В начале февраля я получил письма от моей фирмы из Южной Америки, пересланные мне из Гельсингфорса в Петербург по дипломатической почте, дабы избежать нескромной любознательности советской цензуры.
Из последнего письма, отправленного из Южной Америки в начале января, я узнал весьма важную для моих дел новость. Оказалось, что прелиминарные и полуофициальные переговоры советских делегатов с правительством той республики, где помещалась наша фирма, о признании советского правительства де-юре и де-факто — не увенчались успехом. Одновременно с отъездом советских делегатов были аннулированы намечавшиеся крупные сделки на каучук, сахар,[1] хлопок и… наш дубильный экстракт.
Мне ничего другого не оставалось, как выразить моей фирме сожаление в том, что мои предположения и мои рапорты, оказались справедливыми, и просить освободить меня от обязанностей торгового представителя в советской России.
Не имело никакого смысла оставаться дольше в советской России, так как случайная продажа небольших партий нашего товара совершенно не входила в план деятельности моей фирмы. Предполагавшийся концессионный договор на постоянную монопольную поставку был при данных обстоятельствах совершенно невозможен.
Даже о единичных крупных поставках нашего товара не могло быть и речи, так как я с неоспоримой ясностью видел, что всякая крупная сделка приурочивалась всегда советским правительством к известному политическому моменту и почти не зависела от действительных нужд и требований советской промышленности и интересов населения.
В период начала 1924 года для советского правительства было важно в силу каких-то причин занять твердую позицию в Южной Америке. Для этого оно выбрало одну из маленьких южно-американских республик, откуда, утвердившись прочно, можно было бы распространять свое влияние и на другие соседние республики. На этот раз игра была проиграна, и советскому правительству не помогли щедро раздававшиеся обещания на громадные закупки в астрономических цифрах.
Я начал подумывать об отъезде, но сначала мне надо было закончить дела моей собственной конторы. Полученные мною сведения, разумеется, нисколько не изменили внешне моих отношений с теми советскими учреждениями, с которыми я вел переговоры о концессии.
Со дня на день я ожидал, что с советской стороны не замедлит последовать ряд предложений, которые мне облегчат сведение на нет всех предыдущих переговоров.
В средине февраля в Петербург приехал Красин (народный комиссар внешней торговли) и начальник государственной торговли Лежава. Из кожевенного синдиката мне позвонили по телефону и просили приехать на совещание.
Этого совещания я никогда в своей жизни не забуду, так как именно тогда решилась моя участь, и с момента этого совещания я был передан в руки Чеки.
В большом, уже знакомом мне, безвкусном кабинете директора синдиката меня уже ожидали несколько человек.
Среди присутствовавших я заметил мефистофельскую фигуру Красина, вертлявого Эрисмана, топорного Лежава. Остальных трех я не знал, но из дальнейшей беседы выяснилось, что двое были видными чиновниками комиссариата внешней торговли. Личность третьего осталась мне в то время неизвестной, и я вновь встретился с ним лишь через полтора месяца после совещания, уже находясь в тюрьме. Этот третий был начальник отдела Чеки по контршпионажу — известный чекист Мессинг.
Едва я успел раскланяться с членами совещания, как экспансивный Эрисман в нервно повышенном тоне обратился ко мне словами: «Что же, Борис Леонидович, нам надо все-таки прийти к какому-нибудь соглашению. Времени прошло довольно для раздумываний».
На это я совершенно спокойно ответил, что в моем портфеле находится вся переписка о наших переговорах и из них видно, что менее всего можно упрекнуть меня в медлительности и нежелании довести дело до благоприятного результата.
С этими словами я выложил на стол все документы и, обращаясь к Красину, сказал: «Я надеюсь, что, может быть, ваше личное присутствие даст нам возможность договориться до чего-нибудь определенного».
На это Красин мне ответил: «Так как дело идет не о промышленной концессии, а о предоставлении вашей фирме монопольного права на постоянную поставку товара для советской кожевенной промышленности, то вопрос этот мог бы быть решен в желаемом для ваших доверителей направлении лишь в том случае, если бы государство, в котором находится ваша фирма, было бы с нами в официальных сношениях. Так как этого нет, то договор наш должен быть перестроен на иных началах, так же, как это сделано для других фирм, с государствами которых мы не находимся в официальных сношениях».
«Иные начала» договора заключались в том, чтобы мы поставляли наш товар на территорию Советской России в склады Госторга (государственный торговый синдикат), и чтобы вся продажа нашего товара велась Госторгом на условиях долгосрочного кредита без иных гарантий кроме… самого договора.
Поэтому я счел момент как нельзя более подходящим, чтобы отказаться от предложения, мотивируя мой отказ необходимостью списаться с моей фирмой.
У меня гора свалилась с плеч, и я мог теперь уехать из советской России к себе на родину.
Совершенно неожиданно в наш разговор вмешался Мессинг, державшийся во время совещания в стороне и лишь изредка бросавший на меня острые, неприятные взгляды. Глухим голосом с сильным эстонским акцентом он мне задал вопрос: «Скажите, пожалуйста, как вы переписывались с вашей фирмой?»
Этот вопрос так меня удивил своей неуместностью, что я мог только сказать в ответ: «Я не понимаю вашего вопроса, и мне кажется, что он не имеет никакого отношения к предмету нашего совещания».
В этот момент Красин и Лежава встали, извинились неотложными делами и, простившись со мной, вышли из комнаты.
Мой резкий ответ, по-видимому, нисколько не смутил Мессинга и, несмотря на знак глазами, сделанный ему Эрисманом, он усмехнулся и вторично обратился ко мне с вопросом:
— Я думаю, что письма в Америку очень долго идут. Вы, вероятно, теперь уедете домой в Финляндию, так как здесь вам нет смысла ожидать ответа вашей фирмы. Да и переписываться из Финляндии гораздо удобнее.
Последняя фраза звучала вроде вопроса, но я не счел нужным отвечать и, простившись со всеми присутствующими, я вышел из кабинета.
В вестибюле, надевая шубу, я несколько задержался и в отражении зеркала вдруг заметил, как стоявший в коридоре Мессинг сделал знак головой и глазами в мою сторону и прошел к выходу.
Тут же в вестибюле, почти у дверей, я заметил двух человек очень невзрачной внешности и почти одинаково одетых в короткие пальто с каракулевым воротником и таких же шапках. Я сделал вид, что не замечаю их и прошел мимо, чувствуя на себе противный, колючий взгляд сыщиков.
Когда мой автомобиль двинулся вперед, то, обернувшись, я видел, как оба сыщика вышли из подъезда, и один из них что-то оживленно говорил своему товарищу, показывая на меня рукой.
Примечания
править- ↑ Прим. авт. Удивительно, что Советское правительство собиралось закупить в Южной Америке сахар. Этот продукт производится в России в достаточном количестве. Очевидно, переговоры о закупке сахара велись для придания большего значения тем перспективам, которые открывались благодаря официальным торговым сношениям с советским правительством.
