Разореніе и соціальный разладъ въ Греціи. Великія историческія катастрофы никогда не разрываютъ эпохъ въ буквальномъ смыслѣ этого слова. Многіе годы еще по инерціи бьются поколѣнія людей за цѣли и принципы, давно и безнадежно опрокинутые. Въ человѣческомъ существѣ, видимо, заложены какіе-то запасы физической и моральной энергіи, которые сказываются еще долго послѣ того, какъ исчезла направляющая ее сила.
Такъ было въ Греціи послѣ разрушительнаго междоусобія Пелопоннесской войны. Миръ 404 года не сломилъ окончательно суровыхъ бойцовъ трагическаго конца эпохи. Еще на 15 лѣтъ растягивается какъ бы эпилогъ Пелопоннесской войны: снова возгораются ея жестокія страсти, обостряются ея непримиримыя противоположности, опять спорь за гегемонію, и даже, для довершенія иллюзіи, въ борьбѣ выступаютъ живые представители, обломки великой эпохи, Лисандръ, Ѳрасибулъ, Кононъ. Опять передъ воображеніемъ аѳинянъ носится мечта Алкивіада о возрожденіи державы при помощи персидскаго золота. Опять начинаетъ шумѣть требовательная демократія, добивается снова системы раздачъ, опять проявляетъ религіозную нетерпимость и осуждаетъ на смерть изъ-за вопросовъ вѣры одного изъ даровитѣйшихъ сыновъ своихъ, софиста Сократа. Но уже чувствуется, что жизнь готова покинуть эти ослабѣвшіе организмы, работающіе силой укоренившихся привычекъ, еще не сознавшіе внутренняго переворота, отъ котораго они разрушаются. Въ интересахъ и понятіяхъ общества тѣмъ временемъ происходитъ глубокая перемѣна.
Всюду, гдѣ прошла война, — а она не пощадила почти ни одного уголка Греціи — разорились земледѣльцы, садоводы, виноградари, оливководы; самыя цвѣтущія, самыя производительныя области, какъ, напр., Хіосъ, Аттика, Мессенія, особенно пострадали и, можетъ быть, никогда уже больше не смогли подняться на прежнюю высоту. Въ Аттикѣ, кажется, въ иныхъ мѣстахъ вмѣсто разрушенныхъ садовъ и плантацій, которые создавались прилежной работой ряда поколѣній, появилось лѣнивое, довольно первобытное скотоводческое хозяйство. Въ сильной мѣрѣ разстроилось и ремесло, во-первыхъ, отъ гибели мастеровъ въ ополченіяхъ, затѣмъ отъ бѣгства рабовъ, служившихъ рабочими въ мастерскихъ, при чемъ для привоза и найма новаго персонала предприниматели уже не имѣли средствъ. Мы узнаемъ изъ «Воспоминаній» Ксенофонта, что въ Аттикѣ накопилось чрезвычайно много людей свободнаго происхожденія, потерявшихъ всякія средства существованія и часто не умѣвшихъ найти себѣ заработка. Въ особенности замѣтно было обиліе женщинъ, вдовъ и сиротъ, непривычныхъ ни къ какой работѣ. Одинъ изъ друзей Сократа жалуется горько, что у него въ домѣ столпотвореніе и вѣчные скандалы отъ наплыва родственницъ, сестеръ, племянницъ и свояченицъ, воспитанныхъ по-благородному и неспобныхъ ничѣмъ заняться. Сократъ даетъ ему практическій совѣть присадить всю эту ворчливую и неугомонную компанію за ручныя ремесла и обратить свой домъ въ мастерскую кустарнаго производства[1]. Вѣроятно, такой возвратъ отъ фабричной системы къ домашней индустріи былъ очень замѣтнымъ явленіемъ эпохи.
Говоря очень обще, пострадали болѣе всего зажиточные средніе, классы, самостоятельные мелкіе хозяева, сельскіе и городскіе. Въ обществѣ образовался глубокій провалъ между обладателями капитала и массой пролетаріевъ всякаго типа, начиная отъ интеллигентныхъ профессій и до чернорабочихъ. Въ «Воспоминаніяхъ» Ксенофонта есть слѣдующій выразительный разговоръ: «Что такое демосъ?» — спрашиваетъ Сократъ одного изъ учениковъ. — «Демосъ, это — бѣднота!» — отвѣчаетъ тотъ безъ колебанія[2]. Экономистъ можетъ сказать, что въ Греціи двинулось впередъ капиталистическое развитіе, такъ какъ натуральныя поставки и службы, преобладавшія въ V вѣкѣ, замѣнились денежными. Историкъ долженъ будетъ, однако, предостеречь его отъ оптическаго обмана: вѣдь усиленіе денежнаго хозяйства въ данномъ случаѣ нисколько не означало прибавленія богатства, а, напротивъ, было показателемъ оскудѣнія. Деньги остались единственнымъ видомъ имущества, который можно было укрыть при контрибуціяхъ, реквизиціяхъ и взаимныхъ грабежахъ, характеризующихъ особенно конецъ большого греческаго междоусобія. Общее количество капитала въ Греціи пошло на убыль, и убыль жесточайшую: увеличились только запасы золота и серебра въ сундукахъ, во вкладахъ и сбереженіяхъ. Увеличилось число трапезитовъ, т.‑е. банкировъ и ростовщиковъ.
Картина финансоваго разоренія Греціи станетъ еще рѣзче, если вспомнить, откуда взялись суммы, вращавшіяся въ греческихъ кантонахъ съ конца V‑го вѣка. Это было преимущественно персидское золото. На персидскія деньги сооружались флоты Спарты, Сиракузъ и малоазійскихъ грековъ въ войнѣ противъ Аѳинъ; потомъ, когда произошелъ разрывъ со Спартой, персы открыли кредитъ ея противникамъ. Персы содержали на своей службѣ греческихъ наемниковъ, а потомъ платили за право вербовки солдатъ на греческой территоріи. Въ самой гордой Спартѣ, получившей, наконецъ, гегемонію надъ всѣми греками, очень скоро исчезъ всякій стыдъ передъ позаимствованіемъ царскихъ денегъ. Лисандръ, по окончаніи похода, привезъ, кромѣ контрибуцій съ покоренныхъ городовъ, еще остатокъ отъ жалованья, выданнаго Киромъ на содержаніе войска; сумму эту, подлежавшую въ сущности выдачѣ назадъ, преспокойно взяли себѣ спартанскіе политики, сидѣвшіе дома, и такое полученіе казалось чѣмъ-то совершенно естественнымъ[3]. Половина Греціи перешла на пенсіи и жалованье отъ персидской державы. Послѣ смѣлаго и самоувѣреннаго подъема національной самостоятельности, длившагося менѣе 70 лѣть, греки обратились въ денежныхъ кліентовъ великаго царя и его сатраповъ. Неизбѣжнымъ результатомъ этой зависимости было раздробленіе Греціи и уступка восточной державѣ греческихъ городовъ малоазійскаго берега. Чужой восточный капиталъ, разъ вторгнувшись въ обезсиленную, истощенную, обѣднѣвшую Грецію, продолжалъ и дальше свое разрушительное дѣйствіе. Ни одна сколько-нибудь крупная военная экспедиція, ни одинъ походъ IV вѣка уже не могли осуществиться безъ займа у персовъ. Даже въ отдаленной Сициліи появляются въ борьбѣ партій персидскія деньги. Глава сиракузскихъ консерваторовъ, Гермократъ, въ свое время организаторъ борьбы противъ аѳинянъ, долженъ былъ потомъ бѣжать изъ Сиракузъ отъ восторжествовавшей тамъ демократіи. Онъ побывалъ въ Малой Азіи, запасся отъ сатрапа Фарнабаза субсидіей и вернулся съ нею домой; деньги предназначались какъ будто бы для организаціи военной защиты противъ новаго внѣшняго врага, надвигавшихся съ запада карѳагенянъ, но также и для борьбы съ политическими противниками Гермократа.
Притокъ чужого богатства рѣзко отразился на соціальномъ и политическомъ строеніи Греціи. Суммы, предназначенныя для займовъ и подкуповъ, естественно направлялись въ распоряженіе немногихъ политиковъ, захватившихъ власть, или въ замкнутые клубы, руководившіе дѣлами. Ни въ Спартѣ, ни въ малоазійскихъ общинахъ, которыя къ ней примкнули, никто не контролировалъ полученій, и никто не слѣдилъ за распредѣленіемъ поступавшихъ суммъ. Организаторы союза съ персами, дипломаты и члены тѣсныхъ правительственныхъ совѣтовъ получали депозитъ и безъ затрудненія становились какъ бы директорами-распорядителями вновь образовавшагося фонда, превращались въ банкирскую компанію. Вся община поневолѣ втягивалась въ ихъ кліентуру. Съ одной стороны, къ нимъ должны были обращаться всѣ тѣ, кто искалъ выгоды отъ новой службы въ интересахъ персовъ; съ другой — къ нимъ вынуждены были примыкать люди, желавшіе спасти свое достояніе; приходилось нести свои сбереженія все туда же и укрѣплять водворившуюся въ общинѣ денежную фирму. Въ этомъ простомъ, но неустранимомъ фактѣ заключалась тайна успѣха олигархій, которыя всюду вырастали, какъ грибы, по мановенію Лисандра. Въ каждомъ изъ организованныхъ имъ городовъ создавался сразу благодаря персидской субсидіи, любезно устроенной спартанскимъ посредничествомъ, банкирскій домъ, который вмѣстѣ съ тѣмъ захватывалъ въ свои руки всѣ политическія дѣла. Болѣе всего хлопотали вновь сѣвшіе у власти олигархи объ устраненіи всякой публичности, слѣд., не только объ уничтоженіи народныхъ собраній, но также о закрытіи сколько-нибудь численныхъ по составу думъ и совѣтовъ. По этой элементарной программѣ была также построена дѣятельность знаменитыхъ Тридцати въ Аѳинахъ.
Чѣмъ прочнѣе утверждалась на мѣстѣ маленькая кучка денежной олигархіи, тѣмъ болѣе непостояннымъ элементомъ становился многочисленный пролетаріатъ, образовавшійся изъ людей, согнанныхъ съ земли, лишенныхъ привычнаго заработка въ ремеслѣ, такъ или иначе разстроенныхъ войной. Масса бездомнаго незанятаго люда эмигрируетъ, многіе ищутъ спасенія въ томъ самомъ элементѣ, который ихъ загубилъ, въ войнѣ, изъ невольныхъ ополченцевъ обращаются въ волонтеровъ-наемниковъ. Для этой группы воинственныхъ эмигрантовъ безразлично мѣсто службы и назначеніе ея; они готовы итти къ великому царю и его намѣстникамъ, но готовы также участвовать въ возстаніяхъ противъ царя. Если въ самой Греціи поднимается междоусобіе, они выбираютъ ту сторону, которая хорошо оплачиваетъ услуги; придется ли биться за демократію или за олигархію, это въ IV вѣкѣ кажется безразличнымъ; политическіе принципы не одушевляютъ болѣе людей.
Масса пролетаріевъ, остающихся дома, образуетъ собою какъ бы непрерывно угрожающую революцію. Въ тѣсной обстановкѣ греческихъ общинъ, гдѣ всѣ въ лицо знаютъ другъ друга, гдѣ случайное обогащеніе какого-либо обывателя вызываетъ у сосѣда необыкновенно острое раздраженіе, страсти кипятъ и клокочутъ, какъ въ котлѣ, и борьба классовъ принимаетъ самыя ожесточенныя формы. Если низшему классу удается взять верхъ, то компромиссамъ нѣть мѣста; происходитъ рѣзня, грабительскій захватъ капитала и дѣлежъ добычи, какъ послѣ набѣга разбойниковъ.
Соціальныя ученія IV вѣка. Среди пролетаріевъ много интеллигентныхъ людей софистической и риторической выучки. Они стараются придать движенію идейный характеръ: во имя справедливости они требуютъ равенства и коммунизма, громятъ эгоизмъ капиталистовъ, вооружаютъ революціонную массу воззваніями и программами. Коммунистическое ученіе, въ качествѣ требованія естественнаго права и формулы высшей моральной правды, пріобрѣтаетъ большую популярность и особенно увлекаетъ женщинъ, въ средѣ которыхъ, какъ мы видѣли, появилось много безсемейныхъ и безработныхъ, главнымъ образомъ, вслѣдствіе упадка мелкихъ самостоятельныхъ хозяйствъ.
Противъ революціонныхъ ученій высшіе классы выставляютъ совершенно откровенно теорію деспотическаго государства, до тѣхъ поръ въ Греціи неслыханную. По мнѣнію такихъ политическихъ мыслителей, какъ Ксенофонтъ и Платонъ, не можетъ быть и рѣчи не только о правленіи массы, но и вообще о какомъ-либо участіи народа въ политикѣ. Человѣческое стадо, согласно ихъ ученію, нуждается въ пастухахъ и погонщикахъ, будучи же предоставлено само себѣ, оно погибнетъ въ дикомъ взаимномъ истребленіи. Власть должна быть въ рукахъ немногихъ просвѣщенныхъ лицъ или даже одного лица съ неограниченнымъ авторитетомъ. Управленіе должно стоять совершенно внѣ свободнаго обсужденія; оно сводится къ дисциплинѣ и командѣ; приказы властителей исполняются безпрекословно, орудіями власти служатъ обученные, спеціально подготовленные чиновники.
Между двумя крайностями, революціонной теоріей и крѣпостнической, стоитъ третья группа воззрѣній, одинаково чуждыхъ той и другой, которыя можно назвать мирно-анархическими. Въ Греціи всѣ ступени культурнаго развитія достигаются съ нервической быстротой. Послѣ живого горячаго интереса къ политическимъ вопросамъ, который такъ ярко чувствуется въ литературѣ V вѣка, у Геродота, Ѳукидида, Эврипида, Аристофана, наступаетъ въ широкихъ кругахъ греческаго общества бѣгство отъ политики, разочарованіе въ ней или даже полное презрѣніе къ ея проблемамъ. Анархизмъ катится все дальше и дальше: появляются киники, сектанты монашескаго типа, доводящіе свой протестъ противъ всякаго вида хозяйственной дѣятельности, всякаго производительнаго труда до аскетизма, добровольной бѣдности и отказа отъ личной и общественной жизни.
Революціонныя, реакціонныя и анархическія ученія —показатели того, что жизнь греческихъ общинъ, еще недавно такая интенсивная, полная сосредоточенной и гибкой энергіи, начинаетъ разлаживаться, итти вразбродъ. Всего ярче намѣченныя явленія сказались въ Аѳинахъ, которыя въ послѣднюю четверть V вѣка успѣли сдѣлаться настоящимъ нервнымъ узломъ греческаго міра.
Второй олигархическій переворотъ въ Аѳинахъ. Капитуляція Аѳинъ и миръ со Спартой были вмѣстѣ съ тѣмъ низверженіемъ демократіи. Спартанцы считались во время переговоровъ о мирѣ и при сдачѣ города только съ Ѳераменомъ и членами клубовъ. Правда, Спарта не вмѣшивалась прямо въ дѣла внутренняго устройства, но она совершенно ясно игнорировала одну сторону, демократовъ, и въ случаѣ нужды готова была поддержать другую сторону, реакціонеровъ. Побѣжденная вдвойнѣ демократическая партія очень хорошо понимала положеніе. Нѣкоторые изъ ея искреннихъ приверженцевъ, преимущественно военные люди, для которыхъ миръ означалъ конецъ ихъ карьеры, пытались организовать оппозицію противъ заключенія мирнаго договора, сознавая, что срытіе Длинныхъ стѣнъ и укрѣпленій Пирея приведетъ къ разрушенію народнаго правленія. Но клубы, чувствуя себя силой въ виду близости спартанцевъ, воспользовались доносомъ нѣкоего Агората, обвинявшаго демократическихъ стратеговъ и таксіарховъ въ составленіи измѣнническаго заговора, и добились казни обвиняемыхъ[4]. Другіе демократы, между ними Анитъ, будущій обвинитель Сократа, и Ѳрасибулъ, славный соратникъ Алкивіада, предпочли бѣжать изъ Аттики. Большинство бѣглецовъ нашло себѣ пріютъ въ Ѳивахъ.
При заключеніи мира реакціонные клубы предложили выдѣлить изъ своей среды временную распорядительную комиссію 5 эфоровъ; и цифра и названіе ясно указываютъ на ихъ лаконофильство: изъ ихъ устъ постоянно слышалась похвала спартанской конституціи, какъ наилучшей въ свѣтѣ. Въ составѣ комиссіи былъ вернувшійся изъ изгнанія Критій, сравнительно молодой человѣкъ изъ кружка сократовцевъ, даровитый и вполнѣ безсовѣстный агитаторъ. Еще недавно онъ, будучи эмигрантомъ, пытался организовать въ Ѳессаліи демократическую революцію и вооружить съ этой цѣлью мѣстныхъ крѣпостныхъ (пенестовъ). Въ Аѳинахъ онъ сразу заявилъ себя непримиримымъ олигархомъ.
Эфоры 404 г. напоминаютъ пробуловъ 413 г., подготовившихъ первый олигархическій переворотъ. И въ дальнѣйшемъ ходъ событій повторяется во многихъ чертахъ. Олигархи и теперь, какъ за 7 лѣтъ до того, хотѣли укрѣпитъ свое положеніе санкціей народа, хотя бы фиктивной. Какъ тогда, и теперь народное собраніе было созвано въ Колонѣ на окраинѣ города; между тѣмъ какъ въ 411 г. народъ заставили голосовать въ виду спартанскаго войска, стоявшаго лагеремъ подъ стѣнами, теперь экклесія находилась подъ еще болѣе непосредственнымъ давленіемъ спартанцевъ. Реакціонеры пригласили въ Аѳины Лисандра, осаждавшаго въ это время Самосъ, послѣдній остатокъ великаго морского союза. Лишь въ присутствіи грознаго главнокомандующаго рѣшились они обратиться къ народу. Собраніе открылось предложеніемъ Драконтида избрать комитетъ 30 συγγραφεῑς съ неограниченными законодательными полномочіями для пересмотра конституціи. Тотъ же комитетъ долженъ быль получить въ свои руки временное правленіе и назначить новыхъ должностныхъ лицъ. Несмотря на мѣры устрашенія, которыя были приняты клубами, въ собраніи поднялся протестъ. Тогда Лисандръ, присутствовавшій при дебатахъ, объявилъ, что будетъ разсматривать всякую проволочку въ рѣшеніи какъ нарушеніе условій мирнаго договора, потому что аѳиняне еще не исполнили требуемаго разрушенія стѣнъ. Часть гражданъ ушла изъ собранія, оставшіеся согласились принять предложеніе Драконтида. Затѣмъ былъ составленъ комитетъ Тридцати тѣмъ своеобразнымъ способомъ, который ввели олигархическіе клубы. Только 10 человѣкъ намѣтило само собраніе изъ присутствующихъ; другихъ 10 предложили эфоры и еще 10 — устроитель мира со Спартой, Ѳераменъ.
Въ составъ комитета «законодателей» вошли: авторъ предложенія Драконтидъ, затѣмъ самъ Ѳераменъ, изъ комиссіи эфоровъ Критій и Эратосѳенъ. Хотя въ свое время реакціонеры очень много говорили о возстановленіи стариннаго патріархальнаго строя (πάτριος πολιτεία), но чрезвычайный комитетъ и не думалъ заниматься пересмотромъ конституціи. Олигархи считали политическій переворотъ поконченнымъ. Тридцать составили по своему усмотрѣнію списокъ полноправныхъ гражданъ, всего въ 1.000 человѣкъ. Изъ этой тысячи они отобрали составъ новаго совѣта 500 и назначили должностныхъ лицъ. Аѳинская гавань Пирей, извѣстная своимъ демократическимъ духомъ, была выдѣлена въ особый отъ Аѳинъ административный округъ и подчинена надзору спеціальной комиссіи 10. Какъ будто бы въ видѣ грандіозной иллюстраціи разрыва новыхъ Аѳинъ съ прошлымъ морской демократіи, рѣшили разрушить корабельныя верфи Пирея; ихъ отдали на сломъ за 3 таланта, тогда какъ ихъ сооруженіе въ свое время обошлось въ 1.000 талантовъ. Уничтожили народные суды, наиболѣе активное и характерное учрежденіе демократіи, и предоставили судъ совѣту 500.
Правленіе Тридцати. Въ сущности была вовсе отмѣнена всякая конституція. Началась неограниченная тираннія комитета олигархическихъ клубовъ, который для символическаго и реальнаго увѣнчанія своей власти окружилъ себя стражей изъ 300 полицейскихъ, вооруженныхъ нагайками. Водворился самый злой терроръ, среди котораго исчезло всякое подобіе неприкосновенности личности и собственности. Пошли массовые аресты и казни безъ суда, за ними слѣдовало отобраніе имущества казненныхъ. Безпощадныя конфискаціи производились также у опальныхъ, которымъ удавалось бѣжать отъ расправы. Въ началѣ могло казаться, что это месть вырвавшихся на свободу, до тѣхъ поръ скрытыхъ враговъ демократіи, ненависть эмигрантовъ, которымъ удалось сѣсть у власти: Тридцать первымъ дѣломъ арестовали и казнили сикофантовъ, т.‑е. частныхъ обвинителей и доносчиковъ, которые въ свое время на службѣ демократіи разыскивали клубистовъ и заговорщиковъ. Но крайне скоро за политической будто бы горячностью обнаружились очень прозаичные и коммерческіе расчеты: стали казнить людей совершенно безразличныхъ и нейтральныхъ, но зато послѣдовательно выбирали очень богатыхъ; среди нихъ, напр., былъ схваченъ Никератъ, сынъ Никія, погибшаго въ Сициліи, изъ семьи, державшейся всегда самыхъ умѣренныхъ воззрѣній, но въ то же время принадлежавшей къ числу наиболѣе крупныхъ капиталистовъ въ Аѳинахъ. Казни были явно приспособлены къ финансовой системѣ, и Критій не постѣснился обозначить свою политику настоящими словами: «мы хотимъ составить себѣ капиталъ (πλεονεκτεῑν)»[5].
Новый ростовщическій банкъ Тридцати, работавшій примитивными пріемами обыкновенныхъ разбойниковъ, не чувствовалъ себя, однако, въ безопасности безъ посторонней поддержки. Опять обратились къ любезности Лисандра, и онъ поддержалъ своихъ друзей: выхлопоталъ для нихъ назначеніе спартанскаго гармоста, т.‑е. намѣстника, въ лицѣ Каллибія и присылку гарнизона изъ пелопоннесцевъ. Опираясь на эту помощь, олигархи стали очищать городъ отъ лишнихъ, по ихъ мнѣнію, элементовъ. Критій съ обычной ловкостью придумалъ аргументы въ оправданіе новой политики умаленія и сокращенія великой аѳинской общины[6]. «Вездѣ, гдѣ происходятъ революціи, — говорилъ онъ — гибнетъ масса народа. Но нигдѣ новое правительство не могло бы встрѣтить столько враговъ себѣ, какъ въ самомъ населенномъ городѣ Греціи, и притомъ въ городѣ, гдѣ демосъ привыкъ за долгое время пользоваться неограниченной свободой. Мы должны расправляться съ многочисленными сторонниками демократіи не только изъ-за нашихъ кровныхъ интересовъ, но и въ благодарность спартанцамъ за ихъ помощь, потому что именно они спасли насъ отъ демоса, а они хорошо знаютъ, что демосъ никогда не будетъ имъ другомъ. Мы произвели переворотъ въ полномъ согласіи со взглядами спартанцевъ». Однако поддержка Спарты обходилась правительству Тридцати слишкомъ дорого. Гарнизонъ, присланный изъ Пелопоннеса, съѣдалъ немалыя суммы тѣмъ болѣе, что олигархи должны были за нимъ очень ухаживать. Такъ какъ съ гражданъ взяли все, что только было возможно, была придумана новая мѣра ограбленія: каждый изъ членовъ правительства долженъ былъ взять на свою долю группу метойковъ и такъ или иначе обобрать ихъ.
Вдохновляемая главнымъ образомъ Критіемъ, террористически-коммерческая политика продолжалась недолго. Отовсюду поднимались враги крайнихъ олигарховъ. Старый боецъ Пелопоннесской войны, неутомимый Ѳрасибулъ, тронулся изъ Ѳивъ съ маленькимъ отрядомъ въ 70 человѣкъ, и эта дружина демократовъ заняла пограничную крѣпость Аттики, Филу. Внутри самихъ Аѳинъ начиналось движеніе зажиточныхъ, всадниковъ и гоплитовъ. Въ этомъ отношеніи отчасти повторились событія 411 года. Демократію удалось опрокинуть исключительно благодаря соединенію крайнихъ олигарховъ съ умѣренными средними элементами. Но союзъ двухъ партій могъ удержаться лишь на одинъ моментъ. Средніе слои желали только отмѣны раздачъ и ограниченія всеобщаго избирательнаго права. Они добивались ценза, предполагая сохранить конституціонныя учрежденія, контролируемыя должности, публичность дебатовъ и т. д. Замкнутое правленіе тиранническаго банкирскаго дома было имъ такъ же ненавистно, какъ демократамъ. Они съ искреннимъ убѣжденіемъ выбирали комитетъ для выработки патріархальнаго строя, а въ число важнѣйшихъ обязанностей «законодателей» относили составленіе списка полноправныхъ гражданъ. Въ 411 году такой списокъ заключалъ въ себѣ 5.000 человѣкъ; теперь умѣренные могли ожидалъ заполненія списка приблизительно въ томъ же количествѣ, или развѣ только немного менѣе.
Въ лицѣ Ѳерамена выступилъ защитникъ интересовъ умѣреннаго гражданства среди самого правительства 30. Ѳераменъ велъ свою линію политики такъ же, какъ въ 411 году. Вначалѣ вѣрный союзникъ клубовъ, онъ разошелся съ коллегами послѣ того, какъ была одержана побѣда. Такъ же, какъ въ 411 году, онъ потребовалъ введенія настоящей конституціи ценза. Умѣренные были и теперь сильнѣе и многочисленнѣе крайнихъ, но ихъ организація была хуже и личное положеніе Ѳерамена гораздо болѣе шатко, чѣмъ за 7 лѣтъ до того. Сначала Критій и его сторонники сдѣлали уступку и согласились расширить свой списокъ 1.000 гражданъ до 3.000. Ѳераменъ сталъ возражать противъ этой цифры, какъ слишкомъ малой, и вообще противъ численнаго ограниченія полноправнаго гражданства: по его мнѣнію, въ составъ активныхъ гражданъ должны войти всѣ люди, удовлетворяющіе цензу. Для того, чтобы подкрѣпить свои требованія, онъ угрожалъ возможностью союза своей партіи съ такими видными эмигрантами, какъ Алкивіадъ, Ѳрасибулъ, Анитъ. Эти угрозы заставили Критія, еще недавно дружившаго съ Ѳераменомъ, дѣйствовать рѣшительно и безъ промедленія. У всѣхъ гражданъ, кромѣ трехъ тысячъ, намѣченныхъ изъ числа ярыхъ клубистовъ, было отобрано оружіе; Ѳераменъ не имѣлъ теперь той поддержки организованной гоплитской дружины, которая дала ему возможность опрокинуть въ 411 г. правительство Четырехсотъ. Критій и его единомышленники захватили Ѳерамена врасплохъ въ совѣтѣ 500. Клубы командировали въ засѣданіе золотую молодежь, вооруженную кинжалами; подъ этимъ давленіемъ совѣтъ принялъ два предложенія Критія, направленныя противъ Ѳерамена: передать Тридцати неограниченную власть надъ жизнью и смертью всѣхъ обывателей, не принадлежащихъ къ списку 3.000, и одновременно выключить изъ этого списка тѣхъ, кто въ 411 году противодѣйствовалъ правительству 400. Примѣняя тутъ же на мѣстѣ оба постановленія, Критій потребовалъ немедленнаго ареста и казни Ѳерамена.
Паденіе олигархическаго правительства и столкновеніе трехъ партій. Крайніе олигархи, повидимому, слишкомъ разсчитывали на Лисандра, но пе приняли во вниманіе сильной оппозиціи его политикѣ въ самой Спартѣ. Между тѣмъ натискъ демократовъ развивался неудержимо. Олигархи сдѣлали попытку выбить Ѳрасибула изъ его позиціи въ Филѣ, но потерпѣли неудачу; послѣ этого дружина демократическаго вождя стала быстро увеличиваться. Ѳрасибулъ разбилъ конницу и отрядъ спартанцевъ, вышедшіе изъ Аѳинъ, овладѣлъ ихъ лагеремъ и складомъ оружія, прошелъ въ Пирей, захватилъ гавань и отрѣзалъ Аѳины отъ моря. Въ новой неудачной атакѣ противъ демократовъ погибъ глава олигархіи Критій (весною 403 года). Положеніе Тридцати пошатнулось: они рѣшили уйти изъ Аѳинъ и для отступленія выбрали Элевсинъ и о. Саламинъ. Чтобы очистить себѣ мѣсто въ новой территоріи, имъ пришлось начать съ террора: всѣ, кто былъ имъ подозрителенъ, подверглись аресту и казни. Несмотря на то, что олигархи такъ усердно сокращали гражданство, противъ нихъ возсталъ очищенный ими составъ 3.000, образовалъ враждебную имъ экклесію и отрѣшилъ отъ власти комитетъ 30. Бывшіе олигархическіе правители, числомъ 25, вмѣстѣ со своими сторонниками ушли въ Элевсинъ, а на ихъ мѣсто Три тысячи выбрали новую комиссію 10, по одному отъ филы.
Получилось положеніе, необыкновенно характерное для соціальной борьбы въ греческихъ городахъ: три партіи раздѣлились по тремъ общинамъ, до извѣстной степени превратились въ три враждующія общины: крайніе олигархи засѣли въ Элевсинѣ, умѣренные, сторонники ценза, держали въ своихъ рукахъ Аѳины, демократы, вѣрные прежнимъ принципамъ аѳинскаго строя, расположились въ Пиреѣ. Историкъ, разсказывающій о столкновеніяхъ партій, приводитъ ихъ какъ бы офиціальныя названія: люди въ главномъ городѣ (οί ὲν άστει), люди въ Пиреѣ (οί ὲν Πειραιεῑ)[7]. Такое разъединеніе стараго кантона на особыя, спеціально замкнутыя общины наблюдается въ различныхъ мѣстахъ Греціи. Незадолго до того одна изъ іонійскихъ колоній въ Малой Азіи, Клазомены распалась на двѣ общины: демосъ занялъ, въ качествѣ новаго города, укрѣпленный островъ противъ берега; аристократія осталась въ старомъ городѣ на берегу; между ними происходили непрерывныя усобицы.
Самой неопредѣленной и колеблющейся изъ трехъ соціальныхъ партій была средняя, которая осталась въ Аѳинахъ. Новоизбранная комиссія 10, еще тянувшая къ олигархамъ, боялась демократовъ, занявшихъ Пирей, и обратилась за новой помощью къ Спартѣ. Но значительная часть гражданства, составлявшая его умѣренные элементы, хотѣла примиренія съ демократами; они свергли комиссію 10, замѣнили ее новыми Десятью и завязали съ людьми въ Пиреѣ переговоры. Все зависѣло отъ рѣшенія и вмѣшательства Спарты, и аѳинянъ спасло разногласіе спартанскихъ партій. Сначала Лисандръ, желая помочь своимъ друзьямъ, олигархамъ, настоялъ на томъ, чтобы его самого назначили гармостомъ въ Аѳины и дали ему средства для найма солдатъ; Лисандръ требовалъ, чтобъ его брату дали команду надъ флотомъ, и собирался занять аѳинскую гавань и отрѣзать всякій подвозъ припасовъ. Аттикѣ грозила новая голодовка, и снова казалась возможной окончательная катастрофа Аѳинъ. Въ этотъ моментъ выступилъ басилей Павсаній, смертельный врагъ Лисандра, и добился у эфоровъ отстраненія его отъ намѣстничества и сухопутной команды. Главное начальство надъ большимъ союзнымъ ополченіемъ, двинутымъ черезъ Истмъ, было поручено самому Павсанію. Прибывъ въ Аѳины, спартанскій басилей опредѣленно отказался оть всякой экзекуціи и вообще отъ вмѣшательства въ усобицу; онъ занялъ между «людьми въ городѣ» и «людьми въ Пиреѣ» посредствующее положеніе. Той и другой сторонѣ было предложено отправить делегатовъ въ Спарту; въ свою очередь спартанцы прислали своихъ уполномоченныхъ, и при ихъ содѣйствіи былъ заключенъ миръ между враждующими партіями.
Хотя переговоры происходили между аѳинской и пирейской партіями, т.‑е. между средней умѣренной группой гражданъ и демократіей, но въ заключительный трактатъ были введены также элевсинскіе олигархи, и даже взаимоотношенія между этими послѣдними, съ одной стороны, и возсоединенными аѳинянами и пирейцами, съ другой, составляютъ главную сущность договора. Мирный договоръ 403 года представляетъ крайне любопытную страницу греческаго права. Первое мѣсто въ немъ занимаютъ различныя очень детальныя частно-правовыя положенія, которыя должны были размежевать двѣ раздѣлившіяся общины, Элевсинь и Аѳины. Сторонникамъ элевсинскихъ олигарховъ былъ предоставленъ извѣстный срокъ, въ теченіе котораго они могли уйти изъ Аѳинъ съ сохраненіемъ своего имущества; при соблюденіи опредѣленныхъ формальностей они могли пріобрѣсти новое имущество въ Элевсинѣ. Въ совмѣстномъ обладаніи обѣихъ общинъ было оставлено только старинное святилище Элевсина, связанное съ великими мистеріями, которыя ежегодно посѣщались всѣмъ аѳинскимъ гражданствомъ. Въ остальномъ обѣ общины были совершенно раздѣлены; каждая составляла вполнѣ самостоятельную политическую единицу. Въ качествѣ автономныхъ кантоновъ и Аѳины, и Элевсинъ одинаково входили въ составъ Пелопоннесскаго союза, подъ гегемонію Спарты; та и другая сторона вносили самостоятельно свои доли.
Такъ расщепилась та община, которая гордилась своей давнишней сплоченностью и тѣсной объединенностью. Греческій партикуляризмъ, всегда и всюду сильный подъ давленіемъ природныхъ условій страны, теперь еще болѣе развился вслѣдствіе партійной и соціальной борьбы.
Реставрація демократіи. Мирный договоръ 403 года регулировалъ также отношенія внутри собственно аѳинской общины. Здѣсь надо было помирить гражданъ, оставшихся «въ городѣ», съ людьми, пришедшими «изъ Пирея». Для установленія соглашеній выбрали отъ каждой группы по 10 делегатовъ въ общую примирительную комиссію. Самое существенное условіе заключалось въ принятіи всеобщей и взаимной амнистіи. Было рѣшено, что никто не будетъ поднимать обвиненій и преслѣдовать по дѣламъ, совершеннымъ во время правленія 30 и во время междоусобной войны. Выключались только нѣкоторыя высшія должностныя лица, члены правительства 30, члены первой комиссіи 10, затѣмъ 10 администраторовъ Пирея, назначенныхъ реакціонерами, и еще комиссія 11 исполнителей смертныхъ приговоровъ. Но и выключенные отъ амнистіи могли разсчитывать на охрану личности въ случаѣ, если согласятся дать отчетъ въ своихъ дѣйствіяхъ. Вообще предположено было снять отчетъ со всѣхъ лицъ, занимавшихъ правительственныя должности въ Аѳинахъ и Пиреѣ за время междоусобія. При этомъ все еще соблюдалось раздѣленіе отнынѣ примиренныхъ двухъ группъ гражданства. Какъ деньги, занятыя той и другой стороной на военныя цѣли, оставались раздѣленными неконсолидированными долгами каждой изъ нихъ, такъ точно должностныя лица, выбранныя въ Пиреѣ демократіей, были обязаны отчетомъ не предъ всѣмъ народомъ, а только передъ возвратившейся изъ Пирея демократической партіей. Въ этихъ заботахъ о возстановленіи отчетности, въ этой процессуальной публично-судебной постановкѣ администраціи можно узнать характерную черту воинской демократіи V вѣка. Ни въ чемъ такъ ярко не отражалось правовое сознаніе и выдержка аѳинскаго народа, какъ въ обычаѣ, εὔθυνα, т.‑е. постоянной провѣркѣ административныхъ дѣйствій публичнымъ судебнымъ допросомъ и публичной же оправдательной рѣчью. Аѳиняне какъ бы открывали теперь возстановленіе прежняго демократическаго режима большимъ судебнымъ процессомъ, сложнымъ обмѣномъ отчетностей.
Характерныя черты аѳинскаго политическаго строя съ добавленіемъ опыта послѣднихъ лѣтъ сказались еще въ одномъ важномъ актѣ демократической реставраціи. Дѣятели примиренія были очень озабочены тѣмъ, чтобъ ввести политическую жизнь въ русло закономѣрности. Они исходили отъ представленія о законѣ, какъ высшей силѣ, которая хотя создается народной волей, но стоитъ выше, чѣмъ отдѣльныя случайныя рѣшенія народа. Гарантію политической устойчивости они видѣли теперь въ письменной редакціи конституціи, и прежде всего въ записи основныхъ законовъ. Въ 403 году въ реставраціонное архонтство Эвклида были проведены по предложенію Тисамена слѣдующіе законы, заслуживающіе названія «основныхъ»[8].
1. Должностныя лица ни въ какомъ дѣлѣ не должны примѣнять иного закона, кромѣ писаннаго.
2. Никакое постановленіе совѣта или народа не должно становиться выше закона. (Ψήφισμα δέ μήδέν μήτε βουλής μήτε δήμου νόμου κυριώτερον είναι.) Или иначе: основные законы выше отдѣльныхъ рѣшеній народа.
3. Воспрещается издавать какіе-либо исключительные законы, направленные противъ отдѣльнымъ лицъ; всѣ рѣшенія о правахъ распространяются не иначе, какъ на всѣхъ гражданъ. Къ этому закону — характерное ограниченіе: допускается традиціонное тайное голосованіе 6.000 гражданъ съ цѣлью остракизма. Здѣсь видна какая-то дань старинѣ; въ дѣйствительности, впрочемъ, сколько извѣстно, остракизмъ не примѣнялся послѣ 403 года.
4. Опредѣляется, съ какого срока будутъ считаться въ силѣ законы и судебныя рѣшенія. Законы, начиная съ архонтства Эвклида, безъ обратнаго дѣйствія, безъ примѣненія ихъ къ дѣламъ и случаямъ предшествующей эпохи. Судебныя же рѣшенія старой демократіи сохраняютъ всю силу. (Τὰς δὲ δίκας καί τάς δίαίτας κυρίας είναι, όπόσαι έν δημοκρατουμένη τή πόλει έγένοντο.)
Въ приведенныхъ постановленіяхъ крайне любопытно отмѣтить прежде всего благоговѣйное отношеніе возстановителей демократіи къ ея великому прошлому, даже къ такому явно отжившему учрежденію, какъ остракизмъ. Но рядомъ съ этимъ видно настойчивое стремленіе избѣгнуть ошибокъ и увлеченій прежней демократіи, въ особенности поставить преграду поспѣшнымъ и противорѣчивымъ рѣшеніямъ народа. Насъ поражаетъ эта юридическая выдержка дѣятелей примиренія, особенно, если принять во вниманіе, что между ними не было выдающихся государственныхъ умовъ. Тѣмъ болѣе приходится оцѣнить значеніе политической школы старой демократіи, которая была способна выработать въ гражданствѣ такое твердое сознаніе права. Но, помимо воспитательнаго характера демократической практики, надо признать также великую роль ученой теоріи и научнаго преподаванія права, созданныхъ Протагоромъ и другими софистами и нашедшихъ себѣ самую благодарную почву именно въ Аѳинахъ; не даромъ этихъ странствующихъ профессоровъ такъ тянуло въ столицу морской державы, несмотря на всѣ превратности судьбы и бури, которыя ихъ здѣсь ждали. Обыкновенно, когда говорятъ о вліяніи софистической школы на умы, то приводятъ примѣръ такихъ высокоталантливыхъ разрушителей и нигилистовъ, какъ Алкивіадъ и Критій. Мы напомнимъ съ своей стороны дѣятелей реставраціи 403 г., радикала Анита, умѣреннаго Ринона[9], много поработавшихъ надъ дѣломъ примиренія партій, Тисамена, автора предложенія объ основныхъ законахъ, менѣе блестящихъ по дарованіямъ, но зато представляющихъ примѣръ положительнаго воспитанія софистической академіи. Всего правильнѣе было бы о софистической школѣ судить такъ же, какъ о наукѣ всѣхъ временъ. Наука не отвѣчаетъ за всѣхъ, кто пользуется ея техникой, и не виновата въ злоупотребленіи ея орудіями: хирургическимъ ножомъ искусный операторъ спасаетъ жизнь человѣка, а злодѣй тѣмъ же ножомъ губитъ жизнь. Юридическая, діалектическая и риторическая техника, выдвинутая софистами, ихъ система идей и знаній составляла великій шагъ греческой культуры. Учителя не виноваты въ томъ, что нѣкоторые ученики ихъ бросились душить своихъ товарищей при помощи школьныхъ пособій.
Видоизмѣненіе демократической конституціи Аѳинъ не шло, однако, слишкомъ глубоко. Въ аѳинскомъ государствѣ выработались традиціи, которыя не могли быть сдвинуты, повидимому, никакими событіями. Демократія оживала въ той особой послѣдовательной и замкнутой формѣ, какъ она сложилась въ серединѣ V вѣка. Ни реакціонно-ограничительная, ни радикально-расширительная программа не могли добиться успѣха.
Въ качествѣ преемника Ѳерамена и представителя бывшей «городской» партіи Формисій предложилъ ограничить активное избирательное право одними землевладѣльцами. Въ сущности это былъ проектъ «патріархальнаго строя», возвращеніе къ порядкамъ демократіи клисѳеновской, предшествовавшей образованію морской державы. Предложеніе Формисія, грозившее выключить отъ политическихъ правъ до 5.000 человѣкъ, около половины тогдашняго гражданства, не прошло въ народномъ собраніи. Но также не прошло и противоположное радикальное предложеніе Ѳрасибула, которому принадлежала главная заслуга возстановленія демократіи. Ѳрасибулъ настаивалъ на томъ, чтобъ расширили кругъ гражданства, принявши въ его составъ всѣхъ, кто съ демократами вмѣстѣ вернулся въ Аѳины изъ Пирея: многихъ рабовъ, метойковь, а также незаконнорожденныхъ, каковыми считались происшедшіе отъ неравныхъ браковъ, гражданъ съ неполноправными. Эта программа расширенія гражданства повторяла попытку, сдѣланную Ѳемистокломъ и Эфіальтомъ при первомъ натискѣ радикальной демократіи въ 70-хъ и 60-хъ годахъ V вѣка. Но такъ же, какъ тогда, и теперь, болѣе полувѣка спустя, при реставраціи демократіи, либеральная политика открытыхъ дверей республики, широкаго допущенія въ ея составъ новыхъ элементовъ вызвала протестъ. Ѳрасибулу возражалъ его же товарищъ по эмиграціи, одинъ изъ самыхъ горячихъ борцовъ за демократію, Аристофонтъ. Съ нимъ согласилось большинство гражданъ, не желавшее поступиться своими привилегіями. При первомъ требованіи радикаловъ борьба закончилась принятіемъ ограничительнаго закона 451 года. Теперь, послѣ реставраціи демократіи, рѣшено было вернуться къ прежнему строгому разбору въ составѣ гражданства и возстановить законъ Перикла.
Послѣ долгаго междоусобія, послѣ тяжелой катастрофы и общаго истощенія силъ, послѣ массовой потери людей аѳинская республика возстановилась во всей своей характерной индивидуальности со всѣми своими достоинствами и недостатками въ томъ же составѣ, въ тѣхъ же пропорціяхъ. Опять проводится послѣдовательно принципъ полнаго равенства въ средѣ гражданства, и опять оно замыкается въ видѣ привилегированной группы отъ остального населенія. Еще развѣ только одну черту можно прибавить къ соціальной картинѣ реставрированныхъ Аѳинъ. Городское общество послѣ войны омѣщанилось. Погибли многія старинныя фамиліи, выдававшіяся на службѣ государству, и въ IV вѣкѣ уже немного осталось представителей аѳинскаго нобилитета. Новые верхи общества, денежные магнаты, часто выскочки неизвѣстнаго званія, мало цѣнили знатность рода. Ксенофонтъ, который самъ ушелъ изъ плебейскихъ Аѳинъ, не безъ ироніи разсказываетъ, какъ новые правители Аѳинъ охотно отослали спартанцамъ на службу въ Азію отряды аѳинскихъ благородныхъ всадниковъ изъ бывшихъ сторонниковъ Тридцати, считая, что удаленіе и гибель этой ненужной декораціи принесетъ выгоду народу[10].
Прошло всего два года послѣ замиренія 403 года, какъ возстановилась въ своемъ прежнемъ видѣ объединенная Аттика. Когда олигархи, устроенные въ Элевсинѣ, стали набирать наемниковъ, аѳиняне двинули на нихъ гражданское ополченіе и заставили элевсинцевъ присоединиться къ центральной общинѣ (401—400 г.).
Обвиненіе Сократа. Внутренняя жизнь Аѳинъ отъ момента реставраціи до появленія брошюръ Исократа, освѣщающихъ аѳинскія настроенія съ 380 года, намъ почти неизвѣстна. Особенно неясно десятилѣтіе, предшествующее попыткѣ возрожденія морской державы, т.-е. годы 403—394. Среди этой темной полосы вырѣзывается яркимъ, точно молніеноснымъ эпизодомъ процессъ Сократа, въ 399 г. На первый взглядъ въ немъ все кажется загадкой, въ такой мѣрѣ мы чувствуемъ безпомощность истолковать изолированный фактъ.
Если Сократа собирались судить какъ первоучителя олигархіи, то непонятно, почему его не привлекли къ обвиненію немедленно послѣ паденія олигархическихъ правительствъ въ 411 г. или въ 403 г.; почему онъ оказался особенно опаснымъ въ 399 г.? Съ другой стороны, въ моментъ примиренія партій въ 403 г. аѳинскій народъ рѣшилъ амнистировать бывшихъ враговъ демократіи; представляется мало вѣроятнымъ, чтобъ демократическіе политики нарушили обѣщаніе и притянули на судъ безоружнаго и, повидимому, политически уже безвреднаго старика по какому-либо партійному обвиненію. У насъ есть къ тому же указанія на значительную терпимость, установившуюся въ реставрированной демократіи; такъ, мы знаемъ, что Андокидъ, одинъ изъ вліятельныхъ членовъ гетерій, обвинявшійся въ 415 году въ связи съ процессомъ гермокопидовъ, послѣ амнистіи вернулся въ Аѳины, реабилитировалъ себя отъ обвиненія и настолько поднялся въ довѣріи демоса, что уже въ 392 году могъ выступить въ посольствѣ, отправленномъ въ Спарту. По всему видно, что обвиненіе, предъявленное Сократу, исходило не отъ партійно-политическихъ мотивовъ. Но оно вообще звучитъ странно: Сократъ обвинялся «въ пренебреженіи къ богамъ своей родины, во введеніи новыхъ боговъ и въ развращеніи юношества». Это — формула религіозно-политическаго процесса въ томъ духѣ, какъ его построилъ Діопейѳъ для преслѣдованія софистовъ и ученыхъ. Сократъ былъ однимъ изъ самыхъ видныхъ просвѣтителей и діалектиковъ послѣдней трети V вѣка. Но вѣдь эпоха его опасныхъ матеріалистическихъ популяризацій давно миновала. Если Сократа не притянули на судъ послѣ «Облаковъ» Аристофана въ 422 году, то какое основаніе было обвинять его въ 399 г., когда и Сократъ ушелъ отъ физики, и, съ другой стороны, само аѳинское общество перестало быть такимъ національно-исключительнымъ въ религіи, допустило въ свою среду много новыхъ вѣрованій и обрядовъ и къ тому же — что весьма важно — заключало въ себѣ множество совсѣмъ невѣрующихъ людей? Явно, старая инквизиціонная формула покрыла что-то совсѣмъ постороннее, имѣющее мало общаго съ просвѣтительной дѣятельностью Сократа.
Всмотрѣвшись внимательно въ источники, излагающіе намъ дѣло Сократа, мы, можетъ быть, окажемся уже не въ столь затруднительномъ положеніи. Передъ нами выяснится не только основаніе самаго суда надъ великимъ аѳинскимъ софистомъ, но и его общественно-политическая обстановка. Если только не поддаваться обычнымъ отвлеченнымъ и выспреннимъ фразамъ о томъ, что въ 399 г. невѣжественная и завистливая толпа засудила міровую правду, то выясненіе реальныхъ обстоятельствъ, лежащихъ въ основѣ процесса, можетъ пролить свѣтъ и на глубокія внутреннія настроенія аѳинскаго общества, и тогда обратно перестанетъ рѣзать насъ своею загадочностью и само дѣло Сократа.
Прежде всего необходимо дать себѣ отчетъ въ характерѣ дошедшихъ до насъ апологій Сократа. Оба ученика, взявшіе на себя его защиту, Платонъ и Ксенофонтъ, пишутъ значительно позже процесса ; иныя подробности успѣли потерять остроту интереса, забыться. Они пишутъ оба (Платонъ въ «Апологіи», Ксенофонтъ въ «Воспоминаніяхъ») не прямой отчетъ о ходѣ дѣла, сколько оно было имъ извѣстно, а отвѣчаютъ на литературное обвиненіе памяти учителя: отсюда новый рядъ умолчаній и нѣкоторое уклоненіе въ сторону, вызванное полемикой. Наконецъ, они пишутъ, обращаясь къ тому самому аѳинскому обществу, которое осудило Сократа, и цѣль ихъ — опять водвориться въ этомъ обществѣ, примирить его со своимъ ученіемъ и внушить ему свое пониманіе учителя. Дѣло въ томъ, что тотчасъ же послѣ смерти Сократа въ его школѣ произошелъ намѣчавшійся уже раньше расколъ между бѣдными и богатыми, между двумя группами, которыя обратились потомъ въ секты киниковъ и платониковъ. Высоко-аристократическій Платонъ, исполненный пренебреженія къ пролетарію Антисѳену, не забываетъ вставить въ «Апологію» Сократа, будто бы произнесенную передъ судьями, стрѣлу, которая направлена противъ этого соперника, «лжеученика» Сократова. Ксенофонтъ, правда, не занимается такой полемикой съ плебеями, но старается представить Сократа въ общеніи съ самымъ приличнымъ свѣтскимъ обществомъ, въ томъ числѣ съ богатой куртизанкой Ѳеодотой; что же касается черни, то Сократъ будто бы смотрѣлъ на нее свысока. Къ нашему большому сожалѣнію, мы не имѣемъ ни одной строки, ни одного звука о Сократѣ изъ школы киниковъ; приходится довольствоваться двумя изображеніями писателей, пристрастныхъ въ одномъ и томъ же направленіи.
Платонъ поступаетъ чрезвычайно рѣшительно. Въ Апологіи Сократа онъ поднимается надъ всѣми вопросами политической дѣйствительности и произноситъ моральную проповѣдь: вы, аѳиняне, не замѣтили, что среди васъ жила совѣсть ваша въ лицѣ умнѣйшаго учителя Аѳинъ; вы не стерпѣли этого врага лицемѣрія и чванства, этого безпощаднаго критика общественныхъ нравовъ, въ которомъ горѣло чувство правды, который всегда зналъ вѣрный путь, подсказанный ему внутреннимъ голосомъ. Сократъ — мученикъ за непонятую массой великую идею, пророкъ, посланный аѳинянамъ на ихъ спасеніе, носитель божественной миссіи, вдохновленный самимъ Дельфійскимъ оракуломъ, по своему самоотреченію, готовности на всѣ жертвы ради друзей и духовныхъ дѣтей своихъ онъ поднимался выше человѣческой натуры, онъ былъ какимъ-то сверхъестественнымъ существомъ. Несравненный мастеръ романтической идеализаціи, Платонъ больше всего виноватъ въ томъ, что потомство вплоть до нашего времени не можетъ разобраться въ обстоятельствахъ процесса Сократа; хотя надо признаться, что новоевропейскіе историки и философы пошли еще гораздо дальше Платона въ разрисовкѣ ореола, окружающаго Сократа, и въ превращеніи человѣческаго образа великаго аѳинянина въ блѣдное пятно.
Гораздо ближе къ дѣлу практичный Ксенофонтъ, и мы очень многимъ обязаны его указаніямъ. Въ своихъ «Воспоминаніяхъ» онъ не опровергаетъ прямо обвиненія Сократа въ «пренебреженіи къ богамъ родного города и въ развращеніи юношества». Избѣгая характеристики общаго направленія мыслей учителя, Ксенофонтъ старательно устраняетъ подозрѣніе въ томъ, что будто бы Сократъ слишкомъ много интересовался науками о міровыхъ явленіяхъ, астрономіей или физикой; нѣтъ, онъ предпочиталъ заниматься вопросами практической жизни, тѣмъ, что непосредственно полезно человѣку. Въ «Воспоминаніяхъ» осторожно подобраны разговоры Сократа на самыя разнообразныя темы житейскія; цѣль автора — показать, что ничего не было противообщественнаго въ дѣятельности учителя. У Сократа не даромъ было много искреннихъ друзей; онъ хлопоталъ только о томъ, чтобы каждаго поставитъ на свое мѣсто, открыть таланты, дать вѣрное направленіе природнымъ силамъ каждаго, научить работать основательно и добросовѣстно. Все какъ будто хорошо укладывается въ демократической обстановкѣ Аѳинъ; только тамъ и сямъ проскакиваетъ ядовитая стрѣла противъ аѳинскаго мѣщанства, отточенная въ аристократическомъ кружкѣ, который льнулъ къ Сократу, и тутъ всегда видно, что среднему уму Ксенофонта не додуматься было до тонкой ироніи учителя: въ такихъ случаяхъ онъ передаетъ черты высоко-подлинныя. Въ интересахъ защиты, конечно, было бы выгоднѣе умолчать о прямыхъ выходкахъ Сократа противъ демократіи. Но въ концѣ-концовъ даже остальные разговоры, составляющіе большую часть книги, разговоры на темы какъ будто бы нейтральныя, выдаютъ политическое міровоззрѣніе Сократа.
Общественная дѣятельность Сократа въ послѣднюю пору его жизни. Необходимо прежде всего выяснить, что такое эта «добродѣтель», о культивированіи которой идетъ постоянно рѣчь въ бесѣдахъ Сократа, и кто такіе его разнообразные «друзья».
Въ одномъ мѣстѣ Воспоминаній есть прямой отвѣть на эти вопросы. Многочисленные участники кружка искали наставленія у Сократа не для того, чтобы приготовиться къ общественно-политической дѣятельности, стать ораторами народнаго собранія или адвокатами на судѣ (δημηγορικοὶ ἤ δικανικοὶ), но для того, чтобы стать порядочными людьми (καλοὶ κάγαθοί)[11]. Послѣдній терминъ намъ хорошо извѣстенъ изъ литературы предшествующаго времени. Такъ любила именоваться аристократія, противополагая себя «подлой черни». Въ другомъ мѣстѣ ясно сказано, что порядочнымъ людямъ слѣдуетъ уклоняться отъ политическихъ должностей и жить лишь частными интересами своихъ тѣсныхъ кружковъ[12]. Затѣмъ изъ цѣлаго ряда разговоровъ видно, что добродѣтель понимается въ смыслѣ выработки аристократическихъ качествъ, навыковъ и повадки, недоступной необразованной толпѣ.
Хотя ксенофонтовскій Сократъ любитъ говорить объ умѣренности (впрочемъ, только въ ѣдѣ и питьѣ, но не въ эротическихъ дѣлахъ), однако ясно, что проповѣдь аристократизма разсчитана исключительно на людей состоятельныхъ: только имъ можно было совѣтовать учиться спеціальнымъ наукамъ и упражняться въ разныхъ видахъ спорта. Но система жизни, раскрывающаяся въ «Воспоминаніяхъ», не ограничивается совѣтами воспитанія, гигіены тѣла и развитія техническихъ знаній. Сократъ идетъ гораздо дальше. Аристократамъ не только слѣдуетъ уклоняться отъ служенія массѣ народа, отъ вульгарной политики, гдѣ должностныя лица являются просто рабами толпы, но они необходимо должны сплочиваться въ тѣсныя группировки. Въ разговорѣ съ космополитомъ Аристиппомъ[13], который хочетъ всюду жить гостемъ-иностранцемъ, вдали отъ борьбы партій, Сократъ не возражаетъ по существу. Онъ только оспариваетъ способы, предлагаемые Аристиппомъ, если хочешь жить внѣ политики, нельзя устраиваться одиноко, это слишкомъ опасно; надо сплотиться съ подобными себѣ, надо примкнуть къ какой-либо частной организаціи «друзей». Сократъ не устаетъ проповѣдовать о необходимости пріобрѣтенія друзей; онъ и самъ — мастеръ устраивать ассоціаціи: по крайней мѣрѣ, за нимъ установилась слава «охотника на порядочныхъ людей»[14], и его просятъ оказать помощь, когда надо соорудить кружокъ. Въ разговорѣ съ Крbтобуломъ, можетъ быть, самомъ реалистическомъ во всей книгѣ[15], Сократъ настаиваетъ на важности частныхъ коалицій для охраны матеріальныхъ интересовъ; люди состоятельные должны соединять свои выгоды, устанавливать круговую поруку; богатый человѣкъ сдѣлаетъ очень хорошо, если окружитъ себя свитой преданныхъ друзей.
Друзья, φίλοι, разумѣются въ двухъ разныхъ смыслахъ: или это ровни по званію, товарищи, тогда ихъ взаимность есть вмѣстѣ съ тѣмъ нѣкоторая коммуна (κοινωνοί); или это соединеніе патрона и кліента, тогда ихъ дружба состоитъ изъ услугъ и покровительства, службы и вознагражденія. Между прочимъ послѣдній видъ комбинаціи облегчается тѣмъ, что есть масса свободныхъ обѣднѣвшихъ и безработныхъ людей, которые не знаютъ, куда дѣваться, не особенно расположены брать черную работу или даже индустріальное занятіе, но очень охотно принимаютъ на себя всякаго рода факторство, побѣгушки и ходатайства по дѣламъ богатыхъ людей или администрацію въ ихъ домѣ, надзоръ за работами и пр. Сократъ оказывается и въ этомъ отношеніи необыкновенно практичнымъ и умѣлымъ совѣтчикомъ. Онъ направляетъ нѣсколько растерявшагося богача Критона на поиски частнаго повѣреннаго, агента по всякимъ дѣламъ, между прочимъ по дѣламъ кляузнаго свойства. Совмѣстными усиліями они добываютъ нѣкоего Архедема, пролетарія, когда-то видавшаго виды, бойкаго на языкъ, не человѣка, а кладъ для процессуальной грызни съ сикофантами, и Сократъ потомъ еще подробно учитъ Критона, какъ обходиться со своимъ фактотумомъ, какъ расположить его къ дому, то приглашая обѣдать, то посылая ему провизію изъ своего имѣнія и пр.[16]. Конечно, такимъ друзьямъ была очень опредѣленная матеріальная цѣна, и мы встрѣчаемся въ «Воспоминаніяхъ» съ довольно забавной таксой на «дружбу». «По-моему — говоритъ одинъ изъ учениковъ Сократу — есть друзья, которыхъ я бы оцѣнилъ въ двѣ мины, есть другіе, на которыхъ я бы неистратилъ и полмины; есть и такіе, за которыхъ не жалко отдать десять минъ, и, наконецъ, за иныхъ я бы готовъ постоять всѣми богатствами и доходами своими». «Истинная правда», соглашается Сократъ[17].
Воспоминанія Ксенофонта рисуютъ очень ярко аѳинскую жизнь въ концѣ V вѣка, какъ она сложилась въ результатѣ долгой изнурительной войны. Мы видимъ разореніе, бѣдствія и безработицу въ средѣ гражданъ; видимъ, какъ богатые люди стараются укрыть свои капиталы отъ государства, какъ въ виду этого они отворачиваются отъ политики, несущей въ себѣ столько риска, какъ образуютъ тѣсные союзы и кружки для преслѣдованія личныхъ коммерческихъ интересовъ; какъ они нанимаютъ на свою частную службу безработныхъ пролетаріевъ, оттягивая этихъ лакеевъ, агентовъ и факторовъ отъ общей массы демоса, когда-то гордившагося своей независимостью, когда-то грознаго передъ кучкой порядочныхъ людей, а теперь разсыпавшагося въ прахъ передъ ними. Среди общественнаго разброда, широкаго развитія патроната и кліентелы Сократъ играетъ очень видную роль: онъ — умѣлый организаторъ новаго антидемократическаго уклада жизни, и къ тому же онъ успѣваетъ создавать для него очень благозвучное теоретическое оправданіе.
Къ картинѣ развала аѳинскаго строя, нарисованной Ксенофонтомъ, надо добавить еще одну черту: самъ авторъ, какъ многіе изъ его сверстниковъ, въ эту именно пору, вскорѣ послѣ реставраціи демократіи, ушелъ изъ Аѳинъ, не находя здѣсь приложенія своихъ силъ, не желая служить демократіи. Одинъ за другимъ рушились всѣ устои аѳинской жизни: исчезалъ патріотизмъ въ самомъ элементарномъ своемъ видѣ. Правда, когда Ксенофонтъ собирался на службу къ персамъ, для участія въ экспедиціи Кира Младшаго, въ 401 г., Сократъ успокоилъ его сомнѣнія ссылкой на то, что въ предпріятіи нѣтъ ничего вреднаго для родного города[18]. Но это утѣшеніе звучитъ очень формально. А развѣ уходъ взрослыхъ, сильныхъ и талантливыхъ людей въ добровольную эмиграцію не составлялъ шага чрезвычайно вреднаго для аѳинской политической жизни? Въ «Воспоминаніяхъ» можно отыскать мотивировку бѣгства изъ Аѳинъ именно той части молодежи, которая увлекалась военнымъ дѣломъ. Говорится о томъ, что аѳиняне пренебрегаютъ упражненіемъ конницы и вообще забросили этотъ видъ оружія; говорится, что аѳиняне не извлекаютъ выгоды изъ своего сухопутнаго положенія, не укрѣпляютъ своей границы противъ Беотіи, границы, состоящей изъ горъ съ немногими узкими проходами. Не дѣлаютъ этого аѳиняне потому, что они лѣнивы, капризны, недисциплинированы. Изъ этой критики ясно видно, что авторъ не одобряетъ морской политики Аѳинъ и въ особенности ненавидитъ нравы морской черни; но Ксенофонтъ тутъ говоритъ не отъ своего имени, онъ скрывается за спиной Сократа и любезно подсовываетъ учителю воинственные планы молодежи, ея увлеченіе дисциплиной «настоящаго» войска, находящагося подъ строгой единой командой, отученнаго отъ своеволія, значить, спартанскаго или персидскаго или какого угодно, только не аѳинскаго. Ученикъ приписываетъ учителю еще одинъ планъ: будто бы Сократъ вдохновлялъ Перикла-сына на завоеваніе [19]. Конечно, всѣ эти стратегическіе и тактическіе уроки Сократа весьма мало правдоподобны, но что онъ одобрялъ молодежь, устремлявшуюся въ завоевательныя авантюры и не желавшую служить оборванному демосу ремесленниковъ и лавочниковъ, въ этомъ нѣтъ сомнѣнія.
Ксенофонтъ объяснилъ намъ все или почти все въ возникновеніи процесса Сократа. Только одно еще добавленіе слѣдуетъ сдѣлать къ его характеристикѣ. Мы не должны забывать, что, кромѣ аристократической группы, представленной въ литературѣ Платономъ и Ксенофонтомъ, къ Сократу примыкала еще другая, нищенствующая, монашеская съ Антисѳеномъ во главѣ. Сократовское соціальное ученіе было шире и растяжимѣе, чѣмъ его изображаетъ Ксенофонтъ: учитель и организаторъ не только внушалъ устраивать патронатные богатые союзы, но его совѣтами и теоріями вдохновлялись также братскія аскетическискія общежитія. Плебей и бѣднякъ Антисѳенъ увлекся Сократомъ не менѣе, чѣмъ тонко чувствующій аристократъ Платонъ. Уже въ зрѣлыхъ годахъ, находясь во главѣ школы послѣдователей, Антисѳенъ горячо отдается руководительству Сократа. Сущность соціальнаго ученія Сократа, повидимому, состояла не въ томъ, что онъ шелъ навстрѣчу желаніямъ опредѣленнаго класса, аристократическаго или пролетарскаго, а въ томъ, что онъ проповѣдовалъ политическій анархизмъ, отрицаніе государства, уходъ отъ городской жизни въ частные союзы, въ сектантскія замкнутыя общины.
Если таковы были настроенія значительной части аѳинскаго общества, то можно себѣ представить отчаяніе организаторовъ и вождей возстановленной демократіи, Ѳрасибула, Анита, Тисамена и др.: были налицо демократическія учрежденія, но не хватало демократовъ, была республика безъ республиканцевъ. Въ извѣстномъ смыслѣ дѣло обстояло для искреннихъ друзей демократіи хуже, чѣмъ во время прямой и открытой борьбы съ олигархами и реакціонерами; теперь врагъ былъ неуловимъ и почти не виденъ, а бѣда состояла въ томъ, что собственная армія дезертировала и притомъ со дня на день все больше и больше. Взгляды демократическихъ дѣятелей, которымъ приходилось бороться съ ужасающимъ паденіемъ гражданскихъ чувствъ, отразились, между прочимъ, въ одной интересной политической мечтѣ, занесенной въ легенду о Солонѣ и потомъ воспроизведенной въ біографіи древняго законодателя аккуратнымъ собирателемъ Плутархомъ. Будто бы мудрый устроитель Аѳинъ предписалъ, чтобъ во время политическихъ столкновеній всякій гражданинъ непремѣнно выбиралъ себѣ партію, а не оставался нейтральнымъ, иначе ему грозитъ позорное наказаніе. Фантастическій законъ своеобразно мотивированъ: (Солонъ) хотѣлъ, очевидно, добиться, чтобы граждане не относились безразлично къ общественнымъ интересамъ, чтобы они не вздумали, выдѣливъ и спрятавъ свои личныя средства (ιν ὰσφαλεῑ θέμενον τὰ οὶκεῑα), взирать съ злорадствомъ на несчастія отечества, а, напротивъ, присоединялись къ той партіи, дѣло которой считаютъ болѣе справедливымъ, несли бы съ нею жертвы и опасности и не дожидались въ сторонкѣ исхода борьбы[20]. Мотивъ этотъ звучитъ точно возраженіе сократовскому анархизму и политической апатіи; повидимому, Солоновъ законъ составляетъ выдумку республиканскаго историка или публициста разбираемой нами эпохи, имѣвшаго передъ собой угрожающій фактъ роста сектантскихъ круговъ; остріе ея направлено противъ политическаго безразличія, которое поборнику гражданскихъ чувствъ и политической чести казалось худшимъ изъ всѣхъ золъ.
Подчеркнутыя выше слова показываютъ, что политики, устрашенные успѣхами сектантства и анархизма, усматривали но только нравственную, но и матеріальную опасность въ уклоненіи гражданъ отъ политики: безпартійные, по ихъ мнѣнію, будутъ прятать свои капиталы, община лишится всякой пользы отъ принадлежащихъ имъ матеріальныхъ средствъ. Сократу пришлось серьезно считаться съ обвиненіемъ въ политическомъ безразличіи; онъ долженъ былъ объяснять судьямъ, почему уклонялся отъ политики, и доказывать, что въ поведеніи его не было ничего новаго и неожиданнаго, что въ теченіе всей жизни такой образъ дѣйствій подсказывался ему глубокимъ внутреннимъ голосомъ.
Процессъ Сократа. Намъ вполнѣ понятны два вражескихъ лагеря ополчившихся другъ противъ друга, понятна невозможность примиренія, понятенъ, слѣд., и общій мотивъ процесса Сократа, который былъ ареной борьбы за политическую цѣльность аѳинской общины и составлялъ первое обвиненіе сектантской, церковной, антигосударственной общины. До сихъ поръ все ясно и логично, потому что историку приходится разбираться пока въ самыхъ общихъ и отдаленныхъ условіяхъ явленій. Но какъ только онъ переходитъ къ прямымъ дѣйствіямъ живыхъ людей и въ особенности къ ихъ словамъ, онъ наталкивается на несообразности, на уродливыя заключенія человѣческой психологіи, на уклоненія и скачки, которые часто приводятъ къ злымъ, дикимъ и нелогичнымъ теоріямъ.
Первая и крупнѣйшая несообразность демократическихъ дѣятелей, желавшихъ спасти Аѳины, состояла въ томъ, что они олицетворили великое общественное бѣдствіе въ одномъ человѣкѣ, увѣрившись, что именно въ Сократѣ заключенъ корень зла: устранить искуснаго организатора, заставить замолчать опаснаго вдохновителя разрушительныхъ ученій — и Аѳины опять воспрянутъ. Итакъ, надо сосредоточить усилія чтобъ притянуть на судъ вреднаго софистическаго анархиста, но какъ это сдѣлать? Вѣдь законъ Солона, осуждающій политическую нейтральность, есть именно мечта воображенія, а гдѣ же тѣ статьи, подъ которыя подойдетъ неуловимая дѣятельность Сократа.
Совершается новая нелѣпость; политики роются въ старомъ архивѣ инквизиціонныхъ процессовъ и достаютъ оттуда ржавыя, полузабытыя формулы, по которымъ въ свое время охваченный паникой народъ засудилъ ученыхъ, Анаксагора, Протагора и другихъ. Аѳинскимъ присяжнымъ еще и въ 399 г. можно было предъявить такого рода обвинительный актъ: «Сократъ училъ превратно, оскорблялъ боговъ-покровителей родного города, значитъ, подорвалъ благосостояніе всей общины и отдѣльныхъ гражданъ». Но невозможно допустить, чтобъ обвинявшіе Сократа представители аѳинской интеллигенціи, политическій дѣятель Анитъ, поэтъ Ликонъ, риторъ Мелетъ, серьезно принимали эти старыя бредни; они явно совершали актъ великаго лицемѣрія, если пытались народу внушить вредъ ученія Сократа именно съ точки зрѣнія условнаго религіознаго патріотизма. Вѣдь всѣ они были учениками софистовъ, читали Протагора, слышали со сцены просвѣтительную проповѣдь Эврипида и стояли, вѣроятно, на одинаковомъ съ Сократомъ уровнѣ воззрѣній. Уже процессъ гермокопидовъ показалъ, какъ много было въ Аѳинахъ иконоборцевъ, т.-е. отрицателей старой религіи; Платонъ говоритъ потомъ о сплошномъ почти невѣріи интеллигентныхъ круговъ. Обвинители Сократа могли быть, чѣмъ угодно, раціоналистами, агностиками, вѣрующими въ Провидѣніе, но только не почитателями старыхъ боговъ. Ихъ самихъ можно было съ одинаковымъ успѣхомъ судить по дикобразной инквизиціонной формулѣ объ оскорбленіи боговъ родного города. Къ тому же Сократъ отличался, сколько можно заключить по «Воспоминаніямъ» Ксенофонта, большой осторожностью въ своемъ внѣшнемъ поведеніи; демонстративно исполнялъ всѣ требуемые обряды, рекомендовалъ друзьямъ своимъ богомолья къ дальнимъ святынямъ (правда, больше изъ гигіеническихъ соображеній), и т. д.
Во всякомъ случаѣ обвинителямъ было очень трудно поддерживать первый пунктъ составленнаго ими акта: ихъ положеніе было фальшиво, они не могли привести никакихъ точныхъ данныхъ въ доказательство вредной будто бы проповѣди Сократа. Разъ вступивши на путь религіознаго лицемѣрія, приходилось дѣлать новыя натяжки, накоплять ложь на ложь. Въ формулѣ обвиненія значилось, что Сократъ вводить καινὰ δαιμόνια. Передавая эти слова выраженіемъ «новыя божества», мы не вполнѣ оттѣняемъ намѣренную туманность и загадочность термина «демоническій», который внесенъ обвинителями. Дѣло вѣдь идетъ не о «богахъ», т.-е. ясныхъ, опредѣленныхъ существахъ съ отчетливымъ культомъ, «введеніе» которыхъ и не могло быть актомъ частныхъ лицъ, а было осуществимо лишь распоряженіемъ государства; нѣтъ, обвинители намекали на обращеніе Сократа къ новымъ неуловимымъ силамъ, культъ которыхъ скрытъ, невидимъ для непосвященныхъ, составляетъ опасное тайное волшебство. Почти безъ сомнѣнія можно сказать, что общество, собиравшееся около Сократа, имѣло и особую интимную религію. Гетеріи вообще питали склонность къ религіозной замкнутости, къ принятію новыхъ ученій, къ почитанію своихъ особыхъ божественныхъ патроновъ; тѣмъ болѣе союзъ, который, подобно сократовскому, составлялъ настоящую церковную секту, отдѣлявшую себя отъ государства. Но для того, чтобы представить сократовскій демоніонъ, Верховное Существо, чтимое въ его кружкѣ, опасной колдовской силой, надо было нагородить цѣлую систему фальши, и обвинители Сократа, интеллигентные люди, не постыдились, для этой цѣли, использовалъ разныя сплетни и темные слухи объ интимныхъ разговорахъ.
А между тѣмъ обвиненіе звучало страшно. Мы видимъ изъ защиты Ксенофонта и Платона, какъ трудно было Сократу отстранить его. Ксенофонтъ сводитъ доминіонъ на оракулы и другія дозволенныя внушенія боговъ, Платонъ пытается истолковать демоніонъ, какъ внутренній голосъ, повелительно направлявшій Сократа въ его поведеніи, и предохранявшій его отъ ложныхъ и вредныхъ шаговъ[21]. Какъ въ дѣйствительности оправдывался на судѣ Сократъ, остается неяснымъ. Еще болѣе скрыто отъ насъ то, что говорили обвинители. Можетъ быть, ихъ рѣчи были умнѣе, чѣмъ формула обвинительнаго акта; возможно, что большинство присяжныхъ очень хорошо понимало, что волшебство и «новыя божественныя силы» притянуты къ процессу насильно и что дѣло идетъ о сектѣ, объявившей непримиримую войну свѣтской республикѣ.
На другой сторонѣ также можно отмѣтить непослѣдовательность и ненужное упорство: гибель Сократа обусловлена отчасти ошибками, совершенными имъ самимъ, но онѣ-то именно и составляютъ великое достоинство этого человѣка и оправдываютъ его въ глазахъ тѣхъ, кто не можетъ сочувствовать его дѣятельности. Ученики Сократа увѣряютъ, что онъ имѣлъ полную возможность уйти изъ Аѳинъ до суда, какъ только возникло обвиненіе. Они разсказываютъ, что Сократъ могъ свободно бѣжать изъ тюрьмы, когда исполненіе смертнаго приговора неожиданно затянулось вслѣдствіе религіозныхъ соображеній на цѣлый мѣсяцъ. Но великій старикъ не хотѣлъ ни того, ни другого. Онъ былъ человѣкомъ исключительнаго мужества и стойкости. И еще, онъ былъ настоящимъ аѳинскимъ патріотомъ, гораздо большимъ, чѣмъ его ученики: этотъ вѣрный сынъ Аѳинъ и дня не могъ бы прожить въ изгнаніи. Передъ нами налицо геройство и несообразность.
Еще другую нелогичность можно поставить въ вину Сократу, и на нее указывали даже его безусловные защитники. Ксенофонтъ увѣряетъ, что Сократъ могъ бы легко склонить на свою сторону присяжныхъ, если бы захотѣлъ: надо было только говорить немного помягче, не задѣвать судей гражданъ, избалованныхъ обычной лестью и моленіями о пощадѣ со стороны подсудимыхъ[22]. Присяжные, въ составѣ болѣе 500 человѣкъ, признали виновность Сократа незначительнымъ большинствомъ 5 голосовъ. Предстояло особое голосованіе по вопросу о смертной казни, которой требовали обвинители. Еще разъ слово было предоставлено Сократу: осужденный имѣлъ право выставить свое предложеніе о наказаніи. Но онъ точно задался цѣлью устранить все, что могло вести къ облегченію его участи. Сначала онъ отказался говорить вовсе; потомъ, точно насмѣхъ, опредѣлилъ себѣ штрафъ въ размѣрѣ одной мины, а когда присутствовавшіе на судѣ друзья стали предлагать заплатить за него, сколько угодно, поднялъ цифру до 30 минъ. Это была явная иронія подсудимаго. Присяжныхъ она крайне раздражила; въ ихъ мнѣніяхъ произошелъ поворотъ, и за смертную казнь получилось гораздо болѣе голосовъ, чѣмъ за признаніе виновности. Опять нелогичное упрямство Сократа, опять роковой моментъ, и опять какая прекрасная гордость души, за которую все прощаешь, потому что выше ея и нѣтъ ничего въ человѣческомъ существѣ!
Послѣдователи Сократа. Мы не знаемъ въ точности, какіе результаты имѣлъ процессъ Сократа для основанныхъ имъ кружковъ и союзовъ; но о нѣкоторыхъ послѣдствіяхъ можемъ догадываться. При жизни Сократа его школа распадалась на два крыла, представители которыхъ едва выносили другъ друга; послѣ его смерти они немедленно раздѣлились на два жестоко враждующихъ лагеря. Республика, осудившая первоучителя, неодинаково отнеслась къ двумъ группамъ его послѣдователей. Антисѳенъ и община бѣдныхъ остались въ городѣ. Аристократы и богатые, въ томъ числѣ Платонъ, должны были бѣжать изъ Аѳинъ въ Мегару. Еще въ 392 г., когда вышла въ свѣтъ его Апологія, Платонъ не смѣлъ появиться въ Аѳинахъ. Устами Сократа, въ его защитѣ передъ судьями, выражено предсказаніе: «слѣдомъ за мной поднимутся молодые люди, у которыхъ много досуга, потому что они изъ богатѣйшихъ семей». Между прочимъ, это выраженіе показываетъ, какъ сильно въ процессѣ выступали матеріальные вопросы и какъ безпокоило аѳинскихъ республиканцевъ отдѣленіе отъ государства, если можно такъ выразиться, богатой церкви. Та же самая характеристика эмигрантовъ даетъ косвенное объясненіе факту терпимости демократіи къ группѣ Антисѳена: конечно, это были очень плохіе, даже совсѣмъ никуда негодные граждане, но что же можно было взять съ аскетовъ, юродивыхъ, опустившихся людей! Прямой опасности государству они не составляли.
Къ сожалѣнію, мы очень мало знаемъ о такъ наз. школѣ киниковъ, т.-е. о сектѣ монашествующихъ, хотя это одно изъ важнѣйшихъ явленій греческой общественной жизни. Про Антисѳена и Діогена, двухъ выдающихся проповѣдниковъ, бродившихъ по улицамъ Аѳинъ, разсказываетъ только плоскіе анекдоты Діогенъ Лаертій, писатель донельзя мелкій и недогадливый: читая его, можно подумать, что имѣешь дѣло съ какими-то брюзгливыми юродивыми, циническими острословами, потѣшавшими себя и публику. Однако изъ его замѣчаній, обрывочныхъ и часто безтолковыхъ, можно выяснить и внѣшній видъ странствующихъ учителей, не стригшихъ бороды, одѣтыхъ въ грубые плащи безъ нижняго платья, съ посохомъ въ рукахъ и нищенской сумой, и отчасти ихъ ученіе: они отрицали работу и вообще систематическія усилія, планомѣрность жизни, находили, что полная независимость дается только отсутствіемъ потребностей и заботъ, отвергали гражданскій порядокъ и смыслъ политической дѣятельности, считая вселенную единственно правильной формой государства (μόνην τε ὸρθὴν πολιτείαν εἴναι τὴν ὲν κόσμῳ). Нищенствующая братія составляла, повидимому, общежитія на коммунистической основѣ, при чемъ общность владѣнія они оправдывали своеобразнымъ физическимъ и мистико-богословскимъ ученіемъ: матеріальные элементы постоянно переходятъ одинъ въ другой, между живыми существами и предметами непрерывно происходитъ невидимый обмѣнъ, вслѣдствіе чего окружающій человѣка міръ образуетъ неразрывное органическое цѣлое; истинные мудрецы дружатъ съ богами, а у друзей все общее; божество неотдѣлимо отъ матеріальнаго міра, оно постоянно и всюду присутствуетъ.
Съ аристократической группой сократиковъ мы еще встрѣтимся. Въ 90-хъ годахъ IV вѣка ей не было мѣста въ Аѳинахъ. Процессъ Сократа былъ извѣстнаго рода побѣдой партіи Анита и другихъ реставраторовъ демократіи; лѣтъ черезъ пять, шесть послѣ этого Аѳины опять находятся въ большомъ воинственномъ націоналистическомъ возбужденіи: повидимому, дѣйствіе сократовской проповѣди уклоненія отъ политики ослабѣло.
Походъ Кира на Вавилонъ и отступленіе Десяти тысячъ грековъ. Внѣшнія событія заставляютъ насъ на нѣсколько лѣтъ вернуться назадъ. Въ 404 г. Спарта обязана была своей побѣдой надъ Аѳинами исключительно помощи персовъ и ихъ безграничнаго богатства. Персидскій принцъ Киръ сыпалъ полными пригоршнями золото, помогалъ главному покровителю восточной политики Спарты, Лисандру, только бы уничтожить аѳинскую державу и захватить господство надъ берегами Эгейскаго моря. Лисандръ въ свою очередь, вѣроятно, далъ обязательства самаго широкаго свойства. Опираясь на обѣщанія такого рода, Киръ потребовалъ у Спарты помощи въ крупной авантюрѣ, которая составляла цѣль его давнишнихъ желаній: онъ готовилъ большой походъ въ центръ персидскаго государства съ тѣмъ, чтобы свергнуть старшаго брата Артаксеркса, и разсчитывалъ на военныя силы своихъ греческихъ союзниковъ. Въ тотъ моментъ, когда прибыла миссія Кира, Лисандра не было въ Спартѣ. Враждебная ему партія воспользовалась недочетами въ управленіи одного изъ помощниковъ всесильнаго главнокомандующаго и, хотя на о. Самосѣ олигархи уже успѣли его прославить богомъ, Лисандръ былъ вынужденъ пріѣхать домой для оправданія; замѣтивъ, что въ виду господствующаго настроенія въ Спартѣ будетъ всего безопаснѣе уйти временно отъ дѣлъ, онъ предпочелъ отправиться на богомолье въ Египетъ, будто бы во исполненіе давнишняго своего обѣта.
Теперь спартанскому правительству, въ которомъ преобладали противники Лисандра, предстояло выпутаться изъ затрудненій, подучившихся отъ династическаго спора въ персидскомъ государствѣ: нельзя было отказать Киру въ помощи, съ другой стороны, было опасно ссориться съ самимъ великимъ царемъ. Спарта рѣшила поддержать Кира неофиціально: ему было позволено навербовать въ Греціи, особенно въ Пелопоннесѣ, солдатъ, и, кромѣ того, въ качествѣ главнокомандующаго отряда наемниковъ ко двору Кира отпустили спартанца Клеарха, въ свое время неудачнаго противника Алкивіада въ Византіи, разжалованнаго потомъ самими эфорами за произвольныя дѣйствія въ качествѣ гармоста. У Кира набралось до 13.000 грековъ, аркадянъ, ахейцевъ, элейцевъ, ѳессалійцевъ; былъ небольшой отрядъ аѳинянъ, среди нихъ Ксенофонтъ, который потомъ описалъ походъ. Изъ осторожности Киръ договорился съ каждымъ изъ разноплеменныхъ контингентовъ въ отдѣльности, и солдаты не знали объ истинной цѣли предпріятія. Свое большое войско, въ которомъ было болѣе 100.000 азіатовъ, Киръ двинулъ сначала для отвода глазъ въ глубину Малой Азіи. Когда греческіе наемники очутились далеко отъ родного моря, на неизвѣстной дорогѣ, Киръ открылъ свое намѣреніе: послѣ нѣкотораго колебанія и короткой вспышки возмущенія противъ Клеарха, посвященнаго въ планы персидскаго принца, греки согласились идти дальше. Киръ форсировалъ знаменитые киликійскіе проходы, при чемъ князь Киликіи Сіеннезисъ, уступилъ подъ давленіемъ пелопоннесскаго флота, приблизившагося къ берегамъ Леванта; затѣмъ войско претендента безпрепятственно прошло черезъ Сирію и Месопотамію и, слѣдуя теченію Евфрата, приблизилось къ Вавилону. Здѣсь при Кунаксѣ Киръ встрѣтился съ громадной арміей, которую успѣлъ набрать во внутреннихъ областяхъ его братъ, царь Артаксерксъ, предупрежденный смертельнымъ врагомъ Кира, Тиссаферномъ.
Ходъ сраженія подъ Вавилономъ показываетъ, какой великолѣпной тактической силой были греки, и въ то же время какъ трудно было подчинить ихъ общей командѣ. Клеархъ велъ свое дѣло блестяще, но безъ вниманія къ общему направленію битвы; вмѣсто того, чтобы подать помощь Киру въ центрѣ, онъ сталъ преслѣдовать разбитое непріятельское крыло; тѣмъ временемъ Киръ, неистово бросившійся на самого царя, былъ изрубленъ его свитой. Хотя азіатскіе отряды Кира разбѣжались, однако греки снова отразили атаку царскаго войска и остались въ обладаніи поля битвы. На одинъ моментъ казалось, что они — господа положенія; греческіе командиры даже предложили персу Аріэю корону. Персы были въ большомъ затрудненіи, что дѣлать съ этой опасной силой, занесенной въ самое сердце имперіи. Тиссафернъ прибѣгъ къ хитрости, вступилъ въ переговоры съ Клеархомъ и другими командирами, заманилъ ихъ къ себѣ и велѣлъ перебить. Греческій корпусъ вовсе не былъ, однако, разстроенъ этимъ маневромъ. Хотя греки сошлись случайно изъ разныхъ общинъ, притомъ такихъ, которыя ожесточенно бились между собою дома въ Элладѣ, но здѣсь на чужбинѣ они почувствовали себя сынами одной родины и даже воспроизвели у себя идеальный порядокъ эпохи патріотическаго подъема: выбрали новыхъ командировъ и во главѣ поставили спартанца Хирисофа, гражданина первой военной общины Греціи; его помощникомъ, какъ бы начальникомъ штаба, былъ избранъ аѳинянинъ Ксенофонтъ, совсѣмъ, какъ въ эпоху греко-персидскихъ войнъ и вопреки недавней жестокой распрѣ двухъ главныхъ державъ. Сказалась въ этой корпоративно-крѣпкой арміи еще другая черта, слѣдъ демократическаго воспитанія: и выборы, и общія рѣшенія принимались въ большихъ собраніяхъ голосованіемъ солдатъ-гражданъ послѣ основательныхъ дебатовъ, гдѣ ораторы должны были изощряться въ искусствѣ краснорѣчія. Ксенофонтъ, вообще презирающій плебсъ и брезгливый къ республиканскому строю, разсказывая объ этомъ, какъ будто не замѣчаетъ, что большая доля успѣха его собственнаго и его коллегъ основана была на своеобразной культурѣ демократіи, оказавшейся вмѣстѣ съ тѣмъ наилучшей дисциплиной въ самыхъ трудныхъ обстоятельствахъ.
Греки, которыхъ осталось немного болѣе 10.000, отвергли предложеніе о сдачѣ и рѣшили отступать. Прежнимъ путемъ они уже не могли возвращаться, такъ какъ ихъ могли легко окружить большія силы враговъ на широкой равнинѣ Евфрата. Они двинулись на сѣверъ по направленію къ восточному краю Чернаго моря и пошли долиной Тигра, придерживаясь его лѣвой нагорной стороны, гдѣ въ виду пересѣченной мѣстности персамъ трудно было вести преслѣдованіе. Новыя препятствія получились отъ этого движенія по горамъ, черезъ страны, скудныя припасами и населенныя воинственными племенами. Особенно трудно было идти областью кардуховъ (нынѣшнихъ курдовъ). Грекамъ пришлось обзавестись конницей, которой у нихъ не было, для развѣдокъ и для отраженія летучихъ отрядовъ противника. Ксенофонтъ, обладавшій большимъ военнымъ чутьемъ, хорошо запомнилъ этотъ урокъ и потомъ нъ своей Киропедіи, представляющей какъ бы программу завоеванія Азіи, настойчиво рекомендуетъ формированіе большихъ конныхъ полковъ и основательное упражненіе конницы на маневрахъ. Въ горахъ Арменіи греки избавились, наконецъ, отъ преслѣдованія персовъ. Послѣ восьмимѣсячнаго отступленія они добрались до моря у Трапезунта; Ксенофонтъ передаетъ намъ моментъ чисто-греческаго восторга, который охватилъ солдатъ, увидавшихъ съ высоты горнаго перевала родную стихію и привѣтствовавшихъ ее возгласами: θάλαττα, θάλαττα!
Возобновленіе греко-персидскихъ войнъ. Отнынѣ знаменитые, 10.000 перебрались на корабляхъ къ Босфору, но на первыхъ порахъ встрѣтились съ очень недружелюбнымъ отношеніемъ къ себѣ соотечественниковъ: Спарта боялась гнѣва великаго царя, съ которымъ офиціально она продолжала оставаться въ союзѣ. Скоро, однако, персы сами вывели спартанское правительство изъ затрудненія. На мѣсто Кира въ Малую Азію явился Тиссафернъ; онъ потребовалъ податей отъ греческихъ городовъ побережья и сталъ тѣснить сѣверныя эолійскія общины. Тѣ обратились къ спартанцамъ, какъ призваннымъ вождямъ и защитникамъ греческаго имени. У власти еще находилась партія, враждебная Лисандру; она склонилась въ пользу новой политики, въ которой какъ бы возрождалась гордая націоналистическая программа, когда-то блестяще выполнявшаяся аѳинянами; но если мотивы могли казаться идеалистическими, то въ дѣйствительности этого совсѣмъ не было. Повидимому, походъ греческаго корпуса въ глубь Азіи, его замѣчательныя побѣды и еще болѣе замѣчательная оборона произвели сильное впечатлѣніе въ Греціи: спартанскимъ политикамъ борьба съ персами стала казаться дѣломъ не труднымъ. Притомъ надо имѣть въ виду, что преемники Лисандра не располагали широкими планами и готовы были ограничиться мелкими задачами разгрома ближнихъ малоазійскихъ областей. Въ 399 г. въ Эолію отправили спартанца Ѳиброна, съ небольшими сравнительно силами; къ нему скоро присоединилась большая часть Десяти тысячъ, которые казались неоцѣненнымъ матеріаломъ для азіатскаго похода. Но операціи Ѳиброна, такъ же, какъ его преемника Деркиллида, прозваннаго «хитрецомъ Сизифомъ», были безцѣльными и ничтожными набѣгами. Оправдывая свое прозвище, Деркиллидъ проявилъ необыкновенное мастерство въ отыскиваніи кладовъ и сокровищницъ, которыми такъ богата была Малая Азія, и Ксенофонтъ въ восторгѣ передаетъ продѣлки оборотливаго спартанца, сопровождаемыя эффектами внезапныхъ появленій и разбойническихъ шутокъ, точно заимствованныхъ изъ уголовно-романической [23].
Возрожденная греко-персидская война производила самое жалкое впечатлѣніе. Она остановилась на перемиріи, которое заключилъ Деркиллидъ съ обоими сатрапами, Тиссаферномъ и Фарнабазомъ. Причина неудачи малоазійскаго похода, которая должна была разочаровать всѣхъ поклонниковъ Спарты, заключалась отчасти во всегдашней пассивности ея правительства, отчасти въ тѣхъ крупныхъ внутреннихъ затрудненіяхъ, которыя переживала спартанская община именно въ моментъ своего величайшаго внѣшняго торжества.
Соціальныя волненія въ Спартѣ. Намѣтившійся въ послѣдней четверти V вѣка соціальный кризисъ въ Спартѣ все больше и больше обострялся. Бывшая сила спартанской общины, мелкое дворянство ея, составлявшее военное товарищество, совсѣмъ разорилось. Лишившись земли и доходовъ съ нея, благородный воитель не могъ больше поддерживать свое соціальное положеніе въ городѣ и выбывалъ изъ состава полноправныхъ. Настоящихъ спартіатовъ, или «равныхъ» (δμοιοι) становилось все меньше и меньше. Земельныя владѣнія сосредоточились въ рукахъ немногочисленной плутократіи; она состояла изъ обѣихъ царскихъ династій и нѣсколькихъ семей, которыя поставляли эфоровъ, наварховъ и членовъ совѣта. Почти какъ въ Аѳинахъ комиссія Тридцати, такъ и спартанское правительство образовало комитетъ финансистовъ, державшій въ своей власти всѣ капиталы, притекавшіе въ страну. Одинъ изъ «бывшихъ» спартанцевъ, Кинадонъ, о заговорѣ котораго будетъ сейчасъ рѣчь, составилъ слѣдующую статистическую выкладку: позвавши своего товарища на большую рыночную площадь во время торга, онъ предложилъ пересчитать полноправныхъ спартіатовъ; стали по пальцамъ считать царей, эфоровъ, геронтовъ и другихъ и оказалось 40 человѣкъ на 4.000 остального народа, или 1 спартіатъ на 100; Кинадонъ прибавилъ, что таково же будетъ отношеніе между господами и неполноправными въ любомъ мѣстѣ страны, помимо самой Спарты. Правящая спартанская плутократія была, по словамъ того же Кинадона, совершенно изолирована и вызывала всеобщую ненависть; въ случаѣ чего противъ нея готовы были подняться: ύπομείονες, т.-е. разоренные бывшіе спартанцы благороднаго званія, неодамоды (вольноотпущенные), періойки и гелоты. Къ тому же внутри тѣснаго правительственнаго круга были свои тренія и антагонизмъ. Лисандръ, считавшій себя создателемъ спартанскаго могущества, замышлялъ опрокинуть наслѣдственную царскую власть и сдѣлаться единоличнымъ правителемъ Спарты; послѣ его смерти въ его архивѣ нашли произведеніе нанятаго имъ публициста, въ которомъ оправдывалась такая «тираннія достойнѣйшаго». Лисандръ, повидимому, приближался къ своей цѣли путемъ вмѣшательства въ династическіе споры: въ 397 г., послѣ смерти царя Агиса, онъ помогъ отстранить сына умершаго и провелъ къ царскому сану пожилого брата Агисова, Агесилая, хромого, невзрачнаго и, какъ казалось Лисандру, тихаго, послушнаго.
Вскорѣ послѣ воцаренія Агесилая царю и эфорамъ былъ сдѣланъ важный доносъ относительно обширнаго заговора, составленнаго Кинадономъ. Очень характерно положеніе самого иниціатора заговора. По-видимому, родомъ изъ старо-спартанской семьи, но потерявшій соціальное положеніе, Кинадонъ, еще совсѣмъ молодой человѣкъ, примкнулъ въ качествѣ кліента къ плутократическимъ кругамъ; какъ смѣлый и ловкій охотникъ, онъ получалъ не разъ отъ властителей Спарты опасныя порученія, въ особенности по части выкрадыванія людей изъ союзныхъ городовъ, между прочимъ красивыхъ куртизанокъ, сводившихъ съ ума старыхъ и молодыхъ спартанцевъ. Въ чемъ состояла цѣль заговора, мы не знаемъ въ точности. Ксенофонтъ передаетъ только малосодержательную фразу, которую будто бы произнесъ Кинадонъ на допросѣ: «я не хотѣлъ никому подчиняться въ Спартѣ»[24]. Судя по вышеприведеннымъ выкладкамъ Кинадона и перечисленію противниковъ существующаго режима въ Спартѣ, предполагалось, вѣроятно, въ условленный моментъ окружить небольшую кучку представителей плутократіи и перебить ихъ. Только одну любопытную подробность узнаемъ мы относительно подготовки возстанія: Кинадонъ предполагалъ для вооруженія инсургентовъ произвести реквизицію желѣза въ большомъ кузнечномъ кварталѣ Спарты, и притомъ забрать, кромѣ оружія, всякіе земледѣльческіе и ремесленные инструменты. Повидимому, Спарта еще не потеряла славы богатѣйшей обладательницы желѣза. Изъ какихъ общественныхъ слоевъ Кинадонъ и его товарищи думали въ дальнѣйшемъ организовать правительство, какія произвести раздачи, какъ распорядиться съ землей и т. д., остается совершенно неяснымъ. Едва ли у бывшихъ спартіатовъ, стоявшихъ во главѣ движенія, имѣлись широкіе демократическіе планы; недавно согнанные съ земли, они, вѣроятно, прежде всего разсчитывали нарѣзать себѣ хорошіе помѣщичьи надѣлы: такой дѣлежъ земли могъ представляться современникамъ Кинадона чѣмъ-то въ родѣ возстановленія древняго строя, учрежденнаго Ликургомъ, создателемъ идеальной спартанской общины; очень возможно, что къ этому времени относятся первыя попытки приписать мудрому законодателю древности раздѣленіе земли въ Спартѣ и установленіе нормальныхъ участковъ для представителей военнаго класса.
Заговоръ Кинадона сорвался на недостаткѣ организаціи у революціонеровъ благороднаго званія: они не представляли ничего цѣлаго, а были разбиты своей личной службой по домамъ магнатовъ; поэтому заговоръ удалось потушить руками самихъ заговорщиковъ. Одинъ изъ ближайшихъ сообщниковъ выдалъ планъ заговора; Кинадонъ былъ схваченъ своими ровнями во время секретной миссіи, въ которую его отправили эфоры. Онъ во всемъ признался, самъ выдалъ сотоварищей, но предательство не спасло его. Спартанская плутократія расправилась надъ врагами своими съ рѣдкой жестокостью: Кинадона и его сообщниковъ забили въ колодки и провели по всѣмъ улицамъ Спарты, истязуя нагайками и кольями, пока они не пали мертвыми.
Походъ Агесилая въ Азію. Чуть ли не среди расправы надъ заговорщиками пришло тревожное извѣстіе, переданное съ береговъ Финикіи, что персы готовятъ большой военный флотъ въ 300 тріеръ. Впослѣдствіи выяснилось, что главную роль въ этомъ предпріятіи игралъ аѳинскій эмигрантъ Кононъ, одинъ изъ командировъ 405 г., спасшійся отъ пораженія при Эгоспотамахъ и нашедшій себѣ пріютъ у Эвагора, греческаго тиранна на о. Кипрѣ. Кононъ предложилъ черезъ Фарнабаза свои услуги противъ спартанцевъ царю Артаксерксу, и въ результатѣ сложилась небывалая еще комбинація: аѳинянину поручили команду надъ персидской эскадрой. Лисандръ всполошился; всѣ пріобрѣтенія, сдѣланный имъ на востокѣ, были поставлены на карту. Онъ настоялъ на томъ, чтобы въ Азію послали Агесилая, и записался въ число 30 спартіатовъ, образовавшихъ тѣсный совѣтъ царя. Войско Агесилая состояло изъ 6.000 пелопоннесцевъ и 2.000 неодамодовъ; въ Спартѣ нашли, можетъ быть, выгоднымъ услать подальше изъ дому массу вольноотпущенныхъ, среди которыхъ только что обнаружилось опасное броженіе. Одновременно было рѣшено усилить пелопоннесскій флотъ у береговъ Малой Азіи, назначивши навархомъ родственника Агесилая, Писандра. Литературные льстецы предсказывали Агесилаю большой тріумфъ надъ изнѣженной Азіей, и самъ спартанскій царь, вообразивъ себя новымъ Агамемнономъ, отправляющимся на великую восточную войну, рѣшилъ отплыть непремѣнно изъ Авлиды въ Беотіи, гдѣ по преданію отчалилъ легендарный завоеватель Трои.
Спартанская экспедиція застала Тиссаферна, главнокомандующаго персидскими силами, врасплохъ. Онъ предложилъ продлить перемиріе, заключенное еще съ Деркиллидомъ, на условіи предоставленія автономіи малоазійскимъ греческимъ городамъ. Агесилай согласился и расположилъ свою главную квартиру въ Эфесѣ. Здѣсь онъ внезапно и рѣшительно сбросилъ съ себя опеку Лисандра. Благодушный простякъ оказался не только упрямымъ и настойчивымъ, но еще проявилъ какую-то язвительность къ своему покровителю: все дѣлалъ нарочно наперекоръ совѣтамъ Лисандра, а для потѣхи назначилъ его распорядителемъ придворныхъ обѣдовъ. Бывшій властелинъ дѣлъ на востокѣ не стерпѣлъ обиды и уѣхалъ домой. Скоро Тиссафернъ получилъ подкрѣпленія и, можетъ быть, въ расчетѣ на поддержку флота, который готовилъ Кононъ въ Карій и Ликіи, началъ войну. Дѣла Агесилая и спартанцевъ сначала шли недурно. Предводитель пелопоннесскаго отряда извлекъ пользу изъ уроковъ, вынесенныхъ командирами Десяти тысячъ (кажется, въ это именно время Ксенофонтъ поступилъ на службу къ Агесилаю): завели конницу, которая до сихъ поръ не была сильной стороной греческаго войска, но оказалась чрезвычайно пригодной на равнинахъ запада Малой Азіи. Близъ Сардъ Агесилай одержалъ рѣшительную побѣду надъ персидскими конными полками Тиссаферна. Побѣда грековъ стоила жизни Тиссаферну; царь Артаксерксъ повѣрилъ навѣтамъ враговъ сатрапа и велѣлъ его казнить, какъ измѣнника. Между тѣмъ пелопоннесскій флотъ заперъ Конона съ его эскадрой, пока еще небольшой и неготовой, въ одномъ изъ портовъ Каріи.
На этомъ, однако, успѣхи Спарты остановились. Спартанское правительство, слѣдуя политическимъ совѣтамъ Лисандра, удѣлило слишкомъ много вниманія восточнымъ дѣламъ и упустило изъ виду серьезныя осложненія, которыя готовились въ самой Греціи. Здѣсь на Спарту ополчились ея бывшіе союзники.
Коалиція противъ Спарты. Въ своей политикѣ по отношенію къ союзнымъ общинамъ Спарта всегда держалась опредѣленнаго принципа: опираться на слабыхъ противъ сильныхъ, а для этого сохранять раздробленіе, не давать консолидироваться мелкимъ общинамъ въ болѣе крупные союзы, не допускать централизаціи деревень въ города и господства крупныхъ городовъ надъ малыми. Эта политика покрывалась понятіемъ защиты автономіи и казалась въ глазахъ маленькихъ идеалистической, а на взглядъ большихъ и среднихъ, которымъ Спарта мѣшала поглощать малыхъ, тираннической. Съ окончаніемъ Пелопоннесской войны рѣзкая противоположность интересовъ, получавшаяся отъ автономистской политики Спарты, достигла особеннаго напряженія. Болѣе крупные ея союзники, Коринѳъ, Беотія, Элида, были крайне недовольны тѣмъ, что Спарта не хотѣла съ ними дѣлиться выгодами побѣды. Коринѳъ, главный возбудитель войны противъ Аѳинъ, принесшій столько жертвъ для обузданія своего грознаго торговаго конкурента, далеко не вернулъ своихъ прежнихъ позицій; Спарта не дала ему утвердить вліяніе въ своихъ колоніяхъ, Коркирѣ и Сиракузахъ, освобожденныхъ отъ Аѳинъ въ значительной мѣрѣ усиліями коринѳянъ. Ѳиванцамъ Спарта рѣшительно не давала объединить Беотію. Наконецъ, съ Элидой, большой и богатой областью, спартанцы задумали расправиться заблаговременно, пока она не стала имъ поперекъ дороги. Еще до столкновенія Спарты съ персами у элейцевъ потребовали: разбить централизацію, отдать автономію зависимымъ городамъ на югѣ (Лепреону и др.) и освободить своихъ періойковъ. Когда Элида отказала, спартанцы двинули на нее царя Агиса, командира Декелейскаго лагеря и спеціалиста по части опустошенія греческихъ территорій; въ союзѣ съ маленькими кантонами Ахайи и Аркадіи онъ два года грабилъ Элиду, насаждая автономію и поощряя жадность мелкихъ горныхъ племенъ, которыя при нормальныхъ обстоятельствахъ должны были бы сидѣть тихо въ своихъ гнѣздахъ.
Подъ впечатлѣніемъ этихъ актовъ произвола противъ Спарты стала составляться обширная коалиція. Во главѣ ея идутъ Ѳивы, вновь выросшій городъ, руководимый талантливымъ политикомъ Исменіемъ; ѳиванцы — настоящіе организаторы кампаніи, начавшейся въ 395 году. Изъ бывшихъ союзниковъ Спарты примыкаетъ Коринѳъ. Легко удалось склонить всегдашняго антагониста Спарты, Аргосъ. Особенно удачнымъ ходомъ ѳиванской дипломатіи было привлеченіе въ коалицію Аѳинъ. Ѳиванская народная партія дѣйствовала черезъ посредство Ѳрасибула, котораго въ свое время въ 404 году пріютила у себя вмѣстѣ съ аѳинской демократической эмиграціей. До тѣхъ поръ Аѳины лояльно исполняли обязанности вынужденнаго союзника и вассала Спарты: лишенный Длинныхъ стѣнъ, отрѣзанный отъ моря, приниженный несчастіями, городъ соблюдалъ великую осторожность. Если Аѳины рѣшились теперь выйти изъ повиновенія Спарты, то, очевидно, открылись какія-то неожиданныя перспективы, дававшія надежду на возрожденіе былой морской силы. Литературные источники говорятъ о появленіи въ Греціи персидскаго золота: персидскій сатрапъ, преемникъ Тиссаферна, прислалъ въ Грецію, черезъ посредство родосца Тимократа, 50 золотыхъ талантовъ, которые и пошли въ руки вліятельныхъ политиковъ Ѳивъ Аргоса и Аѳинъ. Но греческіе историки не упоминаютъ о широкихъ планахъ образованія союза между антиспартанской коалиціей и цѣлымъ рядомъ приморскихъ и островныхъ общинъ Малой Азіи, Родоса, Самоса, Книда, Эфеса и др. Этотъ интересный фактъ вскрывается исключительно благодаря догадкамъ, построеннымъ на изученіи монетъ. Прослѣдить кругъ общинъ, захваченныхъ союзомъ, можно на основаніи помѣтки ΣΥΝ, неизмѣнно изображенной на монетахъ его участниковъ. Ясно выступаетъ руководящая роль Ѳивъ, новаго преуспѣвающаго городского центра: на всѣхъ монетахъ союза — изображеніе Геракла-младенца, придушающаго змѣй, символъ, который составлялъ какъ бы изобрѣтеніе ѳиванцевъ. Съ другой стороны, въ предѣлахъ союза чеканятъ серебряную монету, которая составляетъ приспособленіе денежныхъ знаковъ Родоса къ вѣсовымъ единицамъ, примѣнявшимся въ Ѳивахъ[25]. Отсюда видно, что намѣчается большой торговый союзъ между греками метрополіи и восточныхъ колоній. Аѳины, не успѣвшія оправиться отъ приниженія, не играютъ замѣтной роли въ образованіи этого союза. Выступаютъ новыя силы, на одномъ концѣ Ѳивы, до тѣхъ поръ община съ политикой исключительно сухопутной, на другомъ Родосъ, незадолго до того (въ 410 г.) объединившійся изъ трехъ малыхъ общинъ, между которыми быль раздѣленъ островъ.
Безъ персидскаго золота коалиція не могла бы и шагу ступить: восточныя деньги нужны были для оплаты службы наемныхъ солдатъ и для возведенія укрѣпленій. Въ IV вѣкѣ рѣдко выступаютъ ополченія гражданъ; причина не столько въ томъ, что они морально испортились и не хотятъ сами защищать свою родину, сколько, что они ни могутъ вооружаться на свой счетъ; наемничество развивается отъ бѣдности, а питается притокомъ чужихъ суммъ.
Коринѳская война. Можно догадываться, что у союзниковъ въ 395 г. былъ комбинированный широко задуманный планъ: въ то время, какъ персидско-финикійскій флотъ задерживаетъ пелопоннесскую эскадру у береговъ Малой Азіи и этимъ отрѣзываетъ отступленіе массѣ спартанскаго войска, находящейся подъ начальствомъ Агесилая, европейскіе греки, ѳиванцы, аѳиняне, Коринѳъ и Аргосъ, обрушиваются на самое Спарту въ ея пелопоннесской твердынѣ.
Въ Спартѣ на опасность посмотрѣли сначала довольно легко. Въ Среднюю Грецію для нападенія во флангъ ѳиванцамъ былъ посланъ Лисандръ; съ Истма его долженъ былъ поддержать царь Павсаній. Но Лисандръ погибъ въ первой же стычкѣ; Павсаній потребовалъ выдачи его тѣла, но встрѣтилъ отказъ и вынужденъ былъ отступить передъ превосходными силами ѳиванцевъ. Теперь въ свою очередь союзники двинулись на Пелопоннесъ; близъ Коринѳа, у Немейскаго ручья, произошло большое столкновеніе, въ которомъ спартанцы одержали верхъ. Но они не могли воспользоваться своей побѣдой и пробить себѣ путь черезъ перешеекъ; союзники загородили самое узкое мѣсто Истма стѣной и палисадами. Для Спарты война обратилась въ «коринѳскую», поскольку всѣ усилія сосредоточились на форсированіи прохода въ Среднюю Грецію. Въ глазахъ Аѳинъ война могла бы назваться третьей пелопоннесской.
Спартанское правительство, сознавая опасность положенія, вызвало назадъ Агесилая и его экспедицію. Басилей уже не могъ вернуться моремъ и пошелъ, переправившись черезъ Геллеспонтъ, далекимъ окружнымъ путемъ во Ѳракіи и Ѳессаліи. Когда онъ встрѣтился при Коронеѣ въ Беотіи съ войскомъ союзниковъ, ему доставили извѣстіе о великой морской побѣдѣ противника: при Киндѣ Коконъ, командуя персидскимъ флотомъ, разсѣялъ пелопоннесскую эскадру; въ сраженіи погибъ спартанскій адмиралъ Писандръ. Въ моментъ полученія вѣсти произошло солнечное затменіе; опасаясь, какъ бы среди солдатъ не началась паника, Агесилай скрылъ отъ нихъ истину положенія подъ Книдомъ и рѣшительно повелъ атаку на непріятеля. Битва при Коронеѣ была опять полной побѣдой спартанцевъ. Но и она не доставила имъ обладанія перешейкомъ: Агесилай не осмѣлился идти черезъ Истмъ, а переправилъ свое войско въ Пелопоннесъ на судахъ черезъ Коринѳскій заливъ.
Между тѣмъ Кононъ шелъ отъ одного успѣха къ другому. Съ нимъ вмѣстѣ во флотѣ находился Фарнабазъ, который везъ новые запасы персидскаго золота. Кононъ предложилъ сатрапу объѣхать малоазійскія общины и повыгнать отовсюду спартанскихъ намѣстниковъ; чуть ли не всѣ сдвинутые съ мѣстъ спартанскіе чиновники бѣжали въ городъ Абидосъ у Геллеспонта. Кононъ рекомендовалъ Фарнабазу мягкое отношеніе къ грекамъ; пусть персы возьмутъ на себя роль освободителей греческаго имени; онъ указывалъ на чувствительность грековъ и предостерегалъ, что малѣйшее уклоненіе и обида могутъ все испортить. Фарнабазъ хотѣлъ энергичнаго нападенія на Спарту; онъ двинулся съ флотомъ къ берегамъ Пелопоннеса, произвелъ опустошенія, затѣмъ появился у Истма, чтобъ поощрить союзниковъ къ наступленію и снабдить ихъ денежными суммами. Но Кононъ спѣшилъ повернуть всю экспедицію на пользу родного города. Онъ, повидимому, обладалъ чисто-аѳинскимъ даромъ очаровывать иностранцевъ, на манеръ Алкивіада: по его совѣту, Фарнабазъ предоставилъ ему распоряжаться персидскимъ флотомъ для возобновленія господства аѳинянъ надъ островами. Кононъ убѣдилъ сатрапа, что теперь всего нужнѣе повредить Длинныя стѣны Аѳинъ; это будетъ наилучшимъ отмщеніемъ Спартѣ, потому что уничтожитъ плоды всѣхъ ея прежнихъ усилій, а въ то же время обяжетъ аѳинянъ персамъ. Фарнабазъ склонился на всѣ убѣжденія и уѣхалъ въ свою сатрапію. Кононъ немедленно приступилъ къ возстановленію знаменитыхъ Перикловыхъ укрѣпленій, соединявшихъ главный городъ съ Пирейской гаванью. Интересно, что и эта фортификаціонная работа не могла осуществиться безъ поддержки персидскаго золота; плотники и каменщики получили плату изъ субсидіи, оставленной Фарнабазомъ.
Борьба классовъ и коммунистическія ученія. Большое междоусобіе, разгорѣвшееся въ Греціи съ 395 года, было не только столкновеніемъ между главными общинами; въ немъ сильно сказалась соціальная борьба того времени. Если водвореніе олигархій въ 405—404 гг. было торжествомъ денежныхъ капиталистовъ, то, обратно, ихъ сверженіе въ Аѳинахъ (403 г.) и въ малоазійскихъ общинахъ (394 г.) не могло не сопровождаться реакціей пролетаріевъ, которые требовали кассаціи долговъ, раздѣла имущества и раздачъ изъ государственной казны. Реставраторамъ аѳинской демократіи, которые, какъ мы видѣли, были политиками необычайно искусными, удалось предотвратить соціальную революцію. Но, очевидно, осталось сильное броженіе въ массахъ; приходилось придумывать новыя мѣры для удовлетворенія матеріальныхъ требованій простонародья; въ числѣ ихъ была война противъ Спарты съ ея прежними выгодами для ѳетовъ. Повидимому, не только Аѳины, но также Ѳивы, Аргосъ и Коринѳъ бросились въ войну по тѣмъ же самымъ мотивамъ, т.-е. чтобы занять, отвлечь и удовлетворить свой домашній пролетаріатъ.
Въ Коринѳѣ соціальныя столкновенія своеобразно осложнились, благодаря стратегическому положенію города, получившемуся во время этой войны. Союзники выстроили длинную стѣну отъ Коринѳа къ заливамъ, чтобы загородить спартанцамъ проходъ черезъ Истмъ, и заняли позиціи къ сѣверу отъ стѣны, предоставляя южную большую часть коринѳской территоріи разорительнымъ набѣгамъ непріятеля. Хотя коринѳскимъ землевладѣльцамъ предложили перевести свой скотъ и движимость за оборонительную загородку, но ихъ убытки все же были столь чувствительны, что они стали склоняться къ миру со Спартой. Постепенно они заняли угрожающее положеніе, вооружились и нагнали панику на правившую въ Коринѳѣ плутократію, которая только что получила отъ персовъ субсидію. Правители рѣшили предупредить друзей Спарты, вооружили простолюдиновъ и впустили въ городъ аргивянъ. Въ Коринѳѣ произошла жестокая рѣзня зажиточныхъ людей; большая часть землевладѣльческой партіи успѣла, однако, бѣжать къ спартанцамъ. Въ результатѣ переворота коринѳская олигархія банкировъ оказалась въ зависимости отъ аргивянъ, которые такъ существенно ей помогли: пришлось возсоединить Коринѳъ съ Аргосомъ въ одну нераздѣльную общину, и даже, по увѣренію Ксенофонта, Коринѳъ потерялъ свое собственное [26].
Соціальная революція находила себѣ теоретическое оправданіе въ проповѣди коммунизма. Девяностые годы IV вѣка были временемъ развитія коммунистическихъ ученій: естественное право истолковывалось коммунистами въ смыслѣ общаго равенства людей (въ томъ числѣ рабовъ), равноправности женщинъ съ мужчинами и равнаго для всѣхъ права на богатства природы и на запасы капитала; въ обществѣ будущаго представляли себѣ уничтоженной не только частную собственность, но также семью, какъ источникъ эгоизма и опору накопленія, ведущаго въ неравенству; поэтому коммунисты настаивали на общности женъ и публичномъ воспитаніи дѣтей. Требованія послѣдняго рода явно примыкали къ быту пролетаріевъ, которымъ было не по средствамъ содержать семью: не даромъ они стоятъ въ программѣ киниковъ, философовъ, возвеличивавшихъ бѣдноту. Но коммунистическія ученія оказывали воздѣйствіе на очень широкіе круги: имъ отдаетъ дань высоко-аристократическій Платонъ. О степени ихъ популярности свидѣтельствуетъ комедія Аристофана «Женщины въ экклесіи» (Έκκλησιά ζουσαι), представленная въ 392 г.
Сюжетъ комедіи напоминаетъ Лисистрату, вышедшую за 20 лѣтъ до того. Опять рѣчь идетъ о спасеніи общества мудростью женщинъ, опять онѣ захватываютъ верховную власть, опять женщинѣ выпадаетъ возвышенная роль прочитать соціальную проповѣдь мужчинамъ. Только содержаніе рѣчей иное: героиня пьесы, Праксагора («проповѣдница дѣла»), развиваетъ коммунистическую теорію. Она обѣщаетъ аѳинянамъ соціальную реформу, въ силу которой исчезнетъ бѣдность и нищета, не будетъ больше обмана и завидованія чужому счастью, не будетъ злобной борьбы партій. «Не мѣшайте мнѣ развить мою рѣчь, пока вы не поймете весь планъ реформы въ цѣломъ. Какъ мнѣ кажется, все должно стать общимъ достояніемъ, и всякій долженъ быть въ правѣ имъ пользоваться. Прочь порядокъ, въ которомъ одинъ богатъ, другой нищій, одинъ владѣетъ обширными имѣніями, а у другого нѣтъ мѣста даже для могилы, у одного цѣлая армія рабовъ, а у другого нѣтъ ни одной услужающей души. Нѣтъ, пусть всѣ раздѣлятъ одинаковую участь, пусть всѣ живутъ настоящей общиной. Прежде всего я обращу въ общее достояніе поля, а затѣмъ деньги и остальные виды владѣнія. Изъ этой общей сокровищницы мы, женщины, будемъ кормить и одѣвать васъ, мужчинъ, мы будемъ управлять старательно и бережливо и во всемъ давать отчетъ». Обыватель, слушающій коммунистическую проповѣдь, возражаетъ Праксагорѣ: «Что вы сдѣлаете, если богачъ скроетъ отъ васъ золото и серебро, не дастъ его въ общую казну? Вѣдь и сейчасъ съ нихъ ничего не получишь!». Пропагандистка отвѣчаетъ: «Да, такъ было до реформъ; но съ проведеніемъ коммунизма, утаиваніе частныхъ средствъ станетъ невыгоднымъ. Вѣдь не будетъ бѣдныхъ, и никто изъ-за бѣдности не станетъ служить другому, у всѣхъ будетъ всего вдосталь». Праксагора учитъ дальше, что общность имущества приведетъ къ уничтоженію семьи, къ общности женъ. «Но какъ же тогда узнавать дѣтей своихъ?», спрашиваетъ обыватель. «Это и не нужно, — отвѣчаетъ пропагандистка. — Всѣ люди старшаго поколѣнія будутъ считаться отцами поколѣнія младшаго». Она предполагаетъ, что въ обществѣ будущаго между людьми одного возраста будетъ больше солидарности, чѣмъ теперь, когда они разъединены индивидуальными интересами своихъ узкихъ семейныхъ [27].
Можно спорить о томъ, сочувствовалъ ли Аристофанъ коммунизму. Мы хотѣли бы только обратить вниманіе на то, что новое соціальное ученіе — не случайный придатокъ пьесы, а ея центръ, ея самый жгучій пунктъ. Глумленія надъ коммунизмомъ у Аристофана, вообще склоннаго къ пародіямъ, не видно. Если во время распаленія жестокой внѣшней войны, Аристофанъ не боялся проповѣдовать миръ, то отчего не допустить, что и въ данномъ случаѣ, среди дикаго столкновенія классовъ, онъ надѣялся найти выходъ въ видѣ широкой мирной соціальной реформы. Но оставимъ даже въ сторонѣ вопросъ о симпатіяхъ Аристофана; остается несомнѣнный фактъ его великаго интереса къ соціальному вопросу и затѣмъ его важное свидѣтельство въ пользу того, что коммунизмъ болѣе всего захватывалъ женщинъ. Это обстоятельство не удивитъ насъ послѣ того, что мы знаемъ о паденіи индивидуальныхъ хозяйствъ, о разстройствѣ семейнаго быта, о необходимости для женщинъ искать самостоятельнаго заработка. Масса женщинъ очутилась теперь лицомъ къ лицу съ общественной жизнью, отъ которой онѣ были загорожены дѣятельностью мужчинъ и хозяйственной, и политической. Но имъ пришлось выступить въ моментъ тяжелаго общественнаго кризиса, среди разоренія и упадка энергіи, когда часть мужской интеллигенціи была захвачена разочарованіемъ и ударилась въ апатію, сонный аскетизмъ и тихое бродяжничество. Женщины, пришедшія на арену соціальной борьбы со свѣжими силами и неиспорченной фантазіей, скорѣе были способны отдаться идеалистической программѣ коммунизма и увѣровать въ ея спасительность.
Возрожденіе завоевательной политики Аѳинъ. Коммунисты явно располагали множествомъ сторонниковъ въ Аѳинахъ и сумѣли сильно возбудить демосъ. Въ виду ихъ успѣха правящимъ демагогамъ, принадлежавшимъ къ классамъ состоятельнымъ, приходилось искать все новыхъ и новыхъ средствъ противъ грозящей соціальной революціи. Въ то время, какъ въ Коринѳѣ, Аргосѣ и другихъ общинахъ то и дѣло вспыхивали кровавыя столкновенія, аѳинскіе политическіе вожди, поддерживая славу своего искусства, успѣвали провести государственный корабль среди бушующихъ соціальныхъ стихій. Въ самый годъ представленія комедіи Аристофана прошла реформа Агиррія, который ввель μισθὸς ὲκκλησιαττικὸς, т.-е. плату за посѣщеніе народнаго собранія, настоящее жалованіе пролетаріямъ[28]. Выдача пайковъ за участіе въ экклесіи показываетъ мѣру обѣднѣнія аѳинскаго демоса: ремесленнику, лавочнику, моряку, садоводу и пр. нельзя было отрываться даромъ отъ своихъ обычныхъ занятій даже для голосованій въ общихъ собраніяхъ; такъ плохи стали заработки. Въ свою очередь банкирамъ и коммерческимъ людямъ, державшимъ въ рукахъ фактически управленіе, эта выдача помогала сохранять демократическое приличіе и разставлять декораціи народнаго верховенства.
Возвращеніе къ бюджету раздачъ неизбѣжно влекло за собой необходимость возобновленія богатой казны, т.-е. энергичнаго веденія прежней внѣшней политики Аѳинъ. Въ это время въ Коринѳской войнѣ выдвинулся талантливый аѳинскій стратегъ Ификратъ, принадлежавшій къ молодому поколѣнію. Ификрату пришлось командовать пестрымъ составомъ наемниковъ, набранныхъ частью въ полудикихъ мѣстностяхъ западной Греціи. Они приходили съ луками и дротиками, безъ латъ, а для вооруженія ихъ гоплитами не хватало средствъ у нанимателей. Ификратъ, приспособляясь къ этой нуждѣ, создалъ военную реформу; онъ выработалъ изъ своихъ солдатъ особый строй пелтастовъ, далъ имъ небольшой круглый щитъ (πέλτη) вмѣсто стараго тяжелаго, легкую защитную обувь для быстрыхъ передвиженій и снабдилъ длинными копьями. Свою легкую инфантерію онъ пріучилъ къ дѣйствіямъ изъ засады и быстрымъ фланговымъ атакамъ, которыя приводили въ разстройство тяжеловѣсныхъ пелопоннесскихъ гоплитовъ.
Коринѳскіе эмигранты помогли спартанцамъ прорвать загражденіе на Истмѣ. Агесилай появился съ большимъ пелопоннесскимъ войскомъ, занялъ коринѳскую гавань Лехей у западнаго залива и готовился уже осадить Коринѳъ. Совершенно неожиданно Ификрату удалось окружить и уничтожить цѣлый отрядъ спартанскаго ополченія; Агесилай долженъ былъ отступить въ Пелопоннесъ. Побѣда Ификрата — повтореніе Сфактеріи въ болѣе обширныхъ размѣрахъ — произвела сильное впечатлѣніе во всей Греціи. Побѣдитель возымѣлъ широкіе планы: онъ собирался утвердиться на Истмѣ и сдѣлать Коринѳъ передовой позиціей расширенной аѳинской территоріи. Но въ Аѳинахъ съ этой политикой не были согласны, можетъ быть, не одобряли чрезмѣрной самостоятельности молодого командира: Ификрата смѣстили и отозвали домой. Спартанцы пришли въ отчаяніе отъ неудачъ: они рѣшили бросить гордый націоналистическій планъ завоеванія Азіи, предоставить мало-азійскихъ грековъ ихъ собственной участи и по-старому сблизиться съ персами. Съ цѣлью вести переговоры въ этомъ смыслѣ въ Азію былъ отправленъ Анталкидъ, оказавшійся чрезвычайно искуснымъ дипломатомъ. Союзники, Аѳины, Ѳивы, Аргосъ, Коринѳъ, послали въ свою очередь делегатовъ для того, чтобы парализовать спартанскую миссію; во главѣ посольства стоялъ неутомимый Кононъ.
Обѣ делегаціи встрѣтились у сатрапа Тирибаза, главнокомандующаго персидскихъ войскъ въ Малой Азіи. Ксенофонтъ драматизируетъ положеніе, влагая въ уста Анталкида рѣчь, которая дѣйствительно хорошо выражаетъ суть спартанской политики. «Я предлагаю отъ имени своей державы миръ, и притомъ въ формѣ, какой уже давно желаетъ великій царь. Лакедемоняне болѣе не будутъ оспаривать его притязаній на греческіе города Малой Азіи, на автономію же островныхъ и вообще всѣхъ остальныхъ греческихъ общинъ они согласны. А разъ таковы наши намѣренія, зачѣмъ же грекамъ возставать противъ насъ, зачѣмъ царю воевать съ нами и тратить деньги даромъ? Вѣдь въ свою очередь царю нечего опасаться войны ни со стороны аѳинянъ, разъ мы ихъ не станемъ поддерживать, ни съ нашей, разъ мы добьемся автономіи всѣхъ общинъ»[29]. Тирибазу очень понравилась рѣчь Анталкида, но она крайне непріятна была посламъ противной стороны. При объявленіи общей автономіи аѳинянамъ угрожала не только потеря вновь пріобрѣтенныхъ позицій на островахъ и въ проливахъ, но даже утрата Лемноса, Имброса и Скироса, которые были гарантированы миромъ 404 года; ѳиванцамъ грозилъ конецъ ихъ господства надъ городами Беотіи; Аргосъ долженъ былъ разойтись съ Коринѳомъ. Дѣйствительно, рѣчь Анталкида — нѣчто классическое: пользуясь идеально-греческимъ словечкомъ «автономія», онъ доводитъ это понятіе до крайности и превращаетъ его въ орудіе полнаго раздробленія Греціи и въ средство приниженія ея общинъ подъ команду Спарты. Персы въ свою очередь были въ восторгѣ отъ великолѣпной формулы, которая открывала имъ возможность свободно распоряжаться въ греческихъ отношеніяхъ. Ни аѳиняне, ни ѳиванцы не могли предложить имъ ничего подобнаго. Для персовъ поэтому не было выбора; кромѣ того, сказалось и традиціонное недовѣріе къ Аѳинамъ. Тирибазъ отложилъ отвѣтъ до рѣшенія великаго царя, а пока бросилъ Конона въ тюрьму, откуда герою аѳинскаго возрожденія не суждено было болѣе выйти.
При дворѣ великаго царя не рѣшались нѣкоторое время на сближеніе со Спартой. Но аѳиняне сами испортили свои отношенія съ персами; они стали поддерживать Эвагора кипрскаго въ его возстаніи противъ царя. Пользуясь тѣмъ, что въ Эгейскомъ морѣ не было значительнаго флота противника, аѳиняне впервые рѣшились на морскую экспедицію; во главѣ аѳинскихъ кораблей сталъ послѣдній боецъ великаго вѣка Аѳинъ, Ѳрасибулъ, который внесъ въ колоніальную войну всю энергію и разносторонность, заключенную въ его талантѣ. Ѳрасибулу, собственно говоря, было дано порученіе подать помощь демократіи Родоса, возставшей противъ Спарты; онъ повелъ, однако, экспедицію на свой рискъ въ совершенно другую сторону въ духѣ предпріятій Алкивіада, съ которымъ блистательно прошелъ кампанію 411—408 годовъ. Ѳрасибулъ двинулся вдоль береговъ Ѳракіи къ Геллеспонту и подчинилъ Аѳинамъ одну за другой всѣ станціи проѣзда черезъ проливы, острова Ѳасосъ и Самоѳракію, берега Херсонеса и, наконецъ, оба важные пункта у входа въ Босфоръ, Византію и Калхедонъ. Аѳинянамъ опять былъ обезпеченъ свободный провозъ хлѣба изъ Чернаго моря. Еще важнѣе было то, что Ѳрасибулъ возстановилъ въ Византіи аѳинскую таможню, взимавшую пошлину со всѣхъ товаровъ, которые проходили проливъ; такимъ образомъ, Аѳины опять получили источникъ доходовъ, составлявшій немалую долю ихъ бюджета въ эпоху Пелопоннесской войны. Ѳрасибулъ отправился дальше на югъ, привлекъ на сторону Аѳинъ о. Лесбосъ, города Клазомены и Галикарнассъ у побережья Малой Азіи: онъ какъ бы возстановлялъ вѣхи прежней аѳинской державы. Всюду онъ поддерживалъ демократическую партію, опрокидывалъ олигархіи, опиравшіеся на спартанскую помощь, и выгонялъ гармостовъ. Но приходилось также прибѣгать къ новымъ для аѳинянъ и довольно пестрымъ пріемамъ. На Лесбосѣ, чтобы имѣть поддержку крупнаго города Митилены, Ѳрасибулъ обѣщалъ митиленцамъ уничтоженіе автономіи другихъ городовъ — программа, прямо противоположная поведенію аѳинянъ въ эпоху ихъ старой άρχή. На Лесбосѣ, въ качествѣ противниковъ Спарты, Ѳрасибулъ засталъ множество эмигрантовъ изъ разныхъ общинъ Греціи; всѣмъ имъ онъ обѣщалъ возстановленіе въ правахъ на родинѣ.
Этотъ аѳинянинъ стараго закала старался воскресить прежнюю державу съ ея одностороннимъ господствомъ центральной общины, правящей безъ союзнаго конгресса, примѣняющей взносы союзниковъ на свои собственныя цѣли. Ѳрасибулъ производилъ всюду реквизицію денегъ, и только на эти средства существовала его эскадра. Вмѣстѣ съ возрожденіемъ широкихъ завоевательныхъ плановъ оживали бурные нравы аѳинской экклесіи. Попрежнему сталъ вспыхивать раздуваемый демагогами зловѣщій огонекъ зависти толпы къ счастливымъ и слишкомъ самостоятельнымъ стратегамъ: Ѳрасибула успѣли обвинить въ тиранническихъ замыслахъ, въ утайкѣ денегъ, и ему предстоялъ процессъ, когда при высадкѣ на берегу Памфиліи, куда онъ явился за деньгами, его убили. Кажется, обвиненіе противъ Ѳрасибула выдвинулъ демагогъ Агиррій, потому что, слѣдомъ за смертью знаменитаго стараго стратега, команду поручили именно ему. Сподвижники Ѳрасибула, Эргоклъ и Тимократъ, были вызваны домой на судъ и подверглись казни (389 г.). Аѳины не могли удержать завоеваннаго положенія; главная причина заключалась въ ничтожествѣ ихъ флота. Мало того, что не хватало средствъ для построенія кораблей; бѣда была въ томъ, что аѳиняне безвозвратно потеряли свое техническое превосходство на морѣ. Пелопоннесскіе моряки безнаказанно нападали теперь на берега Аттики и довели свою дерзость до того, что ворвались однажды въ Пирей.
Царскій миръ. Упорная война, тянувшаяся около 8 лѣтъ, не приносила рѣшенія. Выходъ былъ найденъ, наконецъ, благодаря дипломатическому искусству спартанцевъ. Авторъ мирныхъ предложеній 390 г., Анталкидъ, получилъ назначеніе быть навархомъ, но предпочелъ покинуть на время свой постъ для того, чтобы съѣздить въ Сузу ко двору великаго царя. Онъ привезъ оттуда миръ, вполнѣ согласный съ программой, которая была представлена въ свое время Тирибазу: малоазійскіе города отходятъ къ персамъ, Спарта сохраняетъ всѣ свои владѣнія и права на господство въ Греціи, противники должны разоружиться по принципу автономіи. Анталкидъ достигъ очень важнаго результата, получивши поддержку персидскаго царя, но предстояло не менѣе крупное дѣло заставить Аѳины принять миръ. Спартѣ помогъ новый дипломатическій успѣхъ: она заручилась содѣйствіемъ давнишняго врага Аѳинъ, Діонисія Сиракузскаго, у котораго именно теперь развязались руки съ окончаніемъ борьбы противъ Карѳагена. Діонисій прислалъ эскадру въ 20 кораблей, присоединившуюся въ Геллеспонтѣ къ пелопоннесцамъ. Съ этими силами Анталкидъ загородилъ аѳинскому флоту выходъ въ Эгейское море и отрѣзалъ сообщеніе съ Аѳинами. Получилось положеніе, похожее отчасти на 405 г., когда Лисандръ, завладѣвъ проливами, задержалъ подвозъ хлѣба и угрожалъ Аѳинамъ голодовкой. Слабый флотъ аѳинянъ не могъ и думать о прорывѣ: оставалось принять мирныя предложенія тѣмъ болѣе, что на этотъ разъ они не грозили полнымъ разгромомъ Аѳинъ: Спарта сама не хотѣла доводить противника до крайности.
Миръ, заключенный въ 387 г. (или 386 г.), извѣстенъ въ исторіи, какъ Анталкидовъ, по имени своего иниціатора. Но его офиціальное названіе, подъ которымъ онъ и слылъ у современниковъ — ή βασιλέως εὶρήνη, царскій миръ. Это необычное названіе выдѣляетъ ярко новый фактъ въ исторіи Греціи, именно властное вмѣшательство восточнаго самодержца, который пользуется равновѣсіемъ ослабленныхъ воюющихъ сторонъ и выступаетъ не только посредникомъ, но прямо рѣшающей, предписывающей инстанціей.
Мирный трактатъ имѣлъ видъ договора царя съ греками и гласилъ слѣдующее: «Царь Артаксерксъ считаетъ справедливымъ, чтобы города азіатскаго берега остались за нимъ, а изъ острововъ Клазомены и Кипръ; другіе же греческіе города, малые и большіе, должны получить автономію, кромѣ Лемноса, Имброса и Скироса, остающихся, согласно старинному порядку, за Аѳинами. Всѣ тѣ, кто не примутъ этого мира, будутъ имѣть дѣло со мною: я буду съ ними воевать, опираясь на помощь добровольныхъ союзниковъ, на сухомъ пути, на морѣ, посредствомъ флота и денежныхъ субсидій»[30].
Прежде всего замѣчателенъ тонъ этого офиціальнаго документа. Такъ еще не говорилъ съ греками персидскій владыка съ тѣхъ поръ, какъ устами Ксеркса персы требовали отъ нихъ земли и воды. Въ сравненіи съ договорами 412 и 411 года, заключавшими важныя уступки царю, трактатъ 387 г. рѣзко выдѣляется въ худшую для грековъ сторону. И тогда царю отдавались азіатскія греческія общины, но въ томъ случаѣ спартанцы и царь договаривались, калъ равныя силы; теперь царь выступалъ съ одностороннимъ рѣшеніемъ, одинаково обиднымъ для всѣхъ грековъ, спартанцевъ такъ же, какъ и остальныхъ. Окончательная потери большой греческой территоріи была неминуемымъ результатомъ положенія вещей, которое такъ драматично выразилось въ самомъ текстѣ договора. Только крупная объединенная сила большой части греческихъ общинъ могла оспаривать у персидской державы обладаніе моремъ н всѣми окружающими море берегами; такой силы не имѣли въ 387 г. ни Спарта, ни ея противники.
Царскій миръ представляетъ не только побѣду персидской политики, онъ также, хотя косвенно, но очень существенно возстановляетъ перевѣсъ Спарты въ Греціи, именно объявленіемъ автономіи. Реально говоря, оно означало расторженіе всѣхъ объединеній: прежде всего возстановленной морской державы Аѳинъ, затѣмъ объединенной Беотіи подъ главенствомъ Ѳивъ, наконецъ, соединенія Коринѳа и Аргоса. Безсильные сами объединить грековъ и держать ихъ силой оружія подъ своимъ началомъ, спартанцы хотѣли, по крайней мѣрѣ, имѣть передъ собой раздробленныхъ, распыленныхъ противниковъ, чтобы справиться съ ними поодиночкѣ. Расторженіе связи между Коринѳомъ и Аргосомъ открывало имъ свободный путь черезъ Истмъ; уничтоженіе верховенства Ѳивъ надъ Беотіей обезпечивало имъ вліяніе въ Средней Греціи; наконецъ, разрушеніе морскихъ и колоніальныхъ опоръ Аѳинъ освобождало Спарту отъ опасности блокады Пелопоннеса; оно дѣлало Эгейское море нейтральнымъ. Только съ Аѳинами, которыя успѣли оправиться послѣ кризиса 404 г., Спарта должна была считаться; отсюда уступка острововъ сѣверной части Эгейскаго моря, составлявшихъ защитныя станціи аѳинской торговли съ Черноморьемъ, — уступка тѣмъ болѣе возможная, что коммерческій расцвѣтъ Аѳинъ безъ военнаго флота былъ не опасенъ для Спарты.
Торжество Спарты надъ раздробленной Греціей. Спартанское правительство поспѣшило выместить свой гнѣвъ на невѣрныхъ или подозрительныхъ союзникахъ. Оно произвело цѣлый рядъ расправь въ духѣ раздробленія объединенныхъ общинъ; эти расправы были въ то же время торжествомъ реакціонныхъ олигархическихъ партій надъ демократами.
Въ Беотіи спартанцы усердно содѣйствовали кучкамъ денежныхъ людей забрать власть въ свои руки, въ случаѣ нужды отправляя на помощь своихъ гармостовъ и гарнизоны. Такъ, они водворили господство олигархическихъ клубовъ въ Ѳеспіяхъ и Орхоменѣ. Относительно Ѳивъ спартанцы рѣшили выждать болѣе удобнаго момента; пока они ограничились возобновленіемъ разрушенныхъ стѣнъ Платей, стараго соперника ѳиванцевъ. Возрожденныя Платеи призваны были играть въ отношеніи Аѳинъ роль, не похожую на прежнюю: городъ образовалъ передовой постъ спартанцевъ въ Средней Греціи, вбитый клиномъ между Ѳивами и Аѳинами, чтобы мѣшать ихъ соединенію.
Особенно характеренъ разгромъ Мантинеи въ Аркадіи. Въ свое время, пользуясь затрудненіями Спарты, демократы маленькаго горнаго кантона произвели синойкизмъ нѣсколькихъ деревень и обвели свой новый городъ Мантинею крѣпкой стѣной. Спартанцы потребовали теперь срытія укрѣпленій и, получивши отказъ, приступили къ осадѣ; скоро Мантинея вынуждена была сдаться, и тогда произошло дѣйствіе, обратное синойкизму, діойкизмъ, т.-е. разселеніе по деревнямъ. Ксенофонтъ, враждебный демократамъ, разсказываетъ объ этомъ такъ: «разъѣхалась (διῳκίθη) Мантинея на четыре части, какъ въ старину жили. Въ первую минуту мантинейцы едва могли перенести мысль, что придется ломать дома и опять строить новые. Но потомъ они утѣшились: вѣдь теперь, вернувшись въ деревни, они были ближе къ своимъ имѣніямъ, а вмѣстѣ съ тѣмъ они отдѣлались отъ несносныхъ демагоговъ и ввели у себя аристократическій порядокъ»[31]. Ясно, въ чемъ тутъ дѣло и какимъ мантинейцамъ доставилъ удовольствіе діойкизмъ. Землевладѣльцы, напуганные организаціей демоса въ городѣ, т.-е. купцовъ, ремесленниковъ и рабочихъ, рѣшили отказаться отъ выгодъ большого рынка, стать подъ протекторатъ сосѣдняго государства и пожертвовать независимостью, только бы спасти свои имѣнія; и они разрушили свой политическій бытъ. Интересна еще одна подробность мантинейскаго разгрома, передаваемая Ксенофонтомъ. Сдавшіеся Спартѣ демократы боялись, что побѣдители выдадутъ ихъ олигархической партіи, которая немедленно подвергнетъ ихъ казни. Они встрѣтили покровительство въ лицѣ изгнаннаго царя Павсанія, проживавшаго вблизи, и получили позволеніе выйти изъ города; въ числѣ 60 они прошли сквозь строй спартанскихъ солдатъ, которые, говоритъ Ксенофонтъ, удержались отъ всякаго выраженія злобы, но совсѣмъ не такъ повели себя «лучшіе граждане» Мантинеи; такимъ образомъ внѣшніе враги охранили эмигрантовъ отъ ихъ собственныхъ согражданъ, распаленныхъ партійной ненавистью.
Самой крупной экзекуціей со стороны спартанцевъ былъ ихъ походъ на дальній сѣверъ для раздробленія большого Халкидскаго союза. Начало объединенія халкидянъ относится ко времени экспедиціи Брасида, когда дѣло шло объ освобожденіи городовъ полуострова отъ Аѳинъ; одновременно имѣлось въ виду обезпечить себя со стороны македонскихъ царей, подбиравшихся къ берегу моря. Объединеніе состояло въ томъ, что отдѣльные города отказывались отъ финансовой самостоятельности, отъ чекана монеты и т. п. и допускали свободу заключенія браковъ и передачи имущества между гражданами разныхъ общинъ. Главнымъ городомъ сталъ Олинѳъ, который очень выросъ въ качествѣ складочнаго пункта, порта и правительственнаго центра; сюда перебралась, вѣроятно, часть жителей другихъ городовъ, примкнувшихъ къ союзу. Халкидское объединеніе носило названіе κοινόν, что можетъ быть передано средневѣковымъ commune. Въ 383 году въ Спартѣ появились делегаты двухъ халкидскихъ общинъ, Аполлоніи и Аканѳа, не присоединившихся къ союзу, и принесли жалобу на Олинѳъ. Большая объединенная община грозитъ, по ихъ словамъ, всѣмъ: Олинѳъ притянулъ къ себѣ даже Пеллу, ближній городъ Македоніи; царь македонскій Аминта боится за участь своихъ владѣній; когда объединенные халкидяне овладѣютъ Потидеей, въ ихъ рукахъ будетъ весь большой полуостровъ; они создадутъ флотъ, качнуть добывать золото изъ ѳракійскихъ рудниковъ и составятъ себѣ силу изъ ѳракійскихъ наемниковъ; если Спарта не допускаетъ объединенія Беотіи, то неужели оца потерпитъ образованіе на сѣверѣ несравненно болѣе крупной державы.
Спарта очень охотно согласилась на разгромъ Олинѳа. Для организаціи дальняго похода она перешла на денежное хозяйство: союзники обязались доставить вмѣсто ополченцевъ по статеру (или двѣ драхмы) въ день на человѣка; это составило недурное жалованье для уплаты наемникамъ; безъ сомнѣнія, не малая доля осталась въ рукахъ правящей плутократіи. Пелопоннесскій отрядъ направился черезъ Среднюю Грецію, Ѳессалію и Македонію къ Халкидикѣ. Олинѳская война затянулась на три года. Спартѣ пришлось посылать одну за другой нѣсколько экзекуціонныхъ армій. Сосѣдніе варвары, ѳракійцы и македоняне, усердно помогали дѣлу разрушенія большой греческой коммуны. Наконецъ, стѣсненный превосходными силами, Олинѳъ сдался; разъединенныя халкидскія общины вынуждены были вступить въ пелопоннесскій союзъ. Отъ приниженія Олинѳа выиграла больше всего Македонія: расположенные на македонскомъ берегу греческіе города лишились охраны великой халкидской общины и легко достались варварскому царю.
Во время олинѳскихъ походовъ на долю Спарты выпалъ еще одинъ успѣхъ. Начальникъ второго отряда, направлявшагося на сѣверъ, Фебидъ, проходя по Беотіи, задержался у Ѳивъ и, по соглашенію съ ѳиванскими олигархами, привелъ въ исполненіе давнишній планъ своего правительства. Въ это время высшія должности полемарховъ въ Ѳивахъ занимали Исменій и Леонтіадъ, представители двухъ враждующихъ партій. Леонтіадъ отправился къ Фебиду и предложилъ ему занять цитадель Ѳивъ, Кадмею, въ то время, какъ все мужское населеніе будетъ отвлечено праздничной процессіей. Когда спартанцы вступили въ замокъ, Леонтіадъ созвалъ собраніе совѣта и отдалъ приказъ арестовать Исменія; сторонники послѣдняго, захваченные врасплохъ, бѣжали изъ города въ числѣ 300 человѣкъ. Въ Спартѣ переворотъ, устроенный Фебидомъ, вызвалъ одобреніе; правительство лицемѣрно приговорило командира за самоволіе къ денежному штрафу, но и не подумало взыскивать денегъ, а главное — оставило его распоряжаться въ Ѳивахъ. Къ одной политической лжи Спарта прибавила еще другую. Надо было во что бы то ни стало отдѣлаться отъ Исменія. Составили какъ бы междуобщинный судъ изъ трехъ спартанцевъ и нѣсколькихъ союзниковъ: Исменія обвинили въ томъ, что онъ сочувствовалъ варварамъ, поддерживалъ ихъ ко вреду грековъ, заключилъ тѣсный союзъ съ великимъ царемъ, бралъ у послѣдняго деньги и вообще виноватъ во всѣхъ смутахъ, раздирающихъ Грецію. Любопытно, что спартанцы приписали всѣ свои дѣла, увѣнчанныя миссіей Анталкида, беззащитному политическому противнику, попавшему въ ихъ руки; при этомъ они не постыдились принять націоналистическую позу и очернить „его словечкомъ βαρβαρίζειν[32], т.-е. обвинить въ «сочувствіи варварамъ»; этотъ терминъ остался единственнымъ воспоминаніемъ отъ эпохи возрожденія общегреческой патріотической программы 399 года, и въ партійныхъ спорахъ его продолжали перебрасывать другъ другу въ качествѣ ходячаго упрека. Исменій былъ казненъ, и въ Ѳивахъ водворилась олигархія, по греческому выраженію δυναστεία.
Монархическое объединеніе на окраинѣ греческаго міра. Въ то время, какъ метрополія дошла до послѣдней степени раздробленности, одна изъ большихъ колоніальныхъ областей, Сицилія, напротивъ, успѣла объединиться. По поводу этого объединенія, и особенно въ связи съ послѣдующей объединительной ролью Македоніи, въ наукѣ XIX вѣка очень много говорилось о политической неспособности грековъ, о слабости націоналистической идеи въ республикахъ, о важности монархическаго начала для консолидаціи народа и т. п. Новѣйшіе монархисты, въ особенности въ классической странѣ преклоненія передъ самодержавіемъ, въ Германіи, находили въ событіяхъ IV вѣка наглядные уроки въ пользу своей политической программы. Собственно спорить противъ того, что упорная привязанность грековъ къ автономіи мѣшала объединенію, и далѣе, что объединеніе удалось монархамъ, не приходится, но вѣдь положенія эти недалеки отъ простой тавтологіи; они ничего не объясняютъ. Все дѣло въ томъ, чтобъ понять, отчего въ извѣстныхъ условіяхъ автономія держалась дольше, въ другихъ скорѣе пала; затѣмъ уяснить, какія обстоятельства вели къ образованію монархіи, и, наконецъ, опредѣлить, какая была реальная цѣна всѣмъ этимъ объединеніямъ и бюрократизаціямъ бывшихъ греческихъ республикъ. Событія, развернувшіяся на западной окраинѣ греческаго міра, даютъ очень ясный и обстоятельный отвѣтъ на наши вопросы.
Въ 415—413 гг. во время борьбы между Аѳинами и Сиракузами рѣзко обнаружилась разъединенность сицилійскихъ грековъ. Хотя было совершенно ясно, что въ случаѣ успѣха подъ Сиракузами аѳиняне предпримутъ завоеваніе всего острова, однако даже дорійскіе единоплеменники Сиракузъ, большіе города южнаго побережья, Селинунтъ, Акрагантъ, Гела, Камарина, не поддержали крупнѣйшей общины Сициліи во время опаснаго кризиса, который она переживала. Сиракузы отбили аѳинянъ почти исключительно своими силами и скорѣе при нѣкоторомъ содѣйствіи европейскихъ грековъ, чѣмъ ближнихъ островитянъ. Еще поразительнѣе было разъединеніе интересовъ въ средѣ сицилійскихъ грековъ, когда слѣдомъ за аѳинской опасностью надъ Сициліей разразился кризисъ несравненно болѣе тяжелый — нашествіе карѳагенскихъ наемныхъ войскъ.
Колоніальная политика Карѳагена. Хотя исторія Карѳагена не входить въ нашу задачу, но нѣсколько словъ о завоевательномъ движеніи большой финикійской республики необходимо сказать. Карѳагенское правительство, по существу синдикатъ крупныхъ торговцевъ, вообще вело войны неохотно. Оно старалось главнымъ образомъ вовлекать въ обмѣнъ все новыя и новыя страны западной части Средиземнаго моря. Въ торговый кругъ Карѳагена постепенно вошли побережья Африки, нумидійское и мавританское, южная часть Пиренейскаго полуострова, берегъ Италіи, обращенный къ Тирренскому морю и острова, Балеары, Корсика, Сардинія и западный край Сициліи. Только въ южной части Италіи и на Сициліи карѳагеняне встрѣтились съ греками. Вопросы собственно коммерческіе, кажется, не могли бы здѣсь повести къ непримиримымъ столкновеніямъ. Съ греческими общинами африканскіе финикійцы обмѣнивались не безъ выгоды. Напр., Акрагантъ, большой городъ, размѣрами превосходившій Аѳины, вывозилъ въ Карѳагенъ хлѣбъ, оливковое масло, вино, получая взамѣнъ золото и слоновую кость изъ Африки.
Воинственныя выступленія Карѳагена являются скорѣе косвеннымъ непроизвольнымъ результатомъ мирной политики торговаго капитала. Дѣло въ томъ, что, забираясь въ глубь некультурныхъ странъ, выискивая ихъ богатства, карѳагеняне поднимали жадность въ средѣ полудикихъ племенъ, жившихъ до тѣхъ поръ сонной пассивной жизнью вблизи своихъ непочатыхъ сокровищъ; благодаря обмѣну съ пріѣзжими туземцы научились цѣнить золото и серебро; около рудниковъ, къ усиленной эксплоатаціи которыхъ понуждали чужіе коммерсанты, поднялась настоящая горячка. Мѣстами разрозненныя племена соединялись въ воинственныя группы, чтобъ вытѣснить иностранныхъ эксплоататоровъ и взять предпріятія, затѣянныя ими, въ свои руки; съ другой стороны, возникали дружины удальцовъ, готовыя двинуться по путямъ, открытымъ чужими предпринимателями, но въ обратномъ направленіи, и мечтавшіе добраться до сказочнаго хранилища богатствъ, собранныхъ ими. Искусные и энергичные купцы подняли легіонъ воинственныхъ духовъ, съ которыми они не знали, какъ и справиться. Исходъ былъ одинъ: примѣнять взбудораженныхъ воителей на службѣ своихъ интересовъ гдѣ-нибудь вдали оть родины; отсюда у Карѳагена массы наемниковъ, ливійцевъ, нумидійцевъ, мавровъ изъ Африки, иберовъ съ Пиренейскаго полуострова, кельтовъ изъ пріальпійскихъ странъ и кампанцевъ изъ южной Италіи. Лучшими ихъ организаторами и вождями становились намѣстники карѳагенскихъ колоній, приходившіе въ столкновеніе съ воинственными туземцами. Купеческая республика крайне нуждалась въ ихъ услугахъ; они являлись посредниками въ наймѣ и обученіи колоніальныхъ солдатъ; черезъ ихъ посредство Карѳагенъ откупался отъ безпокойныхъ дружинъ, съ другой стороны, бывшему командиру, который въ колоніи пользовался неограниченнымъ вліяніемъ, потомъ не сидѣлось дома. Отсюда предпріимчивость Ганнибаловъ, Гамилькаровъ и Масоновъ карѳагенской исторіи, которые большею частью начинали новыя колоніальныя войны на свой страхъ и рискъ, какъ свое частное дѣло, и заставляли торговую республику лишь поневолѣ втягиваться въ свои крупныя авантюры: они покоряли большія территоріи, а для этой цѣли водили кельтовъ и мавровъ въ Испанію, иберовъ и кампанцевъ — въ Сицилію и т. п.
Эти предпріятія карѳагенскихъ конкистадоровъ составляютъ войны особаго типа. Полудикія племена приносили свое оружіе и свои способы боя; вожди должны были примѣняться къ навязаннымъ имъ пестрымъ пріемамъ тактики, но, съ другой стороны, они сами извлекали для себя много новаго въ смыслѣ военной техники: создалась африканско-финикійская школа, выставившая за два столѣтія рядъ талантливыхъ вождей. Разноплеменными массами наемниковъ было трудно орудовать; они, правда, готовы были идти куда угодно, не такъ, какъ ополченцы, только и глядѣвшіе назадъ домой, но зато требовали скораго и громаднаго вознагражденія: командиръ долженъ былъ предоставлять имъ страну и особенно города на полное разграбленіе. Онъ не могъ долго задерживать жадныхъ наемниковъ на осадахъ: отсюда изобрѣтеніе крупныхъ для того времени стѣнобитныхъ орудій, большихъ подвижныхъ башенъ, подкатываемыхъ къ стѣнамъ города; отсюда пріемы отчаянныхъ штурмовъ, въ которыхъ для достиженія конечной цѣли жертвовали массой солдатъ и которые еще болѣе ожесточали и безъ того грубыхъ и безжалостныхъ наемниковъ; послѣ взятія города приступомъ къ грабежу жителей присоединялась страшная рѣзня. По своей жестокости, по вызванной ими паникѣ карѳагенскія войны далеко оставляютъ за собой все то, что сицилійцы испытали до тѣхъ поръ въ столкновеніяхъ между собой и съ другими греками, включая и большое нападеніе аѳинянъ въ 415 году.
Соціальныя условія паденія сицилійскихъ общинъ. Завоеваніе Сициліи облегчалось своеобразными общественными порядками, которые установились ко времени появленія карѳагенянъ. Въ отношеніи иныхъ греческихъ общинъ, напр., тѣхъ, которыя лежали на южномъ берегу, мы ничего не слышимъ ни о сопротивленіи сельскихъ жителей, ни даже о ихъ бѣгствѣ въ города наподобіе перемѣщенія деревенской Аттики за стѣны Аѳинъ и Пирея въ 431 г. Можно думать, что Селинунтъ и Акрагантъ и не имѣли значительной сельской территоріи; что же касается многочисленнаго городского населенія этихъ торговыхъ республикъ, то оно не отличалось воинственностью. Нѣсколько иначе обстояло дѣло съ общинами юго-востока, Гелой, Камариной и особенно Сиракузами. Здѣсь сельскія территоріи были болѣе значительны и населеніе деревенское сильнѣе количествомъ; но по ихъ областямъ прошелъ кризисъ, невыгодный для военной защиты края. По причинамъ, которыя намъ не вполнѣ ясны, можетъ быть, вслѣдствіе развитія городского капитала, геоморы, мелкіе и средніе землевладѣльцы, частью были вытѣснены съ земли; новые владѣльцы стягиваютъ небольшіе участки въ немногія крупныя имѣнія, для обработки которыхъ начинаютъ ввозить рабовъ.
Собственно говоря, ни одинъ изъ современныхъ писателей не далъ прямого изображенія въ этомъ смыслѣ. Но есть косвенныя указанія на такой аграрный переворотъ. Прежде всего можно замѣтить, что вскорѣ послѣ нашествія карѳагенянъ, въ эпоху тиранніи Діонисія, крупное землевладѣніе занимаетъ очень видное мѣсто въ соціальномъ строѣ Сициліи. Спрашивается, когда же именно подобный порядокъ сложился? Еще въ 20-хъ годахъ V вѣка демократическая партія Леонтинъ, сосѣднихъ съ Сиракузами, требовала общаго раздѣла земель; такимъ передѣломъ могли интересоваться только незадолго до того изгнанные съ земли мелкіе владѣльцы, которые хотѣли возвратить свои прежніе участки. Значитъ, латифундіи стали возникать именно въ концѣ V вѣка. Съ другой стороны, въ литературѣ IV вѣка есть очень отчетливая картина земельныхъ порядковъ, которая, будучи явно списана съ какой-то дѣйствительности, не имѣетъ, однако, подходящаго оригинала въ европейской Греціи; мы помнимъ изображеніе старинной Аттики у Аристотеля и отмѣтили ея неумѣстность въ исторической связи, представленной авторомъ (гл. IV). Откуда взялъ писатель IV вѣка обширныя имѣнія, жалкихъ сельскихъ рабочихъ, ожесточенныхъ своимъ положеніемъ, соединяющихся въ революціонныя организаціи и требующихъ передѣла земель? Почти нѣтъ сомнѣнія, что онъ описывалъ соціальную исторію Сициліи.
Если наша догадка правильна, то получается еще важное объясненіе быстрыхъ успѣховъ карѳагенскаго завоеванія. Въ сицилійскихъ общинахъ было мало матеріала для гражданскихъ ополченій; здѣсь не имѣлось тѣхъ массъ гоплитовъ, которые составляли главный воинственный элементъ и самый надежный оплотъ общинъ европейской Греціи; что же касается массы обезземеленныхъ, то они и въ военно-техническомъ, и въ политическомъ смыслѣ едва ли могли считаться хорошими патріотами.
Гибель сицилійскихъ городовъ и приливъ населенія въ Сиракузы. Нашествіе карѳагенянъ на сицилійскихъ грековъ началось черезъ три года послѣ катастрофы аѳинянъ подъ Сиракузами. Съ большими сухопутными силами, поддерживаемый военнымъ и транспортнымъ флотомъ, двинулся Ганнибалъ изъ карѳагенскихъ владѣній западной окраины острова и напалъ на Селинунтъ, въ свою очередь крайній къ западу греческій городъ южнаго побережья. Греки оказались совершенно не готовы къ этому стремительному нападенію; вооруженіе Селинунта было слабо, подкрѣпленіе изъ Сиракузъ не успѣло къ нему подойти. Несмотря на отчаянную защиту селинунтцевъ, стѣны города пали подъ натискомъ еще неслыханнаго африканскаго штурма. Гибель Селинунта показала грекамъ, что такое эти новые завоеватели: часть населенія была вырѣзана, другая — продана въ рабство, городъ жестоко разграбленъ и обращенъ въ развалины. Лишь немногимъ семьямъ удалось бѣжать и найти пристанище въ Акрагантѣ, ближайшемъ къ Селинунту большомъ городѣ южнаго побережья (409 г.). Несмотря на это испытаніе, сицилійскіе греки не спѣшили съ организаціей защиты. Причины отчасти заключались въ невоинственности общинъ, напр., богатаго Акраганта, отчасти въ соперничествѣ и взаимномъ недовѣріи городовъ; всѣ они обращались за помощью къ Сиракузамъ, какъ самой крупной общинѣ, но въ то же время всѣ боялись ея гегемоніи и не соглашались стать подъ ея начало. Въ Сиракузахъ сказывалась, можетъ быть, и старая безпечность, которая принесла столько вреда при столкновеніи съ Аѳинами; тамъ долго не хотѣли понять, что карѳагеняне надвигаются неудержимо и что съ паденіемъ сицилійскихъ городовъ, ближнихъ на очереди, изолированныя Сиракузы не въ силахъ будутъ держаться.
Второе нападеніе Ганнибала послѣдовало на Гимеру, городъ сѣвернаго побережья Сициліи, единственную крупную колонію грековъ въ этой части острова. Къ Гиморѣ во̀-время подошелъ отрядъ сиракузянъ, предназначенный въ свое время для Селинунта, и подъѣхалъ флотъ, только что освободившійся въ восточной греческой войнѣ, гдѣ онъ оперировалъ противъ аѳинянъ. Однако сиракузскій командиръ Діоклъ, подъ давленіемъ какой-то паники, отказался отъ сопротивленія Ганнибалу и предложилъ жителямъ Гимеры покинуть свой городъ и переѣхать на его корабляхъ въ Сиракузы. Часть населенія Гимеры успѣла бѣжать, городъ на другой же день былъ взятъ штурмомъ, и карѳагенскій вождь повлекъ массу плѣнниковъ, до 3.000, къ тому мѣсту, гдѣ за 70 лѣтъ назадъ палъ его дѣдъ Гамилькаръ (въ сраженіи при Гимерѣ 480 г. противъ Гелона сиракузскаго); всѣ они подвергнуты были жестокимъ истязаніямъ и смертной казни.
Въ 406 году Ганнибалъ началъ новую сицилійскую кампанію, на этотъ разъ направленную на Акрагантъ. Городъ былъ хорошо укрѣпленъ, снабженъ обильнымъ провіантомъ и, благодаря этому, могъ выдержать осаду въ теченіе нѣсколькихъ мѣсяцевъ. Но внезапно его пришлые защитники, между ними кампанскіе наемники (кампанцы были и въ карѳагенскомъ лагерѣ), недовольные вознагражденіемъ, рѣшили уйти. Тогда акрагантинцы немедленно покинули защиту стѣнъ и рѣшили всѣмъ городомъ уѣхать на корабляхъ въ Сиракузы. Карѳагеняне захватили въ Акрагантѣ громадную добычу и двинулись вдоль берега дальше на востокъ. Подъ Гелой и Камариной повторились тѣ же явленія, что видѣлъ Акрагантъ. Вспомогательныя войска, въ томъ числѣ сиракузяне, бились неохотно, населеніе, опасаясь судьбы Селинунта и Гимеры, покинуло стѣны родного города, отдавъ его на произволъ судьбы, и перебралось на корабляхъ съ имуществомъ, какое можно было захватить, въ восточную часть острова, которая казалась безопасной отъ карѳагенскаго нашествія. Греческая колонизація въ большей части Сициліи была въ буквальномъ смыслѣ слова стерта съ лица земли.
Бѣгущее населеніе приливало къ Сиракузамъ, частью поселялось на сельской территоріи большой общины и внутри стѣнъ города; частью бѣженцевъ водворили въ области Леонтинъ, города, капитулировавшаго передъ Сиракузами. Происходилъ принудительный синойкизмъ въ громадныхъ размѣрахъ, очень выгодный для главнаго города. Въ пользу Сиракузъ постарался внѣшній врагъ, уничтожившій автономію другихъ греческихъ городовъ. Война обезличила и разсыпала гражданство уничтоженныхъ общинъ, лишила ихъ корпоративной цѣлости и погнала ихъ населеніе въ видѣ разрыхленнаго матеріала къ одному центру; масса бѣжавшихъ естественно попала въ худшее соціальное положеніе, напр., многіе были вынуждены идти въ сельскіе рабочіе на чужой владѣльческой землѣ. Сиракузы выиграли всячески: городъ освободился отъ соперниковъ въ торговлѣ, получилъ въ свое распоряженіе новыя платежныя и военныя силы; въ его области собралась половина населенія Сициліи.
Но въ неожиданномъ объединеніи были также свои опасности. Явленія, созданныя войной, отразились и на внутреннемъ бытѣ централизующей общины. Приращеніе, полученное Сиракузами, было весьма своеобразно: городъ расширился, правда, но не отъ того, что выслалъ новыхъ колонистовъ или ввелъ въ свой составъ новыя земельныя пріобрѣтенія и новыя владѣльческія группы. Территорія осталась та же, но прибыли во множествѣ разоренные, сдвинутые съ земли, лишенные привычныхъ занятій люди; увеличились различные бродячіе элементы. Въ поискахъ заработка и приложенія своихъ силъ часть ихъ, по крайней мѣрѣ, готова была броситься въ военный промыселъ, разъ уже вообще война сбила ихъ съ мѣста, лишила осѣдлости и профессіи. Въ Сиракузахъ получился новый огромный матеріалъ для наемничества. Въ свою очередь безъ примѣненія наемниковъ въ крупныхъ размѣрахъ нельзя было обойтись. Въ войнѣ съ Карѳагеномъ, которая все разрасталась на островѣ, приближаясь вмѣстѣ съ тѣмъ къ Сиракузамъ, не хватило бы однѣхъ силъ гражданскаго ополченія, набиравшагося изъ стараго народнаго состава; съ другой стороны, некуда было дѣвать и нечѣмъ занять многочисленныя пришлыя неосѣвшія группы новаго населенія.
Въ то же время наемники получили въ Сициліи такой перевѣсъ надъ гражданствомъ, какъ нигдѣ. Въ метрополіи группы эмигрантовъ, разоренныхъ бродячихъ людей, никогда не скоплялись въ такомъ количествѣ, чтобъ поставить въ тѣнь и отодвинуть гражданство. Кромѣ того, въ Сициліи преобладаніе военныхъ элементовъ надъ гражданскими получило еще новую окраску. Необходимость вести войну противъ Карѳагена въ очень крупныхъ, небывалыхъ до того, размѣрахъ заставила брать на службу, кромѣ грековъ, много постороннихъ, горцевъ внутренней Сициліи (сикановъ и сикеліотовъ), италиковъ (особенно кампанцевъ) и даже переманивать къ себѣ карѳагенскихъ наемниковъ (напр., иберовъ). Чѣмъ пестрѣе и разнообразнѣе становился ихъ составъ, тѣмъ болѣе они удалялись отъ интересовъ гражданства. Въ общинѣ накоплялся грозный матеріалъ для соціально-политическаго переворота. Программа его получалась также весьма опредѣленная: захватъ городской казны и раздѣлъ земель; послѣдній пунктъ быль особенно понятенъ той части наемниковъ, которые въ свою очередь образовались изъ согнанныхъ съ земли геоморовъ. Появленіе крупныхъ военныхъ силъ, грозившихъ соціальной революціей, выдвинуло на первое мѣсто въ политикѣ командировъ, и тому изъ нихъ, кто сумѣлъ наилучше организовать громаду наемниковъ, открылась возможность захватить верховную власть и прикончить республику. Начиная съ 406 года всѣ эти явленія съ классической отчетливостью развертываются въ Сиракузахъ.
Паденіе сиракузской демократіи. Къ сожалѣнію, мы мало знаемъ объ учрежденіяхъ и политическихъ нравахъ Сиракузъ. Ѳукидидъ говоритъ, что сиракузяне были очень похожи на аѳинянъ своей нервной [33]. Изъ частностей мы видимъ, что сиракузская демократія существовавшая съ 466 года, присматривалась внимательно къ аѳинскому строю и вводила у себя чисто-аѳинскія установленія: таковъ петализмъ, тайное голосованіе (на листкахъ оливки) для выключенія тиранновъ, вполнѣ совпадающій съ остракизмомъ, порядокъ выбора должностныхъ лицъ по жребію, коллегія номоѳетовъ. т.-е. составителей систематической и нерушимой конституціи, раздробленіе командованія между многими стратегами и т. п. Особенно усердно въ Сиракузахъ заимствовали аѳинскія формы вслѣдъ за отраженіемъ аѳинскаго нашествія; сиракузское гражданство необыкновенно высоко оцѣнило законодательную дѣятельность Діокла, прославленнаго мудрымъ Солономъ Сициліи, а между тѣмъ, сколько можно судить, Діоклъ именно спѣшилъ перенести въ Сиракузы всѣ тѣ учрежденія, которыя казались особенно характерными въ строѣ великаго, только что побѣжденнаго соперника.
И, однако, Сиракузы пошли политическимъ путемъ, очень отличнымъ отъ Аѳинъ. Несмотря на введеніе образцовыхъ конституціонныхъ учрежденій, общество здѣсь оставалось политически невоспитаннымъ. То и дѣло пытались захватить власть авантюристы, опираясь на организаціи безпокойной молодежи (νεώτεροι). Они находили очень удобную почву для себя въ своеобразной политической апатіи, которую стали проявлять какъ разъ самые богатые и вліятельные люди въ Сиракузахъ. Діодоръ (приблиз. годы жизни 85—15 до Р. Х.), очевидно, слѣдуя какому-то историку, хорошо наблюдавшему сиракузскія отношенія. приводитъ въ связь петализмъ и уклоненіе богатыхъ отъ политики; по его мнѣнію, страхъ передъ политическимъ изгнаніемъ заставлялъ крупныхъ и видныхъ гражданъ прятаться въ частной жизни и заботиться о наилучшемъ помѣщеніи капиталовъ внѣ превратностей политической борьбы[34]. Такимъ образомъ всѣ старанія демократіи искоренить тиранническія затѣи били мимо цѣли; обширные слои гражданства уклонялись отъ службы республикѣ и устраивали свои дѣла путемъ частыхъ организацій; они и не думали, разумѣется, помогать демократіи, когда для нея наступила опасность, а только спѣшили поскорѣе приспособиться къ новому режиму и новымъ властителямъ положенія.
Первую попытку военной тиранніи сдѣлалъ самъ организаторъ защиты Сиракузъ противъ аѳинянъ, Гермократъ. Во время іонійской войны Гермократъ, командовавшій сиракузской эскадрой на востокѣ, получилъ неожиданно отставку. Вмѣсто того, чтобы вернуться, по требованію демоса, въ Сиракузы, Гермократъ повелъ политику на свой страхъ. Сблизившись съ персами, онъ получилъ отъ Фарнабаза субсидію. Въ Сицилію онъ прибылъ вскорѣ послѣ паденія Гимеры и сталъ на восточныя деньги вербовать наемниковъ; къ нему пристали между прочимъ 1.000 лишенныхъ крова гражданъ Гимеры. Съ этими силами Гермократъ повелъ самостоятельную войну противъ карѳагенянъ и началъ съ возстановленія укрѣпленій Селинунта; чтобы вернуть себѣ расположеніе согражданъ, онъ отправилъ въ Сиракузы тѣла погибшихъ подъ Гимерой ополченцевъ, оставшихся непогребенными. Наконецъ, горя нетерпѣливымъ желаніемъ водвориться въ родномъ городѣ, Гермократъ двинулся со своими наемниками къ воротамъ Сиракузъ; онъ самъ спѣшилъ въ передовой кучкѣ, но встрѣченный своими противниками, демократами, погибъ у входа въ городъ. Оставшихся въ живыхъ его единомышленниковъ народъ подвергъ изгнанію въ качествѣ пособниковъ тиранна. Только одинъ изъ друзей Гермократа, Діонисій, не подошелъ подъ это постановленіе, потому что его считали убитымъ. Но Діонисій оправился отъ ранъ и ко времени паденія Акраганта выступилъ въ народномъ собраніи съ рѣзкими обвиненіями противъ стратеговъ. То, что произошло далѣе, рисуетъ намъ порядки сиракузской демократіи, гораздо менѣе устойчивой и послѣдовательной, чѣмъ была аѳинская.
Діонисій настаивалъ на измѣнѣ командировъ, продавшихся Карѳагену и виновныхъ въ паденіи Акраганта; онъ требовалъ немедленнаго наказанія ихъ, не дожидаясь обычнаго срока, положеннаго для производства слѣдствія. За такой призывъ гражданъ къ нарушенію закона предсѣдатель собранія приговорилъ Діонисія уплатить штрафъ. Но возстановить порядокъ въ экклесіи не удалось: поднялся богатый Филистъ и объявилъ, что заплатитъ какъ за Діонисія, такъ и за всѣхъ другихъ, кто въ данный день подвергнется штрафу. Власти не нашлись, какъ выйти изъ затрудненія, и Діонисій продолжалъ безпрепятственно свои обвиненія. Чѣмъ дальше, тѣмъ болѣе онъ бралъ демагогическій тонъ, отклоняясь вмѣстѣ съ тѣмъ отъ партіи, къ которой до сихъ поръ принадлежалъ: по его мнѣнію, нечего болѣе выбирать стратеговъ изъ числа богатыхъ и вліятельныхъ гражданъ, надо искать командировъ среди истинныхъ демократовъ, хотя бы и бѣдныхъ людей. Его рѣчь имѣла громадный успѣхъ. Народъ рѣшилъ смѣстить стратеговъ и выбралъ новыхъ, среди нихъ самого Діонисія, хотя ему было всего 25 лѣтъ. Продолжая свою популярную роль, Діонисій добился у народа амнистіи всѣхъ политическихъ изгнанниковъ; это былъ искусный шагъ, такъ какъ въ лицѣ эмигрантовъ въ городъ приливали безпокойные элементы, готовые на всякій переворотъ. Въ качествѣ стратега Діонисій держался поодаль отъ коллегъ, дѣлая попрежнему видъ, что онъ самъ единственный вѣрный другъ народа, остальные же подозрительны. Въ Гелѣ, куда его отправили съ подкрѣпленіями для защиты города отъ карѳагенянъ, Діонисій произвелъ соціальную революцію: онъ обвинилъ гелойскую аристократію въ измѣнѣ и потребовала, немедленнаго осужденія и смерти богатыхъ людей. Конфискованныя имущества аристократовъ пошли на раздачи гелойскому демосу, но часть богатствъ удержалъ Діонисій и употребилъ на уплату усиленнаго жалованья наемникамъ, въ томъ числѣ кампанцамъ изъ южной Италіи.
Демагогія Діонисія отличалась быстротой и рѣшительностью: онъ объявлялъ себя защитникомъ бѣдныхъ и вождемъ соціальной революціи, подъ Гелой онъ беззастѣнчиво отстранилъ своего коллегу Дексиппа, позвалъ его солдатъ и выплатилъ имъ вознагражденіе изъ добычи отъ рѣзни гелойскаго гражданства. Воинство и бѣднота были завоеваны въ его пользу. Вовсе не занятый войной съ карѳагенянами, Діонисій поспѣшилъ назадъ въ Сиракузы. Здѣсь въ народномъ собраніи онъ выступилъ съ новыми обвиненіями противъ своихъ коллегъ: въ то время, какъ карѳагеняне готовятъ страшное нападеніе на Сиракузы, стратеги, по его словамъ, ничего не дѣлаютъ; они забираютъ казенныя суммы и оставляютъ солдата безъ вознагражденія; самъ онъ не желаетъ быть въ коллегіи, состоящей изъ измѣнниковъ, и слагаетъ должность. На другой день сторонники Діонисія воспользовались паникой, охватившей народъ, и предложили назначить его верховнымъ и единственнымъ стратегомъ всѣхъ сиракузскихъ силъ (406 г.)[35]. Если мы видимъ, что избраніе одного стратега-автократора практиковалось не разъ въ Аѳинахъ и не вело къ тиранніи, то въ Сиракузахъ, при слабости демократіи, появленіе Діонисія въ роли главнокомандующаго съ неограниченными полномочіями, оказалось катастрофой народнаго правленія. Демократія рушилась подъ напоромъ многочисленныхъ, безпокойныхъ, не гражданскихъ элементовъ, созданныхъ безпрерывно-военнымъ положеніемъ; она какъ бы торжественно капитулировала передъ ихъ умѣлымъ организаторомъ и вождемъ.
Начало тиранніи Діонисія. Первыя самостоятельныя дѣйствія Діонисія подъ Гелой и Камариной были неудачны; онъ вынужденъ былъ сдать эти города карѳагенянамъ одинъ за другимъ. Перевозъ гражданъ Гелы и Камарины, о которомъ уже было сказано выше, состоялся по его распоряженію: тираннъ разсчитывалъ пріобрѣсти новый составъ обязанныхъ ему кліентовъ. Капитуляція двухъ большихъ городовъ и приближеніе врага къ Сиракузамъ вызвали большое раздраженіе сиракузянъ противъ Діонисія; поднялись всадники и зажиточные, та самая партія, къ которой онъ принадлежалъ раньше. Мятежники пытались окружить тиранна тамъ же, гдѣ за три года до того нашелъ смерть Гермократъ и тяжело раненый лежалъ среди труповъ самъ Діонисій. Но у тиранна были теперь лучшіе защитники, чѣмъ у его предшественника; за него постояли наемники, перебившіе сиракузскихъ всадниковъ; Діонисій произвелъ ночью обыскъ по всѣмъ домамъ и выслалъ множество гражданъ, которыхъ считалъ подозрительными. Онъ рѣшилъ послѣ этого укрѣпиться со своей стражей и наемниками на островѣ Ортигіи, лежавшемъ въ серединѣ сиракузской гавани и соединенномъ съ городомъ узкимъ моломъ. На сторонѣ, обращенной къ сушѣ, онъ укрѣпилъ островъ высокой стѣной и башнями, позади которыхъ расположились склады оружія, магазины съ провіантомъ и казармы для наемниковъ; все мѣстное населеніе было удалено съ Ортигіи. Для того, чтобъ привязать къ себѣ солдатъ еще болѣе, Діонисій отобралъ земли у зажиточныхъ владѣльцевъ и нарѣзалъ изъ нихъ военные надѣлы; это былъ тотъ самый γής άναδασμός, черный передѣлъ, который стоялъ въ программѣ революціонныхъ пролетаріевъ; но земля досталась не тѣмъ, кто на ней работалъ, не батракамъ, которые составляли бывшее мѣстное крестьянство, а пришлымъ, частью негреческимъ элементамъ.
Черезъ годъ зажиточные и средніе классы сиракузскаго гражданства вновь возстали противъ тиранна и осадили его въ укрѣпленномъ замкѣ Ортигіи. Они назначили высокую плату за голову Діонисія и пытались переманить на свою сторону его наемниковъ. Тираннъ нашелъ спасеніе все въ томъ же элементѣ пришлыхъ бродячихъ людей; чтобъ увеличить свою воинскую силу, Діонисій переманилъ къ себѣ часть кампанцевъ, составлявшихъ ближнюю военную колонію Карѳагена. Послѣ того, какъ наемники разсѣяли возстаніе, Діонисій выдалъ кампанцамъ богатое вознагражденіе: они ушли на западъ, вырѣзали мужское населеніе города Энтеллы, захватили себѣ женщинъ и засѣли колоніей на новомъ мѣстѣ. Занятый укрѣпленіемъ своей власти, Діонисій не имѣлъ достаточныхъ силъ для продолженія борьбы съ карѳагенянами. Въ свою очередь карѳагенское войско, надвигавшееся къ Сиракузамъ, жестоко пострадало отъ чумы. Обѣ стороны готовы были заключить миръ. Трактатъ 404 г. представляетъ моментъ наибольшаго расширенія карѳагенскаго господства надъ Сициліей; онъ открываетъ вмѣстѣ съ тѣмъ задачи африканской политики на островѣ. Согласно его условіямъ, вся западная половина Сициліи и большая часть южнаго берега отходятъ къ Карѳагену. Изъ двухъ туземныхъ народностей сиканы остаются въ сферѣ вліянія карѳагенянъ, сикеліоты восточной половины, т.-е. сосѣди Сиракузъ, объявляются свободными. Всѣ жители Селинунта, Гимеры, Акраганта, Гелы и Камарины получаютъ право вернуться на свои мѣста, но съ обязательствомъ не возводить укрѣпленіи и уплачивать подать Карѳагену. Наконецъ, на восточномъ побережьи, единственномъ, которое осталось въ рукахъ грековъ, Леонтины и Мессана объявлены свободными, Сиракузы признаются за Діонисіемъ. Мирный договоръ былъ заключенъ помимо сиракузскаго гражданства; силою его Діонисій какъ бы получилъ отъ Карѳагена признаніе своей власти.
Политика, которую въ ближайшіе за миромъ годы ведетъ Діонисій въ предоставленной ему восточной части острова, чрезвычайно характерна. Тираннъ послѣдовательно уничтожаетъ греческія автономныя общины. Наксосъ взятъ измѣной, его стѣны и дома разрушены, населеніе обращено въ рабство; городъ съ этихъ поръ не существуетъ болѣе. Гражданство Катаны подверглось той же участи, но строенія остались; Діонисій поселилъ здѣсь драгоцѣнныхъ для него наемниковъ-кампанцевъ. Отъ населенія Леонтинъ Діонисій потребовалъ покорности: жители должны были перебраться въ Сиракузы, т.-е., иными слонами, ихъ корпоративности и автономіи пришелъ конецъ; въ городѣ была поселена колонія ветерановъ. Иначе держался Діонисій въ отношеніи сикеліотовъ, довольствуясь признаніемъ съ ихъ стороны его верховенства; города оставались нетронутыми, видимо, ихъ политическій бытъ отличался гораздо большей инертностью, чѣмъ у грековъ. Сиракузскій тираннъ повторилъ съ общинами восточнаго побережья то самое, что внѣшній врагъ, карѳагеняне, сдѣлали съ городами южнаго берега; военная централизація активно докончила то упраздненіе греческихъ автономныхъ кантоновъ на островѣ, которое пассивно началось подъ давленіемъ иноземнаго нашествія. Все идетъ на пользу Сиракузъ: «Діонисій, — говорится очень удачно у Платона, — съ великимъ искусствомъ собралъ въ одномъ городѣ всю Сицилію». Но ростъ этого единственнаго города также скорѣе представляется болѣзненнымъ раздутіемъ, чѣмъ торжествомъ внутренней силы.
Укрѣпивши свое господство надъ восточной половиной острова, Діонисій сталъ готовиться къ войнѣ съ Карѳагеномъ. Справедливо учитывая возможность новаго нападенія на Сиракузы, онъ началъ съ обширныхъ работъ для защиты города. Въ 414 году аѳиняне чуть не взяли Сиракузы благодаря тому, что могли укрѣпиться на высотахъ западной части города, называвшейся Эпиполы; Діонисій рѣшилъ возвести стѣну на самихъ высотахъ и включить предмѣстье въ составъ огромной общесиракузской крѣпости. Раздвигая городскія укрѣпленія, онъ какъ бы выполнялъ въ широкомъ размѣрѣ стратегическую идею Ѳемистокла и Перикла, соединившихъ Аѳины съ Пиреемъ въ большую общую крѣпость. Военная задача, однако, совпадала у Діонисія съ его внутренней политикой: неприступная колоссальная крѣпость Сиракузы съ цитаделью Ортигіей нужны были тиранну, какъ оплотъ, въ которомъ, опираясь на свою наемную армію, онъ могъ защищаться отъ гражданства, отъ независимыхъ элементовъ греческаго колоніальнаго міра.
Сѣверная часть стѣны была возведена съ какой-то эффектной поспѣшностью: Діонисій нагналъ до 60.000 рабочихъ, преимущественно сиракузскихъ свободныхъ пролетаріевъ, перевезъ на 6.000 повозокъ матеріалъ изъ каменоломенъ, распредѣлилъ между группами каменщиковъ участки и заставилъ всѣ группы рабочихъ строить одновременно; вся стѣна, говорятъ, была готова въ 20 дней. Картина эта даетъ извѣстное понятіе о рессурсахъ Діонисія, которые были очень велики благодаря контрибуціямъ съ городовъ и конфискаціямъ съ мѣстныхъ гражданъ, а также о большомъ количествѣ безработныхъ, составившемся изъ бѣженцевъ, согнанныхъ съ земли и т. п. Обиліе пролетаріата создавало возможность работъ, небывалыхъ по своимъ размѣрамъ: Діонисій сталъ строить громадный флотъ, впервые пустилъ въ ходъ высокія пентеры, судна съ пятью этажами гребцовъ; затѣмъ открылъ заводы по заготовленію оружія. При составленіи арміи техниковъ и рабочихъ Діонисій не разбиралъ національностей; у него служили инженеры съ разныхъ концовъ Греціи и даже были мастера, выписанные изъ Карѳагена. Подъ вліяніемъ карѳагенскихъ усовершенствованій сиракузскій тираннъ сдѣлался реформаторомъ военнаго дѣла: ему приписываютъ изобрѣтеніе катапульты, дальнобойнаго метательнаго орудія. Наконецъ, для веденія войны въ новыхъ крупныхъ размѣрахъ очень важна была постановка продовольственнаго дѣла, и съ этой стороны также Діонисій успѣлъ много сдѣлать въ смыслѣ постройки большихъ складовъ, организаціи подвоза питанія и подготовки большого транспортнаго флота.
Образованіе сицилійской монархіи. Война, начатая Діонисіемъ въ 399 году противъ карѳагенянъ, отличалась размахомъ, до тѣхъ поръ невиданнымъ въ предѣлахъ греческаго міра. Тираннъ разсчитывалъ, повидимому, на полное вытѣсненіе карѳагенянъ съ острова, чтобъ командовать на окружающихъ моряхъ и монополизировать всю торговлю Сициліи. Война была отчасти продиктована соображеніями внутренней политики, необходимостью отвлечь въ сторону вниманіе сиракузскихъ и другихъ грековъ, недовольныхъ правленіемъ Діонисія; въ этой подвижной средѣ, не успѣвшей помириться съ лишеніемъ автономіи, кипѣло и бурлило; многіе готовы были лучше эмигрировать на карѳагенскую территорію, чѣмъ подчиняться порядкамъ военной диктатуры. Съ другой стороны, нельзя было долго держать безъ занятія и безъ добычи громадную наемную армію, которую Діонисій собралъ подъ Сиракузами.
Кампанія началась удачно для Діонисія: онъ отвоевалъ всю половину острова и взялъ штурмомъ лучшую крѣпость карѳагенянъ, Мотію; захвативъ здѣсь грековъ, находившихся на карѳагенской службѣ, Діонисій, самъ равнодушный въ національномъ вопросѣ, рѣшилъ, ради популярности, подвергнуть плѣнниковъ жестокой казни за измѣну родной странѣ, а казнь состояла въ перенятомъ у карѳагенянъ распятіи на крестѣ. Карѳагенъ, однако, далеко не сдалъ своихъ позицій въ Сициліи. По обыкновенію торговая республика долго готовилась къ походу, и наконецъ, на островѣ появился Гимильконъ съ силами, значительно превышавшими армію и флотъ Діонисія (396 г.). Гимильконъ двинулся на этотъ разъ сѣвернымъ берегомъ Сициліи: въ виду дурного состоянія сухопутныхъ дорогъ на островѣ, флотъ долженъ былъ слѣдовать за войскомъ и снабжать его провіантомъ, такъ же, какъ это происходило въ походѣ Ксеркса. Діонисій отступилъ къ востоку на защиту Сиракузъ. Карѳагеняне взяли Мессану у пролива, отдѣляющаго Сицилію отъ Италіи, обогнули сѣверо-восточную оконечность острова, разбили флотъ Діонисія противъ вулкана Этны и осадили его самого въ Сиракузахъ. Въ городѣ подняла голову оппозиція, которая винила тиранна во всѣхъ неудачахъ. Коринѳяне поддерживали республиканцевъ, тогда какъ Спарта, подружившаяся съ Діонисіемъ благодаря Лисандру, стала на сторону тиранна. Спартанцы прислали ему на помощь эскадру и позволили навербовать наемниковъ въ Пелопоннесѣ. Между тѣмъ въ карѳагенскомъ лагерѣ началась опустошительная чума. Діонисій воспользовался паникой врага, уничтожилъ его флотъ и вынудилъ къ отступленію сухопутное войско. Въ сущности онъ могъ бы также истребить карѳагенскую армію, какъ это сдѣлали Гилиппъ и сиракузяне въ 413 году съ аѳинянами, но предпочелъ не доводить дѣло до крайности, карѳагенскимъ гражданамъ была дана возможность бѣжать, лучшихъ изъ вражескихъ наемниковъ, иберовъ, Діонисій переманилъ на свою службу. Діонисій удержался отъ полнаго истребленія карѳагенянъ, чтобы не наживать себѣ непримиримаго врага; изгнать ихъ съ острова представлялось неосуществимой задачей, а зато всякая неудача въ борьбѣ съ ними грозила новымъ возмущеніемъ въ Сиракузахъ. Практичнѣе казалось раздѣлить съ ними сферу вліянія, заняться укрѣпленіемъ своей власти въ центрѣ и распространеніемъ вліянія въ восточныхъ водахъ.
Въ 392 году Карѳагенъ заключилъ миръ съ Діонисіемъ и призналъ его власть надъ большей частью Сициліи, уступивъ Гимеру на сѣверѣ и весь южный берегъ съ Камариной, Гелой, Акрагантомъ и Селинунтомъ. Къ сожалѣнію, мы не знаемъ, на какихъ условіяхъ были возстановлены греческіе города; можно быть увѣреннымъ, что Діонисій не далъ имъ автономіи; бывшія общины стали теперь административными долями Сиракузъ, въ свою очередь изъ республики превратившихся въ монархію. Всѣ свои силы, освободившіяся на западѣ, Діонисій перенесъ теперь на востокъ, на покореніе южно-италійскихъ греческихъ городовъ. Здѣсь опять такъ же, какъ въ вопросѣ объ укрѣпленіи Сиракузъ, какъ въ примиреніи съ Карѳагеномъ, задачи внутренней политики у Діонисія сплетались съ внѣшними. Въ общинахъ южной Италіи, особенно въ Регіи, у самаго пролива противъ сицилійской Мессаны, собралась сиракузская оппозиція: сокрушить эмигрантовъ Діонисію нужно было для того, чтобъ чувствовать себя безопаснымъ въ своей столицѣ; съ другой стороны, только ихъ уничтоженіе открывало пути вліянія на берегахъ Италіи. Регій и соединенный съ нимъ Кротонъ были сильными общинами, и Діонисій совладалъ съ греческими республиками опять лишь при помощи иноплеменниковъ. Онъ привлекъ на свою службу воинственныхъ лукановъ, сосѣдей южно-италійскихъ греческихъ городовъ, захватилъ рядъ опорныхъ пунктовъ на берегу моря и заставилъ Регій капитулировать и выдать свой флотъ. Вся южная оконечность Италіи (нынѣшняя Калабрія) перешла въ руки Діонисія. Моментъ его наибольшаго успѣха приходится на 387 годъ и совпадаетъ съ торжествомъ Спарты, его неизмѣннаго союзника, въ греческой метрополіи; въ свою очередь, какъ мы видѣли, благопріятнымъ оборотомъ дѣлъ при заключеніи царскаго мира Спарта была въ значительной мѣрѣ обязана сиракузскому тиранну.
Послѣдующія двадцать лѣтъ до смерти Діонисія въ 367 году внесли немного измѣненій въ территоріальный составъ его державы; не измѣнился до конца и характеръ его политики. Была новая война съ Карѳагеномъ, и Діонисію пришлось уступить Селинунтъ. Зато онъ расширилъ свои предпріятія въ Италіи, посылая экспедиціи въ Адріатическое и въ Тирренское море, къ устью По и къ Этруріи. Не разъ вмѣшивался Діонисій въ дѣла метрополіи, всегда принимая сторону Спарты и не безъ расчета утвердиться на западномъ берегу Греціи, въ Эпирѣ и на островахъ Коркирѣ и Закинѳѣ.
Финансы и администрація Діонисія. Новѣйшіе поклонники объединительной политики сиракузскаго тиранна воображаютъ, что завоеванія принесли благосостояніе странѣ, подняли ея производство и расширили торговлю. Интересно, однако, присмотрѣться къ характеру предпріятій Діонисія, особенно у италійскихъ береговъ; они позволяютъ видѣть, что тираннъ мало думалъ о выгодахъ экономическаго расширенія Сициліи. Мы все слышимъ о томъ, что его эскадры производятъ грандіозные грабежи, особенно захватываютъ храмовыя сокровища. Діонисій — необычайный мастеръ обирать боговъ въ большихъ и малыхъ размѣрахъ, сопровождая свои захваты казарменными шутками въ родѣ того, что у Зевса надо снять золотой плащъ, въ которомъ зимой холодно, а лѣтомъ жарко, и замѣнить шерстянымъ, и т. п. Между прочимъ Діонисій принялъ участіе въ набѣгѣ эпиротскаго царька на Додону, разсчитывая получить долю отъ грабежа стариннѣйшаго въ Греціи богатаго храма додонскаго Зевса. Мы получаемъ впечатлѣніе, что цѣлью Діонисія вовсе не было созданіе большой торговой державы наподобіе Перикловыхъ Аѳинъ или современнаго ему Карѳагена. Въ дальнихъ морскихъ экспедиціяхъ у береговъ Италіи и западной Греціи дѣло шло не о пріобрѣтеніи опорныхъ пунктовъ для обмѣна; скорѣе операціи Діонисія напоминали политику Рима въ эпоху пуническихъ войнъ. Сицилійская держава была и осталась чисто-военнымъ государствомъ, большимъ лагеремъ наемниковъ. Все вниманіе ихъ организатора было направлено на то, чтобъ постоянно имѣть въ казнѣ свободную наличность для раздачъ. Отсюда пріемы внутренне-финансовой политики, недалеко ушедшіе оть системы внѣшнихъ грабежей. Аристотель сообщаетъ, что налоги на имущество въ государствѣ Діонисія могли исчерпать капиталъ въ 5 лѣтъ, т.-е. равнялись 20 процентамъ[36]. Надо, конечно, предполагать, что извѣстіе это или крайне преувеличено, или относится къ какому-нибудь чрезвычайному налогу, такъ какъ ежегодно грабить населеніе въ буквальномъ смыслѣ слова было бы очень неразсчетливо. Но свѣдѣніе Аристотеля все-таки важно, потому что указываетъ на крайнюю напряженность налоговой системы у Діонисія. Разсказы о его финансовыхъ фокусахъ, при всей ихъ анекдотичности, также имѣютъ цѣну: очевидно, Діонисій былъ неистощимъ по части всякаго рода вымогательствъ, штрафовъ, принудительныхъ займовъ, внезапныхъ аукціоновъ и т. д.
Весьма правдоподобно, что Діонисію принадлежитъ также организація взиманія податей и пошлинъ посредствомъ ихъ сдачи на откупъ большимъ компаніямъ ростовщиковъ. Эту форму мы встрѣчаемъ потомъ въ Сициліи, когда она сдѣлалась римской провинціей; римляне, повидимому, нашли ее настолько превосходной, что оставили откупа въ рукахъ мѣстныхъ банкирскихъ обществъ; съ большой вѣроятностью можно сказать, что именно по сицилійскому образцу они организовали потомъ сборъ налоговъ у себя въ Италіи и въ другихъ провинціяхъ. Да и дѣйствительно откупная система чрезвычайно подходила къ общему характеру импровизированнаго военнаго государства, организаторамъ котораго не было времени заниматься устройствомъ гражданской бюрократіи. Являясь новаторомъ въ дѣлѣ финансовъ на греческой почвѣ, Діонисій вовсе не былъ изобрѣтателемъ новыхъ формъ. Система откуповъ существовала въ большихъ военныхъ государствахъ Передней Азіи; переходя на западъ, она должна была миновать кантональную, автономную Грецію; при первомъ же принудительномъ объединеніи въ широкихъ размѣрахъ, театромъ котораго была Сицилія, она опять вступила въ силу. Діонисій — ея піонеръ на западѣ и посредникъ въ передачѣ откуповъ римскому военному государству.
Допустима еще одна догадка. Въ Римѣ съ появленіемъ императорства немедленно устанавливается форма большихъ доменовъ, личныхъ земельныхъ владѣній государя и его родственниковъ; эта система династическихъ пріобрѣтеній и округленій развивается съ какой-то настойчивостью и увѣренностью, заставляющей подозрѣвать въ ней давно выработанный порядокъ, перешедшій изъ среды, гдѣ монархія уже раньше была связана съ подобными учрежденіями. Многое говоритъ въ пользу того, что и въ этомъ отношеніи сицилійское императорство (по-гречески архонтство) Діонисія подготовило пути римскимъ династіямъ. Тираннъ не ограничился устройствомъ большой центральной кассы, находившейся въ его безконтрольномъ пользованіи; онъ старался обезпечить себя и свое родство большими латифундіями, разработка которыхъ была связана съ примѣненіемъ значительныхъ группъ рабочихъ, свободныхъ и невольниковъ. Между прочимъ бросается въ глаза тотъ фактъ, что Діонисій, среди своихъ причудъ, рѣшилъ завести себѣ двухъ женъ; можетъ быть, и въ этомъ султанскомъ капризѣ заключалась доля политики, поскольку браки помогали увеличить количество родственниковъ, а чрезъ нихъ расширить область домена, находившагося въ личномъ пользованіи тиранна. Если догадка наша правильна, получается своеобразная соціальная картина: диктаторъ, совершающій черный передѣлъ земель и благодаря этому вдохновившій школу греческихъ теоретиковъ коммунизма, въ ходѣ вещей сталъ самъ крупнѣйшимъ земельнымъ магнатомъ и возстановилъ для своей династіи тотъ самый порядокъ, разрушеніемъ котораго онъ напиталъ свое пролетарское и иноплеменное воинство.
Трудно нарисовать ту степень разгрома и приниженія общественной жизни, которая получилась въ результатѣ военно-бюрократическаго управленія Діонисія. Съ уничтоженіемъ народныхъ собраній и засѣданій Большого совѣта неминуемо должно было придти въ упадокъ политическое краснорѣчіе, а вмѣстѣ съ этимъ закрылись когда-то знаменитыя сицилійскія риторскія школы. Свободной литературѣ не было больше мѣста въ Сиракузахъ; за какое-нибудь неосторожное выраженіе, задѣвшее властителя, поэтъ рисковалъ попасть на каторгу въ каменоломни. Тираннъ стянулъ болѣе податливыя писательскія силы къ своему двору, держалъ исторіографа, составителя одъ и т. д.; гости должны были выслушивать и хвалить бездарнѣйшія произведенія его собственнаго творчества. Для того, чтобы слѣдить за общественнымъ настроеніемъ громаднаго города, Діонисій завелъ обширное шпіонство, среди котораго видное мѣсто занимали агенты женскаго пола (ποταγωγίδες).
Тираннія Діонисія и общественное мнѣніе въ Греціи. Военная держава, основанная Діонисіемъ, составляла фактъ крупнѣйшей важности и для греческой метрополіи. Прежде всего въ прямомъ смыслѣ, поскольку Діонисій вмѣшивался въ дѣла на востокѣ, помогалъ реакціоннымъ силамъ въ европейской Греціи, поддерживалъ черезъ Спарту греческое раздробленіе. Если Аѳинамъ не удалось возстановить прежнюю морскую державу, несмотря на героическія усилія своихъ ветерановъ, Конона и Ѳрасибула, то одной изъ главныхъ причинъ надо считать политику Діонисія. Но и въ теоретическомъ отношеніи, въ качествѣ примѣра, успѣхи сиракузскаго тиранна чрезвычайно волновали общественное мнѣніе Греціи.
Взгляды и чувства республиканскихъ круговъ Греціи выразилъ аѳинскій ораторъ Лисій въ рѣчи, составленной для Олимпійскаго празднества (можетъ быть, въ 388 г. до заключенія Анталкидова мира, судя по тому, что авторъ находитъ возможнымъ обратиться съ патріотическимъ призывомъ къ Спартѣ). Лисій, самъ сиракузянинъ по происхожденію, оплакиваетъ гибель свободы въ одной изъ важнѣйшихъ греческихъ общинъ. Онъ обращаетъ вниманіе слушателей своихъ на опасные успѣхи двухъ деспотовъ, царя персидскаго и тиранна сиракузскаго, которые готовятъ съ двухъ концовъ порабощеніе греческаго міра. Первый подчинилъ себѣ много греческихъ городовъ, второй также много ихъ опустошилъ. «Почему вы, эллины, не слѣдуете примѣру своихъ предковъ, которые одолѣли варвара, вторгавшагося къ нимъ, и изгнали изъ своей страны тиранновъ? Особенно дивлюсь я вамъ, лакедемоняне, что, будучи вождями Греціи, вы позволяете пожару разрушать общую родину. Вы должны положить конецъ произволу царя и тиранна, чтобъ не дошелъ вслѣдъ за другими и до насъ чередъ и мы не стали ихъ добычей». Лисій предлагалъ народу, собравшемуся въ Олимпіи, сорвать великолѣпные золототканные шатры, которые были выставлены Діонисіемъ на праздникѣ, и руководители игръ съ трудомъ удержали толпу отъ такого разгрома. Лисій предлагалъ, кромѣ того, не допускать лошадей и повозки безбожнаго тиранна къ состязанію въ бѣгахъ и къ наградѣ, но и здѣсь не имѣлъ успѣха. Діонисію, впрочемъ, на этотъ разъ судьба показала свою иронію. Его блестящія повозки, запряженныя лучшими конями, въ бѣгѣ разбились другъ о друга, и онъ не получилъ приза; заодно къ несчастью потерпѣла кораблекрушеніе праздничная тріера, которая везла обратно Діонисіеву миссію изъ-подъ Олимпіи. Греческое остроуміе нашло себѣ удовлетвореніе въ шуткѣ, будто бы сказанной спасшимися изъ воды моряками: во всемъ виноваты плохіе стихи тиранна, объ его поэмы расшиблось не только искусство рапсодовъ, но и повозки и корабль.
Впрочемъ, одна, часть греческой интеллигенціи, напротивъ, жадно устремилась ко двору Діонисія, и это были именно сократовцы, отвергавшіе республиканскія формы Греціи. При Діонисіи проживалъ Аристиппъ, великосвѣтскій философъ, космополитъ, считавшій своей спеціальностью «наблюденіе людей и нравовъ» и за гостепріимство тиранна готовый стерпѣть издѣвательство его шутовъ, однажды окатившихъ мудраго наблюдателя холодной водой. Затѣмъ ко двору Діонисія съ необыкновенной настойчивостью стремился другой ученикъ Сократа, считавшій себя самымъ правовѣрнымъ въ этой школѣ, Платонъ.
О поѣздкѣ Платона въ Сиракузы (повторенной потомъ при преемникахъ тиранна, его сынѣ Діонисіи II и зятѣ Діонѣ), есть собственное свидѣтельство Платона въ его «Письмахъ». Эти письма составлены философомъ въ глубокой старости, приблизительно 30 лѣтъ спустя послѣ перваго визита въ Сиракузы, относящагося, можетъ быть, къ 387 или 386 г.; въ нихъ отражаются мотивы второго пребыванія при сиракузскомъ дворѣ, когда Платонъ могъ говоритъ свободнѣе съ менѣе страшными, чѣмъ Діонисій, наслѣдниками его и защищать передъ ними права греческой національности въ Сициліи, предлагать возстановленіе старыхъ эллинскихъ общинъ на мѣстѣ инородческихъ военныхъ колоній[37]; едва ли философъ рѣшился бы предложить такую программу самому великому тиранну, да еще въ моментъ наибольшаго развитія его военно-наемнической системы. У Платона вь болѣе ранніе годы была нѣкоторая наклонность къ коммунистическимъ идеямъ: онѣ еще чувствуются въ его крупнѣйшемъ произведеніи, въ книгѣ «О государствѣ». Коммунизмъ Платона во всякомъ случаѣ былъ не республиканскій; предполагалось, что справедливыя формы равенства и взаимной солидарности введетъ авторитарная «мудрая» власть, вдохновляемая философіей, т.-е. направленная интеллигенціей. Весьма правдоподобно, что философъ, не допускавшій возможности для человѣка порядочнаго (καλὸς κὰγαθὸς) участвовать въ жалкихъ дѣлишкахъ греческихъ республикъ, считалъ вполнѣ подходящими соединиться съ тѣмъ монархомъ, который рѣзко разбилъ старый несправедливый общественный строй и проводилъ государственный коммунизмъ путемъ своихъ грандіозныхъ земельныхъ раздачъ. Какую же роль предназначалъ себѣ Платонъ и какъ понимать высокопарныя фразы о томъ, что онъ пытался направить тиранна на путь добродѣтели? Вѣроятно, онъ надѣялся быть ученымъ секретаремъ при монархѣ, къ которому его такъ привлекалъ широкій размахъ предпріятій и организацій. Платонъ охотно сталъ бы составлять торжественныя воззванія, возвышенные манифесты, въ которыхъ онъ готовъ былъ объяснять широкой публикѣ идейный смыслъ общественнаго переворота, совершеннаго ко благу массъ «царственнымъ мужемъ» (ὰνὴρ βασιλικός).
Встрѣтившіеся въ 387 г. дна дѣятеля были оба очень умные люди, каждый въ своей сферѣ, но слишкомъ разнаго темперамента; для совмѣстной работы они не годились. Діонисію Платонъ былъ во всякомъ случаѣ не нуженъ; недовѣрчивый къ людямъ, циникъ, часто окруженный очень подозрительной компаніей, тираннъ съ презрѣніемъ относился къ благозвучнымъ теоріямъ ученаго аристократа и вдобавокъ очень не взлюбилъ его высокомѣрную манеру. Діонисій велѣлъ выслать философа изъ своей столицы и со свойственнымъ ему сарказмомъ поручилъ продать въ рабство очень много возмнившаго о себѣ философа.
Примѣчанія
править- ↑ Ксен. Воспом. II, 7.
- ↑ Тамъ же IV, 2, 37.
- ↑ Ксен. Греч. ист. II, 3, 8—9
- ↑ Лисій, рѣчь противъ Агората (обвинителя демократическихъ стратеговъ) § 55 и слѣд.
- ↑ Ксен. Греч. ист. II, 3, 16
- ↑ Тамъ же 24.
- ↑ Аристот. Аѳ. пол. 38.
- ↑ Объ основныхъ законахъ 403 года мы случайно знаемъ изъ рѣчи Андокида περὶ μυττηρίων[второе слово неразборчиво. — Примечание редактора Викитеки.] §§ 82—87, которая произнесена ораторомъ, обвинявшимся въ 415 г. по дѣлу гормокопидовъ и затѣмъ бѣжавшимъ изъ Аѳинъ, въ 399 году. У Аристотеля (Аѳ. пол. 34—40) очень подробный разсказъ о событіяхъ 404—3 гг., но вовсе не упомянуто о замѣчательномъ законодательствѣ реставрированной демократіи.
- ↑ Или «Рипона». Неразборчиво. — Примѣчаніе редактора Викитеки.
- ↑ Ксен. Греч. ист. III, 1, 4.
- ↑ Ксен. Воспом. I, 2, 48.
- ↑ Тамъ же II, 6, 24. Всѣ разговоры II части Воспоминаній представляютъ большой интересъ для характеристики дѣятельности Сократа по устроенію частныхъ кружковъ и пропагандѣ сектантскихъ идей.
- ↑ Тамъ же II, 1.
- ↑ Тамъ же 9.
- ↑ Тамъ же 6.
- ↑ Тамъ же 9.
- ↑ Тамъ же 5.
- ↑ Анабаз. III, 1.
- ↑ Ксен. Восп. III, 5.
- ↑ Плут. Сол. 20.
- ↑ Платонъ Апологія 31СД.
- ↑ Ксен. Восп. IV, 4.
- ↑ Кс. Греч. ист. III, 1.
- ↑ Тамъ же III, 3, 11.
- ↑ Holm, Griech. Gesch. 1891, III, 54.
- ↑ Ксен. Греч. ист. IV, 4.
- ↑ Аристоф. Женщины въ экклесіи 565—600.
- ↑ Схоліи къ Аристоф. Женщ. въ эккл. 102.
- ↑ Ксен. Греч. ист. IV, 8.
- ↑ Тамъ же V, 1.
- ↑ Тамъ же V, 2, 7.
- ↑ Тамъ же V, 2, 35.
- ↑ Ѳук. VIII, 96.
- ↑ Діодоръ XI, 87 о петализмѣ, VIII, 34—35 о демократическомъ законодательствѣ Діокла, введенномъ послѣ отраженія аѳинянъ.
- ↑ Діод. XIII, 91.
- ↑ Аристот. Политика V, 9, 5.
- ↑ Платонъ Письма III 315Е и 319С.