Не помню, котораго числа я оставилъ С.-Петербургъ, но хорошо помню, что я пріѣхалъ совсѣмъ больной въ Москву, гдѣ долженъ былъ пробыть нѣсколько сутокъ,—и что я не могъ отправиться въ дальнѣйшій путь ранее 25 декабря и выѣхалъ изъ Москвы подъ звонъ сорока сороковъ въ то время, когда вся Москва стекалась въ церкви для молитвы по случаю Рождества Христова и для того, чтобы благодарить за спасеніе Россіи въ 1812 году и молить Бога, да благословитъ наше оружіе въ Крыму, да сохранитъ русскую армію, уже многими тяжкими жертвами запечатлѣвшую свою преданность отечеству и государю.
Путешествіе мое совершалось медленно, во-первыхъ, потому что безчисленные и огромные ухабы дѣлали скорую ѣзду невозможною, а во-вторыхъ, потому что вслѣдъ за моею коляскою, поставленною на полозья, ѣхала еще большая кибитка подъ надзоромъ моего рейткнехта, отставнаго младшаго вахтмейстера л. гв. коннаго полка, рекомендованнаго мнѣ гр. Григорьемъ Александровичемъ Строгановымъ, Михаленко. Теперь, т. е. въ 1871 году, невольно изумляешься, вспоминая тѣ удобства, которыми пользовалась въ Россіи путешествующая публика въ 1855 году. Не говоря объ отвратительныхъ станціяхъ, о безпрестанномъ недостаткѣ лошадей и, вслѣдствіе того, неприличныхъ сценахъ между проѣзжающими и смотрителями,—это считалось неизбѣжнымъ зломъ,—нельзя не разсказать о пріѣздѣ моемъ въ Харьковъ.
Харьковъ уже въ то время считался однимъ изъ лучшихъ городовъ Россіи, и потому я льстилъ себя надеждою хорошо поужинать (это было ночью) и переночевать въ хорошей комнатѣ. Въѣзжая въ городъ, я приказалъ ямщику везти меня въ лучшую гостинницу, которая, какъ оказалось, называлась «благородною», т. е. устроенною при собраніи. Взобравшись по лѣстницѣ, освѣщенной однимъ чаднымъ ночникомъ, я долженъ былъ будить служителя. Son prémier mouvement en dépit—du dicton, s’est trouvé être mauvais, онъ мнѣ объявилъ, что все занято, но потомъ вспомнилъ о какомъ-то свободномъ номерѣ, и повелъ меня въ какой-то корридоръ, обязательно предупреждая, что онъ засвѣтитъ огня, безъ котораго не пройдешь. Оказалось, что этотъ корридоръ, служащій сообщеніемъ для всѣхъ номеровъ этой гостинницы, служилъ дортуаромъ для прислуги всѣхъ гг. наѣхавшихъ ради праздниковъ въ губернскій городъ. Прислуга эта расположилась на полу, поперегъ корридора такъ, что еслибы я послѣдовалъ примѣру моего провожатаго, мнѣ пришлось бы перескочить чрезъ нѣсколько десятковъ спящихъ, по выраженію того времени, холопей. Но я рѣшительно отказался отъ предложенной мнѣ гимнастики и даже рѣшился уже уѣхать, какъ вдругъ, къ счастью моему, возвратился домой какой-то прикащикъ и, видя мое затрудненіе, сдѣлалъ мнѣ слѣдующее предложеніе: „Если вы желаете только переночевать и не боитесь спать въ большой комнатѣ, то я васъ помѣщу-съ“.
Это меня заинтересовало, а потому я потребовалъ объясненія; оказалось, что, за неимѣніемъ помѣщеній, мнѣ предлагали большую залу благороднаго харьковскаго собранія. Само собой разумѣется, что я принялъ предложеніе съ радостью, но на другой день долженъ былъ уѣхать ранѣе, чѣмъ хотѣлъ, потому что утромъ пришли полотеры и, кромѣ того, растворили всѣ окна для освѣженія залы предъ назначеннымъ въ тотъ день маскарадомъ, это было наканунѣ новаго 1856-го года.
Не зная, гдѣ мнѣ придется встрѣчать этотъ годъ, я на всякій случай запасся въ Харьковѣ двумя бутылками шампанскаго. Въ 11 часовъ вечера я пріѣхалъ, сколько могу припомнить, на станцію Водологи; тоска сильно овладѣла мной, но я бодрился.... приказалъ какъ можно лучше освѣтить комнату, подать ужинать и вино, позвалъ смотрителя и спросилъ его: „нѣтъ ли проѣзжающихъ, которыхъ бы я могъ пригласить встрѣтить со мной новый годъ ; оказалось, что въ сосѣдней комнатѣ спалъ г. Осиповъ, художникъ-живописецъ, но по случаю военнаго времени—промѣнявшій палитру на саблю и ѣхавшій вступить въ ряды Калужскаго ополченія, въ дружину кн. С. В. Кочубея. Я приказалъ его разбудить и покорнѣйше просить ко мнѣ; онъ оказался очень пріятнымъ человѣкомъ, впослѣдствіи я его встрѣчалъ въ Крыму, и онъ даже снималъ съ меня портретъ для Кочубея.
Подъѣзжая къ Екатеринославлю, мой старый Михаленко захворалъ и потому я долженъ былъ два дня прожить въ этомъ, soi-disant, городѣ. Само собой разумѣется, я никого не видалъ, т. е. не дѣлалъ никакихъ визитовъ и когда докторъ объявилъ, что Михаленко въ состояніи отправиться въ дальнѣйшій путь, поспѣшилъ оставить Екатеринославль. Безъ особенныхъ приключеній, не помню котораго числа, кажется 7-го или 8-го января 1856 г., я прибылъ въ грязный Бахчисарай, гдѣ просилъ пріюта у стараго товарища по Петергофскому лагерю, Николая Ѳедоровича Козлянинова. На сего послѣдняго я разсчитывалъ чтобы ознакомиться не съ личнымъ составомъ главнаго штаба,—онъ былъ мнѣ хорошо знакомъ,—но со всѣмъ, что въ арміи происходитъ, однимъ словомъ: съ новостями, съ разными толками и т. п. Я болѣе десяти дней никого не видѣлъ, газетъ не читалъ и потому считалъ любопытство въ этомъ случаѣ извинительнымъ. Николай Ѳедоровичъ Козляниновъ былъ именно тотъ человѣкъ, который мнѣ былъ нуженъ въ этихъ обстоятельствахъ. Я съ нимъ былъ знакомъ лѣтъ пятнадцать и помнилъ его въ мундирѣ инженеровъ путей сообщенія, но съ аксельбантомъ военной академіи, потомъ офицеромъ гвардейскаго генеральнаго штаба и, наконецъ, капитаномъ гвардейскаго конно-піонернаго дивизіона. Потомъ онъ былъ произведенъ въ полковники Ольвіопольскаго уланскаго полка, командиромъ котораго былъ братъ его П. Ѳ. Козляниновъ.......
Въ Севастополѣ Н. Ѳ. Козляниновъ, будучи помощникомъ кн. В. Н. Васильчикова, получилъ нѣкоторую извѣстность и былъ произведенъ въ генералы, но честолюбіе его не было удовлетворено и потому я ожидалъ услышать отъ него сильныя порицанія всего, что дѣлалось въ главной квартирѣ и въ арміи вообще. Но я ошибся въ разсчетѣ; вообще, пробывъ два дня въ Бахчисараѣ, я не могъ надивиться (полному) равнодушію, царствовавшему въ обществѣ къ главнымъ дѣятелямъ нашей арміи, находившейся въ положеніи далеко не завидномъ, не говоря уже о томъ, что существовавшіе порядки, по интендантской и госпитальной частямъ, хотя и встрѣчали порицанія, но какъ-то слегка, въ видѣ юмористическихъ привѣтствованій, милыхъ анекдотовъ; серьезно къ этимъ глупостямъ никто не относился. Съ личностями, настоящее мѣсто которыхъ было бы, по моему мнѣнію, у позорнаго столба, не только знались, но и кутили. Не краснѣя разсказывали о хозяйственныхъ оборотахъ находчивыхъ полковыхъ командировъ, бравшихъ на себя доставку овса и мяса изъ новороссійскихъ губерній, посылавшихъ въ Полтавскую губернію соль, и т. п. Однимъ словомъ, я былъ пораженъ общею деморализаціею, и мнѣ казалось, что я попалъ въ среду, гдѣ не дѣлается различія между зломъ и добромъ; къ тому же, только что совершившаяся перемѣна главнаго начальства пошатнула положеніе многихъ лицъ, считавшихъ себя вліятельными, что еще усиливало ту неурядицу, которую я не могъ не замѣтить и которая должна была меня сильно опечалить. Новый главнокомандующій уже пріѣхалъ, старый начальникъ главнаго штаба былъ еще на лицо, новый еще не прибылъ изъ Николаева.
Я поспѣшилъ явиться къ генералу Лидерсу, потомъ къ генералу Коцебу; къ сему послѣднему, какъ старому знакомому, я обратился съ просьбой дать мнѣ добрый совѣтъ, какъ приступить къ дѣлу, говоря, что я никогда не служилъ въ арміи и, вѣроятно, не разъ буду находиться въ затрудненіи; на это сей генералъ отвѣчалъ мнѣ съ невозмутимымъ спокойствіемъ:
— „Постарайтесь, чтобы все у васъ въ полку было исправно“.
Впослѣдствіи я часто вспоминалъ эти слова, когда я зналъ полки, въ которыхъ начальствомъ все признавалось исправнымъ, но въ которыхъ дисциплина не существовала, полковые командиры имѣли право на полнѣйшее презрѣніе, а офицерамъ нельзя было поручить продовольствованіе взвода солдатъ....
Кажется, 12-го января 1856 г., въ самомъ мрачномъ настроеніи я выѣхалъ изъ Бахчисарая и поѣхалъ прямо въ Орто-Коралесъ къ своему начальнику дивизіи, временно, послѣ отбытия генерала Сухозанета, командовавшему 3-мъ пѣхотнымъ корпусомъ, Александру Клеониковичу Ушакову. Съ этимъ господиномъ я познакомился при самихъ оригинальныхъ обстоятельствахъ, послѣ гулянья въ Павловскѣ, въ С.-Петербургѣ, лѣтъ десять перед этимъ; мы цѣлый вечеръ провели вмѣстѣ и послѣ этого встрѣтились въ первый разъ, въ Коралесѣ. О службѣ у насъ съ нимъ, какъ при первомъ свиданіи, такъ и впослѣдствіи, разговора не было, если не считать служебнымъ разговоромъ то, что онъ мнѣ говорилъ о кн. Эристовѣ, командовавшемъ Смоленскимъ полкомъ, о томъ, что онъ прекрасный человѣкъ, что онъ принялъ полкъ при исключительныхъ и неблагопріятныхъ обстоятельствахъ и т. п., что, какъ я узналъ впослѣдствіи, обыкновенно говорятъ дивизіонные начальники вновь назначеннымъ полковымъ командирамъ, чтобы склонить ихъ къ снисходительной пріемкѣ. Строгій пріемъ полка составляетъ самый серьезный контроль взгляда на службу и требовательности начальника дивизіи, и потому такіе...... начальники, какъ А. К. Ушаковъ, всегда сильно заинтересованы въ снисходительности новыхъ полковыхъ командировъ. Вскорѣ оказалось, что Смоленскій полкъ, которымъ мнѣ приходилось командовать, былъ во всѣхъ отношеніяхъ въ бѣдственномъ положеніи. Но что всего хуже, разстройство его не ограничивалось хозяйственною частью; неуваженіе къ начальству пошатнуло дисциплину и я, къ отчаянію своему, долженъ былъ убѣдиться что, при всей моей неопытности, мнѣ приходилось работать безъ помощниковъ; знакомясь съ офицерами, я приходилъ въ уныніе, потому что засталъ совершенно безграмотнаго казначея, вмѣсто адъютанта—писаря, котораго ни за что не согласился бы держать въ своей канцеляріи, будучи баталіоннымъ адъютантомъ л.-гв. Сапернаго баталіона. Нѣкоторые штабъ-офицеры напивались до пьяна, а прапорщики, что называется, до чертиковъ, и все это никого не поражало, это считалось въ порядкѣ вещей. На мнѣ лежала тяжкая обязанность возстановить порядокъ, не измѣняя состава, потому что не кѣмъ было замѣнить не только неспособныхъ, но даже тѣхъ, которые своимъ поведеніемъ ежедневно доказывали, что они недостойны офицерскаго званія.
Въ надеждѣ въ скоромъ времени исправить бо̀льшую часть главныхъ недостатковъ полка, я отпустилъ.......... кн. Э—ва съ чистою квитанціею и взялся за новое и трудное для меня дѣло съ отвращеніемъ, потому, во-первыхъ, что хозяйскія дрязги всегда мнѣ были противны, а во-вторыхъ, потому что при каждомъ моемъ приказаніи квартирмейстеръ и казначей смотрѣли на меня съ какимъ-то недоумѣніемъ, выражающимъ, по моему мнѣнію, два вопроса: „Что онъ: просто глупъ или сумасшедшій?“ Если прибавить, что я не могъ не только получить разумнаго совѣта отъ начальника дивизіи или бригаднаго командира, но даже не могъ ни съ кѣмъ откровенно поговорить, то каждый пойметъ трудность моего положенія и извинитъ уныніе, въ которое я приходилъ иногда по вечерамъ, въ одиночествѣ, въ своей, впрочемъ довольно уютной, землянкѣ.
Могилевскимъ полкомъ командовалъ полковникъ Вознесенскій, Витебскимъ—Оленичъ и Полоцкимъ—О***. Оленинъ считался въ дивизіи честнѣе прочихъ; О*** же, умный человѣкъ и храбрый офицеръ, полякъ и воспитанникъ варшавскихъ піаровъ положительно считалъ ввѣренный ему полкъ фольваркомъ, даннымъ ему въ аренду................. Чтобы дать хотя маленькое понятіе о томъ, что происходило въ Полоцкомъ полку, я долженъ разсказать о происшествіи, которое меня изумило и привело въ негодованіе, но только меня; вся дивизія, которой сдѣлался извѣстнымъ случай, о которомъ я сейчасъ разскажу, осталась совершенно равнодушною....
Въ одинъ вечеръ у меня играли въ карты, и какъ теперь помню, я игралъ съ О*** и дружиннымъ начальникомъ Калужской губерніи, полковникомъ Альбединскимъ, который для выраженія удивленія всегда говорилъ: „скворецъ небесный“, какъ вдругъ близь моей землянки послышался совсѣмъ необыкновенный шумъ и въ то же время ворвался ко мнѣ безъ доклада офицеръ Полоцкаго полка. Оказалось, что это былъ дежурный по полку, видимо весьма разстроенный, пришедшій въ сопровожденіи цѣлой толпы полоцкихъ солдатъ къ моей землянкѣ, чтобы доложить полковому командиру, что ужина солдаты не разбираютъ, говоря, что его невозможно ѣсть. О*** вскочилъ съ своего мѣста и выбѣжалъ на дворъ. Въ непродолжительномъ времени онъ возвратился, но пріятное расположеніе духа, которымъ онъ отличался въ началѣ нашей партіи, его оставило—онъ былъ красенъ какъ ракъ и вполголоса неоднократно повторялъ: „негодяи!“
Какъ онъ успокоилъ голодныхъ солдатъ и вообще въ чемъ заключалось его распоряженіе, такъ какъ мнѣ было неловко и щекотливо наводить справки, я и по сіе время не знаю.
Хотя не такого скандальнаго свойства, но и у меня въ Смоленскомъ полку были происшествія; напримѣръ, прапорщикъ А***, вслѣдствіе какого-то неудовольствія, подъѣхалъ верхомъ въ пьяномъ видѣ къ землянкѣ прапорщика Вановича и выстрѣлилъ два раза въ окно изъ револьвера; къ счастью, пули никого не задѣли, и Вановичъ самъ на другой же день умолялъ меня не предавать суду Адамова. Я согласился, но съ А*** началъ составлять списокъ, по которому впослѣдствіи заставилъ выйти изъ полка 28 офицеровъ, въ томъ числѣ маіора И***, произведеннаго въ маіоры генераломъ Ушаковымъ, по той уважительной причинѣ, что долѣе оставить его ротнымъ командиромъ было бы опасно и невозможно. Крутыя мѣры, принятыя мной для огражденія солдатскихъ интересовъ, и перемѣны, произведенныя въ полковомъ хозяйствѣ, возбудили сильное неудовольствіе между полковыми командирами 7-й дивизіи; однако никто изъ нихъ не рѣшился объясниться со мной по этому щекотливому вопросу, одинъ разъ только бар. М***[1], адъютантъ генерала Ушакова, коснулся этого вопроса, но былъ немедленно вынужденъ замолчать слѣдующими словами: „Я командую полкомъ по своей совѣсти, какъ умѣю; во всякомъ случаѣ, я вашихъ совѣтовъ не прошу и удивляюсь, что вы вздумали мнѣ давать таковые“.
Генералъ УшаковъНе смотря на близость непріятеля, отъ моего полка аванпостовъ не высылалось, и вообще царствовало какое-то затишье, окончательно наводившее тоску на жителя землянки, пріѣхавшаго въ Крымъ ужъ, конечно, не для того, чтобы контролировать раненыхъ артельщиковъ, ѣздить къ Т*** въ Орто-Коралесъ и играть въ ненавистный ералашъ, въ невыносимомъ для меня обществѣ полковыхъ командировъ....
Тутъ кстати сказать нѣсколько словъ объ этомъ генералѣ, фамилія котораго сдѣлалась извѣстною, по случаю жадно читавшихся по всей Россіи первыхъ извѣстій о военныхъ дѣйствіяхъ на Дунаѣ въ 1853 г. Генералъ Ушаков, котораго я помню еще командиромъ Галицкаго егерскаго полка, былъ впослѣдствіи начальникомъ штаба 2-го пѣхотнаго корпуса у генерала Купріянова[3] и, наконецъ, командуя 7-ю пѣхотною дивизіею, въ 1853-мъ году, очутился начальникомъ отряда на низовьяхъ Дуная. Этому отряду было предписано переправиться чрезъ Дунай одновременно съ нашими главными силами и взять слабо укрѣпленную крѣпостцу Тульчу. Подробности распоряженій генерала Ушакова для достиженія предписанной цѣли, по своей несообразности, поспѣшности и необдуманности, еще теперь, когда я лишь вспоминаю разсказы десятковъ очевидцевъ этого блистательнаго soi-disant дѣла, меня приводятъ въ негодованіе. Тульча была атакована Могилевскимъ полкомъ и 2-мъ и 3-мъ батальонами Смоленскаго полка безъ предварительныхъ рекогносцировокъ, именно съ той стороны, съ которой турки ожидали нападенія и которая поэтому представляла сильное вооруженіе; съ другихъ же сторонъ, какъ и показали послѣдствія, защита ея была ничтожна и не смотря на камыши, вѣроятно считавшіеся турками непроходимыми, легко могла быть взята безъ значительныхъ потерь, понесенныхъ въ этомъ дѣлѣ 1-ю бригадою 7-й пѣхотной дивизіи убитыми и ранеными до 700 человѣкъ. Весь отрядъ генерала Ушакова находился въ этотъ день на правомъ берегу Дуная, на лѣвомъ оставался лишь 1-й баталіонъ Смоленскаго полка, всѣ знамена 7-й дивизіи, и о ужасъ! кто бы повѣрилъ? самъ храбрый и распорядительный командиръ ея—Александръ Клеоноковичъ.
4-го августа 1855 г., въ постыдный для главнаго начальства и хотя несчастный, но славный день для нашего войска, въ особенности для 12-й дивизіи, которая своею атакою Ѳедюхиныхъ горъ удивила французовъ[4], 7-я дивизія почти не была въ дѣлѣВся дивизія, если не видѣла, то знала объ этомъ—это, къ несчастію, не послужило Ушакову препятствіемъ къ дальнѣйшему командованію 7-ю дивизіею, а впослѣдствіи, во время польскаго возстанія 1863 и 1864 гг., завѣдыванію военнымъ отдѣломъ въ городѣ Радомѣ, гдѣ его распоряженія и дѣятельность были настолько неудовлетворительны, что поспѣшили произвести его въ генералы отъ инфантеріи и дать его дивизію генералу Бельгарду. Къ сожалѣнію, я еще не могу сказать теперь: довольно о генералѣ Ушаковѣ, миръ праху его....
Однако, я далеко забѣжалъ впередъ, надо возвратиться къ незавидной эпохѣ зимы 1855 и 1856 годовъ.
Примѣчанія
править- ↑ Нынѣ (1871 г.) командуетъ Новочеркасскимъ пѣхотнымъ тикомъ и, говорятъ, пользуется милостью начальства....В. Д.
- ↑ Мнѣ говорили, впрочемъ, что въ началѣ военныхъ дѣйствій въ Крыму можно было имѣть вино очень порядочное, но что запасы его истощились. Я этому не вѣрю, потому что мнѣ не случаюсь пить хорошаго Крымскаго вина, даже въ сентябрѣ 1854 года.Д.
- ↑ Генерала Купріянова я помню съ 1832 года, т. е. онъ тогда уже командовалъ дивизіею и былъ извѣстенъ какъ несправедливый начальникъ: въ 1835 году онъ отличился выходкою, которую я часто вспоминаю, ежедневно приходя въ негодованіе, по случаю отсутствія достоинства, которымъ пользуется (1871 г.) въ Царствѣ Польскомъ гр. N. N., по своей скупости, лживости, пустословію и мелкимъ хитростямъ, которыми онъ, слава Богу, уже давно ничего не достигаетъ.... На международномъ Калишскомъ высочайшемъ смотру 1835 года, генералъ Ѳ. Б.... бывшій тогда генералъ-квартирмейстеромъ дѣйствующей арміи, по свойственной ему суетѣ и страсти вмѣшиваться не въ свое дѣло, подъѣхалъ къ линейнымъ унтеръ-офицерамъ 7-й пѣхотной дивизіи, когда баталіоны уже вводились въ линію, и занялся ровненіемъ ихъ.... Генералъ Купріяновъ, бывшій при этомъ и притомъ будучи не въ духѣ, послѣ проигрыша и ночи, проведенной безъ сна, обратился къ Ѳ. Ѳ. Б...., съ слѣдующей рѣчью, которую и въ то время даже 7-я дивизія съумѣла назвать: «peu parlementaire», а именно: «в. пр—во, я вамъ совѣтую убираться...............»; удивленный, но не смущенный Ѳ. Ѳ. Б...., въ отвѣтъ на это милое привѣтствіе, обратился къ бывшимъ при немъ офицерамъ и сказалъ: «Messieurs, je crois que nous ferions bien fie nous en aller d’ici—n’est ce pas? un peu de galop, messieurs». (Мнѣ кажется, господа, что намъ лучше бы уѣхать отсюда, не правда ли? Двинемтесь галопомъ, господа). Затѣмъ, пришпорилъ лошадь, и пріятныя отношенія между начальникомъ 7-й дивизіи и генералъ-квартирмейстеромъ какъ будто не нарушались. Купріянова, не смотря на старость и увѣчья (онъ лишился ноги подъ Дебречиномъ, во время венгерской кампаніи) не уважаютъ, а государь даже на праздникахъ л.-гв. Финляндскаго полка, въ которомъ Купріяновъ числится, не показываетъ ему никакого вниманія. На это послѣднее обстоятельство обратилъ мое вниманіе генералъ Безакъ, года четыре или пять тому назадъ, послѣ обѣда, даннаго государемъ л.-гв. Финляндскому полку въ Зимнемъ дворцѣ, а я, въ отвѣтъ на это замѣчаніе, сказалъ Безаку, что есть достоинства и въ Купріяновѣ, и разсказалъ ему вышеприведенный анекдотъ, за достовѣрность котораго я ручаюсь, потому что слышалъ его отъ своего дяди К. Н. Дена, бывшаго въ 1835 г. шт.-капитаномъ генеральнаго штаба и находившагося при Ѳ. Ѳ. Б...., когда его обласкалъ ген. Купріяновъ.В. Д.
- ↑ По заключеніи мира, многіе французскіе офицеры говорили мнѣ, что они съ восторгомъ и удивленіемъ (stupeur) смотрѣли на 12-ую дивизію, когда она, подъ предводительствомъ неустрашимаго генерала Мартинау, атаковала Ѳедюхины горы, и прибавили: «nous n’avons pas pu nous empêcher d’applaudir ces héros (мы не могли не апплодировать этимъ героямъ).В. Д.