[194]
Часто, послѣ грозы видишь, что гречиха въ полѣ спалена до-черна, будто по ней пробѣжалъ огонь; крестьяне въ такихъ случаяхъ говорятъ: „Это ее опалило молніей!“ Но почему?
А вотъ что я слышалъ отъ воробья, которому разсказывала объ этомъ старая ива, растущая возлѣ гречишнаго поля,—дерево такое большое, почтенное и старое-престарое, все корявое, съ трещиною посрединѣ. Изъ трещины ростетъ трава и ежевика; вѣтви дерева, словно длинныя зеленыя кудри, свѣшиваются до самой земли.
Другія поля вокругъ ивы были засѣяны рожью, ячменемъ и овсомъ—чудеснымъ овсомъ, похожимъ, когда созрѣетъ, на вѣточки, усѣянныя маленькими, желтенькими канарейками. Хлѣба стояли прекрасные, и чѣмъ полнѣе были колосья, тѣмъ ниже склоняли они, въ благочестивомъ смиреніи, свои головы къ землѣ.
Тутъ же, возлѣ самой ивы, было поле съ гречихой; гречиха не склоняла головы, какъ другіе хлѣба, а держалась гордо и прямо.
— Я не бѣднѣе хлѣбныхъ колосьевъ!—говорила она.—Да къ тому же еще красивѣе. Мои цвѣты не уступятъ цвѣтамъ яблони. Любо-дорого посмотрѣть! Знаешь ты, старая ива, кого-нибудь красивѣе меня?
Но ива только качала головой, какъ бы желая сказать: „Конечно, знаю!“ А гречиха надменно говорила:
[195]
— Глупое дерево, у него отъ старости изъ желудка трава растетъ!
Вдругъ поднялась страшная непогода; всѣ полевые цвѣты свернули лепесточки и склонили головки долу; одна гречиха красовалась попрежнему.
— Склони голову!—сказали ей цвѣты.
— Незачѣмъ!—отвѣчала гречиха.
— Склони голову, какъ мы!—закричали ей колосья.—Сейчасъ промчится подъ облаками ангелъ бури! Крылья его доходятъ до самой земли! Онъ снесетъ тебѣ голову прежде, чѣмъ ты успѣешь взмолиться о пощадѣ!
— Ну, а я все-таки не склоню головы!—сказала гречиха.
— Сверни лепестки и склони голову!—сказала ей и старая ива.—Не гляди на молнію, когда она раздираетъ облака! Самъ человѣкъ не дерзаетъ этого: въ это время можно заглянуть въ самое небо Господне, но за такой грѣхъ Господь караетъ человѣка слѣпотой. Что же ожидаетъ тогда насъ? Мы, бѣдные полевые злаки, вѣдь, куда ниже, ничтожнѣе человѣка!
— Ниже?—сказала гречиха.—Такъ вотъ же я загляну въ небо Господне!
И она въ самомъ дѣлѣ рѣшилась на это въ своемъ горделивомъ упорствѣ.
Весь міръ словно загорѣлся отъ молній, когда же снова прояснилось, цвѣты и хлѣба, освѣженные и омытые дождемъ, радостно вдыхали въ себя мягкій, чистый воздухъ. А гречиха была вся опалена молніей и никуда больше не годилась.
Старая ива тихо шевелила вѣтвями по вѣтру; съ зеленыхъ листьевъ падали крупныя дождевыя капли; дерево будто плакало, и воробьи спросили его:
— О чемъ ты? Посмотри, какъ славно кругомъ, какъ свѣтитъ солнышко, какъ бѣгутъ облака! А что за ароматъ несется отъ цвѣтовъ и кустовъ! О чемъ же ты плачешь, старая ива?
Тогда ива разсказала имъ о высокомѣрной гордости и казни гречихи; гордость всегда, вѣдь, бываетъ наказана. Отъ воробьевъ же услышалъ эту исторію и я: они прощебетали мнѣ ее какъ-то разъ вечеромъ, когда я просилъ ихъ разсказать мнѣ сказку.
См. также одноимённые страницы.