Генрих Гейне (Михайлов)
| Генрих Гейне |
| Из сборника «Песни Гейне в переводе М. Л. Михайлова». Опубл.: 1858[1]. Источник: Песни Гейне в переводе М. Л. Михайлова. — СПб.: Типография Якова Трея, 1858. — С. III—XVIII.. • Вступительная статья к книге Песни Гейне в переводе М. Л. Михайлова 1858 года. |
Генрих Гейне
правитьПоследние годы Гейне, одного из величайших поэтов нашего времени, были длинным рядом тяжких и невыносимых физических страданий; но несмотря на неизлечимую болезнь, приковывавшую поэта к постели, голос его с прежнею энергией раздавался в литературе и окончательно смолк только 17 февраля 1856 года. Гейне умер в Париже, добровольным изгнанником из родины, которую любил с неостывающим жаром.
Горькая и мрачная история последних страдальческих лет поэта осталась нам во многих предсмертных произведениях его. Некоторые из них кажутся каким-то страшным криком боли, и их нельзя читать без содрогания.
В одном стихотворении он сравнивает болезнь cвою с Чёрною Женщиной, которая взяла его себе в любовники… «Крепко прижимала мою голову к сердцу своему Чёрная Женщина, и седели мои волосы под её слезами. Заболел я и охромел от её поцелуев; до слепоты целовала она мне очи; с дикою жадностью пили уста её мозг моего спинного хребта.»
В другой пьесе поэт рассказывает о трёх парках, сидящих на перекрёстке. Одна тянет нитку, другая кружит веретено, третья держит ножницы и поёт Miserere. «Поторопись!» просит её поэт: «разрежь роковую нитку и исцели меня от этой страшной муки жизни!»
Везде страданье, везде тоска по смерти, и в то же время скорбь разлуки с жизнью.
У постели больного, по длинным и бессонным зимним ночам, сидит старуха-Забота, в белой кофте, в чёрной шапочке, и нюхает табак… «Отвратительно скрипит табакерка; страшно кивает головой старуха».
Больной слышит уже топот коня, на котором едет за ним Смерть. Сердце его сжимается от горя, что настает минута разлуки с любимой женой. «Увезет меня мрачный всадник… Он увлекает меня; я должен покинуть Матильду. О! этой мысли не может вместить в себе моё сердце!.. Она была мне жена и дитя, и когда уйду в царство теней, вдовой она будет и сиротой. Одну покину я на этом свете жену мою, дитя моё, доверчиво, беззаботно и дружно покоившееся у моего сердца. Вы, ангелы высей небесных! внемлите воплю моему и мольбе моей! Когда буду в глухой могиле, охраните женщину, которую я любил; будьте щитом и предстательством сестре вашей! Охраните, защитите бедное дитя мое, Матильду! Заклинаю вас всеми слезами, которые когда-либо проливали вы над нашим горем человеческим; вашею собственною красотой, близостью и кротостью заклинаю вас, ангелы! охраните Матильду!»
И больного начинает тревожить мысль о будущем дорогого ему существа. «Смерть кличет меня. Я желал бы, моя бесценная, покинуть тебя в лесу, в сосновом тёмном лесу, где волки воют, гнездятся коршуны, и страшно хрюкает веприца, жена бурого вепря. Смерть кличет меня. Лучше бы мне покинуть тебя на воздымаюшихся водах моря, жена моя, дитя моё, хотя бешеный северный ветер хлещет там волны, и из бездн, где спали, выплывают на поверхность чудовища, акулы и крокодилы с разинутою пастью. Верь мне, дитя моё, жена моя, Матильда, не так опасно дикое, озлобленное море, не так опасен дремучий лес, как наше нынешнее местоприбывание! Как ни страшны волки и коршуны, акулы и другие чудовища морские, всё же страшнее, опаснее звери, что живут в Париже, блестящей столице мира, в этом поющем, прыгающем, прекрасном Париже, аду ангелов, раю демонов. А мне приходится оставить тебя здесь… вот от чего кружится и мутится моя голова».
Перед страдальцем возникает образ его родины, куда уже не вернуться ему. Видятся ему такие же, как он, странники, помчавшиеся из родной земли на поиск солнца и счастья. Наги и плохи возвращаются они. Немецкая верность, немецкие рубашка износились на чужбине. Смертная бледность на их лицах; но утешно им умирать дома. «Тепло, как у яркого очага, лежать в немецкой земле. А иной захромал на дороге, и не дотащиться ему домой. Скорбя, протягивает он руки… смилуйся над ним, Господи!»
Грустно поднимает он глаза к небу, где мерцают многие тысячи звёзд; но нигде не разглядеть ему там своей собственной звезды. Или затерялась она в золотом лабиринте небесном, как сам он заблудился в земной юдоли?
Больному воображается иногда, что он уже умер, и схоронили его без надгробных речей и похоронного пения. Но погода хороша, воздух тепел, и Матильда идёт с Полиной гулять на Монмартр. Она приходит к могиле мужа, украшает ее венком из иммортелей, со вздохом говорит: «Pauvre homme!» и глаза её увлажняются печалью.
Прожита жизнь. А как прожита? Грустно отвечает на этот вопрос стихотворение: «Оглядка на Прошлое». Поэт устал жить, он хочет умереть.
Но тотчас же после этого желания смерти душа содрогается от разлуки с жизнью.
Некогда, в лучшие свои годы, поэт называл жизнь — знойным днём, а смерть — тихою ночью, над могилой чудились ему соловьиные песни.
Тогда было лето; от зноя жизни искал он в могиле прохлады. Не наступал ещё знобящий до костей холод зимы. Теперь поэту хотелось бы погреться в могиле…
Но полно хотелось ли 6ы? Как ни тяжко горе жизни, смерть никогда не бывает желанной.
«Слава согревает нашу могилу!» говорит Гейне в эпилоге к своим последним песням. «Слова глупцов! безумие! Гораздо лучше согреет коровница, если, влюбившись, станет целовать нас толстыми губами, хоть от неё порядком-таки попахивает хлевом. Гораздо лучше согреет человека глинтвейн, пунш, или грог, смотря по вкусу, где бы ты ни пил его, хоть в самой грязной харчевне, посреди воров и мошенников, которые, правда, сорвались с виселицы, но всё-таки живут, дышат, сопят, и более достойны зависти, чем великий сын Фетиды. Правду говорил Пелид, что жить под солнцем, в качестве жалчайшего раба, лучше, нежели быть у вод Стикса предводителем теней, героем, воспетым самим Гомером».
И вот наконец угасла эта сначала мощная, бурная и кипучая, а потом больная и изнеможенная жизнь.
Гейне родился вместе с веком, как говорит он где-то сам, и все волнения и тревоги времени отразились в его произведениях.
Жизнь его не богата внешними фактами, и для биографии его доныне ничего не сделано. Мы перечислим в нескольких словах всё, что знаем.
Гейне был происхождения еврейского. Первое образование получил он в Дюссельдорфе, месте своего рождения. Будущего поэта готовили к купеческому званию, и, окончив курс в дюссельдорфской гимназии, он отправился в Гамбург, где жил его дядя, известный банкир Саломон Гейне; но сердце молодого человека не лежало к торговле, и он убедил свою родню — отпустить его в университет для изучения права.
Университет выбран был боннский, где тогда читал лекции Август Вильгельм Шлегель. Из Бонна отправился Гейне в Берлин. Здесь он вступил в круг литераторов, группировашихся около Фарнгагена-фон-Энзе и знаменитой в истории немецкого литературного и общественного развития жены его Рахели. В то время Гегель собирал на чтения свои многочисленных слушателей; Гейне был между ими. Независимо от этих чтений, гегелевская философия изучалась молодым поэтом в кругу Фарнгагена и его знакомых, где она находила ясных и умных истолкователей.
Университетское образование Гейне кончил в Гётингене, где получил в 1825 году диплом доктора прав. В том же году перешел он к христианству, и отправился путешествовать. Объехав Англию и Италию, Гейне жил попеременно то в Берлине, то в Мюнхене, то в Гамбурге.
Ещё во время студенчества своего выступил он на литературное поприще: в 1822 году издал он книжку лирических стихотворений, а в следующем году две трагедии: «Раталиф» и «Альмансор», с лирическою интермедией, посвященной Рахели. В интермедии множество прелестных стихотворений, которые всегда будут украшением немецкой поэзии; но книжка, при появлении, не имела особенного успеха, и только с изданием «Путевых Картин» имя Гейне прогремело по Германии, а вскоре потом и по всей Европе.
Неприятности, которые на каждом шагу встречал Гейне на родине вследствие политических убеждений своих, заставили его удалиться в 1831 году во Францию. Из Парижа, где он поселился, каждым новым произведением своим Гейне производил огромное влияние на публику и литературу Германии.
По праву ставят его во главе литературной школы, которую именуют обыкновенно «юною Германией». Школа эта, возникшая в исходе двадцатых годов, была как бы повторением в нашем столетии того периода немецкой литературы прошлого века, которому усвоено название «периода бурных стремлений» (Sturm- und Drangperiode). Чем были для тогдашнего времени идеи Руссо и первые признаки готовившегося во Франции политического переворота, тем явились для «юной Германии» гегелевская философия в своём дальнейшем развитии и июльская революция.
Проводниками новых идей, выразителями новых стремлений явились Генрих Гейне и Лудвиг Бёрне, сначала приятели, потом ожесточенные враги. Служа одному делу и под одним знаменем, они вовсе не походили друг на друга характером: Бёрне, натура политическая, шёл решительно, неуклонно и последовательно своим путём; Гейне, прихотливый и ветреный поэт, кидался из крайности в крайность, не останавливаясь ни на одной.
Влияние этих талантов, вместе с современным настроением умов, вызвало много молодых деятелей, которые встали вокруг Бёрне и Гейне, усваивая не только направление их, но и самую манеру выражения того или другого. Из числа этих литераторов стоит назвать Карла Гуцкова, Генриха Лаубе, Лудольфа Винбарга и Теодора Мундта.
Гейне был барабанщиком этого воинственного легиона. Страх пасть перед силою господствующих предубеждений не смущал поэта.
Но посмотрим на Гейне не как на человека известной партии, а как на лирического поэта, певца любви и природы. Едва ли не это титло дает ему главное право на долгую жизнь в потомстве. Произведения его, посвященные современным вопросам и интересам, особенно сильны тем поэтическим элементом, который повсюду чуется в них. Влияние его на литературу, как публициста, было далеко не так обширно, как влияние его поэзии. Отголоски песен Гейне слышатся везде в современной лирике — и у английских, и у американских, и у французских, и у русских поэтов. Что касается поэтов Германии, едва ли можно назвать хоть одного, который волей-неволей не носил бы на себе его влияния.
Первое издание «Книги Песен» Гейне вышло в 1827 году. Появление её было встречено всеобщим одобрением. Самые ожесточённые критики тогдашней поры не могли не признать великих надежд, которые возлагались всеми на молодого поэта. Слава была завоёвана сразу.
Германская поэзия терялась тогда в туманах романтики. Как бы для того, чтобы тверже держаться на земле и совсем не умчаться за облака, поэты исчерпывали все тонкости формы для выражения своего мистицизма. Лудвиг Тик был самым характерным явлением в этом роде. Только в Уланде заметно было стремление к некоторой безыскуственности.
Песня Гейне зазвучала свежестью и простотой народной песни.
При этой внешней простоте, уменье схватывать самые неуловимые движения сердца, подмечать самые тонкие черты и отношения в природе, составляет обаятельную силу поэзии Гейне.
Вся окружающая природа живёт какою-то особенною, сочувственною человеку жизнью в его песнях. В них слышны щебетание птиц и гармония леса; от них веет ароматом весны и её цветов. И может ли быть иначе? Из слёз поэта родятся душистые розы; вздохи его превращаются в хор соловьев. Он погружает душу свою в чашу лилии, и лилия звучит, благоухая, песней о его милой. Цветы перешептываются между собой и сострадательно смотрят на него, когда, грустен и бледен, бродит он по саду. Они говорят ему: «не сердись на нашу сестрицу!» Идёт ли он в полночь, тоскуя, бродить по лесу, деревьям жаль его, бедного, и они покачивают головами. Видя печаль поэта, серый дрозд спрашивает его о горе, и поэт отсылает его к ласточкам: «Ласточки, сёстры твои, всё тебе расскажут. Они живут в умных гнёздах над окошками моей милой». Много тайн знает он… Знает, что бабочка влюблена в розу, и потому-то порхает вокруг неё, что солнечный луч влюблён в бабочку, и потому-то тянется к ней. «А в кого же роза влюблена? Очень бы хотелось это проведать. В певучего ли соловья? в молчаливую ли звезду вечернюю? Не знаю, в кого влюблена роза; но я всех вас люблю: и розу, и бабочку, и солнечный луч, и вечернюю звезду, и соловья». И без этого признанья была нам известна любовь поэта; но как не выслушать этого признанья, благовонного, как роза, легкого, как бабочка, светлого, как солнечный луч, кроткого, как вечерняя звезда, и звучного, как соловьиная песня?
Но вот и осень… Небо, словно старческое лицо, смотрит на землю одиноким красным глазом; серые облака, как седые волосы, развеваются на нём. Смотрит оно на землю, и на земле вянут трава и цветы, и вянут любовь и песни в душе человека. Но душа нашего поэта слишком богата любовью и песнями. Вид дрожащих от осеннего ветра деревьев и опадающих жёлтых листьев леса, над которым скользит, как прощальный поцелуй, свет уходящего лета, напоминает ему разлуку с любимой женщиной, и грустная песня вырывается из его сердца — грустная, как эта осень, но, как весна, богатая любовью. «Пришлось нам расставаться, и знал я, что ты скоро умрёшь… Я был прощающееся лето, ты была умирающий лес».
Весна не оставляет души поэта и в холодную зиму. Долог зимний вечер, и он переносится мечтою в маленькую, уютную комнату девушки с алыми губками, с ясными глазками. «Посидел бы с ней, поболтал бы, прижал бы к устам её маленькую, белую ручку, оросил бы её слезами — эту маленькую, белую ручку!» Но он один; снежная буря шумит за окном… А пусть её шумит! Сердце его не боится её…
«В нём живут и расцветают
Образ милой и весна.»
Из тёмного царства сказок, из мира снов белая ручка манит поэта, и он следует этому зову — и несётся душой к таинственной области. Там, в золотом свете вечера, млеют большие цветы, глядя друг на друга девственными лицами; там говорят и поют, словно хор, деревья; гремят, как плясовая музыка, звонкие водомёты.
Вот слышится дивная песня, полная силы и обаяния. Это поёт рейнская нимфа Лорелея. Блестит её золотой убор; золотым гребнем чешет она свои золотые косы. Загляделся на неё пловец, заслушался её песни — не сдобровать ему около подводных камней.
Гости из этого сказочного мира навещают поэта и наяву. Сидит он у моря, и из волн выходит к нему подводная фея. Она крепко жмётся к нему белою грудью, стараясь согреться от холодного ветра, и дико, тревожно бьется её сердце. «Оттого», говорит она: «дико и тревожно бьётся мое сердце, оттого бьётся оно тревожно и дико, что я люблю тебя несказанно!»
И не даром любит она поэта. Сколько очаровательных песен посвятил он морю! как любил его! «Братья!» говорил он: «когда умру, схороните меня в море! Всегда было оно мне любо; часто своею нежной волной освежало моё сердце; дружны мы были». Про сердце это поэт был вправе сказать:
«Это сердце — то же море:
Так же часты бури в нём,
Так же, бурное, богато
Многоценным жемчугом».
Оно угомонилось; но памятью волнений его остались нам песни поэта — вечные жемчужины поэзии.
Примечания
править- ↑ Впервые — в книге Песни Гейне в переводе М. Л. Михайлова. — СПб.: Типография Якова Трея, 1858. — С. III—XVIII..