Первое время послѣ кончины Николая Павловича многіе петербургскіе жители, въ томъ числѣ и я, совсѣмъ пріуныли; не смотря на неудачи и удары, нанесенные національному чувству, въ послѣдніе дни царствованія Николая Павловича, довѣріе къ его величественно-энергической личности было еще такъ сильно, что когда его не стало, всѣ себѣ задавали неразрѣшаемый вопросъ: что теперь будетъ?
Дѣйствительно, обстоятельства были далеко не утѣшительныя. Крымская армія, разобщенная отъ центра Россіи, не смотря на всевозможныя усилія, не могла получать во̀ время необходимѣйшихъ средствъ не только для военныхъ дѣйствій, но и для существованія. Съ наступленіемъ весны надо было ожидать появленія вновь непріятельскихъ эскадръ въ виду Кронштадта; заграничная торговля была почти совсѣмъ пріостановлена, отпускъ нашего товара заграницу производился медленно, съ большими затрудненіями, по одному лишь Петербурго-варшавскому шоссе на прусскую границу. Не смотря на преклонность лѣтъ и совсѣмъ разстроенное здоровье, батюшка мой не могъ не уступить настояніямъ государя—и потому, какъ въ 1854-мъ году, до вскрытія Невы переѣхалъ со своимъ штабомъ въ Кронштадтъ; къ счастію, ему были даны въ 1855-мъ году другіе помощники, а именно гг. Граббе и Шварцъ.
Въ теченіи всего лѣта 1855 года, я не получалъ никакихъ особенныхъ порученій, но приходилось часто ѣздить съ государемъ въ Кронштадтъ и Ораніенбаумъ. Съ катальной горы государь часто слѣдилъ посредствомъ телескопа за движеніями непріятельскаго флота, желая угадать его намѣренія. Я по сіе время не могу понять бездѣйствія англо-французовъ въ Финскомъ заливѣ и ихъ чрезмѣрную осторожность. Гидрографическія карты у нихъ были чуть ли не лучше нашихъ; въ 1854-мъ году они дѣлали во многихъ мѣстахъ безпрепятственно промѣры; кромѣ того, къ нимъ перебѣжало много англичанъ, прожившихъ цѣлые годы въ Петербургѣ и Кронштадтѣ, и потому мы не могли льстить себя надеждой, чтобы имъ были неизвѣстны наши слабыя стороны, а у насъ—„къ чему лукавить“—было ихъ много.
Не смотря на все это, непріятель ограничился бомбардированіемъ на огромномъ разстояніи Свеаборга, въ которомъ, не смотря на большой расходъ дорогихъ снарядовъ, причинялъ не много вреда и, наконецъ, взятіемъ Аландскихъ укрѣпленій,—подвигъ, о которомъ всѣ газеты въ одинъ голосъ кричали какъ о необыкновенномъ военномъ успѣхѣ, не упоминая о томъ, что Аландскія укрѣпленія далеко не были окончены удовлетворительно и только отчасти вооружены, и не могли вмѣщать значительнаго гарнизона. Въ сентябрѣ 1855 г. главныя силы англо-французовъ спѣшили оставить Финскій заливъ, оставляя только нѣсколько судовъ для блокады нашихъ гаваней; тогда государь уступилъ своему давнишнему желанію побывать на южномъ театрѣ военныхъ дѣйствій и отправился въ городъ Николаевъ, гдѣ Тотлебенъ послѣ оставленія нами Севастополя, превращеннаго въ груду камней, строилъ огромныхъ размѣровъ укрѣпленный лагерь. Я былъ назначенъ сопутствовать государю, но по болѣзни долженъ былъ отложить отъѣздъ свой на нѣкоторое время....
По отбытіи всѣхъ непріятельскихъ судовъ изъ Финскаго залива, отецъ мой поѣхалъ инспектировать крѣпости западнаго инженернаго округа. Немедленно по пріѣздѣ государя въ Николаевъ, было отправлено гр. А. Ѳ. Орловымъ письмо къ главноуправляющему путями сообщенія гр. П. А. Клейнмихелю, письмо, которымъ сей послѣдній, по волѣ государя, приглашался оставить занимаемый имъ постъ. Я упоминаю объ этомъ, повидимому, незначительномъ событіи потому, что это было одно изъ первыхъ популярныхъ дѣйствій императора Александра Николаевича. Гр. Клейнмихель, объ интимныхъ отношеніяхъ котораго къ покойному государю ходило въ то время столько нелѣпыхъ и неосновательныхъ слуховъ, котораго называли Аракчеевымъ царствованія Николая Павловича, никогда не имѣлъ и сотой доли силы и вліянія своего покровителя Аракчеева; чѣмъ именно гр. Клейнмихель пріобрѣлъ всеобщую ненависть, я и по сіе время не знаю; онъ былъ грубъ, несвѣдущъ, надмѣненъ, но безкорыстенъ, это я утверждаю не смотря на весьма распространенное совершенно противоположное мнѣніе. Какъ бы то ни было, увольненіе его отъ должности составило настоящее, „événement“ (событіе) въ Петербургѣ; даже люди, никогда не бывшіе съ нимъ въ соотношеніи, радовались и поздравляли другъ друга съ его удаленіемъ и, какъ я говорилъ императрицѣ, это увольненіе заставило забыть въ два дня полученное въ то время печальное извѣстіе объ отбитомъ штурмѣ Карса Н. Н. Муравьева. Впослѣдствіи я неоднократно упрекалъ себя за неосновательное увлеченіе общественнымъ мнѣніемъ; министерство путей сообщенія переходило отъ гр. Клейнмихеля къ Чевкину, а отъ сего къ Мельникову. Чевкинъ былъ умнѣе своего предшественника и контрастомъ его по образованности; Мельниковъ человѣкъ честный, спеціально образованный и все-таки, еще годъ тому назадъ (1870 г.), я имѣлъ случай слышать отъ людей свѣдущихъ, что какъ главноуправляющій путями сообщенія гр. Клейнмихель былъ лучше и Чевкина, и Мельникова. Чтобы хотя отчасти дать понятіе какъ велись дѣла при гр. Клейнмихелѣ, какъ онъ входилъ въ дѣла, понималъ планы и т. д., я не могу не привести здѣсь того, что слышалъ отъ своего тестя Александра Александровича Вонлярлярскаго, имѣвшаго разныя столкновенія съ гр. Клейнмихелемъ по случаю постройки взятой на себя Лярскимъ шоссейныхъ дорогъ между Москвой и Брестомъ и впослѣдствіи между Рославлемъ и Витебскомъ.
При одномъ изъ еженедѣльныхъ докладовъ у государя Николая Павловича, гр. Клейнмихель представилъ государю проектъ шоссе отъ Рославля на Смоленскъ къ Витебску. Государь, разсмотрѣвъ планъ, упрекнулъ гр. Клейнмихеля въ томъ, что въ проектѣ не обращено вниманія на неоднократныя требованія государя, заключавшіяся въ томъ, чтобы вновь устраиваемыя дороги направлялись такъ, чтобы по возможности сокращать число мостовъ и, указывая на планъ, съ сердцемъ сказалъ:
— „А здѣсь полюбуйся: твоя дорога въ трехъ мѣстахъ пересѣкаетъ Днѣпръ“.
Гр. Клейнмихель, котораго самолюбіе было очень чувствительно, привезъ домой неутвержденный проектъ, созвалъ къ себѣ цѣлый департаментъ чиновниковъ и, осыпавъ ихъ предварительно бранными словами, объяснилъ причину неудовольствія государя. Составитель проекта просилъ указанія, въ какихъ мѣстахъ именно государемъ замѣчены эти пересѣченія Днѣпра дорогою. Тогда гр. Клейнмихель, тыкая пальцемъ бумагу, закричалъ:
— „Вотъ, вотъ и вотъ“....
— Осмѣлюсь доложить вашему сіятельству, отвѣчалъ чиновникъ, что на указываемыхъ вами мѣстахъ проектированное шоссе пересѣкаетъ не Днѣпръ, а старую дорогу[1].
Клейнмихель опять взбѣсился и закричалъ: „какъ же я теперь это доложу государю?“—и, конечно, государю никогда не было доложено, что онъ принялъ старую, чрезвычайно извилистую, дорогу за рѣку и что гр. Клейнмихель не понималъ никакого плана, да и не давалъ себѣ труда разсматривать и изучать что либо подробно.
Наконецъ, кажется это было въ октябрѣ 1855 г., я оправился отъ лихорадки, которою страдалъ, и поѣхалъ въ Царское село, откланяться императрицѣ и спросить не будетъ ли порученіи къ его величеству. Императрица оставила меня обѣдать въ Царскомъ селѣ. За обѣдомъ только и было разговору о Севастополѣ, потому что въ числѣ трехъ приглашенныхъ былъ кн. Викторъ Илларіоновичъ Васильчиковъ, прославившійся храбростью, а еще болѣе примѣрнымъ самоотверженіемъ, и послѣдній оставилъ Севастополь, предварительно принявъ всѣ надлежащія мѣры для благополучной переправы всего гарнизона на сѣверную сторону. Князь Васильчиковъ между прочимъ за этимъ обѣдомъ отзывался съ большою похвалою о службѣ моего брата Ивана въ Севастополѣ и говоря, что онъ присутствовалъ при перевязкѣ его раны послѣ того, что, будучи раненъ осколкомъ гранаты въ лѣвую челюсть, онъ пѣшкомъ добрелъ до перевязочнаго пункта. Съ ужасомъ онъ говорилъ объ этой ранѣ и прибавилъ, что онъ никогда не видывалъ такихъ нервовъ, какъ у моего брата, съ геройскою стойкостью перенесшаго продолжительную и мучительную операцію, не подавая ни малѣйшаго признака страданія.
Императрица не поручила мнѣ ничего кромѣ передачи ея поклона государю и прибавила, что государя я врядъ-ли застану въ Николаевѣ; военный министръ подтвердилъ то же самое и потому я отправился на Кіевъ, ибо обратно государь предполагалъ ѣхать на этотъ городъ.
До Кіева я доѣхалъ быстро и благополучно, но далѣе мнѣ пришлось испытать всѣ мученія, которымъ въ то время подвергались всѣ обыкновенные смертные, вынужденные проѣзжать по тракту, подготовляемому тогда усердными исправниками и становыми для высочайшаго проѣзда. Осень была прекрасная, народу на дорогѣ было вездѣ множество, дорогу ровняли и гладили, но чтобы ее сохранить въ ея дѣвственномъ видѣ для государя, вездѣ были устроены барикады и злосчастные путешественники должны были ѣхать возлѣ дороги, по пахотѣ, рытвинамъ и канавамъ.
При свиданіи съ государемъ въ Бахчисараѣ, я не упустилъ доложить по какой причинѣ я медленно ѣхалъ отъ Кіева, говоря, что въ этой губерніи земскія власти ожидаютъ его съ барикадами… Я не смущался; не въ первый разъ и не въ послѣдній разъ мнѣ приходилось обращать вниманіе государя на слишкомъ большое усердіе чиновнаго люда, вслѣдствіе котораго возбуждается ропотъ не противъ… начальства, а, увы, противъ высшей власти, не подозрѣвающей до какой утонченной изобрѣтательности доходитъ—чиновничья угодливость.
Государя я не засталъ въ Николаевѣ, онъ только что отправился въ Севастополь или, правильнѣе, въ Бахчисарай, ибо Севастополь былъ занятъ непріятелемъ и государь помѣстился въ частномъ домѣ въ Бахчисараѣ, а оттуда объѣзжалъ расположеніе войскъ и сѣверныя укрѣпленія. На 2-ое ноября (1855, г.) былъ назначенъ смотръ Гренадерскому корпусу, собранному близь станціи „Трехъ Абломовъ“ въ голой степи. Зная, что въ день выѣзда государя мнѣ никакъ не удастся достать лошадей, я уже наканунѣ вечеромъ оставилъ Бахчисарай и поѣхалъ просить ночлега у г.-л. (Вл. Ив.) Фелькнера, бывшаго моего начальника, когда я былъ юнкеромъ, а въ то время состоявшаго начальникомъ штаба гренадерскаго корпуса у генерала Плаутина. Мои предвидѣнія вполнѣ оправдались: вмѣсто многочисленной свиты, ожидающей обыкновенно государя въ томъ мѣстѣ, гдѣ государь садится на лошадь, оказался всего одинъ адъютантъ! Мое присутствіе удивило государя, который меня разспросилъ, какъ я успѣлъ пріѣхать.
Гренадерскій корпусъ представлялъ печальное зрѣлище: малое число рядовъ, изнуренный видъ нижнихъ чиновъ—все свидѣтельствовало о тѣхъ лишеніяхъ, которымъ подвергались эти полки, расквартированные въ безлюдной мѣстности окрестностей Евпаторіи. Но видно было, что присутствіе государя оживляло и радовало солдатиковъ.
Послѣ смотра, у государя обѣдали въ станціонномъ домѣ всѣ начальствующія лица въ одной комнатѣ, въ другой же расположились лица свиты, въ томъ числѣ гр. Владиміръ Ѳедоровичъ Адлербергъ, еще завѣдывавшій почтовымъ вѣдомствомъ.
Не помню, кто именно изъ флигель-адъютантовъ воспользовался присутствіемъ главы почтоваго департамента, чтобы представить довольно рѣзкими красками печальное состояніе почтовыхъ трактовъ, преимущественно главнаго, служившаго единственнымъ сообщеніемъ Москвы съ Крымомъ; я упоминаю объ этомъ разговорѣ потому, что не могъ надивиться безцеремонности отвѣта гр. Владиміра Ѳедоровича, котораго мы привыкли считать человѣкомъ умнымъ и образцомъ самой утонченной учтивости. На этотъ разъ, вѣроятно раздраженный рѣшеніемъ государя ѣхать до Москвы не съ нимъ, а съ его сыномъ, Александромъ, онъ вдругъ напустился на остроумнаго разскащика и заключилъ слѣдующими словами, обращаясь уже ко всѣмъ:
„Вы, гг., забываете, что почтовая гоньба была установлена, въ царствованіе императрицы Анны Ивановны, исключительно для казенной надобности, и если вамъ теперь дозволено ею пользоваться, то будьте благодарны, а не порицайте и не глумитесь“.
Я былъ пораженъ и, конечно, еще бы долго оставался въ видѣ истукана, если бы не подали экипажъ государя…
Я поѣхалъ въ расположеніе Азовскаго пѣхотнаго полка, которымъ въ то время командовалъ бар. Виллибрантъ, съ тѣмъ чтобы, переночевавъ въ его саклѣ, на другой день отправиться также въ Петербургъ, но не на Одессу, чтобы не ѣхать на лошадяхъ, измученныхъ проѣздомъ 18 нумеровъ, составлявшихъ императорскій поѣздъ. Въ это время, а именно 3-го ноября, настали значительные для Крыма морозы, доходившіе до 8-ми градусовъ; въ холодныхъ станціяхъ безъ зимняго платья это было очень непріятно, но зато захваченная морозомъ сухая гладкая дорога представляла идеальное шоссе, по которому я скоро и благополучно доѣхалъ до Москвы. Здѣсь меня ожидалъ сюрпризъ; желая отдохнуть, я хотѣлъ пробыть сутки въ Москвѣ и побывать у старыхъ знакомыхъ. Пріѣхалъ къ Аннѣ Евграфовнѣ Шиповой—она встрѣтила меня поздравленіемъ, .... я сначала не понималъ, потомъ не вѣрилъ, наконецъ, принесли наканунѣ полученный въ Москвѣ высочайшій приказъ отъ 6-го ноября, которымъ я назначался командиромъ 13-го Смоленскаго полка, бывшаго слишкомъ 20 лѣтъ герцога Веллингтона. Мнѣ страннымъ показалось одно, что если государь имѣлъ намѣреніе мнѣ дать это назначеніе, что онъ мнѣ объ этомъ не сказалъ ни слова въ Крыму, гдѣ видѣлъ и полкъ и меня, во вторыхъ, мнѣ казалось это назначеніе, въ смыслѣ удаленія отъ государя, обиднымъ, тѣмъ болѣе, что до тѣхъ поръ подобныя назначенія считались немилостью (disgrâce), что кромѣ кн. Михаила Волконскаго еще никто изъ флигель-адъютантовъ не получилъ подобнаго назначенія, и наконецъ, что еще при жизни покойнаго Николая Павловича я всегда принадлежалъ къ числу флигель-адъютантовъ, которымъ можно было давать порученія. По всѣмъ этимъ причинамъ мнѣ нелегко было свыкнуться съ мыслью, что государь удаляетъ меня отъ себя.... Какъ бы то ни было, мнѣ надо было спѣшить въ Петербургъ и распорядиться тамъ своими дѣлами, чтобы спокойно вновь, уже третій разъ, отправиться въ Крымъ.
На другой день послѣ возвращенія моего въ Петербургъ, я, какъ всегда, отправился въ Царское село, для представленія государю, не подозрѣвая, что меня тамъ ожидало неиспытанное мной дотолѣ огорченіе. Представляющихся было довольно много и, вѣроятно, по этой причинѣ ихъ не звали, какъ это дѣлалось обыкновенно, къ государю въ кабинетъ, а приняли въ маленькой пріемной, украшенной статуетками конныхъ ординарцевъ разныхъ полковъ. Обходя представляющихся,—государь, проходя мимо меня, показалъ видъ, что меня не замѣчаетъ, но когда возвращался въ кабинетъ, взглянувъ сердито на меня, сказалъ: „а ты подожди, я тебя позову“. При Николаѣ Павловичѣ во время моей службы при немъ, я не испытывалъ никогда ничего подобнаго; за всѣ исполненныя мною порученія я получалъ только благодарности, и не имѣлъ еще случая навлечь на себя немилость—и вовсе не былъ, да и по характеру и убѣжденіямъ своимъ, не могъ быть подготовленъ (къ немилости).
Гордость моя,—а надо сознаться, что я мало грѣшилъ христіанскимъ смиреніемъ,—возмутилась и когда чрезъ пять минутъ меня позвали къ государю, я уже все передумалъ и твердо рѣшился объявить государю, что подаю въ отставку...... Въ кабинетѣ меня государь встрѣтилъ словами: „по какому случаю ты здѣсь?“
Я отвѣчалъ, что возвращаясь вслѣдъ за нимъ изъ Крыма, я, совсѣмъ неожиданно для себя, въ Москвѣ прочиталъ въ приказѣ о новомъ назначеніи и пріѣхалъ въ Петербургъ сдѣлать необходимыя распоряженія и проститься съ отцомъ, который, какъ оказалось еще, не возвратился изъ Варшавы.
На это государь сказалъ: „такъ ты не отказываешься?“
Тутъ я разсказалъ государю—что еще при моемъ назначеніи флигель-адъютантомъ, Николай Павловичъ выразилъ убѣжденіе, что я буду усерднымъ и неотказнымъ адъютантомъ, что я никогда ни отъ какой службы не отказывался и что въ военное время отказываться отъ командованія полкомъ, расположеннымъ въ виду непріятеля, считаю безчестнымъ и потому до пріема въ той комнатѣ мнѣ и въ голову не приходило отказываться. Послѣ этихъ словъ государь совсѣмъ измѣнился, поцѣловалъ меня нѣсколько разъ и прежде чѣмъ отпустить, позволилъ выждать въ Петербургѣ возвращенія отца. Само собой разумѣется, что мысль объ отставкѣ исчезла, но неукрощенное самолюбіе мнѣ твердило: „а всетаки, всѣ сегодня представлявшіеся видѣли (немилость къ тебѣ) государя“; къ стыду своему долженъ сознаться, что эта мысль еще долго меня язвительно преслѣдовала.
Отецъ возвратился въ Петербургъ лишь въ началѣ декабря, а между тѣмъ я успѣлъ приготовиться къ предстоявшей мнѣ новой жизни. Всеволодъ Стремоуховъ, служащій аматёромъ, послѣ 26 лѣтъ проведенныхъ въ отставкѣ, въ Нижегородскомъ драгунскомъ полку и пріѣхавшій въ Петербургъ, по разнымъ порученіямъ своего полковаго командира кн. А. М. Дондукова-Корсакова, былъ мнѣ очень полезенъ своими совѣтами и даже содѣйствіемъ при заказахъ щегольской палатки, со всѣми принадлежностями походной посуды, и т. п.
Между тѣмъ, для арміи были отмѣнены эполеты, далѣе—сабли, вмѣсто полусабель, кивера уменьшены, вообще форма упрощена до того, что портупеи были просто кожаныя, не обшитыя галуномъ. Само собой разумѣется, что я обмундировался немедленно по новой формѣ. Никогда не забуду, какъ я впервые показался въ публикѣ въ новомъ мундирѣ, это было въ Михайловскомъ театрѣ, гдѣ, какъ нарочно, въ тотъ вечеръ собралось много моихъ знакомыхъ. Я не успѣлъ найти своего кресла и усѣсться, какъ уже всѣ бинокли были направлены на меня.... дѣйствительно форма была не красива: красный воротникъ, обшитый узкимъ золотымъ галуномъ, уподоблялъ меня кадету, говорили дамы,—писарю, говорили мущины;—j’aime à constater cette différence d’appréciation, selons les sexes!! (любопытно отмѣтить эту разницу въ выраженіяхъ лицъ разнаго пола).
Въ это время я получилъ нѣсколько анонимныхъ записокъ съ пожеланіями, образокъ и медальонъ на счастье и сохраненіе дней—отъ неизвѣстныхъ доброжелательницъ, а Иванъ Ивановичъ Набоковъ подарилъ мнѣ древній крестъ, которымъ его благословила бабушка, и просилъ принять и носить для предохраненія отъ всякихъ невзгодъ. Не могу вспомнить безъ живѣйшей признательности, что не только товарищи, Николаевскіе флигель-адъютанты, но и старые саперные сослуживцы, пожелали на прощаніе пообѣдать со мной и выпить за мое здоровье. Первые давали мнѣ обѣдъ у Дюссо, вторые у Дононъ. Этотъ послѣдній былъ два раза прерванъ, потому что вдовствующая императрица Александра Ѳедоровна, никого не принимавшая по болѣзни, назначила мнѣ аудіенцію въ 7 часовъ вечера, когда сапернаго обѣда, назначеннаго въ тотъ самый день, нельзя было отмѣнить,—и потому я во время обѣда поѣхалъ въ Аничкинъ дворецъ; тамъ мнѣ сказано, что императрица еще не вставала и проситъ пріѣхать въ 8 часовъ. Я возвратился въ веселый товарищескій кружокъ, но въ 8 часовъ уже опять былъ во дворцѣ.
Вдовствующая императрица, постоянно страдавшая недугами, которыхъ не дано было разгадать всѣмъ извѣстнѣйшимъ европейскимъ медикамъ, подвергалась еще душевнымъ страданіямъ, при ея положеніи неизбѣжнымъ; она испытывала горечь неблагодарности облагодѣтельствованныхъ ею въ теченіи десятковъ лѣтъ приближенныхъ къ ней людей; кромѣ того, не могла не замѣчать, что въ отношеніи къ ней многіе измѣнились; подъ этимъ впечатлѣніемъ она при мнѣ разъ говорила—въ Царскомъ селѣ:
— „J’ai été bien heureuse dans ma vie; un de mes grands bonheurs a été celui d’avoir toujours été aimée de mes serviteurs—il m’ont toujours bien servie et ne m’ont j’amais quittée.... cependant il faut faire une exception—Gibbon et Sch***.[2] m’a abandonnée“. (Я была очень счастлива въ жизни; одно изъ величайшихъ для меня счастій—была любовь, которую оказывали мнѣ всегда мои служащіе—они всегда хорошо служили мнѣ и никогда не покидали меня.... за двумя лишь исключеніями, Гиббона и Ш***, которые покинули меня).
Я засталъ Александру Ѳеодоровну окруженною великою княгинею Александрою Іосифовною, великими князьями Николаемъ и Михаиломъ Николаевичами, Лизою Раухъ, впослѣдствіи графинею Ферзенъ и маленькою Б—вою, которая впослѣдствіи сошла съ ума и была помѣщена въ одной изъ Дрезденскихъ лечебницъ. Императрица, бывшая всегда ко мнѣ чрезвычайно милостивою, и при этомъ случаѣ не измѣнила своему обычаю; много меня разспрашивала о Крымѣ, моемъ новомъ назначеніи, говорила о новой формѣ, причемъ замѣтила, что она никогда не привыкнетъ къ отсутствію эполетъ. Я защищалъ новую форму, представляя всѣ удобства и говоря, что мнѣ стоитъ только снять единственный мой Анненскій крестъ, чтобы оказаться въ сюртукѣ; при этихъ словахъ я взялся за верхнюю пуговицу мундира, чтобы отцѣпить крестъ. Показалось-ли императрицѣ, что я собираюсь снимать мундиръ, я не знаю, но она замахала руками, и когда, снявши крестъ, я объявилъ, въ доказательство моихъ доводовъ на счетъ удобства моей формы, что я въ сюртукѣ, она много и громко смѣялась. Это обрадовало и развеселило всѣхъ ея окружавшихъ; одна изъ присутствовавшихъ потомъ вспоминала мнѣ этотъ эпизодъ при каждой встрѣчѣ, даже много лѣтъ спустя, и всегда повторяла: „je n’oublierai jamais comme vous avez fait rire maman, qui n’a pas souri depuis la mort de l’empereur Nicolas“. (Я никогда не забуду, какъ вы разсмѣшили maman, которая ни разу не улыбнулась со смерти императора Николая). Затѣмъ императрица, показывая на свое рукодѣліе, сказала, что это для меня она вяжетъ манжетки (Pulswärmer), что она постарается на другой день ихъ кончить и что поручитъ гр. Тизенгаузенъ мнѣ ихъ доставить[3]; просила кланяться князю Радзивиллу-Леону и графу Кутузову[4], которые оба въ то время находились въ Крыму, и, пожелавъ счастья и всякихъ успѣховъ, отпустила. Вспоминая съ сладостнымъ чувствомъ существовавшія въ то время и при Николаѣ Павловичѣ отношенія между государемъ, его семействомъ и его военнымъ домомъ, „maison militaire“, я увѣренъ, что флигель-адъютанты 1871-го года объ этихъ отношеніяхъ не имѣютъ никакого понятія—и, чего добраго, разсказы о нихъ могутъ принять за лживое хвастовство!
На другой день я откланивался государю, который видимо былъ доволенъ, что я обмундированъ по новой формѣ, и императрицѣ Маріи Александровнѣ, которая меня благодарила за то, что я наканунѣ заставилъ смѣяться государыню Александру Ѳеодоровну.
Примѣчанія править
- ↑ Государь Николай Павловичъ не различалъ нѣкоторыхъ цвѣтовъ. В. Д.
- ↑ Гиббонъ былъ французскій поваръ, а покойный гр. Ш*** сначала гофъ, а потомъ оборъ-гофмаршалъ двора, поспѣшившій оставить императрицу Александру Ѳедоровну и пристроиться къ новому большому двору послѣ кончины Николая Павловича. В. Д.
- ↑ Красныя гарусныя манжетки эти, дѣйствительно, мнѣ были на другой день доставлены графинею Е. Ѳ. Тизенгаузенъ, при письмѣ, которое я храню съ грамотами и дипломами на чины.
- ↑ Гр. Кутузовъ, Василій Павловичъ, въ концѣ 1820-хъ годовъ служилъ въ кавалергардскомъ полку полковникомъ и флигель-адъютантомъ. Государь Николай Павловичъ, (такъ какъ Кутузовъ не хорошо ѣздилъ верхомъ), перевелъ его въ Преображенскій полкъ.... Кутузовъ оставилъ затѣмъ службу, оставался въ отставкѣ до 1854 г., но тогда поступилъ прежнимъ чиномъ въ Кіевскій гусарскій полкъ, принадлежавшій Крымской арміи. Впослѣдствіи этотъ самый графъ Кутузовъ быль назначенъ командиромъ Кіевскаго гусарскаго полка и флигель-адъютантомъ, произведенъ въ генералъ-маіоры, съ назначеніемъ въ свиту Е. В. и, наконецъ, назначенъ состоять при Е. В. королѣ прусскомъ, при которомъ ему суждено было быть свидѣтелемъ кампаніи 1866 г. противъ австрійцевъ и 1870 г. противъ Наполеона. Кутузова очень любятъ при прусскомъ, нынѣ (1871) германскомъ дворѣ. Пріятель мой, прусскій генеральный консулъ въ Варшавѣ, бар. Рейхенбергъ разсказывалъ мнѣ, что однажды у короля Вильгельма, послѣ охоты и хорошаго обѣда, когда пили крѣпкій пуншъ, разговорились о фамиліи Кутузовыхъ. Василій Павловичъ разсказывалъ, что его предки—германскіе выходцы и что первоначальная ихъ фамилія была просто Куту; это подхватилъ присутствовавшій при этомъ графъ Эйленбургъ и сказалъ: «{{lang|de|ja, den Soff haben sie sich schon später angethan». «Да, пьяницами они стали лишь впослѣдствіи». Игра словъ: Soft по нѣмецки значитъ пьянство).