Гусятница у колодезя (Гримм; Снессорева)
| ← Вестники Смерти | Гусятница у колодезя | Русалка в пруду → |
| Оригинал: нем. Die Gänsehirtin am Brunnen. — Источник: Братья Гримм. Народные сказки, собранные братьями Гримм. — СПб.: Издание И. И. Глазунова, 1871. — Т. II. — С. 292. |
Жила-была старая-престарая старуха со стадом гусей. Жила она в пустоши между горами, где был у неё маленький домик. Пустошь эта была окружена большим лесом. Каждый день старуха брала свою клюку и бродила по лесу. Впрочем, она была очень занята в лесу, более нежели можно было предполагать в её лета: собирала она траву для гусей, собирала дикие плоды столько, сколько позволяли ей руки, и приносила всё это на спине домой. Можно было подумать, что тяжёлая ноша пригнёт её к земле, однако старушка всегда благополучно возвращалась домой со своею ношей. Когда с ней кто-нибудь встречался, она дружелюбно раскланивалась и говорила:
— Добрый день, добрый землячок, сегодня прекрасная погода. Да ты никак удивляешься, что я тащу такую тяжесть? Но, что ж делать! Всякий должен на спине носить свою ношу.
Но люди неохотно встречались с ней и, завидев её издали, обходили всегда кругом. Случалось ли отцу проходить с сыном мимо неё, так он непременно говорил тихо ему:
— Смотри, малый, берегись старухи: ведь она неспроста, прехитрая плутовка: это колдунья.
Случилось раз проходить по лесу прекрасному молодому человеку. Солнце светило ярко, птицы пели, и тёплый ветерок шелестел листочками. Легко и весело было на душе доброму молодцу. Давно уже не попадалось ему навстречу ни одной живой души; вдруг он увидел старую колдунью: она сидела на земле и жала траву. Пред нею лежала уже большая вязанка травы, а немного подальше стояли две корзины, наполненные дикими грушами и яблоками.
— Как же, бабушка, донесёшь ты всё это? — спросил добрый молодец.
— Я должна нести, молодец, — сказала она, — дети богатых людей не имеют нужды всё сами делать, но у мужичка недаром говорится: «Не смотри на стороне, у самого горб на спине». Да тебе, никак, хочется мне помочь? — продолжала она, когда он остановился подле неё, — и то сказать, у тебя пока прямая спина и молодые ноги, невелик будет для тебя труд помочь мне, да и дом мой не так далеко отсюда: вот сейчас за горой в той пустоши.
Жаль было доброму молодцу сгорбленной старухи, он и сказал:
— Хоть мой отец и не мужик, но богатый граф, но, чтобы ты знала вперёд, что не одни мужики могут носить тяжесть, так я уж, так и быть, понесу твою вязанку.
— Попробуй, попробуй, я буду очень рада, — сказала она, — конечно, придётся тебе добрый час идти с ношею, но что это значит для тебя? Кстати, захвати уж с собой яблоки и груши.
Молодому графу сделалось немножко страшно, когда он услышал о часовой ходьбе, но старуха его не выпускала из рук, взвалила ему на спину узел и повесила на руки обе корзины, а сама всё приговаривала:
— Сам видишь, как легко.
— Совсем не легко, — отвечал граф с гримасой от боли, — тяжёлая вязанка так натирает мне спину, как будто там были камни, а яблоки и груши так тяжелы словно свинцовые; я насилу дышу.
Хотелось бы графу всё сбросить с себя, но старуха не позволяла ему и думать о том.
— Смотри, пожалуй, — говорила она насмешливо, — молодой барин не может нести ноши, которую то и знай таскаю я, старуха, на себе! На словах-то все вы куда тороваты, а как придётся к делу, так все на попятный двор, руки повиснут, ноги не тащат. Ну что стал, добрый молодец? Чего ждёшь? Взялся за гуж — не говори, что не дюж! Поворачивайся-ка! А вязанки никто уж с тебя не снимет.
Когда граф шёл по ровной земле, так можно ещё было вынести тяжесть, но когда пришлось подыматься на гору, и под его ногами стали скатываться камни словно живые, так это вышло уж не под силу ему. Крупные капли пота выступали у него на лбу и катились то горячими, то холодными струями по спине.
— Бабушка, — сказал он, — право, я не могу идти дальше, дай мне немного отдохнуть.
— Нет, нет, — отвечала старуха, — доберёмся до места, так успеем отдохнуть, а теперь иди вперёд. Кто знает, может быть, это к твоему счастью.
— Старуха, у тебя ни стыда, ни совести нет, — сказал граф и хотел без церемонии сбросить с себя ношу, но он напрасно трудился: ноша так крепко прицепилась, словно приросла к его спине.
Как ни вертелся молодой граф, а освободиться от неё никак не мог. А старуха так и покатывалась со смеху и весело скакала вокруг него со своей клюкой.
— Не гневайся, добрый барин, — говорила она, — а то ведь так раскраснеешься как клюковка. Неси ношу с терпением; принесёшь на место, дам тебе много на водку.
Что же оставалось ему делать, если не покориться судьбе и терпеливо тащиться за старухой? Она казалась всё веселее и веселее, а его ноша становилась всё тяжелее да тяжелее. Вдруг старуха сделала скачок, вскочила с размаху на вязанку и плотно уселась на его спине. А уж как же она была тяжела! Ну, право, тяжелее самой толстой крестьянки в деревне.
У молодого графа и ноги подкосились; но когда он останавливался, старуха колотила его хворостиной, а по ногам хлестала крапивой.
Охая и вздыхая, взобрался он на гору и дошёл наконец до избушки старухи в ту минуту, как готов был упасть.
Гуси как увидели старуху, так и побежали к ней навстречу, распустив крылья, вытянув шеи и с громким криком: «Гага, гага!»
За стадом, с предлинной хворостиной в руках, шла толстая, здоровая и устарелая девка, да уж и противная какая! Ни дать, ни взять тёмная ночь.
— Родимая матушка, — сказала она старухе, — не случилось ли чего с тобою, что ты так долго не возвращалась?
— Избави Бог, дорогое моё дитятко! — возразила старуха. — Со мною ничего худого не случилось, напротив, вот нашёлся добрый барин, который сам назвался нести мою ношу на своей спине. Да вот ещё какой он милостивый: когда я устала, он посадил и меня к себе на спину, доро́га нам показалась недлинною, мы её коротали приятными разговорами да весёлыми шутками.
Тут старуха соскользнула наземь, сняла со спины его ношу, а с рук — корзины и, ласково смотря ему в глаза, сказала:
— Ну, теперь посиди-ка на скамье у двери и поотдохни маленько. Честно заслужил ты награду, и я не замешкаю расплатиться с тобою.
Потом она обратилась к своей гусятнице и сказала:
— Поди-ка домой, дитятко моё, не надо оставаться красной девице наедине с добрым молодцом, как не надо подливать масла в огонь, а то как бы он не влюбился в тебя.
Граф не знал плакать ему или смеяться.
«Вот сокровище! — думал он. — Да если бы она была тридцатью годами помоложе, так и тогда не могла бы пошевельнуть моё сердце».
Между тем старуха ласкала и гладила гусей словно милых детей и потом уже пошла в дом с дочерью. Молодой человек расположился на скамейке под дикой яблоней.
Воздух был такой тёплый и приятный; вокруг тянулся зелёный луг, засеянный тмином и другими пахучими цветами; посередине луга журчал светлый ручей, в котором играло солнце, и белые гуси гуляли по берегу или полоскались в воде.
«А в самом деле здесь очень хорошо, — сказал он про себя, — но я так устал, что глаза невольно закрываются: соснуть бы мне немного; только бы ветер не сдул моих ног, а то они теперь стали у меня дряблы и мягки как трут».
И вздремнул граф немножко; но пришла старуха и разбудила его.
— Вставай-ка! — сказала она. — Тебе нельзя здесь долго оставаться. Конечно, я тебе довольно насолила, но всё-таки это не сто́ит жизни. Теперь я хочу расплатиться с тобою. Не надо тебе ни денег, ни богатства, но вот тебе совсем иное.
При этом она сунула ему в руку коробочку, сделанную из цельного изумруда.
— Береги её пуще глаза, — прибавила она, — она принесёт тебе счастье.
Граф вскочил на ноги и вдруг почувствовал в себе новую силу и бодрость. Тогда он поблагодарил старуху за подарок и пустился в путь-дорогу, ни разу не обернувшись назад, чтобы посмотреть на её прекрасную дочку.
Далеко-далеко он уже ушёл, а всё ещё слышались ему весёлые крики и гагаканье гусей.
Три дня и три ночи пришлось молодому графу бродить по пустоши, прежде чем он нашёл выход. Наконец он пришёл в большой город, и так как его там никто не знал, то и отвели его в королевский за́мок, где на троне сидели король и королева. Граф стал пред ними на одно колено и, вынув из кармана изумрудную коробочку, положил её к ногам королевы. Она приказала ему встать и взяла из рук его коробочку. Но как только королева открыла коробочку и взглянула, что там такое, вдруг она упала как мёртвая на пол. Королевские слуги схватили графа и отвели его в сторону. Но королева открыла глаза и повелела освободить графа, привести к ней и всем вон уходить, потому что она хотела поговорить с ним наедине.
Когда королева осталась одна с графом, стала она горько плакать и в слезах говорила:
— Что мне блеск и почести, которые меня окружают, когда я каждое утро встаю со слезами, каждую ночь ложусь в слезах? Были у меня три дочери, и младшая из них была такая красавица, что её считали чудом в целом свете. Она была бела как снег, румяна как яблоко, а волосы у неё блестели как солнечные лучи. Когда она плакала, из её глаз падали не слёзы, а чистый жемчуг и дорогие каменья.
«Когда ей исполнилось пятнадцать лет, король велел позвать к себе всех трёх сестёр. Надо было видеть, как все люди вытаращила глаза, когда приступила к королевскому трону младшая дочь: словно ясное солнце взошло.
Стал король говорить:
— Дети мои любезные, я не знаю, когда наступит мой последний день, и потому хочу сегодня же назначить, что должна каждая из вас получить в наследство после моей смерти. Вы все меня любите, но которая из вас любит меня больше всех, та должна получить лучшее, что у меня есть.
Каждая говорила, что любит своего родимого батюшку больше всех.
— Не можете ли вы мне выразить словом, — сказал король, — как вы меня любите? По вашему слову я распозна́ю, какая дума у вас на душе.
Старшая сказала:
— Люблю тебя, батюшка родимый, люблю как самый что ни на есть сладкий сахар.
Средняя сказала:
— А я так люблю батюшку-короля, как самое лучшее в свете платье.
Младшая молчала. Отец спросил у неё:
— А ты, что же не говоришь, моё милое дитя, как ты-то меня любишь?
— Я не умею этого сказать, — отвечала она, — и не могу ни с чем сравнить мою любовь.
Но отец настаивал на том, чтобы она непременно с чем-нибудь сравнила. Наконец она сказала:
— Так как без соли самое лучшее кушанье в рот нейдёт, то я люблю моего отца как соль.
Ужасно разгневался король, как услышал, что его сравнивают с солью.
— Хорошо, — сказал он, — ты меня любишь как соль, так я и насолю тебе за такую любовь солью.
И тут же он разделил своё государство между старшими дочерьми, а младшей повелел привязать на спину мешок соли и двум слугам вывести её в дремучий лес. Как ни просили, как ни молили мы все за неё, — продолжала королева, — не преклонялся его гнев на милость, и как она, голубушка моя, плакала, расставаясь с нами! Вся доро́га была усеяна жемчугом, который падал из её глаз. Вскоре после того король раскаялся, однако, в своей жестокости и отправил своих верных слуг отыскивать бедное дитя по всему дремучему лесу, но никто не мог её найти. Как только подумаю я, что её могли съесть дикие звери, так и не знаю, куда деваться от тоски. Иногда я утешаюсь надеждой, что она ещё жива и спряталась в какую-нибудь пещеру или нашла приют у сострадательных людей.
Можно себе представить, что я почувствовала, когда, открыв изумрудную коробочку, я увидела, что там лежит жемчужина именно той породы, которая падала из глаз моей дочери вместо слёз! При одном взгляде на эту жемчужину у меня сердце встрепенулось. Ты должен мне сказать, откуда досталась тебе эта жемчужина».
Граф рассказал, что она досталась ему от старухи, которую он встретил в лесу не без опасности для себя. Должно быть, старуха эта колдунья; но про младшую королевну он знать ничего не знает, ничего не слыхал и не видал. Король и королева разумом раскинули и решили отыскать старуху, во что бы то ни стало. Они думали так: «Где была жемчужина, там и весточку о дочери можно получить».
Сидит старуха в своей избушке, что в пустоши, сидит она за самопрялкой и прядёт. Уже стемнело; она зажгла лучину, которая горела на очаге, давая слабый свет. Вдруг послышался шум; гуси возвратились с пастбища, и издалека слышны были их хриплые крики. Вскоре пришла и дочь, но старуха едва поздоровалась с нею и только кивнула головою. Дочь подсела к ней, взяла свою самопрялку и стала выводить нитку да такую тонкую и так проворно как будто самая молоденькая девушка. Так просидели они два часа, ни слова не говоря. Вдруг что-то зашумело у окна, и показались два выпученных огненных глаза. Это была старая сова, которая три раза прокричала своё: «Угу! Угу! Угу!»
Старуха посмотрела немного вверх и сказала:
— Теперь пора тебе, дитятко; ступай-ка в поле и делай своё дело.
Девушка встала и вышла вон. Куда же она пошла? Она шла всё через луга и дальше в долину. Наконец вот она у колодезя, а над ним стояли три старые дуба. Было полнолуние; ясный месяц взошёл над горой, и на земле было так светло, что можно было найти булавку. Девушка сняла кожу с лица, нагнулась над колодцем и начала умываться. Кончив умывание, она обмакнула кожу в воду и положила её на луг, чтобы она обсохла и побелела при свете месяца. Но какая перемена в этой девушке! Неслыханное диво! Седой парик упал, и золотые волосы как солнечные лучи рассыпались и окружили её стройный стан дивным плащом. Только глаза блистали из-под них как звёзды на небе, а щёки зарумянились как нежный цвет яблока.
Но грустна была молодая красавица. Она села у колодезя и залилась горючими слезами. Одна слеза за другой катились из её глаз и скатывались по длинным волосам наземь. Долго бы она сидела и проливала жемчужины вместо слёз, если бы вдруг не зашумело и не захрустело что-то в сучьях ближнего дерева. Девушка вскочила как серна, которая заслышала выстрел охотника. В это время чёрные тучи заволокли месяц, и в минуту девушка покрылась уже старой кожей и исчезла как свеча, которую ветер задул.
Дрожа как осиновый лист, она прибежала домой. Старуха стояла у дверей; девушка хотела было рассказать ей, что с ней случилось, но старуха весело засмеялась и сказала:
— Я уже всё знаю.
И с этими словами старуха повела её в избу и зажгла новую лучину; только она не садилась уже за самопрялку, но взяла метлу и стала везде подметать и убирать.
— Всё должно быть у нас чисто и опрятно, — сказала она девушке.
— Но, матушка, — возразила девушка, — отчего ты так поздно начинаешь убирать? Кого ты ждёшь?
— А знаешь ты, который теперь час? — спросила старуха.
— Ещё нет полуночи, — отвечала девушка, — но уже за одиннадцать.
— А ты не помнишь, что сегодня ровно три года, как ты пришла ко мне? Твоё время пришло, и мы не можем уже оставаться вместе.
Девушка испугалась и сказала:
— Ах, любезная матушка! Неужели ты хочешь меня прогнать!? Куда же я пойду? У меня нет ни друзей, ни родины: к кому я могу обратиться? Кажется, я всё делала, чтобы угодить тебе, и ты всегда оставалась довольна мною. Не прогоняй же меня и теперь.
Старуха не хотела сказать девушке, что ей предстояло в будущем.
— Я больше не останусь здесь, — сказала она ей, — но когда я уйду отсюда, дом и комнаты должны быть чисты и опрятны. Не мешай же мне дело делать. Что касается тебя, не заботься, дитятко, ты найдёшь кров, под которым ты будешь жить, а я дам тебе такое вознаграждение за твои труды, что ты останешься совершенно довольна.
— Но скажи мне, матушка, что же будет такое? — спросила девушка.
— Я тебе ещё раз говорю: не мешай мне работать. Не говори более ни слова, поди в свою комнату, сними с лица кожу, надень шёлковое платье, в котором ты была, когда пришла ко мне, и жди, пока я позову тебя.
Надо, однако, вернуться к королю и королеве, которые выехали с графом искать в пустоши старуху. Граф отстал от них ночью и в одиночку поехал в чащу леса.
На другой день ему показалось, что он попал на настоящую дорогу. Он ехал всё далее, пока смерклось; тогда он взлез на дерево, думая там переночевать, потому что боялся в темноте заблудиться. Когда месяц озарил своим серебристым светом то место, где граф находился, ему показался как будто призрак, спускавшийся с горы. Призрак оказался женщиной. Хотя в руках у неё не было хворостины, однако он узнал в ней безобразную гусятницу, которую он прежде видел у старой колдуньи.
— Ого! — закричал он. — Вот она сама идёт. Я поймаю одну колдунью, так и другая не уйдёт из рук.
Как же он был поражён, когда она подошла к колодезю, сняла кожу с лица и умылась, когда она сняла седой парик, и рассыпались её золотистые волосы! Она была такая неописанная красавица, какой в жизнь свою он ещё не видал. Едва смея дышать, он вытянул шею во всю длину между листьями и впился в неё глазами. Перегнулся ли он чересчур, или случилось что другое, только вдруг захрустел сук, и в ту же минуту девушка надела кожу на лицо и убежала как серна; а так как месяц на то время закрылся тучами, то она скрылась из виду как молния.
Как только она исчезла, граф слез с дерева и поспешил за нею скорыми шагами. Недолго он шёл, как показались ещё две тени, которые переходили поле. Это были король и королева; они издали увидели свет в избушке и поспешили туда. Граф рассказал им, что за чудеса он видел у колодезя, и они не сомневались более, что это была их потерянная дочь. С радостью они пошли дальше и наконец пришли к избушке, вокруг которой сидели гуси, спрятав свои головки под крылья, и так крепко спали, что ни один из них не проснулся. Они втроём посмотрели в окно и видят: сидит спокойно старуха и прядёт, покачивая головой и не оборачиваясь назад. Всё было так чисто и убрано в комнате, как будто там жили не люди, а духи, которые не приносили с собою пыли. Но златокудрой красавицы не видать. Долго они смотрели, наконец, собравшись с духом, тихо постучались в окно. Старуха, казалось, только и ждала этого и тотчас же встала и закричала радостно:
— Милости просим, я уже знаю кто вы.
Когда они вошли в комнату, старуха сказала:
— Вы могли бы избегнуть длинной дороги, если бы, три года тому назад, не прогнали от себя так несправедливо вашу дочь, и такую добрую и милую дочь. Вот она, цела и невредима. В продолжение трёх лет она стерегла гусей, но, не научившись ничему худому, сохранила своё сердце в чистоте и непорочности. Вы же достаточно наказаны страхом и тоскою, в которых постоянно жили.
С этими словами старуха подошла к другой комнате и крикнула:
— Выдь-ка сюда, дитятко милое.
Дверь отворилась, и вошла королевская дочь в толковом платье, с золотыми, блестящими волосами, словно ангел спустился с неба.
Она прямо бросилась к отцу и матери, обнимала и целовала их. Что им оставалось делать? Ничего более, как только плакать от радости. Молодой граф стоял возле них, и как только его увидела златовласая красавица, так и покраснела как махровая роза, и сама не зная отчего. Тут король сказал:
— Дитя моё милое! Я подарил своё государство старшим дочерям, чем же мне наградить тебя?
— Ей ничего не надо, — сказала старуха, — я дарю ей слёзы, которые она выплакала за вас: это чистые жемчужины, лучше тех, которые находятся в море, дороже всего вашего государства. А в награду за её службу — дарю ей мою избушку.
Сказав это, старуха исчезла из глаз. Что-то захрустело в стенах, и когда все осмотрелись, избушка превратилась в великолепный дворец, королевский стол был парадно накрыт, а вокруг него суетились слуги.
Этим история ещё не кончилась; но у моей бабушки, которая рассказывала мне её, была память плоха, так она и перезабыла остальное. Но я думаю, что королевна наверное обвенчалась с молодым графом, и что они поживали себе в за́мке весело и счастливо, пока Бог по душу их послал. Были ли эти белоснежные гуси чистыми девушками — просим покорно не принимать это в дурную сторону — которыми завладела старуха, приняли ли они опять свой человеческий образ и остались ли прислуживать молодой графине — уж этого я не знаю наверное, а только мне это так кажется. Верно только то, что старуха никогда не была колдуньей, как это думали простые люди, а была она мудрая, прозорливая женщина, какою её считали лучшие из людей. Не она ли уж наделила королевну при рождении даром проливать жемчужины вместо слёз? 3наю одно, что в наше время этого не случается, а то, пожалуй, бедные люди часто и скоро становились бы богачами.