[223]
XIV.
Ночныя видѣнія.
Солнце зашло, облака спустились въ долину Роны, окруженную высокими горами, вѣтеръ дулъ съ юга, изъ Африки. Онъ бурно проносился надъ высокими Альпами и рвалъ облака въ клочья. Минутами „фёнъ“ утихалъ, и тогда воцарялась тишина. Разорванныя облака нависали надъ поросшими лѣсомъ горами и быстрою Роною какими-то фантастическими образами: тутъ вырисовывалось допотопное морское чудовище, тамъ—парящій орелъ; здѣсь—какія-то скачущія лягушки. Они спускались къ ревущему потоку, какъ будто плыли по нему, и все-таки плыли по воздуху. Потокъ несъ вырванную съ корнями сосну; по водѣ передъ ней ходили круги: это волновали воду Головокруженія, кружившіяся на бурлящемъ потокѣ. Луна освѣщала снѣжныя вершины горъ, темные лѣса, бѣлыя причудливыя облака и видѣнія ночи, духовъ природы. Горные жители часто видятъ ихъ сквозь стекла оконъ. Теперь они толпами проплывали передъ Дѣвой Льдовъ, которая вышла изъ своего хрустальнаго дворца и плыла по быстрому потоку на хрупкомъ кораблѣ—вырванной изъ земли соснѣ—прямо въ широкое озеро.
„Свадебный поѣздъ мчится!“ шумѣло и шелестѣло въ воздухѣ и на водѣ.
Видѣнія и тутъ и тамъ.
Бабеттѣ приснился удивительный сонъ.
Она какъ будто уже была много лѣтъ замужемъ за Руди. Онъ ушелъ на охоту, а она осталась дома, и у нея сидѣлъ въ гостяхъ молодой англичанинъ съ золотистыми бакенбардами.
[224]Глаза его смотрѣли такъ ласково, изъ устъ лились такія чарующія слова, онъ протягивалъ ей руку, и она невольно пошла за нимъ! Они ушли изъ ея роднаго дома, стали спускаться все ниже и ниже… На сердцѣ у Бабетты было такъ тяжело, и съ каждой минутой становилось все тяжелѣе. Она знала, что совершаетъ грѣхъ, грѣхъ противъ Руди, грѣхъ противъ Бога!… Вдругъ она очутилась одна, покинутая! Платье ея было все изорвано о клочки терна, волоса посѣдѣли. Тоскливо взглянула она вверхъ и на скалистомъ уступѣ увидѣла Руди. Она протянула къ нему руки, но не смѣла окликнуть его или обратиться къ нему съ мольбой о прощеніи. Да это и не повело бы ни къ чему: она скоро замѣтила, что это былъ вовсе не Руди, а лишь его охотничья куртка и шляпа, повѣшенныя на альпійскую палку, чучело, часто устраиваемое охотниками, чтобы обмануть сернъ. Въ приливѣ безграничной скорби Бабетта простонала: „О, лучше бы умереть мнѣ въ день моей свадьбы, счастливѣйшій день моей жизни! Боже милосердный, это было бы для меня высшею милостью, величайшимъ счастьемъ и для меня, и для Руди! Никто не знаетъ своего будущаго!“ И полная скорби и отчаянія она бросилась въ пропасть. Порвалась струна, прозвучалъ печальный аккордъ!…
Бабетта проснулась; сонъ кончился и улетучился изъ ея памяти, но она помнила, что ей снилось что-то страшное, снился молодой англичанинъ, котораго она не видѣла на яву вотъ уже нѣсколько мѣсяцевъ и о которомъ даже не вспоминала. Пожалуй, онъ теперь въ Монтрэ? Неужели онъ будетъ на ея свадьбѣ?
Легкая гримаса тронула изящный ротикъ, брови сдвинулись, но скоро въ глазахъ засіяла улыбка,—солнышко свѣтило такъ ярко, и завтра ея свадьба!
Сойдя внизъ, Бабетта уже нашла тамъ Руди; скоро всѣ трое отправились въ Вильневъ. Женихъ и невѣста были безконечно счастливы, мельникъ просто сіялъ весь,—онъ былъ добрый отецъ, честная душа!
— Теперь мы господа въ домѣ!—сказала комнатная кошка.
