поднять до того же уровня и всех, которые приходили в соприкосновение с ним. Так однажды некоего вельможу-лихоимца он вразумил таким способом: пригласив к себе, он взял его за руку и сказал:
— До каких пределов мы будем простирать свою алчность?
Потом промолвил, очертив копьем пространство в рост человека:
— Если бы ты приобрел все богатства мира и овладел всеми стихиями земли — и тогда не воспользуешься ничем более такого куска земли, да и то — еще удостоишься ли получить и это![1]
Другой пример: выслушав льстивую речь одного почетного лица (из духовных), которое называло царя «блаженным» и выражало, что «он и в сей жизни удостоился самодержавного над всеми владычества и в будущей станет управлять вместе с Сыном Божиим», Константин ответил ласкателю:
— Ты лучше помолись о царе, чтобы и он в будущей жизни удостоился быть рабом Божиим[2].
Благотворительность царя, по свидетельству современника, лилась широким потоком, «с утра до вечера он изыскивал кому бы оказать благодеяние»[3]; нищих и вообще людей, выброшенных на улицу, он снабжал и деньгами, и пищей, и приличной одеждой; о детях осиротевших он заботился вместо отца; дев, лишившихся родителей, устроял в замужество, снабжал их приданым из своей казны[4]. Особенно много делал он благотворений в день Пасхи. В новой своей столице Константин ввел обычай, чтобы в пасхальную ночь по всем ее улицам возжигались высокие восковые столбы, — «как бы огненные лампады», так что таинственная ночь становилась светлее самого дня, а лишь только наступало утро, Константин ко всем неимущим простирал свою десницу, раздавал им подарки[5]. С такою же щедростью царь раздавал милостыню и по случаю своих семейных радостных событий, например — брака его сыновей; в последних случаях — устроялись роскошные пиры и обеды для приглашенных гостей, веселье тогда из дворца выносилось даже на улицу, царь приветливо принимал хороводы женщин. Но при царе всегда и во всем
