[20]— Бѣдные мои цвѣточки совсѣмъ завяли! — сказала Идочка. — Вчера, вечеромъ, они были такіе красивые, а теперь совсѣмъ повѣсили головки! Отчего это? — спросила она студента, сидѣвшаго на диванѣ.
Она очень любила этого студента, — онъ умѣлъ разсказывать чудеснѣйшія исторіи и вырѣзывать презабавныя фигурки:
[21]сердечки съ крошками-танцовщицами внутри, цвѣты и великолѣпные дворцы съ дверями и окнами, которыя можно было открывать; большой весельчакъ былъ этотъ студентъ!
— Что же съ ними?—спросила она опять и показала ему свой завядшій букетъ.
— Знаешь, что?—сказалъ студентъ.—Цвѣты были сегодня ночью на балу, вотъ и повѣсили теперь головки!
— Да, вѣдь, цвѣты не танцуютъ!—сказала Идочка.
— Танцуютъ!—отвѣчалъ студентъ.—По ночамъ, когда кругомъ темно, и мы всѣ спимъ, они такъ весело пляшутъ другъ съ другомъ, такіе балы задаютъ—просто чудо!
— А дѣтямъ нельзя придти къ нимъ на балъ?
— Отчего же,—сказалъ студентъ:—маленькія маргаритки и ландыши тоже танцуютъ.
— Гдѣ танцуютъ самые красивые цвѣты?—спросила Идочка.
— Ты, вѣдь, бывала за городомъ, тамъ, гдѣ большой дворецъ, въ которомъ лѣтомъ живетъ король, и гдѣ такой чудесный садъ съ цвѣтами? Помнишь, тамъ много лебедей, которые подплывали къ тебѣ за хлѣбными крошками? Вотъ, тамъ-то и бываютъ настоящіе балы!
— Я еще вчера была тамъ съ мамашей,—сказала Ида:—но на деревьяхъ нѣтъ больше листьевъ, и во всемъ саду ни одного цвѣтка! Куда они всѣ дѣвались? Ихъ столько было лѣтомъ!
— Они всѣ во дворцѣ!—сказалъ студентъ.—Надо тебѣ сказать, что какъ только король и всѣ придворные переѣзжаютъ въ городъ, всѣ цвѣты сейчасъ же убѣгаютъ изъ сада прямо во дворецъ, и тамъ у нихъ начинается веселье! Вотъ бы тебѣ посмотрѣть! Двѣ самыя красивыя розы садятся на тронъ, это—король съ королевой. Красные пѣтушьи гребешки становятся по обѣимъ сторонамъ и кланяются, это—камеръ-юнкеры. Потомъ приходятъ всѣ остальные прекрасные цвѣты, и начинается балъ. Голубыя фіалки, это—маленькіе морскіе кадеты и танцуютъ съ барышнями—гіацинтами и крокусами, а тюльпаны и большія желтыя лиліи, это—пожилыя дамы и наблюдаютъ за танцами и вообще за порядкомъ.
— А цвѣточкамъ не можетъ достаться за то, что они танцуютъ въ королевскомъ дворцѣ?—спросила Идочка.
— Да, вѣдь, никто же не знаетъ объ этомъ!—сказалъ студентъ.—Правда, ночью заглянетъ иной разъ во дворецъ
[22]старикъ-смотритель съ большою связкою ключей въ рукахъ, но цвѣты, какъ только заслышатъ звяканье ключей, сейчасъ присмирѣютъ, спрячутся за длинныя занавѣски, что висятъ на окнахъ, и только чуть-чуть выглядываютъ оттуда однимъ глазкомъ. „Тутъ что-то пахнетъ цвѣтами!“—говоритъ старикъ-смотритель, а видѣть ничего не видитъ!
— Вотъ забавно!—сказала Идочка и даже въ ладоши захлопала.—И я тоже не могу увидѣть ихъ?
— Можешь,—сказалъ студентъ:—стоитъ только, какъ опять пойдешь туда, заглянуть въ окошки. Вотъ, я сегодня видѣлъ тамъ длинную желтую лилію; она лежала и потягивалась на диванѣ, воображая себя придворною дамой.
— А цвѣты изъ Ботаническаго сада тоже могутъ придти туда? Вѣдь, это далеко!
— Не бойся,—сказалъ студентъ:—они могутъ летать, если захотятъ! Ты видѣла красивыхъ красныхъ, желтыхъ и бѣлыхъ мотыльковъ, похожихъ на цвѣты? Они, вѣдь, и были прежде цвѣточками, только соскочили со своихъ стебельковъ, забили въ воздухѣ лепесточками, точно крылышками, и полетѣли. Они вели себя хорошо, за то и получили позволеніе летать и днемъ; другіе должны сидѣть смирно на своихъ стебелькахъ, а они летаютъ, и лепестки ихъ стали, наконецъ, настоящими крылышками. Ты сама видѣла ихъ! А, впрочемъ, можетъ быть, цвѣты изъ Ботаническаго сада и не бываютъ въ Королевскомъ дворцѣ! Можетъ быть, они даже и не знаютъ, что тамъ идетъ по ночамъ такое веселье. Вотъ что я скажу тебѣ,—то-то удивится потомъ профессоръ ботаники, который живетъ тутъ рядомъ!—Когда придешь въ его садъ, разскажи какому-нибудь цвѣточку про большіе балы въ королевскомъ дворцѣ; тотъ разскажетъ объ этомъ остальнымъ, и они всѣ убѣгутъ; профессоръ придетъ въ садъ, а тамъ ни единаго цвѣточка, и онъ въ толкъ не возьметъ, куда они дѣвались!
— Да какъ же цвѣтокъ разскажетъ другимъ? У цвѣтовъ нѣтъ языка!
— Конечно, нѣтъ,—сказалъ студентъ:—зато они умѣютъ объясняться пантомимой![1] Ты сама видѣла, какъ они качаются и шевелятъ своими зелеными листиками, чуть подуетъ вѣтерокъ. Это у нихъ такъ мило выходитъ,—точно они разговариваютъ!
— А профессоръ понимаетъ ихъ пантомиму?—спросила Идочка.
[23]
— Какъ же! Разъ, утромъ, онъ пришелъ въ свой садъ и видитъ, что большая крапива дѣлаетъ листочками знаки прелестной красной гвоздикѣ; этимъ она хотѣла сказать гвоздикѣ: „Ты такъ мила, и я очень люблю тебя!“ Профессору это не понравилось, и онъ сейчасъ ударилъ крапиву по листочкамъ,—листочки у крапивы все равно, что пальцы,—да обжегся! Съ тѣхъ поръ и не смѣетъ трогать ея.
— Вотъ забавно!—сказала Идочка и засмѣялась.
— Ну, можно-ли набивать ребенку голову такими бреднями?—сказалъ скучный совѣтникъ, который тоже пришелъ въ гости и сидѣлъ на диванѣ.
Онъ терпѣть не могъ студента и вѣчно ворчалъ на него, особенно, когда тотъ вырѣзывалъ затѣйливыя и забавныя фигурки, вродѣ человѣка на висѣлицѣ и съ сердцемъ въ рукахъ,—его повѣсили за то, что онъ воровалъ сердца—или старой вѣдьмы на помелѣ, съ мужемъ на носу; все это очень не нравилось совѣтнику, и онъ всегда повторялъ:
— Ну, можно-ли набивать ребенку голову такими бреднями? Глупыя выдумки!
Но Идочку очень позабавилъ разсказъ студента о цвѣтахъ, и она думала объ этомъ цѣлый день.
„Такъ цвѣточки повѣсили головки потому, что устали съ бала!“ И Идочка пошла къ своему столику, гдѣ стояли всѣ ея игрушки; ящикъ столика тоже биткомъ былъ набитъ разнымъ добромъ. Идочкина кукла Соня лежала въ своей кроваткѣ и спала, но Идочка сказала ей:
— Тебѣ придется встать, Соня, и полежать эту ночь въ ящикѣ: бѣдные цвѣты больны, ихъ надо положить въ твою постельку, можетъ быть, они и выздоровѣютъ!
И она вынула куклу изъ кровати; Соня посмотрѣла на Идочку очень недовольно и не сказала ни слова,—она разсердилась за то, что у нея отняли постель.
Ида уложила цвѣты въ постельку, укрыла ихъ хорошенько одѣяльцемъ и велѣла имъ лежать смирно,—за это она обѣщала имъ напоить ихъ чаемъ, и тогда они встали бы завтра утромъ совсѣмъ здоровыми! Потомъ она завернула пологъ, чтобы солнышко не свѣтило цвѣточкамъ въ глаза.
Разсказъ студента не шелъ у нея изъ головы и, собираясь идти спать, Идочка не могла удержаться, чтобы не заглянуть за спущенныя на ночь оконныя занавѣски; на окошкахъ стояли
[24]чудесные мамашины цвѣты—тюльпаны и гіацинты—и Идочка шепнула имъ:
— Я знаю, что у васъ ночью будетъ балъ!
Но цвѣты стояли себѣ, какъ ни въ чемъ ни бывало, и даже не шелохнулись; ну, да Идочка что знала, то знала.
Въ постели Ида долго еще думала о томъ же и все представляла себѣ, какъ это должно быть мило, когда цвѣточки танцуютъ! „Неужели и мои цвѣты были на балу во дворцѣ?“ Тутъ она заснула. Но посреди ночи Идочка вдругъ проснулась; она видѣла сейчасъ во снѣ цвѣты, студента и совѣтника, который бранилъ студента за то, что тотъ набиваетъ ей голову пустяками. Въ комнатѣ, гдѣ лежала Ида, было тихо, на столѣ горѣлъ ночникъ, и папа съ мамой крѣпко спали.
— Хотѣлось бы мнѣ знать: спятъ-ли мои цвѣты въ Сониной постелькѣ?—сказала Идочка про себя и слегка приподнялась съ подушки, чтобы посмотрѣть въ полуоткрытую дверь, за которой были ея игрушки и цвѣты; потомъ она прислушалась,—ей показалось, что въ той комнатѣ играютъ на фортепьяно, да такъ тихо и нѣжно, какъ она никогда еще не слыхала.
— Это вѣрно цвѣты танцуютъ!—сказала Ида,—Господи, какъ бы мнѣ хотѣлось посмотрѣть!
Но она не смѣла встать съ постели, чтобы не разбудить папы съ мамой.
— Хоть бы они вошли сюда!—сказала она.
Но цвѣты не входили, а музыка все продолжалась, такая тихая, нѣжная, просто чудо! Тогда Идочка не выдержала, потихоньку вылѣзла изъ кроватки, прокралась на цыпочкахъ къ дверямъ и заглянула въ ту комнату. Что за прелесть была тамъ!
Въ той комнатѣ не горѣло ночника, а было все-таки свѣтло, какъ днемъ, отъ мѣсяца, глядѣвшаго изъ окошка прямо на полъ, гдѣ въ два ряда стояли тюльпаны и гіацинты; на окнахъ не оставалось ни единаго цвѣтка, тамъ стояли одни горшки съ землей. Цвѣты очень мило танцовали другъ съ другомъ, взявшись за длинныя зеленыя листочки, точно за руки. На фортепьяно играла большая желтая лилія,—это, навѣрное, ее Идочка видѣла лѣтомъ! Она хорошо помнила, какъ студентъ сказалъ: „Ахъ, какъ она похожа на M-elle[2] Лину!“ Всѣ засмѣялись тогда надъ нимъ, но теперь Идѣ и въ самомъ дѣлѣ показалось, что длинная желтая лилія была похожа на Лину; она и играла такъ же, какъ Лина: то поворачивала
[25]свое продолговатое лицо въ одну сторону, то въ другую и кивала въ тактъ чудесной музыкѣ. Никто не замѣтилъ Иды.
Вдругъ, Идочка увидала, что большой голубой крокусъ вскочилъ прямо на середину стола съ игрушками, подошелъ къ кукольной кроваткѣ и отдернулъ пологъ; тамъ лежали больные цвѣты, но они живо встали и кивнули головками, давая знать, что и они тоже хотятъ танцовать. Старый Курилка съ сломаною нижнею губой всталъ и поклонился прекраснымъ цвѣтамъ; они совсѣмъ не были похожи на больныхъ, прыгали и веселились не хуже другихъ. Въ эту минуту гдѣ-то стукнуло, какъ будто что-то упало на полъ. Ида посмотрѣла въ ту сторону,—это была верба; она тоже спрыгнула со стола къ цвѣтамъ, считая себя сродни имъ. Верба была довольно мила; на верхушкѣ ея сидѣла восковая куколка въ большой широкополой черной шляпѣ, точь-въ-точь, какъ у совѣтника. Верба прыгала посреди цвѣтовъ и громко топала своими тремя деревянными ходульками,—она танцевала мазурку, а другіе цвѣты не могли, потому что были слишкомъ легки и не могли такъ топать.
Но вотъ восковая куколка на вербѣ вдругъ вытянулась, завертѣлась надъ бумажными цвѣтами и громко закричала:
— Ну, можно-ли набивать ребенку голову такими бреднями! Глупыя выдумки!
Теперь кукла была точь-въ-точь самъ совѣтникъ, въ его черной широкополой шляпѣ, такая же желтая и сердитая! Но бумажныя цвѣты ударили ее по тонкимъ ножкамъ, и она опять съежилась въ маленькую восковую куколку. Это было такъ забавно, что Ида не могла удержаться отъ смѣха. Верба продолжала плясать, и совѣтнику волей-неволей приходилось плясать вмѣстѣ съ нею, все равно—вытягивался-ли онъ во всю длину, или оставался маленькою восковою куколкой въ черной широкополой шляпѣ. Наконецъ, ужъ цвѣты, особенно тѣ, что лежали въ кукольной кроваткѣ, стали просить за него, и верба оставила его въ покоѣ. Вдругъ, что-то громко застучало въ ящикѣ, гдѣ лежала кукла Соня и другія игрушки. Курилка побѣжалъ по краю стола, прилегъ на животъ и пріотворилъ ящикъ. Соня встала и удивленно оглядѣлась.
— У васъ балъ?—сказала она.—Что же это мнѣ не сказали?
— Хочешь танцовать со мной?—спросилъ Курилка.
[26]
— Хорошъ кавалеръ!—сказала Соня и повернулась къ нему спиной, потомъ усѣлась на ящикъ и стала ждать,—авось ее пригласитъ кто-нибудь изъ цвѣтовъ, но никто и не думалъ. Она громко кашлянула, но и тутъ никто не подошелъ къ ней. Курилка плясалъ одинъ и очень недурно!
Видя, что цвѣты не глядятъ на нее, Соня вдругъ свалилась съ ящика на полъ и надѣлала такого шума, что всѣ сбѣжались къ ней и стали спрашивать, не ушиблась-ли она? Всѣ разговаривали съ ней очень ласково, особенно тѣ цвѣты, которые только-что спали въ ея кроваткѣ; Соня нисколько не ушиблась, и Идочкины цвѣты стали благодарить ее за чудесную постельку, потомъ увели ее съ собой въ лунный кружокъ на полу и принялись танцовать съ ней, а другіе цвѣты кружились около нихъ. Теперь Соня была очень довольна и сказала цвѣточкамъ, что охотно уступаетъ имъ свою кроватку,—ей хорошо и въ ящикѣ!
Но цвѣты сказали:
— Спасибо! Но мы не можемъ жить такъ долго! Утромъ мы совсѣмъ умремъ! Скажи только Идочкѣ, чтобы она схоронила насъ въ саду, гдѣ зарыта канарейка; лѣтомъ мы опять выростемъ и будемъ еще красивѣе!
— Нѣтъ, вы не должны умирать!—сказала Соня и поцѣловала цвѣты.
Въ это время дверь отворилась и въ комнату вошла цѣлая толпа цвѣтовъ. Ида никакъ не могла понять, откуда они взялись,—должно быть изъ королевскаго дворца. Впереди всѣхъ шли двѣ прелестныя розы, съ золотыми воронками на головкахъ; это были король съ королевой. За ними, раскланиваясь на всѣ стороны, шли чудесные левкои и гвоздики, а потомъ музыканты: крупные маки и піоны дули въ шелуху отъ горошка и совсѣмъ покраснѣли съ натуги, а маленькіе голубые колокольчики и бѣленькіе подснѣжники звенѣли, точно на нихъ были надѣты бубенчики. Вотъ была забавная музыка! Затѣмъ, шла цѣлая толпа другихъ цвѣтовъ, и всѣ они стали танцовать: и голубые фіалки, и красные ноготки, и маргаритки, и ландыши. Цвѣты такъ мило танцовали и цѣловались между собой, что просто заглядѣніе!
Наконецъ, цвѣты пожелали другъ другу доброй ночи, а Идочка тихонько пробралась въ свою кроватку, и ей всю ночь снились цвѣты и все, что она сейчасъ видѣла.
[27]Утромъ она встала и побѣжала къ своему столику посмотрѣть, тамъ-ли ея цвѣточки.
Она отдернула пологъ—да, они лежали въ кроваткѣ, но совсѣмъ, совсѣмъ завяли! Соня тоже лежала на своемъ мѣстѣ, въ ящикѣ, и смотрѣла настоящею „соней“.
— А ты помнишь, что тебѣ надо передать мнѣ?—спросила ее Идочка.
Но Соня глупо смотрѣла на нее и не раскрывала рта.
— Какая же ты нехорошая!—сказала Ида.—А они еще танцовали съ тобой!
Потомъ она взяла бумажную коробочку, съ хорошенькою нарисованною птичкой на крышкѣ, раскрыла ее и положила туда мертвые цвѣты.
— Вотъ вамъ и гробикъ!—сказала она.—А когда придутъ мои норвежскіе кузены, мы васъ зароемъ въ саду, чтобы вы выросли опять на слѣдующее лѣто еще красивѣе!
Іонасъ и Адольфъ, норвежскіе кузены, были бойкіе мальчуганы; отецъ подарилъ имъ по новому луку, и они пришли показать ихъ Идѣ. Она разсказала имъ про бѣдные, умершіе цвѣты и позволила имъ помочь ей похоронить ихъ. Мальчики шли впереди съ луками на плечахъ; за ними Идочка съ мертвыми цвѣтами въ коробочкѣ. Вырыли въ саду могилку, Ида поцѣловала цвѣточки и опустила коробочку въ ямку, а Іонасъ съ Адольфомъ выстрѣлили надъ могилкой изъ луковъ,—ни ружей, ни пушекъ у нихъ, вѣдь, не было.
