Около часа ночи нас внезапно подняли и приказали быть наготове к отправке на пароход, уходивший вскоре на Соловецкие острова. Сложив вещи, мы сидели на них до четырех часов утра. Чуть начал брезжить рассвет, как нас выстроили, вещи сложили на телегу и под сильным конвоем повели из лагеря через поселок и лесопильный завод на пристань. К нашей партии присоединилась группа тех же женщин, что ехала с нами из Петербурга. На пристани стояло много чекистов с женами, приехавшими к мужьям из Петербурга и Москвы на двухнедельное ежегодное свидание. Всех пассажиров, включая и нас, было около ста пятидесяти человек. Чекисты с женами заняли внутреннее помещение парохода, а всех нас, вместе с женщинами, поместили на баке. С мостика на нашу группу направили два пулемета со вставленными лентами и пароход отошел от пристани.
От Кеми до главного Соловецкого концентрационного лагеря около шестидесяти пяти километров. Старый, полуразвалившийся пароход проходит это расстояние в хорошую погоду в течение пяти часов. Утро было на редкость ясное и обещало прелестный осенний день. Все заключенные расположились на свертках и мешках, наслаждаясь неожиданным отдыхом. Пожилая дама-австриячка, обрадованная возможностью говорить со мной на своем родном языке, начала подробно расспрашивать меня о Соловецком лагере. Я знал о нем столько же, как и она сама, но чтобы не расстраивать ее, перевел разговор на другую тему. Это было не лишним и в смысле безопасности, так как наш разговор мог быть подслушан кем-либо из сексотов, которых, вероятно, уже успели завербовать и среди заключенных нашей партии. Все наши дамы очень волновались, так как среди заключенных распространился слух, что на Соловках нас всех немедленно же по прибытии отправят сразу на тяжелые работы. Беседа принимала опять опасное по местным понятиям направление, и я счел за лучшее отойти в сторону. Опершись о борт, я смотрел на расстилавшуюся вокруг нас серебристую поверхность моря. В ясный солнечный день это море вполне оправдывает свое название «Белое». Далеко, впереди, виднелись смутные очертания разбросанных островных групп, а влево небосвод почти сливался с морем. Вправо от курса, за еле заметной линией горизонта, начинался Северный Ледовитый океан. Свежий морской воздух, грохотание цепочек штур-троса будили старые воспоминания о моей прошлой долгой морской службе, и болезненно-остро хотелось свободы. Меня вывел из задумчивости чей-то шепот. Рядом со мной, опершись о планшырь, стояла среднего роста женщина с очень красивым профилем. Из-под повязанного на голове шарфа выбивались седые пряди волос, но лицо этой женщины было юношески свеже. Красивого рисунка породистые руки моей соседки носили следы долгой грубой непривычной работы. Нервно перебирая пальцами рук по дубовому планшырю и смотря прямо перед собой, моя соседка тихо, еле шевеля губами, сказала мне по-французски: «Не смотрите на меня. Вы говорите по-французки?» Я ответил ей чуть наклонив голову. Оказалось, что моя случайная собеседница узнала от австриячки, что я иностранец и, подобно всем русским, решила, что меня «вероятно скоро отправят на родину». Трогательная и святая простота.
Быстро шепча, госпожа Х. просила меня, тотчас же, как только меня освободят, сообщить ее мужу, инженеру, бежавшему за границу и живущему в Париже, что она уже два года пробыла в Бутырской тюрьме и теперь ее сослали на два года в Соловецкий лагерь. Причина ареста госпожи Х. — переписка с мужем и подозрение в шпионаже. Я, разумеется, не стал разочаровывать бедную женщину относительно моего «вероятного скорого освобождения» и возвращения на родину и обещал исполнить ее просьбу. Сверх всякого ожидания, я освободился, хотя и не так быстро, как предполагала госпожа Х; и я не забыл ее поручения. К сожалению, мне не удалось сразу найти ее мужа, так как вскоре после освобождения я уехал из Финляндии в Южную Америку. Лишь по возвращении оттуда мне удалось попасть в Париж в 1927 году и разыскать там после многих хлопот господина Х., который, увы, успел уже жениться, «полагая», что его бедная жена умерла в ссылке.
Группа Соловецких островов находится в Белом море в расстоянии около шестидесяти пяти километров прямо на восток от приморского городка Кемь. Самый большой остров в этой группе носит название Соловецкого и лежит приблизительно под 65° северной широты и 36° градусом восточной долготы, считая от меридиана Гринвича. На северо-восток от Соловецкого острова лежат острова Анзорский, Большой и Малый Муксальма, причем Муксальма соединена с Соловецким островом искусственным перешейком. На юго-запад от Соловецкого острова в расстоянии одного километра расположены Заяцкие острова и Конд-остров.
На всех этих островах расположен Соловецкий концентрационный лагерь особого назначения «С. Л. О. Н.»
В период моего пребывания в лагере в нем находилось около 8 600 человек заключенных. Все управление лагерями и большая часть заключенных сосредоточены на Соловецком острове и, кроме заключенных, на всей территории лагеря нет ни одного свободного жителя.
Размеры Соловецкого острова с севера на юг — 23 километра и с запада на восток 15 километров. Длина острова по окружности 175 километров. Берега острова низменны и каменисты. Поверхность острова около 250 кв. километров, неровна, гориста и местами болотиста. На острове до трехсот озер, и самое большое из них носит название Белого. Оно имеет в длину 5 километров и 1 километр в ширину. На острове много лугов, и в его лесах водятся лисицы, зайцы, белки и дикие олени, привезенные на остров в семнадцатом столетии митрополитом Филиппом. Берега острова изрезаны бухтами. Самая большая бухта — Соловецкая, и в ее северо-западном углу расположен монастырь, ныне занятый под центральное управление лагерями и под помещения заключенных.
Соловецкий монастырь основан двумя схимниками Германом и Савватием в 1429 году. В 1584 году начаты были постройкой окружающие центральную часть монастыря стены. Строили их двенадцать лет и общая длина их 510 сажен, высота 6 сажен и ширина 3 сажени. На стенах восемь громадных башен так называемого новгородского стиля. Внутри пространства, окруженного этими гигантскими стенами, находится так называемый Кремль. Здесь расположены главные постройки монастыря: управление, хозяйственные здания, церкви и три громадных собора.
За период почти четырехсотлетнего существования Соловецкому монастырю пришлось неоднократно играть выдающуюся роль в истории России, о чем и до сих пор свидетельствуют следы неприятельских гранат в поросших мхом стенах и старинные пушки в башнях Кремля. К моменту революции в монастыре числилось около семисот человек монахов. Кроме братии в монастыре всегда проживало свыше тысячи паломников, обслуживавших нужды монастыря наравне с монахами. Таким образом все население монастыря представляло собой гигантскую трудовую коммуну. Благодаря неустанному труду монахов, Соловецкий остров и прилегающие к нему острова превратились в образцовую сельскохозяйственную колонию. В 1918 году советская власть добралась до Соловецкого монастыря. Монахи были частью расстреляны, частью размещены по различным тюрьмам, частью забраны по набору в Красную армию. В течение пяти месяцев была сведена на нет созидательная работа на протяжении четырех столетий. До 1921 года монастырь и все острова оставались совершенно необитаемыми, так как вандализм советской власти ограничился только ограблением церковных ценностей, не придавая значения доходности всего обширного монастырского хозяйства. В середине 1921 года кто-то из советских чиновников откопал в архивах бывшего министерства финансов документы о Соловецком монастыре, из которых советская власть неожиданно для себя убедилась, что монастырь не только целиком себя обслуживал, но давал значительный доход государственной казне. Это открытие дало мысль Чеке устроить из монастыря концентрационный лагерь для политически неблагонадежных элементов. К этому времени все тюрьмы и концентрационные лагеря внутри страны были уже переполнены до отказа.
Самый ужасный из всех лагерей — Холмогорский (под Архангельском), в котором было заключено до 3 000 человек, закончил свое существование в 1922 году несколько необычно: заключенные постепенно все вымерли от повальных болезней и массовых расстрелов. Осталась лишь одна администрация лагеря, состоявшая из сосланных в Холмогорский лагерь чекистов-взяточников. Приехавшая из московской Чеки комиссия для расследования дел Холмогорского лагеря, со свойственной Чеке быстротой и решимостью расстреляла всю администрацию лагеря, и этим мудрым актом советского правосудия было вычеркнуто из истории все прошедшее, настоящее и будущее Холмогорского лагеря.
В этом лагере люди жили в дощатых, сколоченных наскоро бараках без отопления и почти без еды. Заключенных впрягали в плуги для запахивания земли и тут же расстреливали. В тюрьме на Шпалерной я познакомился с одним, кажется, единственным уцелевшим из всего состава Холмогорского лагеря заключенным — бароном Гревениц, бывшим полковником лейб-гвардии Финляндского полка. В Холмгорах он валялся среди груд тел, сваленных в один барак больных сыпным тифом. Его свалили, считая за умершего, вместе с грудой трупов в канаву, и оттуда ему удалось выползти. После многих, поистине чудесных, приключений барон попал в избушку какого-то старого помора. Постепенно оправившись, он долго скитался по провинции внутри России, пока не попал в Петербург уже в период НЭПа. Ему удалось себя легализировать и даже устроиться на службу в одном из советских учреждений. В 1924 году бедного барона вновь арестовали по процессу лицеистов, и весной 1925 года он был расстрелян.
Благодаря своему островному положению на Крайнем Севере России, Соловецкий концентрационный лагерь, по мнению Чеки, являлся идеальным местом заключения. Поэтому, не долго думая, туда сразу была отправлена партия заключенных в 2 000 человек. В 1922 году в лагере произошел бунт и пожар, так как пустовавшие в течение нескольких лет здания пришли в такое состояние, что заключенные были обречены на голодную смерть и на замерзание. Ошибка была исправлена, по способу Чеки. Послано было два полка с полным запасом продовольствия, разумеется, для солдат и чекистов. Несколько сот человек заключенных были расстреляны и режим сделался еще строже.
Присылавшиеся в лагерь все новые и новые партии заключенных должны были приводить в порядок разрушавшийся монастырь самыми примитивными орудиями. Наконец и в Москве поняли, что так продолжаться дело не может, так как заключенные умирали сотнями, а доходность лагеря не повышалась. Решено было отпустить средства на снабжение лагеря инструментами и на ремонт всех его заводов, мастерских и хозяйственных построек. Приблизительно в это время количество заключенных в лагере дошло до 8 500 человек и как раз в этот период прибыл в лагерь я.
