Гнедичу, который советовал сочинителю писать сатиры (Боратынский)/первая редакция
| ← Стансы (В глуши лесов…) | Гнедичу от Баратынского | К—ву (Ответ) → |
| Опубл.: 1908[1]. Источник: Е. А. Баратынский. Стихотворения. Поэмы / Издание подготовил Л. Г. Фризман. — М.: Наука, 1982. — С. 396—400. • См. Сборник стихотворений 1827 г. Ранняя редакция, найденная В. Брюсовым, запись (судя по почерку, 20-х гг. XIX в.) в старинной тетради стихов. |
Души признательной всегдашний властелин,
Художник лучший наш и лучший гражданин,
Ты даже суетной забаве песнопенья
Общеполезного желаешь назначенья!
Не угодит тебе сладчайший из певцов
Развратной прелестью изнеженных стихов:
Любовь порочная рождает ли участье?
Бесславны в ней беды, ещё бесславней счастье!
Безумна сих певцов новейшая орда,
Свой стыд поющая без всякого стыда!
Возвышенную цель Поэт избрать обязан.
К блестящим шалостям, как прежде, не привязан,
Я правилам твоим последовать бы мог,
Но ты ли мне велишь, оставя мирный слог
И едкой желчию напитывая строки,
Сатирою восстать на глупость и пороки?
Не тою, верю я, в какой иной певец,
Француза Буало приняв за образец,
Поклонник набожный его бессмертной славы,
По-русски галльские осмеивает нравы.
Устава нового держась в стихах моих,
Пусть глупость русскую дразнить я буду в них;
Что будет пользы в том? А без особой цели
Согласья лёгкие затейливой свирели
В неугомонный лай неловко превратя,
Зачем я полк врагов создам себе шутя?
Страшуся наперёд я злобы их опасной.
Полезен обществу Сатирик беспристрастный!
Дыша любовию к согражданам своим,
На их дурачества он жалуется им;
Упрёков и улик язвительным орудьем —
Клеймит бездельников, забытых правосудьем,
Иль едкой силою забавного словца
Смиряет попыхи надутого глупца;
Личину чуждую срывая с человека,
Являя в наготе уродливости века,
Он исправляет их; и как умом ни быстр,
Едва ль полезней нам Юстиции Министр!
Всё так, но, к обществу усердьем пламенея,
Я смею ль указать на всякого злодея?
Гражданского глупца позволено ли мне
С негодным рифмачом цыганить наравне?
И справедливо ли, во смысле прямо здравом,
Кому-либо из нас владеть подобным правом?
Острот затейливых, насмешек едких дар,
Язвительных стихов какой-то злобный жар
И их старательно подобранные звуки —
За беспристрастие забавные поруки!
Но если полную свободу мне дадут,
Того ль я устрашу, кому не страшен кнут?
Кого и Божий гнев в заботу не приводит?
Наместник плох умом и явно сумасбродит[2] —
Положим, что в стихах скажу ему я так:
«Ты добрый человек, но слушай: ты дурак!
Однажды с разумом вступя в очную ставку,
Для общей выгоды нельзя ль подать в отставку?»
Уж он готовился обдумать мой совет;
Но оду чудаку поднёс другой поэт,
Где в двадцати строфах взывается бесстыдно,
Сколь зорок ум его, сколь око дальновидно!
Друзья и недруги, я спрашиваю вас:
Кому охотнее поверит он из нас?
Но слушай; человек всегда корысти жадный
Берётся ли за труд наверно безнаградный?
Купец расчётливый из добрых барышей
Вверяет свой корабль неверностям морей;
Из платы, сладкую отвергнувши дремоту,
Подёнщик до зари выходит на работу;
На славу громкую надеждою согрет
В трудах возвышенных возвышенный поэт,
Но за бесстрашное пороков обличенье
Какое, мыслишь ты, мне будет награжденье?
Не слава-ль громкая? — талантом я убог!
Признательность людей? — людей узнать я мог!
Не обольстит меня газет высокопарность!
Где встречу я порой сограждан благодарность,
Когда сей редкий муж, вельможа-гражданин,[3]
От века славного оставшийся один,
Но смело дух его хранивший в веке новом,
Обширный разумом и сильный, громкий словом,
Любовью к истине и к родине горя,
В советах не робел оспоривать царя,
Когда прекрасному влечению послушный,
Умел ему внимать монарх великодушный,
Что мыслили о нём сограждане тогда:
«Уж он витийствовать радёхонек всегда!
Но столь торжественно не попусту хлопочет,
Свой дар ораторский нам выказать он хочет;
Катоном смотрит он, но тонкого льстеца
От нас не утаит под строгостью лица».
Так лучшим подвигам людское развращенье
Придумать низкое умеет побужденье;
Так исключительно посредственность любя,
Спешит высокое унизить до себя;
Так самых доблестей завистливо трепещет,
И, чтоб не верить им, на оные клевещет.
Признаться, в день сто раз бываю я готов
Немного постращать Парнасских чудаков,
Сказать, хоть на ухо, фанатикам журнальным:
Срамите вы себя ругательством нахальным,
Не стыдно ль ум и вкус коверкать на подряд
И травлей авторской смешить гостинный ряд!
Россия в тишине, а с шумом непристойным
Воюет Инвалид с Архивом беспокойным;[4]
Сказать Панаеву[5]: не Музами тебе
Позволено свирель напачкать на гербе;[6]
Сказать Измайлову[7]: болтун еженедельный,
Ты сделал свой журнал Парнасской богадельной,
И в нём ты каждого убогого умом
С любовью жалуешь услужливым листком.
И Цертелев блажной, и Яковлев трахтирный,[8]
И пошлый Фёдоров, и Сомов безмундирный,[9]
С тобою заключив торжественный союз,
Несут тебе плоды своих лакейских муз;
Тобой предупреждён листов твоих читатель,
Что любит подгулять почтенный их издатель,
А я тебе скажу: по мне, пожалуй, пей,
Но ум не пропивай и дело разумей.
Меж тем иной из них, хотя прозаик вялый,
Хоть плоский рифмоплёт — душой предобрый малый!
Измайлов, например, знакомец давний мой,
В Журнале плоский враль, ругатель площадной,
Совсем печатному домашний не подобен,
Он милый хлебосол, он к дружеству способен:
В день Пасхи, Рождества, вином разгорячён,
Целует с нежностью глупца другого он;
Панаев — в обществе любезен без усилий
И верно во сто раз милей своих Идиллий
Их много таковых — за что же голос мой
Нарушит их сердец веселье и покой?
Зачем я сделаю нескромными стихами
Их из простых глупцов сердитыми глупцами?
Нет, нет! мудрец прямой идёт путём иным,
И сострадательный ко слабостям людским,
На них указывать не станет он лукаво!
О человечестве судить желая здраво,
Он страсти подавил, лишающие нас
Столь нужной верности и разума и глаз;
В сообщество людей вступивший безусловно,
На их дурачества он смотрит хладнокровно,
Не мысля, чтоб могли кудрявые слова
В них свойство изменить и силу естества.
Из нас, я думаю, не скажет ни единый —
Осине: дубом будь, иль дубу — будь осиной,
Зачем-же: будь умён — он вымолвит глупцу?
Покой, один покой любезен мудрецу.
Не споря без толку с чужим нелепым толком,
Один по-своему он мыслит тихомолком;
Вдали от авторов, злодеев и глупцов,
Мудрец в своём углу не пишет и стихов.
1823
Примечания
правитьВ Пушк. Доме Акад. Наук имеется тождественная копия этого послания, не полная (листы не все, а сохранившиеся — имеют обгорелые края). Дата этой редакции послания устанавливается письмом Пушкина к Дельвигу от 16 ноября 1823 г. Пушкин пишет: «Сатира к Гнедичу мне не нравится, даром, что стихи прекрасные; в них мало перца, Сомов безмундирный — непростительно. Просвещённому ли человеку, русскому ли сатирику пристало смеяться над независимостью писателя? Это шутка, достойная коллежского советника Измайлова». Здесь имеется в виду несомненно данная редакция этого послания — насквозь злободневная и открывающая политические и литературные взгляды и симпатии автора. Характерно, что Пушкин прямо называет послание — сатирой.
Первым опытом переработки послания является, по-видимому, копия, хранящаяся в Ленингр. Публ. Библиотеке. В этой копии все собственные имена заменены прозвищами и сделана кой-где стилистическая правка.
Аркадин и Арфин — прозвища — псевдонимы Панаева и Сомова в шуточном литературном обществе С. Д. Пономаревой «Союз друзей просвещения». Сапайлов — Измайлов, Фортелев — Церетелев, Фофанов — Яковлев, Пасквинель — Фёдоров.
В изд. 1827 г. напечатана значительно переработанная редакция. В этом тексте ещё большее сокрытие литературных имён, чем в промежуточной редакции копии Ленингр. Публ. Библиотеки. Измайлов — прозрачно названный Сапайловым — теперь Шутилов и Паясин. Вовсе отброшены стихи с Цертелевым, Сомовым, Фёдоровым и Яковлевым. «Наместник» заменён более отвлечённым «архонтом». Однако и эта редакция не удовлетворяет поэта. С обычной системой безжалостного отбрасывания личного и злободневного Баратынский в редакции 1835 г. вычёркивает 40 стихов, содержащих конкретные намеки. Текст изд. 1835 г. отличается от принятого нами всего лишь двумя стихами (14 и 51).
В результате постепенной переработки стихотворение из сатиры превратилось в дидактическое послание.
Переработка для изд. 1835 г. диктовалась и устарелостью сатиры: «Благонамеренного» не существовало, умерли Измайлов, Сомов, Аракчеев, давно устранённый от государственных дел.
Гнедич, которому адресовано послание, высоко ставил общественную роль поэтов, не раз подчёркивал значение обличительной поэзии (на эту тему в 1821 г. он произнёс речь в «Вольном Обществе Любителей Российкой Словесности») (подробнее о нем см. примечание к посланию ему же: «Так! для отрадных чувств»).
- ↑ Впервые — в журнале «Весы», 1908, № 5, с. 55—58 под заглавием «Гнедичу от Баратынского».
- ↑ Речь идет очевидно о «наместнике» Александра I — Аракчееве. Об отношении Баратынского к его «сумасбродствам» свидетельствует эпиграмма «Отчизны враг, слуга царя».
- ↑ Вельможа-гражданин — Мордвинов, Николай Семёнович (1754—1845), в 1823 г. — председатель гражданских и духовных дел Государственного совета и член финансового комитета и Комитета министров. Мордвинов воспет Пушкиным в его послании «Под хладом старости» и Рылеевым в стихотв. «Гражданское мужество». Екатерининский вельможа, воспитанный в Англии и стремившийся соединить для России либерализм английских законов с крепостничеством, Мордвинов пользовался большим влиянием на Александра I в первые годы его царствования. Позднее не скрывал своей оппозиции реакционной политике Александра. Декабристы выдвигали кандидатуру Мордвинова в члены предполагаемого временного правительства.
- ↑ «Инвалид» — «Русский Инвалид», с 1822 г. издававшийся А. Ф. Воейковым, вёл непрерывную войну с «Северным Архивом» Булгарина (издавался в 1822 г.). Война эта, названная Гречем «перепалкой, по большей частью холостыми зарядами», продолжалась несколько лет и была построена главным образом на сплетнях и доносах друг на друга этих двух издателей.
- ↑ О Панаеве см. примечание к эпиграмме «Идиллик новый на искус».
- ↑ В гербе Панаева, данном ещё предкам его, находится свирель.
- ↑
См. об Измайлове примечания к эпиграмме «Везде бранит поэт Клеон». Журнал Измайлова «Благонамеренный» издавался с 1822 по 1825 г. еженедельно, но часто с большими опозданиями, причем издатель по-домашнему винился перед читателем, что он:
Как русский человек, на праздниках гулял:
Забыл жену, детей — не только что журнал.Журнал отличался полной беспринципностью, «провинциальностью» и жалкими дарованиями большинства своих сотрудников.
- ↑ Кн. Цертелев, Николай Андреевич (1790—1869), поэт и собиратель народной поэзии. Принадлежа по своему направлению к «противоарзамасской» антиромантической группе литераторов, он сотрудничал главным образом в «Вестнике Европы» Каченовского и «Благонамеренном», где выступил под псевдонимом «Жителя Васильевского острова». В «Благонамеренном», 1823 (ч. XXI, № 6, стр. 430—442) была напечатана его статья «Новая школа словесности», резко нападавшая на романтиков. Обвиняя новых поэтов в «противоестественности изображений», Цертелев приводит 8 стихов «Бдения» Баратынского с пресловутым: «В окно, не зря, глядел». — Яковлев, Павел Лукьянович (1798—1835), брат лицейского товарища Пушкина, племянник Измайлова, фельетонист и очеркист «в стиле Жуи». Одно время довольно близкий Баратынскому (см. примечание к стихотворению «Случай»), с конца 1821 г., в качестве ближайшего сотрудника «Благонамеренного», он принимает участие в травле «баловней поэтов», т. е. Баратынского и Дельвига (см. примечания к эпиграмме «Везде бранит поэт Клеон»). «Трактирным» Яковлев назван очевидно за «низкий» стиль его фельетонов, с намёком на его очерк «В трактире Лондон», вошедший потом в «Путешествие по Невскому проспекту».
- ↑
Фёдоров, Борис Михайлович (1794—1875) (см. примечания к эпиграмме Баратынского «Везде бранит поэт Клеон»). Сомов, Орест Михайлович (1793—1833), постоянный сотрудник «Благонамеренного». Негодование Пушкина по поводу «Сомова безмундирного» окажется не совсем справедливым, если предположить, что Баратынский знал о двух эпиграммах, принадлежащих Сомову.
Завещание Баратынского
Стихотворенья — доброй Лете.
Мундир мой унтерский царю,
Заимодавцам я дарю
Долги на память о поэте.
Надпись к портрету Баратынского
Он щедро награждён судьбой!
Рифмач безграмотный, но Дельвигом прославлен!
Он унтер-офицер, но от побой
Дворянской грамотой избавлен.(См. примечание к стихотв. «Певцы 15 класса».)