Андреуччо изъ Перуджи пріѣхалъ въ Неаполь покупать лошадей и въ одну ночь подвергся тремъ опаснымъ несчастіямъ; однако, отъ всѣхъ ихъ избавился и съ рубиномъ вернулся домой.
Найденные камни Ландольфо, — начала свое повѣствованіе Фіамметта, — напомнили мнѣ объ одномъ разсказѣ, заключающемъ въ себѣ не менѣе опасностей, чѣмъ исторія Лауретты, но онъ тѣмъ разнится отъ нея, что тамъ дѣло длилось, вѣроятно, нѣсколько лѣтъ, а тутъ услышите, что все совершилось въ теченіе одной ночи.
Жилъ въ Перуджи одинъ юноша, по имени Андреуччо ди Пьетро, конскій барышникъ. Услыхавъ, что въ Неаполѣ хорошо торгуютъ лошадьми, онъ положилъ въ кошелекъ пятьсотъ золотыхъ флориновъ и, хотя до тѣхъ поръ ни разу не оставлялъ родины, отправился туда вмѣстѣ съ другими торговцами. Онъ прибылъ къ мѣсту въ воскресенье вечеромъ, прямо ко всенощной и, разспросивъ хорошенько хозяина, отправился на слѣдующее утро на торги. Много лошадей пересмотрѣлъ онь и нѣкоторыя понравились ему. Ко всѣмъ онъ прицѣнялся, но ни на одной не могъ остановиться. Чтобы показать, что у него есть деньги, онъ, какъ неосторожный новичекъ, нѣсколько разъ въ присутствіи прохожихъ вытаскивалъ свой кошелекъ съ имѣвшимися въ немъ червонцами. Въ то время, какъ онъ показывалъ кошелекъ, случайно проходила мимо молодая и прелестная сициліанка, готовая, однако, за небольшое вознагражденіе угодить каждому мужчинѣ. Незамѣченная, она прошла близъ него, заглянула въ его кошелекъ и тотчасъ подумала: «Если бы мнѣ эти деньги, кому бы жилось лучше меня!»
Съ этой дѣвицей шла старуха, тоже сициліанка, которая, увидавъ Андреуччо и пропустивъ дѣвицу впередъ, бросилась нѣжно обнимать юношу. Дѣвушка, видя это, отошла, ни слова не говоря, къ сторонкѣ и ждала ее. Андреуччо же, обернувшись къ старухѣ и узнавъ ее, очень обрадовался; та пообѣщала придти къ нему въ гостинницу, а пока, не тратя лишнихъ словъ, простилась съ нимъ. Андреуччо началъ опять прицѣняться къ лошадямъ, но такъ ничего и не купилъ въ то утро.
Дѣвица, видѣвшая сначала кошелекъ Андреуччо, а затѣмъ знакомство его со старухой, стада придумывать, нельзя ли какъ-нибудь выманить у него деньги, всѣ или хотя бы часть; поэтому она стала осторожно выспрашивать у старухи, кто онъ такой, откуда, что здѣсь дѣлаетъ и почему старуха его знаетъ? Та сообщила ей о дѣлахъ Андреуччо, и съ такими подробностями, словно онъ самъ ей разсказывалъ, потому что долго жила въ Сициліи у его отца, а затѣмъ — въ Перуджѣ. Она разсказала ей также, куда Андреуччо ушелъ и зачѣмъ пріѣхалъ.
Получивъ полныя свѣдѣнія поименно о родныхъ его, дѣвушка, для удовлетворенія своего алчнаго аппетита, съ тонкимъ лукавствомъ построила на этомъ свой планъ. Вернувшись домой, она задала старухѣ работу на цѣлый день, чтобы та не могла пойти къ Андреуччо и, позвавъ одну изъ своихъ служанокъ, которую хорошо обучила для такого рода услугъ, послала ее вечеромъ въ гостинницу, гдѣ остановился Андреуччо. Придя туда, служанка случайно увидѣла его самого у дверей и освѣдомилась, гдѣ его найти; когда Андреуччо назвалъ себя, она отвела его въ сторону и сказала: «Одна благородная особа изъ здѣшней мѣстности очень желаетъ поговорить съ вами, если это можно». Тотъ, слыша это и почитая себя красавцемъ, сейчасъ же забралъ себѣ въ голову, что эта дама въ него влюблена, какъ будто въ Неаполѣ и красиваго юноши не было кромѣ него. Онъ тотчасъ отвѣчалъ, что готовъ съ ней видѣться, и спросилъ, гдѣ и когда дама хочетъ говорить съ нимъ. Служанка отвѣчала на это: «Сударь, если только вамъ будетъ угодно пожаловать къ ней, она ожидаетъ васъ у себя». Андреуччо тотчасъ, не сказавши ни слова въ гостинницѣ, распорядился: «Такъ ступай же впередъ, а я за тобою».
Служанка привела его къ дому дѣвушки, жившей въ кварталѣ, называемомъ Гадкой Дырой. Насколько кварталъ этотъ былъ пристоенъ, показываетъ уже самое имя; но Андреуччо, ничего о томъ не вѣдая и не подозрѣвая, думалъ, что идетъ въ прекраснѣйшее мѣсто, къ очаровательной женщинѣ, и развязно вошелъ вслѣдъ за служанкой въ домъ. Когда онъ взбирался по ступенямъ, служанка позвала уже свою госпожу, говоря: «Вотъ Андреуччо!» И онъ увидѣлъ, что дама ждетъ его на верхней площадкѣ. Она была еще очень молода, высока ростомъ и съ прекраснѣйшими чертами лица, въ довольно приличной одеждѣ и украшеніяхъ. Когда Андреуччо приблизился къ ней, она спустилась на три ступени навстрѣчу къ нему, съ раскрытыми объятіями, и, охвативъ его шею, замерла на мгновеніе, словно отъ избытка чувствъ не въ силахъ была вымолвить ни слова; потомъ со слезами она стала цѣловать его въ лобъ и голосомъ, слегка прерывавшимся отъ рыданій, сказала: «О, мой Андреуччо, да будетъ благословленъ твой приходъ!» Изумленный такими нѣжными ласками и совершенно ошеломленный, Андреуччо отвѣтилъ: «Привѣтствую и васъ, благородная дама!» Она взяла его тогда за руку и повела наверхъ, въ свою гостиную, а оттуда, ни слова не говоря, въ свой будуаръ, благоухавшій розами, флеръ д’оранжами и другими ароматами. Тутъ онъ увидалъ прекрасную постель подъ балдахиномъ и много разныхъ платьевъ, висѣвшихъ по тамошнему обычаю на вѣшалкахъ, — вообще довольно красивую и богатую обстановку. Въ виду всего этого, по неопытности, Андреуччо совершенно увѣровалъ, что она несомнѣнно знатнѣйшая дама. Она сѣла съ нимъ рядомъ на скамеечку, находившуюся въ ногахъ ея кровати, и начала говорить ему такъ:
— Андреуччо, ты, навѣрное, дивишься и ласкамъ, которыя я тебѣ расточаю, и слезамъ моимъ, такъ какъ не знаешь меня и, пожалуй, никогда обо мнѣ и не слыхалъ, но скоро услышишь нѣчто такое, что заставитъ тебя еще болѣе удивиться, а именно, что я — твоя сестра; я говорю тебѣ, Богъ даровалъ мнѣ великую милость: прежде чѣмъ умереть, я увидала хоть одного изъ моихъ братьевъ (какъ бы я хотѣла увидѣть ихъ всѣхъ!), поэтому, когда бы ни постигла меня смерть, я всетаки умру утѣшенной. А если ты, можетъ быть, ничего объ этомъ не слыхалъ, такъ я разскажу тебѣ. Пьетро, отецъ твой и мой, какъ увидишь, проживалъ долго въ Палермо и за свою доброту и обходительность пользовался тамъ общимъ расположеніемъ, да и теперь его любятъ всѣ, кто ни зналъ; но между прочими, сильно его любившими, была моя мать, благородная дама, которая была вдовой въ то время. Она привязалась къ нему болѣе всѣхъ, такъ что, позабывъ страхъ передъ отцомъ и братьями и заботу о сохраненіи чести, сблизилась съ нимъ до того, что я родилась отъ нихъ и выросла, видишь какой!
«Потомъ Пьетро пришлось уѣхать изъ Палермо и вернуться въ Перуджу. Онъ оставилъ меня маленькой дѣвочкой съ матерью и затѣмъ никогда, насколько я слышала, не вспоминалъ ни обо мнѣ, ни о ней. За это я, не будь онъ моимъ отцомъ, сильно укоряла бы его, такъ какъ онъ выказалъ неблагодарность къ моей матери (не говоря уже о любви, какую онъ долженъ бы питать ко мнѣ, какъ къ своей дочери, рожденной не отъ какой-нибудь служанки или погибшей женщины); моя мать предоставила въ его распоряженіе все, что имѣла, и самое себя, не зная даже хорошенько, кто онъ такой, побуждаемая лишь самою преданною любовью; по когда зло сдѣлано и прошло долгое время, то гораздо легче попрекать, чѣмъ что-нибудь поправить; во всякомъ случаѣ дѣло было такъ.
«Онъ оставилъ меня маленькимъ ребенкомъ въ Палермо; я выросла почти такой, какъ теперь, и мать моя, богатая женщина, отдала меня замужъ за одного жителя Джирженти, благороднаго и хорошаго человѣка: изъ любви къ моей матери и ко мнѣ онъ также поселился въ Палермо. Будучи ярымъ гвельфомъ, вступилъ онъ въ нѣкоторыя сношенія съ нашимъ королемъ Карломъ, но объ этомъ провѣдалъ король Федериго I еще раньше, чѣмъ они возымѣли дѣйствіе. Мужу пришлось бѣжать въ Сицилію въ то время, какъ я думала сдѣлаться самою знатной дамой, какихъ и не бывало на островѣ. Захвативъ съ собой немного вещей, какія мы могли взять (говорю немного по отношенію къ множеству того, что у насъ имѣлось), мы отплыли отъ берега и отъ нашего палаццо и пристали къ такой странѣ, гдѣ король Карлъ оказался настолько милостивъ къ намъ, что возмѣстилъ отчасти убытки, понесенные ради него, пожаловалъ намъ земли, дома и постоянно осыпаетъ и теперь милостями моего мужа, а твоего зятя; ты и сейчасъ можешь это видѣть. Такимъ-то образомъ очутилась я здѣсь, гдѣ, наконецъ, по Божьей милости, а не по твоей, увидала тебя, милый братикъ!» При этихъ словахъ она снова обняла его и, нѣжно плача, поцѣловала его въ лобъ.
Андреуччо, слушая эту басню, такъ складно и послѣдовательно разсказанную, при чемъ у разсказчицы слова ни разу не застревали въ зубахъ и языкъ не подвертывался, вспомнилъ, что вѣдь и въ самомъ дѣлѣ отецъ его жилъ въ Палермо; вдобавокъ онъ зналъ по себѣ, до чего легко влюбляется молодежь. Онъ видѣлъ отрадныя слезы, объятія и кроткіе поцѣлуи, и поэтому считалъ все, что говорилось ею, болѣе чѣмъ достовернымъ; когда же она умолкла, Андреуччо сказалъ ей:
— Вамъ не должно казаться чѣмъ-либо особеннымъ, что я удивляюсь, хотя, по правдѣ говоря, мой отецъ, почему бы тамъ ни было, никогда не говорилъ ни о вашей матери, ни о васъ, или, если и говорилъ, это не дошло до меня; во всякомъ случаѣ я не имѣлъ о васъ никакого понятія, какъ будто васъ вовсе не существовало; тѣмъ дороже для меня совершенно неожиданно найти сестру здѣсь, гдѣ я чувствую себя одинокимъ, и, право, я не знаю такого высокопоставленнаго человѣка, которому вы не были бы дороги, не то что мнѣ, ничтожному купцу. Объ одномъ только прошу васъ — сказать, какъ вы узнали, кто я такой?
— Мнѣ сообщила объ этомъ, — отвѣтила собесѣдница, — сегодня утромъ одна бѣдная женщина, которая часто бываетъ у меня; по ея словамъ, она долго жила съ нашимъ отцомъ въ Палермо и Перуджѣ, и если бы мнѣ не казалось приличнѣе, чтобы ты явился ко мнѣ на домъ, чѣмъ я къ тебѣ, въ чужое помѣщеніе, такъ ужь я давно бы прилетѣла къ тебѣ!
Послѣ этого она начала самымъ тщательнымъ образомъ разспрашивать о всѣхъ его родныхъ поименно. На все это Андреуччо отвѣчалъ, еще болѣе вѣря тому, чему слѣдовало вѣрить поменьше.
Бесѣда ихъ была продолжительна, а жара невыносима; поэтому она велѣла подать греческаго вина и печеній и предложила Андреуччо, который собирался уходить, такъ какъ приближалось время ужина; но она не отпускала его; притворившись глубоко огорченной, она вновь обняла его и воскликнула:
— Ахъ, я несчастная! Теперь я прекрасно вижу, какъ ты мало дорожишь мной; ты не думаешь о томъ, что находишься съ сестрою, никогда тобой невиданной, что ты въ моемъ домѣ, гдѣ долженъ бы и остановиться, пріѣхавъ сюда, и хочешь уйти, чтобы ужинать въ гостинницѣ! Ты отужинаешь, конечно, со мною; хотя мужа и нѣтъ дома, что мнѣ очень досадно, но я, всетаки, какъ хозяйка, сумѣю принять тебя съ честью.
На это Андреуччо, рѣшительно не зная, что отвѣчать, сказалъ:
— Вы дороги мнѣ, какъ и слѣдуетъ быть сестрѣ, но если я не пойду, то меня прождутъ къ ужину цѣлый вечеръ, я поступлю невѣжливо.
— Господи Боже, — возразила она, — неужели у меня не найдется въ домѣ кого послать для увѣдомленія, чтобы тебя не ждали; хотя съ твоей стороны было бы гораздо учтивѣе увѣдомить твоихъ товарищей, чтобы они приходили ужинать сюда, а затѣмъ, если бы ты всетаки захотѣлъ уйти, вы отправились бы цѣлой компаніей.
Андреуччо отвѣтилъ, что не расположенъ видѣть пріятелей сегодня вечеромъ, но если ей угодно, онъ исполнитъ ея волю.
Тогда она сдѣлала видъ, что послала въ гостинницу сказать, чтобы его не ждали къ ужину; потомъ, послѣ многихъ разговоровъ, они сѣли за ужинъ, блестяще сервированный и состоявшій изъ многихъ блюдъ; она хитро затянула его до самой глухой ночи. Поднявшись изъ-за стола, Андреуччо хотѣлъ снова уйти, но она заявила, что этого не допуститъ:
— Неаполь не такая страна, чтобы ходить по ней среди темной ночи, особенно нездѣшнимъ.
И какъ посылала сказать, чтобы его не ждали къ ужину, такъ и теперь сдѣлала видъ, что отправила увѣдомленіе въ гостинницу. Онъ, вѣря этому и находя удовольствіе, вслѣдствіе ложнаго убѣжденія, въ ея обществѣ, остался съ нею.
Итакъ, послѣ ужина снова потянулись различные долгіе разговоры и не безъ основанія. Когда уже часть ночи миновала, она велѣла мальчику провести Андреуччо въ его комнату и указать, если ему что понадобится, сама же отправилась со служанками въ другую комнату.
Жара была страшная; по этой причинѣ Андреуччо, оставшись одинъ, мигомъ сбросилъ куртку и стащилъ съ ногъ штаны. Онъ положилъ все это въ изголовьѣ постели. Чувствуя естественную потребность облегчить желудокъ отъ излишняго бремени, онъ спросилъ у мальчика, гдѣ это совершается. Тотъ указалъ ему выходъ въ одномъ углу комнаты и сказалъ: «Ступайте туда». Андреуччо смѣло прошелъ куда слѣдовало, но случайно поставилъ одну ногу на доску, которая съ противоположной стороны была оторвана отъ балки, и полетѣлъ внизъ вмѣстѣ съ нею. Богъ былъ къ нему настолько милосердъ, что онъ не причинилъ себѣ ни малѣйшаго ушиба при паденіи, хотя и свалился съ порядочной высоты, но весь вымазался въ нечистотахъ, которыми было полно это мѣсто. Чтобы вы лучше поняли сказанное и послѣдующее, я разскажу, какъ было устроено это мѣсто. Оно занимало, какъ это часто мы видимъ, узкое пространство между двумя домами. На двухъ перекладинахъ, тянувшихся наверху отъ одного дома къ другому, было прибито нѣсколько досокъ и устроено сидѣнье. Съ одной изъ такихъ досокъ и полетѣлъ Аидреуччо. Очутившись такимъ образомъ въ ямѣ и скорбя о случившемся, онъ началъ звать мальчика, но послѣдній, едва лишь услыхалъ его паденіе, какъ побѣжалъ доложить барынѣ. Та влетѣла стрѣлой въ его комнату и начала быстро шарить, тутъ ли его платье, пока не нашла его и спрятанныя въ немъ деньги, которыя онъ, никому не довѣряя, по глупости, всегда носилъ при себѣ. Захвативъ то, ради чего она, жительница Палермо, сдѣлалась сестрицей перуджинца и устроила эту ловушку, дѣвица, не заботясь болѣе о юношѣ, пошла и замкнула поскорѣе дверь, черезъ которую онъ вышелъ, передъ тѣмъ какъ упасть.
Андреуччо, не слыша никакого отвѣта, началъ кричать громче; однако, все было напрасно. Въ него уже закралось подозрѣніе и, слишкомъ поздно начавъ угадывать обманъ, онъ перескочилъ черезъ стѣнку, отдѣлявшую эту яму отъ улицы, и вышелъ на дорогу, къ дверямъ того дома, который хорошо разглядѣлъ. Долго и тщетно вопилъ онъ тамъ и стучался. Тогда онъ заплакалъ, вполнѣ убѣдившись въ своемъ злополучіи, и сталъ приговаривать: «О, я несчастный, въ такое короткое время я лишился и 500 флориновъ, и сестры». Послѣ многихъ другихъ подобныхъ причитаній, онъ снова началъ колотить въ дверь и шумѣть. Андреуччо такъ старался, что многіе изъ ближайшихъ сосѣдей проснулись изъ-за шуму, поднялись, и одна изъ служанокъ обманщицы, на видъ совсѣмъ сонная, показалась у окна и сказала въ сердцахъ:
— Кто тамъ стучится?
— Какъ, — сказалъ Андреуччо, — развѣ ты меня не узнаешь? Я Андреуччо, братъ госпожи Фіердолизо.
— Милый человѣкъ, — возразила служанка, — ты много выпилъ, ступай и проспись, приходи завтра, я не знаю никакого Андреуччо, и что за чушь ты несешь; ступай-ка съ Богомъ, да ложись спать!
— Почему же, — замѣтилъ Андреуччо, — ты не знаешь, что я говорю; навѣрное знаешь, но если ужъ родные въ Сициліи такъ созданы, что сейчасъ позабываютъ другъ друга, такъ отдай мнѣ, по крайній мѣрѣ, платье, что я у васъ оставилъ, и я уйду съ Богомъ.
На это она, подсмѣиваясь, отвѣчала ему:
— Ты, любезный, должно быть, бредишь!
Сказавъ это, она въ мигъ отодвинулась отъ окна и закрыла его.
Тогда Андреуччо, уже вполнѣ увѣренный въ своей злосчастной судьбѣ, словно обезумѣвъ отъ горя, перешелъ отъ негодованія чуть не къ бѣшенству и задумалъ силой возвратить то, чего не могъ просьбами: онъ схватилъ большой камень и, колотя еще крѣпче, чѣмъ прежде, началъ страшно ломиться въ дверь. Тогда многіе изъ сосѣдей, уже проснувшіеся и вставшіе, думая, что это какой-нибудь нахалъ выдумываетъ разныя небылицы, чтобы надоѣдать скромной женщинѣ, возмущенные стукомъ, который онъ производилъ, всѣ высунулись въ окна и, словно собаки съ одного двора, дружно преслѣдующія чужую, начали кричать:
— Что это за невѣжество приходить въ такой часъ къ дому порядочной женщины и городить ей всякій вздоръ! Ну, убирайся же съ Богомъ, любезный, ложись спать, сдѣлай милость! Если тебѣ что-ннбудь нужно отъ нея, такъ приходи завтра, а не поднимай переполоха ночью!
Ободренный, вѣроятно, этими словами, одинъ изъ находившихся въ домѣ, а именно любовникъ этой женщины, котораго Андреуччо и не видалъ и о которомъ не слыхалъ раньше, показался въ окнѣ и страшно грубымъ, дикимъ голосомъ заоралъ:
— Кто тамъ такой?
Андреуччо при этомъ возгласѣ поднялъ голову и увидѣлъ, насколько онъ могъ понять, лихого малаго, по всей вѣроятности, съ черной густой бородой, закрывавшей лицо; какъ будто человѣкъ, вставшій съ постели или очнувшійся отъ глубокаго сна, онъ протиралъ себѣ глаза. Не безъ страха отозвался Андреуччо:
— Я братъ той особы, что здѣсь проживаетъ!
Но тотъ не сталъ ждать, пока Андреуччо окончитъ, и еще грубѣе сказалъ:
— Не знаю, право, что меня удерживаетъ спуститься внизъ и влѣпить тебѣ столько палокъ, чтобы ты унялся! Несносный оселъ, пьянъ ты, что ли, что не ложишься спать ночью!
И, захлопнувъ окно, скрылся.
Нѣкоторые сосѣди, лучше знавшіе обстоятельства дѣла, кротко начали уговаривать Андреуччо:
— Ради самого Создателя, ступай себѣ, голубчикъ, когда не хочешь быть убитымъ сегодня же ночью, ступай по добру, по здорову.
Андреуччо былъ испуганъ видомъ и словами грубіяна и тронутъ увѣщаніями тѣхъ, что̀ говорили, какъ ему казалось, изъ желанія добра ему; несказанно скорбя и отчаявшись въ возвращеніи денегъ, направился онъ въ ту сторону, откуда днемъ шелъ вслѣдъ за дѣвочкой. Андреуччо не зналъ, куда идетъ, но хотѣлъ бы вернуться въ гостинницу. Самъ чувствуя отвращеніе къ исходившему отъ него запаху, желая выкупаться и омыться въ морѣ, онъ повернулъ налѣво и пустился по дорогѣ, называемой Каталонской. Подходя уже къ верхнему городу, онъ вдругъ увидалъ передъ собой двоихъ людей, шедшихъ къ нему навстрѣчу съ фонаремъ. Андреуччо испугался, не сыщики ли это или другой кто-нибудь съ недобрыми умыслами, и, желая избѣжать ихъ, спрятался скорѣе въ пустое строеніе, которое увидалъ по близости; но они, какъ нарочно, сюда именно и направлялись. Войдя въ этотъ домъ, одинъ изъ нихъ, сбросивъ съ плечъ какіе-то инструменты, началъ вмѣстѣ съ другимъ ихъ разсматривать, обмѣниваясь по этому поводу различными замѣчаніями. Но вдругъ одинъ промолвилъ:
— Что это значитъ, я слышу страшную вонь, какой еще, кажется, отродясь не нюхнвалъ!
Съ этими словами онъ поднялъ немного фонарь и увидалъ бѣднягу Андреуччо. Изумленные, спросили они оба: «Кто тутъ?» Андреуччо молчалъ; они подступили съ фонаремъ и освѣдомились, что̀ онъ тутъ, такой загаженный, дѣлаетъ. На это Андреуччо разсказалъ имъ безъ утайки все, съ нимъ случившееся. Тѣ, соображая, гдѣ это могло произойти, рѣшили между собой, что навѣрное это было въ домѣ Скарабоне Буттафуоко (Поджигателя), и, обернувшись къ нему, одинъ молвилъ:
— Ну, пріятель, хоть ты и потерялъ свои деньги, возблагодари Бога за то, что провалился и не могъ послѣ вернуться въ домъ. Вѣдь если бы ты не упалъ, будь увѣренъ, едва бы ты уснулъ, какъ былъ бы зарѣзанъ, и вмѣстѣ съ деньгами лишился бы и жизни. Ну, что за радость теперь плакаться; тебѣ не достать больше своихъ денегъ, какъ звѣздъ съ неба, а убить онъ тебя можетъ, когда узнаетъ, что ты о немъ хоть слово пикнулъ. — Сказавъ это, они посовѣтовались между собой и опять обратились къ нему:
— Слушай, намъ тебя жалко стало; хочешь къ намъ пристать и сдѣлать то, что мы задумали? Тогда навѣрняка, пожалуй, на твою долю придется гораздо больше, чѣмъ ты потерялъ.
Андреуччо, дошедшій уже до отчаянія, отвѣчалъ, что согласенъ.
Въ этотъ день похоронили одного неаполитанскаго архіепископа, отца Филиппа Мипутоло. Онъ былъ погребенъ съ блестящими украшеніями на платьѣ и съ рубиновымъ перстнемъ на пальцѣ. Камень въ перстнѣ стоилъ болѣе пятисотъ флориновъ. Вотъ мазурики и намѣревались украсть его; они о своемъ замыслѣ разсказали Андреуччо. Алчность одержала въ немъ верхъ надъ разсудкомъ, и онъ отправился съ ними въ путь. Пока они шли къ собору, отъ Андреуччо такъ сильно разило, что одинъ сказалъ:
— Нельзя ли какимъ-нибудь манеромъ ему пообмыться немного, гдѣ бы то ни было, чтобъ онъ не вонялъ такъ сильно?
— Да вѣдь мы тутъ близко отъ колодца, — отвѣчалъ другой, — тамъ всегда почти есть воротъ и большая бадья; пойдемъ-ка, вымоемъ его поскорѣе.
Но, придя къ колодцу, они увидали, что веревка тамъ есть, а бадья убрана. Тогда они сообща рѣшили привязать его къ веревкѣ и спустить въ колодецъ. Пусть онъ тамъ моется, а когда будетъ готовъ, дернетъ за веревку, они его и вытащатъ. Сказано-сдѣлано. Но, когда они уже спустили его въ колодецъ, случилось такъ, что нѣкоторые служители синьоріи, вслѣдствіе ли жары пли потому, что гнались за кѣмъ-нибудь, почувствовали жажду и пришли къ этому же колодцу напиться. Едва мазурики ихъ увидали, какъ обратились въ бѣгство. Полицейскіе же, пришедшіе пить, не замѣтили ихъ; между тѣмъ въ глубинѣ колодца Андреуччо ужь обмылся и дергалъ за веревку. Тѣ, мучимые жаждой, сложили свои щиты, оружіе и плащи и принялись тащить канатъ, воображая, что къ нему привязана бадья, полная воды. Когда Андреуччо увидѣлъ себя уже близко отъ краевъ колодца, то выпустилъ веревку изъ рукъ и ухватился за стѣнки; они же, увидѣвъ его, до того вдругъ испугались, что, ни слова не говоря, швырнули канатъ и пустились бѣжать. Андреуччо ужасно удивился этому, и, не уцѣпись онъ крѣпко, упалъ бы, пожалуй, на самое дно колодца; не миновать бы ему порядочнаго увѣчья, если не смерти. Но когда онъ вылѣзъ и увидалъ оружіе, котораго, какъ ему извѣстно, товарищи его не носили, то еще больше сталъ удивляться; постоявъ, ничего не понимая, въ раздумьи, и кляня свою участь, онъ порѣшилъ уйти, оставивъ все, какъ было. Андреуччо шелъ, куда глаза глядятъ. Вдругъ на пути онъ снова встрѣчаетъ двухъ своихъ товарищей, шедшихъ вытащить его изъ колодца, а когда увидали, то съ изумленіемъ начали спрашивать, кто же его вытянулъ? Андреуччо отвѣчалъ, что не знаетъ, и разсказалъ имъ по порядку, какъ все было, и что онъ нашелъ у колодца. Смекнувъ въ чемъ дѣло, они разсмѣялись и объяснили ему, какъ все случилось и что за люди тащили его.
Не тратя болѣе словъ, такъ какъ была уже полночь, они направились къ собору. Прокравшись въ него, едва слышно, они подобрались къ громадной мраморной гробницѣ и запустили ломъ подъ тяжеловѣсную крышку. Они приподняли ее какъ разъ настолько, чтобы пролѣзть одному и устроили подпорку. Сдѣлавъ это, одинъ спросилъ: «Кто пойдетъ внутрь?» Другой отвѣчалъ: «Не я». — «И не я», сказалъ первый. «Ступай ты туда, Андреуччо». — «Ни за что», возразилъ онъ. Они же, обратясь къ нему оба, сказали: «Какъ, ты не пойдешь? Коли ты не полѣзешь, ей Богу, мы хватимъ тебя но башкѣ какой-нибудь желѣзкой, такъ что ты и не встанешь!» Андреуччо съ трепетомъ полѣзъ внутрь и думалъ въ это время: «Они меня заставляютъ лѣзть, чтобы потомъ обмануть; когда я передамъ имъ все и буду вылѣзать изъ гробницы, они уйдутъ, а я останусь съ носомъ». Поэтому онъ рѣшилъ добыть прежде всего свою долю. Спустившись къ трупу и вспомнивъ о драгоцѣнномъ перстнѣ, стащилъ его съ пальца архіепископа и надѣлъ на свой, а потомъ передалъ грабителямъ и посохъ, и митру, и перчатки, обобралъ все до рубашки и протянулъ къ нимъ, говоря, что больше ничего нѣтъ. Они же твердили, что долженъ быть перстень и настаивали, чтобы онъ хорошенько пошарилъ, но онъ отвѣчалъ, что ничего не находитъ, хотя и дѣлалъ видъ, что ищетъ, держа ихъ нѣкоторое время въ ожиданіи. Но и они были не менѣе его коварны: повторяя попрежнему, чтобы онъ искалъ хорошенько, и, улучивъ минутку, они вышибли подпорку, державшую крышку гробницы и, убѣжавъ, оставили его внутри. Когда Андреуччо почувствовалъ это, пусть каждый представитъ, каково ему было. Онъ попробовалъ было нѣсколько разъ приподнять крышку и головой и плечами, но тужился напрасно. Тогда, словно подкошенный этой страшной бѣдою, онъ сразу утратилъ сознаніе и рухнулся на неподвижное тѣло покойника. Если бы кто-нибудь увидалъ его въ это время, съ трудомъ разобралъ бы, кто болѣе мертвъ, архіепископъ или онъ. Придя въ себя, онъ началъ рыдать, видя, что ему несомнѣнно предстоитъ одно изъ двухъ: или никто не явится освободить его, и онъ умретъ въ могилѣ отъ голода и смрада, среди червей; или придетъ кто-нибудь, застанетъ здѣсь, и его повѣсятъ, какъ мерзавца.
Съ такими горькими мыслями и смертельной тоской онъ услыхалъ шаги въ соборѣ и звукъ нѣсколькихъ человѣческихъ голосовъ. Насколько онъ могъ понять, они собирались сдѣлать то же, что онъ уже сдѣлалъ со своими товарищами. Страхъ у него отъ этого усилился, но и тѣ, лишь только открыли гробницу и подперли крышку, тотчасъ заспорили, кому входить внутрь: никто не хотѣлъ этого дѣлать. Наконецъ, послѣ долгихъ пререканій, священникъ сказалъ: — «Чего вы боитесь, покойники вѣдь не ѣдятъ людей; я самъ туда полѣзу». — Сказавъ это, онъ навалился грудью на край гробницы, а голову высунулъ наружу, затѣмъ протянулъ уже ноги, чтобы спуститься внизъ. Андреуччо, видя это, поднялся и схватилъ его за ногу, сдѣлавъ видъ, что тащитъ его къ себѣ. Почувствовавъ это, священникъ завопилъ благимъ матомъ и живехонько выскочилъ вонъ. Всѣ прочіе, перепуганные такимъ неожиданнымъ оборотомъ, бросили открытую гробницу и пустились бѣжать, какъ будто за лими гнались тысячи дьяволовъ. Увидя это, Андреуччо, съ неописанною радостью, стремительно выбрался изъ гробницы и вышелъ изъ церкви такимъ же путемъ, какъ пришелъ. Уже бѣлѣлъ день. Шествуя съ перстнемъ на пальцѣ, попрежнему наудачу, онъ случайно вышелъ къ морю и вскорѣ отыскалъ свою гостинницу. Здѣсь онъ засталъ своихъ сожителей и хозяина, всю ночь безпокоившихся объ его участи. Онъ разсказалъ имъ все, съ нимъ случившееся; хозяинъ посовѣтовалъ ему немедленно покинуть Неаполь. Онъ такъ и сдѣлалъ, и вернулся въ Перуджу, превративъ все свое достояніе въ перстень, тамъ, гдѣ собирался накупить лошадей.