Поздно ночью изъ похода
Воротился воевода.
Онъ слугамъ велитъ молчать;
Въ спальню кинулся къ постелѣ;
Дернулъ пологъ… Въ самомъ дѣлѣ!
Никого; пуста кровать.
И, мрачнѣе черной ночи,
Онъ потупилъ грозны очи,
Сталъ крутить свой сивый усъ…
Рукава назадъ закинулъ,
Вышелъ вонъ, замокъ задвинулъ;
«Гей, ты, — кликнулъ, — чортовъ кусъ!
А зачѣмъ нѣтъ у забора
Ни собаки, ни затвора?
Я васъ, хамы!.. Дай ружье;
Приготовь мѣшокъ, веревку,
Да сними съ гвоздя винтовку.
Ну, за мною!.. я жь ее!»
Панъ и хлопецъ подъ заборомъ
Тихимъ крадутся дозоромъ,
Входятъ въ садъ — и сквозь вѣтвей,
На скамейкѣ у фонтана,
Въ бѣломъ платьѣ, видятъ, панна
И мужчина передъ ней.
Говоритъ онъ: «все пропало,
Чѣмъ лишь только я, бывало,
Наслаждался, что любилъ:
Бѣлой груди воздыханье,
Нѣжной ручки пожиманье,
Воевода все купилъ.
Сколько лѣтъ тобой страдалъ я,
Сколько лѣтъ тебя искалъ я!
Отъ меня ты отперлась.
Не искалъ онъ, не страдалъ онъ,
Серебромъ лишь побряцалъ онъ,
И ему ты отдалась.
Я скакалъ во мракѣ ночи
Милой панны видѣть очи,
Руку нѣжную пожать;
Пожелать для новоселья
Много лѣтъ ей и веселья,
И потомъ навѣкъ бѣжать».
Панна плачетъ и тоскуетъ,
Онъ колѣни ей цѣлуетъ,
А сквозь вѣтви тѣ глядятъ,
Ружья на земь опустили,
По патрону откусили,
Вбили шомполомъ зарядъ.
Подступили осторожно.
«Панъ мой, цѣлить мнѣ не можно, —
Бѣдный хлопецъ прошепталъ, —
Вѣтеръ — что ли? плачутъ очи;
Дрожь беретъ; въ рукахъ нѣтъ мочи,
Порохъ въ полку не попалъ». —
«Тише ты, гайдучье племя!
Будешь плакать, дай мнѣ время!
Сыпь на полку… Наводи…
Цѣль ей въ лобъ. Лѣвѣе… выше…
Съ паномъ справлюсь самъ. Потише!
Прежде я; — ты погоди».
Выстрѣлъ по саду раздался,
Хлопецъ пана не дождался;
Воевода закричалъ,
Воевода пошатнулся…
Хлопецъ, видно, промахнулся:
Прямо въ лобъ ему попалъ.
