Прошедши верстъ десять, мы остановились для отдыха. Подлѣ стояла небольшая каменная церковь съ каменной же оградой; въ ней отпѣвали убитаго генерала Балла, командовавшаго егерской бригадой въ нашей дивизіи, и вмѣстѣ съ нимъ и его адъютанта. Всѣ отзывались о генералѣ Баллѣ, какъ о добромъ старикѣ и храбромъ генералѣ. Положили ихъ въ одну могилу, безъ гробовъ, какъ были въ мундирахъ, чѣмъ-то накрыли, закидали землей и насыпали бугоръ. Спустя много времени послѣ того и бывъ уже въ отставкѣ, случилось мнѣ проѣзжать мимо этой церкви. Я остановился и зашелъ взглянуть на знакомую мнѣ могилу, но не нашолъ и признаковъ ея. На привалѣ сошлись мы вмѣстѣ съ пѣхотными офицерами и, недосчитавшись многихъ, съ грустью вспоминали о потерянныхъ товарищахъ и знакомыхъ. Кромѣ генерала Балла убитъ былъ изъ нашего корпуса генералъ Скалонъ, командовавшій драгунскимъ Иркутскимъ полкомъ. Много было убито и ранено штабъ, оберъ-офицеровъ и солдатъ; изъ нѣкоторыхъ полковъ выбыло безъ малаго на половину. Въ нашей ротѣ были потери небольшія, такъ какъ передки отъ орудій и зарядные ящики съ лошадьми и прислугой были защищены домами, а подъ выстрѣлами оставались только люди, бывшіе при орудіяхъ.
Толковали о прошломъ дѣлѣ. — Что-жь это такое? начали говорить. Бродили мы около Смоленска безъ толку, чуть не отдали его даромъ, потомъ—какъ насмѣхъ—послали одинъ нашъ корпусъ защищать городъ въ то время, какъ прочая армія стояла спокойно на возвышенностяхъ; а послѣ и совсѣмъ оставили его.... — «Да это, просто, измѣна....» отозвались было нѣкоторые, но ихъ остановили. Когда же замѣтили, что опять отступаемъ, то неудовольствіе и ропотъ начали явно обнаруживаться даже между простыми солдатами. Въ то время офицеры говорили и судили про начальниковъ открыто, нисколько не стѣсняясь; на бивуакахъ офицерскіе разговоры слышали деньщики и отчасти солдаты, слышанное передавали другимъ, и такимъ образомъ хорошіе и дурные толки распространялись быстро. Нападали больше всего на Барклая-де-Толли.
Простоявши около церкви почти до вечера, тронулись въ походъ; шли всю ночь и предъ расвѣтомъ остановились. Сѣна для лошадей достали на походѣ, которое и погрузили на лафеты, но овесъ почти весь вышелъ во время переходовъ отъ Смоленска къ Руднѣ и изъ имѣвшихся запасовъ почти ничего не оставалось. Немного отдохнувши, ротный командиръ послалъ меня впередъ съ двумя солдатами гдѣ нибудь найти овса. Долго мы ѣхали, прежде чѣмъ прибыли въ большое село, гдѣ на довольно широкой улицѣ стоялъ кирасирскій отрядъ, готовый къ походу, а изъ господскаго дома напротивъ смотрѣлъ изъ открытаго окна какой-то генералъ. Завидѣвъ меня, онъ позвалъ къ себѣ въ домъ, распрашивалъ откуда я, далеко ли армія и зачѣмъ я ѣду впередъ?—Когда я ему объяснилъ, что ѣду достать овса, то онъ, подведя меня къ окну, сказалъ:—Видете тамъ въ сторонѣ фольваркъ—въ немъ вы можете достать овса. Я оттуда довольствовалъ весь отрядъ, взялъ съ собою въ запасъ и за всѣмъ тѣмъ еще остается много.—Пріѣхавъ въ фольваркъ, до котораго отъ дороги было не болѣе одной версты, отыскалъ я управляющаго и сказалъ ему, что посланъ собирать овесъ для корпуса и потребовалъ отъ него подводъ и мѣшковъ. Онъ мнѣ объявилъ, что овесъ есть, можно достать возовъ и мѣшковъ, но лошадей нѣтъ,—всѣ отправлены съ господскимъ имуществомъ. Когда я сказалъ, что безъ лошадей можно обойтись и что я пошлю за полковыми, то онъ обрадовался, тотчасъ послалъ за мѣшками и возами и далъ людей для насыпки и нагрузки; скоро все было сдѣлано. При этомъ удобномъ случаѣ онъ угостилъ меня прекраснымъ завтракомъ. Нагрузивши возовъ десять и отодвинувъ ихъ немного въ сторону отъ магазина, послалъ я сказать ротному командиру, чтобъ онъ прислалъ лошадей. Погода была прекрасная, я гулялъ въ саду, гдѣ было много разныхъ фруктовъ. Мы давно ихъ не видали и тутъ я не только вполнѣ насытился ими, но и сдѣлалъ порядочный запасъ. Долго я ждалъ лошадей, время было уже за полдень; я начиналъ скучать, тѣмъ болѣе, что подошла армія, и когда узнали, что есть овесъ, нагрянули не только офицеры, но больше сами ротные артиллерійскіе командиры съ командами и мѣшками. Всякій старался сколько-нибудь захватить; произошла давка, шумъ, крикъ, споры. Подъѣхалъ гвардейскій артиллерійскій полковникъ; я его очень хорошо зналъ, потому что былъ у него въ командѣ юнкеромъ. Онъ сказалъ: «Позвольте, господа, посторонитесь, нужно набрать для гвардіи.»—Для гвардіи, подхватили нѣкоторые, гдѣ можно поживиться, тамъ вы первые, а когда дойдетъ до дѣла, то вы назади…—И почти всѣ въ одинъ голосъ напали съ разными выдумками и остротами, такъ что полковникъ принужденъ былъ убраться, ничего не получивъ. Полковникъ этотъ, когда я былъ у него въ командѣ, былъ для меня добръ, я хотѣлъ было предложить ему воза два, да не видѣлъ, какъ онъ уѣхалъ. Съ оставшимся у меня однимъ солдатомъ я не отходилъ отъ возовъ и съ нетерпѣніемъ ждалъ лошадей. Подходили многіе ко мнѣ и спрашивали: «что это такое?» Я говорилъ, что это овесъ, забранный для корпусной квартиры. Нѣкоторые отходили молча, а другіе говорили: «Для корпусной квартиры… видно ваша корпусная квартира жирно кушаетъ» и тому подобное. Къ счастію, подъѣхалъ нашъ бригадный командиръ съ офицеромъ и нѣсколькими солдатами; такъ какъ онъ опоздалъ, то и не надѣялся что-либо получить и досадовалъ. Я сказалъ ему, что набралъ овса для роты поутру, ожидаю лошадей и боюсь, что его отнимутъ. Онъ, полушутя, сказалъ: «Дай мнѣ пару возовъ, такъ я сохраню остальные.» Я съ радостію на это согласился. Тутъ вскорѣ прибыли наши лошади и благополучно увезли овесъ, къ тому-же и разстояніе до мѣста, гдѣ расположилась армія, было небольшое.
Овсомъ мы болѣе всего дорожили и трудно было его доставать; сѣно находили по лугамъ и селеніямъ, а потому въ немъ и не нуждались; въ провіантѣ для людей тоже не затруднялись; для говядины ловили и забирали рогатый скотъ, овецъ и свиней. Жители не только не противились, но даже предлагали брать, говоря:—«Берите, батюшки, берите, родные, чтобы не досталось французу.»—Когда отступали отъ Смоленска, то по дорогѣ въ полѣ было много гороху; онъ тогда поспѣвалъ и солдаты, завидѣвъ, бросались рвать его. Однажды, когда солдаты бросились рвать горохъ, случившійся тутъ хозяинъ—мужичокъ приглашалъ ихъ и приговаривалъ: «Рвите, батюшки, кушайте на здоровье!..» Нѣкоторые изъ солдатъ отвѣчали ему:—Спасибо, добрый человѣкъ. Когда-бъ не позволилъ, то мы не посмѣли бы и тронуть!—а другіе смѣялись.
Не припомню, на который день выходили мы на большую московскую дорогу въ какомъ-то селѣ. Въ то же самое время по ней шли войска, бывшія въ сраженіи подъ Валутинымъ. Съ ними тянулся и огромный обозъ съ раненными въ лазаретныхъ фурахъ и подводахъ. Оттуда раздавались крики, стоны и брань. Нѣкоторые изъ раненныхъ умирали въ фурахъ и ихъ выбрасывали по дорогѣ. Особенно наше вниманіе обратилъ на себя израненный, умирающій юнкеръ, положенный около дороги; никого при немъ не было. Многіе останавливались взглянуть на него, и я тоже подошелъ; но никто не могъ ему помочь. Молодое, прекрасное и благородное лицо его покрыто было блѣдностью и на немъ уже обозначались предсмертныя страданія. Это зрѣлище произвело на меня такое впечатлѣніе, что когда впослѣдствіи сынъ мой поступилъ на службу юнкеромъ, то до самаго его производства въ офицеры мнѣ часто представлялся этотъ несчастный и меня страшила мысль, что и сынъ мой можетъ дойти до такого ужаснаго положенія. Мнѣ казалось даже, что мой сынъ имѣлъ съ нимъ сходство въ лицѣ.
Дальше мы шли уже всей арміей. У Соловьева мы переправились чрезъ Днѣпръ и, не доходя нѣсколько верстъ до Дорогобужа, остановились. Такъ какъ двигалась огромная масса войскъ вмѣстѣ, то продовольствіе для лошадей доставать было трудно. Останавливались обыкновенно подлѣ селеній. Для дровъ и соломы разбирали заборы, сараи и клуни. На походѣ къ Дорогобужу случилось, собственно съ нами, довольно комическое произшествіе: армія остановилась ночевать на полѣ, гдѣ хлѣбъ былъ уже снятъ, а на мѣстѣ расположенія нашей роты, около зарядныхъ ящиковъ, была небольшая впадина или котловина; на ней росла трава и не большой кустарникъ. Погода была жаркая, во время похода была страшная пыль и такъ-какъ намъ это мѣстечко показалось свѣжимъ и очень пріятнымъ, то мы и расположились спать подъ кустами, не дѣлая бивуака. Только-что мы заснули, нашли тучи, поднялась гроза и пошелъ дождь. Сначала мы укрывались кое-какъ, но дождь полилъ до того сильный, что вся котловина наполнилась водой, мы очутились въ водѣ и вымокли до послѣдней нитки. Намъ ужь сдѣлалось прохладно, особенно предъ утренней зарей. Не было дровъ, чтобъ разложить огонь и обогрѣться; мы мокрые продрогли и не знали что дѣлать. Одинъ изъ офицеровъ, чтобы согрѣться, предложилъ выпить водки. Водка у насъ не была въ употребленіи: нѣкоторые пили, но понемногу, а я и совсѣмъ не пилъ; но тутъ съ другими и я немного проглотилъ водки и почувствовалъ, какъ по всему тѣлу разлилась какая то пріятная теплота. Мы выпили еще и еще и наконецъ совершенно опьянѣли. Командиръ позвалъ, не знаю ужь за чѣмъ, одного офицера и что то ему приказывалъ, а тотъ, какъ мы узнали послѣ, сказавши ему какую-то грубость, ушелъ. Командиръ позвалъ меня и опять что-то приказывалъ, но я, не дослушавши его приказанія, отошелъ немного и, кажется, упалъ. Это удивило ротнаго командира,—онъ не зналъ, что такое случилось; но штабсъ-капитанъ, хотя и самъ пилъ, но видно осторожнѣе, объяснилъ ему въ чемъ дѣло. Командиръ пожалъ плечами, приказалъ сдѣлать бивуакъ и насъ тамъ уложили спать. Къ счастію до самаго полудня армія не выступала, погода сдѣлалась хорошая и мы имѣли время проспаться. Я проснулся съ головною болью,—это былъ первый подобный случай въ моей жизни. Можетъ-быть, кто-либо и осудитъ насъ за такой поступокъ, но и по настоящее время я смотрю на это произшествіе какъ на шалость, или еще вѣрнѣе—неосторожность; даже нашъ командиръ, при всей своей серьезности и строгости, оставилъ это приключеніе безъ замѣчанія, зная, что пить не было у насъ въ обыкновеніи.
Когда мы остановились подлѣ Дорогобужа, то по всѣмъ линіямъ объѣзжали главнокомандующіе Барклай-де-Толли и князь Багратіонъ. Пронесся слухъ, что они осматриваютъ войска, предполагая дать тутъ сраженіе. Къ этимъ слухамъ мы такъ уже привыкли, что мало имъ вѣрили, а между тѣмъ неудовольствіе и ропотъ усиливались. Негодовали единственно на Барклая-де-Толли и не только возлагали на него вину, но еще прибавляли много небывалаго. Высшіе офицеры обвиняли его въ нерѣшительности, младшіе—въ трусости, а между солдатами носилась молва, что онъ нѣмецъ, подкупленъ Бонапартомъ и измѣняетъ Россіи. Обвиняли его за то, что даромъ отдалъ Смоленскъ, что пошелъ отъ него по петербургской дорогѣ и тѣмъ чуть не отдалъ всю армію въ руки Наполеона. Особенно непріятное впечатлѣніе произвело извѣстіе, что Барклай-де-Толли поссорился съ княземъ Багратіономъ, котораго всѣ превозносили до небесъ. Корпусными начальниками мы всѣ были довольны. Духъ между солдатами и офицерами былъ самый воинственный. Французовъ ни сколько не боялись и, хотя всѣмъ было извѣстно, что французы гораздо насъ многочисленнѣе, однакожъ всѣ съ нетерпѣніемъ желали съ ними сразиться.
Во время стоянки мнѣ случилось ѣхать на фуражировку; я поѣхалъ въ Дорогобужъ. Тамъ на одномъ дворѣ, въ сторонѣ отъ большой дороги, нашли на сѣновалѣ сѣно; навьючивъ его на лошадей, вышли мы на большую дорогу уже вечеромъ; по ней проходила армія. Дождавшись своего корпуса и роты, я приказалъ сложить сѣно на орудія. На выходѣ изъ города по обѣимъ сторонамъ улицы догорали дома и летѣли искры; мы проходили съ опасеніемъ и осторожностью, чтобы какъ-нибудь искра не попала въ сѣно и не случилось бы несчастія. Когда вышли изъ города, то сдѣлалась большая темнота; въ это время Барклай-де-Толли проѣзжалъ съ небольшой свитой мимо полковъ и я самъ слышалъ, какъ въ толпѣ солдатъ кто-то сказалъ: «Смотрите, смотрите, вотъ ѣдетъ измѣнщикъ!» Это было сказано съ прибавкою солдатской брани. Этого Барклай-де-Толли не могъ не слышать и какъ должно быть оскорбительно было ему слышать подобные незаслуженные упреки.... Больше подъ вліяніемъ другихъ и самъ я не слишкомъ хорошо думалъ и говорилъ о немъ и за то до настоящаго времени совѣсть моя какъ будто меня упрекаетъ. За всѣмъ тѣмъ скажу, что еслибы онъ вздумалъ дать всѣми желанное сраженіе, то войска, несмотря на довѣріе къ корпуснымъ командирамъ и другимъ генераламъ, при малѣйшемъ неблагопріятномъ оборотѣ сраженія, могли бы это приписать измѣнѣ Барклая-де-Толли и не только потеряли бы сраженіе, но и разбѣжались бы. Настало время, когда другой главнокомандующій былъ положительно необходимъ.
Подходя къ Вязьмѣ, я поѣхалъ туда впередъ, купилъ кое-какой провизіи, бѣлаго хлѣба и вяземскихъ пряниковъ. Пришедши въ Вязьму, армія остановилась вблизи ея. Пришли съ разныхъ мѣстъ транспорты съ продовольствіемъ и велѣли послать пріемщиковъ. Я отыскалъ интендантство. Передняя большая комната набита была офицерами, посланными за пріемкой. Дверь въ другую комнату была заперта; говорили, что тамъ Канкринъ и никого къ себѣ не пускаетъ. Поднялся шумъ и крикъ:—«Да что это такое? Позапирались и спятъ, а люди и лошади пропадаютъ съ голоду!» Шумъ до того увеличился, что Канкринъ, отворивъ дверь и придерживая ее рукой, сказалъ:—«Господа, уймитесь, не-то сейчасъ дамъ знать главнокомандующему. Провіанту и фуражу дѣлается разсчетъ, и онъ будетъ выданъ по корпусамъ; вы извольте отправляться и получать его отъ корпусныхъ коммиссіонеровъ, а здѣсь ничего не получите.»—Несмотря на это, всѣ протянули къ нему руки съ требованіями, а онъ твердилъ:—«Здѣсь ничего не получите, говорю вамъ, обратитесь въ корпусныя квартиры.»—Я стоялъ впереди, протягивая руку съ требованіемъ, и сказалъ: «Сдѣлайте милость, ваше превосходительство, подпишите. Наша рота откомандирована къ гвардіи.»—Самъ не знаю, съ чего мнѣ пришло въ голову сказать это. Всѣ обратили на меня глаза, такъ что я сконфузился. Однакожь Канкринъ выхватилъ у меня требованіе, тутъ же схватилъ съ окна перо, написалъ что-то на требованіи и сказалъ: «ступайте». Въ требованіи, кромѣ провіанта, означено было тридцать четвертей овса. Овесъ былъ въ транспортѣ изъ Орловской губерніи, въ вѣдѣніи какого-то дворянина. Увидѣвъ требованіе, дворянинъ тотчасъ же отсчиталъ мнѣ требуемое количество. Отправивши подводы съ бывшими при мнѣ людьми, пошелъ я къ нему на квартиру росписаться въ полученіи тридцати четвертей овса. Разбирая мою подпись, господинъ, отпустившій овесъ, тутъ же прочиталъ и ассигновку Канкрина, написанную весьма нечотко; въ ней значилось: «Отпустить три четверти. Канкринъ». Это должно быть онъ написалъ, чтобы только отдѣлаться отъ меня; я и самъ второпяхъ не разобралъ ассигновки. «Какъ же это такъ?…» началъ говорить дворянинъ. Я его увѣрилъ, что это видно Канкринъ написалъ по ошибкѣ; а такъ какъ овесъ былъ уже отправленъ и вернуть его, конечно, мнѣ не хотѣлось, то недоразумѣніе тѣмъ и кончилось. Хотя это дѣло и не совсѣмъ было чисто, но такія продѣлки были тогда въ ходу и считались какимъ-то удальствомъ. Въ ротѣ я былъ младшимъ офицеромъ и считался ротнымъ квартирмейстеромъ; слѣдовательно съ самаго начала компаніи до Бородинскаго сраженія, гдѣ я былъ раненъ, на мнѣ лежала обязанность добывать продовольствіе и пріемка его изъ магазиновъ и другихъ запасовъ, а потому къ этимъ дѣламъ я уже порядочно попривыкъ. Кромѣ тридцати четвертей овса, мы получили еще и по общей ассигновкѣ изъ корпусной квартиры три четверти количества, которое было назначено на легкія роты. Получили также нѣсколько четвертей сухарей и крупъ, по два вола и по нѣсколько ведеръ водки.
Пришли мы въ Царево-Займище и тутъ прибылъ въ армію фельдмаршалъ Кутузовъ. Пріѣзду его всѣ чрезвычайно обрадовались, такъ что доходило до энтузіазма. Разсказывали послѣднія его дѣйствія въ Молдавіи, какъ онъ уморилъ голодомъ турокъ; припоминали разные случаи его жизни, его чудесныя раны, подвиги при Суворовѣ и другіе до французской войны, жалѣли о немилости къ нему Государя послѣ Аустерлицкаго дѣла, неудачу котораго приписывали австрійцамъ и ставили ему въ похвалу, что онъ былъ мастеръ ухаживать за дамами. Простые солдаты вскорѣ начали говорить:—«Не успѣлъ пріѣхать старикъ Кутузовъ, какъ ужь пошли другіе распорядки.»—При отступленіи отъ Смоленска аріергардъ нашъ имѣлъ четыре дѣла съ французскимъ авангардомъ, но не слишкомъ сильно удерживалъ его, такъ-что армія, отступая, принуждена была идти безъ разбора и днемъ, и ночью. Фельдмаршалъ усилилъ аріергардъ, который каждый день по возможности удерживалъ французовъ, и армія регулярно по утру подымалась, днемъ имѣла привалъ а вечеромъ въ свое время останавливалась на ночлегъ, что продолжалось до самаго Бородина; солдаты это замѣтили, называли другими порядками и были очень довольны.
Съ прибытіемъ Кутузова все какъ-будто встрепенулось; начали говорить, что Кутузова нарочно прислали, чтобъ онъ далъ генеральное сраженіе, на что Барклай-де-Толли не могъ осмѣлиться, и что Кутузовъ ищетъ только выгодной позиціи. Было извѣстно, что французская армія превосходитъ нашу числомъ, что Наполеонъ могучій воинъ, генералы у него опытные, войска храбры, а главное—отъ безпрерывныхъ побѣдъ въ Европѣ и отъ нашего отступленія—увѣренны въ успѣхѣ. Мы, идя впереди, конечно могли легче доставать продовольствіе, къ тому же имѣли запасы въ Дриссѣ и Смоленскѣ и въ небольшомъ количествѣ подвозили по дорогѣ; но и французы не нуждались. Для продовольствія лошадей въ то время, въ іюлѣ и августѣ, вездѣ было довольно сѣна, хлѣбныхъ и овсяныхъ немолоченныхъ сноповъ, что для лошадей составляло хорошій кормъ; жители не могли угнать всего скота изъ деревень, мы не могли забрать съ собой всѣхъ остатковъ даже изъ тѣхъ деревень и селеній, которыя были расположены по большой дорогѣ, а тѣмъ болѣе въ сторонѣ отъ дороги версты за три или четыре, а потому и для французовъ было довольно говядины; сухари и хлѣбъ имъ тоже подвозили. Что французы въ то время не могли нуждаться въ продовольствіи, это можно заключить изъ того, что, проходя въ октябрѣ и ноябрѣ тѣми же мѣстами, гдѣ они хозяйничали въ продолженіи цѣлаго лѣта, мы не нуждались ни въ чѣмъ и даже около Смоленска и Краснаго была возможность простоять нѣсколько дней. Къ тому же не только французскіе офицеры, но и солдаты имѣли деньги, чего у насъ не водилось, а съ деньгами, несмотря ни на какія обстоятельства, все-таки можно всегда чего-нибудь достать. Можетъ-быть мы и имѣли предъ французами преимущество въ продовольствіи, но относительно обмундировки въ сравненіи съ ними мы были оборванцы.
Французы ломились на насъ бодро и смѣло. Всѣ мы знали, что сраженіе будетъ страшное, но не унывали. Голова моя была наполнена воспоминаніями изъ военныхъ книгъ, особенно «Троянская брань» не давала мнѣ покоя; мнѣ очень хотѣлось побывать въ большомъ сраженіи, испытать, что тамъ можно чувствовать, и послѣ разсказывать, что и я былъ въ такой-то битвѣ. Смоленское сраженіе меня не удовлетворило; молодые годы и воображеніе требовали по больше простору и дѣйствія.
