Так шли они, грабя и бесчинствуя, пока не дошли до Селье и там обобрали всех встречных мужчин и женщин и захватили всё, что могли. Ничто не казалось им ни слишком тяжелым, ни слишком громоздким. И хотя чума свирепствовала в большинстве домов, они всюду входили, грабили всё, что там было, но никто не заразился болезнью, что было довольно удивительно, так как священники, викарии, проповедники, врачи, хирурги и аптекаря, которые посещали, перевязывали, лечили, утешали и приобщали больных, все умерли от заразы, а эти чёртовы грабители и убийцы нисколько не заразились. Как это случилось, господа, подумайте-ка, прошу вас об этом?
Разграбив город, направились в аббатство с страшным гвалтом, но нашли его запертым и под охраной, а потому главная армия пошла к броду Вед[1], за исключением семи отрядов пехотинцев и двухсот копьеносцев, которые остались при аббатстве и проломили стены плодового сада, чтобы опустошить виноградник. Бедняги-монахи не знали, какому святому молиться, и на всякий случай принялись звонить ad capitulum capitulantes[2]. И при этом решено было устроить торжественную процессию, с подкреплением красноречивых проповедников и молебствий contra hostium insidias[3] и возгласов pro pace.
_p._63.png)
В то время в аббатстве проживал монах, которого звали братом Жаном Сокрушителем, молодой, бодрый, веселый, сильный, ловкий, смелый, решительный, развязный, высокий, худой, горластый, носастый, лихо отбарабанивавший заутреню, на почтовых служивший обедню и на курьерских — всенощную; короче сказать, настоящий монах, какой когда-либо был с тех пор, как монашествующий мир монахами обмонашился. При этом и требник он знал вдоль и поперек. Этот монах, услышав шум, какой производил неприятель в монастырском винограднике, вышел на двор, чтобы поглядеть, в чём дело. И увидя, что неприятель опустошает виноградник, виноград которого должен был доставить монастырю запас вина на целый год, вернулся на хоры церкви, где находились все остальные монахи, с виду такие же оглушенные, как колокольные литейщики и вопившие: «im, im, pe, e, e, e, e, e, tum, um, in, i, ni, і, mi, co, o, o, o, o, o, rum, um».
— Ну вас к Богу, с вашим пением! Почему вы лучше не споете: «Adieu, paniers, vendanges sont faites»[4]? Чёрт меня побери, если неприятель не забрался в наш виноградник, где опустошает наш виноград и лозы, так что нам останутся одни оборвыши, Богом клянусь. Животом Св. Иакова клянусь! Что мы, бедняги, будем пить?! Господи Боже мой, da mihi potum[5]!
Тут настоятель проговорил:
— Что делает тут этот пьяница? Отведите-ка его в тюрьму за то, что он нарушил богослужение!
— А как быть, — отвечал монах, — с винослужением?! Постараемся, чтобы и оно не было нарушено; ведь сами же вы, господин настоятель, любите пить хорошее вино, как всякий хороший человек. Никакой благородный человек не презирает доброго вина, — это монастырская поговорка. Но, Богом клянусь, молитвы, которые вы теперь здесь поете, в настоящую минуту неуместны. Почему наша заутреня коротка во время жатвы и сбора винограда и длинна постом и всю зиму? Блаженной памяти брат Масе Пелос, истинный ревнитель нашей веры, — чёрт меня побери, если я вру! — говорил мне, помнится, что причина этому та, что в то время мы собираем виноград и приготовляем вино, а зимою мы его пьем. Послушайте-ка, господа добрые люди: кто любит вино, тот пусть, как Бог свят, следует за мною; клянусь Св. Антонием, тот больше не отведает вина, кто мне не поможет отстоять виноградник. Клянусь животом Бога! Ведь это церковное имущество! Так-то! Нет, нет. Чёрт побери, Св. Фома Английский[6] не преминул умереть за церковное имущество, и если я умру за него, то неужели же не буду тоже признан святым? Но я умру не даром: и других научу, как надо умирать.
Говоря это, он снял с себя рясу и схватил палку с крестом из твердого ясеневого дерева, длинную, как копье, толстую, как кулак, и там и сям покрытую цветами лилий, полуистертыми. Он вышел в коротком подряснике и подвязанной рясе, а палкой с крестом принялся изо всех сил дубасить по неприятелю, который без всякого порядка, без знамен и барабанного боя, без трубного звука опустошал виноградник. Знаменщики приставили знамена и значки к стенам, барабанщики пробили барабаны, чтобы набить их виноградом, в трубы напихали гроздьев; — все спешили поживиться. Итак, он с невероятной силой принялся тузить их и, не говоря худого слова, валил, как боровов, расправляясь с ними по-старинному. Одним прошибал башку, другим ломал руки и ноги, кому угодит в затылок, кому в поясницу, разбивал носы, подбивал глаза, сворачивал скулы, выбивал зубы, расшибал лопатки, ломал ребра, перебивал руки и ноги. Если кто-нибудь думал спрятаться в более густых лозах, того он тузил по спине, как собаку. Если кто спасался бегством, тому он разбивал череп. Если кто карабкался на дерево, думая там схорониться, в того он всаживал палку снизу, как кол. Если кто из старых знакомых кричал ему:
— Ага, брат Жан, друг мой, брат Жан, я сдаюсь.
— Твоя воля, — отвечал он. Но вместе с тем ты отдашь душу дьяволу.
И с этими словами бил его палкой. А если кто был так дерзок, что оказывал еыу сопротивление, на том он испытывал силу своих мускулов. Он пробивал им грудь и сердце, а других бил по ребрам, повреждал им желудок, и они скоропостижно умирали; третьих так сильно колотил по пупку, что из них выпадали кишки; наконец, четвертых так сильно бил по ягодицам, что пробивал задний проход.
Поверьте, что то было самое ужасное зрелище, какое когда-либо было видано.
Одни кричали: «Св. Варвара!»; другие: «Св. Георгий!»; третьи: «Святая Не тронь меня!»; четвертые: «Божия Матерь Кюно[7],» «Лорето», «Благой вести», «Лену»[8], «Ривьеры»[9]. Кто поручал себя молитвам Св. Иакова, кто святому савану Шамбери, который, однако, три месяца спустя сгорел до тла, так что от него не удалось спасти ни одной ниточки. Кто призывал Кадуена, кто Св. Иоанна Анжелийского, кто Св. Евтропия, кто Св. Месмуса Шинонского, кто Св. Мартина Кандского и тысячу других святых.
Одни умирали, не говоря ни слова. Другие много говорили, но не умирали. Кто умирал, разговаривая. Кто разговаривал, умирая. Иные громко каялись в грехах и кричали: «Confiteor, Miserere, In manus».
Так громки были вопли раненных, что настоятель аббатства вышел со всеми своими монахами. И эти последние, увидав столько бедных людей, убитых в винограднике и раненых на смерть, стали исповедывать некоторых из них.
Но в то время как священники занимались исповедью, неважные монашки побежали туда, где находился брат Жан, и спросили его, не помочь ли ему?
Он отвечал на это: пусть они пришибут тех, которые валяются на земле.
И вот, повесив свои большие мантии на шпалеры, они стали приканчивать тех, кого он ранил. И, знаете ли, каким оружием? Теми ножиками, какими малые дети в нашей местности чистят орехи. Затем брат Жан с палкой в руках пошел к бреши, проломанной неприятелем. Иные из монашков разнесли знамена и значки по кельям, чтобы наделать из них подвязок. Но когда те из побежденных, которые исповедывались, хотели тоже пройти через брешь, монах убивал их палкой, говоря:
— Вот эти уже исповедались и раскаялись; они получили отпущение грехов и попадут прямо в рай.
Таким образом, благодаря его храбрости, были поражены все те из неприятельской армии, которые проникли в виноградник, в числе тринадцати тысяч шестисот двадцати двух человек, не считая, само собой разумеется, женщин и детей. Сам Можис[10], пустынник, не побивал смелее сарацинов своим кистенем, — как это описывается в деяниях четырех сынов Аймона, — чем наш монах своих врагов палкой с крестом.
- ↑ На реке Виенне.
- ↑ Чтобы созвать весь капитул.
- ↑ См. 59 псалом.
- ↑ Известная французская песенка, сохранившаяся и по сие время.
- ↑ Дай мне выпить.
- ↑ Фома Беккет, архиепископ Кентерберийский.
- ↑ Приорат близ Сомюра.
- ↑ В Турской епархии.
- ↑ Село близ Шинона.
- ↑ Двоюродный брат детей Аймона; он сопровождал Рсжинальда в Палестину.