе о загробной жизни, странствованіи душъ, страшномъ судѣ и возмездіи за добрыя дѣла и грѣхи. Политія заканчивается разсказомъ о путешествіи въ потустороннемъ мірѣ нѣкоего армянина Эра, уроженца Памфиліи, видѣвшаго тайны загробнаго міра: на его глазахъ происходило переселеніе душъ и вступленіе ихъ въ новыя тѣла; совершался божественный судъ, въ силу котораго души праведныхъ возносились на небеса, а, души нечестивцевъ спускались въ преисподнюю; огненные дьяволы мучили и истязали самыхъ преступныхъ злодѣевъ. Разсказъ производитъ впечатлѣніе аллегорической проповѣди, сочиненной Платономъ на основѣ какой-то восточной мистической новеллы; цѣль его въ томъ, чтобы дать ученикамъ образчикъ въ руководство при постановкѣ религіознаго воспитанія.

Большой интересъ представляетъ также организація высшаго преподаванія въ Политіи. Кругъ научныхъ дисциплинъ, допущенныхъ въ церковную общину, весьма тѣсно ограниченъ. Физическія науки отсутствуютъ, если не считать астрономіи, которая у платониковъ имѣетъ важное богословское назначеніе; ея факты и выводы должны служить доказательствомъ бытія Божія. Нѣтъ и того, что мы называемъ науками общественными. Платоновскіе философы не интересуются ни отечествовѣдѣніемъ, ни міровѣдѣніемъ; прошлое человѣческой культуры, хотя Платонъ и объявляетъ его весьма длительнымъ, не заслуживаетъ обстоятельнаго изученія. Двѣ науки господствуютъ въ обязательномъ курсѣ, и обѣ онѣ поставлены очень высоко: математика и діалектика. Можно допустить, что изученіе математики дѣйствительно было очень серьезно въ Платоновской Академіи; но также несомнѣнно, что среди нея была развита символическая игра чиселъ, математическая мистика. При сравненіи политическихъ формъ мы неожиданно узнаемъ, что положеніе царя въ 729 разъ лучше положенія тиранна; по какому капризу мысли оказался тутъ кубъ девяти, очень трудно понять.

Что касается діалектики, Платонъ поетъ ей гимны: она вѣнчаетъ другія науки, она единственное средство для полнаго познанія міра идей. Ни въ чемъ такъ сильно не обнаруживается происхожденіе Платоновской школы изъ нѣдръ столь осуждаемой имъ софистики: вѣдь это пристрастіе къ развертыванію словесныхъ рядовъ, эта вѣра, что въ словѣ можно вычиталъ истину, и составляетъ именно характерную черту тѣхъ «лжефилософовъ», которыхъ Платонъ бичуетъ всюду, какъ враговъ истины. Мы чувствуемъ встрѣчу двухъ богословскихъ школъ, примѣняющихъ одни и тѣ же пріемы, раздѣленныхъ тонкой перегородкой, не видной и непонятной для постороннихъ, яростно сшибающихся на почвѣ діалектическихъ споровъ, въ которыхъ побѣда должна остаться за самымъ искуснымъ словоборцемъ.

Соціальное ученіе Платона и консервативныя предложенія Исократа. Читателю діалоговъ Платона обыкновенно не легко выбраться изъ волшебнаго лѣса, куда его завелъ великій мастеръ литературнаго очарованія, не легко дать себѣ ясный отчетъ въ томъ, что же такое ему рисовали, воздушные замки или реальную жизнь? Когда Платонъ презрительно отзывается о всѣхъ существующихъ формахъ, изображаетъ кружокъ своихъ единомышленниковъ высоко парящимъ надъ жалкой земной юдолью, очень и очень многіе готовы вѣрить ему и считать его мечтанія вполнѣ отрѣшенными отъ жизни. Однако подобное заключеніе весьма ошибочно. Платонъ ни на минуту не упускаетъ изъ виду окружающей дѣйствительности, и всѣ его будто бы отвлеченности немедленно могутъ и должны быть переводимы на самый реальный языкъ. Въ Аѳинахъ было въ 60-хъ и 50-хъ годахъ IV вѣка множество людей, сочувствовавшихъ церковно-олигархическимъ идеямъ Политіи, но выражавшихъ соотвѣтствующія желанія лишь въ нѣсколько иной формѣ. Особенно близко къ Платоновской Политіи стоитъ брошюра Исократа подъ заглавіемъ Ареопагитикъ, вышедшая въ свѣтъ скоро послѣ мира 355 года. Нѣтъ нужды выяснять, кто у кого заимствовалъ, и вѣрнѣе ли Исократа назвать платоникомъ, или Платона исократикомъ: они оба — провозвѣстники широко распространенныхъ консервативныхъ желаній тѣхъ зажиточныхъ слоевъ общества, которые надѣялись замѣнить воинственный капитализмъ мирнымъ, сохраняя при этомъ свое господство надъ массой.

Исократъ отмѣчаетъ крайнее равнодушіе консервативныхъ слоевъ гражданства къ политикѣ; эти люди сидятъ въ дѣловыхъ конторахъ и мастерскихъ (ὲργαστήρια) и только сокрушаются тому, что все плохо идетъ, а сами не принимаютъ никакихъ мѣръ; онъ беретъ на себя задачу встряхнуть общество и заставить его задуматься о необходимости своего спасенія (περὶ σωτηρίας). Самое страшное явленіе современности — зависть бѣдныхъ къ богатымъ, необезпеченность кредита, небезопасность вообще обладанія капиталомъ; все происходитъ отъ ложнаго ученія о равенствѣ, отъ господства неограниченной демократіи. Исократъ умоляетъ не считать его сторонникомъ олигархіи; нѣтъ, онъ всегда былъ другомъ демократіи, но только демократіи разумной, правильно установленной. Аѳины уже разъ обладали такимъ идеальнымъ устройствомъ; имъ нужно лишь вернуться къ созданіями Солона и Клисѳена. Подъ видомъ патріархальной республики Исократъ изображаетъ желательные консерваторамъ порядки. Въ старинныхъ Аѳинахъ къ должностямъ не допускали безразлично всѣхъ и каждаго, а выбирали самыхъ достойныхъ и способныхъ гражданъ. Между классами не было борьбы и розни, потому что всякій зналъ и соблюдалъ свое мѣсто. Богатые помогали бѣднымъ, находя имъ всякія занятія, то въ отдачѣ земли за умѣренную аренду, то въ торговой службѣ, то въ другихъ дѣловыхъ порученіяхъ; охотно также они давала деньги въ ростъ. Исократъ хочетъ сказать: вотъ и теперь надо создать обширную систему кліентства, надо организовать демосъ въ качествѣ массы рабочихъ и служащихъ, зависимыхъ отъ капиталистовъ.

Интересны другія предложенія Исократа, клонящіяся къ фактическому упраздненію демократіи и всѣхъ ея традицій. Зачѣмъ эти роскошныя траты на праздники, это мотовство народа? Зачѣмъ непрерывное политическое строительство и законодательство? Чѣмъ больше пишутъ законовъ, тѣмъ больше порчи и преступленій. Для того, чтобы гражданство жило правильно, нужны не мелочныя предписанія, а общее разумное воспитаніе. Такой гражданской педагогіей въ старину завѣдовалъ Ареопагъ; глубокомудрый совѣтъ этотъ направлялъ и взрослыхъ, и молодежь, съ которой такъ трудно стало орудовать въ послѣднее время. Ареопагъ зналъ, какъ распредѣлить людей по ихъ достаткамъ, чтобы никто не тянулся выше своего званія; онъ опредѣлялъ бѣдныхъ юношей на такія занятія, какъ земледѣліе, ремесло, между тѣмъ какъ богатымъ открывалась охота, ѣзда верхомъ и занятія философіей.

Ареопагитикъ хочется назвать Платоновской Политіей, переведенной на языкъ прозы. Тутъ все есть, что характерно для Платона: и дѣленіе на неподвижные классы, и правленіе достойнѣйшихъ, и осужденіе бѣдноты на вѣчную зависимую работу, и замѣна гражданскихъ установленій педагогической системой, и даже провозглашеніе философіи спеціальнымъ занятіемъ денежной аристократіи. Пожалуй, можно сказать, что роль Ареопага, распредѣлявшаго будто бы занятія и профессіи, не менѣе фантастична, чѣмъ управленіе Платоновскихъ «стражей». Наконецъ, Исократъ такъ же, какъ Платонъ, считаетъ нужнымъ раскланяться слегка передъ коммунизмомъ. Онъ объявляетъ всю систему кліентства, когда капиталисты нанимали бѣдныхъ, ссужали ихъ деньгами, отдавали имъ земли въ аренду и оказывали другія подобныя любезности, тѣмъ справедливымъ порядкомъ, при которомъ богатства находятся въ общемъ обладаніи всѣхъ нуждающихся.

Сравненіе съ Исократомъ помогаетъ установить конкретную подкладку соціальныхъ фантазіи Платона. Но и самъ Платонъ въ Законахъ выступилъ изъ мистическаго тумана, оставилъ мысль о достиженіи идеала справедливости путемъ построенія божьяго государства и далъ очень обстоятельное и реалистическое описаніе новаго желательнаго и достижимаго общественнаго устройства.

Административное право общины спасенныхъ. Не всѣ согласны признать Законы произведеніемъ самого Платона. Многимъ кажется, что если эта книга и написана имъ, то отражаетъ старческія воззрѣнія философа, усталаго, лишеннаго прежней убѣжденности и былого подъема. По внѣшности поразительно, что въ Законахъ нѣтъ фигуры Сократа, устами котораго Платонъ высказываетъ обычно свои взгляды. Не похожа на другіе діалоги и манера изложенія Законовъ; вмѣсто пространнаго свободнаго развитія общихъ идей, вмѣсто блестящихъ картинъ и аллегорій здѣсь сухой и утомительный переборъ прозаическихъ статей городского кодекса. Но, съ другой стороны, все время чувствуется глубокій фонъ церковнаго міровоззрѣнія Платона; когда дѣло доходитъ до опредѣленія проступковъ противъ религіи, просыпается горячность іерарха-философа; онъ широкими мазками набрасываетъ очертанія системы правовѣрія, которое слѣдуетъ охранить всѣми мѣрами уголовнаго права. Помимо того, мы встрѣчаемся и съ другими идеями Платона, знакомыми изъ Политіи: пуританизмомъ въ отношеніи искусства и литературы, сочувствіемъ ограниченной эмансипаціи женщинъ, неопредѣленными уступками соціализму, увѣренностью, что воспитаніе замѣняетъ необходимость всякихъ искусственныхъ политическихъ сдержекъ, затѣмъ возвеличеніемъ математики, какъ пути къ богопочитанію, и т. п. Если не считать Платона авторомъ Законовъ, то надо признать, что книга вышла изъ его школы, находится подъ его сильнѣйшимъ вліяніемъ, вдохновляется желаніемъ приложить платоновскіе принципы къ жизни. Въ этомъ послѣднемъ смыслѣ Законы — чрезвычайно любопытное произведеніе; оно даетъ какъ бы комментарій къ общему идеалу Политіи, досказываетъ то, что тамъ оставалось не вполнѣ выясненнымъ.

Прежде всего Законы открываютъ намъ съ особенной силой то настроеніе, которое можно было бы назвать страхомъ жизни у Платона и его школы. Глубокое и безнадежное отчаяніе проникаетъ изображеніе современнаго быта и понятій общества. Все расшаталось, нѣтъ никакихъ устоевъ, все разъѣдено скептицизмомъ своевольнаго распущеннаго поколѣнія. Началась порча отъ чрезмѣрной свободы искусства, особенно театральнаго. Почти не осталось вѣрующихъ людей; множество впало въ атеизмъ, по соображеніямъ ли отвлеченно-теоретическимъ, или моральнымъ. Жажда наживы, зависть къ чужому достатку господствующій стимулъ жизни. Такое общество надо спасать героическими мѣрами. «Законы» составляютъ проектъ устроенія общины спасенныхъ при помощи искусственной изоляціи ихъ отъ остального міра. Первое и основное требованіе — устроить новую общину подальше отъ моря и широкаго обмѣна: поэтому выбирается одна изъ замкнутыхъ долинокъ на о. Критѣ. Членовъ общины не слѣдуетъ, вообще говоря, выпускать за границу; «сношенія съ иностранными краями опасны для нравовъ благоустроеннаго государства»^[22]. Только пожилымъ людямъ будутъ выдаваться иностранные паспорта; можно посылать ихъ группами на общегреческія празднества. Не мѣшаетъ время отъ времени отправить въ путешествіе умнаго старика для научной цѣли: узнать чужіе порядки, повидать тѣхъ немногихъ хорошихъ людей, которые есть во всякомъ обществѣ. По возвращеніи изъ командировки онъ долженъ дать отчетъ законоохранительной коллегіи, въ которой сидятъ судьи, стражи законовъ, начальникъ учебнаго вѣдомства и его предшественники по должности. Если высокая коллегія найдетъ отчетъ удовлетворительнымъ, посылавшемуся за границу высказывается одобреніе. Если же получилось впечатлѣніе, что командированный испортился отъ путешествія, ему воспрещаютъ преподаваніе и вообще какія-либо бесѣды съ согражданами. Бѣда ослушаться запрета цензурно-инквизиторской власти: нарушителю такового грозитъ «за недозволенное вмѣшательство въ воспитаніе гражданъ и законодательство города» смертная казнь!^[23].

Всюду вступаютъ въ силу разныя ограничительныя нормы. Такъ, напр., устанавливается неподвижное число гражданъ; лучше всего остановиться на цифрѣ 5040, потому что это число можетъ служить кратнымъ многихъ дѣлителей. Чужихъ, по возможности, лучше совсѣмъ не принимать въ гражданство. Гражданамъ запрещаются займы, денежныя сдѣлки, вообще примѣненіе денегъ и какія-либо торговыя сношенія; вся торговля должна быть въ рукахъ пришлыхъ людей, временно пребывающихъ въ общинѣ. Запрещается крупная индустрія, не должно быть индустріальныхъ рабовъ, желательно держать гражданъ въ умѣренномъ достаткѣ.

Авторъ дѣлаетъ признаніе въ пользу теоретической правильности ученія о равенствѣ имущества. На практикѣ онъ считаетъ возможнымъ провести идею соціально-экономическаго равенства только въ отношеніи земельной собственности. Надо воспользоваться тѣмъ, что въ ново-учреждаемой общинѣ земля еще не подѣлена; тогда можно безъ всякихъ конфискацій, которыя вызываютъ обыкновенно столько раздраженія, надѣлить всѣхъ участками одинаковаго размѣра. Что касается движимости, онъ отказывается отъ уравненія; равнять капиталы — вещь неосуществимая; напротивъ, тутъ надо дать мѣсто началу ценза; граждане раздѣляются на 4 класса; лишь высшіе имущественные разряды могутъ быть допущены къ должностямъ.

Кажется, непослѣдовательность эту можно такъ объяснить. Равенство земельныхъ участковъ составляетъ гарантію неподвижности строя; оно лучше всего обезпечиваетъ сохраненіе разъ установленнаго числа гражданъ. Съ другой стороны, такъ какъ въ Аттикѣ нѣтъ особенно развитаго крупнаго землевладѣнія, но есть капиталисты, обладатели крупной движимости, то авторъ Законовъ, ни на минуту не упускающій изъ виду свой родной городъ, можетъ быть увѣренъ, что онъ не затронулъ ничѣмъ самолюбія «порядочныхъ людей» въ средѣ своихъ согражданъ. Общей соціалистической теоріи высказанъ комплиментъ, такъ какъ подобныя признанія требуются модой. Для консервативныхъ круговъ сдѣлана вмѣстѣ съ тѣмъ очень важная оговорка; равные надѣлы возможны, разумѣется, только на неподѣленной землѣ, на дѣвственной почвѣ; о конфискаціи существующихъ владѣній не можетъ быть и рѣчи. Соціализмъ принять въ принципѣ и совершенно обезвреженъ на практикѣ.

Преступленіе и наказаніе по Платону. Ни въ чемъ такъ ярко не выступаетъ страхъ жизни и связанная съ нимъ реакціонная забота, какъ въ уголовномъ законодательствѣ, начертанномъ для идеальной общины. Автору Законовъ кажется, что у людей необычайно сильны порочныя наклонности, и сдержать злодѣйства можно только непрестаннымъ надзоромъ и постоянной угрозой жестокихъ каръ. Уголовный кодексъ такъ и пестритъ упоминаніемъ смертной казни; вотъ ужъ подлинно «кровавые законы»! Смертная казнь положена за воровство, за укрывательство политическаго изгнанника, за взятку, нечего и говорить о проступкахъ болѣе тяжелыхъ. Авторъ сознаетъ необходимость теоретическаго оправданія столь жестокой кары, и вотъ что онъ говоритъ. Смертная казнь должна быть присуждаема въ томъ случаѣ, если нѣтъ надежды на исправленіе преступника, потому что «для такого человѣка хуже остаться въ живыхъ; кромѣ того, уничтоженіе его приноситъ другимъ двоякую пользу, во-первыхъ, давая устрашительный примѣръ, во-вторыхъ, освобождая общину отъ бремени такихъ злодѣевъ»^[24]. Важна не только смерть преступниковъ, но и зрѣлище смерти, какъ средство устрашенія: въ извѣстныхъ случаяхъ тѣло казненнаго выбрасываютъ въ поле нагимъ. Истязанія, бичеванія тоже должны быть часто примѣняемы не только къ рабамъ, для которыхъ это повседневное явленіе, но и къ свободно рожденнымъ.

Наиболѣе грустное впечатлѣніе производитъ въ Законахъ тотъ отдѣлъ, который можно назвать инквизиціоннымъ процессомъ^[25]. Мы уже видѣли сужденія автора о современности. Онъ находитъ общество погруженнымъ въ невѣріе и равнодушіе къ религіи. Господствующимъ міровоззрѣніемъ, по мнѣнію Платона, сталъ физическій матеріализмъ, объясняющій явленія міровой жизни дѣйствіемъ слѣпо напирающихъ силъ. Такъ плохо стало насчетъ вѣры, что уже почти нельзя никого подводить къ присягѣ^[26]. Но… тѣмъ хуже для атеистовъ, они будутъ искоренены всѣми возможными мѣрами. Во-первыхъ, къ должностямъ можно допускать только вѣрующихъ, и притомъ вполнѣ правовѣрныхъ. Литература поступаетъ подъ строжайшій надзоръ властей; все, что способно волновать страсти, изгоняется изъ государства. Законодатель принимаетъ на себя обязанности богослова и проповѣдника: онъ устанавливаетъ неопровержимо, между прочимъ посредствомъ астрономическихъ доводовъ, существованіе единаго Высшаго существа, правящаго міромъ и держащаго судъ праведный надъ людьми; эти основные догматы составятъ вступленіе къ ряду уголовныхъ статей, цѣль которыхъ — безпощадное преслѣдованіе несогласно мыслящихъ.

О всякаго рода словахъ или дѣйствіяхъ, вытекающихъ изъ презрѣнія къ богамъ, должно быть доносимо властямъ; уличенный немедленно заключается въ тюрьму. Затѣмъ надо различать двѣ категоріи атеистовъ. Тѣ изъ нихъ, которые не скрываютъ своихъ убѣжденій и честно отрицаютъ существованіе боговъ или не признаютъ боговъ праведными судьями надъ человѣчествомъ, но сами не совершили никакихъ дурныхъ поступковъ, подлежатъ тюремному заключенію въ теченіе пяти лѣтъ; за это время ихъ посѣщаютъ лишь члены духовной коллегіи, той самой, которая снимаетъ отчетъ съ командированнаго за границу; эти духовники стараются въ бесѣдахъ вернуть заблуждающагося на путь истины и спасти его душу (ὶπὶ τῇ τῆς ψυχῆς σωτηρία όμιλοῦντες)^[27]. Если провинившійся не исцѣлился отъ своихъ заблужденій или послѣ своего освобожденія изъ тюрьмы вновь сталь соблазнять другихъ своимъ примѣромъ, то ничего не остается иного, какъ его казнить. Въ другую категорію надо отнести тѣхъ, кто скрываетъ свои атеистическія воззрѣнія, но эксплоатируетъ въ свою пользу вѣрующихъ людей и ихъ простоту; таковыхъ надо заключать въ особую одиночную тюрьму, выстроенную въ дикой пустынной мѣстности, гдѣ они будутъ совершенно лишены всякихъ сношеній со свободными людьми, а пищу будутъ получать изъ рукъ рабовъ. Послѣ смерти тѣла этихъ лицемѣровъ и преступниковъ выбрасываются за границу; тотъ, кто вздумаетъ ихъ похоронить, самъ будетъ признанъ виновнымъ въ оскорбленіи боговъ. Безпощадно строгъ законодатель и къ тому, что онъ считаетъ суевѣріемъ. Въ главѣ о врачебномъ искусствѣ онъ начинаетъ вдругъ въ очень грозномъ тонѣ говорить о примѣненіи ядовъ и сильно дѣйствующихъ лѣкарствъ (φαρμακεῖαι); тутъ же оказываются подъ большимъ подозрѣніемъ всякаго рода магическіе и знахарскіе пріемы; въ заключеніе онъ грозитъ смертною казнью за всякую попытку вѣдовства со стороны предсказателей и толкователей примѣтъ.

Надо представить себѣ, что въ результатѣ примѣненія всѣхъ этихъ статей уголовно-полицейскаго кодекса должна была возникнуть масса неслыханныхъ дотолѣ процессовъ, количество которыхъ грозило далеко превзойти дѣятельность обыкновенныхъ судовъ. Судя по озлобленному тону Законовъ, мрачный клерикализмъ надвинулся вплотную на интеллектуальный міръ Греціи и повисъ надъ нимъ тяжелой тучей; всѣ аргументы позднѣйшей инквизиціи, вся психологія вѣдовского процесса уже даны Платономъ. И когда читаешь эти поистинѣ страшныя страницы Законовъ, невольно вспоминается одно выраженіе автора, которымъ онъ сопровождаетъ правила, регулирующія эстетическую жизнь въ идеальной общинѣ: «трагедія (намъ) не нужна, трагедію замѣнитъ устройство государства; само государство составляетъ трагическую пьесу высокаго стиля»^[28]. Благочестивый пессимистъ, онъ не замѣтилъ, какой злой шуткой надъ его собственной системой государственной опеки общества звучатъ эти слова.

Общество грядущаго бюрократическаго государства. Одно обстоятельство не можетъ не вызвать смущенія у внимательнаго читателя Законовъ. Спрашивается, откуда духовные судьи возьмутъ столько помощниковъ, доносчиковъ, обвинителей, тюремщиковъ, палачей? Кто вообще дастъ внѣшнюю опору, «свѣтскій мечъ», на поддержку ихъ авторитета? Выбранныя гражданами хотя бы изъ стариковъ и капиталистовъ должностныя лица не въ силахъ одни сладить со всей массой преступниковъ, нарушителей, подозрительныхъ и уклоняющихся. Мы рѣшаемся думать, что выходъ изъ этого затрудненія заключается въ слѣдующемъ. Въ Законахъ описана вовсе не самодовлѣющая община, вовсе не автономный греческій кантонъ, а лишь небольшая доля крупнаго государства. Вотъ почему въ Законахъ нѣтъ никакой политики, а есть только статьи каноническаго и полицейскаго права, религіозный процессъ и городское благоустройство. Тутъ нѣтъ описанія настоящихъ властей, потому что онѣ предполагаются гдѣ-то далеко въ видѣ общаго фона; но безъ нихъ въ свою очередь не мыслимо представить себѣ существованіе и дѣятельность городскихъ властей и духовныхъ коллегій. Платонъ уже воображаетъ себя среди большого бюрократическаго государства, въ которое вошла также и офиціально признанная церковь; городъ, описанный имъ, только по внѣшности и по воспоминаціямъ своимъ, примыкаетъ къ старой греческой автономной общинѣ; но отъ пріемовъ и понятій вольнолюбивой республики въ немъ осталось очень мало; этотъ городъ — административная единица въ томъ стилѣ, какъ онъ устроенъ потомъ въ эллинистическихъ монархіяхъ и въ римской имперіи. Можетъ показаться непонятнымъ, гдѣ же въ Греціи Платонъ нашелъ примѣры такихъ общинъ. Но, не говоря о томъ, что малоазійскіе города, находившіеся во власти персидской державы, и сицилійскія общины, подчиненныя сиракузскому тиранну, вполнѣ подходили для приложенія полицейскаго права Законовъ, надо хорошо вглядѣться въ условія жизни общинъ европейской Греціи, чтобы увидѣть въ нихъ всюду почти рамки административнаго устройства въ духѣ Платона. Въ самомъ дѣлѣ, большая часть городовъ представляли олигархіи капиталистовъ и землевладѣльцевъ, обремененныхъ борьбой съ пролетаріатомъ; правящій слой тянулся къ опекѣ большого государства и готовъ былъ поступиться ради этого своей автономіей. Въ самихъ демократическихъ по виду Аѳинахъ была сильная партія, которая съ 50-хъ годовъ настойчиво стремилась стать подъ охрану македонскаго царя и воспользоваться его опорой. Въ 338 году, послѣ Херонейской битвы и съ основаніемъ Коринѳскаго союза, греческія олигархіи получили желаемое; если не юридически, то фактически онѣ потеряли автономію и стали административными долями большой военной монархіи.

Платонъ составляетъ уложеніе для сокращенной, лишившейся автономіи общины. Онъ беретъ за образецъ старые городскіе кодексы, законы Солона, правды, подобныя Гортинской и т. д., но, какъ мы видѣли, онъ обогащаетъ ихъ содержаніе цѣлымъ отдѣломъ религіозно-уголовнаго права. Это право новаго происхожденія. Въ Аѳинахъ оно родилось наканунѣ великаго междоусобія, въ псефизмѣ Діопейѳа, и также знаменуетъ начало своего рода истребительной войны. Арена борьбы здѣсь весьма далека отъ того, что можно назвать общенародными интересами; сраженія и губительные процессы разыгрываются исключительно въ предѣлахъ интеллигентскихъ кружковъ и взаимныхъ счетовъ ученой и литературной братіи. Къ ужасу и сокрушенію своему мы видимъ, что со времени Діопейѳа взаимное раздраженіе въ средѣ интеллигенціи не ослабѣвало, а, напротивъ, все нарастало, отъ чрезвычайныхъ нападеній переходило къ непрерывной войнѣ, пока не выразилось у Платона въ цѣломъ аппаратѣ догматовъ правовѣрія, въ индексѣ запрещенной литературы и въ сложной постановкѣ религіознаго процесса.

Эти жестокія схватки ученыхъ и литераторовъ идутъ рука объ руку съ возрастаніемъ количества людей, занятыхъ въ интеллектуальныхъ профессіяхъ; взаимное ожесточеніе до извѣстной степени объясняется фактомъ перепроизводства интеллигенціи, которое въ свою очередь сопровождаетъ большое разореніе страны. Влеченіе къ наукѣ составляетъ лишь незначительную долю въ кругу мотивовъ, создающихъ эту среду. Политія Платона показала намъ, какъ ограниченъ кругъ собственно ученыхъ интересовъ въ сектахъ. По всей вѣроятности, ряды греческой философствующей интеллигенціи пополняются въ IV вѣкѣ въ большой мѣрѣ сбитыми съ мѣста и положенія, незанятыми, неуравновѣшенными, часто непригодными къ жизни элементами, настоящими «лишними людьми». Они дѣлятся на секты и толки, которые яростно бросаются другъ на друга, и, будучи безсильны истребить противника, обращаются, наконецъ, къ содѣйствію свѣтской власти.

---

Примѣчанія

1. Исокр. Панегир. 13.
2. Тамъ же 48.
3. C J A II, 17 = Dittenberger 63.
4. Ксеноф. Греч. ист. V, 4, 46.
5. Тамъ же VI, 3.
6. Тамъ же VI, 1.
7. Тамъ же VI, 5, 28.
8. 8
9. Ксеноф. Греч. ист. VII, 1, 40.
10. Къ сужденію Демосѳена о Каллистратѣ (рѣчь о лжепосольствѣ 297) схоліастъ прибавилъ: „Каллистратъ былъ могучимъ ораторомъ, и именно вслѣдствіе мощи рѣчи своей онъ подвергся преслѣдованію“.
11. Слова Эпаминонда передаетъ Эсхинъ 2, 105.
12. Пятидесятые годы IV вѣка представляются намъ весьма неяснымъ періодомъ. Греческая исторія Ксенофонта останавливается на Мантинейской битвѣ 362 г. Рѣчи Демосѳена начинаются лишь съ самаго конца 50-хъ гг. Единственнымъ источникомъ остается Діодоръ, сообщающій краткія несвязныя свѣденія на основаніи Эфора и Ѳеопомпа, историковъ второй половины IV вѣка.
13. Эсхилъ противъ Ктесиф. 25.
14. Это — послѣднія слова статьи, гл. 48.
15. (Псевдоксеноф.) о доходахъ, гл. I.
16. Ксен. Греч. ист. VII, 1.
17. Вышеприв. мѣсто изъ Схол. къ Аристоф. Женщин. въ эккл. 102.
18. О встрѣчѣ новой богини разсказано въ начальной сценѣ Политіи Платона.
19. Плат. Пол. IV 434С и 441А.
20. Плат. Законы VI, 21.
21. Плат. Пол. IV 427B.
22. Плат. Зак. XII, 5.
23. Тамъ же 6.
24. Тамъ же IX, 6.
25. Плат. Зак., гл. IX и X.
26. Тамъ же XII, 4.
27. Тамъ же X, 15.
28. Тамъ же VII, 19.