Мне впервые пришлось ознакомиться с русскими тюрьмами в 1862 г., в Забайкальской Области. Я тогда только что приехал в Иркутск, — молодым казачьим офицером, не достигшим еще двадцатилетнего возраста, — и, месяца два спустя после моего прибытия, был уже назначен секретарем местного комитета, занимавшегося вопросом о реформе тюрем. Считаю нелишним сделать здесь несколько необходимых пояснений.
Образование мое в то время ограничивалось курсом военной школы. Мы, конечно, посвящали много времени математике и естественным наукам, но еще более времени уходило на изучение военного искусства, искусства уничтожения людей на полях битв. Но мы переживали тогда в России эпоху великого пробуждения мысли, наступившую вслед за Крымским разгромом; немудрено поэтому, что даже на образовательном курсе военных школ отразилось влияние этого великого движения. Нечто, стоявшее выше милитаризма, проникало даже сквозь стены Пажеского корпуса.
Начиная с 1859 года русская печать получила некоторую свободу и со страстью отдалась обсуждению политических и экономических реформ, которые должны были сгладить следы тридцатилетнего военного режима николаевщины; отголоски напряженной интеллектуальной деятельности, волновавшей страну, долетали и до наших классных комнат. Некоторые из нас много читали, стремясь пополнить свое образование. Вообще, мы проявляли горячий интерес к предполагавшейся перестройке наших архаических учреждений и нередко, — между уроками тактики и военной истории, — завязывались оживленные толки об освобождении крестьян и об административных реформах. Уже на другой день после обнародования указа о давно ожидаемом и многократно откладываемом освобождении крестьян, несколько экземпляров объемистого и запутанного «Положения» попали в нашу маленькую, залитую солнечным светом, библиотечную комнатку, где мы немедленно занялись усердным изучением и комментированием «Положения». Итальянская опера была забыта, — мы стали посвящать свободное время обсуждению возможных результатов освобождения и его значения в жизни страны. История вообще и в особенности история иностранных литератур обратилась в лекциях наших профессоров в историю философского, политического и социального роста человечества. Сухие принципы «политической экономии» Ж. Б. Сея и комментарии русских гражданских и военных законов, которые прежде рассматривались, как предметы совершенно излишние в схеме образования будущих офицеров, теперь, в приложении к нуждам страны, казалось, получили новую жизнь.
Рабство пало, и умы всех были заняты предстоящими реформами, которые должны были увенчаться конституционными гарантиями. Страна ожидала немедленных и широких реформ. Все наши учреждения требовали коренной переработки, являясь странной смесью законов, унаследованных от старого Московского периода, узаконений Петра I, пытавшегося создать военную державу путем указов из Петербурга, законов, возникших по прихоти придворных куртизанов развратных императриц и законов Николая I, каждая строка которых была пропитана военным деспотизмом. Мы жадно читали журналы и газеты того времени, в которых горячо обсуждалась необходимость всесторонних реформ.
Но в это время, наряду с общим оживлением, начали показываться зловещие признаки реакции. Почти накануне освобождения крестьян Александр II испугался собственного дела, и реакционная партия мало-помалу начала приобретать влияние в Зимнем Дворце. Николай Милютин — душа крестьянской реформы в бюрократических сферах, — был внезапно удален в отставку за несколько месяцев до обнародования указа об освобождении, и труды либеральных комитетов были переданы для новой редакции, более благоприятной для помещиков, комитетам второго созыва, членами которых были назначены в большинстве рабовладельцы старого закала, так называемые «крепостники». На прессу снова надели намордник; свободное обсуждение «Положения» было воспрещено; номер за номером конфисковался. День, газета Ивана Аксакова, который тогда был довольно радикален, проповедовал необходимость созыва Земского Собора и даже ничего не имел против отозвания русских войск из Польши. Сравнительно незначительные крестьянские волнения в Казанской губернии и большой пожар в Петербурге в мае 1862 г. (приписанный полякам и революционерам) послужили поводом к усилению реакции. Длинный ряд политических процессов, сделавшихся в скором времени характерной чертой царствования Александра II, начался ссылкой в каторжные работы известного поэта и публициста, Михаила Михайлова.
Реакционная волна, поднявшаяся в Петербурге с 1861 года, еще не успела докатиться до Сибири: Михайлова, на пути его в Нерчинские рудники, чествовал обедом Тобольский губернатор. Герценовский «Колокол» был широко распространен в Сибири, а в Иркутске, куда я попал в сентябре 1862 года, культурные слои общества были еще полны оптимистических надежд. «Реформы» были тогда на языке у всех в Иркутске, и одной из наиболее горячо обсуждаемых реформ была необходимость полной реорганизации системы ссылки.
Я был назначен адъютантом к Забайкальскому губернатору, генералу Болеславу Казимировичу Кукелю, литвину, вполне симпатизировавшему либеральным идеям той эпохи, и, месяц спустя, очутился в большой сибирской деревне Чите, которая была возведена Муравьевым в чин главного города Забайкалья.
В Забайкальской области находятся известные Нерчинские рудники. Сюда посылают со всех концов России осужденных на каторжные работы; немудрено поэтому, что вопрос о ссылке и каторге часто служил предметом наших разговоров. Почти каждый обыватель или чиновник был знаком с теми ужасными условиями, при которых происходило препровождение арестантов, принуждаемых совершать пешком весь путь от Перми до Забайкальской области. Всем было известно ужасное состояние мест заключения, как в самых рудниках Нерчинского округа, так и по всей России. Ввиду этого Министерство Внутренних Дел, в связи с пересмотром общеимперского уголовного положения и вопроса о ссылке, намеревалось предпринять целый ряд радикальных реформ, касавшихся положения тюрем в России и Сибири.
— Мы получили циркуляр из Министерства Внутренних Дел, — говорил мне однажды Кукель. — Нас просят собрать всевозможные сведения о положении тюрем и сообщить наше мнение относительно необходимых реформ. Вы знаете — какая масса дел у нас на руках, за эту работу положительно некому взяться. Каторжными тюрьмами Нерчинского округа заведует Горное Ведомство. Мы делали ему запросы обычным путем, но нам никто ничего не отвечает. — Не возьметесь ли вы за это дело?
Я, конечно, ответил, что, ввиду моей молодости и полного незнакомства с предметом работы, я не могу взяться за неё. В ответ на это, Кукель очень просто ответил:
— Конечно. Но займитесь этим вопросом, изучите его! В «Журнале Министерства юстиции» вы найдете ряд прекрасных статей о всевозможных тюремных системах. Что же касается практической стороны работы, — мы постараемся найти точные сведения о том, как стоит дело теперь. Обойдите тюрьмы, осмотрите их. А потом, полковник Педаменко, г-да Андреев и Ядринцев, а также некоторые горные чиновники помогут вам. Мы обсудим каждую мелочь сообща с людьми, практически знакомыми с предметом; но прежде всего, — надо собрать данные, подготовить материал для обсуждения».
Таким образом, я нежданно-негаданно оказался секретарем забайкальского комитета по тюремной реформе. Нечего и говорить, что я глубоко радовался этому и принялся за работу со всей энергией юности. Циркуляр министерства вдохновил меня. Он был написан в высоком стиле. Само министерство указывало на недостатки русской тюремной системы и выражало полную готовность предпринять в этой области радикальные реформы самого гуманного характера. В циркуляре указывались, между прочим, различные системы наказаний, практикуемых в Западной Европе, но они не удовлетворяли министерство, которое красноречиво предлагало возвратиться «к основам, провозглашенным великою прабабкой и великим дедом ныне благополучно царствующего монарха». Для всякого русского, более или менее знакомого с историей его отечества, эти упоминания о знаменитом «Наказе» Екатерины II, написанном под влиянием энциклопедистов и о гуманитарных тенденциях, которыми были проникнуты первые годы царствования Александра I, уже являлись целой программой. Мой энтузиазм лишь удвоился после прочтения циркуляра.
Но дело, увы, вовсе не пошло так гладко, как я ожидал. Горное Ведомство, в ведении которого находились каторжане, работавшие в нерчинских заводах, очень мало заботилось о «великих основах», провозглашенных Екатериной II и, вероятно, держалось того мнения, что чем — меньше реформ — тем лучше. Многократные запросы губернатора оставались без всякого ответа, — может быть, впрочем, потому, что Департамент находился в прямом подчинении не губернатору, а «Кабинету Его Величества» в Петербурге. Долгое время Департамент отделывался упорным молчанием и когда, наконец, прислал кипу «ведомостей», из последних нельзя было ничего извлечь, нельзя было даже определить ни величины расходов на содержание заключенных, ни стоимости их труда.
К счастью, в Чите было немало людей, хорошо знакомых с состоянием каторжных тюрем, и кое-какие указания были охотно даны мне некоторыми горными чиновниками. Оказывалось, между прочим, что ни один из серебряных, а также некоторые из золотых рудников, обрабатываемых при помощи каторжного труда, не давал никакого дохода, и горное начальство считало необходимым закрыть большинство этих рудников. Произвол и деспотизм начальников тюрем не имел пределов, и ходившие по всему Забайкалью ужасающие слухи о зверствах одного из них, — некоего Разгильдеева, — по исследованиям оказались вполне верными. Страшные цынготные эпидемии ежегодно уносили арестантов сотнями, а из Петербурга в это время слали приказания, чтобы побольше добывалось золота; в результате, — голодных людей заставляли работать сверх сил. Сведения о тюремных зданиях могли воистину повергнуть в отчаяние: тюрьмы набивались битком арестантами и насквозь прогнили от грязи, заведенной целыми поколениями заключенных. По словам отчетов, никакие паллиативы не могли помочь, необходимы были коренные реформы. Я лично посетил несколько тюрем и убедился в справедливости отчетов. Забайкальское начальство настаивало поэтому, чтобы число арестантов, посылаемых в эту область, было сокращено, указывая на физическую невозможность найти для них не только работу, но даже помещение.
Не лучше обстояло дело и с пересылкою ссыльных по этапу; оно было в самом плачевном состоянии. Честный молодой чиновник, инженер по профессии, был послан с целью осмотра всех этапов, и заявил, что все они должны быть выстроены заново; многие из них прогнили до основания и ни один не был достаточно обширен для помещения того количества арестантов, которое иногда скоплялось в них. Я посетил несколько этапов, видел арестантские партии в пути и мог лишь усиленно рекомендовать полное прекращение всей этой ужасной системы, приносящей бесцельное мучительство тысячам мужчин, женщин и детей.
Когда дело дошло до местных острогов, служивших местами заключения для местных арестантов, — мы нашли их даже в обычное время переполненными до крайности; но легко вообразить, что должно было происходить, когда в них задерживались, вследствие разлива рек или суровых сибирских морозов пересыльные арестантские партии. Все эти местные остроги были точными копиями «Мертвого дома», описанного Достоевским.
Небольшой комитет, составленный из хороших людей, собиравшийся от времени до времени в доме губернатора, деятельно занялся обсуждением вопроса, — каким образом можно было бы поправить дело, не обременяя новыми расходами ни государственное казначейство, ни уже отягченный областной бюджет? Комитет единогласно пришел к заключению, что ссылка, в её существующей форме, является позором для человечества; что она ложится тяжелым бременем на Сибирь, и что Россия может сама позаботиться о своих арестантах, вместо того, чтобы посылать их в Сибирь. При такой постановке вопроса оказывалась необходимой не только реформа уголовного уложения и судебной процедуры, обещанная в министерских циркулярах, но и введение в самой России новой тюремной системы.
Наш комитет набросал в общих чертах план такой системы, главными чертами которой являлись: отмена одиночного заключения, разделение арестантов на группы по 10—20 человек в камерах, сравнительная краткосрочность заключения, и продуктивный, хорошо оплачиваемый труд. В своем отчете наш комитет взывал к энергичной работе в самой России, с целью превращения её тюрем в заведения исправительного характера, причем Забайкальская область объявлялась вполне готовой приступить к реформе своих тюрем по указанному плану, не требуя никаких новых затрат со стороны казны. В отчете указывалось на желательный характер работ в тюрьмах, причем, по мнению авторов отчета, содержание тюрем должно оплачиваться трудом самих арестантов, что, при правильной организации, является вполне достижимым. Комитет высказывал надежду, что новые люди, необходимые для проведения в жизнь подобной всесторонней реорганизации тюремного дела, найдутся в достаточном количестве; в то время, как при старых порядках трудно было найти честного тюремщика, новая система без сомнения вызовет к деятельности новых честных работников на этом поприще.
Я должен признаться, что в то время я всё еще верил в возможность превращения тюрем в исправительные заведения и думал, что лишение свободы совместимо с нравственным возрождением: оттого я так горячо излагал все эти заключения… Но ведь мне тогда было всего двадцать лет! Вся эта работа заняла месяцев восемь или девять, а реакция в это время в России всё усиливалась. Польское восстание явилось подходящим предлогом, чтобы реакционеры сбросили маски и начали открытую агитацию, взывая о возвращении к старому порядку, к идеалам крепостничества. Благие намерения 1859—62 годов были забыты при дворе; возле Александра II очутились новые деятели, которые умели чрезвычайно искусно запугивать его и пользоваться его слабохарактерностью. Министры разослали новые циркуляры, на этот раз лишенные стилистических красот, замененных обычной, казенной фразеологией; в этих циркулярах не было и помину о реформах, а вместо них указывалось на необходимость сильной власти и дисциплины.
В один прекрасный день губернатор Забайкальской области получил приказание сдать свою должность и возвратиться в Иркутск, впредь до дальнейшего распоряжения. Оказалось, что на него был подан донос: его обвиняли в том, что он чересчур хорошо обошелся с ссыльным Михайловым, что он позволил ему жить на частном руднике Нерчинского Округа, арендованном его братом; наконец, что он выказывал симпатию к полякам. С прибытием в Забайкалье нового губернатора, нам пришлось переделывать наш отчет о тюрьмах заново, так как губернатор отказывался подписать его. Мы изо всех сил боролись, чтобы отстоять главные выводы отчета и, пожертвовав формой, так энергично отстаивали сущность, что губернатор в конце концов дал свою подпись и отчет был отправлен в Петербург.
Какова была его судьба? Вероятно, он до сих пор мирно покоится на полках министерских архивов. В течение следующих десяти лет вопрос о реформе тюрем был совершенно забыт. Затем, в 1872 году, 1877—78 гг., и позже, были организуемы специальные комиссии для разработки этого вопроса. Все эти комиссии снова и снова критиковали устаревшие порядки, все они создавали новые системы, — но старый порядок остался несокрушенным доселе. Более того, все попытки реформ фатально заканчивались возвращением к старому типу русского «острога».
Правда, за это время в России было построено несколько центральных тюрем, в которых содержатся каторжане в течении 4—6 лет, впредь до высылки в Сибирь. С какой целью введена была эта мера? Может быть, с целью «сократить» число каторжан путем вымирания, так как смертность в центральных тюрьмах достигает ужасающих размеров. За последние годы выстроено семь таких тюрем[1]: в Вильне, Симбирске, Пскове, Тобольске, Перми и две в Харьковской губернии. Но, судя по официальным отчетам, они в сущности ничем не отличаются от тюрем старого типа: «та же грязь, та же праздность арестантов, то же презрение к самым примитивным требованиям гигиены», — так характеризует центральные тюрьмы полуофициальный отчет. Во всех этих тюрьмах в 1880 г. находилось в заключении 2,464 ч., т. е. больше, чем тюрьмы могли вмещать, хотя в то же время количество каторжан-централистов было незначительно, по сравнению с общим числом каторжан, ежегодно ссылаемых в Сибирь. Таким образом, ко всем бедствиям, претерпеваемым каторжанами, было бесцельно прибавлено новое — суровое заключение в центральных тюрьмах; таков результат «реформы», поглотившей несколько миллионов народных денег.
Ссылка, в общем, осталась такой же, какой я знал её в 1862 г., за исключением, пожалуй, одного важного нововведения в методе транспортировки арестантов. Оказалось, что вместо того, чтобы посылать «пешим этапом», казне обойдется дешевле — перевозить ежегодно около 20,000 человек (почти две трети из них ссылаемых без суда) от Перми до Тюмени, т. е. от Камы до бассейна Оби, на лошадях, а оттуда на баржах, буксируемых пароходами. Одно время добывание серебра в Нерчинских рудниках было почти прекращено, вследствие чего прекратилась и ссылка каторжных в эти чрезвычайно нездоровые рудники, пользующиеся (напр. Акатуй) наихудшей репутацией. Но, по слухам, собираются опять начать их разработку, а пока что, — создали новый ад, хуже Акатуя: каторжан теперь ссылают на верную смерть на Сахалин.
В заключение, я должен упомянуть о новых этапах, построенных на протяжении 3000 верст, между Томском и Стретенском (на реке Шилке); передвижение арестантских партий по этому пути до сих пор производится пешком[2]. Старые этапы обратились в руины; оказалось невозможным подновить эти кучи гнилых бревен и пришлось строить новые здания. Они обширнее старых, но и арестантские партии, в свою очередь, стали более многолюдными и вследствие этого на новых этапах господствует та же скученность и та же грязь, как и в старые времена.
На какие дальнейшие «улучшения» можно указать за эти двадцать пять лет? Я почти забыл упомянуть о петербургском «Доме предварительного заключения», которым обыкновенно хвалятся пред иностранцами. В нём имеется 317 одиночек и несколько камер больших размеров, так что, в общем, в нём может быть помещено 600 мужчин и 100 женщин, содержимых в тюрьме в ожидании суда. Вот, кажется, и все «улучшения». При въезде в любой русский город вы увидите грязный, старый, мрачный «острог»; ничто не изменилось в быте этих острогов за последние 25 лет. Кое-где построены новые тюрьмы, кое-где поправлены старые; но тюремная система и обращение с арестантами остались те же: в новых зданиях прочно засел дух старого режима, и ждать действительного обновления в тюремном мире можно будет лишь тогда, когда обновится весь строй русской жизни. В настоящее же время всякого рода «реформы» нередко ведут к ухудшению положения.
Каковы ни были недостатки тюрем в прежнее время, всё же в 1862 г. над всей страной пронеслось дуновение широкого гуманизма, проникавшее самыми разнообразными путями даже в недра русских тюрем. А теперь… «держите их в ежовых рукавицах», — эхом проносится по русским тюрьмам.
