Шекспиръ по-русски.
правитьВеличайшій всемірный поэтъ, къ которому всѣ, и великіе народные поэты, по свойству производимаго обаянія, относятся такъ же, какъ обыкновенные платоническіе поклонники искусства относятся къ поэтамъ вообще — по рѣдкой особенности своего умственнаго склада: облекать въ живые, чарующіе образы самыя отвлеченныя задачи природы и жизни; въ простыхъ обыденныхъ оборотахъ рѣчи, въ задушевномъ разговорѣ между друзьями, никогда и не помышлявшими объ умственныхъ чудесахъ, обнимать одною поэтическою фразой вѣчные міровые вопросы мысли и знанія; цѣлыя историческія эпохи воспроизводить въ сжатомъ, осязательномъ видѣ личныхъ чувствъ, житейскихъ распрь и игры мелкихъ человѣческихъ страстей, низводя такимъ образомъ земное величіе и потрясающій трагизмъ до горькой ироніи жизни, и мелочность себялюбиваго ничтожества возводя порой до величія трагизма такъ что всѣ, отъ ребенка до старца, могутъ входить въ этотъ заколдованный міръ, и выходить очарованными; но чтобы понимать его, какъ сказано уже Тэномъ, надо погрузиться въ самые омуты знанія и «призвать науку къ себѣ на помощь» — въ двухъ изъ своихъ романтическихъ пьесъ поставилъ передъ нами лицомъ къ лицу, въ живыхъ проявленіяхъ чувствъ и образахъ, вѣчно волнующій мыслящіе умы вопросъ объ отношеніяхъ отдѣльнаго человѣка къ гражданскому обществу, и объ условности человѣческихъ учрежденій, ограничивающихъ личности, въ видахъ ея собственной защиты.
Въ яркихъ краскахъ южнаго солнца «Мѣры за мѣру» — произведенія критически превознесеннаго Гервинусомъ, съ фабулой на текстъ: «Какою мѣрою мѣрите, такою же отмѣрится и вамъ» — передъ вами широкое и вольное теченіе жизни, зной юной страсти и свѣжесть весны, гдѣ среди благоуханіи проходятъ и тонкія струи острыхъ, крѣпкихъ испареній — въ роковомъ и внезапномъ столкновеніи съ неумолимою силой закона, отрытаго изъ-подъ забытыхъ хартіи энергическимъ, суровымъ правителемъ въ отсутствіе мудраго и кроткаго государя. Никакія соображенія, никакія мольбы не въ состояніи поколебать отвлеченнаго принципа, разъ онъ забралъ въ свои руки дѣло спасенія общества. На отчаянныя восклицанія умоляющей за брата красавицы:
«Явите-жь здравый смыслъ»…… «Явите правосудіе»……
«Явите хоть какую-нибудь жалость!» —
блюститель принципа отвѣчаетъ словами достойными лучшей цѣли:
«Являю жалость болѣе всего,
Когда являю твердость правосудія:
Тутъ я жалѣю тѣхъ, кого не знаю,
Такъ какъ плоды отпущенной вины
Способны отравлять покой невинныхъ…
И справедливость воздаю тому,
Кто, разсчитавшись за одинъ проступокъ,
Не будетъ жить, чтобъ совершить другой».
И эта ледяная скала, не взирая ни на какія житейскія соображенія, грозитъ опрокинуть и раздавить общество, еслибы deus ex machina піесы — инкогнито скрывающійся великодушный государь — не отстранилъ скалу, отбросивъ ее на повинную голову самого носителя принципа, и не спасъ общества, доказавъ изъ самыхъ происшествій драмы, что для благоденствія обществъ необходимо не «Мѣра за мѣру», а «Bс e въ должную мѣру», и что не менѣе распущенности, если не болѣе, гибельны доведенные до крайнихъ своихъ послѣдствій идеалы нравственнаго порядка, въ принудительныхъ дѣйствіяхъ власти,
«Тщета и суетность формальнаго закона,
Правленіе безъ почвы и корней».
Въ драмѣ, теперь предлагаемой бъ дословной передачѣ — въ превратностяхъ «Венеціанскаго купца» передъ нами снова тотъ же философско-юридическій тезисъ, повернутый только другой стороной, — несостоятельность доведенныхъ до своихъ крайнихъ послѣдствій требованій формальнаго гражданскаго права, съ идеаломъ выраженнымъ формулой: «Fiat justitia — pereat mundus».
Но хотя по свойству своихъ выводовъ оба произведенія существенно сходны между собой — тамъ несостоятельность административныхъ крайностей; здѣсь — неумолимой логики гражданскаго права. — По тону красокъ, по нравственному складу, по средѣ и настроенію дѣйствующихъ лицъ — эти произведенія до того различны, что едва ли кому-нибудь до сихъ поръ приходилось дѣлать между ними такое сближеніе. Тамъ, веселый пиръ юности, беззаботная радость жизни; здѣсь — все серьезно, сдержанно, разсудливо, погружено въ соображенія матеріальныхъ выгодъ и мелкихъ житейскихъ заботъ — и ровный полутонъ разсчетливой житейской мудрости носится въ воздухѣ, особенно въ началѣ пьесы. Тамъ, шумная разнузданность страсти наталкивается на непреклонную строгость закона, грозящую сокрушить ее, не щадя изъ-за нея и самой жизни; здѣсь — чувство приличія и высокое, или просто независимое положеніе лицъ даютъ всему тонъ разсудительности и порядочности, сдерживая даже естественные порывы — и самый ужасъ въ приложеніи закона, не внезапный сокрушительный ударъ надъ разгуломъ страстей, а дальновидная, тонко-выработанная стратагема, изъ несомнѣнныхъ положеній закона созданная засада, въ видахъ убійства изъ мести, но на основаніяхъ существующихъ не для подавленія, а напротивъ, для огражденія гражданской свободы. Вся вакханалія личной страсти тамъ, здѣсь, въ лицѣ напримѣръ, Граціано (отчасти Лоренцо и прекрасной Жидовки), умѣряется высшимъ тономъ общества и серьезностью самыхъ интересовъ, стремленій и цѣлей, въ которыхъ всѣ дѣйствующія лица, такъ или иначе, принуждены вращаться. Самъ Граціано, котораго бурная веселость скорѣе вызываетъ смѣхъ, чѣмъ неловкость, даетъ обѣщаніе держать себя въ уровень съ высшимъ тономъ у высоко поставленной феодальной дамы. Шейлокъ, изъ котораго профессіональная сцена сдѣлала, и продолжаетъ дѣлать, страшилище кровожадности и изувѣрства, самый этотъ Шейлокъ, какъ блистательно доказалъ Ирвингъ въ своемъ художественномъ воспроизведеніи въ прошломъ году, въ присутствіи знаменитаго гебраиста Ренана, и какъ онъ выразился потомъ въ разговорѣ съ нимъ за ужиномъ: «въ полномъ смыслѣ слова, по своему, настоящій джентльменъ». Онъ утонченно-вѣжливъ (когда съ кѣмъ захочетъ), и потому глубоко чувствуетъ всякій уколъ пренебреженія, а тѣмъ болѣе оскорбленія; онъ тонокъ, сдержанъ и остроуменъ, что замѣтили уже о немъ Шлегель и нашъ Пушкинъ. «Но буква закона, говоритъ Шлегель, его божество…….Онъ стоитъ на непреклонной справедливости, которая . обрушивается въ концѣ концовъ на его же собственную голову. Такимъ образомъ, онъ является воплощеніемъ всей исторіи своего несчастнаго племени.» Ежели порой онъ вдается въ цинизмъ и не сдерживаетъ своихъ выраженій, какъ напримѣръ, въ сценѣ суда, такъ это съ преднамѣренною цѣлію оскорбить и унизить ненавистное ему христіанское общество въ его учрежденіяхъ и въ лицѣ его высшихъ представителей. И тутъ опять онъ это дѣлаетъ такъ ловко, съ такою неожиданностью, не поднимая голоса, что его не могутъ ни предупредить, ни остановить. Самая эта сказочная исторія съ вырѣзаніемъ живаго человѣческаго мяса, вытекая изъ глубоко-засѣвшей личной ненависти, есть въ то же время и плодъ дальновиднаго разсчета для удовлетворенія чувства чудовищной ироніи, открытаго издѣвательства надъ этимъ «самохвальнымъ христіанскимъ обществомъ»; — западня, подставленная на полномъ ходу «его самомнѣнію»……. «Всѣ они обожаютъ Антоніо, а онъ ненавидитъ избранный народъ и слышать не можетъ о процентахъ — такъ и прекрасно! — тѣмъ охотнѣе согласится выдать на себя обязательство такого нелѣпаго свойства — безъ процентовъ! Деньги — безъ прирощенья! — И вмѣсто того, такъ — для шутки, въ видѣ неустойки въ случаѣ просрочки, фунтъ его мяса — въ ближайшемъ къ сердцу мѣстѣ! — Посмотримъ, какъ-то они тогда изъ этого вывернутся, какъ они съ своими христіанскими „благожелательствами и вѣжливостями“ выручатъ своего Антоніо… Дожъ долженъ мнѣ дать правосудіе… А счастье Израиля мнѣ поможетъ, что будетъ просрочка…» Въ этомъ смыслѣ онъ выражается и на судѣ, и до суда, съ явнымъ и твердымъ намѣреніемъ искусить достоинство и послѣдовательность статутовъ республики и поставить въ безвыходную дилемму это «хвалёное христіанское общество»: или пожертвовать любимымъ всѣми Антоніо, позорно допустивъ его всенародное убійство, или:
«Откажете — къ чему тогда законъ?
Въ опредѣленіяхъ Венеціи — нѣтъ силы!»
И дѣйствительно, съ необычайною скоростью исполняются всѣ самыя обольстительныя мечты Шейлока: гордость Венеціи, великолѣпные корабли Антоніо, тонутъ на всѣхъ моряхъ одинъ за другимъ, какъ еслибъ они были желѣзные опилки; и вотъ наступаетъ радостный день и часъ просрочки…
Но Шейлокъ одного не разсчелъ — кто можетъ все предвидѣть! — Что народилось новое безпокойное и бойкое поколѣніе, въ которомъ молодыя женщины и дѣвушки изучали философію, классиковъ и заглядывали въ Ульніана, — и несли «возрожденіе» міру, нисколько не стѣсняясь его, Шейлока, упованіями и вѣрованіями, что молодая женщина такого умственнаго уровня, да еще высшаго полета, не остановится ни передъ чѣмъ, если она видитъ явно терпимую несправедливость, или что ей кажется таковою, когда еще въ добавокъ въ этомъ замѣшаны интересы любимаго человѣка; и что Паллада-Аѳина, о которой Шейлокъ имѣлъ, конечно, самыя сбивчивыя понятія, не только на полѣ брани, но и въ фореизической борьбѣ никогда не оставалась побѣжденною; что такимъ образомъ его повидимому совершенно основательное требованіе "о точномъ исполненіи формальнаго обязательства согласно буквальному смыслу, доведенное до крайнихъ своихъ послѣдствій, вдругъ встрѣтится при самомъ уже исполненіи съ такими условіями и осложненіями, которыя, будучи поставлены въ надлежащемъ свѣтѣ другимъ, болѣе свѣдующимъ и ловкимъ законникомъ, обратятся сторицею съ головы должника на голову самого заимодавца, къ подтвержденію другой извѣстной формулы: Summum jus — summa injuriа.
«И есть такой законъ?»
въ оцѣпенѣніи спрашиваетъ на смерть пораженный истецъ.
«Самъ можешь видѣть текстъ,»
сухо отвѣчаетъ представитель законности:
«Поклонникъ справедливости формальной,
Утѣшься — ты ее получишь больше,
Чѣмъ ты бы самъ хотѣлъ.»
Въ этой знаменательной фразѣ все разрѣшеніе одной изъ фабулъ, давшихъ содержаніе піесѣ — о займѣ у Жида, — вся философія права піесы. Arms nimis intensus — frangitur. Жиду предлагаютъ на судѣ втрое, вшестеро, вдесятеро!.. Какъ вдругъ изо всего этого выходитъ, что ему не слѣдуетъ ничего, что онъ явно посягалъ на жизнь гражданина, — и онъ разомъ лишается всего, и самая его жизнь отдана на усмотрѣніе дожа… Другая фабула, романтическая сторона піесы, эта горькая иронія жизни въ выборѣ будущей жены посредствомъ отмыканія загадочныхъ ларцевъ, причемъ совершается такое не новое въ жизни чудо, что чѣмъ кто умнѣе, повидимому, разсуждаетъ, тѣмъ глупѣе выходитъ — вся выражается мѣткимъ сарказмомъ въ радостномъ восклицаніи невыбранной невѣсты:
«О, эти многодумные глупцы!
При выборѣ, они имѣютъ мудрость
Терять свой смыслъ по правиламъ ума!»
Замѣчательно, что оба рѣшающія слова, измѣрившія самую глубину смысла піесы, сказаны однимъ и тѣмъ же лицомъ, и притомъ лицо это — женщина; такъ какъ она же и рѣшившій эту «cause célèbre», по приглашенію дожа, великій юристъ, въ заимствованной у знаменитаго кузена одеждѣ доктора правъ, и, что важнѣе — въ полномъ обладаніи тѣхъ профессіонально-сдержанныхъ пріемовъ и изумительныхъ свѣдѣній, которыя не пріобрѣтаются въ одно свиданіе, въ одинъ урокъ, а есть дѣло постояннаго и усерднаго умственнаго труда, прилежнаго изученія, самостоятельнаго развитія, давшаго ей возможность вращаться въ кругу такихъ лицъ, какъ знаменитый падуанскій юристъ Белляріо. Такимъ образомъ, на двухъ противуположныхъ концахъ всего этого хитросплетенія двухъ фабулъ, этого поэтическаго микрокозма въ смѣшеніи серьезнаго, забавнаго и романическаго, философскихъ идей, ироніи отрицанія и рапсодіи любви — это свѣтлое и умиротворенное, какъ чистый разумъ, лицо является выразительницей господствующей мысли, объединяющей всѣ части пьесы. И не случайно это такъ выходитъ. Самая исключительность общественнаго положенія, врожденная способность такъ обращаться съ людьми, что всѣ принимаютъ ея просьбу за «милое приказаніе», и въ самой вспышкѣ досады и неудовольствія жесткость выговора теряетъ горечь личнаго чувства, а является какъ бы отвлеченнымъ выводомъ разума; какъ напримѣръ, когда она прерываетъ неумѣстную самолюбивую обидчивость принца Аррагонскаго, напоминая ему, что онъ только осужденъ судомъ, которому самъ же добровольно подчинился, и потому не имѣетъ никакого права обижаться.
«Судить и оскорблять — различныя призванья: Они враждебны по самой природѣ., ..» рѣдкія душевныя свойства, и еще болѣе рѣдкая въ женщинѣ, въ молодой дѣвушкѣ серьезность, положительность ума, развитаго и обогащеннаго множествомъ познаній на благодатной почвѣ классическаго міра, не допускаютъ никакого сомнѣнія въ томъ, что для возсозданія такого лица поэту надо было вращаться въ средѣ, имѣющей весьма мало общаго съ обыкновенными героинями Green Room’а; знать такихъ лицъ коротко, имѣть доступъ in most intimate privacy къ ихъ задушевному міру, усвоить себѣ ихъ топъ, ихъ голосъ, самые переходы и оттѣнки голоса, въ минуты искреннихъ душевныхъ изліяній, или случайныхъ вспышекъ и порывомъ страсти, — а не въ тѣ, когда простымъ непосвященнымъ смертнымъ все представляется въ отдаленномъ и обманчивомъ блескѣ искусственной свѣтской условности… Былъ ли то интимный кружекъ королевы; кто-нибудь изъ просвѣщеннѣйшихъ женщинъ вѣка — сама она, или леди-Бэконъ, или можетъ-быть Джэни Грэй — несчастная «Королева Мая», память о которой конечно воскресла при дворѣ съ торжествомъ протестантизма, — нравственный образъ которыхъ носился предъ воображеніемъ поэта при созданіи имъ этого замѣчательнаго лица… Но если когда-нибудь замаскированная въ поэтической формѣ лесть доходила до слуха Елисаветы Тюдоръ, то характеристика, открывающая начало пьесы:
«Есть знатная наслѣдница въ Бельмонтѣ…
И хороша она…..
……… А на чело
Ей ниспадаютъ солнечные кудри,
Какъ бы руно златое….. И сталъ замокъ
Ея, Бельмонтъ — Колхидскимъ Лукоморьемъ,
И многіе плывутъ къ нему Язоны»…
прямо можетъ быть отнесена къ этой вѣчной царственной невѣстѣ, у которой увѣренность въ своей красотѣ была непомѣрна, волосы были песочнаго цвѣта, а множество знатныхъ жениховъ, въ соискательствѣ ея руки, плыли къ Колхидскому Лукоморью — Бельмонту (Англіи — столь же богатой, сколько и прекрасной — bel-monte). Нѣкоторыя фактическія данныя очевидно указываютъ на королеву Елисавету, и на ту близость, которую имѣлъ поэтъ къ міру придворной сплетни. Вся эта придворная исторія съ принцемъ Анжуйскимъ о публичномъ поцѣлуѣ и надѣваніи ему на палецъ своего кольца прямо списана въ сценѣ окончательнаго «удачнаго выбора». Самая эта неразрѣшимая человѣческимъ умомъ загадка выбора ларцовъ ни что либо иное, какъ поэтическое воспроизведеніе множества случаевъ сватовства Елисаветы, которая изъ политическихъ видовъ постоянно завлекала и вводила въ заблужденіе, а затѣмъ отвергала своихъ жениховъ, и этимъ лишь сбивала всѣхъ съ толку; такъ какъ духъ ея не терпѣлъ зависимоcти, и она не выносила мысли о бракѣ. «Въ моихъ рукахъ, кажется, не веретено», будто бы говаривала она — и дѣйствительно, это было не веретено!.. И героиня драмы, хотя по ходу дѣйствія и въ шутливомъ тонѣ, тоже говоритъ:
……«Съумѣю и кинжалъ
Носить съ изящнымъ видомъ забіяки"…
Что она затѣмъ и еще съумѣла — въ этомъ вся мудрость и прелесть IV и V актовъ, и этого никогда не забыть Шейлоку, если только онъ могъ еще долго пережить свое пораженіе. Несчастный, до чиста обобранный и осмѣянный, онъ, который уже было такъ хорошо наточилъ свой ножъ, былъ ею просто безъ ножа зарѣзанъ одною неумолимою послѣдовательностью юридической логики, имъ самимъ излюбленной буквы закона. Свѣтлый ореолъ, постоянно окружающій нашу красавицу, и одинъ только отличающій ее отъ ея прототипа, какъ будто нѣсколько меркнетъ при ея сдержанно-злорадномъ торжествѣ, и той жесткой разсчитанности, съ которою она постепенно подводитъ свою жертву къ неминуемой развязкѣ. Но тутъ надо различать и xopoшенько помнить, что все, что мы видимъ здѣсь дурнаго по нашимъ теперешнимъ понятіямъ, есть дѣло ея вѣка и того поколѣнія, все же высокое и прекрасное — ея собственное, что по истинѣ даетъ ей право назваться женщиной эпохи «возрожденія», первой эманципированной дѣвицей въ Европѣ, употребляя, конечно, слово въ самомъ лучшемъ и возвышенномъ смыслѣ, — эманципированной въ духѣ Платона и Аристотеля, а не въ духѣ рабынь римскаго цирка. Въ полномъ сознаніи своихъ силъ она берется за исполненіе рискованной и трудной задачи — и не какъ Имогена, Розалинда или Целія, которыя переодѣвались въ мужчинъ вынужденныя къ тому обстоятельствами — преслѣдованія, отвергнутой любви, и пр., а по сознательному разсчету, motu proprio, съ высоты счастія, богатства и величія, по собственной патриціанской прихоти, она переодѣвается въ мужское платье, чтобы стать, подобно своему историческому образцу, между двухъ на смерть враждующихъ сторонъ и съ безтрепетнымъ, невозмутимымъ духомъ доказать вѣрующимъ въ непогрѣшимость логики и буквы закона, что полное удовлетвореніе вѣчныхъ требованій правды такъ же недостижимо человѣческими уставами, какъ неопредѣлимы человѣческою логикой и вѣчные законы истины.
Москва, 1892, августа 30.
ВЕНЕЦІАНСКІЙ КУПЕЦЪ.
правитьДожъ Венеціи.
Принцъ Мороккскій, Принцъ Аррагонскій — женихи.
Антоніо, Венеціанскій купецъ.
Бассаніо, его другъ.
Граціано, Салярино, Соляніо — ихъ общіе друзья.
Лоренцо, обожатель Іессики.
Шейлокъ, богатый Евреи, отецъ Іессики.[1]
Тубалъ, его другъ, Еврей изъ его колѣна.
Лёнчлотъ Гоббо, клоунъ, шутъ.
Старикъ Гоббо, его отецъ.
Порція, владѣтельная дама, наслѣдница.
Нерисса, дѣвица изъ ея свиты.
Іессика, Еврейка, дочь Шейлока.
Бальтазаръ, Стефено, Леонардо — слуги Порціи и Бассаніо. Кромѣ того, безъименные слуги, Маньификосы, судебные пристана, тюремщики, свита и проч.
ДѢЙСТВІЕ I.
правитьСЦЕНА I.
правитьАнтоніо. — Не знаю, право, почему мнѣ скучно
Мнѣ это тяжело: вы говорите,
Что тяжело и вамъ; но какъ дошелъ я
До этого, какъ это захватилъ;
И изъ чего оно порождено,
Иль создано — я-бъ самъ узналъ охотно.
И такъ мнѣ скука притупила умъ,
Что я не узнаю и самъ себя.
Салярино. — У васъ душа ни зыби океана,
Гдѣ ваши же могучія суда
Съ распущенными гордо парусами,
Какъ господа, иль знатные граждане
На лонѣ волъ, или, — какъ бы такъ сказать:
Торжественное зрѣлище морей —
Такъ принижаютъ мелкихъ торгашей,
Что тѣ почтительно склоняются предъ ними,
Когда они несутся мимо[2]
Съ своими самодѣльными крылами.
Соляніо. — Повѣрьте, еслибъ это у меня
Такія предпріятья были въ морѣ,
То и всѣ чувства лучшія мои
Тамъ были бы вблизи моихъ надеждъ.
Я-бъ все листочки рвалъ съ травы, чтобъ знать
Откуда вѣтеръ; все-бъ смотрѣлъ на карты,
Гдѣ порты, пристани и рейды, — и все то,
Что возбудить могло бы опасенья
За предпріятье, дѣлало-бъ меня,
Конечно, очень скучнымъ.
Салярино. — А я такъ дуя на свой супъ, надулъ бы
Себѣ простуду, какъ подумать только,
Чего надѣлать можетъ большій вѣтеръ
На океанѣ. Видѣть бы не могъ
Движенія песку въ песочной стклянкѣ,[3]
Не думая объ отмеляхъ и рифахъ;
Не видя перла изъ моихъ судовъ
Зарывшимся въ пески, склонившимъ
Высокую вершину ниже реберъ,
Чтобы лобзать свой гробъ. Хотя бы въ церковь
Пришлось пойти — священная твердыня
Напомнила бы мнѣ опасность скалъ,
Одно прикосновеніе которыхъ
Къ бокамъ любимца корабля, размечетъ
Его всѣ бакалеи по водамъ,
Одѣнетъ бурные валы въ мои шелки —
И, словомъ, что лишь вотъ — имѣло цѣну —
— И вотъ, уже не стоитъ ничего!
Имѣя смыслъ сообразить все это,
Какъ могъ бы я же не сообразить,
Что, еслибъ такъ случилось въ самомъ дѣлѣ,
Меня могло бы это сдѣлать скучнымъ?
И не толкуйте мнѣ: Антоніо, я знаю, —
Скучаетъ въ страхѣ за свои товары.
Антоніо. — Повѣрьте, нѣтъ: благодаря судьбѣ,
Мои затраты ввѣрены различнымъ
Судамъ, и не въ одномъ они районѣ;
И состояніе мое по оборотамъ
Отъ одного лишь года не зависитъ:
Выходитъ, не отъ дѣлъ моихъ мнѣ скучно.
Салярино. — Ну, если такъ, вы влюблены…
Антоніо. — Ну вотъ! —
Ну вотъ!
Салярино. — Какъ, и не влюблены?
Ну, если такъ, мы скажемъ, что вамъ скучно
Лишь отъ того, что невесело вамъ;
И что вамъ также было бы легко
Играть, смѣяться — говоря, что вамъ
Затѣмъ и весело, что вамъ не скучно.
Клянусь двуликимъ Янусомъ! — Природа
Творитъ подчасъ престранныя созданья:
Одни готовы вѣчно щурить глазки,
И хохотать подобно попугаю,
Заслыша лишь гудокъ; другіе жъ вѣчно
Съ такимъ прокислымъ, уксуснымъ лицомъ,
Что зубъ своихъ не выкажутъ улыбкой,
Хотя бы Несторъ клялся, что смѣшно —
Соляніо. — Вотъ и Бассаніо, вашъ благородный другъ,
Грацьяно и Лоренцо. До свиданья:
Мы въ лучшемъ обществѣ оставимъ васъ.
Салярино. — Остался бы, пока развеселю васъ,
Но лучшіе друзья смѣняютъ насъ.
Антоніо. — Я вашу дружбу высоко цѣню;
Но такъ какъ васъ зовутъ свои занятья,
Вы пользуетесь случаемъ уйти.
Салярино. — Синьоры, съ добрымъ утромъ.
Бассаніо. — Друзья, когда мы будемъ вновь смѣяться?
Скажите мнѣ — когда? Вы что-то насъ
Совсѣмъ чуждаться стали — такъ-ли надо?
Салярино. - Весь нашъ досугъ въ распоряженьи вашемъ.
Лоренцо. — Ну, такъ какъ вы Антоніо нашли,
Мы оба васъ оставимъ; но къ обѣду
Не позабудьте мѣста вашей встрѣчи.
Бассаніо. — Не измѣню вамъ.
Граціано. — Синьоръ Антоніо, вы будто нездоровы…
Вы слишкомъ заняты дѣлами свѣта:
Тутъ, кто купилъ за многія заботы,
Ужь потерялъ предметъ своей покупки.
Повѣрьте, вы ужасно измѣнились.
Антоніо. — Я понимаю свѣтъ, какъ свѣтъ, Грацьяно:
Подмостки, на которыхъ каждый долженъ
Свою исполнить роль, — и мнѣ досталась
Печальная. —
Граціано. — Мнѣ-жъ дайте роль шута:
Пусть подъ веселый смѣхъ придутъ морщины…
Пусть лучше печень грѣется виномъ,
Чѣмъ сердцу коченѣть отъ скорбныхъ вздоховъ.[4]
И почему же долженъ человѣкъ,
Имѣя крови горячую внутри,
Сидѣть подобно изваянью предка?
Спать на яву и быть брюзгой, покуда
Не разольется желчь? Вотъ что тебѣ скажу.
Антоніо, какъ я тебя люблю —
Моя любовь во мнѣ и говоритъ:
Есть люди, у которыхъ лица могутъ
Тускнѣть и меркнуть, какъ стоячій прудъ,
И сохранять серьезность напускную
Въ надеждѣ, что чрезъ то пріобрѣтутъ
Во мнѣньяхъ важность, и глубокомыслье,
И мудрость такъ, какъ еслибъ говорили:
«Я — самъ оракулъ; ни единый песъ
Не смѣй залаять, какъ разину ротъ».
О, мой Антоніо, я знаю и такихъ,
Что потому лишь прослыли за умныхъ,
Что все молчатъ; а то, увѣренъ, только
Заговори — ввели бы въ грѣхъ тѣ уши,
Которыя, ихъ слыша, не могли бы
Не обозвать глупцами ближнихъ.
Подробнѣе о семъ въ другое время:
Но не уди такой приманкой грусти
Ты пискаря- глупца — такое мнѣнье.
Идемъ, Лоренцо: будьте же пока
Здоровы; проповѣдь мою закончу
Послѣ обѣда.
Лоренцо. — Ну, и такъ мы съ вами
Разстанемся до времени обѣда.
Мнѣ предстоитъ быть, кажется, однимъ
Изъ этихъ молчаливыхъ мудрецовъ,
Такъ какъ Грацьяно никогда не дастъ
Мнѣ говорить.
Граціано. — Да, вотъ побудь со мною
Еще годочка съ два, такъ не узнаешь
Ты голоса, пожалуй, своего.
Антоніо. — Прощайте: а то, право, станемъ самъ
Говоруномъ подъ-стать съ говорунами.
Граціано. — Благодарю за чести: такъ какъ молчанье
Лишь хорошо въ копченомъ языкѣ,
Да въ непродажной дѣвѣ. (Уходятъ Грац. и Лор.)
Антоніо. — Ну, — вотъ такъ:
И что теперь онъ въ сущности сказалъ?
Бассаніо. — Граціано наскажетъ безконечное количество «ничего», какъ никто во всей Венеціи: его разсужденія какъ два зерна пшеницы въ двухъ четверикахъ мякины: надо проискать цѣлый день, чтобъ ихъ найти, а когда найдешь, то увидишь, что они не стоили, чтобъ ихъ искать.
Антоніо. — Ну, хорошо; скажи же мнѣ теперь,
Что это за особа, для которой
Ты далъ обѣтъ паломничества втайнѣ,
О чемъ хотѣлъ мнѣ нынче разсказать.
Бассаніо. — Тебѣ, Антоніо, не безъизвѣстно,
Какъ я свое разстроилъ состоянье,
Выказывая въ нѣкоторомъ родѣ
Жизнь болѣе роскошную и пышность,
Чѣмъ то мои оправдывали средства.
Я не ропщу, что я теперь обрѣзанъ
Въ патриціанскихъ прихотяхъ моихъ;
Но главная моя забота — выдти
Съ достоинствомъ изъ множества долговъ,
Въ которые я впутался въ то время, —
Шальное точно, въ нѣкоторомъ родѣ…
Тебѣ, Антоніо, я долженъ больше всѣхъ
И деньгами, и дружбой; въ той же дружбѣ
Я черпаю увѣренность и смѣлость
Открыть тебѣ всѣ замыслы мои,
Какъ выпутаться мнѣ изъ всѣхъ долговъ.
Антоніо. — Прошу тебя мнѣ объяснить, въ чемъ дѣло:
И если все, какъ любишь ты и самъ,
Согласно съ чувствомъ чести, будь увѣренъ,
Мой кошелекъ, я самъ, мои всѣ средства —
Отверзто все въ твое распоряженье.
Бассаніо. — Въ дни дѣтства, какъ бывало промахнусь
Одной стрѣлой, я ей вослѣдъ другую
Пускалъ опять туда же, съ той же силой,
Но съ болѣе разсчитаннымъ прицѣломъ,
Чтобъ ту найти; и часто такъ рискуя
Обѣими, я обѣ находилъ.
Я выставляю этотъ дѣтскій опытъ,
Такъ какъ ребячество и то, что будетъ дальше…
Я много долженъ, и — безпутный малый —
Все, что я долженъ, пусть за мной пропало.
Но еслибы попробовать пустить
Стрѣлу другую въ томъ же направленьи,
Въ какомъ пускалась та — не сомнѣваюсь,
Что, постаравшись лучше взять прицѣлъ,
Я иль найду ихъ обѣ, иль послѣдній
Твой рискъ я возвращу тебѣ, а въ первомъ
Признательнымъ останусь должникомъ.
Анѣоніо. — Меня ты знаешь, и лишь тратишь время,
Такъ около ходя издалека;
И ужь, конечно, для меня обиднѣй
Сомнѣніе твое въ моей любви,
Чѣмъ если спустишь все, что я имѣю;
Скажи же просто, что я долженъ дѣлать,
И что по твоему могу я сдѣлать —
Et j’у suis,[5] — а потому — вѣщай.
Бассаніо. — Есть знатная наслѣдница въ Бельмонтѣ.
И хороша она, — но дивныхъ свойствъ
Ея не выразитъ вамъ это слово.
Изъ глазъ ея я получалъ порой
Прекрасныя, безмолвныя посланья…
Ей имя — Порція: ничѣмъ она не ниже
Супруги Брута, дочери Катона.
И полонъ міръ хвалой ея достоинствъ:
Всѣ страны свѣта къ ней изъ всѣхъ концовъ
Шлютъ знатныхъ жениховъ; а на чело
Ей ниспадаютъ солнечныя кудри,
Какъ бы руно златое… И сталъ замокъ
Ея, Бельмонтъ, — Колхидскимъ лукоморьемъ
И многіе плывутъ къ нему Язоны.[6]
О, мой Антоніо, имѣй я только средства,
Чтобъ потягаться хоть съ однимъ изъ нихъ, —
Есть у меня предчувствіе успѣха,
Есть вѣра, что я выйду съ торжествомъ.
Антоніо. — Ты знаешь — всѣ мои богатства въ морѣ;
И у меня ни денегъ, ни товара,
Чтобъ обратить въ наличность: потому
Немедленно отправься, попытай,
Что можетъ мой въ Венеціи кредитъ;
Его мы выжмемъ, вытянемъ до нельзя,
Чтобъ только снарядить тебя въ Бельмонтъ
Къ прекрасной этой дамѣ. Такъ идемъ;
Разузнавай — я также, — гдѣ есть деньги?
При этомъ безразлично для меня —
Подъ мои кредитъ, иль лично для себя. (Уходятъ.)
СЦЕНА II.
правитьПорція. — По правдѣ сказать, Нерисса, мое маленькое существо начинаетъ тяготиться этимъ большимъ свѣтомъ.
Нерисса. — Было бы такъ, еслибы вмѣсто вашихъ успѣховъ вы испытывали однѣ неудачи. Но, какъ погляжу, пресыщеніе отъ излишества такъ же нездорово, какъ и изнуреніе отъ нужды: выходитъ, это не малое счастье умѣть довольствоваться малымъ. Изобиліе скорѣе доводитъ до сѣдыхъ волосъ, и только довольство долговѣчно.
Порція. — Мысли хороши, и высказаны не дурно.
Нерисса. — Еще было бы лучше, еслибъ имъ слѣдовали.
Порція. — Еслибы дѣлать было такъ же легко, какъ знать, что хорошо было бы дѣлать, часовенки стали бы церквами, а нищенскія хижины дворцами. Это ужь хорошій проповѣдникъ, который самъ исполняетъ свои назиданія: мнѣ легче научить двадцать человѣкъ, что хорошо бы сдѣлать, чѣмъ быть одною изъ этихъ двадцати, которая послѣдовала бы моему собственному ученію. Сколько мозгъ ни изобрѣтай законовъ для нашихъ чувствъ, страстныя натуры перепрыгиваютъ чрезъ холодныя правила. Безумная юность, какъ заяцъ, всегда перескочитъ черезъ сѣти инвалида — мудраго совѣта. Но всѣ эти разсужденія не таковы, чтобы выбрать мнѣ мужа. О, я несчастная! Это слово — выбрать! Я не могу ни выбрать кого бы я хотѣла, ни отказать тому, кого не хочу: такъ-то желанія живой дочери подчинены желанію покойнаго отца. — Ну, не жестоко ли это, Нерисса, что я не могу ни выбрать кого бы то бы было, ни отказать никому.
Нерисса. — Вашъ батюшка былъ всегда добродѣтеленъ, а людямъ святой жизни бываютъ въ минуту смерти добрыя наитія; такимъ образомъ, эта игра въ случай, придуманная имъ съ этими тремя ларцами изъ золота. серебра и свинца (изъ которыхъ кто выберетъ по его мысли, тотъ и выберетъ васъ), безъ сомнѣнія, наведетъ на правильный выборъ только того, кого вы можете истинно полюбить. Но есть ли въ васъ какое-нибудь чувство хоть къ одному изъ высокихъ соискателей, которые уже явились?
Порція. — перебирай ихъ, пожалуста, по именамъ, а я, по мѣрѣ того, какъ ты будешь называть ихъ, буду ихъ описывать, и по моимъ описаніямъ ты можешь угадать мои чувства.
Нерисса. — Итакъ, первый: неаполитанскій принцъ.
Порція. — Ну, это просто какой-то жеребенокъ: онъ ни о чемъ больше не можетъ говорить, какъ о своей лошади, и поставляетъ это въ великую заслугу своимъ талантамъ, что самъ можетъ подковать ее. Право, мнѣ кажется, ужь не знавалась ли его маменька съ кузнецомъ.
Нерисса. — Затѣмъ, есть у насъ Палатинскій графъ.
Порція. — Только и дѣлаетъ, что хмурится, какъ будто говоря: «Что жь, если меня не желаете, — выбирайте»… Слушаетъ смѣшное, и не улыбнется: — Этотъ, мнѣ кажется, къ старости превратится въ плачущаго философа: такъ преисполненъ онъ неприличной скуки въ молодости. Лучше ужь выйти замужъ за мертвую голову съ костью во рту, чѣмъ за кого-нибудь изъ этихъ двухъ. Боже упаси меня отъ нихъ!
Нериса. — А что скажете о французскомъ грандѣ, monsieur le Bon?
Порція. — Богъ сотворилъ его, и потому — идетъ за человѣка. Ну, право, я знаю, что грѣхъ быть насмѣшницей. Но этотъ!.. Помилуйте, у него лошадь еще лучше, чѣмъ у Неаполитанца; дурная привычка хмуриться еще лучше, чѣмъ у Палатинскаго графа: онъ просто всѣ — и никто: стоитъ защелкать дрозду, и онъ ужь начинаетъ подпрыгивать; драться на рапирахъ готовъ хоть съ собственною тѣнью. Если я выйду за него, то у меня будетъ двадцать мужей. Еслибъ онъ вздумалъ мнѣ оказывать пренебреженіе, я и это простила бы ему; потому что еслибы даже онъ любилъ меня до безумія, то никогда бы не встрѣтилъ отвѣта.
Нерисса. — Ну, въ такомъ случаѣ, что скажете о Фольконбриджѣ, — юномъ англійскомъ баронетѣ?
Порція. — Ты знаешь, мы не говоримъ съ нимъ, потому что ни онъ меня не понимаетъ, ни я его: онъ ни по латыни, ни по-французски, ни по-итальянски… а я — ты можешь принять судебную присягу, какъ жалокъ мой копѣечный англійскій. Это картинка статнаго мужчины; но увы! какъ подѣлиться мыслми съ живою картиной? И какъ онъ всегда странно одѣтъ. Мнѣ такъ и кажется, что его дублетъ пріобрѣтенъ имъ въ Италіи, панталоны во Франціи, шапочка въ Германіи, а манеры — по всему свѣту.
Нерисса. — А что вы думаете о шотландскомъ лордѣ, его сосѣдѣ?
Порція. — Что онъ преисполненъ сосѣдскаго благодушія, такъ какъ, занявъ пощечину у Англичанина, поклялся ее возвратить ему при первой возможности: кажется, Французъ взялся быть за него поручителемъ, и подписался на другую.[7]
Нерисса. — А какъ вамъ нравится юный Германецъ, племянникъ Саксонскаго герцога?
Порція. — Довольно противенъ утромъ, когда еще не пьянъ, и невыносимъ послѣ полудня, когда уже пьянъ: въ самомъ лучшемъ своемъ видѣ онъ нѣсколько хуже человѣка; въ худшемъ же немного лучше животнаго. Еслибы меня постигло самое худшее, что только можетъ случиться, ужь что-нибудь придумаю, чтобъ избавиться отъ него.
Нерисса. — А если онъ потребуетъ участія въ выборѣ и выберетъ ларецъ настоящій, — вы должны будете отказать въ повиновеніи волѣ вашего отца, если вы отъ него откажетесь.
Порція. — Потому, во избѣжаніе худшаго, поставь, пожалуста, добрую стопу рейнскаго на не тотъ ларецъ: будь тамъ хоть чортъ внутри, а это искушеніе снаружи, — я знаю, что онъ его выберетъ. Я скорѣе на все пойду, Нерисса, чѣмъ соглашусь выдти за губку.
Нерисса. — Ну, вамъ ужь нечего опасаться этихъ господъ: они сообщили мнѣ свои намѣренія, которыя собственно въ томъ, чтобы возвратиться во-свояси и не безпокоить васъ больше своимъ сватовствомъ, если ужь васъ невозможно добыть никакимъ другимъ способомъ, кромѣ указаннаго вашимъ отцомъ, посредствомъ выбора ларцовъ
Порція. — Хотя бы я дожила до ветхихъ лѣтъ Сибиллы,[8] я умру чиста, какъ Діана, если не буду взята согласно послѣдней волѣ моего отца. Очень рада, что эта партія соискателей оказалась такъ благоразумна, такъ какъ нѣтъ ни одного изъ нихъ, котораго отсутствія я не желала бы страстно, и не молила бы Бога о его благополучномъ отъѣздѣ.
Нерисса. — А помните, еще при жизни вашего отца — одинъ Венеціанецъ, такой начитанный, и воинъ — пріѣзжалъ сюда въ свитѣ маркиза Монферрато?
Порція. — Да, да, Бассаніо, — такъ, кажется, его звали?
Нерисса. — Именно: вотъ кто изо всѣхъ мужчинъ, на комъ только останавливались мои глупые глаза, заслуживалъ бы жену красавицу.
Порція. — Я помню его хорошо, и помню, что онъ достоинъ твоей похвалы… — Чего тамъ? Что еще?
Слуга. — Четыре чужеземца ожидаютъ вашей милости, чтобы откланяться; а еще прибылъ курьеръ отъ пятаго съ извѣстіемъ, что его повелитель, принцъ Морокскій, прибудетъ сюда нынче къ вечеру.
Порція. — Еслибъ я могла съ такимъ же искреннимъ удовольствіемъ привѣтствовать пятаго, съ какимъ иду проводить этихъ четырехъ — я была бы, значитъ, очень рада его пріѣзду. Если у него, при всѣхъ качествахъ святаго, цвѣтъ кожи и наружность дьявола, то мнѣ было бы пріятнѣе имѣть его своимъ духовникомъ, чѣмъ своимъ мужемъ. — Идемъ, Нерисса! А ты впередъ, любезный. — Только-что выпроводимъ за дверь одного поклонника, другой уже стучится въ двери. (Уходятъ.)
СЦЕНА III.
правитьШейлокъ. — Три тысячи дукатовъ, хорошо —
Бассаніо. — Такъ точно — на три мѣсяца, синьоръ —
Шейлокъ. — На три мѣсяца, — хорошо —
Бассаніо. — Въ каковыхъ, какъ я уже вамъ говорилъ, обязательство на Антоніо —
Шейлокъ. — И обязательство на Антоніо, — хорошо —
Бассаніо. — Можете ли вы помочь мнѣ? Угодно ли вамъ одолжить меня? Узнаю ли я вашъ отвѣтъ?
Шейлокъ. — Три тысячи дукатовъ, — на три мѣсяца и обязательство на Антоніо.
Бассаніо. — Вашъ на это отвѣтъ.
Шейлокъ. — Антоніо хорошій человѣкъ.
Бассаніо. — Развѣ вы слышали, чтобы кто-нибудь утверждалъ противное?
Шейлокъ. — О, нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ; говоря, что Антоніо хорошій человѣкъ, я хотѣлъ бы, чтобы вы меня поняли въ томъ смыслѣ, что онъ благонадеженъ; но все же его средства только предположительны: одинъ корабль у него на пути къ Триполи, другой въ Индію; кромѣ того, какъ я могъ понять на Ріальто, у него третій въ Мексикѣ, четвертый пошелъ въ Англію; есть у него еще и другія предпріятія, раскиданныя здѣсь и тамъ. Но корабли только доски, моряки только люди: есть сухопутныя крысы, и морскія крысы; сухопутные воры, и морскіе воры; я разумѣю — пираты; и потомъ, есть опасности и отъ вѣтровъ, и отъ волнъ, и отъ скалъ. Человѣкъ, несмотря на то, благонадеженъ. — Три тысячи дукатовъ — Я думаю, я могу взять его обязательство.
Бассаніо. — Будьте увѣрены, что можете.
Шейлокъ. — Желаю быть увѣренъ, что могу; а чтобъ я могъ быть увѣренъ. желаю подумать. Могу я говорить съ самимъ Антоніо?
Бассаніо. — Не угодно ли вамъ будетъ отобѣдать съ нами?
Шейлокъ. — Такъ! — Чтобъ нанюхаться свинины; вкусить отъ обиталища, въ которое вашъ пророкъ, Назареянинъ, загналъ заклинаніями дьявола! Я готовъ торговать съ вами, покупать — продавать съ вами, прогуливаться съ вами и такъ далѣе… но я никогда не стану ѣсть съ вами, пить съ вами, молиться съ вами. — Что новаго на Ріальто?[9] — Кто это такой идетъ сюда?
Бассаніо. — Это самъ синьоръ Антоніо.
Шейлокъ. (Про себя.) — Какъ онъ на льстиваго кабатчика похожъ![10]
Онъ ненавистенъ мнѣ, и какъ христіанинъ.
И еще больше тѣмъ, что въ низкомъ простофильствѣ,
Ссужаетъ деньги даромъ, понижая
У насъ въ Венеціи размѣръ процента.
Когда-бъ хоть разъ ему вцѣпиться въ ляжку,
Насыщу застарѣлую я злобу.
Онъ ненавидитъ избранный народъ;
Ругается надъ нами даже тамъ,
Гдѣ наибольше сходятся купцы;
И надо мной, моими барышами,
И прибыльми, стяжанными безгрѣшно,
Которыя онъ называетъ лихвой.
Будь проклято мое колѣно, если
Ему прощу!
Бассаніо. — Вы слышите, Шейлокъ?
Шейлокъ. — Я тутъ соображаю, чѣмъ могу
Располагать сейчасъ, — и нахожу,
По приблизительной, на память, смѣтѣ,
Что тотчасъ не могу собрать всей суммы —
Трехъ тысячей дукатъ. — Что изъ того?
Зажиточный Еврей изъ моего колѣна
Снабдитъ меня[11]. — Но стойте: Вы-бъ хотѣли
На сколько мѣсяцевъ? — Всѣ блага вамъ, синьоръ:
Вы были только-что у насъ на языкѣ.
Антоніо. — Шейлокъ, хоть не беру и не даю
Я въ долгъ, не признавая права роста;
Но чтобъ помочь, вотъ, другу въ затрудненьи,
Нарушу правило. — (Къ Бассаніо.)
Извѣстно ли ему
Количество?
Шейлокъ. — Да-да! Три тысячи дукатовъ.
Антоніо. — И на три мѣсяца.
Шейлокъ. — Я и забылъ —
Три мѣсяца — вы говорили такъ.
Что-жь, ваше обязательство — и вотъ
Увидимъ. — Но, послушайте, однако:
Мнѣ показалось, вы сказали, что
Не занимаете и не даете денегъ
Для прирощенья. —
Антоніо. — Этого не дѣлалъ. —
Шейлокъ. — Когда Іаковъ насъ стала овецъ
У дяди своего Лавана, — сей Іаковъ
Отъ нашего святаго Авраама —
(Свершеньемъ мудрой матери своей)
Сталъ третьимъ въ родѣ; да, да, онъ сталъ третьимъ.
Антоніо. — Къ чему же тутъ о немъ? И онъ бралъ лихву?
Шейлокъ. — Не лихву, нѣтъ; не то, что бъ вы назвали
Такъ прямо лихвой; нѣтъ: вотъ что Іаковъ сдѣлалъ: —
Когда они съ Лаваномъ согласились,
Что всѣ съ полосками и пестрые ягнятки
Должны пойти Іакову за трудъ;[12]
И поздней осенью, прійдя въ охоту, овцы
Сошлись съ баранами, и дѣло зарожденья
Когда межь волосатыхъ совершалось —
Искусный пастырь снялъ мнѣ съ прутьевъ кожу,
И въ самомъ актѣ воспроизведенья
Наткалъ ихъ предъ блудящими овцами…
Тѣ тутъ же зачали — во время же ягненья
Всѣ наплодили пестренькихъ ягнятокъ; —
А эти всѣ — Іакова. Вотъ это
Былъ путь къ преумноженію богатства;
И Яковъ былъ благословенъ; и прибыль
Благословенна, — если то не кража.
Антоніо. — Удачный случай, наградившій службу,
Направленный небесною рукой.
Чего безъ этого Іакову-бъ не сдѣлать.
Что-жь, это вставлено, чтобъ оправдать лихву?
Иль ваше золото и серебро —
Овечки и бараны?
Шейлокъ. — Я не могу сказать: я заставляю
Ихъ такъ же множиться. — но вникните, синьоръ —
Антоніо. — Бассаніо, замѣть на всякій случай —
И дьяволъ можетъ приводить Писанье
Себѣ въ угоду. Злобная душа,
Ссылаясь на свидѣтельства святыя,
Что негодяй съ привѣтливымъ лицомъ:
Красивый плодъ, прогнившій въ сердцевинѣ.
Какихъ прикрасъ не принимаетъ лживость!
Шейлокъ. — Три тысячи дукатовъ — ничего:
Хорошенькая, кругленькая сумма.
Три изъ двѣнадцати — счесть, сколько будетъ въ мѣсяцъ…
Антоніо. — Ну что-жь, Шейлокъ, надѣяться на васъ?
Шейлокъ — Синьоръ Антоніо, не разъ, а много разъ
Меня вы на Ріальто поносили
За капиталъ мой, и за сроки роста.
Я выносилъ все это постоянно
Лишь съ терпѣливымъ пожиманьемъ плечъ:
Терпѣнье — знамя нашего народа.
Вы обзывали извергомъ меня,
Собакой кровожадной, и плевали
На мой еврейскій плащъ; и это все —
За пользованье тѣмъ, что есть мое же…
Ну, хорошо — теперь какъ бы выходитъ,
Что вы нуждаетеся въ помощи моей:
Давно бы такъ: пожалуйте! — Вотъ вы
Приходите ко мнѣ и говорите,
«Шейлокъ, намъ нужны деньги», говорите,
Вы, извергавшіе свою слюну
Мнѣ въ бороду мою, пинками въ спину
Толкавшіе меня, какъ пса бродяща
Чрезъ свой порогъ: теперь вамъ нужны деньги —
Что мнѣ сказать на это вамъ? Сказать ли:
«Есть у собаки деньги? То возможно-ль,
Чтобъ песъ ссудилъ три тысячи дукатовъ?»
Иль мнѣ пригнуться, и въ холопскомъ тонѣ,
Подобострастнымъ, робкимъ шепоткомъ
Такъ вамъ сказать: «Прекраснѣйшій синьоръ,
Въ ту середу вы на меня плевали;
Меня вы тамъ-то встрѣтили пинками
Въ такой-то день; въ другое время вы
Изволили назвать меня собакой:
И за любезности такого рода
Какъ не ссудить вамъ столько-то дукатовъ?»
Антоніо. — Намѣренъ такъ честить тебя и впредь,
Плевать, а можетъ и толкать ногою.
Когда намъ ссудишь деньги, такъ ссужай
Не какъ друзьямъ — зачѣмъ? — когда же дружба
Беретъ приплодъ съ безплоднаго металла?[13]
Ссужай намъ деньги, какъ своимъ врагамъ:
Тогда ты можешь въ случаѣ просрочки
Съ пріятнымъ видомъ вытребовать пеню.
Шейлокъ. — Ай! — Посмотрѣть, въ какомъ же вы волненьи!
А я бы такъ хотѣлъ быть въ дружбѣ съ вами,
Пріобрѣсти любовь, забыть позоръ,
Какимъ меня пятнали, васъ снабдить
Въ теперешней нуждѣ, не взявъ полушки
За продержанье вами капитала;
А вы меня и слушать не хотите:
Я предлагаю вамъ отъ доброты.
Антоніо. — Ужь то была-бъ и точно доброта.
Шейлокъ. — И эту доброту я окажу:
Идемъ къ нотаріусу; подпишите
Тамъ обязательство, простое, на себя;
И такъ только, — ну просто, ради шутки,
Что если не послѣдуетъ уплаты
Мнѣ съ васъ въ такой-то день, въ такомъ-то мѣстѣ,
Такой-то суммы, иль такихъ-то суммъ,
Означенныхъ въ контрактѣ — неустойкой
Пусть будетъ ровно фунтъ живаго мяса,
Которое мнѣ вырѣзать и взять
Изъ тѣла вашего въ какомъ угодно мѣстѣ.
Антоніо. — Готовъ, ей-ей! Подъ обязательствомъ такимъ
Я подпишусь, и стану утверждать,
Что доброта бываетъ и въ Жидѣ.
Бассаніо. — Ты обязательства такого не подпишешь
Изъ-за меня. — Пусть лучше я нуждаюсь…
Антоніо. — Чего! Вотъ испугался: не просрочу…
Въ теченіи двухъ мѣсяцевъ, — что будетъ
Какъ разъ за мѣсяцъ до исхода срока, —
Я ожидаю возвращенья втрое
Утроенной цѣны всей этой ссуды.
Шейлокъ. — О, отче Авраамъ! Вотъ каковы
Всѣ эти христіане, у которыхъ
Жестокость собственныхъ ихъ дѣлъ ихъ учитъ
Подозрѣвать намѣренья другихъ.
Скажите мнѣ, прошу васъ, только это:
Какъ скоро онъ нарушитъ данный срокъ,
Что я возьму взысканьемъ неустойки?
Фунтъ человѣческаго мяса, взятый
Изъ человѣка — и не столько цѣненъ,
И менѣе полезенъ, чѣмъ фунтъ мяса
Быка, козла, барана. Говорю же —
Чтобъ пріобрѣсть его расположенье
Такъ далеко я простираю дружбу:
Захочетъ онъ принять ее — пусть такъ;
Нѣтъ — и прощайте. — За мою-жъ любовь
Я васъ прощу, меня не обижайте.
Антоніо. — Подъ обязательствомъ я подпишусь, Шейлокъ.
Шейлокъ. — Тогда къ нотаріусу прямо — прикажите,
Чтобъ изготовилъ сей забавный актъ;
А я явлюсь, и вамъ вручу дукаты.
Домой навѣдаться, а то оставилъ домъ
На попеченье нерадивой твари —
И тотчасъ же я съ вами. (Уходитъ.)
Антоніо. — Поспѣши,
Милѣйшій Жидъ! — еврей нашъ сталъ любезенъ:
Пожалуй, обратится въ христіанство.
Бассаніо. — Не по нутру мнѣ выгодность условій,
Предложенныхъ предательской душой.
Антоніо. — Пойдемъ; совсѣмъ напрасная забота;
Мои суда придутъ за мѣсяцъ до разсчета.
ДѢЙСТВІЕ II.
правитьСЦЕНА I.
правитьМорокко. — Не отвергай меня по цвѣту кожи.
Ливреѣ темной пламеннаго солнца,
Которому сосѣдъ я и питомецъ.
Пусть явится прекраснѣйшій изъ всѣхъ,
Рожденныхъ въ царствахъ полуночи, гдѣ
Отъ Фебовыхъ лучей не таетъ инеи —
И сдѣлаемъ надрѣзы въ знакъ любви:
Чья кровь краснѣй — его, или моя?[14]
Скажу тебѣ, что этотъ образъ мой
Безстрашныхъ устрашалъ; моей любовью.
Клянусь, наипочетнѣйшія дѣвы
Странъ солнечныхъ — и тѣ его любили.
Я не хотѣлъ-бы измѣнить свой цвѣтъ,
Какъ лишь затѣмъ, чтобы твои мечты
Склонить къ себѣ, прекрасная царица.
Порція. — Въ условьяхъ выбора мнѣ не дано
Руководиться дѣвственнымъ капризомъ;
И лотерейный смыслъ моей судьбы
Лишилъ меня свободы при избраньи.
Но еслибъ не стѣснилъ меня отецъ,
Не ограничилъ вымысломъ своимъ —
Отдаться въ жены только подъ условьемъ,
Которое я объясняла вамъ,
То Вы-бы были, достославный принцъ.
Въ моихъ глазахъ не менѣе прекрасны,
Чѣмъ кто-либо изъ посѣтившихъ насъ.[15]
Морокко. — Благодарю Васъ даже и за это.
И такъ прошу Васъ — пусть меня сведутъ
Передъ ларцы, чтобъ попытать мнѣ счастья.
Клянусь кривымъ мечемъ, сразившимъ Софи,
Персидскаго царевича, въ трехъ битвахъ
Разбившаго Султана Солимана, —
Что пересилю самый грозный взглядъ.[16]
Встревожу духъ отважнѣйшій на свѣтѣ, —
Схвачу сосущихъ малыхъ медвѣжатъ
Изъ-подъ медвѣдицы, готовъ дразнить
Рыкающаго по добычѣ льва, —
Чтобъ овладѣть тобой. — Но что все это?
Когда Гераклъ съ Лихасомъ мечутъ кости,
Кто большій тутъ изъ нихъ? Счастливый случай
Дастъ болѣе очковъ рукѣ слабѣйшей:
И вотъ, Алкидъ побитъ своимъ слугой.
И я могу по слѣпотѣ судьбы,
Впавъ въ заблужденье, не достичь того,
Чего достигнетъ менѣе достойный —
И съ горя умереть…
Порція. — Вамъ надо взять свой жребій…
И — или не пытайтесь выбирать,
Иль выбирайте, но сперва давъ клятву,
Что если выборъ будетъ неудаченъ,
Вы больше съ женщиной не заведете рѣчи
О бракѣ никогда: такъ взвѣсьте-жь все…
Морокко. — Да будетъ: я готовъ нести свои жребій.
Порція. — Сперва пойдемте въ храмъ; послѣ обѣда
Вы можете допрашивать судьбу.
Морокко. — И такъ, слѣпаго счастья приговоръ —
Блаженство, или горестный позоръ.
СЦЕНА II.
правитьЛенчелотъ. — Разумѣется, моя совѣсть меня оправдаетъ, если убѣгу отъ этого жида, моего хозяина: бѣсъ-то все толкаетъ меня подъ локоть и искушаетъ, говоря: «Гоббо, Ленчелотъ Гоббо, добрый Ленчелотъ, или добрый Гоббо, или добрый Ленчелотъ Гоббо, употреби въ дѣло свои ноги, возстань и спасайся!» А совѣсть-то говоритъ: «нѣтъ, берегись, честный Ленчелотъ; берегись, честный Гоббо», или, какъ это вышеупомянуто: «честный Ленчелотъ Гоббо; не уходи, гнушаися показывать пятки». Бѣсъ-то не испугался: приказываетъ мнѣ собираться. «Via!» говоритъ бѣсъ: «валяй!» говоритъ бѣсъ: «во имя самого неба, соберись ты съ духомъ», говоритъ бѣсъ, «и уходи». Какъ же, — а совѣсть-то вотъ повисла у меня на сердцѣ да и говоритъ, все будто такъ умно: «мой честный другъ, Ленчелотъ, ты сынъ честнаго человѣка, или — такъ-бы мало сказать — честной женщины; потому — отецъ-то, точно, что-то смекалъ, до чего-то доходилъ, какъ будто ощущалъ нѣкоторый непріятный вкусъ. Такъ вотъ совѣсть-то и говоритъ:, Ленчелотъ — ни-ни!» «Валяй», говоритъ бѣсъ. «Ни-ни!» говоритъ совѣсть. Совѣсть, говорю я, хорошъ твой совѣтъ. Хорошъ, бѣсъ, и твой совѣтъ, говорю я; послушаться совѣсти, такъ оставаться мнѣ у жида, моего хозяина, который (прости Господи!) тоже что-то въ родѣ дьявола; а дать тягу отъ этого самаго жида, такъ стало-быть послушаться бѣса, который, на томъ не взыщите, и есть уже самъ дьяволъ. Да жидъ-то, право, само воплощеніе дьявола; и если ужь по совѣсти, тамъ моя совѣсти довольно-таки безчувственная совѣсть, коли заставляетъ меня оставаться у жида. Бѣсъ больше по душѣ совѣтуетъ: уйду, бѣсъ, мои ноги въ твоемъ распоряженіи; уйду.
Гоббо. — Господинъ молодой человѣкъ, постойте; прошу васъ, куда тутъ къ господину жиду?
Ленчелотъ. — Господи! Да вѣдь это самый мой настоящій единоутробный отецъ; и слѣпъ, какъ еслибъ въ глазахъ у него былъ не то, чтобъ песокъ, а щебень съ шоссейной дороги, — и вѣдь не узнаетъ меня: попробуемъ-ка сыграть съ нимъ штуку.
Гоббо. — Господинъ молодой баринъ, прошу васъ, куда тутъ къ господину жиду?
Ленчелотъ. — Повернитесь направо при первомъ же поворотѣ, но при самомъ послѣднемъ поворотѣ налѣво; ну, а затѣмъ, при самомъ-то ужь слѣдующемъ поворотѣ не поворачивайтесь ни направо, ни налѣво, а повернитесь прямо и непосредственно къ дому жида.
Гоббо. — Господи! Вотъ дорожка, которую не легко будетъ найти. Не можете-ли вы мнѣ сказать — есть тутъ одинъ Ленчелотъ, который живетъ у него. — Что: живетъ онъ у него еще, или пѣтъ?
Ленчелотъ. — Вы говорите о молодомъ господинѣ Ленчелотѣ? (въ сторону) Теперь смотрите: я начинаю замучивать воду: (къ нему) Вы говорите о молодомъ господинѣ Ленчелотѣ?
Гоббо. Не о господинѣ, сударь, а o сынѣ бѣднаго человѣка; отецъ его, хоть и я говорю это, честный и пребѣдный человѣкъ, а благодареніе Богу, тоже — живетъ…
Ленчелотъ. — Ну, пускай тамъ его отецъ будетъ чѣмъ ему угодно; мы, кажется, здѣсь говоримъ о молодомъ господинѣ Ленчелотѣ.
Гоббо. — О Ленчелотѣ, если будетъ угодно вашей милости.
Ленчелотъ. — Ergo — о господинѣ Ленчелотѣ. Не говорите больше о господинѣ Ленчелотѣ, такъ какъ сей молодой джентльменъ (согласно судьбамъ и предопредѣленіямъ, и тому подобнымъ общепринятымъ изреченіямъ, тремъ сестрицамъ, и тому подобнымъ отраслямъ знаній), въ дѣйствительности скончался; или, какъ вѣрно сказали бы вы, по просту — переселился на небо.
Гоббо. — Что вы! Господи, сохрани и помилуй! Да вѣдь онъ былъ костылемъ моей старости, моей истиннои подпорой.
Ленчелотъ — (про себя). Неужели я и въ самомъ дѣлѣ похожъ на дубинку, что-ли, на хлевной подсошекъ, костыль, или на подпорку? (къ нему) Что ты не узнаешь меня, батя?
Гоббо. — Вотъ грѣхъ-то! Не знаю я васъ, молодой господинъ: только ужь вы сдѣлайте милость, скажите мнѣ, что мальчикъ мой (упокой Господи, его душу!), живъ, али померъ?
Ленчелотъ. — И ты не узнаешь меня, батя?
Гоббо. — Какъ узнать-то: ужь больно слѣпъ;нѣтъ, не знаю я васъ.
Ленчелотъ. — Да, и въ правду, еслибъ и глаза-то были, пожалуй, что не узналъ-бы: это ужь умный, да умный отецъ, что самъ знаетъ своего ребенка. Хорошо-же, старикъ, я разскажу тебѣ новости о твоемъ сынѣ. (Преклоняетъ колѣно). Благослови: правда должна выйти на свѣтъ; смертоубійство не можетъ быть долго укрываемо; сынъ-же своего отца — можетъ, но въ концѣ концовъ истина все-таки выйдетъ наружу.
Гоббо. — Прошу васъ, сударь, встаньте; я увѣренъ, что вы не Ленчелотъ, мой сынъ.
Ленчелотъ. — Прошу и я — довольно всякаго дурачества на этотъ счетъ; давай мнѣ свое благословеніе: я именно самый твой Ленчелотъ и есть, который твоимъ мальчикомъ былъ, твоимъ сыномъ есть, и твоимъ ребенкомъ долженъ-бы быть.
Гоббо. — Не могу подумать, чтобъ вы были мой сынъ.
Ленчелотъ — А я ужь и не знаю, что я долженъ думать объ этомъ… а только я Ленчелотъ, живу у жида, и увѣренъ въ томъ, что жена твоя, Маргарита, мнѣ приходится матерью.
Гоббо. — Маргарита — это точно: это хоть подъ присягу; ежели то-есть, только ты самый тотъ Ленчелотъ, ты моя плоть и кровь. (Шаритъ рукой у него на затылкѣ). Господи! Слава Тебѣ Создателю! Борода-то какъ у тебя отрасла: теперь у тебя больше волосъ на подбородкѣ, чѣмъ у моего коренника Доббина на хвостѣ.
Ленчелотъ. — Стало у твоего Доббина хвостъ растетъ наубавку? А то я увѣренъ, что у него было больше волосъ на хвостѣ, чѣмъ у меня на лицѣ, когда я въ послѣдній разъ его видѣлъ.
Гоббо. — Господи! И перемѣнился-жь ты. Ну, какъ вы теперь съ своимъ хозяиномъ? А я ему на поклонъ гостинца вотъ принесъ. Ну, что, какъ вы съ нимъ теперь?
Ленчелотъ. — Да такъ себѣ — я собственно какъ уже поставилъ на томъ, чтобъ удрать, то я и не остановлюсь, пока не буду отъ него на разстояніи. Мой господинъ — это чистый жидъ. Ему? Гостницы съ поклономъ! — Петлю ому на шею! Онъ голодомъ меня заморилъ на своей службѣ: можно просто пересчитать всѣ мои пальцы моими ребрами. — Это хорошо, что ты пришелъ; давай мы поднесемъ этотъ твой гостинецъ тутъ одному господину Бассаніо; вотъ тотъ ужь точно что одѣваетъ своихъ въ отличныя новыя ливреи. Если только мнѣ не у него служить, — забѣгу туда, куда только доходитъ Божья земля. — О, рѣдкостный случай! Вотъ это онъ самый и есть: — къ нему, отецъ. Потому — будь я самъ жидъ, ежели еще буду служить у жида.
Бассаніо. — Такъ и сдѣлать; — по поспѣшить со всѣмъ этимъ настолько, чтобъ ужинъ былъ готовъ никакъ не позже пяти. Позаботься объ отправкѣ этихъ писемъ; закажи ливреи, и попроси Граціано тотчасъ ко мнѣ. (Слуга уходитъ.)
Ленчелотъ. — Отецъ — къ нему.
Гоббо. — Господи благослови вашу милость.
Бассаніо. — Grand merci — тебѣ что-нибудь нужно?
Гоббо. — Да вотъ — сынишка у меня, сударь, — бѣдный малый, —
Ленчелотъ. — Не бѣдный малый-съ, а богатаго жида человѣкъ, которому бы хотѣлось — какъ это мой отецъ вамъ сейчасъ объяснитъ.
Гоббо. — У него большое навожденіе, сударь, какъ-бы вамъ такъ сказать, — служить, —
Ленчелотъ. — Это точно; долго-ли, коротко-ли, а я служу у жида, и имѣю-съ желаніе, то-есть — да вотъ, какъ это мой отецъ вамъ сейчасъ объяснитъ, —
Гоббо. — Они съ своимъ хозяиномъ что-то (не въ обиду будь сказано вашей милости) какъ будто не совсѣмъ сродни, —
Ленчелотъ. — Да просто, коли ужь если говорить по чистой правдѣ, жидъ мнѣ сдѣлалъ такую обиду, и заставляетъ еще — да вотъ какъ мой отецъ, будучи въ надеждѣ какъ есть настоящій старецъ, и можетъ вамъ доказать.
Гоббо. — Я вотъ тутъ голубковъ принесъ, хочу пожертвовать вашей милости; а просьбишка-то моя…
Ленчелотъ. — Да чего ужь проще, просьба, что просто даже противна мнѣ самому, какъ ваша милость узнаете вотъ отъ этого почтеннаго старца, и хоть и я это говорю, что ужь именно, что старецъ, а все-таки мой отецъ — и бѣдный человѣкъ-съ…
Бассаніо. — Да говорите одинъ кто-нибудь за обоихъ. — Что вамъ нужно?
Ленчелотъ. — Вамъ-съ — служить-съ…
Гоббо. — Вотъ тутъ-то и зацѣпка всего дѣла, сударь.
Бассаніо. — Тебя я знаю, и твоя ужь просьба
Уважена: хозяинъ твой Шейлокъ
Со мною нынче говорилъ, и сдѣлалъ
Твое тѣмъ повышенье; если только
Назваться это можетъ повышеньемъ,
Чтобъ къ бѣдному наняться господину,
Оставивши богатаго жида.
Ленчелотъ — отлично раздѣлилась-съ старинная поговорка между вами и моимъ хозяиномъ, Шейлокомъ: при васъ, значитъ, Божья благодать, а у него за то есть, что взять.
Бассаніо. — Ты это очень хорошо сказалъ. —
Ну, папенька съ сынкомъ, пока ступайте;
Съ своимъ патрономъ прежнимъ распроститесь,
И отыщите мой пріютъ. — Ливрею
Ему почище дайте, посвѣжѣе,
Чѣмъ у другихъ: смотрите-же, исполнить. (Прислугѣ.)
Ленчелотъ. — Пойдемъ, отецъ. — Я не умѣю выпрашивать себѣ мѣстъ, нѣтъ. У меня на это никогда нѣтъ языка. Ну что жь! (глядя на свою ладонь) существуетъ-ли во всей Италіи человѣкъ, у котораго была-бы лучше ладонь: такъ и просится возложить на книгу для принесенія присяги, что мнѣ всегда во всемъ будетъ счастье.[18] Такъ и надо: вотъ простенькая линія жизни. Вотъ нѣкая малая толика женъ: ахъ, пятнадцать женъ — это ничего: одиннадцать вдовъ и девять дѣвицъ, это самый настоящій комплектъ для одного порядочнаго мужчины; затѣмъ — три раза тонуть и не потонуть, и быть въ опасности жизни на краю пуховой постели: ну, это не важныя еще опасности. — Дѣло! Если фортуна женщина, такъ она предобрая бабенка за такой подборъ. Идемъ, отецъ; я распрощаюсь съ моимъ жидомъ во мгновенье ока. (Уходятъ Ленчелотъ и Гоббо.)
Бассаніо. — Я попрошу, любезный Леонардо,
Похлопочи объ этомъ: закупивъ
Все это и распредѣливъ какъ должно,
Скорѣе возвращайся, такъ какъ нынче
Я угощаю избранныхъ друзей:
А потому, пожалуйста, скорѣй.
Леонардо. — Употреблю на это всѣ старанья.
Граціано. — Гдѣ господинъ вашъ?
Леонардо. — Тамъ-съ, вонъ онъ идетъ.
Граціано. — Синьоръ Бассаніо.
Бассаніо. — Грацьяно.
Граціано. — Имѣю просьбу къ вамъ.
Бассаніо. — Готовъ исполнить.
Граціано. — Ты мнѣ не можешь отказать: и ѣду
Съ тобой въ Бельмонтъ.
Бассаніо. — Такъ что-же; и поѣдешь. —
Но слушай, Граціано: ты шумливъ,
И грубоватъ, твой голосъ слишкомъ громокъ;
Всѣ эти качества къ тебѣ идутъ
И не во вредъ, пожалуй, между нами,
Но гдѣ тебя не знаютъ, очень могутъ
Быть приняты за вольность и неловкость.
Прошу тебя, старайся какъ-нибудь
Холодными росинками приличій
Смирять и отрезвлять свои порывы,
Чтобы своимъ неловкимъ поведеньемъ
Не повредить мнѣ тамъ, куда я ѣду,
И тѣмъ не погубить моихъ надеждъ.
Граціано. — Синьоръ Бассаніо, склони свой слухъ:
Ну если не приму я трезвый видъ,
Не стану говорить почтительно, — ругнусь-же
Такъ иногда лишь, въ видѣ исключенья, —
Носить молитвенникъ въ карманѣ, лицемѣрить;
Да что! — Во время чтенія молитвъ,
Какъ должно, шляпой прикрывать глаза,
И воздыхать, и говорить «Аминь»; —
Не стану всякихъ соблюдать приличій,
Какъ въ строгости нашколенный юнецъ
На утѣшенье бабушки-старушки —
Тогда не вѣрь мнѣ болѣе ни въ чемъ.
Бассаніо. — Посмотримъ, какъ ты выдержишь себя.
Граціано — Нѣтъ, исключенье, впрочемъ, на сегодня:
Меня судить не должно по тому,
Что будетъ въ эту ночь.
Бассаніо. — Нѣтъ, правда, было-бъ жаль:
Напротивъ, я просилъ-бы намъ явить
Твой самый безшабашный родъ веселья,
Такъ какъ друзья придутъ повеселиться…
Но мнѣ, однако, некогда — прощай.
Граціано. — И мнѣ пора къ Лоренцо и къ другимъ;
Но къ ужину тебя мы навѣстимъ. (Уходятъ.)
СЦЕНА III.
правитьІессика. — Мнѣ очень жаль, что ты уходишь такъ
Отъ моего отца. Хоть домъ нашъ — адъ,
Но ты живой, веселый дьяволенокъ
Лишалъ его извѣстной доли скуки.
Какъ быть — прощай, и вотъ тебѣ дукатъ.
Да вотъ что, Ленчелотъ, — ты тамъ увидишь
За ужиномъ — Лоренцо — онъ въ гостяхъ
У новаго у твоего патрона —
Отдай ему письмо, — да осторожно…
И такъ, прощай: не надо, чтобъ отецъ
Насъ захватилъ съ тобой на разговорѣ.
Ленчелотъ. — Прощайте. Слезы говорятъ за мои языкъ. Самая распрекраснѣйшая язычница, — сладчайшая Евреичка! Если только какой-нибудь христіанинъ да не сплутуетъ, чтобъ добыть тебя, тогда я ничего не смыслю. Ну, прощайте! Эти глупыя капли точно утопили мое мужество: Прощайте! (Уходитъ.)
Іессика. — Прощай, мои добрый Ленчелотъ. —
Ахъ, ненавистный грѣхъ сидитъ во мнѣ,
Стыдъ дочери за своего отца.
Но если я и дочь ему по крови.
То не по свойствамъ. О, Лоренцо, если
Ты вѣренъ мнѣ, — покончу я борьбу,
Связавъ крещеніемъ съ тобой свою судьбу. (Уходитъ.)
СЦЕНА IV.
правитьЛоренцо. — Нѣтъ; ускользнемъ мы просто въ самый ужинъ
Ко мнѣ переодѣться, и вернемся —
Все въ часъ какой-нибудь…
Граціано. — Да мы еще порядкомъ не готовы.
Салярыно. — Еще ни слова о факелоносцахъ.[20]
Соляніо. — Выходитъ пошло, если не изящно,
И лучше ужь по моему не браться.
Лоренцо. — Теперь четыре только; два часа
Еще имѣемъ для приготовленій.
Другъ Ленчелотъ, что новаго мнѣ скажешь?
Ленчелотъ. — Угодно-ли вамъ будетъ вскрыть вотъ это,
Оно, похоже, что-нибудь покажетъ. (Подаетъ письмо.)
Лоренцо. — Рука знакома — да: прекрасная рука!
Бѣлѣй бумаги, на которой пишетъ,
Прекрасная рука, что это пишетъ.
Граціано. — Навѣрное любовное посланье.
Ленчелотъ. — Прощенья просимъ-съ.
Лоренцо. — Ты теперь куда?
Ленчелотъ — Да вотъ-съ — приглашать моего стараго хозяина, Жида, на ужинъ къ моему новому господину, христіанину.
Лоренцо. — Постой, возьми… — Скажи Іессикѣ милой,
Что я не измѣню ей, да-тихонько
Ей говори; ступай. — Ну, господа,
Угодно вамъ приготовляться къ маскамъ?
А у меня готовъ факелоносецъ.
Салярино. — Ну, такъ и быть, отправлюсь одѣваться.
Соляніо. — Иду и я.
Лоренцо. — Меня и Граціано,
Найдете у него, такъ — черезъ часъ.
Салярино. — Вотъ и отлично. (Салярино и Соляніо уходятъ).
Граціано. — Письмо, конечно, было отъ прекрасной
Іессики.
Лоренцо. — Долженъ все тебѣ сказать.
Она увѣдомляетъ, какъ я долженъ
Ее похитить изъ дому отца;
Какъ много съ нею денегъ и брилльянтовъ;
Какъ у нея готовъ костюмъ пажа…
Ну, если жидъ нашъ попадетъ на небо,
Такъ ради милой дочери своей;
И никогда да не дерзнетъ несчастье
Враждебно пересѣчь ея пути,
Какъ развѣ лишь съ единымъ извиненьемъ,
Что это дочь невѣрнаго жида.
Идемъ-же вмѣстѣ — ты прочтешь дорогой:
Іессика будетъ мой факелоносецъ. (Уходятъ.)
СЦЕНА V.
правитьШейлокъ. — И хорошо, увидишь — пусть твои глаза
Тебѣ-жь судьею будутъ — все различье
Между Шейлокомъ старымъ и Бассаньо. —
Іессика, гэ! — Не будешь обжираться,
Какъ у меня ты обжирался — да.
Іессика, гэ! — Ни спать такъ и храпѣть,
И рвать одежду въ клочья. — Гэ, Іессика!
Что-жь, это?
Ленчелотъ. — Гей, Іессика!
Шейлокъ. — И кто-же приказалъ тебѣ кричать? —
Я-жъ не приказывалъ тебѣ кричать.
Ленчелотъ. — Вы-жъ мнѣ всегда выговаривали, что я ничего не могу сдѣлать безъ приказанія.
Іессика. — Вы кликали, — что вамъ угодно?
Шейлокъ. — Я приглашенъ на ужинъ — приглашенъ
Іессика: — вотъ мои ключи. — Зачѣмъ я
Туда пойду? Я званъ не изъ любви:
Они меня прельщаютъ улещеньемъ;
И я-жь пойду изъ ненависти къ нимъ —
Питаться мотовствомъ христіанина.
Іессика, дѣвочка, смотри за домомъ.
Претитъ мнѣ къ нимъ идти! На мои покои
Не доброе завариваютъ что-то:
Не даромъ снились мнѣ мѣшки червонцевъ.
Ленчелотъ. — Нѣтъ ужь, это мы будемъ васъ покорнѣйше просить — пожалуйте; мой молодой господинъ очень дожидается вашего дохода.[21]
Шейлокъ. — А я — его…
Ленчелотъ. — И у нихъ тамъ какъ-бы заговоръ: — я не скажу, что вы непремѣнно увидите маски, но если это такъ случится, такъ стало-быть не даромъ у меня пошла изъ носа кровь въ понедѣльникъ послѣдней святой недѣли въ шесть часовъ утра, что приходится въ этомъ году какъ разъ на среду первой недѣли великаго поста четыре года тому назадъ, послѣ полудня.
Шейлокъ. — Еще и маски? — Двери на запоръ! —
Іессика, какъ заслышишь барабанъ
И гнусный визгъ скривленнаго гудка,
Не вздумай ты взлѣзать на подоконья,
Высовываться изъ оконъ къ толпѣ,
Чтобы глазѣть на христіанскихъ дурней
Съ раскрашенными лицами; но въ домѣ
Заткни всѣ уши, — то-есть всѣ отверстья; —
И да не внидетъ звукъ пустыхъ забавъ
Въ мои скромный домъ — клянусь Іакова жезломъ!
Я праздновать не думалъ эту ночь.
Но я пойду. — Ступай впередъ бездѣльникъ:
Скажи имъ, что приду.
Ленчелотъ. — Я и пойду впередъ. — А вы, синьора,
Поглядывайте все-таки въ окошко:
Тамъ будетъ проходить христіанинъ,
Который стоитъ чудныхъ глазъ жидовки. (Уходитъ.)
Шейлокъ. — Что тамъ сказалъ глупецъ отъ чреслъ Агари — га?[22]
Іессика. — Сказалъ: прощайте; больше ничего.
Шейлокъ. — Бездѣльникъ добрый малый, но обжора;
На прибыль медленъ, какъ улитка, спитъ-же
Въ теченьи дня онъ больше дикой кошки.
Для трутней мѣста нѣтъ въ моемъ ульѣ,
И вотъ, я отпустилъ его; но отпустилъ
Къ тому глупцу, чтобъ онъ ему помогъ
Скорѣй растратить занятыя деньги. —
А что-же ты, Іессика? — Въ домъ иди!
Быть-можетъ, я и тотчасъ возвращусь —
Ты дѣлай, какъ приказано: всѣ двери
Запри на всѣ засовы за собой:
Что крѣпко хранено,
То скоро найдено.
Пословица, которой никогда
Не обветшать въ разсчетливыхъ умахъ. (Уходитъ.)
Іессика. — Прощай: коль счастіе захочетъ мнѣ помочь,
Теряю я теперь отца, ты — дочь. (Уходитъ.)
СЦЕНА VI.
правитьГраціано. — Вотъ домъ съ навѣсомъ, гдѣ Лоренцо насъ
Заставилъ дожидаться. —
Салярино. — Да и часъ
Ужь чуть-ли не прошелъ. —
Граціано. — На удивленье,
Что и влюбленный можетъ опоздать:
Они всегда опережаютъ время.
Салярино. — О, голубки Венеры въ десять разъ
Быстрѣй, когда кладутъ печати къ новымъ узамъ,
Чѣмъ ограждая неприкосновенность
Уже скрѣпленныхъ узъ.
Граціано. — Вездѣ одно:
Кто встанетъ отъ роскошнаго стола
Съ такимъ же точно острымъ аппетитомъ,
Съ какимъ онъ сѣлъ за столъ? Гдѣ этотъ конь,
Который-бы съ несбавленнымъ огнемъ
Шелъ вновь по мѣсту скучной дрессировки,
Какъ шелъ въ началѣ? — Такъ и все на свѣтѣ —
Манитъ вдали сильнѣй, чѣмъ въ обладаньи.
Какъ сходно съ юношей, иль съ блуднымъ сыномъ,
Изъ гавани родной летитъ судно,
Въ объятіяхъ ласкаемое вѣтромъ…
Какъ сходно съ блуднымъ сыномъ возвращенье:
Съ потертыми, помятыми боками,
Въ изодранной одеждѣ парусовъ,
Избитое, истрепанное бурей.
Салярино. — А, вотъ Лоренцо: — а объ этомъ послѣ.
Лоренцо. —Друзья, прошу простить за промедленье!
Не я, дѣла заставили васъ ждать.
Когда вы вздумаете сами разыграть
Воровъ невѣстъ, то на мое терпѣнье
Разсчитывайте смѣло. — Подходите:
Здѣсь обитаетъ мои папаша жидъ
Гей! кто тамъ есть?
Іессика. — Кто вы? Скажите, — чтобъ мнѣ не бояться —
Хотя, клянусь, мнѣ голосъ тотъ знакомъ…
Лоренцо. — Лоренцо, и — твоя любовь.
Іессика. — Лоренцо — да! Любовь моя, конечно, —
Кого-жь еще могла-бъ я такъ любить?
А вотъ, твоя-ли я? — кто это можетъ знать,
Кромѣ тебя, Лоренцо! —
Іоренцо. — Душа твоя и небо это знаютъ.
Іессика. -На — вотъ, лови эту коробку: стоитъ…
Я рада — ночь… И ты меня не видишь,
А то бы я сгорѣла со стыда!
Любовь слѣпа, влюбленные не видятъ
Тѣхъ милыхъ глупостей, которыя творятъ, —
А иначе — Эротъ-бы покраснѣлъ —
Да, самъ Эротъ! — увидѣвши меня
Такъ странно превращенную въ мальчишку.
Лоренцо. — Сойдите — будете моимъ факелоносцемъ.
Іессика. — Что-о-о! — Мнѣ-жь держать свѣчу передъ моимъ стыдомъ?
И безъ того онъ слишкомъ — слишкомъ ярокъ.
Вѣдь это открывающимъ къ лицу,
А мнѣ-бы, милый, скрыться…
Лоренцо. — Вы и скрыты, душа моя, подъ этою прелестной
Одеждой мальчика. Сходите-же скорѣй,
Такъ какъ ужь ночь готовится къ побѣгу,
А у Бассаніо насъ ждутъ на пиръ.
Іессика. — Запру всѣ двери, и позолощусь
Еще дукатами, — и тотчасъ съ вами. (Уходитъ съ верху.)
Граціано. — Мой капюшонъ! — Жантилька, — не жидовка.[23]
Лоренцо. — Чортъ побери! люблю ее сердечно:
Умна, насколько я могу судить,
Прекрасна, сколько можетъ видѣть глазъ,
И постоянна, что ужь доказала;
А потому — прекрасной, умной, вѣрной,
Она пребудетъ, какъ она сама,
Въ душѣ моей на-вѣки неизмѣнно.
Ну вотъ — пришла? — Идемте-жь, господа!
Теперь насъ заждались другія маски.
Антоніо. — Кто это здѣсь?
Граціано. — Синьоръ Антоніо?
Антоніо. — Ай-ай-ай! Граціано! Гдѣ-жь другіе?
Ужь девять: наши всѣ васъ не дождутся.
До масокъ-ли! попутный дуетъ вѣтеръ,
Бассаньо тотчасъ ѣдетъ на корабль:
Я слугъ ужь двадцать разослалъ за вами.
Граціано. — Я лучше ничего и не хочу,
Какъ подъ вѣтрило: тотчасъ укачу. (Уходитъ),
СЦЕНА VII.
правитьПорція. — Отдерните завѣсы и откройте
Всѣ три ларца почтившему насъ принцу —
— Теперь, вашъ выборъ, Принцъ…
Морокко. — Одинъ изъ золота, и носитъ надпись:
«Кто выберетъ — возьметъ, что многіе хотятъ.»
Другой изъ серебра, надписанъ обѣщаньемъ:
«Кто выберетъ — возьметъ, чего онъ самъ достоинъ.»
И третій изъ свинца, съ такою-же тупой
И грубою, какъ самъ свинецъ, угрозой:
«Кто выберетъ — рискнетъ отдать все, что имѣетъ.»
Какъ тутъ рѣшить, что именно мнѣ выбрать?
Порція. -Въ одномъ изъ нихъ хранится мой портретъ;
И если, Принцъ, вы выберете этотъ, —
То и меня возьмете на придачу.
Морокко. — Хотя бы нѣкій богъ навелъ мой умъ! — позвольте:
Пересмотрю всѣ надписи обратно:
Что говоритъ свинцовый?
«Кто выберетъ — рискнетъ отдать все, что имѣетъ».
Отдать за что? Все — за свинецъ? Рискнуть
Всѣмъ для свинца? Въ ларцѣ бы угроза:
Кто всѣмъ рискуетъ, долженъ быть въ надеждѣ
Какихъ-либо иныхъ прекрасныхъ выгодъ;
Златой кумиръ души не можетъ пасть
До подлой мишуры. — Нѣтъ, для свинца
Я не намѣренъ жертвовать ничѣмъ.
Что дѣвственное скажетъ серебро?
«Кто выберетъ — возьметъ, чего онъ самъ достоинъ».
Чего достоинъ — самъ? Постой, Морокко,
И взвѣсь себя рукою безпристрастной…
Коли цѣнить тебя твоей оцѣнкой,
Ты стоишь много; и, однако-жь много
Еще не есть — достигнуть до нея.
И робость за достоинство свое
Есть жалкое самоуничиженье:
Чего я самъ достоинъ? — Да
По роду, по богатству, по уму
И по изящнымъ свойствамъ воспитанья;
Но главное — я по любви достоинъ…
Что еслибъ дальше не блуждая, здѣсь
Остановить свой выборъ? — Поглядимъ
Еще, что скажетъ намъ на золотѣ реченье:
«Кто выберетъ — возьметъ, что многіе хотятъ».
Опять, она-жь… Весь свѣтъ ее желаетъ:
Со всѣхъ концовъ земли сюда стремятся
Облобызать сей дышащій ковчегъ,
И поклониться смертной сей святынѣ.
Гирканія,[24] и мертвыя пространства
Аравіи пустынной — превратились
Въ большіе, торные пути для принцевъ,
ШЕКСПИРЫ ВБПЕЦІАНСКІЙ КУПЕЦЪ. 473
Чтобъ увидать прекрасную — ее.
И царство водъ, что яростной слюноп
Спѣсиво брызжетъ въ небо — не преграда,
Какъ маленькій ручей для чужеземцевъ,
Чтобъ увидать прекрасную — ее.
Одинъ изъ этихъ трехъ хранитъ небесный образъ.
Возможно-ли, чтобъ это былъ свинецъ?
Подумать только — было-бъ богохульство:
Но мнѣ, онъ слишкомъ грубъ, чтобы хранитъ
Ея могильный сазанъ въ темномъ склепѣ.
Подумать-ли, что въ серебрѣ она,
Когда предъ пробнымъ золотомъ оно
Дешевле въ десять разъ? — О, грѣшный помыслъ!
Во вѣки не бывалъ такой алмазъ
Въ оправѣ худшей золотой оправы.
Есть въ Англіи монета золотая
Съ фигурой ашела, оттиснутой на ней…
Тамъ это лишь наружная чекапка;
Тогда какъ здѣсь — самъ ангелъ въ серединѣ
Ковчега золотаго. — Дайте ключъ:
Мой выборъ сдѣланъ — тамъ ужь будь, что будетъ.
Порція. — Вотъ, Принцъ, возьмите — если образъ мой
Хранится тамъ, — тогда я ваша.
Морокко. — (Открываетъ ларецъ). — Адъ!
Что это — смрадный черепъ? И въ прогнившей
Глазной дырѣ — записка? Прочитаемъ:
«Не все то злато, что блеститъ,
Намъ это опытъ говоритъ.
Жизнь рады многіе продать,
Чтобъ только видъ мой созерцать:
Златъ-гробъ — лишь храмина червей.
Будь такъ-же ты уменъ, какъ смѣлъ,
Юнъ мышцами, сужденьемъ зрѣлъ —
Отвѣтъ могъ быть тебѣ милѣй…
Прощай: ты выбрать не съумѣлъ».
Мнѣ холодно — и жизни смыслъ потерянъ…
Прощай, мой пылъ: морозу буду вѣренъ. —
Прощайте! — Слишкомъ духъ мой омраченъ,
Чтобъ соблюдать условья этикета:
Кто проигралъ — уходитъ безъ привѣта. (Уходитъ.)
Порція. — Освобожденіе… Задерните завѣсы, —
Идите. — Еслибъ съ этимъ цвѣтомъ кожи
И всѣ они меня такъ выбирали. (Уходятъ.)
СЦЕНА VIII.
правитьСалярино. — Что думаешь? — Бассаніо я видѣлъ
Подъ парусами. Съ нимъ нашъ Граціано;
Лоренцо жь съ ними нѣтъ на кораблѣ.
Соляніо. — Мерзавецъ жидъ мольбами поднялъ дожа:
Чуть не подвергли обыску корабль.
Салярино. — Да поздно: онъ ужь былъ подъ парусами.
Но дожу тутъ дано было понять,
Что кто-то видѣлъ ужь въ гондолѣ вмѣстѣ
Лоренцо и влюбленную Іессику;
Къ тому-жь Антоніо удостовѣрилъ дожа,
Что у Бассаніо ихъ нѣтъ на кораблѣ.
Соляніо. — Не видывалъ такой горячки страсти,
Такихъ нелѣпыхъ, дикихъ переходовъ,
Какими жидъ на улицахъ гремитъ:
«Дочь! — О, мои дукаты! — Моя дочь!
Ушла съ христіаниномъ! — Правосудье! —
О, христіанскіе мои дукаты!
Законъ… Мои дукаты! Моя дочь!
Мѣшокъ съ печатью, два мѣшка съ печатью,
Съ дукатами, съ дукатами двойными
Дочь у меня покрала! — А брилльянты! —
Два камня, два цѣннѣйшихъ въ мірѣ камня
Украла дочь! — Къ властямъ! Сыскать дѣвченку!
На ней самой и камни, и дукаты!»
Салярино. — Всѣ, кажется, въ Венеціи мальчишки!
Гоняются по улицамъ за нимъ,
Крича про камни, «дочь мою, дукаты…»
Соляніо. — Да — доброму Антоніо не худо
Быть точнымъ въ срокъ, — иль онъ за все заплатитъ.
Салярино. — Вотъ кстати что напомнилъ. Мы вчера
Разговорились тутъ съ однимъ Французомъ;
Онъ говорилъ, что въ узкомъ тамъ проливѣ
Межь Англіей и Франціей разбился
Корабль изъ нашихъ съ богатѣйшимъ грузомъ.
Я вспомнилъ про Антоніо при этомъ,
И молча пожелалъ, чтобы корабль
Былъ не его.
Соляніо. — Не лучше ли бы было
Ему все разсказать, что тамъ ты слышалъ;
Но осторожно, чтобъ не напугать.
Солярино. — Добрѣе нѣтъ души на бѣломъ свѣтѣ.
Я видѣлъ ихъ прощаніе съ Бассаньо:
Тотъ говорилъ ему, что возвращеньемъ
Своимъ онъ поспѣшитъ; а онъ отвѣтилъ:
«Не дѣлай этого, чтобъ не испортить
Изъ-за меня всего; но терпѣливо
Высматривай и выжидай удачи.
Что-жь до жидовскихъ исковъ на меня.
Не допускай ихъ къ помысламъ своимъ;
Будь веселъ и направь главнѣйше мысли
Къ чарующимъ привѣтствіямъ любви,
Которыя приличествуютъ тамъ.»
И тутъ-то, съ полными глазами слезъ
Онъ отвернувшись руку протянулъ
Свою назадъ, съ невыразимымъ чувствомъ
Его сжалъ руку — такъ они разстались.
Соляніо. — Мнѣ кажется, ему и бѣлый свѣтъ
Милъ только имъ. — Пойдемъ его разыщемъ,
И постараемся разсѣять какъ-нибудь
Имъ овладѣвшую тоску.
Салярино. — Пойдемъ. (Уходятъ.)
СЦЕНА IX.
правитьНерисса. — Пожалуйста, скорѣе открывайте…
Принцъ Аррагонскій принялъ ужь присягу,
И ужь идутъ сюда, чтобъ дѣлать выборъ.
Порція. — Вотъ, Принцъ, -взгляните — тамъ стоятъ ларцы;
И если вы тотъ выберете, гдѣ
Я собственной персоной, — то мы тотчасъ
Отпразднуемъ обряды нашей свадьбы.
При неудачѣ-жь, не взыщите, Принцъ:
Безъ всякихъ безполезныхъ объясненій
Вы тотчасъ-же оставите мой домъ.
Аррагонскій. — Я связанъ клятвой соблюсти три пункта:
Вопервыхъ, никогда не открывать
Кому-либо, какой ларецъ я выбралъ.
Потомъ, при неудачѣ, во всю жизнь
Уже не сватать дѣвственной невѣсты;
И, наконецъ, при неудачѣ — тотчасъ
Откланяться — и убираться вонъ.[25]
Порція. — Обѣтамъ этимъ всѣ приносятъ клятву, —
Кто къ намъ сюда приходитъ рисковать
Собой за недостойную меня.
Аррагонскій. — И я такъ прихожу! Когда бы счастье
Отвѣтило на упованье сердца. —
Вотъ злато, серебро и презрѣнный свинецъ.
«Кто выберетъ — рискнетъ отдать все, что имѣетъ».
Будь повзрачнѣй, чтобъ я рискнулъ отдать.
Что скажетъ золото? — А-га! Посмотримъ:
«Кто выберетъ — возьметъ, что многіе хотятъ.»
Подъ «многими», которые «хотятъ»,
Не разумѣется-ли глупая толпа,
Могущая лишь выбирать съ показу,
Не изучая далѣе того,
Что учитъ видѣть легковѣрный глазъ;
Не проникая мыслью за поверхность.
Какъ птичка-стрижъ, что вьетъ гнѣздо на вѣтрѣ,
На выступѣ стѣны, вполнѣ во власти
И на пути опасностей случайныхъ.
Нѣтъ, я не выберу, что «многіе хотятъ»;
Какъ съ пошлымъ не могу совпасть умомъ,
И въ уровень стать съ грубою толпою,
Ну, что-жь, тогда къ тебѣ, серебряный ковчегъ;
Повѣдай снова мнѣ свои заголовокъ:
«Кто выберетъ — возьметъ, чего онъ самъ достоинъ».
И славно сказано! Такъ какъ никто
Не долженъ тщиться провести судьбу,
И быть въ чести безъ подлинныхъ достоинствъ.
Пусть не пытается никто носить
Незаслуженныхъ почестей! — о, еслибъ
Всѣ званья, должности и состоянья
Пріобрѣтались правильнымъ путемъ!
Когда-бы почесть покупалась только
Достоинствомъ того, кто пріобрѣлъ!
Одѣлись сколько-бъ тѣхъ, кто нынче нагъ;
Подъ властью сколько-бъ стали, кто у власти;
Какъ много было-бы пустаго мужичья
Отсортировано отъ чистыхъ зеренъ чести;
Какъ много чести было-бъ найдено —
Нобъ вновь пріять свои блескъ —
Въ мякинѣ и отребіи временъ! — Да — но мой выборъ:
«Кто выберетъ — возьметъ, чего онъ самъ достоинъ.»
Беру достоинство: — позвольте ключъ,
И отомкните здѣсь мою судьбу.
Порція. — Какъ долго для того, что ждетъ васъ тамъ.
Аррагонскій. — Что это? Скорченная рожа идіота,
Сующаго записку мнѣ! — Прочтемъ —
Какъ ты далекъ, однако-жъ, отъ нея!
И отъ моихъ достоинствъ и надеждъ!
«Кто выберетъ — возьметъ чего онъ самъ достоинъ.»
Такъ я не стою больше ничего,
Какъ головы глупца? — И въ томъ моя оцѣнка!
И только въ томъ достоинства мои!
Порція. — Судить и оскорблять — различныя призванья:
Они враждебны по самой природѣ.[26]
Аррагонскій. — (Читаетъ.)
«Семь разъ испытанъ я огнемъ:
Съ испытаннымъ семь разъ умомъ
Безъ страха можно выбирать:
Кто любитъ призраки ласкать,
Будь счастливъ призрачнымъ привѣтомъ;
Бываютъ, знаю, какъ и этотъ,
Посеребренный былъ глупецъ:
Сходись ты съ женщиной любою —
Всегда я буду вамъ главою:
Иди-же — здѣсь съ тобой конецъ».
Еще глупѣй я покажусь,
Коль медлить здѣсь не устыжусь:
Шелъ сватать съ глупостью одной,
Уйду-же съ глупостью двойной. —
Прощайте! Клятву я сдержу;
И гнѣвъ терпѣньемъ охлажу. (Уходитъ.)
Порція. — Вотъ такъ-то моль о свѣчку обожглась. —
О, эти многодумные глупцы!
При выборѣ они имѣютъ мудрость
Терять свои смыслъ по правиламъ ума.
Нерисса. — Выходитъ, старая-то присказка права: —
Повѣситься-ль, жениться~ль — все судьба.
Порція. — И такъ, задерни занавѣсъ, Нерисса.
Слуга. — Гдѣ, гдѣ наша госпожа?
Порція. — Здѣсь-съ. Что угодно нашему господину?
Слуга. — Сударыня, тамъ у воротъ молодой Венеціанецъ прибылъ извѣстить о приближеніи своего господина, и привезъ отъ него чувствительныя приношенія, то-есть (не считая изысканныхъ и вѣжливыхъ словъ) богатѣйшіе подарки; я не видывалъ еще такого подходящаго посланника любви: апрѣльскій день никогда не былъ такъ прекрасенъ, чтобъ возвѣстить всю пышность будущаго лѣта, какъ этотъ предвѣстникъ прибытія своего господина.
Порція. — Прошу довольно; мнѣ ужъ, просто, страшно
Что ты откроешь въ немъ свою родню:
Ты тратишь столько высшаго витійства
На похвалы ему. — Идемъ, идемъ, Нерисса,
И я желаю видѣть, что за вѣстникъ
Отъ быстраго Эрота, такъ любезный…
Нерисса. — Когда-бъ Бассаніо къ намъ, господинъ Эротъ…
Іюня 1877.
ВЕНЕЦІАНСКІЙ КУПЕЦЪ.
правитьДѢЙСТВІЕ III.
правитьСЦЕНА I.
правитьСоляніо. — Ну, что новаго на Ріальто?
Салярино — Да-что!.. Ничѣмъ еще не опровергается, что у Антоніо корабль съ богатымъ грузомъ потерпѣлъ крушеніе въ проливѣ: Годвиновы пески, кажется, по ихнему называется мѣсто: очень опасная отмель, и гибельная даже и для громадныхъ кораблей; многіе остовы, какъ говорятъ, лежатъ тамъ погребены, если только моя сплетница-молва можетъ быть вѣрна своему слову[27].
Соляніо. — Когдабъ она въ этомъ оказалась такою же сплетницей-лгуньей, какъ та, которая, пережевывая толченый имбирь, увѣряла своихъ сосѣдей, что горько оплакиваетъ смерть своего третьяго мужа[28]. Но не вдаваясь въ разглагольствія и не сходя съ прямой стязи разговора, — правда, что добрый Антоніо, что честный Антоніо — О, еслибъ я могъ придумать достойное названіе. которое могъ бы поставить на ряду съ его именемъ!
Салярино. — Ну же, договаривай до конца — до настоящей точки.
Соляніо. — Э, да что говорить! — конецъ весь въ томъ, что у него погибъ корабль.
Салярино. — Хорошо еще, еслибъ это оказалось концомъ его потерь.
Соляніо. — Спѣшу скорѣе сказать аминь, чтобъ дьяволъ не перешелъ поперекъ молитвы, потому что вонъ онъ приближается въ подобіи Жида.
Ну, что, Шейлокъ? Что слышно новаго въ торговомъ мірѣ?
Шейлокь. — Это вы знали… — Никто лучше васъ, никто лучше васъ — объ уходѣ моей дочери.
Салярино. — Еще бы. Я съ своей стороны знаю даже портнаго, изготовлявшаго крылья, на которыхъ она упорхнула.
Соляніо. — А Шейлокъ съ своей стороны не могъ не знать, что птичка уже пооперилась, и что это ужь у нихъ такая комплекція, чтобы послѣ этого оставлять гнѣздо.
Шейлокъ. — И она осуждена за это.
Салярино. — Разумѣется, если дьяволу придется быть ея судьею.
Шейлокь. — Моя собственная плоть и кровь — и бунтовать!
Соляніо. — Поди ты, старая падаль! — Какъ? Бунтуетъ еще и въ эти годы?
Шейлокъ. — Я говорю, моя дочь — моя плоть и кровь.
Салярино. — Ну, между твоимъ и ея тѣломъ больше разницы, чѣмъ между агатомъ и слоновою костью: а между ея кровью и твоей — чѣмъ между краснымъ и рейнскимъ виномъ? Скажи ка ты намъ лучше, не слыхалъ ли, что у Антоніо были какія-нибудь потери на морѣ, или нѣтъ?
Шейлокъ. — Вотъ и еще, другая скверная сдѣлка: банкротъ, мотишка, который почти уже носу не смѣетъ показать на Ріальто; нищій, который бывало, такимъ франтомъ, приходитъ на биржу. Пускай-ка онъ помнитъ о своемъ обязательствѣ. Онъ имѣлъ обыкновеніе обзывать меня ростовщикомъ: пусть онъ помнитъ о своемъ обязательствѣ: — онъ имѣлъ обыкновеніе раздавать деньги въ долгъ изъ-за христіанской вѣжливости: пусть онъ помнитъ о своемъ обязательствѣ.
Салярино. — Ну, что жь: хоть бы онъ и просрочилъ, я увѣренъ. Не станешь же ты требовать кусокъ его мяса: на что бы оно тебѣ пригодилось?
Шейлокъ. — Приманивать на него рыбъ: если ужь не можетъ питать ничего другаго, оно будетъ питать мое мщеніе. Онъ меня поносилъ и позорилъ, онъ мнѣ испортилъ дѣло въ полмилліона; насмѣхался надъ моими потерями, издѣвался надъ моими барышами; племя мое презиралъ, сдѣлкамъ моимъ подставлялъ ногу, онъ охлаждалъ друзей моихъ, и распалялъ враговъ моихъ. — И какая-жь его на то причина? То, что я Жидъ. — И что же, у Жида нѣтъ глазъ? У Жида нѣтъ рукъ, органовъ, размѣровъ, чувствъ, ощущеній, страстей? Не питается онъ тою же пищей, не ранится тѣмъ же оружіемъ, не подверженъ тѣмъ же недугамъ, не врачуется тѣми же средствами? Не грѣется и не студится тѣми же зимою и лѣтомъ, какъ и вашъ христіанинъ? Если вы прободаете насъ, и что же — мы не истекаемъ кровью? Если вы щекочите насъ, что же — мы не хохочемъ? Если вы отравляете насъ, и мы не умираемъ? И если вы оскорбляете насъ, мы не должны отомщать? Если мы вамъ подобны во всемъ, то хотимъ быть подобны и въ этомъ. Если Жидъ оскорбляетъ христіанина — въ чемъ его хваленое смиреніе? Въ отмщеніи. Если христіанинъ оскорбляетъ Жида, въ чемъ должно состоять его терпѣніе, по примѣру христіанина? въ чемъ — въ отмщеніи. Я приведу въ исполненіе мерзость, которой вы же научаете меня; и это будетъ еще худо, если я не превзойду учителей.
Слуга. — Господа, мои хозяинъ Антоніо теперь у себя и желаетъ переговорить съ вами обоими.
Салярино. — А мы-то его искали повсюду.
Соляніо. — Вонъ идетъ еще другой изъ того же колѣна: третьяго къ нимъ подобрать нельзя, развѣ ужь самъ дьяволъ превратится въ Жида (уходятъ Соляніо, Салярино и слуга).
Шейлокъ. — Ну, что, Тубалъ? Что новаго изъ Генуи? — Нашелъ ты мою дочь?
Тубалъ. — Нѣсколько разъ нападалъ на слухи о ней, но отыскать не могъ.
Шейлокъ. — Ай-вотъ, вотъ, вотъ, вотъ! Алмаза нѣтъ — стоилъ мнѣ двѣ тысячи дукатовъ во Франкфуртѣ! Проклятіе никогда еще не обрушалось на голову нашего племени до этого дня: я никогда еще его такъ не чувствовалъ его до этого дня. — Двѣ тысячи дукатовъ въ этомъ одномъ. А еще другіе драгоцѣнные, драгоцѣнные камни! Когда бъ моя дочь издохла у моихъ ногъ, а брилліанты были бы у нея въ ушахъ! Когда бъ ее въ гробъ уложили у моихъ ногъ, а дукаты были бы у нея въ гробу! И ничего, ничего не слышно о нихъ? И все тутъ. — И я не знаю, во что еще обошлись развѣдки. И что же это — потери на потери! Воръ ушелъ; столько-то унесъ, и столько-то на то, чтобъ разыскать вора — и никакого удовлетворенія, никакого отмщенія! Не стрясется бѣды, чтобы не на мои плечи[29]; ни вздоха безъ моего воздыханія, ни слезы безъ моего проливанія.
Тубалъ. — Есть и у другихъ тоже свои несчастія… Вонъ у Антоніо, какъ я слышалъ въ Генуѣ —
Шейлокь. Что, что, что? Несчастіе? Несчастіе?
Тубаль. — Большой торговый корабль выброшенъ на мель — шелъ изъ Триполи.
Шейлокъ. — Благодареніе Господу! Благодареніе Господу! Правда ли? Правда ли?
Тубалъ. — Я говорилъ съ матросами, спасшимися во время крушенія.
Шейлокъ. — Благодарю тебя, добрый Тубалъ! — Добрыя вѣсти! Добрыя вѣсти! Га-га! — Гдѣ, гдѣ? Въ Генуѣ?
Тубалъ. — А про дочь твою я слышалъ въ Генуѣ, что она въ одну ночь разбросала восемьдесятъ дукатовъ.
Шейлокъ. — Ты въ меня вонзаешь ножъ: я никогда уже снова не увижу моего золота. Восемьдесятъ дукатовъ за одинъ присѣстъ! Восемьдесятъ дукатомъ!
Тубалъ. — Тутъ прибыли со мной въ Венецію нѣсколько кредиторовъ Антоніо; они божатся, что ему ни миновать банкротства.
Шейлокь. — Этому я радъ, очень радъ: я буду мучить его: я буду терзать его. Этому я радъ.
Тубалъ. — И одинъ изъ нихъ показывалъ мнѣ кольцо, полученное имъ отъ твоей дочери за обезьяну.
Шейлокъ. — Ну ее! — Ты терзаешь меня, Тубалъ: это моя бирюза — Тюркуазъ[30], подаренная мнѣ Ліей, когда еще я былъ женихомъ: я бы не отдалъ ее за цѣлую пустыню обезьянъ…[31]
Тубалъ. — А Антоніо-то, внѣ всякаго сомнѣнія, раззоренъ.
Шейлокъ. — А что? вѣдь это и правда; это истинная правда: пойди, Тубалъ, пойди, возьми мнѣ хорошаго пристава; договори его на двѣ недѣли впередъ. — Знаешь, если просрочитъ, я у него вырѣжу сердце: потому, какъ только его не будетъ въ Венеціи, тогда ужь я поведу дѣла, какъ я хочу. Иди же, Тубалъ, и приходи ко мнѣ въ нашу синагогу. Иди же, добрый Тубалъ. Такъ въ нашу синагогу, Тубалъ (уходятъ).
СЦЕНА II.
правитьПорція. — Прошу васъ, не спѣшите, — погодите
День, или два дня — прежде чѣмъ рискнете;
При неудачномъ выборѣ теряю
Я ваше общество — такъ лучше подождите:
Мнѣ что-то говоритъ (хотя и не любовь),
Что я бы не хотѣла васъ лишиться.
И сами знаете, что ненависть не можетъ
Такъ говорить, но чтобы вы могли
Не впасть въ ошибку и меня узнать,
(Языкъ же дѣвушки — въ дѣвичьихъ грёзахъ),
Мнѣ-бъ такъ хотѣлось задержать васъ здѣсь
На мѣсяцъ, на два, прежде чѣмъ рискнете
Вы собственной судьбой изъ-за меня.
Я васъ могла бы научить, какъ выбрать, —
Но это было-бъ клятвопреступленье —
И этого не будетъ: но тогда
Вы можете и не найти меня;[32]
И тѣмъ меня заставить сожалѣть,
Что я отвергла клятвопреступленье.
Проклятые глаза, которые меня
Обворожили такъ и раздвоили:
Я — и своя, и въ то же время — ваша;
И, какъ бы ни звала себя своей,
Но, какъ своя, выходитъ тоже ваша, —
Итакъ, вся ваша! О! несносный вѣкъ,
Что ставитъ такъ несвойственно преграды
Межь господиномъ и его правами;
Итакъ, хотя и ваша, но не ваша. —
Что бъ ни случилось, я тутъ въ сторонѣ:
За все судьба останется въ отвѣтѣ…
Я говорю такъ долго, чтобъ продлить,
Замедлить время, затянуть его —
И отдалить вашъ выборъ.
Бассаніо. — Позвольте выбирать: такъ, какъ я есть,
Я просто какъ на пыткѣ.
Порція. — Какъ на пыткѣ? —
Такъ сознавайтесь же, что за измѣна
Въ любви таится вашей? —
Бассаніо. — Развѣ только
Несносная измѣна недовѣрья
Къ возможности успѣть въ моей любви.
Возможнѣй дружба межь огнемъ и снѣгомъ.
Чѣмъ межъ измѣной и моей любовью.
Порція. — Но я боюсь, вы говорите съ пытки,
Когда со страху подтверждаютъ все.
Бассаніо. — Даруйте жизнь — и я сознаюсь въ правдѣ.
Порція. — Вотъ это такъ — Сознайся и живи.
Бассаніо. — Сознайся и люби — вотъ полный смыслъ
Такого беззавѣтнаго сознанья.
О, пытка — счастье, если самъ мучитель
Отвѣтамъ учитъ для освобожденья! —
Позвольте у ларцовъ спросить судьбу.
Порція, — Отстаньте! — Я хранюсь въ одномъ изъ нихъ:
Коль любите — съумѣете найти…
Нерисса и другіе — отойдите.
И пусть, пока онъ дѣлаетъ свой выборъ,
Играетъ музыка, чтобъ при несчастьи
Имѣлъ конецъ онъ, какъ тотъ чудный лебедь,
Растаявъ въ звукахъ; къ полнотѣ сравненья
Пусть перейдутъ глаза мой въ потокъ —
То ложе смерти для него изъ влаги…
Онъ можетъ выиграть — и что тогда? —
Пусть будетъ музыка ему привѣтомъ,
Съ какимъ предъ вновь вѣнчаннымъ королемъ
Главу склоняютъ вѣрные вассалы. —
Тогда она, что сладостные звуки,
На утренней зарѣ, порою грёзъ,
Когда, прокравшись къ слуху жениха,
Они его къ вѣнчанью будятъ — Да!
Вотъ онъ идетъ съ неменьшею осанкой,
Но съ большею любовью, чѣмъ Алкидъ,
Когда онъ спасъ Троянъ отъ женской дани,
Платимой встарь чудовищу морскому:
Я представляю жертву, тѣ — поодаль —
Дардански жёны, съ ужасомъ на лицахъ,
Пришедшія смотрѣть на страшный подвигъ —
Иди, Гераклъ. Ты живъ м я жива!
Ужаснѣе — теперь я сознаю —
Смотрѣть на бой, чѣмъ дѣйствовать въ бою.
Пѣсня.
Скажи мнѣ, гдѣ родится страсть?
Ума-ль то бредъ, иль сердца власть?
Какъ рождена, какъ вскормлена —
Скажи, скажи!..
Страсть зарождается въ глазахъ;
Живетъ же въ призрачныхъ мечтахъ.
И вотъ — ея же колыбель —
Ея же смертная постель.
Звонимъ же погребальный звонъ
Ей дружно всѣ — Дингъ, дингъ, динъ-донъ.
Всѣ. — Дингъ, дингъ, динъ-донъ.
Бассаніо. — Такъ внѣшность можетъ быть сама въ себѣ
Послѣднимъ дѣломъ: свѣтъ не перестанетъ
Обманываться внѣшнею прикрасой.
Въ судахъ, какъ ни продажно, грязно дѣло,
Но подъ приправой обаяньи рѣчи
Скрадается видъ зла. Въ повѣрьяхъ черни[33]
Найдется-ль роковое заблужденье,
Котораго бы къ слову не могла
Какая-нибудь постная фигура
Благословить, и текстомъ подкрѣпить.
Скрывая вздоръ подъ ловкою прикрасой?
Нѣтъ столько простоватаго порока,
Чтобъ онъ не взялъ для внѣшности своей
У доблести какой-нибудь прикрасы.
Трусовъ какъ много, коихъ сердцѣ лживо
Какъ своды изъ песку, а принимаютъ
Геракла поступь, Марса грозный вить.
Тогда какъ посмотрѣть внутри — ихъ печень,
Бѣлѣе молока; они берутъ
У доблести — лишь внѣшніе наросты,
Чтобъ быть страшнѣй на видъ. А красота,
Смотрите — покупается на вѣсъ;
Причемъ свершается такое чудо,
Что легче тѣ, на комъ закупокъ больше.
И таковы: какъ вьющіяся змѣи
Златые локоны, играющіе съ вѣтромъ
На мнимой красотѣ; когда извѣстно,
Что это даръ невольный съ головы
Чужой, и тлѣетъ ихъ взростившій черепъ
Давно въ землѣ. Такъ внѣшнія прикрасы —
Предательскій утесъ въ сквернѣйшемъ морѣ;
Прелестный шарфъ, скрывающій арапку[34].
Ну, словомъ, видимость одна, что хитрый вѣкъ
Пускаетъ въ ходъ для уловленья мудрыхъ.
А потому ты, праздничное злато,
Мидасовъ жесткій кормъ — ты мнѣ не нужно.
Не нуженъ мнѣ и ты — истертый, блѣдный
Посредникъ-проходимецъ межь людей.
Но ты, свинецъ невзрачный — ничего
Не обѣщающій, наоборотъ — грозящій. —
Твой блѣдный, тощій видъ меня смущаетъ,
И трогаетъ сильнѣе краснорѣчья:
Мой выборъ здѣсь. Да будетъ съ нами радость!
Порція. — Какъ отлетаютъ всѣ другія страсти:
Сомнѣнья, безотчетная тоска.
И трепетъ страха, и зеленоглазый
Бѣсъ ревности![35] — о! Умѣряй восторгъ,
Будь сдержанна, любовь! Дай въ мѣру волю
Слезамъ блаженства. — Ограничь излишекъ:
Я слишкомъ чувствую твое блаженство!
Убавь его, чтобъ я не задохнулась…
Бассаніо — (открывая свинцовый ларецъ.)
Что вижу я — ея изображенье!
Какой же полубогъ сумѣлъ такъ смѣло
Приблизиться къ творенью? И глаза
Не движутся-ль? Иль отразились такъ
Въ моихъ зрачкахъ, что кажутся въ движеньи?
Уста полуоткрытыя дыханьемъ…
Такая сладкая преграда раздѣляетъ
Такихъ подругъ. Вотъ волосы ея:
Здѣсь живописецъ тоньше паука
Сплелъ золотую ткань для уловленья
Людскихъ сердецъ, вѣрнѣе комаровъ.
Да — но ея глаза! Какъ могъ глядѣть онъ, —
Чтобъ кончить ихъ? Нарисовавъ одинъ.
Онъ могъ, мнѣ кажется, свои утратить оба, —
И трудъ бы не былъ конченъ. — Но смотрите:
Насколько сущность всѣхъ моихъ похвалъ
Ничтожнѣе ея изображенья,
Такъ это самое изображенье
Блѣднѣетъ передъ сущностью своей.
Здѣсь и записка — списокъ блатъ моихъ:
Выбиралъ ты не по виду,
Такъ и выбралъ не въ обиду.
Такъ какъ счастье предъ тобой,
Не гонись за новизной.
Если ты вполнѣ доволенъ,
И сбылись мечты твои;
То ты взять невѣсту воленъ,
Давъ ей поцѣлуй любви.
Записка милая! Позволено ли будетъ
По ней вполнѣ отдать и получить. (Цѣлуетъ ее.)
Какъ тотъ изъ состязателей на призъ,
Кто мнитъ, что заслужилъ въ глазахъ народа,
Заслыша крикъ и вопли одобренья —
Стоитъ въ припадкѣ головокруженья,
Глядя безъ цѣли, сомнѣваясь самъ —
Къ нему-ль летятъ всѣ эти похвалы;
Такъ я, втройнѣ прекрасная, предъ вами,
Такъ именно въ сомнѣніи стою —
Не знаю: все что вижу, точно-ль правда? —
Пока не получило подтвержденья,
Ратификаціи и подписи отъ васъ.
Порція. — Вы видите меня, синьоръ Бассаньо,
Какъ я вотъ здѣсь стою, — такъ, какъ я есть.
Хотя-бъ и для себя самой нельзя
Считать пустымъ, заносчивымъ — желанье
Быть много, много лучше, чѣмъ я есть;
Но мнѣ-бъ хотѣлось, чтобъ для васъ могла я
Быть трижды двадцать разъ самой собой!
Разъ въ тысячу прекраснѣй, въ десять тысячъ
Богаче, чтобъ — съ единственною цѣлью
У васъ стать выше на счету — могла я
Въ богатствѣ, добродѣтеляхъ, друзьяхъ,
И въ красотѣ, и въ знаньяхъ, и — во всемъ
Превысить всякій счетъ; теперь же счетъ мой
Весь сводится къ нулю; въ итогѣ я
Лишь дѣвочка безъ выправки, безъ знаній,
Безъ опыта; счастливая лишь тѣмъ,
Что не стара еще, чтобы учиться;
Счастливѣй тѣмъ, что и не такъ глупа,
Чтобъ не могла учиться; но всего
Счастливѣй тѣмъ, чти свой незрѣлый умъ
Повѣрить можетъ вамъ для направленья,
Какъ другу, какъ наставнику, какъ власти.
Сама и все мое — преобразится
Пусть въ васъ и ваше: только вотъ была
Я господиномъ этого дворца,
Главою слугъ, своею королевой;
И вотъ теперь же, именно теперь —
Дворецъ, прислуга, лично я сама —
Все ваше, мой властитель, — Съ этимъ перстнемъ
Ихъ вамъ передаю. Но еслибъ вы
Разстались съ этимъ перстнемъ, потеряли,
Иль отдали его кому-нибудь, —
То это будетъ предзнаменованьемъ
Конца любви; и дастъ законный поводъ
Мнѣ съ вами ссориться — [36]
Бассаніо. — Синьора, у меня
Вы отняли возможность всякихъ словъ:
Во мнѣ лишь чувства могутъ говорить;
И всѣ способности мои въ такомъ броженьи.
Какъ послѣ рѣчи, сказанной прекрасно
Любимымъ государемъ, то бываетъ
Съ жужжащей шумно, радостной толпой,
Гдѣ изъ чего-то, смѣшаннаго вмѣстѣ,
Помимо тайнаго и явнаго восторга
Выходитъ просто — дикое ничто.
Когда-жь кольцо простится съ этимъ пальцемъ,
Простится съ нимъ и жизнь. О, можно смѣло
Тогда сказать: Бассаніо ужь нѣтъ.
Нериса. — (всѣ приближаются.)
Теперь, пора и намъ, синьоръ, синьора,
Стоявшимъ здѣсь, и видѣвшимъ свершенье
Желаній нашихъ, тоже возгласить —
Да здравствуютъ! Да здравствуютъ на радость,
Нашъ господинъ, и наша госпожа!
Граціано. Синьоръ Бассаніо, и свѣтлая синьора.
Желаю вамъ, всѣхъ благъ, какихъ вы сами
Себѣ могли бы только пожелать:
Какъ отъ меня ужь ничего конечно.
Вы пожелать не можете. И такъ какъ
Изволите оторжествлять вы сдѣлку
Союза вашего, то я прошу.
Чтобъ тѣмъ же временемъ женили и меня.
Бассаніо. — Я очень радъ, достань себѣ невѣсту.
Граціано. — Благодарю, синьоръ: вы мнѣ ее достали.
Мои глаза, синьоръ, не хуже вашихъ:
Ты высмотрѣлъ владѣтельную даму.
Я — барышню изъ свиты: ты влюбился.
Влюбился я какъ видно, проволочки
Не по сердцу и мнѣ, какъ и тебѣ.
Твой кушъ зависѣлъ отъ ларцовъ, вонъ тамъ:
И также мой стеченье обстоятельствъ:
Ухаживаньемъ до втораго пота.
И клятвами до изсушенья нёба —
Отъ клятвъ любви! — и добылъ наконецъ
(Коль обѣщанье можетъ быть концомъ),
Я добылъ обѣщанье вотъ отъ этой
Красавицы — на всю ея любовь. —
Какъ скоро счастіе тебѣ добудетъ
Ихъ принципалку, да —
Порція. — Нерисса, это правда?
Нерисса. — Такъ точно — если будетъ вамъ угодно.
Бассаніо. — А ты, Грацьяно, въ этотъ разъ серьезенъ?
Граціано. — Въ сурьезѣ, монсиньоръ.[37]
Бассаніо. — Ну, праздникъ нашъ почтится вашимъ бракомъ.
Граціано. — (Въ Бассан. тихо.) И мы сыграемъ съ ними на пари
За первенца на тысячу дукатовъ.
Нерисса. — (Подслушавъ.) А ставку. Что же, вынешь напередъ?
Граціано. — Кто-жь выигралъ когда въ такомъ пари,
Сначала вынувъ ставку? — Но, кто это?
Лоренцо и съ язычницей своей —
Какъ! И мои старый другъ Соляньо.
Бассаніо. — Лоренцо и Соляніо, прошу васъ,
Какъ скоро юность правъ моихъ даетъ
Мнѣ право здѣсь просить. — Позвольте вотъ
Представить вамъ — друзья и земляки —
И пригласить ихъ.
Порція. — Ваше приглашенье
Есть и мое — отъ всей души прошу ихъ.
Лоренцо. — Благодарю васъ, я никакъ не думалъ
Васъ безпокоить: — я настигъ Соляньо
Въ пути, и онъ уговорилъ меня,
До полной невозможности отказа —
Съ нимъ вмѣстѣ ѣхать къ вамъ.
Соляніо. — Уговорилъ-съ;
И у меня на это есть причины.
Вотъ это отъ синьоръ Антоньо къ вамъ —
Бассаніо. — Но прежде, чѣмъ открою, я прошу васъ:
Скажите, какъ онъ, другъ мой, поживаетъ?
Соляніо. — Не боленъ, если только не душою;
И не совсѣмъ здоровъ, какъ развѣ лишь душою;
Его письмо вамъ лучше объяснитъ…
Граціано. — Нерисса, обласкайте незнакомку:
Займи ее. — Соляньо, вашу руку!
Что новаго въ Венеціи у насъ?
Ну, что Антоніо, сей царственный купецъ?[38]
Порадуется нашему успѣху…
Вѣдь мы Язоны, братъ, — мы добыли руно.
Соляніо. — Когда-бъ вы добыли руно, что потерялъ онъ!
Порція. — Есть что-то непріятное въ бумагѣ,
Такъ омрачившей цвѣтъ его лица:
Не умеръ ли кто изъ друзей — ничто
Такъ не могло бы сильно потрясти
Съ его характеромъ… Съ нимъ хуже все и хуже!
Позвольте, — кажется, я не чужая вамъ —
И половина мнѣ принадлежитъ со всемъ.
Что можетъ заключаться и въ письмѣ…
Бассаніо. — Ахъ, милая! Немного горькихъ словъ,
Которыя когда-либо пятнали
Бумагу! — Милая, когда впервые
Я говорилъ вамъ о моей любви,
Я вамъ открылъ, что все, что я имѣю, —
Въ патриціанской лишь моей крови;
И я сказалъ вамъ правду: — и, однако, —
Моя безцѣнная, держа себя такъ скромно,
Увидите, какъ я безбожно хвасталъ:
Когда я говорилъ, что состоянье
Мое — ничто, я-бъ долженъ былъ сказать вамъ,
Что это хуже чѣмъ ничто; и точно:
Я обязался дорогому другу,
Я дорогаго друга обязалъ
Его лютѣйшему врагу, чтобъ тѣмъ
Себѣ доставить средства. Вотъ письмо:
Бумага — тѣло дорогаго друга,
А слово каждое — зіяющая рана,
Сочащаяся кровью. — Что же это,
Соляніо? — Неужто предпріятья
Всѣ лопнули? Не вышло ни одно!
Изъ Триполи, изъ Мексики, изъ Индіи,
Изъ Лиссабона, Англіи, Морокко?
И ни одинъ не избѣжалъ корабль
Прикосновенья безпощадныхъ скалъ,
Столь роковаго…
Соляніо. — Ни одинъ, синьоръ.
Къ тому же, кажется, есть основанье думать,
Что еслибъ у него и были деньги
Въ наличности, чтобъ уплатитъ Жиду,
То онъ не приметъ ихъ. Не знаю существа,
Имѣющаго образъ человѣка,
Котораго такъ жадно и такъ страстно
Манила бы погибель человѣка.
Онъ осаждаетъ дожа днемъ и ночью,
Хуля порядки наши и свободу,
Коли ему откажутъ въ правосудьи.
Купцы, самъ дожъ и всѣ маньификосы,
Изъ наивысшихъ, препирались съ нимъ;
Но, что жь — никто не могъ его отвлечь
Отъ скареднаго довода просрочки,
И обязательства и правосудья.
Іессика. — Когда я у него жила, онъ клялся
Тубалу, Кущу — племени его,
Что плоть Антоніо ему дороже,
Чѣмъ въ двадцать разъ количество той суммы,
Которую должны ему; и знаю,
Мой господинъ, что если судъ, законы.
Господствія и власти не откажутъ —
Несчастному Антоньо будетъ худо.
Порція. — Это вашъ вѣрный другъ въ такомъ несчастьѣ?
Бассаніо. — Вѣрнѣйшій другъ, добрѣйшій изъ людей,
Великодушнѣйшій, во вѣкъ неутомимый
На подвиги добра; одинъ, въ которомъ
Вся доблесть римская соединялась,
Какъ болѣе въ Италіи ни въ комъ.
Порція. — Какую жь сумму долженъ онъ Еврею?
Бассаніо. — Три тысячи дукатовъ за меня.
Порція. — Какъ, только? — заплатить ему шесть тысячъ,
И уничтожить сдѣлку; шесть удвоить,
Затѣмъ еще утроить эту сумму,
Чѣмъ довести, чтобы подобный другъ
Могъ волосъ потерять черезъ Бассаньо.
Но прежде — въ церковь — назовите тамъ
Меня своей женою; и затѣмъ
Въ Венецію скорѣй на помощь другу:
Вы не должны приблизиться ко мнѣ
Съ тревожнымъ сердцемъ. А на ваши траты
Вамъ станетъ, чтобъ разсчесться въ двадцать разъ:
Тогда являйтесь вмѣстѣ съ вашимъ другомъ.
Я и моя Нерисса между тѣмъ
Жить будемъ, какъ дѣвицы, или вдовы.
Пойдемте же; когда ужь надо такъ,
Чтобъ ты отсюда уѣзжалъ въ день свадьбы,
Привѣтливъ будь, имѣй веселый видъ…
Такъ какъ тебя я дорого купила,
Тебя я буду дорого цѣнить.
Прочти же мнѣ, что пишетъ этотъ другъ.
Бассаніо (читаетъ). «Милый Бассаніо, всѣ мои корабли потонули, мои кредиторы ожесточаются, мое состояніе въ совершенномъ разстройствѣ, мое обязательство Жиду просрочено; и такъ какъ невозможно, чтобы, уплачивая ему неустойку, я остался въ живыхъ, то всѣ счеты между нами должны почитаться оконченными. Еслибъ только мнѣ еще разъ увидать тебя передъ смертью! Дѣлай, однакожь, какъ тебѣ лучше: если твоя любовь не убѣждаетъ тебя пріѣхать, то письмо мое и не должно.»
Порція. — О, милый! брось ты все — и отправляйся.
Бассаніо. — Какъ скоро вы мнѣ разрѣшили ѣхать,
Я поспѣшу. — Пока не возвращусь,
Меня не взманитъ никакое ложе,
Ни сна покой не станетъ между нами (Уходятъ.)
СЦЕНА III.
правитьШейлокъ. — Тюремщикъ, стереги его. Не говорите
О милосердьи мнѣ — это глупецъ,
Который раздавалъ въ долгъ деньги даромъ; —
Тюремщикъ, стереги его.
Антоніо. — Послушай, добрый Шейлокъ, выслушай меня.
Шейлокь. — Мнѣ нужно получить по неустойкѣ.
Не возражайте противъ неустойки:
Я клятвою поклялся получить
По обязательству и неустойкѣ.
Ты обзывалъ уже меня собакой,
Когда еще и не имѣлъ причины. —
Ну, если я собака, берегись
Моихъ клыковъ. — Дожъ дастъ мнѣ правосудье. —
Я удивляюсь и тебѣ, тюремщикъ, —
Какъ ты, болванъ, и можешь быть такъ глупъ,
Чтобъ съ нимъ ходить, какъ только онъ попроситъ.
Антоніо. — Прошу же, выслушай, что я тебѣ скажу.
Шейлокъ. — Мнѣ нужно получить по неустойкѣ.
Не нужно мнѣ, что будешь говорить.
Мнѣ нужно получить по неустойкѣ.
А потому молчи — не говори.
Я не хочу, чтобъ дѣлали меня
Раскисшей плаксою съ напухшими глазами,
Который бы разнѣжился, вздыхалъ,
И, помавая головой, сдавался
На всякія заступки христіанъ.
Отстань же: мнѣ не нужно говоренья;
Мнѣ нужно получить по неустойкѣ. (Уходитъ.)
Салярино. — Ну, — этакій неумолимый песъ
Едва-ль когда-нибудь вращался въ мірѣ.
Антоніо. — Оставь его въ покоѣ: я не стану
За нимъ гоняться съ тщетными мольбами.
Ему нужна, я знаю, жизнь моя —
И поводы мнѣ хорошо извѣстны:
Не разъ я выручалъ отъ пень его
Всѣхъ приходившихъ съ просьбами ко мнѣ:
За то-то онъ меня и ненавидитъ.
Салярино. — Дожъ никогда не выдастъ разрѣшенья
На исполненье по такой просрочкѣ.
Антоніо. — И дожъ не остановитъ ходъ закона.
Во обезпеченье тѣхъ капиталовъ,
Что иностранцы помѣщаютъ къ намъ;
Останови его — нарушится довѣрье,
И скажется вредомъ на государствѣ,
Такъ какъ богатства наши и торговля
Зависятъ отъ довѣрія всѣхъ націй.
А потому — разстанемся. — Идемъ: —
Всѣ эти огорченья и потери
Ужь такъ меня успѣли извести,
Что я едва-ли сохраню фунтъ мяса
На удовлетворенье кредитора. —
Идемъ, тюремщикъ. — Еслибъ только могъ
Бассаніо пріѣхать — посмотрѣть,
Какъ я его выплачиваю долгъ; —
Тогда мнѣ все равно — (уходятъ).
СЦЕНА IV.
правитьЛоренцо. — Синьора, въ вашемъ же присутствіи скажу:
У васъ возвышенное, вѣрное понятье
О неземномъ, священномъ чувствѣ дружбы:
И это видно изъ того ужь, какъ
Вы переносите отсутствіе супруга.
Но еслибъ только знали вы, кому
Оказываете вы эту честь,
И что за человѣку шлете помощь.
Какъ вѣрному и преданному другу
Супруга вашего, то я увѣренъ, —
Вы болѣе-бъ гордились этимъ дѣломъ,
Чѣмъ всякою обычной благостыней.
Порція. — Мнѣ никогда еще не приходилось
Раскаяться въ добрѣ — и не придется.
Вотъ видите — мнѣ кажется, что люди,
Которые проводятъ вмѣстѣ время
Въ обмѣнѣ мыслей, соединены
Сочувствіемъ въ одно ярмо любви, —
Не могутъ не имѣть и схожихъ свойствъ
Ума, характера и обращенья.
А это все меня и убѣждаетъ,
Что вашъ Антоніо, какъ искренній другъ мужа,
И долженъ быть похожъ во всемъ на мужа.[39]
А если такъ — какъ мало стоитъ все,
Что издержала я на искупленье
Подобья собственной души отъ адскихъ мукъ!
Но это близко къ самовосхваленью.
Итакъ, довольно. — Лучше о другомъ:
Лоренцо, я сдаю на ваши руки
Хозяйство все и управленье домомъ
До возвращенья мужа. Я жь сама
Дала таинственный обѣтъ, чтобы въ молитвѣ
И помыслахъ пребытъ благочестивыхъ,
Въ уединеніи, съ одной только Нериссой,
До самаго прибытія мужей.
Тутъ монастырь не далеко отсюда —
Мы тамъ и будемъ. — Очень бы желала,
Чтобъ вы не отклонили это бремя,
Которое навязываютъ вамъ
Моя любовь — моя необходимость.
Лоренцо. — Сударыня, готовъ отъ всей души
Исполнить ваши милыя велѣнья.
Порція. — Всѣмъ людямъ дома это ужь извѣстно.
Всѣ будутъ признавать васъ и Іессику
На мѣсто мужа и меня самой.
Итакъ, желаю счастья — до свиданья.
Лоренцо. — Прелестныя мечты и чувство счастья
Да не покинутъ васъ.
Іессика. — Желаю вамъ
Всего, всего прекраснаго, синьора.
Порція. — Благодарю за добрыя желанья,
И вамъ желаго счастія, Іессика.
Ну, Бальтазаръ — какъ я тебя всегда
Знавала честнымъ, вѣрнымъ — такъ надѣюсь
Ты будешь и теперь: возьми письмо,
И не щади ужь никакихъ усилій,
Чтобъ бытъ скорѣе въ Падуѣ. Тамъ въ руки
Подашь его кузену моему —
Смотри, какія дастъ тебѣ онъ — докторъ
Белляріо — бумаги и одежды,
Вези со всевозможной быстротой
Къ traghetto ихъ, — ну, просто, къ перевозу,
Что тамъ у нихъ въ Венеціи[40]. Не трать
Минуты на отвѣтъ, а отправляйся:
Мнѣ, надобно опередить тебя.
Бальтазаръ. — Лечу со всевозможной быстротой. (Бальтаз. уходитъ)
Порція. — Впередъ, Нерисса; — тутъ такое дѣло,
Какого ты и не подозрѣваешь:
Мы можемъ увидать своихъ мужей.
Когда они подумать не успѣютъ
Еще о насъ.
Нерисса. — И насъ они увидятъ?
Порція. — Должны, Нерисса; но въ такихъ костюмахъ,
Что могутъ въ насъ и то предполагать,
Чего мы не имѣемъ. На пари,
Какое хочешь, что когда мы обѣ
Преобразимся въ молодыхъ людей,
Я выйду болѣе красивымъ малымъ
Изъ насъ двоихъ: сумѣю и кинжалъ
Носить съ изящнымъ видомъ забіяки;
И говорить тѣмъ переходнымъ тембромъ,
Съ вибраціей ни мальчика, ни мужа;
И превращать два крошечныхъ шажка
Въ мужской широкій шагъ; и толковать о схваткахъ.
Какъ настоящій юноша хвастунъ;
Разсказывать хорошенькія враки,
Какъ высокопоставленныя дамы
Моей любви искали, какъ страдали
И померли отъ моего отказа —
И что жь я могъ тутъ сдѣлать? — А потомъ
Приду къ раскаянью и выражу желанье,
Что все жь бы лучше мнѣ не убивать ихъ…
И двадцать наскажу такихъ пустыхъ
И минимальныхъ лжей, что поклянутся всѣ,
Что я ужь больше года, какъ изъ школы!..
Въ моемъ умѣ есть тысячи сырья
Всѣхъ этихъ штукъ хвастливыхъ болтуновъ,
Которыя и примѣню я къ дѣлу.
Нерисса. — И превратиться намъ совсѣмъ въ мужчинъ?
Порція. — Ай-ай! Что за вопросъ такой, Нерисса! —
Случись вдругъ тутъ худой истолкователь…
Идемъ; мои планъ тебѣ повѣдаю въ каретѣ,
Которая насъ ждетъ въ воротахъ парка;[41]
А потому, пожалуйста, скорѣй:
Намъ нынче жь мало смѣрить двадцать миль. (Уходятъ.)
СЦЕНА V.
правитьЛенчелотъ. — Нѣтъ, по истинной правдѣ; потому, вотъ видите ли, это именно, что грѣхи родителя должны возлагаться на голову дѣтей; а потому — вотъ помяните мое слово, я васъ боюсь. Я вѣдь съ вами завсегда попросту: такъ и теперь выражаю мое разстройство но этой части. Такъ ужь будьте благонадежны: а ужь это я вамъ именно говорю, что вы осуждены. Есть тутъ одна только надежда, которая можетъ вамъ послужить къ добру, да и та такъ, самая лядащая, непристойная надежда.
Іессика. — Какая жь это надежда, скажи, пожалуйста?
Ленчелотъ. — Да, право; вы можете отчасти быть въ надеждѣ, что вашъ отецъ никогда не производилъ васъ на свѣтъ: что вы не дочь Жида.
Іессика. — Ну, это была бы и въ самомъ дѣлѣ непристойная надежда: а такъ должны были бы обрушиться на меня грѣхи моей матери.
Ленчелоть. — Именно такъ оно и есть: боюсь, вы осуждены сугубо, и по отцу, и по матери: такъ что чуть только я прочь отъ Сциллы вашего отца, какъ попадаю въ Харибду вашей матери. Очень хорошо, вы все равно погибли и тѣмъ и другимъ путемъ[42].
Іессика. — Я буду спасена моимъ мужемъ, который сдѣлалъ меня христіанкой.
Ленчелотъ. — Именно, что за это-то его и нельзя похвалить. Мало, что ли, насъ было христіанъ до сихъ поръ? Какъ разъ столько, чтобы прожить одному возлѣ другаго безъ обиды. Это усиленное производство христіанъ только поднимаетъ цѣну на свиней: если доживемъ до того, что всѣ станутъ ѣсть свинину, нельзя будетъ достать и ломтикъ сала ни за какія деньги.
Іессика. — Вотъ и скажу моему мужу, Ленчелотъ, что ты тутъ говоришь: вотъ онъ идетъ.
Лоренцо. — Я скоро стану тебя ревновать къ женѣ, Ленчелотъ, если ты все будешь такъ-то заговаривать ее по угламъ.
Іессика. — Нѣтъ, Лоренцо, тебѣ нечего тутъ опасаться: мы съ Ленчелотомъ все ссоримся. Онъ мнѣ объяснилъ напрямикъ, что для меня не можетъ быть на небесахъ милосердія, потому что я дочь Жида; а про тебя говоритъ, что ты дурной гражданинъ республики, такъ какъ обращеніемъ Жидовъ въ христіанъ поднимаешь цѣну свинины.
Лоренцо. — Мнѣ, пожалуй, легче будетъ въ этомъ держать отвѣтъ передъ республикой, чѣмъ тебѣ въ томъ прибавленіи, какое получила негритянка: арапка-то вѣдь это по твоей милости, Ленчелотъ[43].
Ленчелотъ. — Ежели арапка можетъ не бытъ рабою чистаго разума, то это еще, но моему, не бѣда; но если она дошла до всего не безъ боли, то она болѣе того, чѣмъ за что ее вообще принимали.
Лоренцо. — Просто ужь нѣтъ глупца, который бы не сумѣлъ отыгрываться словами! Я думаю, скоро изящнѣйшія свойства остроумія превратятся въ молчаніе, и даръ слова будетъ восхваляться въ однихъ попугаяхъ. — Ступай, дурень, въ комнаты; скажи, чтобъ приготовлялись къ обѣду.
Ленчелотъ. — Ужь это готово, синьоръ: у всякаго есть желудокъ.
Лоренцо. — Боже милостивый! Что за перебрасыватель словъ! Ну, такъ поди скажи имъ, чтобъ приготовляли обѣдъ.
Ленчелотъ. — И это ужь тоже готово, синьоръ; только бы вотъ накрыть — вотъ словцо.
Лоренцо. — Ну, накрывайте — накрывайтесь вы, что ли, тамъ.
Ленчелотъ. — Нѣтъ, пѣтъ — ужь это не извольте, синьоръ; я тоже знаю мое положеліе.
Лоренцо. — Опять препирательство о словахъ! Ты не хочешь ли ужь въ одну секунду показать всѣ богатства своего остроумія? Прошу тебя, потрудись понять человѣка съ здравымъ смысломъ, говорящаго на языкѣ здраваго смысла: отправляйся къ своей тамъ братіи — и прикажи накрывать на столъ. и подавать кушанья, а мы придемъ обѣдать.
Ленчелотъ. — Что насчетъ стола, синьоръ, онъ будетъ поданъ, что насчетъ кушанья, оно будетъ накрыто; ну, а что ужь насчетъ вашего прихода къ обѣду, синьоръ, то это будетъ, какъ вамъ укажутъ ваше расположеніе и настроеніе минуты. (Уходитъ.)
Лоренцо. — Оригинальная подборка словъ!
Глупецъ понасажалъ въ своемъ умѣ
Безъ счета присказокъ… И что жь, я знаю
Такихъ глупцовъ, стоящихъ лучше въ свѣтѣ,
Снабженныхъ такъ же, какъ и онъ, которымъ
Все нипочемъ для краснаго словца.
Ну, какъ ты чувствуешь себя, Іессика?
Скажи же, душка, мнѣніе свое —
Какъ нравится тебѣ хозяйка дома?
Іессика. — Превыше выраженья. — Такъ прилично
Бассаніо быть непорочнымъ въ жизни,
Такъ какъ имѣя столько въ этой дамѣ
Благословенья, здѣсь же на землѣ
Познаетъ онъ небесныя блаженства;
И если на землѣ онъ не пойметъ ихъ,
Тогда ужь для чего ему на небо.
Когда бы двое изъ боговъ сразились
Въ божественной борьбѣ, и какъ залоги
Поставили себѣ двухъ смертныхъ женщинъ,
Одной изъ нихъ — она… Пришлось бы много
Къ другой прибавить — такъ какъ грубый свѣтъ.
Ей не представитъ равной.
Лоренцо. И такого
Во мнѣ ты видишь мужа, какова
Она въ женахъ.
Іессика. — Нѣтъ, мнѣнья у меня спроси объ этомъ.
Лоренцо. — Ну-да, сейчасъ; сперва пойдемъ обѣдать.
Іессика. — Нѣтъ! дай себя хвалить, пока охота…
Лоренцо. — Нѣтъ, ужь пожалуйста, пусть это будетъ темой
Застольной болтовни; тамъ, что бы ты
Ни говорила, я межь тѣмъ могу
Переварить все это вмѣстѣ съ прочимъ.
Іессика. — Ну, хорошо: я-жь выставлю тебя. — (Уходятъ.)
ДѢЙСТВІЕ IV.
правитьСЦЕНА I.
правитьДожъ. — Что, — здѣсь Антоніо?
Антоніо. — Здѣсь, ваша свѣтлость.
Дожъ. — Печалюсь о тебѣ: приходишь ты
Къ отвѣту предъ противникомъ изъ казни,
Безчеловѣчнымъ, чуждымъ состраданья,
Свободнымъ, чистымъ отъ самомалѣйшей
Частички милосердія —
Антоніо. — Я слышалъ,
Вы, ваша свѣтлость, принимали трудъ
Немалый, чтобъ смягчить его жестокость;
Но такъ какъ онъ все такъ же непреклоненъ,
И нѣтъ законныхъ средствъ меня снасти
Изъ власти лютой зависти его —
То я могу лишь противупоставить
Его неистовству мое терпѣнье; —
И я вооружился претерпѣть
Съ невозмутимостью его жестокость.
Дожъ. — Служитель, позовите въ судъ Жида.
Соляніо. — Онъ здѣсь за дверью. — Вотъ онъ, монсиньоръ —
Дожъ. — Раздвиньтесь: пусть онъ станетъ передъ нами.
— Шейлокъ, свѣтъ хочетъ думать — и я также —
Что ты ведешь только игру въ жестокость.
Дабы въ послѣднемъ актѣ представленья —
— Такъ полагаютъ — вдругъ затѣмъ явить
Раскаянье и даже состраданье,
Способныя сильнѣе изумить,
Чѣмъ изумлялъ насъ видъ жестокосердья;
И гдѣ теперь ты вымогаешь пеню, —
Фунтъ мяса этого несчастнаго купца —
Тамъ ты не только сложишь неустойку,
Но, движимъ милосердьемъ и любовью,
Простишь и половину капитала;
Воззрѣвъ печальнымъ окомъ на потери,
Которыя недавно такъ внезапно
Обрушились на рамена его, —
Что ихъ довольно, чтобы придавить
И принца изъ купцовъ, и вырвать состраданье
Изъ мѣдныхъ душъ, изъ каменныхъ сердецъ
Злыхъ Турокъ и Татаръ, непосвященныхъ
Въ обычаи смягчающей культуры. —
— Мы ждемъ, Шейлокъ, любезнаго отвѣта.
Шейлокъ. — Я вашей свѣтлости представилъ, въ чемъ мой искъ;
И я-же поклялся святой Субботой,
Чтобъ все, что надлежитъ мнѣ получить
По обязательству и по просрочкѣ.
Откажите — накличите бѣду
На ваше право и — свободу вашу.
Вы спросите — зачѣмъ предпочитаю
Я лучше фунтъ дохлятиннаго мяса,
Чѣмъ получить три тысячи дукатовъ? —
На это я могу не отвѣчать —
Ну, скажемъ: прихоть -будетъ то отвѣтъ?
Что если домъ мой разоряетъ крыса,
И мнѣ угодно стратить десять тысячъ
Чтобъ извести ее — такъ что же?
И это вы почтете-ль за отвѣтъ?
Есть люди, что терпѣть не могутъ визга
Свиньи съ разверстой пастью; есть другіе,
Бѣснуются, когда увидятъ кошку;[44]
И есть такіе, что когда имъ подъ носъ
Гнусливо запищитъ гудокъ, не могутъ
Отъ раздраженья удержать мочи:[45]
Владыко чувствъ узаконяетъ нраву,
Что для него пріятно, иль противно.
Итакъ, теперь за вашъ отвѣтъ — какъ нѣтъ
Довлѣющей причины, почему
Не можетъ тотъ терпѣть свинаго визга;
Другой — полезной, безобидной кошки;
А тотъ — хрипни мохнатаго гудка:
И долженъ подвергаться противъ воли
Такому непристойному стыду,
И наносить обиду за обиду —
Такъ не могу и я вамъ дать причину,
— И не обязанъ! — Кромѣ застарѣлой,
Тамъ ненависти, что-ль, иль отвращенья,
Которыя питаю я къ нему,
Къ Антоніо — что я себѣ въ убытокъ
Противъ него вчинаю этотъ искъ. —
— Теперь вы получили вашъ отвѣтъ?[46]
Бассаніо. — То не отвѣтъ, безчувственный старикъ, —
Стараться оправдать влеченья звѣрства.
Шейлокъ. — Я обязательства не выдавалъ,
Чтобъ ублажать тебя своимъ отвѣтомъ.
Бассаніо. — Всѣ-ль убиваютъ то, чего не любятъ?
Шейлокъ. — Кто-бъ, ненавидя, не хотѣлъ убить?
Бассаніо. — Не всякъ раздоръ — ужь ненависть вначалѣ.
Шейлокь. — И что жь — ты-бъ далъ змѣѣ себя ужалить дважды?
Антоніо. — Прошу васъ, помните, вы спорите съ Жидомъ:
Вы-бъ столько-же могли, придя на взморье,
Велѣть приливу сбавить высоты;
Вы-бъ столько же могли заспорить съ волкомъ.
Зачѣмъ заставилъ мать блеить по агнцу;
Могли-бы запрещать и соснамъ горъ
Раскачивать ихъ горныя вершины,
Шумѣть, когда ихъ клонитъ и трясетъ
Дыханье неба — столько-же вы могли-бы
Свершить и все, что невозможно, сколько
Надѣяться — чего ужь невозможнѣй! —
Смягчить его израильское сердце. —
А потому, я васъ прошу, оставьте,
Не дѣлайте дальнѣйшихъ предложеній,
И не ищите средствъ; а съ соблюденьемъ
Простѣйшихъ и кратчайшихъ формъ закона,
Мнѣ дайте судъ, Жиду же, что онъ хочетъ. —
Бассаніо. — За эти за три тысячи дукатовъ
Плачу я шесть.
Шейлокъ. — Когда-бъ дукатъ и каждый
Изъ этихъ шести тысячей дукатовъ
Былъ изъ шести частей, и каждая — дукатомъ —
— Они не нужны мнѣ: мнѣ нужно получить
По обязательству.
Дожъ. — Какъ можешь ожидать
Ты милосердія, не зная милосердья?
Шейлокъ. — Какого-же страшиться мнѣ суда,
Не причиняя никому обиды?
У всѣхъ васъ много купленныхъ рабовъ,
Которыхъ, какъ ословъ, собакъ, муловъ,
Вы назначаете на подлыя занятья,
На рабскій трудъ, — такъ какъ вы ихъ купили —
Скажу-ли вамъ — освободите ихъ,
Жените ихъ на вашихъ феодалкахъ:
Зачѣмъ потѣть имъ подъ ярмомъ? Пусть ложа
Ихъ будутъ такъ же мягки, какъ и ваши;
Пусть угощается гортань ихъ и утроба
Такими же мясами. — И вы мнѣ
Отвѣтите: рабы — наши рабы. —
И я вамъ такъ отвѣчу: тотъ фунтъ мяса.
Что требую я отъ него, мной купленъ —
И дорого! Онъ мой — и я хочу
Его принять въ законное владѣнье.
Откажите — къ чему тогда законъ?
Въ опредѣленіяхъ Венеціи — нѣтъ силы!
Жду правосудья: отвѣчайте — долженъ
Его я получить?
Дожъ. — По силѣ власти
Мнѣ данной, я могу отсрочить судъ,
Пока Белляріо, ученый правовѣдъ,
За коимъ я послалъ на этотъ случай,
Прибудетъ къ намъ.
Соляніо. — Здѣсь, монсиньоръ, за дверью
Стоитъ съ письмомъ отъ доктора гонецъ
Изъ Падуи.
Дожъ. — Спросить письмо, позватъ гонца.
Бассаніо. — Не унывай, Антоньо! Не робѣй.
Пусть Жидъ возьметъ мою кровь, мясо, кости,
И все до нельзя, прежде чѣмъ истратишь
Ты за меня хоть каплю крови.
Антоніо. — Изъ стада я отмѣченный баранъ,
Пригодный смерти: слабый родъ плода
Скорѣе падаетъ на землю, такъ и я!
Ты лучше ничего не могъ-бы сдѣлать,
Бассаніо, какъ оставаться жить,
И написать надгробную мнѣ надпись.
Дожъ. — Вы отъ Белляріо, изъ Падуя?
Нерисса. — Такъ точно, и Беллярьо изъявляетъ
Почтенье вашей свѣтлости. (Подаетъ письмо)
Бассаніо. — Къ чему ты такъ усердно точишь ножъ?
Шейлокь. — Чтобъ вырѣзать за неустойку пеню
Вонъ-изъ того банкрота.
Грацшно. — Не на подошвѣ. на душѣ своей
Ты, жидъ-мясникъ, наточишь лезвее;
Но никакой металлъ и въ половину.
Ни самая сѣкира палача,
Не могутъ поравняться остротой
Съ твоей язвящей злобой… Никакія
Тебя пронять не могутъ и молитвы?
Шейлокъ. — Нѣтъ, не такія, на какія смысла
Въ тебѣ достало-бъ сочинить.
Граціано. — Будь проклятъ ты, неумолимый песъ!
Пусть жизнь твоя позоритъ справедливость….
Ты ужъ меня почти колеблешь въ вѣрѣ
И обращаешь къ мнѣнью Пиѳоагора,
Что души низшихъ тварей переходятъ
Въ тѣла людей: твои песій духъ былъ въ волкѣ;
Когда-жь онъ былъ повѣшенъ за убійства,
То хищный духъ изъ самой петли прянулъ
Въ тебя, и воплотился, какъ еще
Ты пребывалъ въ утробѣ нечестивой!
Твои желанья хищны, кровожадны,
И ненасытны — волчія желанья.
Шейлокъ. — Пока ругней не можешь снять печати
Прочь съ обязательства — своимъ лишь легкимъ
Ты повредишь, крича такъ громко, лучше
Исправь-ка, юноша, свой смыслъ; а то онъ
Придетъ въ неизлѣчимое разстройство. —
Я здѣсь стою отъ имени закона.
Дожъ. — Вотъ отъ Белляріо письмо — рекомендуетъ
Намъ юнаго, ученаго юриста
Для нашего суда. — Но гдѣ-же онъ?
Нерисса. — Онъ ожидаетъ здѣсь недалеко
Отвѣта вашего, и будетъ-ли онъ принятъ.
Дожъ. — Отъ всей души: — Подите кто-нибудь
Втроемъ, иль вчетверомъ, чтобъ пригласить
Его сюда приличнѣй. Между тѣмъ
Судъ долженъ выслушать Велляріо письмо.
Писецъ. — (Читаетъ.) «Ваша свѣтлость, примите во вниманіе, что при полученіи письма вашего я былъ удрученъ болѣнью; но въ самую минуту пріѣзда вашего гонца, у меня находился въ гостяхъ по дружбѣ одинъ молодой докторъ изъ Рима: имя его Бальтазаръ. Я познакомилъ его съ этимъ спорнымъ дѣломъ между Евреемъ и купцомъ Антоніо: мы вмѣстѣ поперевернули съ нимъ множество томовъ: онъ вполнѣ проникся моимъ мнѣніемъ, каковое дополнилъ и своею собственною ученостью, обширность которой нельзя достаточно восхвалить; онъ отправляется по моему настоянію, во исполненіе требованія вашей свѣтлости, для замѣщенія меня. Умоляю васъ, не допустите, чтобъ его молодость содѣлалась для него неудобствомъ, допускающимъ недостатокъ почтительной оцѣнки; никогда еще я не знавалъ столь зрѣлой головы на столь юномъ тѣлѣ. Оставляю его на ваше милостивое усмотрѣніе, въ надеждѣ, что испытаніе, которому вы его подвергните, лучше всего послужитъ къ распространенію его извѣстности.»
Дожъ. — Вотъ слышали: — Белляріо ученый —
Что онъ намъ пишетъ? — А, какъ полагаю,
Вотъ и самъ докторъ,
Вашу руку.
Вы прямо къ намъ отъ стараго Беллярьо?
Порція. — Такъ точно, ваша свѣтлость.
Дожъ. — Мы рады вамъ: займите ваше мѣсто. —
Знакомы вы со свойствами процесса,
Который въ разсмотрѣньи у Суда?
Порція. — И въ совершенствѣ ознакомленъ съ дѣломъ.
Который здѣсь купецъ, и кто Еврей?
Дожъ. Антоніо и старый Шейлокъ — оба! (Тѣ выходятъ впередъ.)
Порція. — Такъ васъ зовутъ Шейлокъ?
Шейлокъ. — Меня зовутъ Шейлокъ.
Поиція. — Вы странныхъ свойствъ преслѣдуете искъ:
Однако-же въ такомъ порядкѣ, что законъ
Венеціи вамъ помѣшать не можетъ,
Покуда вы въ предѣлахъ доказательствъ. —
А вы — вы, кажется, стоите подъ его
Ударами, не такъ-ли?
Антоніо. — Такъ онъ говоритъ.
Порція. — И обязательство вы признаете?
Антоніо. — Признаю.
Порція. Такъ жидъ быть долженъ милосерднымъ.
Шейлокь. — А въ силу-же какого понужденья
Я это долженъ? — Это мнѣ скажите. —
Порція. -Духъ милосердья выше понужденья:
Оно, какъ благодатный дождь, спадаетъ съ неба
На дольній міръ — благословенный дважды:
Благословенъ въ немъ тотъ, кто подаетъ,
И кто пріемлетъ. — Это, что всего
Могущественнѣе по всемогущемъ:
Имъ власть красна и самая корона:
Скиптръ представляетъ силу свѣтской власти,
Онъ знакъ величія, благоговѣнья,
Въ немъ только страхъ и трепетъ королей;
Но милосердье выше власти скиптра:
Его престолъ въ сердцахъ у королей;
Оно есть признакъ Бога самою:
Земная власть тогда сходнѣе съ Божьей
Коль милость умѣряетъ справедливость.
И такъ, хотя твой доводъ — справедливость.
— Формальная, сухая справедливость, —
Сообрази — кто-бъ увидалъ спасенье
Путемъ лишь справедливости одной?
Мы молимся о милосердьи, учитъ
И самая молитва эта насъ
Дѣламъ-же милосердья… — Я такъ долго
Распространяюсь, чтобы эту справедливость
Умѣрить въ твоихъ доводахъ; но если
Ты будешь такъ вести ихъ до конца… —
Что-жь!.. — судъ Венеціи и противъ воли
Приговоритъ несчастнаго купца.
Шейлокъ. — Дѣла мои на голову мою!
Я требую закона: за просрочку
По обязательству — условленную пеню.[47]
Порція. — Что онъ — не въ силахъ развѣ заплатить?
Бассаніо. — Какъ! Я здѣсь за него передъ судомъ
Плачу, да противъ суммы вдвое; если
И это мало, то я обяжусь
Все выплатить по счету въ десять разъ.
А въ неустойку — голову и сердце.
Когда-жь и это мало — то ужь явно,
Что злоба ломитъ правду. И молю васъ,
Пригните разъ законъ своею властью
Къ великой правдѣ, съ маленькой неправдой:
И обуздайте злобу сатаны
Въ его упорствѣ.
Порція. — Этого не будетъ.
Въ Венеціи нѣтъ власти, чтобъ могла
Такъ упразднить законъ, вошедшій въ силу:
Потомъ-бы это стало прецедентомъ,
И много разныхъ правонарушеній
Вошли-бъ въ законъ по этому примѣру.
Нѣтъ, это невозможно.
Шейлокъ. — Даніилъ
Пришелъ судить! Да-да, самъ Даніилъ! —
О, молодой, премудрый судія,
Какъ много чту тебя!
Порція. — Позвольте мнѣ взглянуть
На обязательство.
Шейлокъ. — Здѣсь, — вотъ-оно!
Наисвѣтлѣйшій докторъ, — вотъ-оно!
Порція. — Шейлокъ, тебѣ уплачиваютъ втрое…
Шейлокъ. — А клятва-клятва, — у меня въ томъ клятва
Предъ небесами: на душу я долженъ
Взять клятвопреступленье? — Нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ!
Ни за Венецію —
Порція. — Что-жь, обязательство
Просрочено; и потому по праву
Жидъ можетъ требовать себѣ фунтъ мяса,
«Чтобъ вырѣзать въ ближайшемъ къ сердцу мѣстѣ». —
Будь милосердъ: возьми уплату втрое:
Скажи, чтобъ обязательство порвать.
Шейлокь. — Когда исполнится согласно смыслу.
Вы, кажется, достойный судія;
Вы знаете законъ; вы изложили
Все такъ толково: именемъ закона,
Котораго вы столь великій столпъ,
Обязываю васъ — рѣшайте дѣло.
Душой моей клянусь — такой нѣтъ силы
На языкѣ людей, чтобы могла
Переломить меня. Я здѣсь стою
На обязательствѣ.
Антоніо. — Отъ всей души
Я умоляю судъ — рѣшайте дѣло.
Порція. — Ну, если такъ, то это просто значитъ:
Подставьте вашу грудь ему подъ ножъ.
Шейлокъ — О, благородный судія! О, чудный
По мудрости и юности своей!
Порція. — Какъ смыслъ и назначеніе закона.
Не обинуясь, допускаютъ пени
По обязательствамъ, уплатѣ подлежащимъ…
Шейлокъ. — То истинная правда: такъ, такъ, такъ…
О, мудрый, неподкупный судія!
Какъ много ты почтеннѣй лѣтъ своихъ.[48]
Порція. — А потому — откройте вашу шею…
Шейлокь. — Нѣтъ, грудь; такъ въ обязательствѣ. —
Не такъ-ли, благородный судія?
«Въ ближайшемъ къ сердцу мѣстѣ…» Вотъ слова,
Самонаиточнѣйшія слова.
Порція. — Такъ, такъ. — А есть вѣсы, чтобъ взвѣсить мясо?
Шейлокъ. — Готовы —
Порція. — И имѣй вблизи, Шейлокъ,
Врача, чтобъ сдѣлать перевязку ранамъ;
Чтобъ онъ не умеръ, истекая кровью.
Шейлокъ. — И въ обязательствѣ такъ оговорено?
Порція. — Не выражено такъ; ну — что-же? Это
Вамъ сдѣлать хорошо-бъ изъ милосердья.
Шейлокъ. — Не нахожу — такого ничего
Нѣтъ въ обязательствѣ.
Порція. — Ну, вы, купецъ, —
Вы что-нибудь имѣете сказать?
Антоніо. — Немного. Я готовъ, вооруженъ, —
Дай руку мнѣ, Бассаніо, — прощай.
Не огорчайся тѣмъ, что за тебя я
До этого дошелъ, такъ какъ судьба
Являетъ здѣсь себя еще добрѣе,
Чѣмъ завсегда. Ея обыкновенье
Бросать людей переживать богатство,
Чтобъ впалыми глазами созерцать
Съ изборожденнымъ лбомъ — вѣкъ нищеты!
И отъ медлительной такой-то пытки
Нужды — она меня отрѣжетъ сразу.
Представь о мнѣ своей высокочтимой
Женѣ, и разскажи ей мои конецъ;
Какъ я тебя любилъ — будь справедливъ
Ко мнѣ по смерти; и когда сказанье
Ты кончишь, то поставь ее судьей —
Бассаніо имѣлъ-ли въ жизни друга?
Не сожалѣй, что ты его теряешь,
Какъ онъ не сожалѣетъ, что уплатитъ
Твой долгъ, такъ какъ жиду рѣзнуть лишь стоитъ
Поглубже — и — я заплачу его
Мгновенно и всѣмъ сердцемъ.
Бассаніо. — Антоніо, я только что женатъ;
И мнѣ она, жена, дороже жизни.
Но жизнь, жена и цѣлый Божій свѣтъ
Въ моихъ глазахъ твоей не стоютъ жизни;
Готовъ все потерять, принесть все въ жертву
Тутъ чорту этому — тебя-бъ спасти!
Порція. — Жена-бы ваша вамъ была не очень
Признательна, когда была-бы здѣсь,
И слышала такое предложенье.
Граціано. — И у меня жена — любовь къ ней протестую:
Желалъ-бы, чтобъ она была на небѣ,
Чтобъ умолить какую-нибудь власть
Объ обращеньи подлаго жида.
Нерисса. — Все это ладно за ея спиной:
А иначе — подобныя желанья
Не водворятъ спокойствія въ дому.
Шейлокь. — Вотъ христіанскіе мужья! — Имѣю дочь;
Желалъ-бы, чтобъ изъ племени Варравы
Былъ лучше мужъ ей, чѣмъ христіанинъ!
Мы тратимъ время попусту. прошу,
Закончите судебное рѣшенье.
Порція. — Фунтъ мяса этого купца тебѣ
Судъ присудилъ, законъ передаетъ.
Шейлокъ. — Наиправдивѣшній, мудрѣйшій судія!
Порція. — И вырѣзать то мясо изъ груди
Судъ присудилъ, законъ-же разрѣшаетъ.
Шейлокь. — Наиученѣйшій, великій судія! —
Рѣшенье! — Ну-жь, готовься —
Порція. — Погоди —
Есть кое-что еще: — по обязательству
Не слѣдуетъ тебѣ ни капли крови.
Здѣсь говорится въ точноcти «фунтъ мяса»;
И такъ, по обязательству бери
Фунтъ мяса; только если вырѣзая
Прольешь хоть каплю христіанской крови, —
Твои имѣнья тотчасъ отберутся
Въ Венеціанскую казну — согласно
Венеціанскаго закона.
Граціано. — О, праведный судья! О, неподкупныи! —
Жидъ, слышишь-ли? — Ученѣйшій судья!
Шейлокъ. — И есть такой законъ? —
Порція. — Самъ можешь видѣть текстъ.
Поклонникъ справедливости формальной,
Повѣрь мнѣ, — ты ее получишь больше,
Чѣмъ ты-бы самъ хотѣлъ.
Граціано. — О, вотъ ученость!
Жидъ, слышишь-ли? — Ученѣйшій судья!
Шейлокъ. — Ну-ну! — Я принимаю предложенье:
Платите втрое, — и христіанинъ
Пускай идетъ.
Бассаніо. — Вотъ деньги, вотъ они…
Порція. — Потише, вы! —
Жидъ долженъ получить лишь справедливость.
И онъ ее получитъ — не спѣшите, —
Хотя и въ уголовномъ лишь порядкѣ.
Граціано. — О, жидъ, что за судья — ученый, неподкупный!
Порція. — А потому готовься рѣзать мясо.
Ни капли крови; въ точности, фунтъ мяса,
Не больше и не меньше; если больше,
Иль меньше фунта — будь то хоть настолько,
Что можетъ сдѣлать легче, иль тяжелѣ
Ничтожнѣйшую часть двадцатой части
Подраздѣленья бѣднаго скрупула;
Нѣтъ, если чашка тронется хоть столько,
Чтобы означить тяжесть волоска, —
— Ты мертвъ, и все твое добро и достоянье
Отобраны въ казну.
Граціано. — А? — Даніилъ!
Вѣдь Даніилъ второй! — Что жидъ-язычникъ?
Теперь-то я словлю тебя за ляжку.[49]
Порція. — Что-жъ медлишь, жидъ? Бери-же неустойку.
Шейлокъ. — Отдайте самый долгъ, и отпустите.
Бассаніо. — Онъ у меня въ готовности; вотъ онъ —
Порція. — Онъ ужь отвергъ его при всемъ судѣ:
Пусть начисто получитъ справедливость
По обязательству.
Граціано. — Самъ Даніилъ! —
Я-жъ говорю: самъ Даніилъ второй!
Спасибо жидъ открылъ, — а то-бъ не знали…
Шейлокъ. — Такъ мнѣ-жъ не получить и капитала?
Порція. — Ты можешь получить лишь неустойку —
И то, беря все это на свой страхъ.
Шейлокъ. — Такъ пусть же ей воспользуется чортъ!
Мнѣ нечего тутъ больше препираться…
Порція. — Жидъ погоди. — Законъ еще имѣетъ
Съ тобой другіе счеты.
Въ Венеціи такъ узаконено,
Что если уличится чужеземецъ,
Что покушался косвенно, иль прямо
На жизнь онъ гражданина, — сторона,
Противъ которой было покушенье,
Вступаетъ въ обладанье половиной
Его имущества; — другая-жъ половина
Идетъ въ распоряженье государства;
А жизнь преступника — на милосердье Дожа,
Противу всякаго другаго мнѣнья…
Въ разрядѣ этомъ, знай, ты состоишь.
Такъ какъ изъ явныхъ дѣйствій очевидно.
Что ты злоумышлялъ, и косвенно, и прямо
На жизнь отвѣтчика; и тѣмъ себѣ навлекъ
Вышеизложенныя мною затрудненья.
Пади — моли помилованья Дожа.
Граціано. — Моли, чтобъ предоставили тебѣ
Повѣситься свободно; и, однако,
Какъ ужь отобраны твои имѣнья,
Не будетъ у тебя и на веревку, —
И все-жъ тебѣ висѣть на счетъ казны.
Дожъ. — Чтобъ могъ ты видѣть разницу понятій,
Дарую жизнь тебѣ еще до просьбы.
А что до половины состоянья,
То первая — Антоніо; другая
Отчислится на нужды государства:
Твоя-жъ покорность можетъ превратить
Часть эту только въ небольшую пеню.
Порція. — Что государству — да; но не Антоньо.
Шейлокъ. — Нѣтъ, жизнь мою берите ужь, — и все…
Не милуйте: вы ужь берете домъ,
Какъ скоро вы берете ту подпору,
Которая поддерживала домъ;
Вы взяли ужь и жизнь, когда вы взяли
Тѣ средства, на которыя я жилъ.
Порція. — Антоніо, какую милость
Ему могли-бъ вы оказать?
Граціано. — Веревку gratis, только — ради Бога!
Антоніо. — Угодно-ль монсиньору и суду,
Чтобъ ограничить пеню половиной
Имущества — я удовлетворенъ,
Какъ скоро надъ другою половиной
Дано мнѣ будетъ пользованіе такъ,
Чтобъ послѣ его смерти передать
Тому лицу, которое недавно
Украло дочь его. — Еще двѣ вещи:
Чтобы за эти милости онъ сталъ
Тотчасъ христіаниномъ: а второе,
Чтобы онъ сдѣлалъ тутъ-же на судѣ
Всему, что будетъ у него по смерти, запись
На дочь и зятя своего Лоренцо.
Дожъ. — Онъ это сдѣлаетъ, иль я беру назадъ
Помилованье, данное ему.
Порція. — Доволенъ-ли ты, жидъ? Что скажешь ты?
Шейлокъ. — Доволенъ.
Порція. — Писецъ, строчи намъ дарственную запись.
Шейлокъ. — Прошу, дозвольте мнѣ уйти отсюда, —
Мнѣ нездоровится. — Пришлите запись,
Я подпишу.
Дожъ. — Ступай; но все исполнить —
Граціано. — Въ крещеньи будутъ у тебя два крестныхъ:
Будь я судьей — еще-бъ ихъ было десять,[50]
Чтобъ привести тебя къ петлѣ, а не къ купели.
Дожъ. — Я васъ прошу, синьоръ, ко мнѣ откушать.
Порція. — Я льщу себя надеждой, ваша свѣтлость,
Не взыщите: мнѣ въ ночь необходимо
Быть на дорогѣ въ Падую, и должно
Тотчасъ пуститься въ путь.
Дожъ. — Весьма жалѣю, что вы такъ спѣшите. —
Антоніо, почтите монсиньора —
По моему, ты всѣмъ ему обязанъ. (Дожъ, маньификосы и свита уходятъ.)
Бассаніо. — Достойнѣйшій сеньоръ, я и мой другъ
Сегодня были мудростію вашей
Избавлены отъ страшнаго отвѣта;
И эти самые три тысячи дукатовъ,
Которые должны были жиду,
Позвольте предложить вамъ за труды.
Антоніо. — И оставаться все-таки въ долгу
(Превыше всякой степени и мѣры),
Признательной и преданной любви.
Порція. — Тотъ награжденъ съ избыткомъ, кто доволенъ
И я, васъ выруча, вполнѣ доволенъ,
И въ этомъ смыслѣ награжденъ вполнѣ. —
Продажнѣй не бывалъ еще мой умъ. —
Прошу васъ, если встрѣтимся мы снова,
Меня узнать. Желаю вамъ всего
Прекраснаго, — и такъ прощаюсь съ вами.
Бассаніо. — Безцѣнный! — Не могу васъ такъ оставить:
Возьмите-же отъ насъ хоть что-нибудь.
Какъ скромный даръ, на намять, не какъ плату
Двѣ милости, прошу васъ, окажите:
Не откажите взять, и извините.
Порція. — Вы такъ настойчивы, что я сдаюсь:
Перчатки дайте мнѣ носить на память:
А въ знакъ любви возьму у васъ кольцо.
Не прячьте руку: больше не возьму,
Вы-жъ вѣрно не откажите мнѣ въ этомъ.
Бассаніо. — Кольцо — синьоръ? — Ахъ, это бездѣлушка…
Мнѣ было-бъ стыдно это вамъ дарить.
Порція. — А мнѣ другаго ничего не нужно,
Какъ только это: у меня къ нему
Явилось вдругъ какое-то влеченье.
Бассаніо. — Въ немъ скрыто нѣчто большее цѣны.
Цѣннѣйшее въ Венеціи кольцо
Я вамъ дарю, и разыщу его
Посредствомъ объявленій; только это —
Я умоляю — вы меня увольте.
Порція. — Я вижу — щедры вы на обѣщанья.
Сперва просить меня вы научили;
Теперь-же учите, какъ кажется, тому
Какъ отвѣчать прилично попрошайкамъ.
Бассаніо. — Синьоръ, это кольцо подарено мнѣ
Моей женой; и какъ она его
Мнѣ надѣвала — обязала клятвой:
Не сбыть, не потерять, и не продать.
Порція. — Такія отговорки служатъ многимъ,
Чтобъ лучше сохранить свои подарки.
Когда у васъ жена въ своемъ умѣ,
То вѣчной къ вамъ вражды питать не станетъ,
За то, что мнѣ его вы подарили —
Узнавши, какъ я заслужилъ кольцо!
Ну какъ угодно. Миръ да будетъ съ вами!
Антоніо. — Синьоръ Бассаніо, отдай ему кольцо;
Его заслуга и моя любовь
Пусть перевѣсятъ заповѣдь жены.
Бассаніо. — Пойди, Грацьячо, догони его;
Отдай ему кольцо. и приведи
Его къ Антоніо, какъ только можно
Скорѣй. — (Грац. уходитъ.) А мы туда идемъ теперь-же,
И утромъ рано оба мы летимъ
Въ Бельмонтъ. — Идемъ, Антоніо, идемъ. (Уходятъ.)
СЦЕНА II.
правитьПорція. — Найди, гдѣ домъ жида; вручи ему
Бумагу — пусть подпишетъ. Къ ночи въ путь-
Чтобъ дома за-день быть передъ мужьями.-
Бумажка та порадуеть Лоренцо.
Граціано. — Нашъ свѣтлый гость! — Спасибо, что поймалъ —
Синьоръ Бассаніо, по большемъ размышленьи.
Вамъ шлетъ кольцо, и умоляетъ васъ
Къ нимъ отобѣдать.
Порція. — Это невозможно…
Кольцо я благодарно принимаю,
И такъ прошу васъ передать ему. —
Еще я попрошу васъ, покажите
Вотъ — юношѣ домъ стараго Шейлока.
Граціано. — Извольте —
Нерисса. — Надо съ нами мнѣ поговорить —
Посмотримъ, получу-ли я кольцо отъ мужа,
Что онъ мнѣ поклялся хранить во вѣки.
Порція. — Получишь, я ручаюсь: — и услышимъ
Мы снова клятвы, старыя, какъ время.
Что кольца отдали они мужчинамъ:
А мы ихъ уличимъ, и разбранимъ…
Ступай скорѣй! — Гдѣ буду я — ты знаешь.
Нерисса. — Синьоръ, идемте; покажите домъ. (Уходятъ.)
ДѢЙСТВІЕ V.
правитьСЦЕНА I.
правитьЛоренцо. — Какъ свѣтитъ мѣсяцъ. — И въ такую ночь.
Когда лобзалъ деревья вѣтерокъ,
Не шелохнувъ, — въ такую ночь, какъ эта,
Представь, Троилъ всходилъ на стѣны Трои
Вздыхать въ пространство къ греческимъ шатрамъ —
Крессида тамъ была — [51].
Іессика. — Въ такую ночь
Тисбэ ступала робко по росѣ;
И вмѣсто льва, увидѣвъ тѣнь его,
Въ смятеніи ушла —
Лоренцо. — Въ такую ночь
Дидона, стоя съ ивою въ рукѣ
На дикомъ взморьѣ, милаго манила
Вернуться въ Карѳагенъ.
Іессика. — Въ такую ночь
Медея набрала волшебныхъ зелій —
И отъ ея неотразимыхъ чаръ
Помолодѣлъ Езонъ —
Лоренцо. — Въ такую ночь
Іессика скрылась отъ богатаго жида,
И изъ Венеціи съ безумцемъ пробралась
Далёко… — какъ Бельмонтъ —
Іессика. — Въ такую ночь
Лоренцо клялся ей въ любви сердечной;
И сердце выкралъ множествомъ обѣтовъ,
Которые — всѣ ложь…
Лоренцо. — Въ такую ночь
Прелестная Іессика клеветала,
Какъ злая и сварливая ворчунья,
На милаго, который ей прощалъ…
Іессика. — Нѣтъ! — я тебя бы переночевала,
Когда-бъ никто не приходилъ; но — тсс…
Мужскіе мнѣ послышались шаги…
Лоренцо. — Кто это такъ спѣшитъ въ безмолвьи ночи?
Стефано. — Свои.
Лоренцо. — Свои? Но кто свои? Нельзя ли имя?
Сшефано. — Меня зовутъ Стефано; я съ извѣстьемъ,
Что наша госпожа передъ разсвѣтомъ
Прибудетъ съ намъ въ Бельмонтъ: она тутъ ходитъ
Вокругъ святыхъ крестовъ, молясь усердно,
Колѣнопреклоненно, о счастливомъ
Союзѣ въ бракѣ[52].
Лоренцо. — Кто прибудетъ съ ней?
Стефано. — Одинъ святой пустынникъ, да подруга. —
Позвольте, что синьоръ уже вернулся?
Лоренцо. — Нѣтъ, и не слышно ничего о немъ. —
Однако же пойдемъ домой, Іессика.
И распорядимся, какъ лучше встрѣтить.
И подобающе принять хозяйку замка.
Ленчелотъ. — Со-ля! Со-ля! Го, го! Со-ля, Си-ля![53]
Лоренцо. — Кто тамъ оретъ?
Ленчелотъ. — Со-ля! Не видали ли господина Лоренцо и госпожу Лоренцо? Со-ля, Со-ля!
Лоренцо. — Брось завыванье — здѣсь.
Ленчлотъ. — Со-ля! Гдѣ, гдѣ здѣсь?
Лоренцо. — Здѣсь.
Ленчлотъ. — Такъ скажите ему, что прибылъ посланный отъ моего господина съ рогомъ изобилія хорошихъ новостей: самъ будетъ здѣсь еще до утра. (Уходитъ.)
Лоренцо. — Душа моя, войдемъ, чтобъ тамъ ихъ встрѣтить.-
А впрочемъ, все равно: зачѣмъ входить?
Мой другъ Стефано, объясни, прошу,
Тамъ въ домѣ, что сейчасъ они прибудутъ;
И музыку тащи сюда на воздухъ. (Стефано уходитъ.)
Какъ сладко дремлетъ кроткій лунный свѣтъ
На этомъ берегу. Вотъ здѣсь мы сядемъ.
И звуки музыки пусть крадутся намъ въ уши:
Задумчивая ночь и тишина
Приличествуютъ сладостной гармоньи.
Сядь и смотри, Іессика: какъ сводъ неба
Отдѣланъ густо золотымъ узоромъ;
И изъ всѣхъ этихъ блестокъ. Что ты видишь,
Самомалѣшней нѣтъ, чтобы не пѣла,
Подобно ангелу въ своемъ движеньи,
Сливаясь съ пѣснью юныхъ херувимовъ:[54]
Такъ и гармонія безсмертныхъ душъ…
Пока же грязный, тлѣнный сей покровъ
Ее стѣсняетъ грубо — мы не слышимъ…
Вотъ и они, идите, — пробудите
Діану гимномъ: сладкимъ струнъ бряцаньемъ
Проникните до слуха госпожи —
И музыкой домой ее маните. (Музыка.)
Іессика. — Мнѣ музыка всегда наводитъ грусть.
Лоренцо. — И это значитъ, что душа твоя
Ей предается до самозабвенья.
Взгляни на дикій, вѣтренный табунъ
Неприрученныхъ, вольныхъ жеребятъ,
Какъ бѣшено они несутся съ ржаньемъ,
Какъ прыгаютъ, косятся и храпятъ, —
— Что вѣрный знакъ огня у нихъ въ крови;
И вдругъ они заслышатъ звукъ трубы,
Или напѣвъ, положимъ, музыкальный
Нечаянно до ихъ коснется слуха —
Увидишь, какъ они всѣ разомъ станутъ,
Ихъ острые глаза засмотрятъ кротко —
То музыки плѣнительная власть!
И тамъ, поэтъ могъ грезить, что Орфей
Сдвигалъ деревья, камни и потоки:
Такъ какъ ничто не можетъ быть такъ черство,
Такъ безпощадно, иль окаменѣло,
Чтобъ не смягчалось музыкой подчасъ.
Тотъ, въ комъ нѣтъ чувства музыки совсѣмъ,
Кого не тронетъ сочетанье звуковъ —
Способенъ къ грабежу, враждѣ, измѣнѣ:
Движенія души его какъ ночь,
Его привязанности мрачны, какъ Эребъ! —[55]
Не вѣрь никто такому человѣку. —
Послушай — что за звуки…
Порція. — Вонъ видишь свѣтъ — вѣдь онъ изъ нашей залы.
Какъ далеко ничтожная лампадка
Несетъ лучи! — Такъ и благое дѣло
Сіяетъ въ скверномъ мірѣ.
Нерисса. — Все-жъ пока
Былъ мѣсяцъ — мы лампады не видали.
Порція. — Такъ слава большая мрачитъ меньшую славу:
Намѣстникъ ярко свѣтитъ, какъ король,
Пока нѣтъ короля; тогда жъ его величье
Изсчезнетъ словно дождевой потокъ
Въ величіи морей. — Ахъ, музыка!
Нерисса. — Да это ваша музыка изъ замка.
Порція. — Какъ вижу то лишь хорошо, что кстати:
Мнѣ кажется, теперь она звучитъ
Пріятнѣе, чѣмъ днемъ.
Нерисса. — Всю эту прелесть
Ей придаетъ безмолвье ночи.
Порція. — И грачъ не хуже жавронка споетъ,
Какъ скоро ихъ никто не будетъ слушать;
И кажется, что днемъ и соловей,
При громкомъ гоготаніи гусей,
Окажется чижа не музыкальнѣй.
Какъ многое, лишь отъ того, что кстати,
Достигло похвалы и совершенства.
Но, тише! — Спитъ луна съ Эндиміономъ —
— И не желаетъ, чтобъ ее будили…[56]
А въ прозѣ это будетъ — образное представленіе доисторическихъ племенъ о молодомъ серпѣ луны, сливающейся раннимъ вечеромъ съ ясной зарей.
Лоренцо. — Хоть-что… А это голосъ госпожи.
Порція. — Онъ по дурному голосу меня,
Какъ нашъ слѣпой кукушку узнаетъ.
Лоренцо. — Сударыня, привѣтствую васъ дома.
Порція. — А мы молились за успѣхъ мужей,
Который будетъ вѣрно несомнѣннѣй
Отъ нашихъ словъ. — Они не возвращались?
Лоренцо. — Покуда нѣтъ-съ еще; но прискакалъ
Впередъ гонецъ съ извѣстіемъ, что ѣдутъ.
Порція. — Поди, Нерисса, прикажи прислугѣ,
Чтобы никто какъ бы не замѣчалъ
Того, что отлучались мы отсюда.
И вы, Лоренцо, — также вы, Іессика. (Тушъ.)
Лоренцо. — Супругъ вашъ: узнаю его трубу. —
Мы-съ не болтливы: насъ не опасайтесь.
Порція. — Ночь эта, какъ не ночь, а день больной,
Лишь нѣсколько блѣднѣй; а впрочемъ день, —
Но день такой, когда не видно солнца.
Бассаніо. — Придется днемъ считать день антиподовъ,
Когда гулять ты будешь послѣ солнца.
Порція. — Хотѣла бъ я источникомъ быть свѣта;
Но не желаю быть блуждающимъ огнемъ:
Вертушка мужа дѣлаетъ тяжелымъ;
А мужъ такимъ не будетъ для меня…
Но, — воля Божья! — Здравствуйте, синьоръ.
Бассаніо. — Благодарю, — синьора. Вотъ, примите, —
Мой другъ, Антонію — се самый онъ и есть,
Кому я безконечно такъ обязанъ.
Порція. — Да, — вы должны во всѣхъ быть отношеньяхъ
Ему обязаны, такъ какъ и онъ
Былъ слишкомъ, кажется, обязанъ изъ-за васъ.
Антоніо. — Не больше, какъ ужь мнѣ и заплатили.
Порція. — Вы въ нашемъ домѣ драгоцѣнный гость:
И это будетъ выражено вамъ
Иначе, чѣмъ словами — потому
Я сокращаю формулу привѣтствіи.
Граціано. (Говоря особо съ Hepиccoй.) — Ему, — вотъ тѣмъ мѣсяцемъ клянусь, что ты ко мнѣ
Несправедлива, да! — Ну вотъ ей-ей!
Я подарилъ его писцу судьи.
По мнѣ хоть бы повѣсили его:[57]
За то, что взялъ. — ужь если ты, мой другъ.
Такъ близко это принимаешь къ сердцу.
Порція. — Что это — ссора? — А? — Уже! — Въ чемъ дѣло?
Граціано.- За обручъ золотой… Такъ, дрянь-колечко.
Что мнѣ она дала… И надпись-то на немъ.
Какъ у поденщиковъ литература
На ихъ ножахъ — на цѣлый Божій свѣтъ:
«Люби меня — не покидай меня.»
Нерисса. — Что вы толкуете о надписяхъ, о цѣнахъ!
Вы мнѣ клялись, какъ я его давала.
Что будете носить его до гроба:
И что оно и въ гробъ-то съ вами ляжетъ…
Хотя бъ не для меня, а ради клятвъ
Въ васъ стало совѣсти хранить его.
Отдалъ писцу судьи! — Отлично знаю —
Писецъ, который получилъ его.
До бороды не доживетъ во вѣки.
Граціано. — А если доживетъ, чтобъ быть мужчиной?
Нерисса. — Да, если женщина, — и доживетъ.
Чтобъ быть мужчиной.
Граціано. — Ну, отсохни-жь руки.
Когда его не юношѣ я отдалъ,
Такъ дрянному мальчишкѣ — ростомъ будетъ
Не болѣе тебя — писцу судьи.
Болтунъ мальчишка, выпросилъ какъ плату.
Ну, — не хватило духу отказать
Порція. — Вы дурно сдѣлали, скажу вамъ прямо,
Простившись такъ легко съ подаркомъ первымъ
Своей жены; онъ долженъ былъ прирость
Вамъ къ пальцу въ силу клятвъ, и въ силу чести
Съ особой вашей слиться. Вотъ и я
Дала ему кольцо, а онъ мнѣ клятву,
Что никогда не разлучится съ нимъ.
И вотъ онъ здѣсь: и присягну на томъ.
Что онъ его но сниметъ, не дозволитъ
Сорвать его за всѣ богатства міра.
Ну, вправду, Граціано, вы женѣ
Даете важный поводъ къ огорченью.
Когда бъ со мной то, я-бъ сошла съ ума,
Бассаніо. (Про себя.) — Вотъ лучше бъ лѣвую себѣ отрѣзалъ руку,
И клясться могъ, что потерялъ кольцо.
Стараясь защищаться.
Граціано. — Да-синьоръ
Бассаніо свое кольцо ужь отдалъ
Судьѣ, который у него просилъ.
И заслужилъ его — признаться надо:
А тутъ ужь и мальчишка, что писцомъ,
Вѣдь тоже потрудился въ перепискѣ —
Присталъ ко мнѣ; и ничего они
Взять не хотѣли, — ни писецъ, ни докторъ,
Какъ эти два кольца.
Лорція. — Какое тамъ кольцо.
Синьоръ, вы отдали? Не то, конечно,
Что получили отъ меня.
Бассаніо. — Когда бы
Я къ преступленью могъ прибавить ложь,
Я-бъ отрицалъ… Но, видите, мой палецъ
Свободенъ отъ кольца: его ужь нѣтъ.
Порція. — Свободно, видно, также ваше сердце
Отъ всякой правды. Небомъ я клянусь.
Что если не увижу я кольца.
То никогда во вѣкъ не буду вашей.
Нерисса. — Ни я — покуда тоже не увижу.
Бассаніо. — Ахъ, милая, когда бъ вы только знали.
Кому я далъ кольцо: когда бъ вы знали.
Далъ за кого кольцо; когда бъ могли
Вы оцѣнить. за что я далъ кольцо:
И какъ я неохотно далъ кольцо.
Когда ничто не бралось — лишь кольцо —
Тогда бъ вы вѣрно уменьшили горечь
Своей немилости.
Порція. — Когда бъ вы знали
Достоинство кольца; иль въ половину
Значенье той, кто вамъ дала кольцо;
Иль чувство чести, чтобъ хранить кольцо, —
Тогда бы вы не отдали кольца.
И кто-жъ бы былъ настолько безразсуденъ.
Что сталъ бы такъ нескромно вымогать
Вещь, чтимую священной, еслибъ вы
Хоть съ нѣкоторымъ видимымъ усердьемъ
Изволили отстаивать ее?
Нерисса поняла, чему тутъ вѣрить:
И я готова поручиться жизнью —
У женщины какой-нибудь кольцо.
Бассаніо. — Нѣтъ, честію, душей моей клянусь.
Нѣтъ, не у женщины — у доктора-юриста,
Не взявшаго три тысячи дукатовъ.
Чтобъ выпросить кольцо. Я отказалъ,
И отпустилъ его уйти сердитымъ —
Его. которому обязанъ жизнью
Безцѣнный другъ. Да что тутъ говорить?
Подавленный стыдомъ за нелюбезность,
Я долженъ былъ послать за нимъ кольцо.
Могла ль дозволить честь себя пятнать
Неблагодарностью? — Простите мнѣ. — Клянусь
Благословенными свѣтильниками ночи, —
Что еслибы вы сами были тамъ,
Увѣренъ, вы бы сами упросили
Вамъ возвратить кольцо, чтобы вручить
Его достопочтенному юристу.
Порція. — Ну, чтобы никогда этотъ юристъ
И къ дому моему не подходилъ! —
Ужь если получилъ онъ драгоцѣнность.
Которую я такъ любила, вы же
Клялись хранить; такъ буду же и я
Такой же щедрой, и не откажу
Ему ни въ чемъ, рѣшительно ни въ чемъ.
Ни даже въ моей собственной особѣ!
Ужь я его узнаю — это вѣрно:
Не спите жъ ночи ни одной внѣ дома,
Какъ Аргусъ сторожите — если-жъ нѣтъ.
И вы меня оставите въ покоѣ —
Ну вотъ, клянусь же вамъ моею честью,
Которая пока еще моя,
Что доктору я этому отдамся! —[58]
Нерисса. — А я — писцу; а потому, не очень
Такъ оставляйте — чтобы на свободѣ…
Граціано. — Ну! что хотите: только бъ не засталъ я;
А то перо попорчу я писцу.
Антоніо. — И я — несчастная причина этихъ ссоръ!
Порція. — Синьоръ, не огорчайтесь; вы все также
Гость драгоцѣнный, несмотря на все.
Бассаніо. — Прости же мнѣ невольную ошибку;
И вотъ, въ присутствіи моихъ друзей
Клянусь тебѣ, — ну даже и твоими
Прекрасными глазами, гдѣ я вижу
Себя же самого —
Порція. — Замѣтьте только это —
Онъ видитъ въ двухъ моихъ глазахъ себя вдвойнѣ:
По одному въ глазу; — клянитесь же двойнымъ
Самимъ собой — вотъ это будетъ клятва
Достойная довѣрья.
Бассаніо. — Нѣтъ, послушай, —
Прости мнѣ это, и душей клянусь,
Что никогда ужь не нарушу клятвы
Моей тебѣ.
Антоніо. — Ужь я однажды жизнью
Рискнулъ за состоятельность его…
И эта жизнь подверглась бы крушенью
Безъ помощи того, кто взялъ кольцо
У мужа вашего: и смѣю снова
Дать обязательство, — и душу въ неустойку —
Что мужъ вашъ никогда ужь не нарушитъ.
Сознательно, вамъ даннаго обѣта.
Порція. — Такъ вы хотите быть его порукой: —
Отдайте жь вотъ ему — и прикажите,
Чтобъ это онъ берегъ вѣрнѣй, чѣмъ то.
Антоніо. — Ну вотъ, синьоръ Бассаніо, — клянитесь
Хранить это кольцо.
Бассаніо. Клянусь-же небомъ!
Это то самое, что отдалъ я судьѣ.
Порція. — Я отъ него-жъ его и получила:
Простите: въ силу этого кольца
Онъ ночью былъ со мной.
Нерисса. — Да, — и меня простите,
Мой милый Граціано, такъ какъ этотъ
Дрянной мальчишка, — да, писецъ судьи.
По милости кольца со мной былъ ночью.
Граціано. — Ну! это то же, что справлять дороги
Въ жары, когда онѣ и такъ исправны:
Такъ мы съ рогами, до вступленья въ право?
Порція. — Ну выражайтесь такъ!.. — Всѣ въ изумленьи?
Вотъ вамъ письма — прочтите на досугѣ —
Изъ Падуи, отъ доктора Велларьо:
Увидите, что Порція есть докторъ,
Нерисса же писецъ: а вотъ Лоренцо
Вамъ можетъ засвидѣтельствовать, что
Мы тотчасъ отлучились вслѣдъ за вами,
И только возвратились… Я еще
И не входила въ домъ. — Антоніо.
Безцѣнный гость, — а у меня для насъ
Есть лучше новости, какихъ не ожидали.
Скорѣе распечатайте вотъ это —
И тамъ прочтите, что внезапно три
Изъ вашихъ кораблей, съ богатымъ грузомъ.
Вошли вдругъ въ гавань. Вамъ не разузнать,
Какъ до меня дошло это письмо.
Антоніо. — Я — нѣмъ.
Бассаніо. — Вы докторъ, нашъ спаситель —
И я васъ не узналъ…
Граціано. — А вы — писецъ, чтобъ надѣлять рогами?
Нерисса. — Да — но писецъ, который и не думалъ…
Ужь развѣ доживетъ, чтобъ быть мужчиной —
Бассаніо. — Прелестный докторъ, — гм — мой замѣститель. —
Въ моемъ отсутствіи вы будете съ женой.
Антоніо. — Сударыня, вы мнѣ даете жизнь,
И то, чѣмъ жить, такъ какъ я здѣсь читаю,
Что корабли мои дѣйствительно всѣ въ портахъ
Порція. — Ну-что, Лоренцо? А у моего
Секретаря есть и для васъ подарки.
Нерисса. — И я ихъ выдамъ безъ взысканья пошлинъ.
Вотъ вамъ съ Іессикой дарственная запись
На все, что у богатаго жида
Останется имущества по смерти.
Лоренцо. — Прекрасныя синьоры, манну съ неба
Вы сыплете оголодавшимъ смертнымъ.
Порція. — Почти ужь утро, я-же все еще
Увѣрена, что далеко неполнымъ
Казаться можетъ разъясненье дѣла:
Войдемте: тамъ чините свои допросъ,
А мы по совѣсти вамъ все покажемъ.[59]
Граціано. — Да будетъ такъ: и первый же допросъ.
Въ которомъ присягнетъ моя Нерисса, —
Что, ждать ли будемъ слѣдующей ночи,
Или въ постель, хоть ужь второй часъ дня?
Но будь хоть день, я пожелаю мрака,
Чтобы на ложѣ пріютить писца.
Ни въ жизнь не испытаю гаже страха,
Какъ страхъ за цѣлость женина кольца! —
Іюнь, 1887.
Примечания
править- ↑ Примѣчаніе. Это имя должно читаться такъ, какъ еслибъ оно начиналось съ одной гласной «Е», какъ оно читается въ другихъ европейскихъ языкахъ — иначе произойдетъ, какъ измѣненіе въ имени, такъ и невозможное нарушеніе стиха.
- ↑ Rev. John Hunter, М. А. и друг. относятъ слова: «as thye fly» къ «petty traffickers», мелкихъ торгашей, какъ это и было мною передано вполнѣ согласно съ поэтическимъ предствленіемь о маленькихъ судахъ, которыя на ходу всегда быстрѣе, и нѣсколько склоняются на сторону подъ напоромъ вѣтрилъ. Но Театральный Комитетъ въ этомъ усмотрѣлъ неточность. Въ виду того, что великое значеніе подлинника нисколько не измѣнится отъ того, такъ, или иначе будетъ понято сказанное мѣсто, я сдѣлалъ измѣненіе согласно указанію.
- ↑ Общеупотребительное выраженіе, говоря о песочныхъ часахъ — «бьетъ такая-то стклянка»: вмѣсто «теперь такой-то часъ».
- ↑ Здѣсь поэтомъ дѣлается указаніе на одинъ изъ замѣчательнѣйшихъ примѣровъ вліянія душевнаго настроенія на происхожденіе тѣлесныхъ недуговъ. Брезгливость причисляется къ тѣмъ душевнымъ разстройствамъ, которыя д-ръ Коплэндъ въ своемъ Медицинскомъ Словарѣ полагаетъ «самой обыкновенной возбудительной причиной желтячки». То, что говоритъ Граціано o вліяніи унынія на температуру сердца, и вина на печень., имѣетъ также непосредственную связь съ медицинскими науками. (Rev. John Hunter.) Не удивительно ли, что человѣкъ, находившійся по своему положенію совершенно внѣ сферы науки и профессіональныхъ ученыхъ, былъ такъ коротко знакомъ съ самыми послѣдними выводами ихъ научной спеціальности, что они всегда и при всякомъ случаѣ «были тотчасъ же у него на языкѣ»…
- ↑ Слово «prest» не англійское, и старинное французское, итальянское «presto», и употреблено здѣсь въ подлинникѣ; вмѣсто англійскаго «ready»; а потому это мѣсто и передано по-французски, какъ шутливый оборотъ рѣчи между друзьями.
- ↑ Золотистыя кудри вообще превозносились въ то время въ знакъ непрямой тонкой лести королевѣ Елисаветѣ, у которой волосы были просто песочнаго цвѣта. (См. характеристику главнаго лица въ концѣ предисловія.) Они даже до того вошли въ моду, что тогдашнія щеголихи и львицы, если у какой были отъ природы свои прекрасные черные локоны, считали непозволительнымъ не носить рыжихъ накладныхъ волосъ, какъ это можно дальше видѣть въ разсужденіи надъ ларцами Бассаніо. И тутъ l’histoire se répète…
- ↑ Саркастическій намекъ на тогдашнія политическія отношенія, причемъ Шотландія постоянно ожидала помощи со стороны Франціи во всѣхъ ея столкновеніяхъ съ Англіей; и въ угоду національному самолюбію здѣсь предполагается, что и Франція также будетъ поколочена.
- ↑ Знаменитѣйшая изъ Сибиллъ была та, которая пророчествовала въ Кумахъ, и когда Аполлонъ изъ любви къ ней обѣщалъ исполнить всякую ея просьбу, чего бы она ни пожелала — просила, чтобъ ей было даровано столько же лѣтъ жизни, сколько песчинокъ она держала въ своей горсти. И ей было дано долгоденствіе; но впослѣдствіи она горько сѣтовала, что не догадалась тогда же включить въ свою просьбу также и о продленіи красоты и силъ юности.
- ↑ Ріальто сперва называлось L’Isola del riro alto, то-есть островъ глубокаго потока, или теченія, такъ какъ омывавшій его берегъ морской эстуарій былъ достаточно глубокъ для принятія значительныхъ судовъ. Ріальто стало также названіемъ и моста, соединяющаго островъ съ кварталомъ св. Марка; впослѣдствіи подъ этимъ именемъ всегда уже разумѣлась устроенная на островѣ биржа. Въ этомъ послѣднемъ смыслѣ оно здѣсь и употребляется.
- ↑ Слово «publican» — трактирщикъ, кабатчикъ (нашъ прежній цѣловальникъ употребляется въ этомъ смыслѣ до сихъ поръ и въ Times, и въ другихъ мѣстахъ, когда говорится, напримѣръ, объ ограниченіи продажи спиртныхъ напитковъ въ Индіи. Но Московскій Театральный Комитетъ предлагаетъ передать это словомъ «мытарь». Во-первыхъ, этого слова, хотя быть-можетъ и болѣе литературнаго, нѣтъ въ подлинникѣ, а потомъ, какъ согласить его съ прилагательнымъ «льстивый», «ласкающійся» — «fawning», эпитетъ мало идущій къ мытарю и, какъ извѣстно, вполнѣ идущій къ заманивающему кабатчику.
- ↑ Здѣсь должно замѣтить, что надежда лица еврейскаго племени на помощь своего единовѣрца даже въ вопросахъ такого исключительнаго свойства основана прямо на словахъ самого Писанія: «Иноземцу отдавай въ ростъ, а брату твоему не отдавай въ ростъ, чтобы Господь Богъ твой благословилъ тебя во всемъ»… Второзак. XXIII, 20. (Rev. John Hunter, М. А.)
- ↑ Измѣненія, утвержденныя Драматическою Цензурой на случаи представленія на сценѣ:
И овцы осенью съ баранами сошлись —
Искусный пастырь снялъ мнѣ съ прутьевъ кожу
И, распестривъ, наставилъ ихъ вездѣ
Передъ овцами — тѣ жъ, въ пору ягненья,
Всѣ наплодили пестренькихъ ягнятокъ; — - ↑ Противники ростовщичества утверждали, что въ немъ заключается нарушеніе субботы, такъ какъ деньги вынуждаются приносить доходъ во всѣ дни недѣли, и что даже вовсе ни съ чѣмъ не сообразно взымать проценты, по причинѣ естественной безплодности металла, который не можетъ порождать, какъ скотъ, или зерновой хлѣбъ. Миресъ говоритъ: «ростовщичество и прибыль въ серебрѣ и въ золотѣ незаконны, потому что противны самой природѣ, которая создала ихъ безплодными; ростовщичество же заставляетъ ихъ порождать». Въ этомъ же родѣ высказывался и Бэконъ Веруламскій въ своихъ «Опытахъ». Антоніо прямо цѣликомъ, и здѣсь и дальше, выражается ихъ словами.
- ↑ Монтэнь въ своихъ «Опытахъ» 1, 40, говоритъ: «у Турокъ есть обыкновеніе наносить себѣ раны въ честь своихъ красавицъ». Алая кровь была всегда традиціоннымъ признакомъ отваги и мужества. Потому и Бассаніо дальше упоминаетъ о трусахъ, у которыхъ печень такъ же бѣла, какъ молоко.
- ↑ Тонкая насмѣшка надъ чернотою принца (пре-красны), еще болѣе замѣтная въ подлинникѣ отъ непереводимой игры словъ: fair — прекрасный, и fair — бѣлокурый, свѣтлый… Порція не терпитъ всѣхъ своихъ жениховъ, и потому послѣдняя ея любезность скорѣе отзывается дерзостью; но какъ насмѣшки, такъ и дерзость смягчаются въ ея сознаніи тѣмъ, что этотъ чужеземецъ не могъ понять ни того, ни другаго.
- ↑ Въ замѣткѣ Театральнаго Комитета выражена догадка, что этотъ буквально переданный стихъ существуетъ и другое чтеніе «over-stare», что будетъ то же самое), значитъ заставлю потупиться… я совершенно того же мнѣнія.
- ↑ Гоббо по-итальянски значитъ — горбунъ.
- ↑ Въ хиромантіи или гаданьи по ладони, линія проходящая вокругъ начала большаго пальца считалась линіей жизни; та же, которая, начинаясь у мизинца, проходитъ къ началу указательнаго пальца, линіей счастья.
- ↑ Это имя должно читаться такъ, какъ еслибъ оно начиналось съ одной гласной «Е» — какъ въ другихъ европейскихъ языкахъ — иначе произойдетъ какъ измѣненіе въ имени, такъ и невозможное нарушеніе стиха.
- ↑ Люди съ факелами, по словамъ Стивенса, были въ XV—XVI вѣкѣ постоянною и необходимою принадлежностью всякой компаніи масокъ.
- ↑ Здѣсь Ленчелотъ, въ качествѣ шута, «clown’а», умышленно путаетъ слова, употребляя одно вмѣсто другаго. Не передать этой путаницы, какъ мнѣ предлагали, значило бы лишить всякаго смысла отвѣтъ Шейлока.
- ↑ Когда Могаммедъ пытался привлечь къ себѣ многихъ изъ лицъ еврейскаго племени, находившихся тогда въ Аравіи, они рѣшительно отказались признать, пророкомъ человѣка, происходившаго отъ Агари — рабыни. Потому и это названіе Ленчелота потомкомъ Агари должно быть понимаемо въ смыслѣ презрѣнія къ бѣдному «язычнику», принадлежащему въ добавокъ къ домашней прислугѣ.
- ↑ Тутъ всѣми несомнѣнно признается игра словъ, происходящая изъ разныхъ значеній слова- латинскаго gentilis — язычникъ, въ отличіе отъ обрѣзанныхъ, т.-е. Евреевъ, какъ напримѣръ, въ извѣстномъ выраженіи «о призваніи язычниковъ», или въ противупоставленіи ап. Петру ап. Павла, какъ «апостола язычниковъ»; и французскаго gentпle — милый, прелестный, и проч. Откуда произведено и у насъ, путемъ довольно беззастѣнчиваго барбаризма, неуклюжее слово жантилька. Но Граціано, замаскированный, какъ ему и подобаетъ, отшельникомъ, ловко обращаетъ себѣ на пользу самую неловкость "того слова, клянясь своимъ капюшономъ и подшучивая, что дѣвушка это самое и въ латинскомъ смыслѣ, какъ противуположеніе жиду, и во французскомъ, какъ необыкновенно милая дѣвушка. Передать это мѣсто, какъ мнѣ предлагали, словами: «христіанка, а не жидовка», т.-е., просто сказать, перенести слово «язычник.» (gentilis) словомъ «христіанинъ» я не берусь — предоставляя это сдѣлать тѣмъ, кому эта мысль пришла въ голову. Передать чисто по-русски: «милашка — не жидовка» — выйдетъ и стихъ, тогда какъ при обращеніи христіанина въ язычника даже и стиха бы не было, но уничтожится очень интересное сопоставленіе словъ. Стѣсняться-же одною вульгарностью выраженія значитъ совершенно не понимать характера Граціано, который, какъ говорится, за словомъ въ карманъ не полезетъ и который потомъ и про свою возлюбленную, дѣвушку хорошаго общества, говоритъ при всѣхъ, что онъ ее пріобрѣлъ «ухаживаньемъ до втораго пота».
- ↑ Это были обширныя страны, къ юго-востоку отъ Каспія, часть которыхъ (Мервь) оружіемъ Скобелева приведена въ подданство Россіи.
- ↑ Гордость и самомнѣніе принца Аррагонскаго таковы, что онъ при одной мысли о возможности для него неудачи впадаетъ въ цинизмъ и несдержанность выраженіи, — почему строгая хозяйка тотчасъ же и осаживаетъ его, прерывая полупрезрительнымъ холоднымъ замѣчаніемъ и ударяя на слово «всѣ».
- ↑ Новое, и уже болѣе рѣзкое замѣчаніе со стороны хозяйки. Въ порывѣ самолюбивой обидчивости принцъ вдается въ разглагольствія, и забывая клятву, тѣмъ нарушаетъ приличіе; а потому хозяйка уже съ большимъ нетерпѣніемъ рѣзко прерываетъ его, напоминая, что это приговоръ суда, которому онъ самъ подвергъ себя добровольно, а слѣдовательно не имѣетъ никакого основанія оскорбляться имъ.
- ↑ Годвиновы пески находятся противъ Кентскаго берега; по преданію это былъ нѣкогда островъ, составлявшій владѣнія кентскаго графа, Годвина, и поглощенный моремъ въ 1097. Пескамъ этимъ приписывались необыкновенная «прожорливость и всасывательная способность», такъ что громаднѣйшихъ размѣровъ судно, стоило ему только наткнуться на нихъ, въ нѣсколько дней бывало поглощаемо совершенно.
- ↑ Толченый имбирь, какъ средство производить слезливость въ глазахъ, чтобы качаться плачущимъ.
- ↑ Вообще библейскіе ветхозавѣтные обороты можно почитать умѣстными въ рѣчи Шейлока, и я не вижу никакой возможности замѣнить эти страстныя семитическія высокія ноты сухими и безцвѣтными, грамматически-построенными фразами: …"всякое горе падаетъ только на мои плечи, вздыхаетъ только моя грудь, льются только мои слезы"… Какъ это мнѣ обязательно предлагаютъ въ оффиціальной бумагѣ, то-есть «обязательно» въ томъ смыслѣ, что я обязанъ сдѣлать «такія исправленія» (?!)
- ↑ Французская форма слова Тюркуа, означающаго сѣро-голубой алмазъ, привозимый изъ Персіи. Этому камню приписывались таинственное свойство произвольнаго движенія, когда его хозяину угрожало какое-либо бѣдствіе; его также воображали настолько симпатичнымъ, что онъ терялъ свой блескъ, когда носившій его заболѣвалъ, или впадалъ въ тоску; его даже считали способнымъ продлить сердечныя привязанности и примирять разошедшихся друзей. Изъ этого уже можно видѣть, какую цѣнность долженъ былъ имѣть Тюркуазъ въ глазахъ Шейлока, получившаго его отъ Ліи, когда еще онъ былъ женихомъ.
- ↑ То-есть не отдалъ бы за столько обезьянъ, сколько могло бы понадобиться, чтобъ населить пустыню; но вставить въ текстъ, какъ мнѣ оффиціозно предлагаютъ, слова: «населенную обезьянами» невозможно, потому что иное дѣло комментаріи, иное поэтическій текстъ: пустыня населенная уже перестаетъ быть пустыней, и кромѣ того, это бы разрушило весь юморъ восклицанія, когда человѣкъ внѣ себя говоритъ иногда не совсѣмъ логично.
- ↑ Тутъ мнѣ опять дѣлали поправку (?!) «потерять» вмѣсто «не найти»… Но какъ потерять то, чего онъ еще не нашелъ — очевидно, разумѣется тотъ ларецъ, гдѣ находится ея портретъ. Какъ легко так то все поправлять!…
- ↑ Это смягчено. Въ подлинникѣ буквально такъ: …….."Въ религіи Найдется-ль роковое заблужденье" и т. д. Здѣсь подъ словомъ «религія» безъ всякаго сомнѣнія должно понимать безчисленное множество разнородныхъ ученій (tenets), на которыя тогда раздробился протестантизмъ, и которыя всѣ проповѣдывали, обличали, проклинали, и преслѣдовали другъ друга — одни требовали столовъ вмѣсто престоловъ, другіе духовенства безъ таинствъ, третьи церкви безъ духовенства: и всѣ вмѣстѣ волновали и раздирали общество той эпохи, такъ что безпристрастный наблюдатель могъ, конечно, составить себѣ о нихъ очень невыгодное понятіе. Въ дальнѣйшемъ упоминаніи о «постной фигурѣ» уже прямой намекъ на Джона Нокса, личнаго врага королевы.
- ↑ Хотя въ подлинникѣ и сказано — «an Indian beauty»", — но смыслъ противупоставленія лежащій въ основѣ всей тирады ясно показываетъ, что здѣсь вовсе не подразумѣвалась наружность мадрасскихъ или дравидскихъ красавицъ, которыя дѣйствительно красивы, а что-нибудь явно безобразное; и комментаторы въ поясненіе приводятъ слова Монтэня:… «тѣ описываютъ красоту черною и лоснящеюся, съ раздутыми толстыми губами, съ широкимъ и плоскимъ носомъ»… Что въ нашемъ русскомъ представленіи всего нагляднѣе выражается традиціоннымъ понятіемъ «арапка».
- ↑ Полагаютъ, что названіе ревности «зеленоглазой»', какъ это встрѣчается и въ Отелло «зеленоглазое чудовище»… обозначаетъ то же, что довѣрчивый, то-есть легко поддающійся заблужденію.
- ↑ О нескончаемыхъ и ни къ чему не ведущихъ брачныхъ искательствахъ у королевы Елисаветы въ новѣйшей монографіи Соколова, между прочимъ, читаемъ: …"съ герцогомъ алянсонскюіъ (онъ же впослѣдствіи анжунскій, братъ короля Французскаго) дѣло у нея заходило такъ далеко, что разъ въ присутствіи двора она его поцѣловала, и снявъ со своей руки кольцо, сама надѣла его ему на палецъ"… (Strype, Ann. III—Hume, VI—Frond XI, и друг.) Но и послѣ этого все-таки ничего не вышло, такъ какъ она постоянно назначала такія неисполнимыя условія и требованія (загадки), что всегда могла уклониться въ самую послѣднюю минуту отъ ненавистнаго ей брака.
- ↑ Такой человѣкъ, конечно, не задумается, ради краснаго словца и удачной игры словъ, назвать «жантилькой». хорошенькую дѣвушку, стоящую ниже его по положенію. И всякое сомнѣніе- въ этомъ можно объяснить только тѣмъ, что воспринятіе живыхъ образовъ, равно какъ и возсозданіе ихъ, требуетъ не умственныхъ усилій во всеоружіи знаній, а свободной силы воображенія.
- ↑ Изъ современниковъ, царственнымъ купцомъ называли Sir Thomas Gresham’а отчасти по причинѣ его громаднаго богатства, главнымъ же образомъ вслѣдствіе отличія всегда оказываемаго ему королевой, которая часто обращалась къ нему за совѣтомъ по дѣламъ торговли.
- ↑ Комментаторы, въ поясненіе къ этимъ строкамъ, дѣлаютъ ссылки на Цицерона (De Amicitia), который, въ отношеніи нравственнаго сходства между друзьями принимая опредѣленіе Аристотеля, называетъ истиннаго друга «alter idem» — другой я… И Бэконъ Веруламскій въ цѣломъ особомъ трактатѣ «О дружбѣ» тоже развиваетъ какъ разъ тѣ же самые взгляды, которые поражаютъ тутъ Лоренцо со своею принципалкой.
- ↑ «Tranect» въ подлинникѣ не опечатка, какъ нѣкоторые думаютъ, такъ какъ таковую было бы уже довольно времени исправитъ, а скорѣе та наивная небрежность въ обращеніи съ чужими словами, какою отличались тѣ времена, вѣдь сдѣлали же изъ изящнаго имени М-lle de Queroille мистрисъ Карвэлль… Такъ точно и тутъ: французское Trajet, итальянское traghetto — мѣсто переправы, перевоза въ Венеціи — бродъ. Коріатъ, путешественникъ, 1611 года упоминаетъ: «Тамъ у нихъ въ Венеціи тринадцать перевозовъ, съ которыхъ прохожіе могутъ быть доставлены на какое угодно мѣсто въ городѣ.»
- ↑ Это, конечно, одинъ изъ тѣхъ анахронизмовъ, которыми не стѣснялось тогдашнее поэтическое творчество. Что до всѣхъ этихъ мелкихъ нарушеніи внѣшнихъ подробностей, когда мистическій мракъ и холодные туманы Скандинавіи чувствуются въ Гамлетѣ не меньше оттого, что Офелія приказываетъ подать себѣ карету.
- ↑ Два классическіе водоворота — одинъ у береговъ Италіи, другой у береговъ Сициліи. Новѣйшій поэтъ на латинскомъ языкѣ, Philip Gualtier, изобразилъ эту лоцманскую дилемму въ слѣдующей поговоркѣ: "Incidit in Scyllam cupieus vitare Charybdim. Этою-то поговоркой и пользуется эрудиція Ленчелота.
- ↑ Здѣсь арапка принимается не въ смыслѣ арабской расы, когда слово пишется чрезъ б, а въ смыслѣ находящейся въ услуженіи негритянки, что называлось въ старину арапкой, черезъ п. (См. примѣчаніе къ словамъ Бассаніо во II сценѣ.)
- ↑ По поводу отвращенія отъ кошки мы узнаемъ отъ комментаторовъ, что существовалъ нѣкій докторъ Бёквилль, создавшій даже цѣлый ученый трактатъ «Медицинскіе познанія Шекспира», (?!)какъ будто и не подозрѣвая, что такой же точно можно бы написать и о его астрономическихъ, ботаническихъ, зоологическихъ и историческихъ познаніяхъ, о его знаніи политическихъ наукъ, о полномъ и вполнѣ усвоенномъ знаніи всѣхъ, до него существовавшихъ философскихъ системъ, такъ, что онъ иногда даже мѣтко подшучиваетъ надъ Аристотелемь, и т. п., до управленія кораблемъ и до дрессировки лошадей включительно. — И есть люди, которые до сихъ поръ еще убѣждены, что соединеніе всего этого возможно и исполнимо въ одномъ человѣкѣ, проведшемъ всю свою жизнь за кулисами, тогда какъ для всякаго, даже и самаго геніальнаго изъ людей, въ суткахъ все-таки только двадцать четыре часа.
- ↑ (Цензур.). Отъ раздраженія не выйти изъ себя.
- ↑ Всуе мнящимъ о возможности все постичь посредствомъ транспортира, линейки и циркуля, курса грамматики и элементарной логики — вотъ уже около трехсотъ лѣтъ кажется непонятнымъ, почему Шейлокъ въ своемъ первомъ объясненіи съ судомъ говоритъ: «Вашъ отвѣтъ», вмѣсто того, чтобы сказать «Мой отвѣтъ». Но благодаря людямъ, способнымъ заглянуть глубоко, во всѣхъ изданіяхъ подлинника даже и до сего дня все-таки остается по прежнему нерушимо «Вашъ отвѣтъ», вмѣсто требуемаго «Мой отвѣтъ». — Дѣло въ томъ, что Шейлокъ ставитъ все это первое свое объясненіе съ судомъ въ такомъ свѣтѣ, какъ будто-бы завѣдомо пристрастный къ Антоніо судъ, съ предвзятою цѣлью сбить его въ словахъ и спутать въ отвѣтахъ, старается внушить ему coûte bue coûte, и даже силой навязать такіе отвѣты, которые могли-бы послужить въ пользу отвѣтчику, — тогда какъ спъ, Шейлокъ, явился сюда требовать по формальному, неоспоримому обязательству, а не разговаривать. И вотъ, совершенно въ духѣ своей глубокой, застарѣлой недовѣрчивости и ненависти, рѣшившись не вдаваться въ эту ловушку, онъ тонко и ловко издѣвается надъ врождебнымъ ему христіанскимъ судомъ, предупреждая его вопросы, и давая ироническіе отвѣты, предпославъ напередъ, что онъ по праву «могъ бы и вовсе на это не отвѣчать», но желаетъ исполнить во всей точности всѣ требованія суда, — все затрудненіе его только въ томъ, что имъ угодно будетъ принять отъ него за отвѣтъ — подразумѣвается, въ христіанскихъ видахъ спасти Антоніо (котораго никакъ и ничѣмъ спасти нельзя!) «И что жь бы вы принять хотѣли за отвѣтъ?..» — И поставивъ все дѣло въ такомъ искусно-наведенномъ свѣтѣ, онъ уже смѣло затѣмъ подтверждаетъ и подчеркиваетъ эту мысль на каждомъ шагу, называя каждый свой отвѣтъ не иначе, какъ ихъ отвѣтомъ… То-есть такимъ отвѣтомъ, какой они въ интересахъ отвѣтчика хотѣли бы изъ него выжимать. «Теперь, за вашъ отвѣтъ…» «Теперь вы получили вашъ отвѣтъ?» Еслибъ это объясненіе нашли неправильнымъ и неудовлетворительнымъ, то я бы покорнѣйше просилъ указать мнѣ такіе аппараты, которыми рѣшаются такіе вопросы.
- ↑ Изумительный примѣръ сосредоточенія въ трехъ стихахъ міровоззрѣнія и историческихъ судебъ племени — безусловнаго поклоненія буквѣ закона, и принятія затѣмъ на себя приговора, — что, по словамъ Шлегеля, «дѣлаетъ Шейлока эпитетомъ всей исторіи народа»; вообще же указываетъ на ту особенность творчества, которая могла изображать нѣсколькими мѣткими чертами ѣлыя историческія эпохи, и которая возможна только при соединеніи въ поэтѣ вмѣстѣ и великаго историческаго мыслителя. (См. Предисловіе въ началѣ и въ серединѣ «о Шейлокѣ».)
- ↑ Общеупотребительное выраженіе, даже превратившееся въ общее мѣсто всѣхъ восторженныхъ похвалъ, расточавшихся королевѣ Елизаветѣ, въ первое время по ея вступленіи на престолъ, двадцати пяти лѣтъ, когда еще и протестанты и католики одинаково возлагали на нея наивныя надежды, и она еще не смутила ихъ своими загадками, — и много лѣтъ спустя, уже по привычкѣ и изъ лести, всегда въ этомъ видѣ благосклонно принимавшейся.
- ↑ Тутъ опять въ числѣ обязательныхъ для меня поправокъ мнѣ разъяснили, что слова: «I have thee on the hip», будто бы значутъ: «Я тебя ранилъ въ ляжку». Тогда какъ ни о какомъ оружіи для нанесенія ранъ тутъ нѣтъ и помину, а по объясненію англійскихъ комментаторовъ, это просто намекъ на преимущество, которое получалъ ручной борецъ въ состязаніи, когда ему удавалось схватить подъ ляжку своего противника и тѣмъ лишить его возможности продолжать борьбу. Это также и охотничій терминъ, когда неопытная собака, не умѣвъ поймать звѣря, натыкалась и хватала его за ляжки.
- ↑ То-есть двѣнадцать человѣкъ присяжныхъ, чтобы сдѣлать законнымъ приговоръ о повѣшеніи.
- ↑ Въ древнихъ троянскихъ преданіяхъ ни о какой Крессидѣ нѣтъ и помину. Первый Чоссеръ изобрѣлъ Троила и Крессиду, и изобразилъ «Принца», на стѣнахъ Трои въ ожиданіи «Принцессы».
- ↑ На распутьяхъ и перекресткахъ дорогъ ставились кресты, какъ это дѣлалось и у насъ въ южныхъ губерніяхъ. Они внушали путнику набожныя чувства, и у подножія ихъ пилигримы преклоняли колѣна и молились.
- ↑ Здѣсь Ланчелотъ старается подражать рожку почтальона, чтобы тѣмъ яснѣе, по его мнѣнію, дать понять, что онъ принесъ извѣстіе о приближеніи своего господина.
- ↑ Этимъ поэтъ дѣлаетъ указаніе на древнее ученіе о музыкѣ сферъ, такъ какъ предполагалось, что быстрота движенія планетъ производитъ музыкальные звуки съ извѣстнымъ созвучіемъ, но слишкомъ широкіе, громкіе, и постоянные, чтобъ они могли быть доступны смертному чувству. Многіе изъ поэтовъ того времени дѣлали на это намеки, не лишенные поэтической прелести — Campbelle, Milton, Addison, и друг.
- ↑ Эребъ — мрачнѣйшая часть изъ наимрачнѣйшихъ областей ада, по свидѣтельству людей его вполнѣ изучившихъ.
- ↑ Эндиміонъ.
Эндиміонъ былъ юноша дивно-прекрасный:
(Изъ средневѣковыхъ перифразъ миѳологическихъ преданій, печатавшихся тогда готическимъ чернымъ шрифтомъ временъ Гуттенберга и Какстона.)
Дни проводилъ онъ во снѣ въ пещерѣ Патмоса, въ Каріи,
Ночи-жъ любилъ онъ охотиться въ лунномъ сіяньи
Въ рощахъ за быстрою ланью — и дѣвственнымъ сердцемъ
Крѣпко его полюбила владычица тварей — Дінпа… - ↑ Въ подлинникѣ: это выражено рѣзче… Въ текстѣ напечатано допущенное Театральною Цензурой.
- ↑ Въ подлинникѣ: …"Что буду съ этимъ докторомъ въ постели!" Нерисса. — А я — съ писцомъ… Въ текстѣ напечатано такъ, какъ допущено Театральною Цензурой.
- ↑ Любезная хозяйка, какъ видно, все еще не вышла изъ своей юридической роли, блистательный успѣхъ которой, конечно, способствуетъ удержанію ее подъ своимъ обаяніемъ. По крайней мѣрѣ, въ подлинникѣ она и Нерисса все время употребляютъ судейскіе обороты и даже сокращенія.