Жития святых по изложению свт. Димитрия Ростовского/Май/21

Жития святых по изложению свт. Димитрия Ростовского — 21 мая

Источник: Жития святых на русском языке, изложенные по руководству Четьих-Миней св. Димитрия Ростовского (репринт). — Киев: Свято-Успенская Киево-Печерская Лавра, 2004. — Т. IX. Месяц май. — С. 607—643.

День двадцать первый

---

Житие

святаго равноапостольного царя

Константина

и святой матери его

Елены

‎ то время как языческий мир, вооружаясь против христианства огнем и мечом, помышлял в конце III и начале IV столетий совсем стереть с лица земли самое имя христиан^[1], Промысл Божий уготовал для Церкви Христовой, среди самих кесарей-гонителей христианства, царственного покровителя ее в лице Константина — царя, еще при жизни своей получившего наименование, навсегда упрочившееся за ним в христианской истории, Равноапостольного, во всемирной же истории — Великого. Рожденный в 274 году от родителей, хотя и не христиан, но знакомых с христианством и ему покровительствовавших, Константин с детства чуждался языческих суеверий и приближался ко Христу Истинному Богу. Десница Господня сама постепенно приуготовляла его и многоразличными способами очищала его, как избранный сосуд славы Божией.

Отец Константина Констанций Хлор, цезарь в Западной половине империи^[2], будучи по наружности — официально — идолопоклонником, в душе далек был от языческого суеверия; внутренно он отрекся от служения многим ложным богам и признавал Единого Истинного Бога — Ему одному поклонялся он и весь дом свой, вместе с детьми и домашними посвящал одному Царю-Богу^[3]. Насколько Констанций далек был от суеверного служения идолам, об этом свидетельствует следующий замечательный случай из его жизни. Констанций, отказавшийся от служения идолам жертвами и курением, пожелал однажды испытать истинные расположения своих царедворцев; он сделал вид, что хочет исполнять суеверные языческие обряды, и сказал своим придворным:

— Кто хочет пользоваться моим расположением и любовию и оставаться при почестях, тот должен приносить жертвы идолам, а кто отказывается от этого, тот пусть удалится с глаз моих и не рассчитывает впредь на мое благоволение, ибо я не могу оставаться в общении с неединоверными.

Приняв за истину слова цезаря, придворные тотчас же разделились на две партии: одни, люди лицемерные, без действительных религиозных убеждений, с гибкою совестию, могущею склоняться направо и налево, сейчас же изъявили согласие на предложение царя, хотя до этого времени по низменным расчетам и следовали его благому примеру в отрицании идолослужения; другие же, которые от искреннего сердца пренебрегли языческим суеверием и теперь остались верными своим убеждениям, как истинные рабы Христовы, отказываясь от зем ных и тленных почестей, начали выходить из состава царской свиты. Видя это, Констанций возвратил оставлявших царский дворец истинных христиан и сказал им:

— Так как вас вижу я верно служащими своему Богу, то вас я хочу иметь и своими слугами, — друзьями и советниками, ибо надеюсь, что вы верны будете и мне так же, как верны своему Богу.

Обращаясь же к тем, которые склонялись к отлучению от христианства и поклонению идолам, царь сказал:

— Вас я не могу терпеть при своем дворе, — если вы не соблюдаете верности своему Богу, то как будете верны мне!

И так пристыдив их, он удалил этих лицемеров от своего лица; а верных рабов Божиих приблизил к себе и сделал их начальниками в своей области^[4]. И таким образом в то время, когда во всех других пределах обширной Римской империи кипело гонение Диоклетианово, в области Констанциевой христиане жили в мире и благоденствии^[5]. Впрочем, не имея возможности являться ослушником воли Диоклетиана, старшего из императоров, Констанций позволил одно — разрушить некоторые из христианских церквей^[6].

Таков был отец равноапостольного Константина Констанций Хлор. Его расположенность к христианам и предпочтение их язычникам; обращение ко Христу его жены, святой Елены, матери Константина, и дочери Констанции^[7] — сестры Константина, с малых лет вселяли в душе последнего истинную любовь к Богу и Его закону и полагали твердое основание для воспитания и укрепления его нравственного характера. И это малое зерно, посеянное в детской душе, возросло впоследствии в великое древо.

Годы юности своей Константин должен был проводить не в среде родной своей семьи, а при дворе Диоклетиана в Никомидии, куда он взят был почти в качестве заложника, хотя и почетного, в обеспечение верности его отца Констанция старшему императору Диоклетиану. Придворная жизнь в столице представляла собою тогда в малом виде всё то нравственное и религиозное растление, до какого только может доходить человечество, порабощаемое нечистыми, страстными сердечными похотями и впадающее в неискꙋ́сенъ ᲂу҆́мъ^[8]… Суетная пышность и роскошь, пьянство и объядение, необузданный разврат мысли и жизни, интриги и крамолы, озлобление против истинного богопочитания и лицемерное, лживое почтение к мнимым богам, — вот мрачная картина, в которой Промысл представил Константину всё ничтожество и бесславие язычества. Зато тут же, одновременно, а потому и тем более поразительно, вырисовывалась пред взором Константина жизнь иного общества, — общины христианской, где старцы и старицы, юноши и девы, простецы и ученые мудрецы, даже дети доказывали истину своей веры, чистоту и высоту ее содержания не словами только, а и своими делами, исповеданием ее своею добродетельною жизнию, страданием за нее даже до смерти. Ибо в это время возгорелось ужаснейшее гонение на Церковь Христову, превосходившее все другие гонения и злостию гонителей, и разнообразием мучений, и числом мучеников, и — торжеством, победным торжеством веры Христовой над всеми языческими кознями. Константин, поставленный Промыслом у самого очага языческой злобы, не мог не видеть тщеты всех ее усилий одолеть неодолимое — непосредственно, своими очами созерцал он силу Божию в немощах совершающуюся и всё себе покоряющую. В каждом исповеднике-христианине, в каждом подвиге мученическом взору Константина являлся непререкаемый свидетель правоты веры Христовой, ее превосходства пред язычеством, ее Божественного происхождения. И Константин сохранил в душе своей залог добра, посеянного в детстве, — сохранил чистоту и невинность сердца и уважение к Закону Бога, хотя и вращался в нравственно испорченной среде. Но эта внутренняя отчужденность Константина от растленной придворной жизни, его пытливый ум и духовная благоустроенность, покрываемая скромностью, естественно возбуждали против него злобу окружавших его царедворцев; а его величественная красивая осанка при высоком росте и выдающейся физической силе, привлекавшая к нему взоры народа и располагавшая в его пользу любовь всего войска, была причиною зависти многих и особенно цезаря Галерия. Последний замышлял погубить его и даже составил заговор, чтобы не допустить Константина до царского достоинства, на которое он имел право по своему рождению.

Жизнь Константина подвергалась опасности, но рука Промысла спасла своего избранника и даровала ему то, что хотела отнять у него необузданная, коварная зависть. Константин удалился в Галлию к отцу своему, которого нашел уже на смертном одре и который вскоре скончался.

После смерти Констанция Хлора войско, бывшее при нем, провозгласило (в 306 году) императором Галлии и Британии Константина, которому тогда шел тридцать второй год от рождения, — как любимого сына всеми уважаемого кесаря. Под живым впечатлением виденных ужасных гонений христиан на Востоке Константин, унаследовав власть от своего отца, счел первым своим делом подтвердить все распоряжения его на пользу христиан, — объявил в своих областях свободу исповедания христианства. Приблизился таким образом час победы веры Христовой над языческим суеверием! Но наступлению лучших времен для Церкви предшествовало время суда Божия над ее гонителями. — Императоры Диоклетиан и Максимиан, утомленные собственною своею злобою против непоколебимых страдальцев за святую истину, решились искать покоя в устранении себя от царских престолов; но их отказ от власти, не давая мира самим свирепым гонителям, послужил еще поводом и к общественным неустройствам. Галерий, воцарившийся на Востоке вместо Диоклетиана и недовольный воцарением на северо-западе Константина, не признал его императором, а признал Севера, правившего Италией и Африкой; между тем в Италии императором провозглашен был Максенций, сын Максимиана. Поддерживая Севера, Галерий пошел войною против Максенция, который просил защиты у своего отца, — последний снова принял управление. Север сдался Максимиану и был умерщвлен. Тогда Галерий провозгласил императором своего полководца Ликиния, армия же — цезаря Максимина. Оказалось таким образом, что в Римской империи сразу царствовали шесть императоров, и все они враждовали между собою. Миром и благоденствием наслаждались только подданные Константина, довольствовавшегося унаследованным от отца уделом и не желавшего принимать участия во взаимной борьбе иных соправителей, — всецело посвятившего себя управлению страною по влечению своего чистого сердца и здравого ума в покорности Божественному Промыслу.

— Я отчуждился, — говорил о себе Константин, — от бывших доселе правителей, потому что видел дикость их нравов^[9].

В отношении к христианам он держался, по примеру отца своего, политики мира, ибо ценил их как усердных и верных подданных. Константин понимал, что христианство есть великая сила, могущая пересоздать мир. Тем не менее он еще не был христианином; при всем глубоком уважении к рабам Христовым, он не мог с легкостию, без внутренней борьбы, отказаться от староязыческих заветов. И только наступившие грозные и трудные обстоятельства расположили его открыто преклониться пред величием Распятого Бога, дивным образом изведшего его из колебательного состояния и утвердившего его в решении стать христианином.

После Галерия, умершего (в 311 году) от страшно лютой болезни, и Максимина — правителя Сирии, скончавшегося (в 313 году) позорной смертию — самоубийством, в Восточной половине империи остался единым владетелем Ликиний, женившийся потом на сестре Константина. В западной же половине, — в Италийской области, после повторного царствования Максимиана, воцарился снова Максенций, вопреки желанию римского народа. Константин признал его царем в Риме и даже отправил к нему мирное посольство. Но Максенций не только не пожелал иметь мирных отношений к Константину, но даже не захотел и называть его царем, желая сам единолично быть самодержцем всех земель и стран Римской области. Укрепившись же на престоле, он проявил во всей полноте присущую ему коварную жестокость и корыстолюбие не только в отношении к христианам, но и по отношению к своим единоверцам — язычникам. Обольстивши, при своем воцарении, нужных ему людей дарами и обещаниями, он начал преследовать и мучить почетных сенаторов, разграбляя их имущество, похищая их жен и дочерей для удовлетворения своих животных страстей, а также страстей и своих любимцев. И был он весьма тяжел и омерзителен для всего Рима по своей жестокости и скверному житию. Римляне, страдая под тяжким его игом, решились тайно искать себе защиты у Константина, прося его прийти и избавить от этого мучителя. Константин прежде всего послал по этому случаю письмо Максенцию, дружески убеждая его прекратить насильнические действия. Но Максенций не только не внял его доброму совету и не исправился, но еще более озлобился. Свое ожесточение он простер до того, что начал готовиться к войне против Константина.

Слыша об этом, Константин в 312 году решился предпринять военный поход против Римского императора: он хотел исхитить Рим из рук злого тирана. Но поход этот представлял трудности неодолимые. — Са́мому отважному полководцу, любимому войсками, не легко было заставить армию войти с мечом в сердце Италии, внести войну на почву великого Рима, священную для народов того времени: такое предприятие должно было производить потрясающее действие на имперское войско и глубокий ропот неудовольствия. И сам Константин не мог быть свободным от чувства невольного страха, предпринимая этот поход, тем более, что он никогда сам не видал Рима, который мог казаться ему грозным исполином. При том же Константину известно было, что войско его противника было многочисленнее его войска и что Максенций крепко надеется на помощь своих национальных богов, которых он старался умилостивить щедрыми жертвами, даже закланием отроков и отроковиц, — что Максенций ограждает себя и свои войска всяческими чарами и волхвованиями и имеет на своей стороне великую силу бесовскую. Надеяться на одни человеческие силы и средства было недостаточно для Константина, и у него явилось искреннее желание иметь помощь свыше. Размышляя о несчастном состоянии империи, тщетно ищущей защиты у бездушных идолов, о помощи Божией, неоднократно явленной отцу его и ему, о тех политических переворотах, которые совершились на его глазах, о постыдной погибели в короткое время трех лиц, которые разделяли с ним верховную власть в империи, он признал безумием попусту держаться богов несуществующих и после стольких доказательств оставаться в заблуждении^[10].

Среди таких тревожных размышлений Константин начал возносить молитву к Богу отца своего, начал просить Его, чтобы Он вразумил его о Себе, подал ему мужество и простер ему десницу в предлежащем деле^[11]. И эта молитва его, как некогда молитва темничного стража^[12], была услышана: Господь скоро непосредственным явлением утешил его и указал, что подобает ему творити. Евсевий, современник события, слышавший о нем лично от царя, повествует:

«Однажды после полудня, когда солнце начало уже склоняться к западу, — говорил царь, — я собственными глазами увидел составившееся из света и лежавшее на Солнце знамение креста с надписью: сим побеждай.

Это зрелище поразило ужасом как самого царя, так и войско, находившееся около него, ибо крест как позорное орудие казни у язычников считался дурным предзнаменованием. Константин находился в недоумении и говорил сам себе: что значит такое явление? Но между тем как он размышлял, наступила ночь. Тогда во сне явился ему Христос с виденным на небе знамением и повелел сделать знамя, подобное виденному на небе, и употреблять его для защиты при нападении врагов. Встав от сна, Константин рассказал своим друзьям тайну своего сонного видения, а потом позвал к себе опытных мастеров и, описав им образ чудного знамени, приказал устроить, по подобию этого, хоругвь из золота и драгоценных камней; воинам же своим он приказал изобразить крест на щитах и шлемах. Пораженный дивным видением Константин вместе с тем решился не чтить никакого другого Бога, кроме явившегося ему Христа; пригласив к себе таинников Его слова — христианских священников, — он спрашивал их: кто тот Бог и какой смысл знамения, какое он видел? Выслушав же их ответ о едином Боге, о тайне воплощения Его Единородного Сына для спасения человеков, о крестной смерти Господа Иисуса, победившего смертную державу, о крестном знамении, явившемся ему, что оно есть знак победный, Константин вполне и сознательно в душе своей стал христианином. С того времени он начал усердно заниматься чтением Священного Писания и постоянно имел при себе иереев, хотя и не принял еще Святаго Крещения^[13].

«Призвав Бога всяческих и, как помощника и защитника, Христа Его, также поставив пред своими ратниками победную хоругвь с спасительным знамением, Константин выступил со всем своим войском из пределов Галлии в поход против Максенция в Италийскую область»^[14].

Поход, предпринятый Константином для освобождения Рима от жестокого тирана, не вразумил последнего. — Злочестивый Максенций, принеся обильные жертвы богам с торжественными церемониями, выслушав предсказания гадателей по внутренностям беременных женщин, с многочисленным войском выступил против Константина; но он не отвратил достойного возмездия своему нечестию. Константин, покрываемый спасительным знамением Креста, после трех встречных столкновений с противником подступил к самому Вечному городу и здесь нанес ему решительное поражение. Максенций, спасаясь бегством через реку Тибр, при разрушении моста погиб, как древний фараон, с отборными своими всадниками в пучине водной. Победитель с торжеством вступил в Рим и встречен был народом с великою радостью. Сознавая, что эта победа дарована Божественною помощью, Константин водрузил на самом людном месте города священную хоругвь, а потом, когда благодарные Римляне поставили статую в честь нового императора, велел утвердить в руке своего изображения высокое копье в виде Креста и начертать такую надпись: «этим спасительным знамением я освободил ваш город от ига тирана и возвратил римскому народу и сенату прежний блеск и знаменитость»^[15].

Став таким образом повелителем всей Западной половины Римской империи, Константин первый из цезарей указом (в 313 году) объявил подвластным ему народам полную веротерпимость: язычникам он оставлял право совершать обряды своего богопочитания, а христианам разрешал свободно поклоняться Единому Истинному Богу. За этим указом последовал целый ряд указов^[16], благоприятных Церкви Христовой: запрещена была крестная казнь, отменены были кровавые игрища в цирке; прекращены были языческие жертвоприношения и курения в торжественные дни, установлено празднование воскресного дня с запрещением производства в этот день судебных разбирательств и прекращением работ как свободных граждан, так и рабов; сироты и дети, брошенные родителями, бедные и убогие, которых язычество оставляло без помощи и призрения, приняты были под царское покровительство; по всем городам начались праздники обновления и освящения церквей; везде слышались хвалебные песни и благодарственные молитвы Богу; епископы свободно собирались, чтобы рассуждать о нуждах Церкви. Константин сам иногда присутствовал на этих собраниях, вникал в вопросы, касающиеся веры и с готовностию делал всё, что требовалось для пользы христианского общества. Он освободил священнослужителей от всяких посторонних должностей и от податей, — как свободны были от податей и языческие жрецы, — дабы они могли совершенно посвятить себя служению Богу; он не только возвратил Церкви усыпальницы и все места, отнятые гонителями, но еще даровал для богослужения несколько обширных зданий, называемых базиликами, в которых заседали судьи и которые, по их внутреннему устройству, было легко превратить в церкви; предоставил право пастырям решать споры и взаимные несогласия между христианами. Нося на своем шлеме, как видимый для всех знак благоговейного почитания Христа Бога, монограмму «Христос»^[17], Константин дал своим воинам молитву, которую они должны были читать в воскресные дни и которая, будучи исповеданием сердечной веры самого императора, располагала всех признавать Единого всемогущего Подателя благ и Его помощи искать во всех делах^[18].

Благоволение императора вызвало восторг в среде христиан: великой духовной радости исполнились их сердца от вкушения сладости жизни под новым правительством. Современник Евсевий так изображает то время:

«Теперь светлый и ясный день, не омраченный никаким облаком, озарил лучами небесного света Христову Церковь. Мы должны сознаться, что счастие наше выше наших заслуг; мы приведены в величайшее изумление благодатию Виновника столь великих даров: мы достойно дивимся Ему и говорим с Пророком: прїиди́те и҆ ви́дите дѣла̀ бж҃їя, ꙗ҆̀же положѝ чꙋдеса̀ на землѝ^[19]. Люди всякого возраста, мужеского и женского пола, всею силою души радуясь, умом и сердцем воссылают молитвы и благодарения Богу»^[20].

Но между тем, как на Западе христиане таким образом благоденствовали под управлением Константина, совсем иное было на Востоке, где царствовал Ликиний: воспитанный при дворе Диоклетиана, полководец при Галерии, он, достигши цесарского достоинства, в душе ненавидел христиан. Породнившись с Константином, Ликиний в первое время не решался противодействовать своему могущественному шурину^[21], — даже подписал изданный последним указ (Миланский) о веротерпимости; но вскоре же, сделавшись после смерти императора Максимина полновластным властелином всего Востока, начал теснить и унижать христиан. Опасаясь потерять свою царскую власть и слушаясь наветов со стороны представителей идолослужения, он закрывал и разрушал христианские храмы под предлогом, будто в них молятся по измене ему о Константине и требовал от всех, а наипаче от своих войск, языческой присяги и принесения жертв идолам; ослушников же своей воли он подвергал заточению и ужасным истязаниям, доводя их до мученической кончины. В это время между прочим пострадала мужественная дружина — 40 мучеников. Ликиний, впрочем, был жесток не к одним только христианам: и все ему подвластные народы много терпели от его корыстолюбия и злобы. О его подозрительности и жестокости достаточно свидетельствует уже одно то, что он предал смерти жену и дочь своего бывшего покровителя — Диоклетиана и истребил всех детей императоров Максимина, Севера и Галерия. Римская империя, по изображению Евсевия, разделенная на две половины, представляла собою две противоположности дня и ночи: жители Востока объяты были мраком ночи, а жители Запада — озарены светом самого яркого дня.

Отношения Ликиния к Константину не могли быть и не были приязненными. Ликиний являл в них коварство и двоедушие; он уверял Константина в дружбе, а втайне ненавидел его, старался делать ему всякое зло; козни его не удавались, и не раз между ними начинались раздоры, оканчивавшиеся войнами. Константин оставался победителем, но, обманываемый лживыми уверениями зятя, заключал с ним мир. Однако с течением времени отношения между императорами принимали более и более обостренный характер. Угнетаемые подданные Ликиния и гонимые им христиане не видели конца своим страданиям. Ликиний наконец перестал скрывать свои замыслы против Константина и вступил в открытую борьбу. В 323 году возгорелась жестокая война между ними. Эта война должна была окончательно решить судьбу христианства в Римской империи, обнимавшей собою «всю вселенную».

Оба императора собрали значительные силы и готовились к решительной битве, каждый сообразно с своею верою: казалось, что одряхлевшее язычество ополчилось против христианства, явившегося в мир обновить человечество. — Накануне сражения Ликиний, окруженный жрецами и гадателями, собрал отборных воинов и лучших своих друзей в тенистую рощу, в которой стояли идолы, совершил торжественное жертвоприношение и, обращаясь ко всем тут бывшим, сказал:

— Друзья! Вот наши общественные боги, пред которыми нам надо благоговеть, как нас тому учили предки наши. Начальник же враждебного нам войска, отвергнув отеческие обычаи, принял лживые мнения и прославляет какого-то иностранного, неизвестного Бога. Постыдным знаменем его (Крестом) он срамит свое войско; доверившись ему, он поднимает оружие не столько против нас, сколько против богов. Само дело откроет, кто прав и кто заблуждается, — если мы победим, то ясно, что наши боги — боги истинные; если же одержит верх Бог Константина, нами осмеиваемый, чужестранный бог, то пусть чтут его. Но то несомненно, что наши боги победят, потому смело устремимся с оружием в своих руках на безбожников!^[22]

Напротив, Константин пред сражением удалялся в свою палатку и там молитвою и постом готовился к бою; в эти решительные минуты своей жизни он обращался к своему прошлому, перебирал в памяти события своей жизни, опасности, которым подвергался и которые миновали благополучно для него, — вспоминал постыдную погибель гонителей христианства и мужественно-мирную кончину учеников Христа и, во всем этом усматривая дивное устроение Всевышнего, поручал самого себя и все свое дело высшему небесному водительству и заступлению. Христиане усердно молились за императора, своего покровителя; священное знамя высилось среди полков Константина и одушевляло надеждою на небесную помощь. С благоговением смотрели войска его на это победное знамя, враги же смотрели на него со страхом; во многих городах Ликиниева царства, среди дня, видели призраки Константиновых войск, победоносно шествовавших с этим знаменем. Ликиний сам убеждал своих воинов не заглядываться на неприятельскую хоругвь, «ибо, — говорил он, — она страшна своею силою и враждебна нам»^[23].

Языческие жрецы и гадатели предвещали победу Ликинию, но Бог даровал ее Константину. Ликиний многократно делал нападения на приближающегося противника, но каждый раз терпел поражения и спасался бегством; притворяясь раскаивающимся, просил мира, втайне же собирал новые ополчения, искал себе помощи у варваров. Наконец морская победа Криспа, сына Константинова, близ Византии, и сражение при Адрианополе окончательно решили успех войны. Ликиний покорился, а через несколько времени был казнен в Фессалониках, так как, сдавшись победителю, составил заговор против Константина. В 323 году Константин сделался единодержавным государем всей Римской империи.

Эта победа над Ликинием еще раз и так осязательно наглядно убедила Константина, что земные блага и успехи даруются почитателям Истинного Бога. И вот как он, представляя себя покорным орудием в руках Всевышнего, со смирением воздает славу одному Богу за свои успехи:

«Не будет конечно никакой гордости, — говорит он в одном из указов, — хвалиться тому, кто сознает, что благодеяния получил он от Существа Всевышнего. Мое служение Бог нашел и судил годным для исполнения Его воли. Начав от Британского моря, я при помощи какой-то высочайшей силы гнал пред собою все встречавшиеся ужасы, чтобы воспитываемый под моим влиянием род человеческий призвать на служение священнейшему закону и под руководством Высочайшего Существа возрастить блаженнейшую веру».

«Я твердо веровал, — прибавляет он, — что всю душу свою, всё, чем дышу, всё, что только существует в глубине моего ума, — всё я обязан принести великому Богу».

Так настроенный в душе своей, Константин после победы поспешил распространить и на христиан Восточной империи те же права, какими пользовались они на Западе. И на Востоке он запретил приносить от имени императора жертвы идолам; в начальники областей избирал преимущественно христиан; заботился об обновлении и построении церквей; возвращал верным имущества, отнятые во время гонений.

«Кто потерял имущество, — говорилось в одном указе, — проходя неустрашимо и бестрепетно славное и божественное поприще мученичества, или сделавшись исповедником и стяжав себе вечные надежды, кто утратил их, быв принужден к переселению, потому что не соглашался уступать гонителям, требовавшим предательства веры — имения всех таковых повелеваем отдать».

В случаях, когда не оказывалось близких родственников, отнятые у христиан имущества передавались местным церквам; частные же лица, у которых отбиралось мученическое достояние, получали вознаграждение от царской казны. Христианские чувства Константина особенно полно и характерно выражены были в его рескрипте к областным начальникам:

«Теперь, — так он обращается здесь к Богу, — молю Тебя, великий Боже! будь милостив и благосклонен к восточным Твоим народам; и чрез меня, Твоего служителя, даруй исцеление всем областным правителям… Под Твоим руководством начал я и окончил дело спасения; преднося везде Твое знамя, я вел победоносное войско; и куда призывала меня какая-нибудь общественная необходимость, следовал за тем знамением Твоей силы и шел на врагов. Потому-то и предал я Тебе свою, хорошо испытанную в любви и страхе, душу, ибо искренно люблю Твое Имя и благоговею пред силою, которую явил Ты многими опытами и которою укрепляешь мою веру… Хочу, чтобы народ Твой наслаждался спокойствием и безмятежностию; хочу, чтобы, подобно верующим, приятности мира и тишины вкушали и заблуждающиеся, ибо такое восстановление общения может и оных вывести на путь истины. Пусть никто не беспокоит другого… Люди здравомыслящие должны знать, что только те будут жить свято и чисто, кого Ты Сам призовешь почить под святыми Твоими законами; а отвращающиеся пусть, если угодно им, владеют жребием своего лжеучения… Никто да не вредит другому; что один узнал и понял, то пусть употребит, если возможно, в пользу ближнего; а когда это невозможно, должен оставить его, ибо иное дело — добровольно принять борьбу за бессмертие, а иное — быть вынужденным к ней посредством казни… Удаляя совесть от всего противного, воспользуемся все жребием дарованного блага, то есть благом мира»^[24].

Став единодержавным властелином всей Римской империи и объявив веротерпимость «во всей вселенной»^[25], Константин однако не был «тепло-хладен»^[26] в своей царственной жизни. Отказавшись от язычества и ставши во главе христианского общества, он в христианстве видел важнейшую опору империи, основной залог могущества и преуспеяния государства, которое, по его мысли, должно пролагать путь к свободному, без насилий, водворению Царства Божия на земле, — указывать и давать средства для воспитания и усовершенствования человеческого рода в духе Христовом. Константин, как явный покровитель христиан, был мало любим в Риме, где оставалось еще много обычаев и нравов языческих. И сам он не любил Рима с его Пантеоном, куда, так сказать механически, были собраны языческие боги всех покоренных народов, и редко и неохотно посещал старую столицу. И римляне, благодарные освободителю за избавление от тирана (Максенция), не понимали и не могли по достоинству оценить деятельности императора; в нем они усматривали нарушителя старонародных своих порядков, врага своей религии, тесно связанной с политическим величием Рима. Их неудовольствие и ропот, даже заговоры и — иногда явные возмущения были причиною того, что в уме Константина зародилась и созрела мысль создать себе новую столицу, город христианский, который бы ничем не был связан с язычеством. Константину полюбилось положение Византии, древнего небольшого городка на берегах Босфора, ознаменованного к тому же морскою победою над Ликинием, и он избрал его и сделал новою столицей империи; он сам с торжественным ходом обозначил на дальнем протяжении границы нового города и начал обстраивать его великолепными зданиями. Обширные дворцы, водопроводы, бани, театры украсили столицу; она наполнилась сокровищами искусства, свезенными из Греции, Италии и Азии. Но уже не строились в ней храмы, посвященные языческим богам, и вместо Колизея, где происходили бои гладиаторов, был устроен цирк для конских состязаний. Главным украшением нового города были храмы, посвященные Истинному Богу, в устроении которых принимал живое участие сам царственный покровитель христиан. Его попечительность простиралась на этот раз не только на великолепие домов молитвы, но даже, например, на такие незначительности — по его высокому сану: с построением новых церквей в столице ощутился недостаток богослужебных книг, и царь озаботился наискорейшим изготовлением их, — к епископу кесарийскому Евсевию было снаряжено нарочитое посольство с наказом, чтобы «отличные писцы написали на обделанных пергаментах пятьдесят экземпляров книг» и чтобы свитки эти доставлены были ему, а «вознаграждение кого следует за труд он оставил за собою»^[27]. По его же распоряжению в столичных церквах богослужебные книги должны были содержаться в пристойно-богатых переплетах^[28].

Проникнутый глубоким религиозным чувством, Константин в новой столице устроил и свою обыденную жизнь сообразно с требованиями благочестия и святости. Самый дворец был явным отображением его христианского настроения. В царских чертогах было устроено подобие Церкви Божией, и император своим усердием к благочестивым упражнениям подавал пример для других; он ежедневно в определенные часы заключался в недоступных покоях и там наедине беседовал с Богом, в молитвах преклоняя колена, и испрашивал себе потребное. А иногда он приглашал к участию в молитвах и своих придворных. С особым благоговением он проводил день воскресный и пятницу — день крестной смерти Господа Иисуса; в эти дни прекращал обычные занятия и посвящал себя на служение Богу. Дворец Константина таким образом представлял совсем не то, что были дворцы прежних римских цезарей: здесь не слышалось празднословия и коварных интриг, не было шумных, суетных, нередко кровавых увеселений; здесь слышались «гимны славословия Богу». Собеседниками царя были «таинники Божия Слова» — епископы и священники; служителями его и стражами всего дома были мужи, украшенные чистотой жизни и добродетелью; самые копьеносцы, телохранители руководились примером благочестивого царя. Христианин — хозяин дворца налагал на все христианскую печать. В главном чертоге в золоченом углублении потолка устроено было изображение Креста из драгоценных камней в золотой оправе. Над дверью, ведшею в царские палаты на виду для всех была утверждена раскрашенная картина, сделанная из воска. Картина эта представляла следующее: лик императора, над головой его крест, а под ногами дракон, низвергаемый в бездну; смысл же картины этой таков: дракона — врага рода человеческого Константин в лице гонителей христианства — языческих императоров низверг в бездну погибели спасительною силою Креста^[29]. Картина эта каждому внушала, что хозяин его — почитатель Истинного Бога, крестною смертию Своего Сына даровавшего новую жизнь человечеству.

Новая христианская столица, получившая название по имени своего устроителя, — «град царя Константина», Константинополь, занимавшая серединное место между прежних столиц империи — Рима и Никомидии, как некогда Иерусалим — «град царя Давида», не принадлежавший исключительно ни одному колену израильскому^[30], по своему счастливому географическому положению, и врученная покровительству Божией Матери, быстро расцвела и затмила славу и величие не только пышной Никомидии, но и самого великого Рима. И подобно тому, как в древности Давид, водворившись в Сионе, смущался тем, что он «живет в доме кедровом», а «Кивот Завета остается под кожами»^[31], так теперь Константин, поселившись в прекрасной Византии, не мог оставаться равнодушным к поруганной «колыбели^[32] христианства» — месту земной жизни Господа Иисуса, Его страданий, смерти и воскресения. Благоговея пред знамением Креста, он пожелал прославить самое «Живоносное Древо, на нем же распялся Царь и Господь». Но, как воин и, притом, проливший много крови, он почитал себя недостойным совершить то самолично. Это благочестивое намерение императора привела в исполнение его равночестная мать, царица Елена, которую он отпустил в Иерусалим, снабдив ее полномочием и богатыми дарами.

Елена, как повествует Евсевий^[33], эта ста́рица с юношескою быстротою устремилась на Восток, чтобы совершить до́лжное поклонение стопам Господа, — по слову Пророка, поклони́тисѧ на мѣ́стѣ, и҆дѣ́же стоѧ́стѣ но́зѣ є҆гѡ̀^[34]. В стране священной, ознаменованной дивными событиями, где всё напоминает о «велией Тайне благочестия — явлении Бога во плоти», наглядно проявилось величие смиренной души царственной ста́рицы; там святая Елена не облачалась в свойственные ее сану одеяния, а в самой скромной одежде вращалась она среди народной толпы, стараясь быть неузнанной, раздавала щедрую милостыню; подражая Господу Иисусу, свое самоуничижение она простирала до того, что в своем доме собирала девственниц, угощала их и сама служила за столом в виде простой рабыни^[35]. Пример искреннего благочестия царицы производил глубокое впечатление не только на верующих во Христа, но и на неверующих.

Пребывание царицы-матери в «колыбели христианства» ознаменовалось и исполнением предначертаний ее царственного сына. В Палестине все места, освященные евангельскими событиями, уже давно подверглись опустошению. Язычники, по ненависти к христианству, постарались изгладить самую память о них; самое дорогое место для верующего христианского сердца — пещера Гроба Господня была засыпана мусором и сокрыта таким образом от благоговейных взоров; мало того, как бы в насмешку над Распятым Богом и Его почитателями, на холме, насыпанном поверх святой пещеры, построено было капище «сладострастному демону любви» (Венере). По указаниям Елены идольские капища, поставленные на местах, священных для христиан, были разрушены и вместо них сооружены святые храмы. Так прекрасные церкви построены были, по желанию и на средства царицы, в Вифлееме — над пещерой Рождества Христова, на горе Елеонской — месте Вознесения Господня; храмами украшены были Гефсимания — место успения Пресвятыя Богородицы, место явления Бога Аврааму у дуба Мамврийского.

Но главнейшею заботою царственной ста́рицы было осуществить мысль ее великого сына — отыскать то самое Древо, на котором был распят Спаситель мира.

Место, где сокрыт был Крест Господень, было неизвестно; к отысканию его благочестивая Елена употребила с своей стороны все средства и свое царское влияние. И после долгих усиленных опросов и исканий место это указано было некиим Иудою — евреем, преклонных лет старцем, сыном иудейского учителя, — указано под языческим капищем, построенным на холме, покрывавшем пещеру Гроба Господня. По приказанию царицы мерзкая Венера была низвергнута, ее капище немедленно разрушено; святитель Иерусалимский Макарий совершил молитву на поруганном месте; приступили к расчистке возвышенности. И благочестивая ревность получила дивное подкрепление: трудившиеся, копавшие землю верные обоняли воню́ благоухания, исходившую из-под земли. Ревность о славе Имени Христова побуждала работавших, согласно желанию блаженной Елены, относить материалы разрушенного языческого храма и весь мусор из-под него как можно дальше от места погребения Господа Иисуса^[36], чтобы таким образом ничто оскверненное идолослужением не прикасалось великой христианской святыни. Пещера Гроба Господня была найдена и очищена; близ нее, на восточной стороне, обретены были три креста и подле них — доска с надписью и честны́е гвозди. — Но как было узнать, который из трех крестов был крестом Спасителя? — Общее недоумение по этому делу разрешилось, по устроению Промысла, чрез такое чудесное событие: случилось, что мимо этого места в то время проносили для погребения мертвеца; святитель Макарий велел остановиться проносившим покойника; стали полагать, по совету епископа, найденные кресты по одному на умершего; и, когда возложен был Крест Христов, мертвый воскрес. Все, видя это чудо, возрадовались и прославили дивную силу животворящего Креста Господня. Ста́рица-царица с благоговением поклонилась Честно́му Древу и облобызала его. А так как при множестве народном невозможно было, по примеру царицы, каждому порознь воздать должное почтение обретенному Кресту, то святитель Макарий, удовлетворяя общему желанию — хотя бы издали видеть святыню, благочестно подъяв ее и став на возвышенном месте, сотворил воздвижение Креста Господня пред взором множества верных, которые в то время велегласно восклицали: «Господи, помилуй!» Это было первое Воздвижение Честнаго и Животворящего Креста; совершилось оно в 326 году. Православная Церковь празднует это событие ежегодно 14 сентября^[37]. Многие из язычников и иудеев тогда обратились ко Христу; в числе обратившихся был и тот Иуда, которой указал место, где хранился святый Крест^[38]. Святый Крест потом положен был в серебряный ковчег для сохранения; в великую пятницу он выносим был на Голгофу (в построенном вскоре храме, где он хранился) для поклонения. Но частицу Живоносного Древа святая Елена, оставляя Иерусалим, взяла с собою в дар сыну своему Константину. Прожив после того недолгое время, блаженная царица-мать скончалась и была честно погребена.

Получив от матери, блаженной Елены, бесценное сокровище — частицу Святаго Креста, Константин решил украсить пещеру Гроба Господня и подле нее построить такой храм, который был бы «великолепнее всех храмов, где-либо существующих»… «Пещеру как главу всего, по словам Евсевия, христолюбивая щедрота царя одела отличными колоннами и многочисленными украшениями. Из пещеры был выход на обширную площадь под открытым небом. Эта площадь выстлана блестящим камнем и с трех сторон ее охватывали непрерывные портики». А с какою поразительною внимательностию христианин-царь относился к построению храма на восточной стороне пещеры, об этом всего лучше дают понятие следующие строки из письма Константина к иерусалимскому святителю Макарию: «Что касается до возведения и изящной отделки стен храма, то знай, что заботу об этом я возложил на правителей Палестины. Я озаботился, чтобы их попечением немедленно доставляемы были тебе и художники, и мастера, и всё необходимое для постройки. Что же касается до колонн и мраморов, то какие признаешь ты драгоценнейшими и полезнейшими, — рассмотри обстоятельно, и нимало не медля пиши мне, чтобы из твоего письма я видел, сколько каких требуется материалов, и отовсюду доставил их. Сверх того хочу знать, какой нравится тебе свод храма — мозаический или отделанный иначе. Если мозаический, то прочее в нем можно будет украсить золотом. Твое преподобие пусть в самом скором времени известит упомянутых правителей, сколько потребуется мастеров и художников и сколько издержек. Постарайся также немедленно донести мне не только о мраморах и колоннах, но и о мозаике, какую признаешь лучшею»^[39]. Константин между прочим сам придумал, что храм хорошо будет украсить двенадцатью — по числу Апостолов — колоннами, на верху которых находились бы вылитые из серебра вазы^[40]. Неудивительно поэтому, что храм этот представлял собою чудо красоты и видом своим приводил в восторг современников. Евсевий историк между прочим так описывает этот памятник благочестивой ревности первого христианского императора:

«Базилика (храм) — здание чрезвычайное, высоты неизмеримой, широты и длины необыкновенной. Внутренняя сторона его одета разноцветными мраморами, а наружный вид стен, блистающий полированными и один с другим сплоченными камнями, представляется делом чрезвычайно красивым и нисколько не уступает мрамору. Куполообразный потолок украшен дивною резьбою, которая, распространяясь подобно великому морю над всею базиликою взаимно связанными дугами и везде блистая золотом, озаряет весь храм будто лучами света. Главный предмет всего — полукруг, расположенный на самом краю базилики (на восточной стороне), по числу двенадцати Апостолов увенчан двенадцатью колоннами, вершины которых украшены большими вылитыми из серебра вазами — прекрасным приношением Богу от самого царя»^[41].

Но благочестивый царь не ограничивался в своем отношении к христианству только попечительностью о внешнем его возвеличении; его озабочивала и внутренняя жизнь Христовой Церкви. Церковь, по мысли Константина, должна служить важнейшею опорою жизни государственной; религиозное единство должно быть могучим залогом преуспеяния империи. Церковь, блистая величием и внешним благолепием, своим внутренним миром должна привлекать к себе языческое население, постепенно обращая всё государство в один внутренно-сплоченный организм, оживотворяемый Единым Духом Христовым. Такое единство и благостояние Церкви «давали заботливому царю мирные дни и спокойные ночи», в том он видел счастие и свое, и всех подвластных ему народов мира.

Не всегда, однако, и не легко давались великому императору эти «мирные дни и спокойные ночи». В его время Церковь Христова, увенчанная уже победным венцом мученичества и получившая право гражданского существования даже с преимуществами пред язычеством, возмущаема была внутренними нестроениями, зародившимися и созревшими еще в тяжкую годину гонений. Едва воцарился Константин в Риме, как с удивлением и скорбию узнал он, что целая область его империи обуревается междоусобием чад Единого Отца. — Среди христиан в Африке возгорелась борьба из-за поставления епископом Карфагенским Цецилиана — «предателя»^[42]; его противники избрали себе епископом Майорина, а вскоре — по смерти Майорина — возвели на его место главного зачинщика своего противления Доната^[43]. Приверженцы последнего — «донатисты», сблизившись с «новацианами»^[44], утверждали, что только они составляют Церковь Христову и в исступленном фанатизме не стеснялись возводить клеветы на своих противников, даже насильно отнимать у них храмы; дело доходило нередко до кровопролития между враждующими сторонами. Для примирения их и рассмотрения их взаимных жалоб Константин сначала посылал в Карфаген своего «любимого и уважаемого» епископа Осию^[45], поручая ему в то же время раздать денежную помощь тамошним бедствующим христианам^[46]; потом по именному приказанию императора по делу донатистов собраны были два Собора: малый — в Риме и «из многих епископов разных мест» — в Арелате^[47]. Суд, произнесенный на непокойных раскольников этими Соборами, подтвержден был наконец в Милане в 316 году под личным председательством Константина, и дело, по-видимому, уладилось.

Но чем более благочестивый царь знакомился с наличным положением христианства, тем менее оно оправдывало его идеальное представление о святом единстве чад Христовой Церкви. Дело донатистов, обеспокоившее Константина на первых шагах его царствования, имело значение не столько по существу, сколько по страстности борцов. В 323 году после победы над Ликинием, сделавшись единовластителем всей империи, Константин шел на Восток, проникнутый искренним желанием перестроить всё государство заново, на лучших, более твердых, началах. В своих планах он первое место отводил христианской Церкви, которая, по его мысли, должна была духовно объединить политически сплоченную мировую империю. Но там, на Востоке, его постигло разочарование более жестокое, чем на Западе. Он прибыл сюда в такое время, когда споры, возбужденные ересью Ария^[48], ничем не сдерживаемые, достигли крайнего своего развития. Евсевий так изображает это время: «Не только предстоятели церквей вступали друг с другом в прения, но и народ разделился; ход событий дошел до такого неприличия, что божественное учение подвергалось оскорбительным насмешкам даже в языческих театрах». Время это было благоприятно для деятельности хулителей божества Господа Иисуса Христа. Ликиний — шурин Константина, отживавший тогда последние годы своего царствования, подписавший некогда с Константином миланский указ о веротерпимости, подозрительно относился к христианам вообще — как людям в отношении к нему неблагонадежным, ненавидел и даже жестоко гнал их. Во взаимных же их раздорах, вызванных арианскою ересью, он мог усматривать явление желательное, полезное для себя. Споры эти, ослабляя силы Церкви, могли порождать у него надежду на поддержку ему в его замыслах против могущественного шурина. И такие расчеты Ликиния были не напрасны. О епископе Евсевии Никомидийском сам Константин, например, отзывался так: «Он даже подсылал ко мне соглядатаев и подавал тирану (Ликинию) чуть не вооруженную помощь»^[49].

Прибыв в Никомидию, Константин глубоко поражен был раздорами, возбужденными арианством. Впрочем, он не сразу понял важность этих событий. И сам он и прибывшие с ним с Запада таинники божественного учения получали здесь одностороннее освещение дела Ария от никомидийцев, которые в догматических вопросах видели не предмет благочестивой веры, имеющий жизненное значение, а область научного исследования и даже пустого словопрения. Тем не менее Константин не оставил без внимания арианского дела; на первых порах он отправил обширное примирительное послание в Александрию с убедительною просьбою к епископу Александру и Арию прекратить взаимный раздор. По мнению царя, не прав был и епископ по своей неосторожности и резким вопрошениям, виноват и Арий, что расторг общение, не покоряясь епископу; он рекомендует обоим взять пример с философов, которые, хотя и спорят между собою, но уживаются мирно. Притом же оба они стоят на общей почве: оба признают божественное Провидение, а потому им легко примириться^[50]…

Вместе с этим посланием Константин отправил в Александрию своего «любимого» епископа Осию, который должен был исследовать это дело на месте и содействовать умиротворению александрийцев. Осия исполнил поручение императора. — Правда, он не примирил противников, зато из расследования споров он вынес убеждение, что ересь Ария — не праздное пустословие, а угрожает потрясением основ христианской веры, — ведет к отрицанию всего христианства. В 324 году Осия Кордубский возвратился к царю и разъяснил ему серьезную опасность арианского движения. Тогда Константин решился созвать Вселенский Собор, который, по его мнению, оставался единственным средством к умиротворению Церкви. По мысли царя, Собор этот, «выступая войною против главного врага», возмущавшего тогда мир Церкви, хульной арианской ереси, должен был рассмотреть и другие вопросы и дать ответы — определения по устроению внутренней жизни христиан^[51].

Вселенскому Собору властью Царя определено быть в городе Никее^[52]. Константин сделал всё, чтобы облегчить созываемым епископам путешествие к месту собрания, содержание же прибывших в Никею он принял на счет государства. В Никею прибыли святители из Египта и Палестины, из Сирии и Месопотамии, из Малой Азии, Греции, Персии и Армении и от Задунайских Готфов; из Рима, вместо престарелого епископа, прибыли два пресвитера. Среди собравшихся святителей были: престарелый Александр Александрийский, первый обличитель Ария, привезший с собою архидиакона Афанасия — мужественного и искусного борца с арианами (впоследствии Великого архиепископа Александрийского), святитель ликийского города Мир Николай, святитель Спиридон чудотворец. Всего на Собор прибыли (с епископами были пресвитеры и диаконы) более 2000 человек и одних святителей было 318^[53].

Собор открылся в июне 325 года в обширной палате царского дворца. Скамьи стояли вокруг комнаты для епископов, а посреди — стол, на котором лежала книга Священного Писания — как верное свидетельствование Истины. Когда все собрались, явился Константин во всем величии своего императорского сана, но без вооруженной стражи, в сопровождении придворных из христиан, облеченный в самые пышные царские одежды, блиставшие золотом и драгоценными камнями. Появление его поразило собрание и особенно тех, из присутствовавших на нем, которые, прибыв из дальних стран, никогда не видали ни его царского лица, ни царственного величия; но и сам он смутился при виде такого собрания славных пастырей Церкви Христовой, среди которых находились строгие подвижники и чудотворцы, исповедники и мученики с обожженными руками и прободенными очами^[54], пострадавшие за веру. Молча, с поникшим взором, подошел он к приготовленному для него золотому креслу и стоя ждал, пока святители не пригласили его сесть. Выслушав затем приветственно-благодарные речи Евстафия Антиохийского и историка Евсевия Кесарийского, Константин сам обратился к собранию с речью, в которой выражал свою радость, что видит такое великое собрание отцов, и умолял их разрешить миролюбиво спорные вопросы. «Бог помог мне, — говорил он, — низложить нечестивую власть гонителей, но несравненно прискорбнее для меня всякой войны, всякой кровопролитной битвы и несравненно пагубнее внутренняя междоусобная брань в Церкви Божией».

Ариане шли на Собор и держали себя на нем смело и уверенно; они не предвидели, что их делу предстоит полный и всесторонний разгром; напротив, они ожидали в своих замыслах счастливого успеха: они имели на своей стороне до 17 епископов; во главе их был столичный архиерей, имевший связи во дворце царском. Ариане надеялись, что Собор, если и не согласится с их воззрениями, то и не предаст их строгому осуждению. Арий упорно защищал свое учение, употребляя всю силу своего красноречия. Но непоколебимая, убежденная преданность истинному церковному учению отцов Собора посрамила лживую премудрость богохульника. Защитники Православия хорошо понимали, в чем состоит сущность арианской ереси, и достойно, с глубоким религиозным чувством и истинно просвещенным разумением опровергали ее. Особенною силою слова и меткостию в изобличении еретического буесловия отличался при этом александрийский диакон Афанасий: его слово расторгало, как легкую паутину, хитрословесие еретика. Споры были жаркие и продолжительные; тщетно Константин употреблял свое влияние, чтобы согласить спорящих и привести к дружелюбному решению спора; чем далее продолжались прения, тем очевиднее становилось, как далеко уклонились ариане от истины. — Предложенное Собору Евсевием Никомидийским — главою ариан — изложение веры (πίστεως διδασκαλία), где определенно выражалась мысль, что «Сын Божий» есть «произведение», «тварь», и «было время, когда Его не было», единодушно было отвергнуто отцами Собора как лживое и нечестивое; самый свиток, на котором оно было написано, был разорван.

Бесповоротно осудив, таким образом, арианство, отцы Собора решили дать верующим точное исповедание православного учения — Символ Веры. Евсевий, епископ Кесарийский, представил их вниманию «Крещальный символ», который с давнего времени употреблялся в его церкви и был изложен почти исключительно выражениями, взятыми из Святаго Писания. Отцы встретили этот символ с одобрением; но чтобы с решительностию устранить возможность вкладывания в него еретической мысли, они признали нужным заменить некоторые общие выражения в нем такими, которые бы в совершенстве определяли церковную истину. Присутствовавший на Соборе император присоединился к отцам в одобрении Кесарийского символа и исповедал свое полное согласие с ним; но с тем вместе Константин предложил внести в символ формулу, на которой останавливались вожди Церкви еще на предварительных совещаниях для выражения церковной мысли о Сыне Божием и Его отношении к Богу-Отцу, — наименование Его единосущным Отцу. Слово, сказанное царем, единодушно было принято Собором и послужило определительною основою учения о Лице Господа Иисуса, центрального христианского догмата.

Символ «крещальный» был исправлен и Собором изложен новый, Никейский Символ Веры, непререкаемый для всей Вселенской Церкви.

Заключительное торжественное собрание отцев в Никее состоялось в императорском дворце 25 августа 325 года; оно совпало с 20-летним юбилеем царствования Константина^[55].

Отпуская отцев Собора, Константин в прощальной речи к ним умолял их иметь мир между собою.

— Берегитесь, — говорил он, — горьких между вами споров. Пусть никто не имеет зависти к явившим особенную мудрость: достоинство каждого — считайте общим достоянием всей Церкви. Высшие и превосходные, не смотрите высокомерно на низших: Богу одному ведомо, кто превосходнее. Совершенство редко где бывает и надо иметь снисхождение к слабейшим братиям; мирное согласие дороже всего. Спасая неверующих, помните, что не всякого можно обратить ученым рассуждением, — научения надобно сообразовать с различными расположениями каждого, подобно врачам применяющим свои лекарства к различным болезням.

Исполнилось, таким образом, заветное желание благочестивого императора, которое он исповедал, однажды даже приводя Самого Бога во свидетели, — желание: «учение всех народов его державы о Божестве соединить в один общий строй». Великая мысль, подсказываемая царю его святым религиозным чувством, осуществление которой он ставил для себя жизненной задачей с задушевным желанием^[56], — эта, поразительная по возвышенности содержания и широте объема, мысль Великого Константина теперь введена была в общее сознание, стала достоянием всего христианского мира. Мало того — для осуществления этой мысли в христианской жизни благочестивый царь указал и вернейший путь — Вселенский Собор, — шествуя по которому овцы пажити Христовой, как уже званные, так и иные — еще не званные, по благодати Божией, безошибочно входят во двор Небесного Отца для истинной жизни^[57]. И это истинно-победное торжество равноапостольного царя еще возглавилось тогда же отрадным для него получением бесценного сокровища — частицы Животворящего Креста Господня, привезенной из Иерусалима ему в дар матерью царицею Еленою.

Константин жил после того еще более 10 лет и во всё это время своего царствования с неизменною верностию держался Никейского исповедания веры^[58], и ревностно старался утверждать дух христианского благочестия в своем царстве, в себе самом представляя пример, достойный подражания. Обладая основательным общим образованием и богословским в частности, он вел обширную переписку с предстоятелями церквей по предметам веры и благочестия и устроения христианской жизни, а нередко в своем дворце выступал пред собранием царедворцев и народа даже с «боголепным» учительством^[59]. Трудолюбие его было необычайно, праздности он не терпел: уже и в преклонном возрасте он не почитал бременем для себя даже собственноручно писать обширные законодательные акты^[60]. Правдиво-великодушный по природе своей и скромный, он не прельщался своим царским величием и шумными восторгами народной толпы, — эти восторги наводили на него даже скуку. Стоя на высоком уровне нравственного развития, Константин хотел поднять до того же уровня и всех, которые приходили в соприкосновение с ним. Так однажды некоего вельможу-лихоимца он вразумил таким способом: пригласив к себе, он взял его за руку и сказал:

— До каких пределов мы будем простирать свою алчность?

Потом промолвил, очертив копьем пространство в рост человека:

— Если бы ты приобрел все богатства мира и овладел всеми стихиями земли — и тогда не воспользуешься ничем более такого куска земли, да и то — еще удостоишься ли получить и это!^[61]

Другой пример: выслушав льстивую речь одного почетного лица (из духовных), которое называло царя «блаженным» и выражало, что «он и в сей жизни удостоился самодержавного над всеми владычества и в будущей станет управлять вместе с Сыном Божиим», Константин ответил ласкателю:

— Ты лучше помолись о царе, чтобы и он в будущей жизни удостоился быть рабом Божиим^[62].

Благотворительность царя, по свидетельству современника, лилась широким потоком, «с утра до вечера он изыскивал кому бы оказать благодеяние»^[63]; нищих и вообще людей, выброшенных на улицу, он снабжал и деньгами, и пищей, и приличной одеждой; о детях осиротевших он заботился вместо отца; дев, лишившихся родителей, устроял в замужество, снабжал их приданым из своей казны^[64]. Особенно много делал он благотворений в день Пасхи. В новой своей столице Константин ввел обычай, чтобы в пасхальную ночь по всем ее улицам возжигались высокие восковые столбы, — «как бы огненные лампады», так что таинственная ночь становилась светлее самого дня, а лишь только наступало утро, Константин ко всем неимущим простирал свою десницу, раздавал им подарки^[65]. С такою же щедростью царь раздавал милостыню и по случаю своих семейных радостных событий, например — брака его сыновей; в последних случаях — устроялись роскошные пиры и обеды для приглашенных гостей, веселье тогда из дворца выносилось даже на улицу, царь приветливо принимал хороводы женщин. Но при царе всегда и во всем соблюдалась полная благопристойность и не допускалось ничего нескромного и соблазнительного^[66].

Последние годы и особенно дни жизни царя Константина и его кончина были достойным завершением его христианской благочестивой настроенности. Еще задолго до смерти Константин начал готовиться к ней. В новой своей столице он построил храм во имя Святых Апостолов. Храм этот украшен был между прочим двенадцатью ковчегами во славу лика апостольского, а посреди этих ковчегов устроена была гробница. Сначала оставалось неясным, для чего здесь устроена была гробница, а потом это разъяснилось и оказалось, что эту гробницу благочестивый царь устроил для самого себя^[67]. Мысль о смерти стала для Константина предметом напряженного размышления, как только он начал чувствовать упадок своих физических сил^[68]. В 337 году Константин в последний раз торжественно отпраздновал в Константинополе Пасху и вскоре занемог. Предчувствуя близкую кончину, он всецело предался святым упражнениям: часто преклоняя колена, ревностно изливал горячие молитвы пред Богом^[69]; по совету же врачей он переехал в это время в город Елеонополь^[70], чтобы лечиться там теплыми ваннами.

Но Константин до сего еще времени не был крещен! — Это в наше время и для нас может казаться явлением весьма странным, но в древние времена Церкви христианской многие принимали Крещение в зрелых летах или даже в старости, одни — по чувству глубокого уважения к великому Таинству, для восприятия которого считали необходимым долгое приготовление; другие же не без лукавого похотения — пожить сначала в свое греховное удовольствие, а потом уже и возродиться для новой духовной жизни (Бог им Судия!). Константин, с юных лет носивший в сердце своем Христа, издавна сделавшись в душе христианином, отлагал свое Крещение по смиренному сознанию своей греховности, желая подвигом целой жизни приготовить себя для этого. Притом же в душе его хранилось искреннее желание креститься в водах реки Иордана.

Не получая облегчения в Елеонополе и чувствуя крайний упадок телесных сил, Константин переправился в Никомидию и здесь, созвав епископов, просил их удостоить его святаго Крещения.

Пред Крещением умирающий царь произнес такую речь:

— Пришло желанное время, которого я давно жажду и о котором молюсь, как о времени спасения. Пора и нам принять печать бессмертия, приобщиться спасительной благодати. Я думал сделать это в водах реки Иордана, где, в образ нам, принял Крещение Сам Спаситель; но Бог, ведающий полезное, удостаивает меня этого здесь.

Приняв Святое Крещение, Константин ликовал духом, сердце его было полно живой радости. Облеченный при Крещении в белую одежду, блиставшую подобно свету, он не снимал ее уже до смерти. Опочил он на ложе, покрытом белыми покрывалами, багряницы же — этого царского отличия — «раб Божий» уже не восхотел и касаться. Свою последнюю благодарственную молитву, «возвысив голос», царь заключил такими словами:

— Теперь я сознаю себя истинно блаженным, ибо имею несомненную веру, что я приобщился Божественного света и удостоился жизни бессмертной^[71].

Великий и равноапостольный Константин скончался, завещав царство трем своим сыновьям, в самый день Пятидесятницы 337 года, на тридцать втором году своего царствования, имея шестьдесят пять лет от рождения. Тело его с великим торжеством перенесено было в созданный им град Константинополь и положено согласно его завету в церкви Святых Апостолов в гробнице, им самим уготованной. Ныне же он живет бесконечною жизнию в вечном Царстве Христа Бога нашего, Которому со Отцем и Святым Духом честь и слава во веки веков. Аминь.

---

Тропа́рь, гла́съ и҃:

Крⷭ҇та̀ твоегѡ̀ ѡ҆́бразъ на нб҃сѝ ви́дѣвъ и҆ ꙗ҆́коже па́ѵелъ зва́нїе не ѿ человѣ̑къ прїе́мъ, во царѣ́хъ а҆пⷭ҇лъ тво́й гдⷭ҇и, ца́рствꙋющїй гра́дъ въ рꙋцѣ̀ твое́й положѝ: є҆го́же сп҃са́й всегда̀ въ ми́рѣ, мл҃твами бцⷣы, є҆ди́не чл҃вѣколю́бче.

Конда́къ, гла́съ г҃:

Кѡнстанті́нъ дне́сь съ ма́терїю є҆ле́ною, крⷭ҇тъ ꙗ҆влѧ́ютъ всечⷭ҇тно́е дре́во, всѣ́хъ ᲂу҆́бо і҆ꙋде́ѡвъ посрамле́нїе сꙋ́ще, ѻ҆рꙋ́жїе же на проти̑вныѧ вѣ́рныхъ царе́й: на́съ бо ра́ди ꙗ҆ви́сѧ зна́менїе ве́лїе, и҆ во бране́хъ гро́зное.

Память святаго благоверного князя

Константина

и чад его: Михаила и Феодора,

Муромских чудотворцев

‎ей святый благоверный великий князь Константин Святославич происходил из рода Великого Князя Владимира, крестившего Святым Крещением землю Русскую. В 1192 году^[72] вместе с сыновьями своими князьями Михаилом и Феодором из славного города Киева он пришел в рязанскую землю к городу Мурому. В этом городе жили в то время язычники, не просвещенные еще познанием Истинного Бога^[73]. Задолго еще до святаго князя Константина родственник его, сын великого князя Владимира благоверный князь Глеб, которому назначен был во владение город Муром, употребил много усилий, чтобы овладеть им и склонить его жителей к принятию Святаго Крещения, но не смог этого сделать и два года жил вдали от него на расстоянии двух поприщ^[74], а потом Святополк обманом вызвал его к отцу, и на пути он был убит^[75]. И сей святый благоверный князь Константин с сыновьями и бывшим при нем войском вступил в битву с муромцами под самым городом, и произошло весьма большое сражение, в котором был убит благоверный князь Михаил. После сего он снова вступил в битву с жителями города и после одержанной над ними победы взял Муром во владение себе и стал в нем княжить.

Прежде всего он построил в городе, в старой горней части его, первую церковь — в честь Благовещения Пресвятой Богородицы — и похоронил здесь убитого сына своего, благоверного князя Михаила, а потом обратил горожан-язычников в христианскую веру и крестил их Святым Крещением. Возблагодарив Бога за успех в этом деле, святый князь построил впоследствии много других церквей^[76] и учредил в своем городе епископскую кафедру. Проведши затем жизнь свою в истинной вере и непорочности во всем, являясь всегда защитником бедных и сирот, он вскоре отошел ко Господу. Его кончина причинила великую скорбь народу. Все оплакивали его, как отца, и похоронили у построенной им церкви Благовещения, вблизи сыновей его — благоверных князей Михаила и Феодора.

Впоследствии времени родственник святаго князя Константина, благоверный князь Георгий Ярославич, возобновил первоначальную церковь Благовещения Пресвятой Богородицы^[77], и с того времени прославил Господь святых князей, Константина и сыновей его, так как у гробов их стали совершаться чудеса.

Спустя много лет после сего, в 1553 году, благоверный царь и Великий Князь всея России Иоанн Васильевич, идя в поход против нечестивых Татар к городу Казани, зашел в город Муром и пробыл здесь две недели. Совершив молебствие у гробов святых чудотворцев, он дал обещание построить монастырь, если возвратится из похода с победою. С Божиею помощию он взял славный город Казань и, возвратившись в свой царственный город Москву, повелел у гробов святых чудотворцев построить каменную церковь. И когда стали копать рвы для этой церкви, то нашли мощи святых князей целыми и нисколько не поврежденными. По окончании постройки церкви в нише церковной стены было устроено особое место, где и положены были святые мощи их. Благоверный царь и Великий Князь Иоанн Васильевич, всея России самодержец, повелел тогда рязанскому епископу Гурию освятить новопостроенный храм и прислал к освящению его различную церковную утварь. Храм был освящен, устроен при нем монастырь, и с торжеством было отпраздновано это событие. В то время у гробов святых князей совершилось много чудес, которые совершаются и доныне во славу Христа Бога.

---

Тропа́рь, гла́съ д҃:

Кѡнстанті́нъ дне́сь ве́селѡ ликовствꙋ́етъ^[78], предстоѧ̀ прⷭ҇то́лꙋ ст҃ы́ѧ трⷪ҇цы, ви́дѧ ѻ҆те́чествїе своѐ, ма́стїю дꙋхо́вною сїѧ́ющее^[79], є҆мꙋ́же послѣ́доваша мїхаи́лъ и҆ ѳео́доръ, сы́нове є҆гѡ̀: и҆ мо́лѧтсѧ всѝ трїѐ вкꙋ́пѣ ѡ҆ дꙋша́хъ на́шихъ.

Конда́къ, гла́съ и҃:

И҆зрѧ́дномꙋ воево́дѣ, и҆ правовѣ́рномꙋ кн҃зю кѡнстанті́нꙋ, съ сыно́ма є҆гѡ̀ вкꙋ́пѣ, ѻ҆те́чество є҆гѡ̀ хва́лѧщисѧ вопїе́тъ, и҆мѣ́ющее є҆го̀ нача́льника и҆ застꙋ́пника: ꙗ҆́кѡ и҆зба́вльшесѧ и҆́мъ ѿ пре́лести и҆ скве́рны і҆́дѡльскїѧ. сегѡ̀ ра́ди вопїе́мъ є҆мꙋ̀ си́це: ра́дꙋйсѧ кн҃же кѡнстанті́не пребл҃же́нне.

---

В тот же день память преподобного Кассиана грека Угличского чудотворца, скончавшегося 2 октября 1504 года.

---

1. Указом императора Диоклетиана — 23 февраля 303 года — приказывалось искоренить христианство со всеми его учреждениями и храмами. Жестокое гонение тогда началось с разграбления и разрушения военною силою христианского храма в Никомидии, столице Восточной Римской империи, где в один раз было сожжено до 20 000 верующих; а затем ужасы гонений охватили Сирию, Палестину, Малую Азию и Египет с Италиею. О жестокости гонений Лактанций («О смерти гонителей», гл. ХV и ХVI) сообщает: «если бы я имел сотню уст и железный язык, то и тогда я не мог бы исчислить всех мучений, какие переносили верующие: … железо притуплялось и ломалось; убийцы утомлялись и работали посменно, по очереди…»
2. Император Диоклетиан для удобства управления громадной Римской империей разделил ее на две половины, из коих одною — Восточною правил сам, живя в Никомидии и имея у себя соправителем цезаря Галерия, а в другой — Западной поставил императором Максимиана, соправителем же его — цезаря Констанция Хлора, непосредственно управлявшего Галлиею и Британиею.
3. Евсевий. Жизнь Константина кн. I, гл. 17.
4. Евсевий, Жизнь Константина, кн I, гл. 16.
5. Евсевий, Церков. История, кн. VIII, гл. 13; Жизнь Константина, кн. I, гл. 13.
6. Лактанций, О смерти гонителей, гл. 15.
7. Константин был единственным сыном Елены; Констанция была дочь другой жены Хлора Феодоры, от которой Констанций имел и других детей. Современники, к сожалению, не говорят о влиянии св. Елены на Константина в детстве.
8. Посл. к. Римлян., гл. 1, ст. 28.
9. Евсевий, Жизнь Константина кн. II, гл. 49.
10. Евсевий, Жизнь Константина, кн. I, гл. 27.
11. Евсевий, Жизнь Константина, кн. I, гл. 36; Лактанций, О смерти гонителей, гл. 44.
12. Деян. Ап., гл. 16.
13. Евсевий, Жизнь Константина, кн. I, гл. 28—32.
14. Евсевий, Жизнь Константина, кн. I, гл. 37.
15. Евсевий, Церков. Ист. кн. IХ, гл. 9; Жизнь Конст. Кн. I, гл. 40.
16. Евсевий, Церков. Ист. кн. Х, гл. 5 и 6.
17. Эта монограмма состояла из двух букв — Х и Р, из коих первая покрывала вторую.
18. Евсевий, Жизнь Константина, кн. IV, гл. 19.
19. Псал. 45, ст. 9.
20. Евсевий, Церков. Ист. кн. Х, гл. 1—3.
21. Он женился на сестре Константина в 313 году.
22. Евсевий, Жизнь Константина, кн. XI, гл. 9.
23. Евсевий, Жизнь Константина, кн. XI, гл. 16.
24. Истор. Правосл. Церкви. Изд. 1892 г. Победоносцева, стр. 73—74.
25. Еванг. от Луки, гл. 2, ст. 1.
26. Апокал., гл. 3, ст. 15.
27. Евсевий, Жизнь Константина, кн. IV, гл. 34, ст. 36—37. — Велено прислать через диакона.
28. Евсевий, Жизнь Константина, кн. III, гл. 1.
29. Евсевий, Жизнь Константина, кн. I, гл. 9, 11; IV, 17, 18, 8; III, 49, 3.
30. Гора Сион с крепостью Иевусом (Иерусалимом) высилась на границах колен Иудина и Вениаминова; отнятая Давидом у хананейского племени иевусеев, она стояла как бы вне пределов коленного разделения Земли Обетованной.
31. 2 Кн. Царств, гл. 5, ст. 9; гл. 7, ст. 2; 2 Кн. Паралипом., гл. 17, ст. 1 и далее.
32. «Вся религия наша имеет родину в этой стране (Палестине) и в этом городе (Иерусалиме)» — выражение блаж. Иеронима. Творения т. II, стр. 5.
33. Евсевий, Жизнь Константина, кн. III, гл. 42.
34. Псал. 131, 7.
35. Церков. истор. Руфина. Кн. I, стр. 8.
36. Евсевий, Жизнь Константина, Кн. III, гл. 43, 45, 52, 53.
37. В праздник Воздвижения Честнаго Креста — день постный — богослужение Православной Церкви посвящается прославлению Креста Господня, воспоминаниям крестной смерти Спасителя; на всенощном бдении после великого славословия совершается торжественно вынос Креста священнослужителями из алтаря на средину храма и здесь бывает поклонение ему. Особенною торжественностию отличается обряд воздвижения Креста в кафедральных храмах, совершаемый епископами при многократном возглашении клира: «Господи, помилуй».
38. Иуда, по крещении — Кириак, был впоследствии Патриархом Иерусалимским и претерпел мученическую кончину при Юлиане Отступнике. Память его — 28 октября.
39. Жизнь Константина, кн. III, гл. 31—32.
40. Кн. III, гл. 38.
41. Евсевий, Жизнь Константина, Кн. III, гл. 26—40.
42. Такое наименование усвоялось христианами во время гонений тем, кто по страху выдавал язычникам предметы своего религиозного почтения: о Цецилиане говорили, будто он выдал гонителям священные книги, — оговор этот оказался ложным.
43. Донат был пресвитером в Карфагене.
44. Новациане учили, что падших во время гонений и вообще согрешающих тяжко — «смертно» нужно принимать в общение с Церковию не через покаяние, а чрез повторное Крещение.
45. Осия — родом из Испании, епископствовавший более 60-ти лет, в Диоклетианово гонение прославился как исповедник за Христа. Он был епископом Кордубы. Император Константин призвал его к своему двору и окружил его любовию и доверием. В христианском обществе тогда широко было распространено мнение о сильном влиянии на Константина этого любимого им советника (Церк. Ист. Сократа 1, 7).
46. Евсевий, Церковная История, Кн. Х, 6.
47. Там же, Кн. Х, 5.
48. Арий богохульно учил, что Иисус Христос не есть Бог вечный и безначальный, что Он не единосущен Отцу и есть Его творение, — было время, когда Его не было. Арий получил богословское образование в Антиохии в школе мученика Лукиана; став пресвитером в Александрии, он там обратил на себя общее внимание как умственными дарованиями, так и своею строго воздержною жизнию. Гордый умом и ученостью, Арий не внимал вразумлениям и увещаниям своего епископа Александра; не покорился он и Собору, созванному епископом и осудившему его. Мало того, обольщая клир и народ своим красноречием, он постарался перебросить плевелы своего лжеучения и за пределы своей поместной церкви. Имея немалочисленных приверженцев, он отправил посольство с жалобой ко многим епископам восточных церквей. Там нашлись у него сторонники, во главе которых оказался Евсевий Никомидийский, ранее знакомый с Арием по школе Лукиана, — «муж ученый», при том же родственник царской фамилии и потому человек влиятельный. Евсевий, епископ столицы (это было еще тогда, когда жив был император Ликиний, резиденцией коего была Никомидия), не признал авторитета суда Александрийского епископа. В письме Арию он отвечал: «Прекрасно мудрствуя, желай, чтобы все так мудрствовали, потому что всякому ясно, что сотворенного не было, пока оно не приведено в бытие; приведенное же в бытие имеет начало». Епископ Александрийский оказался поэтому в печальном положении; около 318 года Александр решился на крайнюю меру: — созвал Собор из ста епископов; отлучил Ария и его приверженцев от Церкви; изгнал богохульника из Александрии и в окружном послании объявил о том по всем церквам (см. Богосл. Вест. 1906 г. Декабрь, ст. А. А. Спасского, стр. 584). Мера эта еще более распалила арианские споры и разнесла их пламя по всему Востоку. Дело Ария теперь утрачивало местный характер и получало общецерковное значение.
49. Богосл. Вестник 1906 г. Дек., стр. 594.
50. Евсевий, Жизнь Константина. Кн. II, 64—72.
51. Евсевий, Жизнь Константина. Кн. III, 17. V, 6.
52. Никея, ныне Исник (εἰς — νικαί — αν) — бедное селение, тогда была обширным и богатым городом, главным в Вифинской приморской области; с морем она сообщалась посредством озера и была одинаково хорошо доступна с моря и суши; там был обширный императорский дворец и находилось много зданий, где свободно могли поместиться собравшиеся на Собор епископы и клирики; Никея отстояла всего на 20 миль от Никомидии, тогдашней резиденции императора, которому, таким образом, представлялось большое удобство для участия в Соборе. На избрание Никеи местом Собора, по намеку Евсевия, повлияло будто и самое ее имя — победа (в русском переводе). Евсевий, Жизнь Константина. Кн. III, 6.
53. Число отцев Собора неодинаково показывается историками; Евсевий (Жизнь Константина III, 8) например насчитывает их до 250; св. Афанасий Александрийский в своих сочинениях и сам император говорят о 300. Цифра 318 названа св. Афанасием в одном его послании к Африкан. Церкви; в своем греческом начертании — ΤΙΗ — она напоминает «крест Иисуса, потому и принята в общее употребление, так что и Никейский Собор получил название — Собор 318-ти Отцев.
54. Гонители христиан между прочим выкалывали у особо выдающихся ревнителей веры по одному глазу, налагая тем, по их мнению, «позорное» клеймо.
55. Евсевий, Жизнь Константина. Кн. III, гл. 15.
56. Евсевий, Жизнь Константина. Кн. II, гл. 65.
57. Еванг. от Иоан., гл. 10, ст. 9.
58. Арианская ересь и после Собора не замерла окончательно. Ариане при своей лукавой изворотливости входили иногда в доверие царя и, злоупотребляя его великодушием и миролюбием, производили по временам непристойные нападки на православных; особенно св. Афанасий Великий много терпел от них.
59. Евсевий, Жизнь Константина. Кн. IV, гл. 55.
60. Евсевий, Жизнь Константина. Кн. IV, гл. 47.
61. Евсевий, Жизнь Константина. Кн. IV, гл. 30.
62. IV, 48.
63. IV, 27.
64. I, 43.
65. IV, 22.
66. Евсевий, Жизнь Константина. Кн. IV, гл. 49.
67. гл. 60.
68. гл. 55.
69. гл. 61.
70. Город Еленополь находился недалеко от Никомидии.
71. Евсевий, Жизнь Константина. Кн. IV, гл. 62, 63, 64.
72. Константин-Ярослав Святославич был младший сын Святослава Ярославича, сперва князя Черниговского, а затем Великого Князя Киевского (1073—1077), внук Ярослава Великого и правнук Владимира святаго. Приговором князей на Любечском княжеском съезде в 1097 году Муром был утвержден за Константином-Ярославом. Он после святаго Глеба был первым князем Муромским и родоначальником последующего дома князей Муромских и Рязанских. Святый Константин княжил в Муроме с 1096 г. до своей кончины, последовавшей в 1129 году. Указание в Прологе на 1192 год (1092?) как на год прибытия святаго князя в Мурому следует считать ошибочным.
73. Муром — центр северной Ростово-Суздальской области, — ныне незначительный уездный город Владимирской губернии, — в древнее время принадлежал к поселениям финских племен, каковы мурома, меря и мордва. Несмотря на то, что город был населен инородцами-язычниками, в нем был уже существующий до настоящего времени Спасский монастырь. В Лаврентьевской летописи о нем упоминается под 1096 годом. Есть основание думать, что он был основан трудами черниговских епископов, так как Муром принадлежал к уделу Черниговских князей.
74. Поприще — мера расстояния в 690 саженей. Думают, что, встретив сопротивление муромцев, святый Глеб поселился на реке Ишне, в 12 верстах от Мурома.
75. Кончина святаго князя Глеба последовала в 1015 году. Память его празднуется 5 сентября.
76. Так, им построена церковь во имя святых Бориса и Глеба.
77. Возобновление Благовещенского храма Юрием Ярославичем относится к 1351 году.
78. Т. е. радостно торжествует.
79. Т. е. исповедующее православную веру во Христа и подвизающееся в христианском благочестии.