Двое сіэнцевь любятъ одну и ту же женщину, которая одному изъ нихъ приходится кумой. Кумъ умираетъ, по обѣщанію является къ другу и разсказываетъ ему, какъ чувствуетъ себя на томъ свѣтѣ.
Теперь осталось разсказать новеллу только королю. Когда женщины, сожалѣвшія о неповинномъ грушевомъ деревѣ, успокоились, онъ началъ:
— Вполнѣ попятно, что каждый справедливый король первый подчиняется тѣмъ законамъ, которые онъ издаетъ для своихъ подданныхъ. Если бы король не исполнялъ своихъ постановленій, его слѣдовало бы скорѣе считать рабомъ, достойнымъ наказанія, чѣмъ властелиномъ. Боюсь, что мнѣ, вашему королю, придется навлечь на себя подобное осужденіе, такъ какъ я почти виновенъ въ томъ, о чемъ только-что говорилъ. Правда, когда вчера я выбралъ тему для сегодняшнихъ нашихъ разсказовъ, я самъ намѣревался отказаться отъ преимуществъ, даваемыхъ мнѣ властью, и, подобно остальнымъ, думалъ говорить на заданную мною же самимъ тему. Но выбранная мной исторія уже разсказана, и послѣ нея я слышалъ столько прекрасныхъ новеллъ, что теперь положительно не могу придумать ни одной подходящей, которая соотвѣтствовала бы нашей темѣ. Итакъ, мнѣ придется преступить мое же собственное постановленіе. Я согласенъ за это принести вамъ какую угодно жертву, потерпѣть какое угодно наказаніе. Однако, прежде этого я воспользуюсь даннымъ мнѣ преимуществомъ и скажу, что новелла Элизы, въ которой говорилось о кумѣ и хитрой сіэнской кумушкѣ, мнѣ такъ понравилась, милыя слушательницы, что я, оставивъ въ сторонѣ всѣ хитрыя уловки умныхъ женъ, проводившихъ своихъ глупыхъ мужей, разскажу вамъ одну тоже сіэнскую исторійку. Конечно, многое въ ней покажется вамъ невѣроятнымъ, но она, безъ сомнѣнія, позабавитъ васъ.
Итакъ, въ Сіэнѣ жили двое юношей, простолюдиновъ. Одного звали Тингоччіо Мини, другого Меуччіо ди Тура; они жили близъ воротъ Салайя и постоянно всюду бывали вмѣстѣ, такъ какъ ихъ связывала самая нѣжная дружба. Они часто ходили въ церковь, слушали тамъ проповѣди о томъ, какое наказаніе или блаженство ждетъ души людей за гробомъ, сообразно съ хорошими или дурными дѣлами, которыя эти люди совершили при жизни. Молодымъ людямъ очень хотѣлось слышать что-нибудь совершенно опредѣленное о загробномъ мірѣ, но они никакъ не могли придумать, какъ бы получить такія свѣдѣнія, и потому рѣшили, что первый, кто изъ нихъ умретъ, явится оставшемуся въ живыхъ и разскажетъ ему о жизни за могилой. Обоюдное обѣщаніе юноши подтвердили клятвой. Время шло; молодые люди продолжали попрежнему жить счастливо и дружно. Вскорѣ послѣ произнесеиія клятвы Тингоччіо сдѣлался кумомъ одного Амброджіо Анзельмини, у котораго родился сынъ отъ его жены Миты. Тингоччіо вмѣстѣ со своимъ другомъ Меуччіо часто бывалъ у своей красивой, привлекательной кумы и влюбился въ нее, несмотря на кумовство. Нравилась она также и Меуччіо, которому Тингоччіо часто хвалилъ Миту; вскорѣ и Меуччіо тоже полюбилъ красавицу. Ни одинъ изъ друзей не сознавался другому въ своемъ чувствѣ, но вслѣдствіе совершенно разныхъ побужденій. Тингоччіо считалъ, что онъ дѣлаетъ большую низость, любя свою куму, и ему не хотѣлось, чтобы кто бы то ни было, хотя бы Меуччіо, зналъ объ этомъ. Меуччіо же скрывалъ свои чувства, потому что замѣтилъ, что Мита нравится Тингоччіо. Онъ думалъ: «Если я ему сознаюсь въ своей любви, онъ начнетъ ревновать ее ко мнѣ. Какъ кумъ, онъ чаще меня видится съ Митой, и, пожалуй, подъ вліяніемъ ревности, очернитъ меня въ ея глазахъ, а тогда всѣ мои старанія пропадутъ безплодно».
Тингоччіо чаще видалъ Миту, чѣмъ Меуччіо, и потому у него было больше свободы дѣйствій; онъ имѣлъ возможность просьбами и подарками заставитъ Миту согласиться на его страстныя мольбы. Меуччіо замѣтилъ это. Ему, конечно, былъ непріятенъ успѣхъ друга; однако молодой человѣкъ утѣшался надеждой когда-нибудь добиться благосклонности молодой женщины; онъ дѣлалъ видъ, что ничего не замѣчаетъ. Тингоччіо наслаждался любовью, но вскорѣ заболѣлъ, и въ нѣсколько дней болѣзнь такъ усилилась, что онъ умеръ.
На третій день послѣ смерти, онъ, согласно своему обѣщанію, появился въ комнатѣ Меуччіо (раньше онъ не могъ придти). Меуччіо уже спалъ крѣпкимъ сномъ, когда призракъ разбудилъ его.
— Кто это? — вскрикнулъ Меуччіо.
— Я, Тингоччіо, — отвѣтилъ тотъ, — и пришелъ къ тебѣ съ того свѣта согласно данному мной обѣщанію.
Сперва Меуччіо немного испугался, однако, скоро овладѣлъ собой и произнесъ: — Добро пожаловать, мой братъ. — Потомъ онъ спросилъ, погибъ ли онъ.
— Погибаетъ, пропадаетъ лишь то, чего нельзя больше найти; разъ я стою передъ тобой, я, конечно, не пропалъ!
— Я не о томъ говорю, — возразилъ Меуччіо, — я спрашиваю тебя, не приходится ли тебѣ, вмѣстѣ съ осужденными грѣшными душами, терпѣть мученія въ адскомъ пламени?
— Нѣтъ, — отвѣтилъ Тингоччіо, — однако, я несу большое наказаніе за мои грѣхи и страшно страдаю!
Меуччіо задалъ ему множество вопросовъ относительно того, какое наказаніе полагается за тотъ или другой изъ грѣховъ, и Тингоччіо отвѣчалъ. Наконецъ, Меуччіо спросилъ, не можетъ ли онъ что-нибудь сдѣлать для него. Тингоччіо попросилъ друга служить мессы за упокой его души и раздавать милостыню, такъ какъ и то и другое приноситъ большую пользу душамъ умершихъ. Меуччіо охотно обѣщалъ исполнить желаніе своего друга. Когда Тингоччіо сталъ уже прощаться, Меуччіо вспомнилъ о Митѣ и, приподнявъ немного голову, спросилъ его:
— Тингоччіо, я вспомнилъ о твоей кумѣ, у которой ты при жизни бывалъ такъ часто. Какое наказаніе тебѣ опредѣлено за любовь къ ней?
— Едва очутившись на томъ свѣтѣ, — отвѣтилъ онъ, — встрѣтилъ я существо, знавшее всѣ мои грѣхи; оно меня, отвело въ мѣсто страданія, гдѣ я долженъ былъ въ страшныхъ мученіяхъ оплакивать свои прегрѣшенія. Многіе осужденные терпѣли такое же наказаніе. Вдругъ я вспомнилъ свой грѣхъ относительно кумы; я ожидалъ гораздо болѣе жестокой муки за эту вину и сталъ страшно дрожать, хотя горѣлъ въ адскомъ пламени. Одинъ изъ осужденныхъ, стоявшій рядомъ со мною, спросилъ меня: «Вѣрно ты совершилъ какой-нибудь грѣхъ болѣе тяжкій, чѣмъ прегрѣшенія всѣхъ остальныхъ, находящихся здѣсь?» — «Жду съ ужасомъ, — отвѣтилъ я, — какъ накажутъ меня за одинъ мой великій грѣхъ». — «Какой же это грѣхъ?», спросилъ меня мой товарищъ по мученію. — «Я любилъ мою куму и съ такою страстью, что умеръ отъ этого». — «Не бойся, глупецъ! — сказалъ онъ, засмѣявшись, — Здѣсь не признается кумовства!» Услыхавъ это, я снова успокоился. — Начало свѣтать, и Тингоччіо простился со своимъ другомъ, сказавъ ему: — Прощай, Меуччіо, я не могу дольше остаться у тебя!
Онъ исчезъ. Узнавъ, что на томъ свѣтѣ кумовство не берется въ разсчетъ, Меуччіо посмѣялся надъ своею глупостью, мѣшавшей ему пользоваться многими удобными обстоятельствами. Съ этихъ поръ онъ сталъ смѣлѣе. Если бы братъ Ринальдо зналъ все это, ему не нужно было бы такъ долго убѣждать логическими доводами свою куму.
Солнце клонилось къ закату; въ воздухѣ чувствовалось легкое вѣяніе зефира. Король кончилъ свою новеллу; всѣ остальные тоже разсказали по новеллѣ. Діонео всталъ, снялъ съ себя лавровый вѣнокъ и надѣлъ его на голову Лауретты, говоря: — Я васъ короную вѣнкомъ изъ листьевъ растенія, которое носитъ ваше имя. Вы будете королевой нашего общества! Примите же на себя заботу о благосостояніи и счастіи другихъ.
Сдѣлавшись королевой, Лауретта позвала дворецкаго, приказала ему поставить въ прелестной долинѣ столы и подать ужинъ немного раньше обычнаго часа, чтобы общество послѣ ужина могло спокойно и не спѣша вернуться во дворецъ. Она сдѣлала также всѣ распоряженія на слѣдующій день. Потомъ Лауретта сказала, обращаясь къ своимъ подчиненнымъ:
— Вчера Діонео приказалъ намъ говорить о томъ, какъ жены обманываютъ своихъ мужей; желая показать, что не принадлежу къ числу глупыхъ людей, которые считаютъ нужнымъ немедленно мстить, не предложу вамъ разсуждать завтра о томъ, какъ мужья обманываютъ своихъ женъ. Оставивъ все это въ сторонѣ, я приказываю, чтобы каждый разсказалъ исторію о томъ, какъ ежедневно мужчины обманываютъ женщинъ, или женщины мужчинъ, или же мужчины мужчинъ. Полагаю, что это будутъ разсказы, не менѣе интересные слышанныхъ сегодня!
Королева встала и отпустила общество, велѣвъ всѣмъ собраться къ ужину; молодые люди и молодыя женщины тоже поднялись. Нѣкоторые изъ нихъ, снявъ обувь, вошли въ прекрасную чистую воду; другіе стали бродить по мягкой зеленой травѣ среди великолѣпныхъ высокихъ деревьевъ. Діонео и Фіамметта спѣли длинную пѣснь объ Арчитѣ и Палемонѣ. Такъ, въ очень пріятныхъ развлеченіяхъ, прошло время до ужина. Когда на столахъ появилась закуска, общество собралось на берегу маленькаго озерка. Ужинъ былъ веселый, кругомъ раздавалось пѣніе птичекъ, съ окрестныхъ холмиковъ вѣяло нѣжное дыханіе зефира.
Столы убрали, общество еще разъ обошло прелестную долину и, по знаку королевы, двинулось въ обратный путь. Солнце стояло еще высоко. Всѣ шутили, смѣялись, разговаривая о разныхъ разностяхъ. Пришли ко дворцу, когда уже сильно стемнѣло. Подкрѣпивъ себя виномъ и закуской и прогнавъ усталость, общество собралось для танцевъ у фонтана; то Тиндаро игралъ на волынкѣ, то кто-нибудь другой аккомпанировалъ танцамъ. Наконецъ, королева приказала Филоменѣ спѣть, и та повиновалась:
Вернусь ли я когда-нибудь туда,
Откуда злобный рокъ послалъ меня въ изгнанье?..
Судьба безжалостна, ей — чуждо состраданье…
Вернусь ли я, вернусь ли я туда?!.
Не знаю… Но въ моей измученной груди —
И день, и ночь кипитъ желаніе вернуться;
И кто-то шепчетъ мнѣ: «Иди туда, иди!..
Тамъ — дремлетъ прошлое и можетъ вновь проснуться!..»
О, другъ единственный, о, другъ мои дорогой, —
Ты былъ въ моей любви, какъ солнце, яркимъ свѣтомъ…
Услышь меня съ моей безрадостной тоской,
Мои сумракъ озари ласкающимъ привѣтомъ…
Мнѣ не́кого просить и не къ кому идти…
О, дай надежду мнѣ, хоть блѣдный лучъ надежды, —
И я сорву съ души печальныя одежды,
Оставлю трауръ грезъ на пройденномъ пути…
Не знаю, что́ за мысль и что́ за наслажденье
Зажгли во мнѣ огонь, не гаснущій ни днемъ,
Ни ночью темною… И нѣтъ успокоенья
Волненіямъ моимъ, моей тоскѣ — ни въ чемъ…
Всѣ чувства — съ силою своей необычайной,
Всѣ шепчутъ памяти о прошломъ… Меркнетъ умъ,
Охваченный безумія невѣдомаго тайной;
И не́куда бѣжать отъ пламени злыхъ думъ…
И не вернуть ничьей ни силою, ни властью
Покоя для души истерзанной моей…
Лишь ты, лишь ты одинъ, — кумиръ погибшихъ дней,
Нашелъ бы для меня затерянный путь къ счастью!..
Скажи мнѣ: сбудутся ль желанія мои,
Увижу ль тамъ тебя, гдѣ страстно цѣловала
Свидѣтелей моей развѣнчанной любви —
Глаза, твои глаза, въ которыхъ утопала…
Въ тебѣ — мой рай, мой адъ; въ тебѣ — вся жизнь моя…
Скажи: увидимся когда же мы съ тобою?
Въ отвѣтѣ — бездна мукъ, въ немъ радость бытія,
Не омраченнаго губительной борьбою!..
О, какъ хотѣла бъ я, чтобъ съ этого мгновенья
До дня желаннаго свиданія съ тобой
Все время мчалося крылатою стрѣлой;
А тамъ бы замерло въ волнѣ самозабвенья!..
И если сбудутся безумныя мечты,
И на груди моей въ объятіяхъ блаженныхъ
Когда-нибудь опять со мною будешь ты
Сгорать и трепетать въ лобзаньяхъ вожделѣнныхъ, —
То знай, — что я тебя не выпущу изъ рукъ,
И что не разомкну объятій я дотолѣ,
Пока не погашу своихъ послѣднихъ мукъ,
Не выпью съ устъ твоихъ твоей послѣдней воли!..
Приди, приди скорѣй изъ сказочной страны!
Въ твоихъ лобзаніяхъ — покой и упоенье…
При мысли о тебѣ въ живое пѣснопѣнье
Слагаются въ душѣ цвѣты моей весны!..
Пѣсня Филомены заставила всѣхъ рѣшить, что новая любовь овладѣла сердцемъ пѣвицы, и изъ словъ канцонетты можно было заключить, что дѣло не ограничивалось одними взглядами. Когда Филомена умолкла, королева вспомнила, что слѣдующій день — пятница, и потому она ласково сказала обществу:
— Благородныя дамы и юноши! Вы знаете, что завтра день, посвященный воспоминанію страстей Господнихъ; вспомните: мы его отпраздновали благочестивымъ образомъ, когда нашей королевой была Неифиле; тоже сдѣлали мы и относительно субботы. Желая послѣдовать благому примѣру Неифиле, я полагаю завтра и послѣзавтра воздержаться отъ веселыхъ разсказовъ и подумать о спасеніи душъ нашихъ!
Всѣмъ понравилась благочестивая рѣчь королевы, и такъ какъ прошла уже часть ночи, общество разошлось спать.