Фіезольскій патеръ любитъ одну вдову, но она его не любитъ; думая сблизиться съ нею, онъ сближается съ ея служанкою; братъя той дамы устраиваютъ такъ, что патера застаетъ на мѣстѣ преступленія епископъ.
Новелла Элизы была выслушана всею компаніею съ большимъ удовольствіемъ и вызывала громкій смѣхъ. Королева, по окончаніи разсказа, обратилась къ Эмиліи и повелѣла ей продолжать. Та немедленно начала такъ:
— Дорогія мои! Уже во многихъ нашихъ разсказахъ было указано, какимъ манеромъ и въ какой мѣрѣ патеры, монахи и всякая иная духовная братія заботится о спасеніи душъ нашихъ. Но объ этомъ сколько ни разсказывай, всегда еще останется, что разсказать; поэтому я и хочу повѣдать вамъ о приключеніи одного патера, который захотѣлъ во что бы то ни стало добиться расположенія одной благородной дамы, не желая знать, хочетъ она того или нѣтъ; а та, женщина очень не глупая, отплатила ему за это по заслугамъ.
Какъ извѣстно каждой изъ васъ, Фіезоле, гору котораго мы отсюда можемъ видѣть, въ прежнее время былъ весьма обширнымъ городомъ; теперь онъ пришелъ въ полный упадокъ, но все же въ немъ продолжаетъ и теперь существовать епископія, какъ и въ прежнее время. Тамъ, около собора, жила въ небольшомъ собственномъ домѣ нѣкая благородная вдова, по имени Пикарда; она была женщина не богатая, и жила въ этомъ домѣ большую часть года вмѣстѣ съ двумя своими братьями, очень милыми и воспитанными молодыми людьми.
Вдовушка часто ходила въ соборъ. Она была женщина еще молодая, красивая и любезная и потому въ нее влюбился соборный патеръ. Спустя нѣкоторое время, онъ ужь не въ силахъ былъ таить свою любовь, признался вдовѣ, и при этомъ постарался внушить ей, что она должна быть счастлива его любовью, и любить его такъ же, какъ онъ ее любитъ. А самъ патеръ былъ человѣкъ преклонныхъ лѣтъ, хотя и обладалъ юнымъ сердцемъ; сверхъ того, былъ онъ весьма пустъ, тщеславенъ и очень много о себѣ думалъ; манеры у него были слащавыя и непріятныя, притомъ же онъ еще отличался немалымъ нахальствомъ; такимъ образомъ, онъ совмѣщалъ себѣ все, что нужно, для того, чтобы не нравиться ни одной женщинѣ, а кому онъ меньше всѣхъ былъ по душѣ, такъ это именно интересной вдовушкѣ: она его просто-на-просто выносить не могла.
На его галантное признаніе въ любви, она, какъ женщина умная, сумѣла дать очень осторожный отвѣтъ:
— Ваша любовь, батюшка, — сказала она, — очень для меня лестна; я, конечно, также должна и буду васъ любить; но только въ нашу взаимную любовь никогда не должно входить ничего неприличнаго. Вы — духовное лицо, мой духовный отецъ и притомъ приближаетесь къ пожилому возрасту; и то, и другое должно вамъ внушать благонравіе и цѣломудріе. Да и я, съ своей стороны, тоже ужь не дѣвочка, которой позволительно забавляться любовью; я — вдова, а вы знаете, какъ надлежитъ вести себя вдовамъ. Поэтому, ужь извините меня, любить васъ такъ, какъ вы мнѣ предлагаете, я не буду никогда, да не желаю, чтобы и вы меня такъ любили.
На этотъ разъ патеръ такъ и отъѣхалъ отъ нея ни съ чѣмъ, но не призналъ себя сразу побѣжденнымъ; онъ вооружился всею своею безцеремонностью и еще много разъ приставалъ къ ней, писалъ письма, подсылалъ свахъ, а когда она приходила въ церковь, лично уговаривалъ ее.
Все это жестоко надоѣло вдовѣ, и она порѣшила сбыть этого ухаживателя съ рукъ, и притомъ такимъ путемъ, какого онъ заслуживалъ. Однако, она не хотѣла ничего предпринимать, не посовѣтовавшись съ братьями. Разсказавъ имъ все, что патеръ предпринялъ противъ нея, а также то, что она была намѣрена предпринять противъ него, и заручившись ихъ полнымъ одобреніемъ и согласіемъ, Пикарда черезъ нѣсколько дней пошла въ церковь. Какъ только патеръ увидѣлъ ее, тотчасъ подошелъ къ ней и по обыкновенію началъ дружескую бесѣду. Вдовушка при видѣ его приняла самый любезный и веселый видъ. Отойдя съ нею въ сторону, патеръ началъ ей опять нашептывать о своей любви; та все слушала и, наконецъ, глубоко вздохнувъ, сказала ему:
— Много разъ случалось мнѣ слышать, отецъ мой, что нѣтъ такого неприступнаго замка, который послѣ долгой осады, рано или поздно, не былъ бы взятъ; такъ оно и со мной приключилось. Вы такъ долго и настойчиво преслѣдовали меня то нѣжнымъ словомъ, то разными любезностями, такъ усердно за мною ухаживали, что заставили меня оставить мою сдержанность: я рѣшилась, если вамъ это угодно, быть вашею.
— О, какъ мнѣ васъ благодарить, дочь моя! — воскликнулъ восхищенный обожатель. — По правдѣ вамъ сказать, я очень былъ удивленъ, что вы такъ долго сопротивлялись; у меня еще ни съ одною такъ не случалось. Я всегда говорилъ, что будь женщины изъ серебра, изъ нихъ нельзя бы чеканить монету, потому что онѣ не выдержали бы молота. Но оставимъ это. Скажите, гдѣ и когда мы можемъ свидѣться?
— Когда вамъ будетъ угодно, — отвѣчала дама; — у меня нѣтъ мужа, которому я обязана давать отчетъ о томъ, какъ я провела ночь. А гдѣ — вотъ это вопросъ; я ужь и сама не придумаю — гдѣ.
— Какъ же такъ, а у васъ въ домѣ? — сказалъ патеръ.
— Другъ мой, вѣдь вы знаете сами, что со мною живутъ двое братьевъ. Они почти всегда дома, днемъ и ночью; у нихъ постоянно бываютъ гости, а домъ нашъ не великъ, такъ что ко мнѣ вамъ неудобно придти. Намъ пришлось бы оставаться въ потемкахъ, и вдобавокъ притаиться, опасаясь выдать себя малѣйшимъ шорохомъ; чуть что, они сейчасъ же услышали бы и вошли бы въ мою комнату; ихъ комната рядомъ съ моею, такъ что каждое слово, даже сказанное шопотомъ, ясно слышно черезъ стѣнку.
— Ну, одну-другую ночь можно какъ-нибудь ухитриться провести и у васъ, — сказалъ патеръ; — а тамъ ужь я позабочусь, чтобы найти болѣе удобное мѣсто.
— Какъ вамъ будетъ угодно, — сказала вдова, — Только объ одномъ молю васъ, пусть все это останется втайнѣ, чтобы никто никогда не узналъ.
— О, дочь моя, — отвѣтилъ патеръ, — въ этомъ не сомнѣвайтесь, и если можно, устройте такъ, чтобы намъ свидѣться сегодня же!
— Съ удовольствіемъ, — отвѣчала вдова, и давъ ему наставленіе, какъ къ ней пробраться, вернулась домой.
У вдовы была служанка, не молодая пребезобразная женщина. У ней былъ расплющенный носъ, кривой ротъ съ толстыми губами, большіе уродливые зубы; глаза у ней вѣчно болѣли, а цвѣтъ кожи былъ такой черный, какъ будто она жила не во Фіезоле, а въ Синигальи; сверхъ того, она была горбата и кривобока. Ее звали Чута, но во вниманіе къ ея отмѣнному безобразію это имя передѣлали въ Чутацца [1]. Однако, несмотря на отталкивающую внѣшность, она не была лишена бойкости.
На эту-то служанку дама и разсчитывала; она позвала ее и сказала:
— Слушай, Чутацца, коли ты сдѣлаешь сегодня ночью то, о чемъ я тебя попрошу, такъ я тебѣ подарю хорошую новую рубашку.
— О, барыня, за новую рубашку я готова хоть въ огонь! — сказала Чутацца, прельщенная обѣщаннымъ подаркомъ.
— Ну, хорошо, — сказала барыня. — Дѣло вотъ въ чемъ: я хочу, чтобы ты провела сегодняшнюю ночь съ однимъ человѣкомъ; ты должна будешь хорошенечко приласкать его, но только при этомъ ни гу-гу, а то услышатъ братья, спящіе въ комнатѣ рядомъ со мною. Если согласна — получишь рубашку.
— Справлюсь хотя съ шестерыми, не то что съ однимъ! — восторженно отвѣчала бойкая дѣвица.
Наступилъ вечеръ, и патеръ явился. Оба брата дамы были въ своей комнатѣ, и, какъ было у нихъ условлено, громко разговаривали. Патеръ, крадучись ощуныо въ потемкахъ, прошелъ, какъ было ему указано, въ комнату вдовы, добрался до постели, въ которой уже лежала Чутацца, получившая отъ барыни подробное наставленіе, какъ себя держать. Патеръ, воображавшій себя рядомъ съ предметомъ своихъ вождѣленій, заключилъ Чутаццу въ объятія и пламенно цѣловалъ ее, соблюдая величайшую тишину и полное безмолвіе, а та, въ свою очередь, награждала его жаркими объятіями…
Дама, покончивъ свою часть затѣи, предоставила остальную ея долю своимъ молодымъ братьямъ. Они тихонько вышли изъ комнаты и отправились на площадь. Судьба имъ, видимо, благопріятствовала. Ночь стояла душная, и епископъ, къ которому они шли, какъ разъ надумалъ въ эту минуту завернуть къ нимъ, чтобы утолить жажду стаканомъ вина. А тутъ они какъ разъ и попались ему навстрѣчу; всѣ трое тотчасъ отправились къ нимъ въ домъ. Они вошли на прохладный дворъ, приказали подать свѣчей, и епископъ съ удовольствіемъ испилъ превосходнаго вина. Когда онъ утолилъ жажду, молодые люди сказали ему:
— Владыка! Вы удостоили насъ великой милости, изволили посѣтить по нашему приглашенію наше скромное жилище. Удостойте же насъ и еще одной милости, — благоволите взглянуть на одну штучку, которую мы хотимъ вамъ показать.
Епископъ изъявилъ полное согласіе. Тогда одинъ изъ братьевъ взялъ свѣчу и пошелъ впередъ, а за нимъ епископъ и прочіе. Онъ и провелъ ихъ въ комнату, гдѣ былъ патеръ съ Чутаццою. Молодой человѣкъ, взойдя въ комнату со свѣчею, въ сопровожденіи епископа, показалъ ему на патера, обнимавшаго Чутаццу. Патеръ проснулся и, видя въ комнатѣ свѣтъ и вошедшихъ людей, съ епископомъ во главѣ, пришелъ въ неописанные смущеніе и страхъ, и зарылся съ головою въ покрывало. Епископъ сурово обличилъ его и, заставивъ открыть голову, велѣлъ взглянуть, съ кѣмъ онъ почиваетъ. Патеръ увидѣлъ, какъ ловко провела его хитрая вдова, и его огорченіе отъ этого еще болѣе увеличилось.
Епископъ приказалъ ему встать и идти домой; а въ возмездіе за грѣхъ наложилъ на него тяжкую эпитемію.
Послѣ того владыка полюбопытствовалъ узнать, какъ это все произошло, какимъ образомъ патеръ очутился съ Чутаццою. Братья разсказали ему все по порядку. Епископъ много хвалилъ честную вдовицу и братьевъ ея; послѣднихъ, въ особенности, за то, что не захотѣли обагрять руки кровью духовнаго лица и сумѣли, вмѣстѣ съ тѣмъ, воздать ему по заслугамъ.
На злополучнаго патера была возложена тяжкая задача: оплакивать свое преступленіе въ теченіе сорока дней. Но онъ плакалъ не сорокъ, а цѣлыхъ сорокъ девять дней, плакалъ, терзаемый обманутою любовью и негодованіемъ. А потомъ вышло такъ, что ему никуда и носу показать нельзя было; чуть, бывало, только завидятъ его мальчишки на улицѣ, тотчасъ начинаютъ показывать на него пальцами и кричать:
— Гляди-ка! Вотъ тотъ, котораго поймали съ Чутаццой!
Все это такъ удручало патера, что онъ едва не сошелъ съ ума.
Такимъ-то путемъ умная женщина отдѣлалась отъ назойливаго патера, а Чутацца заработала новую рубаху.
Примѣчанія
править- ↑ Ciuta—Ciutazza. Окончаніе «azzo»—«azza», въ итальянскомъ языкѣ выражаетъ преувеличеніе въ смыслѣ грубости, безобразія, вродѣ нашего «ище», «ища» — ножища, носище и т. п.