Графа не было въ д. Холунгоу, такъ какъ онъ производилъ рекогносцировку непріятельскаго расположенія, но, къ моему удивленію, начальникъ штаба его не сопровождалъ и оставался при штабѣ. Орановскій былъ крайне удивленъ удаленію меня изъ сводной казачьей бригады Грековымъ и далъ мнѣ понять, что это совсѣмъ не входило въ предположенія штаба, удостоивъ меня слѣдующихъ лестныхъ словъ: „намъ нуженъ былъ тамъ человѣкъ твердый“. Было сказано, что Грековъ будетъ запрошенъ. Это и было сдѣлано, на что получился отвѣтъ, что я самъ, чуть ли не самовольно, уѣхалъ. Мнѣ сказали въ штабѣ, что не слѣдовало уѣзжать, не подавъ соотвѣтствующаго рапорта Грекову и не добившись отъ него письменнаго отвѣта, такъ какъ теперь Грековъ будетъ правъ, а я даже могу быть виноватъ; но меня это не испугало. Вечеромъ прибылъ Графъ, но я не могъ съ нимъ разговаривать, потому что онъ былъ при Великомъ Князѣ Борисѣ Владиміровичѣ, который осчастливилъ въ этотъ день войска Восточнаго отряда своимъ участіемъ въ рекогносцировкѣ. Вечеромъ за ужиномъ, въ собраніи всѣхъ офицеровъ и чиновниковъ штаба, Графъ пилъ за здоровіе Великаго Князя по случаю его боевого крещенія.
На слѣдующій день утромъ, въ день Святой Ольги, имѣющій въ моей жизни какое то особенное значеніе, я имѣлъ продолжительный интимный разговоръ съ Графомъ, и съ этой минуты мое служебное положеніе въ арміи рѣзко измѣнилось. Св. Ольга на этотъ разъ принесла мнѣ счастіе.
Вотъ слова, которыми Графъ меня встрѣтилъ: „Константинъ Ивановичъ, вы знаете о моей неудачѣ, но знайте также, что въ ней виноватъ только одинъ я, и больше никто“. Я видѣлъ и чувствовалъ, что этотъ честный слуга отечества страдалъ ужасно, и мнѣ это было тѣмъ больнѣе, что именно онъ былъ виноватъ менѣе всего, искупая ошибки своего предшественника г. Засулича и самого командующаго арміей; у меня было довольно ясное предчувствіе, что этотъ достойный воинъ скоро оставитъ ряды арміи, которой могъ быть такъ полезенъ, и которую такъ украшалъ. Я доложилъ о поступкѣ со мною Грекова. Графъ возмутился и сказалъ, что Грековъ отвѣтитъ за это, потому что, посылая этого генерала, онъ именно расчитывалъ, что я останусь при немъ начальникомъ штаба, а потому я буду немедленно водворенъ на ту же должность. Тогда я просилъ Графа этого не дѣлать по двумъ причинамъ: 1) если отношенія между начальникомъ части и ея начальникомъ штаба нехороши, то это принесетъ ущербъ дѣлу; 2) я самъ настолько презиралъ Грекова, что не въ состояніи былъ ему подчиняться. Затѣмъ я просилъ разрѣшить откровенно высказаться о своемъ служебномъ положеніи, подробно описалъ всѣ инциденты съ командиромъ драгунскаго полка и въ Ляоянѣ, закончивъ признаніемъ, что болѣе не въ силахъ терпѣть. Графъ подалъ мнѣ руку и взволнованно, но рѣшительно и твердо, молвилъ: „теперь я все знаю, и вамъ безусловно вѣрю; я былъ введенъ въ заблужденіе; больше ничего подобнаго не повторится; я дамъ вамъ соотвѣтствующее назначеніе, а такъ какъ вы все это время слишкомъ много работали, за что васъ сердечно благодарю и представляю къ награжденію орденомъ Св. Владиміра 4 ст. (я получилъ этотъ крестъ), то даю вамъ три дня для отдыха, а пока оставайтесь при мнѣ въ штабѣ“. Онъ сдѣлался веселъ, еще два раза крѣпко пожалъ мою руку и отпустилъ.
Итакъ мнѣ было разрѣшено отдохнуть, но для этого нужно было найти какой нибудь пріютъ, какой нибудь уголъ, что въ штабѣ В. отряда было довольно трудно. Комендантъ штаба графъ Комаровскій не считалъ своею обязанностью вообще что либо дѣлать, а тѣмъ болѣе отводить квартиру какому то штрафованному полковнику, а всѣмъ остальнымъ чинамъ штаба до этого было еще меньше дѣла; но свѣтъ не безъ добрыхъ людей, и меня призрѣло корпусное интендантство. На самомъ дѣлѣ отдыхать не пришлось, потому что на слѣдующій день рано утромъ меня разбудилъ адъютантъ Графа и сказалъ, что Графъ спѣшно ѣдетъ, въ предвидѣніи атаки противника на позиціи 6-й стрѣлковой дивизіи, и беретъ меня съ собою. Черезъ полъ-часа я уже скакалъ за нимъ къ Янзелинскому перевалу, гдѣ была избрана и укрѣплялась позиція. Тамъ мы провели цѣлый день на бивакѣ штаба дивизіи, не имѣя возможности выйти изъ палатки, вслѣдствіе непрерывнаго тропическаго ливня, вѣроятно и остановившаго наступленіе японцевъ. Наканунѣ настоящій начальникъ дивизіи г. Романовъ упалъ съ лошади и безнадежно расшибся. Нельзя не отмѣтить, что въ штабѣ дивизіи царило по этому случаю чрезвычайно радостное настроеніе, и никто не скрывалъ своего удовольствія по поводу избавленія отъ нелюбимаго начальника.
13 іюля рано утромъ Графъ поѣхалъ осматривать позицію, и, такимъ образомъ, я получилъ представленіе о томъ священномъ для Россіи мѣстѣ, которое было обагрено кровью одного изъ лучшихъ сыновъ ея. Судить о позиціи, избранной самимъ героемъ и укрѣпленной по его указаніямъ, при содѣйствіи талантливаго корпуснаго инженера подполковника Колоссовскаго, въ подробностяхъ не могу; какихъ-нибудь 3—4-хъ часовъ времени, проведеннаго на ней при Графѣ, было слишкомъ недостаточно прежде всего потому, что, уже прекрасно изучивъ всю мѣстность, Графъ занимался теперь лишь подробностями примѣненія къ ней фортификаціонныхъ сооруженій и тактическаго расположенія войскъ на отдѣльныхъ пунктахъ. Тѣмъ не менѣе думаю, что не ошибусь, если назову позицію вполнѣ удовлетворительной, да впрочемъ иначе и быть не можетъ, потому что въ горахъ вездѣ есть позиціи для отрядовъ какой угодно силы, по причинѣ повсемѣстныхъ командованія, крутизны скатовъ и возможности укрытія. Надо было быть школы нашего генеральнаго штаба (равнинной), чтобы постоянно розыскивать какіе то стратегическіе и тактическіе идеалы и сомнѣваться въ возможности обороны гдѣ угодно; правда, послѣ несчастнаго Тюренчена, вездѣ мерещились обходы и охваты противника и удобные для него подступы; никакъ не могли разобраться въ лабиринтѣ сопокъ, стремились непремѣнно засунуть войска въ долины и забывали основное правило обороны, что нельзя сидѣть пассивно на одномъ мѣстѣ, т. е., расположивъ войска на заранѣе избранныхъ мѣстахъ, не двигаться и ничего не предпринимать, а ждать и смотрѣть, что будетъ дѣлать противникъ. Для доказательства приведу соображенія, высказывавшіяся въ этотъ день, по поводу возвышавшагося на лѣвомъ флангѣ позиціи отдѣльнаго пика, называемаго горой Макутинзой. На него обращались со страхомъ всѣ взоры; только и слышалось: онъ командуетъ всѣмъ, и если японцы его займутъ, то положеніе будетъ критическимъ. А между тѣмъ вопросъ рѣшался совсѣмъ просто: во-первыхъ, гору слѣдовало занять хоть небольшою частью, ибо съ такой твердыни трудно было выбить и одну охотничью команду, во-вторыхъ, слѣдовало тщательно слѣдить за наступленіемъ противника, чтобы своевременно обнаружить его серьезное покушеніе, что и было возможно, потому что гора не выдавалась очень впередъ передъ фронтомъ позиціи, и не могли же японцы свалиться на нее съ неба, въ-третьихъ, надо было держать наготовѣ резервъ, не сваливая его въ одну кучу, а распредѣливъ по частямъ; въ горной тактикѣ безъ этого не обойдешься, потому что поспѣвать къ рѣшительному мѣсту вообще трудно, и всякое движеніе сопряжено съ большою потерею времени — приходится подыматься по кручамъ. Графъ быстро переѣзжалъ съ одного пункта на другой, внимательно изслѣдовалъ расположеніе орудійныхъ и пѣхотныхъ окоповъ, часто давая свои указанія, которыя, скажу по совѣсти, были вѣрны, но онъ выслушивалъ также съ замѣчательнымъ терпѣніемъ мнѣнія строевыхъ и штабныхъ офицеровъ, допуская споры и разрѣшая ихъ еще болѣе тщательнымъ изслѣдованіемъ; онъ просто бѣгалъ по сопкамъ, проявляя замѣчательную физическую выносливость. Между его словами, вопросами и указаніями и всѣмъ слышавшимся изъ устъ его окружавшихъ была какая то особенная, рѣзкая, чисто психологическая разница; бодрый, моложавый начальникъ говорилъ увѣренно, весело, вселяя желаніе сражаться, надежду бить врага, а остальные говорили робко, неувѣренно (конечно не изъ страха передъ начальникомъ, потому что представить себѣ генерала болѣе любезнаго и обходительнаго очень трудно, если не невозможно), съ оглядкою назадъ. Я всматривался въ лица, вслушивался въ тонъ и наконецъ вспомнилъ: да вѣдь въ нихъ все еще жилъ проклятый Тюренченъ! И дѣйствительно, артиллеристы спрашивали прежде всего, успѣютъ ли они скатить свои орудія при отступленіи, пѣхотинцы указывали, что роты будутъ фланкироваться огнемъ, а имъ придется прикрывать отступленіе орудій, или такихъ то частей, и т. п.; словомъ, всѣ думали не о томъ какъ бить, а только о томъ, какъ уходить изъ боя, какъ съ честью отступить, скативъ орудія. Да, при такихъ Тюренченскихъ началахъ и вообще при такомъ отступательномъ духѣ, всѣ природныя твердыни, усиленныя часто весьма талантливыми инженерами, какъ напр. въ данномъ случаѣ, теряли всякую силу и доставались японцамъ сравнительно легко. Я любовался Графомъ, ибо если въ его душѣ и были сомнѣнія, то никто не могъ о нихъ догадаться; наоборотъ, въ немъ казалось не было никакихъ сомнѣній и никакой боязни непобѣдимости врага, и я убѣжденъ, что, не будь онъ убитъ, мы не отдали бы нашихъ позицій 18 іюля. Теперь, когда карты противной стороны до нѣкоторой степени открыты, мы знаемъ, что въ этотъ день 21-й стрѣлковый полкъ безъ всякихъ резервовъ остановилъ цѣлую дивизію японцевъ, а если бы онъ былъ поддержанъ хотя бригадой, то неизвѣстно что бы было, но во всякомъ случаѣ намъ не пришлось бы отступить. Да не сдѣлаютъ мои ученые коллеги упрека герою, что онъ вмѣшивался въ детали расположенія ротъ и батарей (въ родѣ Базена), будучи командиромъ корпуса. Время — досугъ ему это дозволяли, а положиться было не на кого; по крайней мѣрѣ временно командовавшій дивизіей, расположенной тогда на позиціи, бригадный командиръ уже только благодаря своей службѣ мирнаго времени не могъ внушить никакого довѣрія; къ сожалѣнію приходилось провѣрять расположеніе каждой роты, и выполненіе этого было не ошибкою, а только добросовѣстно и правильно.
Начальникъ штаба Восточнаго отряда, полковникъ Орановскій, блисталъ своимъ отсутствіемъ; впрочемъ мнѣ уже сказали въ штабѣ, что послѣднее время Графъ ѣздитъ постоянно одинъ, оставляя его въ штабѣ. Въ силу установившагося въ нашей арміи правила, что начальникъ штаба никогда не отлучается отъ своего генерала, такое явленіе возбуждало подозрѣніе. Конечно поклонники выдающагося офицера генеральнаго штаба, сумѣвшаго сдѣлать баснословную карьеру въ кампаніи, не смотря на свое активное участіе въ баснословныхъ пораженіяхъ подъ Тюренченомъ и Бенсиху, скажутъ, что оставленіе Орановскаго Келлеромъ въ тылу, въ минуту ожиданія атаки противника, обусловливалось какими нибудь особенной стратегической важности соображеніями; можетъ быть даже будутъ ссылаться на личныя слова Графа, который, какъ человѣкъ въ высшей степени корректный, конечно, сохраняя еще Орановскаго начальникомъ штаба, сумѣлъ замаскировать свое недовѣріе къ нему отъ его же подчиненныхъ, но я, хорошо зная Графа, отлично понималъ, что онъ уже не считалъ Орановскаго своимъ помощникомъ и потерялъ къ нему всякое довѣріе. Развѣ могъ такой прямой и честный начальникъ, какъ Графъ, терпѣть при себѣ тактичнѣйшаго офицера генеральнаго штаба, заботившагося только о сложеніи съ себя въ рѣшительныя минуты всякой отвѣтственности, а въ нянькѣ генеральнаго штаба, слава Богу, Келлеръ не нуждался. Доказательствомъ всего сказаннаго также служитъ фактъ, что Графъ пользовался услугами штабного офицера, генеральнаго штаба подполковника Хростицкаго, отличавшагося довольно рѣдкою особенностью въ средѣ своихъ товарищей по мундиру высказывать иногда свое мнѣніе опредѣленно и даже рѣзко. Говорю иногда, потому что, наблюдая его дѣятельность, не могу не сказать, что онъ часто не могъ отрѣшиться отъ общей рутины своихъ коллегъ. Самъ Хростицкій говорилъ мнѣ, что ему неловко передъ Орановскимъ, когда Графъ иногда замѣняетъ имъ при себѣ начальника штаба.
Къ 4-мъ часамъ дня 13 іюля мы возвратились въ Холунгоу. По дорогѣ Графъ убѣдился, что офицеръ (изъ запаса кавалеріи) не заботится о продовольствіи людей конвоя, хотя исполнялъ обязанности его начальника. Онъ вышелъ изъ себя, и, правда сказать, было изъ за чего: офицеръ пристроился на тепленькое мѣстечко и, ничего не дѣлая, не могъ даже подумать о желудкахъ меньшей братьи.
Въ это время въ штабѣ Восточнаго отряда происходило необыкновенное событіе, можетъ быть даже отмѣченное въ его исторіи, а потому считаю нужнымъ на немъ остановиться. Всѣ чины штаба восклицали: „графъ Комаровскій пошелъ на развѣдку“. Я поинтересовался узнать, что это была за важная развѣдка, и услышалъ только, что графъ взялъ съ собой двухъ казаковъ, или охотниковъ, и куда то отправился развѣдывать, по собственной иниціативѣ. Было добавлено, что онъ хорошо сдѣлалъ, потому что иначе его положеніе становилось ложнымъ. Тогда я все понялъ. Графъ Комаровскій служилъ въ гвардейскомъ казачьемъ полку въ девяностыхъ годахъ прошлаго столѣтія, вышелъ въ запасъ, или зачислился по войску, дослужился до высокихъ гражданскихъ чиновъ, а съ объявленіемъ войны пожелалъ вынуть свой мечъ на защиту отечества. Добравшись до театра военныхъ дѣйствій, онъ никакъ не могъ добраться до врага, хотя казалось бы эта задача была легко разрѣшима, ибо онъ былъ зачисленъ въ Уссурійскій казачій полкъ, а, какъ видно изъ моего разсказа, полкъ вступилъ въ непрерывное соприкосновеніе съ противникомъ уже въ половинѣ мая. Но графу какъ то не повезло; сперва въ Ляоянѣ онъ попалъ въ распоряженіе г. Романова и долженъ былъ заботиться объ удобствахъ его путешествія къ мѣсту своего назначенія въ 6-ю дивизію, а, съ назначеніемъ сіятельнаго начальника В. отряда, сіятельство получило должность коменданта штаба, исключавшую, по роду своихъ тыловыхъ занятій, всякое общеніе съ врагомъ отечества. Такъ вотъ, видимо выведенный изъ терпѣнія такими препятствіями проявить свою доблесть, графъ Комаровскій въ одно прекрасное утро рѣшился на самоотверженный подвигъ и пошелъ куда то, на развѣдку чего то. Рискованное предпріятіе увѣнчалось полнымъ успѣхомъ, но только не по результатамъ добытыхъ стратегически и тактически цѣнныхъ свѣдѣній о противникѣ; о, нѣтъ, ибо, гдѣ былъ безстрашный развѣдчикъ и что видѣлъ, осталось тайной, извѣстной только ему одному (теперь уже погибшему въ какой то шантажной исторіи отъ руки убійцы). Но за то онъ объявилъ, что попалъ въ раіонъ противника, былъ обстрѣлянъ и получилъ двѣ контузіи: одну — головы, а другую — сапога. О послѣдней онъ отзывался пренебрежительно и говорилъ, что ее не стоитъ записывать въ формуляръ, но первая, сперва казавшаяся легкой и перевязанная только черезъ день, или два, послѣ ея полученія, увы, лишила нашу армію такого храбраго боевого офицера. Тотчасъ послѣ Ляоянскаго сраженія Комаровскій уѣхалъ въ Харбинъ, гдѣ тягости страданій отъ боевого поврежденія хотя и были смягчены присутствіемъ красавицы графини, изображавшей сестру милосердія и пользовавшейся особеннымъ успѣхомъ среди штабъ-офицеровъ генеральнаго штаба, но всетаки заставили героя эвакуироваться на Родину, а послѣдняя, въ благодарность за оказанныя отличія, подтвержденныя боевыми орденами, послала его на окончательное поправленіе разстроеннаго здоровья къ нашимъ друзьямъ французамъ, въ чудныя мѣста подъ лазурнымъ небомъ.
14 іюля Графъ Келлеръ объявилъ мнѣ, что назначаетъ меня начальникомъ отряда, расположеннаго въ д. Титуню, которымъ сперва командовалъ состоявшій при штабѣ арміи генеральнаго штаба полковникъ Драгомировъ, а затѣмъ 9-го В. Сибирскаго стрѣлковаго полка подполковникъ князь Амилахори, напутствуя меня слѣдующими словами: „посылаю васъ въ Титуню, потому что считаю назначеніе отряда чрезвычайно важнымъ; вы должны держать связь между мною и 2-мъ Сибирскимъ корпусомъ г. Засулича, дѣйствія котораго не могутъ не интересовать меня, потому что между нами большое пространство (60 верстъ), удобное для прорыва противника, и, кромѣ того, кто же изъ насъ можетъ положиться на Засулича; такимъ образомъ вы въ значительной степени обезпечиваете мой правый флангъ и тылъ; никакого резерва вамъ дать не могу, но знаю, что вы не уйдете и будете меня охранять. Отправляйтесь немедленно, потому что нынѣшнему начальнику отряда я не довѣряю; этотъ командиръ баталіона уже подвелъ разъ Читинскій казачій полкъ; командуя въ тылу послѣдняго, онъ ушелъ не сообщивъ объ этомъ командиру казаковъ, войсковому старшинѣ Закржевскому, который былъ отрѣзанъ японцами, но искусно вывелъ полкъ горами; къ сожалѣнію я не имѣю въ рукахъ точныхъ данныхъ для обвиненія Амилахори, вслѣдствіе постоянной путаницы въ распоряженіяхъ моего штаба; обстоятельства дѣла во многомъ остались невыяснены. Конечно если бы я былъ вполнѣ убѣжденъ въ виновности Амилахори, то уже отрѣшилъ бы его отъ баталіона, но на всякій случай считаю нужнымъ предупредить васъ, потому что этотъ штабъ-офицеръ будетъ вашимъ помощникомъ и замѣстителемъ. Я знаю, что вы нуждаетесь въ деньгахъ, такъ какъ, не смотря на мои требованія, вашъ полкъ не высылаетъ на васъ аттестатовъ, и вы съ самаго начала войны не получаете содержанія; вамъ дадутъ авансомъ денегъ изъ суммъ штаба. Когда вы поѣдете“? Я доложилъ, что выѣду сегодня же и отправился собираться въ путь, но выѣхать въ этотъ день не удалось, такъ какъ мнѣ выдали предписаніе и деньги только къ вечеру, а ѣхать по незнакомой мѣстности 60 верстъ ночью, съ вьюкомъ, имѣя только что купленную новую и неиспытанную клячу, не слѣдовало. Я говорилъ выше, что вынужденъ была уступить одну изъ своихъ лошадей Юзефовичу, когда его лошадь заболѣла; онъ свалился вмѣстѣ съ ней ночью съ обрыва, и лошадь сломала спину; Миша досталъ мнѣ взамѣнъ другую лошадь, которая оказалась слѣпой на одинъ глазъ, а въ Холунгоу ослѣпла и на другой; пришлось ее бросить и пріобрѣсти опять новую.
Меня возмущала халатность штаба, изобиловавшаго количествомъ дѣльцовъ — писакъ и не желавшаго сварганить коротенькую бумажонку для отправленія къ отвѣтственному посту спѣшно назначаемаго офицера, но, благодаря этой халатности, я имѣлъ счастіе еще разъ видѣть Графа и даже вновь бесѣдовать съ нимъ. Онъ вспомнилъ, что 14 лѣтъ тому назадъ мы встрѣтились съ нимъ въ Ниццѣ, гдѣ я былъ тогда прикомандированъ къ французскимъ альпійскимъ стрѣлкамъ и изучалъ практически тактику въ горахъ, подъ руководствомъ одного изъ выдающихся офицеровъ французскаго генеральнаго штаба; по спеціальному приглашенію Графа я тогда же въ Ниццѣ дѣлалъ ему докладъ объ организаціи, обученіи и маневрахъ этихъ отборныхъ войскъ нашихъ союзниковъ; теперь онъ просилъ меня вспомнить о системѣ сигнализаціи въ горахъ и совѣтовался, какъ лучше и скорѣе ввести ее въ войскахъ ввѣреннаго ему отряда. Я доложилъ, что система сигнализаціи въ высшей степени проста, и требуетъ лишь нѣкотораго времени, чтобы войти въ жизнь, но приступить къ обученію ей надо немедленно, потому что этотъ пробѣлъ давалъ себя чувствовать постоянно. Графъ благодарилъ меня и сказалъ: „какъ жаль, что я только сейчасъ вспомнилъ, что вы прошли школу тактики въ горахъ; вы были бы мнѣ такъ полезны, а сейчасъ я не могу не отправить васъ въ Титуню, гдѣ вы нужнѣе“. Конечно я не сказалъ ничего, потому что отвѣтомъ могло быть только слѣдующее: вообще жаль, что вотъ уже болѣе 2-хъ мѣсяцевъ меня то гоняютъ въ роли хорунжаго съ разъѣздами, то предоставляютъ быть адъютантомъ полковника младше меня въ чинѣ, то держатъ въ роли безправной няньки при немъ же, на положеніи начинающаго службу офицера генеральнаго штаба, въ то время, какъ, казалось бы, можно было эксплоатировать нѣсколько болѣе соотвѣтственнымъ образомъ. Во всякомъ случаѣ я былъ безмѣрно благодаренъ Графу за его отношеніе ко мнѣ, а главное счастливъ тѣмъ, что мнѣ наконецъ вѣрили, дали самостоятельное назначеніе и фактически возстановили въ правахъ командованія.
