Водяной (Прешерн; Корш)


[58]

Водяной[1]

Издревле люблянки красою известны,
Но Урси милей не бывало девицы,
Красавиц такой не бывало царицы
Из дев ни одной, ни одной молодицы.
Как между звездами денница светла,
Так дев всех красивее Урся была.

И много тогда и невест и замужних
Неведомо слёзы о том проливало,
Что милого сердце по Урсе страдало;
Но ею плененных всё было ей мало:
Идет о мужчине где лестная речь, —
Его она силится в сети завлечь.

[59]


Умела взманить и обрезать умела,
Быть строго-надменна и мило-свободна,
Пленять молодых и быть старшим угодна;
Сполна была хитрость ей женская сродна;
С холодным трудов не жалела, ни сил,
Пока не добьётся, чтоб ей лишь он жиль.

В одно воскресенье, уж после обеда,
Плясать под цимбалы и трубы и скрипки
Сошлись молодцы вкруг развесистой липки
И с ними люблянки, проворны и гибки.
Меж всеми там Урся, как солнце, видна;
Но долго плясать не хотела она.

Хоть многие просят, она несогласна,
Участие в танцах своё отдаляет,
Всё вновь отговорки хитро измышляет.
Уж солнце заходит, свой блеск умаляет,
Уж пробило семь, вот восьмой уже час;
Тогда только Урся плясать собралась.

Мужчин оглядев, плясуна выбирает;
Увидела парня в толпе молодого;
Не сыщешь под солнцем красавца такого;
Плясать с ним любая была бы готова.
Уж новое Урсю манит торжество,
И с нежностью смотрит она на него.

То парень заметил и к Урсе подходит.
„На пляску с собой не лишай меня права:

[60]

Туда, где в Дунай изливается Сава,
Дошла до меня красоты твоей слава.
Вот, Урся, пришел я из далних краёв,
Вот, Урся, плясать я с тобою готов".

Ей так говоря, поклонился он низко.
С улыбкой любезной она отвечала:
„Не шла ни с одним танцевать я сначала;
Скажу, не шутя: я тебя поджидала.
Подай же мне руку скорей и пойдём!
Уж солнце садится, пустеет кругом".

Пленительный юноша подал ей руку,
И словно на крыльях чета полетела,
Как будто коснуться земли не хотела;
Порхали они, как два духа без тела;
Не видно, как наземь ступают ногой,
Как если б их ветер носил круговой.

То видя, все в ужасе стали на месте,
Смычки опустились, и скрипки молчали;
Когда же и трубы уже не звучали,
Тогда каблуки молодца застучали.
„Что скрипки и трубы мне?", крикнул плясун:
„Пусть звуки других здесь услышу я струн!".

Тут быстро нагрянули чёрные тучи,
Послышалось в небе громов рокотанье,
Послышалось ветров лихих завыванье,
Послышалось бурных ручьёв клокотанье,

[61]

И волосы дыбом поднялись у всех.
Ох, Урся-красотка, уж это не смех!

„Не бойся ты, Урся! ступай лишь быстрее,
Не бойся", сказал он, „громов рокотанья,
Не бойся ручьев ты моих клокотанья,
Ни ветров союзных со мной завыванья;
Скорей лишь, скорей лишь вертись и не стой,
Скорей лишь, скорей лишь: пора уж домой".

„Ох, дай отдохнуть мне, плясун несравненный,
Чтоб на землю ногу поставить могла я". —
„Не близко, не близко до нашего края,
Где Сава вливается в воды Дуная.
Ждет страстно поток тебя, Урся, речной.
Скорей лишь, скорей лишь вертись и не стой!".

И тут они вдруг завертелись быстрее,
Почти над землей уж кружиться пустились,
Три раза у самой реки закрутились,
Танцуя, в ревущих волнах очутились.
Увидели круг рыбаки на воде,
Но Урси никто не видал уж нигде.




Примечания

  1. Как видно из последующего, демон, олицетворяющий собою главную реку Крайны, Саву, которая берёт своё начало там же, около Бохинского озера (Wocheinseo), принимает в себя слева Кокру (Kanker) и Быстрицу (Feis tritz), а справа — Copy (Zeier) и Люблянку (Laibach, куда водяной сначала и увлекает свою жертву) и впадает в Дунай под Белградом.