— Какъ добрый христіанинъ, — сказалъ Евдемонъ, — я дивлюсь тому, какъ этотъ монахъ прилично себя держитъ. Да и всѣхъ насъ онъ поражаетъ. И почему же въ такомъ случаѣ монаховъ изгоняютъ изъ честной компаніи, считая ихъ помѣхой, подобно тому, какъ пчелы прогоняютъ трутней отъ ульевъ? Ignavum fucos pecos, сказалъ Маро, а praesepibus arcent[1].
На это Гаргантюа отвѣчалъ:
— Совершенно вѣрно, что ряса и клобукъ навлекаютъ на себя брань,
_p._84.png)
ругательства и проклятія всего міра, подобно тому какъ вѣтеръ, по словамъ Цеція, привлекаетъ облака. Главная причина этому та, что они питаются грязью міра, то-есть его грѣхами, а потому ихъ и загоняютъ въ ихъ убѣжища, то-есть, монастыри и аббатства, которые отводятся въ сторону отъ людскихъ глазъ. Но если вы понимаете, почему надъ обезьяной въ домѣ всегда смѣются и дразнятъ ее, то поймете, почему отъ монаховъ всѣ бѣгаютъ, какъ молодые, такъ и старые. Обезьяна не стережетъ дома, какъ собака; она не ходитъ въ ярмѣ, какъ волъ; не даетъ ни молока, ни шерсти, какъ овца, и не возитъ тяжестей, какъ лошадь. Она только гадитъ и портитъ все, и за это надъ нею смѣются и бьютъ ее. Точно такъ и монахъ (я говорю про тунеядцевъ-монаховъ) не пашетъ, какъ крестьянинъ, не охраняетъ край, какъ военный человѣкъ, не лѣчитъ больныхъ, какъ врачъ, не проповѣдуетъ міру и не учитъ его, какъ добрый христіанскій пастырь и педагогъ; не доставляетъ странѣ нужныхъ и полезныхъ товаровъ, какъ купецъ. Вотъ причина, почему всѣ ихъ поднимаютъ на смѣхъ и ненавидятъ.
— Такъ; но вѣдь за то они молятъ Бога за насъ, — замѣтилъ Грангузье.
— Ничуть, — отвѣчалъ Гаргантюа, — вѣрно то, что они надоѣдаютъ всѣмъ сосѣдямъ своимъ колокольнымъ звономъ.
— А какъ же, — сказалъ монахъ, — обѣдня, заутреня и вечерня наполовину отслужены, когда оттрезвонятъ.
— Они бормочутъ себѣ подъ носъ легенды и псалмы, въ которыхъ ровно ничего не понимаютъ. Читаютъ безъ конца Pater noster вперемежку съ Ave Maria, тоже безъ толку и понятія. И это я называю не молиться Богу, а глумиться надъ Богомъ. И помогай имъ Боже, если они молятся за насъ, а не изъ боязни лишиться сладкой и жирной ѣды. Всѣ истинные христіане, всѣхъ состояній, во всѣхъ мѣстахъ и во всѣ времена молятся Богу, и Духъ Святой молится и предстательствуетъ за нихъ, и Богъ осѣняетъ ихъ своей благодатью. Вотъ таковъ и нашъ добрый братъ Жанъ. И потому каждый радъ его обществу. Онъ не ханжа, онъ не оборвышъ, онъ вѣжливъ, веселъ, рѣшителенъ, добрый товарищъ. Онъ работаетъ, трудится, защищаетъ угнетенныхъ, утѣшаетъ скорбящихъ, помогаетъ нуждающимся и охраняетъ виноградникъ своего аббатства.
— Я и кромѣ этого тружусь, — сказалъ монахъ, — прислуживая на клиросѣ за заутреней и панихидой; я изготовляю тетивы для лука, чищу лукъ и вяжу сѣти для поимки кроликовъ Я никогда не бываю празднымъ. Подавайте-ка мнѣ пить, пить! Принесите плодовъ. Ахъ, вотъ каштаны изъ Эстонскаго лѣса! Вмѣстѣ съ молодымъ виномъ они производятъ вѣтры. А вы еще не развеселились, друзья. Ей-богу, я пью изъ всякаго броду, точно лошадь фискала.
Гимнастъ сказалъ ему:
— Братъ Жанъ, оботрите каплю, которая виситъ у васъ на носу.
— Ага! — отвѣчалъ монахъ, — ужли же мнѣ грозитъ опасность утонуть, такъ какъ я по самый носъ нахожусь въ водѣ? Нѣтъ, нѣтъ! Quare? Quia:
Elle en sort bien, mais point n’y entre,
Car il est bien antidote de pampre[2],
О, другъ мой, если бы у кого-нибудь были сапоги изъ такой кожи, онъ смѣло могъ бы ловить устрицъ, потому что они никогда бы не промокли.
— Почему, — сказалъ Гаргантюа, — у брата Жана такой прекрасный носъ?
— Потому, — отвѣчалъ Грангузье, — что такъ угодно Богу, который создаетъ насъ по такой формѣ и для такой цѣли, согласно своему божескому произволу, какъ горшечникъ свою посуду.
— Потому, — сказалъ Понократъ, — что онъ изъ первыхъ попалъ на ярмарку носовъ. Онъ и выбралъ изъ самыхъ красивыхъ и большихъ.
— Не то, — отвѣчалъ монахъ, — а по нашей истинной монашеской философіи, это потому, что у моей кормилицы была мягкая грудь, и когда я ее сосалъ, носъ мой уходилъ въ нее какъ въ масло и — росъ и раздавался, какъ тѣсто въ квашнѣ. Когда же у кормилицы твердая грудь, то дѣти выходятъ курносыми. Но живѣе, живѣе, ad formant nasi coguoscitur ad te levavi[3]. Я никогда не ѣмъ варенья. Пажъ, подай вина. Item жаркого!