Янъ Амосъ Коменскій, великій славянскій мыслитель-педагогъ, принадлежитъ къ геніальнѣйшимъ представителямъ педагогическаго міра. Чехъ по происхожденію, горячій патріотъ, страдалецъ и безпріютный странникъ на землѣ, онъ отдалъ жизнь свою благу человѣчества, которое онъ видѣлъ въ разумномъ воспитаніи молодыхъ поколѣній. Обнимая въ своей системѣ глубочайшія основы воспитанія и обученія, Коменскій является величайшимъ педагогомъ всѣхъ временъ. «Амосъ Коменскій (пишетъ одинъ изъ нашихъ педагогическихъ писателей, трудамъ котораго русская публика обязана первымъ знакомствомъ съ идеями геніальнаго педагога-мыслителя) есть истинный родоначальникъ и основатель современной педагогической науки, составляющей славу и гордость нашихъ дней. Славянская мысль въ лицѣ Коменскаго тоже сдѣлала для педагогіи, что въ лицѣ Коперника (также Славянина) она совершила для астрономіи». Въ этомъ смыслѣ Коменскій есть истинный «Коперникъ педагогическаго Космоса».
Другой изъ нашихъ педагоговъ пишетъ: «Эллинъ Платонъ и славянинъ Коменскій—вотъ двѣ основныя педагогическія эпохи, которыя дѣйствительно внесли въ міръ новыя педагогическія начала».
Такой взглядъ не преувеличенъ и раздѣляется даже нѣмецкими учеными педагогами, не охотно признающими чужой авторитетъ въ той области, которую они считаютъ исключительно своимъ достояніемъ.
Такъ, извѣстный историкъ Раумеръ признаетъ Коменскаго «универсальнымъ педагогическимъ геніемъ» и говоритъ, что глубокія основы воспитанія и обученія у Коменскаго развиты и выражены имъ въ такой полнотѣ и съ такимъ глубокимъ пониманіемъ, что въ этомъ отношеніи вся послѣдующая педагогія получила лишь очень незначительныя и второстепенныя приращенія. «Вліяніе Коменскаго, на позднѣйшихъ педагоговъ, пишетъ Раумеръ, неизмѣримо. Конечно, часто бываетъ трудно рѣшить, знали ли они Коменскаго или же сами нашли тѣже начала. У Руссо, Базедова и Песталоцци мы найдемъ много такого, что уже раньше сказалъ Коменскій». «Педагогическій идеалъ Коменскаго такъ совершенъ и полонъ, что, по мнѣнію Раумера, всѣ новѣйшія усовершенствованія воспитанія, еще далеко не осуществляютъ его». Того же мнѣнія о Коменскомъ К. Шмитъ. Къ этому прибавимъ, что сличая, напр., «Основныя начала воспитывающаго обученія» Дистервега съ трудами Коменскаго, мы въ послѣднихъ находимъ дословно выраженными тѣ положенія, открытіе которыхъ принято присвоивать нѣмецкому генію.
Болѣе двухъ вѣковъ прошло со времени Коменскаго, и только въ послѣднее время начали цѣнить его заслуги въ исторіи науки о воспитаніи. Это явленіе понятно относительно нѣмцевъ: они такъ долго пользовались славою педагогическихъ учителей всего міра, такъ привыкли чтить своихъ Франка, Базедова, Песталоцци отцами современной педагогіи,—что не въ ихъ интересѣ признать первенство въ этой области славянскаго генія и, такимъ образомъ, своихъ «отцовъ и учителей» разжаловать въ дѣтей и учениковъ. Но по отношенію къ славянскому міру—столь продолжительное забвеніе роднаго геніальнаго мужа непонятно и можетъ быть объяснено развѣ свойственною славянской расѣ беззаботностью, отчасти недостаткомъ вниманія къ своему историческому прошлому. Какъ бы то ни было, 200 лѣтъ нужно было пройти,—чтобы міръ педагогическій снова озаренъ былъ сіяніемъ геніальной мысли изъ далекаго прошлаго. Празднованіе 200-лѣтія Коменскаго точно всѣхъ пробудило. Не только Чехи постарались издать труды роднаго своего педагога, но и Нѣмцы потщились перевести его «Великую Дидактику» и торжественно признали историческое значеніе ея автора въ исторіи педагогіи. Съ этого же времени и у насъ начинается извѣстность Коменскаго[1], до того времени даже и по имени у насъ почти неизвѣстнаго.
Одною, впрочемъ, изъ причинъ поздняго знакомства нашего съ Коменскимъ слѣдуетъ признать рѣдкость его сочиненій, а равно и то, что они писаны на латинскомъ языкѣ, недоступномъ для большинства.
Между тѣмъ, идеи Коменскаго и теперь, черезъ 200 лѣтъ, свѣжи, новы и глубоки. Читатели «Семьи и Школы» уже знакомы съ ними, и знаютъ, какою проникнуты онѣ гуманностью, задушевною теплотою и вмѣстѣ глубиною, основательностью и практичностью.
Предпринявъ изданіе «Великой Дидактики», редакція намѣрена дать читателямъ особую обстоятельную статью о жизни и трудахъ ея великаго автора; теперь же ограничивается сообщеніемъ лишь немногихъ существенныхъ свѣдѣній объ авторѣ и замѣчаній объ издаваемомъ его твореніи.
Коменскій родился въ Моравіи, 28 марта 1592 г.,—значитъ, болѣе 280 лѣтъ назадъ. Онъ вышелъ изъ народа; отецъ его былъ простой мельникъ, принадлежавшій къ общинѣ Моравскихъ Братьевъ. Еще ребенкомъ Янъ уже потерялъ родителей и о немъ нѣкому было заботиться. На 16-мъ году онъ только началъ ходить въ школу и учиться латыни. Школы того времени были въ крайнемъ упадкѣ, всюду только и царила латынь и схоластика. Коменскій вынесъ на себѣ не только всю тяжесть невзгодъ ранняго сиротства, но и всѣ истязанія схоластической школы, которую онъ позднѣе такъ безпощадно бичевалъ. Воспоминаніе о потерянномъ школьномъ времени вызывало у него слезы. «Ахъ, какъ часто,—говоритъ онъ,—послѣ того, какъ захотѣлось мнѣ узнать лучшее, воспоминаніе о моей утраченной юности тѣснило грудь мою и выжимало у меня слезы изъ глазъ, какъ часто восклицалъ я въ порывѣ скорби словами поэта:
„О если бы Юпитеръ возвратилъ мнѣ утраченные годы“!
Напрасная скорбь! Протекшіе дни невозвратимы. Одно остается, одно лишь возможно: дать совѣтъ потомству,—совѣтъ, который я въ силахъ дать, и разъясненіемъ способа, которымъ наши учители ввели насъ въ заблужденіе, показать путь, которымъ можно избѣжать ошибокъ». Вотъ гдѣ субъективная, такъ сказать, причина, вызвавшая Коменскаго на служеніе образованію, воспитанію, школѣ. Испытавъ самъ всю горечь воспоминаній объ утраченномъ времени, всю мучительность убивающаго жизнь схоластическаго ученія, Коменскій посвятилъ жизнь свою задачѣ—избавить другихъ отъ этихъ страданій, утратъ, отъ этой горечи позднихъ и безполезныхъ сожалѣній.
Другая, болѣе сильная и глубокая, объективная основа его задачъ, дѣятельности и стремленій, это—пламенная любовь къ своей родинѣ и вѣра, что только разумное воспитаніе и обученіе могутъ создать лучшую будущность угнетенному народу и возродить его. Эта задача стала его миссіонерскимъ посланничествомъ, и она-то стяжала безсмертіе Коменскому.
Но гдѣ же и какъ могъ получить Коменскій всю широту развитія, глубину идей и замѣчательную для того времени эрудицію, бывъ покинутъ сиротою и отданный на жертву схоластикѣ?—Здѣсь-то и сказалась геніальная натура великаго человѣка. Онъ скоро понялъ всю пустоту старой школы, всю безцѣльность схоластики; мощный духъ его рвался дальше; ему видѣлась за этою школой и образованіемъ другая школа, иной умственный трудъ; передъ нимъ раскрывались необъятныя задачи мысли, знанія, подвиговъ на пользу человѣчества. Онъ успѣшно прошелъ курсъ старой школы; но ему не сидѣлось дома. Слухи о великихъ людяхъ его времени манили его впередъ: онъ отправился странствовать. Это путешествіе было истинною школой для великаго ума. Коменскій шелъ учиться и работалъ вездѣ съ страстною энергіей и замѣчательнымъ успѣхомъ. Онъ обошелъ всю Европу, слушалъ всѣхъ знаменитостей того времени, всѣхъ представителей европейской мысли, между которыми были замѣчательные люди, и когда возвратился на родину,—онъ уже обладалъ такими познаніями, опытностью и даже извѣстностію, что ему прямо поручили управленіе школами цѣлаго округа (Фульнецкаго). Отсюда начинается полная жизни и страстнаго увлеченія кипучая дѣятельность Коменскаго на родинѣ и затѣмъ его страдальческая жизнь. Едва успѣлъ онъ поставить забитую школу на ноги, какъ страшный погромъ отечества (послѣ несчастной Бѣлогорской битвы 1620 г.) разбилъ всѣ его труды. Но у него оставалась семья—жена, двое нѣжно любимыхъ малютокъ и драгоцѣнная для того времени библіотека, въ которой было много его собственныхъ рукописей,—плодъ долгихъ работъ и многолѣтнихъ практическихъ занятій; онъ не терялъ духа и продолжалъ трудиться. Но вотъ новая страшная гроза,—и все его счастье, всѣ его надежды изчезли въ испанскомъ разгромѣ Фульнека (1621 г.) Коменскій потерялъ все: жену, малютокъ, библіотеку, свои рукописи… Одинокій и безпріютный, среди развалинъ своего счастья и разгрома горячо любимой родины, стоялъ великій человѣкъ. Съ этихъ поръ Коменскій уже не имѣлъ постояннаго пріюта и до конца жизни оставался странникомъ. Сначала онъ нашелъ себѣ пріютъ у славнаго Карла Жеротинскаго, извѣстнаго покровителя Моравскихъ братьевъ (Янъ Коменскій былъ ихъ послѣднимъ епископомъ); но скоро враги проникли въ это убѣжище; тѣснимые и преслѣдуемые отвсюду братья, съ Амосомъ во главѣ, разбрелись по лѣсамъ, скрываясь въ пещерахъ, рискуя поплатиться головой за вѣрность вѣрѣ и родинѣ, пока, наконецъ, публичнымъ декретомъ не были осуждены на совершенное изгнаніе за то, что никто изъ патріотовъ не рѣшился измѣнить своимъ убѣжденіямъ.
Не будемъ слѣдить за подробностями страннической жизни Коменскаго:—это дѣло его обстоятельной біографіи; скажемъ только, что всѣ преслѣдованія и самое изгнаніе не убили въ немъ энергіи, самоотверженнаго служенія на пользу человѣчества. Онъ неутомимо работалъ теоретически и практически—преимущественно въ области педагогіи,—устроивалъ школы, распространялъ разумныя воззрѣнія на воспитаніе и обученіе, составлялъ учебники, руководства, и въ тоже время обработывалъ дидактику, какъ науку, выводя ее изъ глубокихъ психологическихъ началъ.
Писалъ Коменскій чрезвычайно много. Палоцкій, спеціально собиравшій свѣденія о литературныхъ трудахъ Каменскаго, насчитываетъ въ своемъ каталогѣ трудовъ славянскаго педагога девяносто два сочиненія. Многія изъ нихъ теперь утрачены; но названія ихъ свидѣтельствуютъ объ обширности и всесторонности познаній и работъ Коменскаго. Онъ писалъ о богословіи, о политикѣ, исторіи; занимался философіей, физикой, математикой и обработывалъ, по идеѣ своей «пансофіи», педагогическую энциклопедію наукъ. Его собственно педагогическіе труды, изданные въ 1657 г., представляютъ громадный томъ in folio, мелкой печати, заключающій въ себѣ болѣе 1000 листовъ, въ 4-хъ частяхъ. Изданіе это, теперь очень рѣдкое и даже драгоцѣнное, вышло въ свѣтъ по опредѣленію амстердамскаго сената, посвящено Амстердаму и было редактировано самимъ авторомъ. Общее заглавіе его: «I. A. Comenii opera omnia didactica»; въ немъ, между другими твореніями, заключается и знаменитая «Великая Дидактика» Коменскаго, которую мы теперь представляемъ нашимъ читателямъ. Написана она была въ 1628 г., слѣдовательно—около двухсотъ пятидесяти лѣтъ тому назадъ; въ свѣтъ явилась она сперва на чешскомъ языкѣ, потомъ авторъ перевелъ ее на литературный языкъ того времени—латинскій. Чешскій подлинникъ, кажется, утраченъ теперь.
Кромѣ «Великой Дидактики», между современниками Коменскаго особенною славою пользовалась его «Отверзтая дверь языковъ» (Janua linguarum reserata) и «Orbis pictus». «Janua» выдержала безчисленное множество изданій и была переведена вскорѣ по выходѣ въ свѣтъ на 12 европейскихъ языковъ и даже проникла на востокъ; а «Orbis pictus» и до сихъ поръ еще переводится и существуетъ за границей, служа прототипомъ нашихъ «наглядныхъ» книгъ для дѣтскаго чтенія. Одинъ изъ современныхъ педагоговъ, оцѣнивая историческое значеніе Коменскаго, дѣлаетъ сравненіе знаменитыхъ подарковъ трехъ европейскихъ расъ дѣтскому міру. Романская раса подарила Телемака, англо-саксонская—Робинзона, славянская—«Orbis pictus».—Телемакъ это метода воспитанія привеллигированныхъ сословій, прозаическая, разсудительная, въ основѣ которой лежитъ разсудочная идея долга. Робинзонъ—это метода воспитанія смышленности, развитія умственныхъ и мускульныхъ силъ, въ основѣ которой та же разсудительность и идея нужды». Оба произведенія сотканы изъ резоновъ, первое—изъ моральныхъ, второе—изъ житейскихъ. «Orbis pictus» Коменскаго отличается отъ обоихъ, какъ отличается жизнь отъ общихъ правилъ, какъ отличается полный духъ человѣчности отъ односторонняго духа какой-либо спеціальности. Развитіе человѣческой личности не есть для Коменскаго ткань приключеній (каковы приключенія Телемака и Робинзона), но радостное, свѣтлое возрастаніе духа, питающагося созерцаніемъ «необъятнаго, вѣчно прекраснаго Божьяго міра». Это сравненіе показываетъ съ очевидностью, что славянскій геній Коменскаго есть та творческая сила, которая положила глубокія основы для истинно-гуманнаго просвѣщенія и воспитанія человѣчества.
Очень понятно и естественно, что Коменскій являлся своимъ современникамъ чѣмъ-то необычайнымъ, удивительнымъ. Такъ одинъ изъ современныхъ Коменскому писателей, Ад. Вейнгемейеръ пишетъ: «Hic vir (Comenius) dono quodam providentiae qenitus est, in quo totas vires suas experitur didactica».
Ученый Petrus Golia (1641 г.) писалъ брату своему профессору восточныхъ языковъ въ Лейденѣ, что переводя «Janua Linguarum», на арабскій языкъ, онъ внушилъ такую любовь къ этой книгѣ ученымъ магометанамъ, что тѣ сами принялись за переводъ ея на восточные языки.
Адольфъ Тассій писалъ также: «Fervet jam per omnes Evropae angulos pansophicum et melioris didacticae (Comenii) Studium». Bayl, французскій писатель прошлаго вѣка писалъ о «Janua»: Quand Comenius n’auroit publié que ce livre-là, il se serait immortalise. И если эта слава временно находилась въ забвеніи, то много виною была здѣсь грозная и мрачная эпоха 30-лѣтней войны: не одна педагогія понесла утраты въ буряхъ и кровопролитіи ожесточенной борьбы, громившей всю Европу…
Всемірная слава Коменскаго не уничтожила однако въ немъ врожденной скромности и даже недовѣрія къ своимъ трудамъ. Онъ радовался, что его повсюду призываютъ властители для устройства школъ на новыхъ началахъ и ревностно трудился въ этомъ дѣлѣ; но онъ удивлялся тому, что даже ранніе его труды принимаются съ увлеченіемъ всѣми. Такъ, онъ пишетъ о « Janua linguarum: «Случилось то, чего я не воображалъ: это дѣтское сочиненьице (puerile istud opusculum) принято было съ всеобщимъ одобреніемъ. Меня отъ души поздравляли съ новымъ изобрѣтеніемъ ученые различныхъ націй; моя книга была переведена на 12 европейскихъ языковъ, я самъ видѣлъ эти переводы,—именно на латинскій, греческій, чешскій, польскій, нѣмецкій, шведскій, голландскій, англійскій, французскій, испанскій, италіанскій и венгерскій; а изъ азіатскихъ—на арабскій, турецкій, персидскій и даже монгольскій, который понимаетъ вся Остъ-Индія». Не довѣряя общимъ похваламъ, Коменскій до конца дней своихъ трудился и исправлялъ свои работы.
Много еще невзгодъ и потерь испыталъ страдалецъ и безпріютный труженникъ въ своей жизни, особенно тяжела была для него потеря рукописи его сравнительнаго латинско-чешскаго и чешско-латинскаго словаря, на составленіе котораго онъ употребилъ 20 лѣтъ и который погибъ въ шведскомъ разгромѣ Лешны, гдѣ сгорѣли и матеріалы для его «пансофіи». Но мощная и энергичная натура Коменскаго не терпѣла бездѣйствія, и онъ писалъ, училъ, старался водворить между людьми миръ и правду, пока на 80 году своей жизни, 15 ноября 1671 г., смерть не прекратила его жизни.
Исторія оставила намъ скромный и величественный образъ великаго генія славянской мысли. Коменскій отличался глубокою и задушевною религіозностью, въ лучшемъ и высшемъ смыслѣ. Онъ былъ полонъ всепрощающей любви; онъ никого и никогда не проклиналъ и не осуждалъ; чистая, довѣрчивая душа его не знала обмана, и хотя многіе его обманывали и пользовались его простотой (за что онъ и платился), но онъ не переставалъ вѣрить въ человѣка и въ добро. Въ страшныхъ испытаніяхъ жизни, Коменскій сохранилъ себя и не отдался ни озлобленію, или враждѣ, ни постыдному равнодушію и апатіи,—онъ остался до конца вѣренъ своему высокому призванію. Одинокій, загнанный далеко отъ родины, все потерявшій, онъ жилъ мыслью, что послужитъ возрожденію отечества своими трудами. Сердце его было полно добромъ и желаніе добра всему человѣчеству, даже врагамъ своимъ, не покидало его. Несчастія не надломили великой души, но они отразились на ней къ концу жизни великаго страдальца усиленіемъ религіозности, которая стала переходить даже въ мистицизмъ, столь не свойственный ясному уму и свѣтлой мысли его раньше. Но несчастія его по истинѣ были безпримѣрны и великая душа его болѣла и страдала за себя и за всѣхъ; онъ вперялъ взоръ въ будущее и старался разгадать его тайны; онъ жилъ чаяніемъ возврата счастія своей родины, и очень естественно, что настроеніе его мало-по-малу принимало характеръ созерцательный. Но онъ никогда не былъ фанатикомъ, суевѣромъ или ханжею; высокочестная и благородная натура его была всегда искренна и правдива.
По отзывамъ современниковъ, Коменскій былъ высокаго роста, красивой и величавой наружности, съ длинною бородою, высокимъ челомъ, съ добрымъ, но скрывающимъ тихую печаль взглядомъ; въ обращеніи онъ былъ мягокъ, серьозенъ и въ тоже время чрезвычайно привлекателенъ.
Обращаясь къ переводу «Великой Дидактики» Коменскаго, мы должны сказать, что этотъ трудъ справедливо считается лучшимъ выраженіемъ его педагогическаго генія. «Великая Дидактика» написана была Коменскимъ въ самую цвѣтущую пору его возраста (35-ти лѣтъ), когда его мощный духъ еще не былъ смятъ бурями невзгодъ, когда онъ былъ чуждъ и того мистическаго элемента, который сталъ появляться въ немъ къ концу его жизни. Въ этомъ трудѣ видѣнъ широкій размахъ мысли глубокой и вполнѣ свѣжей, которую не съузила практика жизни и ограниченныя ея условія. Вполнѣ сознавая новость и самобытность своего труда, онъ вступаетъ въ борьбу съ старымъ порядкомъ дѣлъ, съ преданіями и предразсудками; но онъ полонъ вѣры въ свою миссію, въ истину своихъ убѣжденій, а потому смѣло и рѣшительно обѣщаетъ лучшую будущность школѣ и воспитанію въ своихъ трудахъ; не испытавъ бурь, онъ смѣло плыветъ на полныхъ парусахъ, не лавируя, не обходя трудностей, но давая свободный ходъ теченію своихъ мыслей. Въ этомъ трудѣ зерно всего, что создано было имъ въ области дидактики въ послѣдующее время.
Правда, что современное Коменскому невысокое состояніе наукъ было важнымъ для него препятствіемъ и положило даже отпечатокъ на его трудъ: нѣкоторыя изъ его научныхъ данныхъ и объясненій природы—нынѣ уже несостоятельны; но это не уменьшаетъ важности и глубокой истинности его педагогическихъ идей. Съ другой стороны, читатели замѣтятъ, особенно въ первыхъ главахъ «Дидактики», весьма сильный религіозный элементъ, который также составляетъ характеристическую черту не только лично Коменскаго, но и той эпохи, въ которую онъ жилъ. Редакція не нашла возможнымъ и не считала себя вправѣ производить кастрацію великаго созданія, пригонять его къ нашей эпохѣ, «исправлять и очищать» его по какимъ-бы-то-ни-было тенденціознымъ взглядамъ. Мы переводимъ, а не сочиняемъ; задача же перевода—не исправленіе, а возможно точное и вѣрное воспроизведеніе подлиннаго текста. И каждому изъ читателей, безъ всякихъ напоминаній и объясненій понятно, что 250 лѣтъ тому назадъ наука и жизнь во многомъ не походили на современную жизнь и науку.
Для болѣе яснаго и опредѣленнаго выраженія нашего взгляда на дѣло и отношеніе къ предпринятому труду, считаемъ не лишнимъ привести мнѣніе о значеніи педагогическихъ трудовъ Коменскаго, высказанное однимъ изъ современныхъ нашихъ педагогическихъ писателей, и которое мы вполнѣ раздѣляемъ. «Чтобы вполнѣ оцѣнить важность педагогическихъ идей Коменскаго, не должно забывать, что онѣ явились болѣе, чѣмъ за два вѣка назадъ, а между тѣмъ многія изъ этихъ идей и теперь новы. Правда, многое теперь кажется для насъ очень простымъ, но вѣдь простымъ кажется всякое великое открытіе, когда его сдѣлаютъ. Что можетъ быть проще закона тяготѣнія или силы пара? однако открытіе столь простыхъ вещей произвело эпоху въ человѣчествѣ: таковы же великія «простыя» педагогическія идеи Коменскаго. Въ отвѣтъ тѣмъ, кто назвалъ бы открытіе этихъ идей дѣломъ легкимъ и простымъ, Коменскій могъ сказать то же, что онъ влагаетъ въ уста Колумбу, съумѣвшему просто поставить яйцо на кончикѣ носка, и что̀ потомъ всякій брался сдѣлать: «Potestis, quia posse vidistis: cur autem ante me nemo?» Всѣ великія истины наукъ о мірѣ и о человѣкѣ не изобрѣтаются и не сочиняются человѣкомъ, всѣ онѣ лежатъ въ глубинѣ природы, какъ неизмѣнные ея законы,—человѣку остается только извлечь ихъ. Но это извлеченіе есть великій трудъ, требующій мощнаго, проницательнаго ума; выполнить его въ состояніи только великіе основатели человѣческаго знанія: Амосъ Коменскій по праву занимаетъ мѣсто въ сонмѣ этихъ благодѣтелей человѣчества. Онъ не только открылъ и указалъ золотоносную руду, но и извлекъ ее, самъ обработалъ, показалъ ея примѣненіе, пустилъ во всеобщее обращеніе и тѣмъ увеличилъ сумму благъ человѣческаго существованія. Какъ оригинальный и глубокій педагогическій мыслитель, Коменскій навсегда останется въ педагогіи путеводною звѣздой, указывающею другимъ труженикамъ науки истинный путь. Читая и перечитывая педагогическіе труды Коменскаго, невольно проникаешься къ нему глубокимъ уваженіемъ и испытываешь на себѣ обаятельное вліяніе его великаго ума; идеи его такъ глубоки, что вызываютъ въ читателѣ цѣлый рядъ новыхъ идей, которыя до того времени не приходили читающему въ голову: таково свойство всѣхъ великихъ мыслителей. Подобно тому, какъ огниво, ударяясь о кремень, вызываетъ заключающуюся въ немъ искру; такъ прикосновеніе мыслящаго ума къ великимъ идеямъ оригинальныхъ мыслителей вызываетъ рядъ истинъ, которыя до того лежали въ немъ, не будучи сознаны.
«Есть обычай,—разумность его общепризнана,—что люди, посвящающіе себя спеціально извѣстной наукѣ, желая сдѣлаться изъ учениковъ мастерами, изучаютъ кого-либо изъ древнѣйшихъ корифеевъ ея, положившаго впервые истинную основу наукѣ и, такимъ образомъ, создавшаго ей будущность и развитіе. Такъ, математики изучаютъ Евклида, философы—Платона и Канта, астрономы имѣютъ своихъ Ньютона и Лапласа, ботанисты—Линнея и т. д. Для педагоговъ такимъ же свѣтиломъ, по нашему убѣжденію, можетъ и долженъ служить Амосъ Коменскій. Двухвѣковое пространство, отдѣляющее насъ отъ него, не уменьшило и не коснулось его значенія, какъ мыслителя-педагога, глубокаго, оригинальнаго, самобытнаго; эти черты служатъ признаками истинно-великихъ умовъ во всѣхъ сферахъ науки. Правда, нѣкоторыя изъ его мнѣній для нашего времени не пригодны, иное отжило свой вѣкъ; но развѣ труды Ньютона и Лапласа, представителей точнѣйшей изъ наукъ, для нашего времени безусловно истинны не только въ основахъ, но и въ частностяхъ? Извѣстно также, что система Линнея для нашего времени потеряла свое значеніе; а между тѣмъ, кто же станетъ отрицать всю научную важность его трудовъ и кто изъ «мастеровъ» ботаники не изучалъ Линнея? Такъ точно и въ Коменскомъ—мы цѣнимъ не подробности, не мелочи, не дополнительныя построенія, но основы, глубокія начала, методъ и духъ его педагогіи, живыя и цѣнныя—и для насъ, и для всѣхъ временъ.
«Изученіе трудовъ Коменскаго, по нашему убѣжденію, вполнѣ можетъ сообщить мысли тѣхъ, кто изучаетъ его, здравый критическій взглядъ на дѣло, основательность, самостоятельность и глубину въ пониманіи основъ педагогической науки. Изученіе его, кромѣ того, можетъ всякому доставить минуты самаго высокаго и чистаго наслажденія. Какая простота и ясность выраженія, какая теплая и задушенная сердечность, любовь и преданность великому дѣлу, наконецъ, какая высокая гуманность проникаютъ всѣ его труды! Изучая Коменскаго, мы научаемся не только знать, но любить великую педагогическую миссію, научаемся самоотверженно служить на пользу образованія народнаго. Наконецъ, изучая Коменскаго, мы научимся у него и той благородной скромности, которая составляетъ типическую черту нашего педагога-славянина и характеризуетъ истинно-глубокую натуру его. То обстоятельство, что два вѣка раздѣляютъ насъ съ Коменскимъ,—служитъ не во вредъ для насъ, а въ пользу. Онъ является для насъ вполнѣ человѣкомъ науки, чуждымъ тенденціозности, увлеченій дня и духа партій, раздѣляющихъ и тревожно-волнующихъ современный намъ педагогическій міръ. Онъ шелъ прямо къ цѣли и видѣлъ передъ собою только истинное благо человѣка и его естественное развитіе».[2].
Представляя великій трудъ Коменскаго, впервые, въ полномъ переводѣ, мы думаемъ оказать дѣйствительную услугу и нашей педагогіи, и нашей школѣ. Что касается самого перевода, то онъ представляетъ значительныя трудности. Языкъ Коменскаго весьма оригиналенъ; обиленъ неожиданными сближеніями, сравненіями, множествомъ своеобразныхъ оборотовъ, и вообще трудно поддается вѣрной дословной передачѣ въ переводѣ; тѣмъ не менѣе, редакція сдѣлаетъ все, чтобы читатели «Нашей Нач. Школы» имѣли передъ собою дѣйствительно сочиненіе Коменскаго, переданное съ возможною вѣрностію, если уже нельзя будетъ передать всѣхъ достоинствъ и красотъ своеобразнаго языка Коменскаго, порою возвышающагося до восторженной поэзіи, порою нисходящаго до обыденной, почти вульгарной рѣчи.
Къ переводу будетъ приложенъ точный снимокъ съ замѣчательной гравюры 1657 г., находящейся въ Амстердамскомъ изданіи дидактическихъ сочиненій Коменскаго, съ его портретомъ, который, по сравненію, оказывается лучшимъ изъ гдѣ-либо изданныхъ портретовъ Коменскаго. Кромѣ того, на заглавномъ листѣ «Великой Дидактики» читатели найдутъ копію съ символическаго знака, изображеннаго на томъ же изданіи 1657 г., съ надписью: «Omnia sponte fluant; absit vilentia rebus». Это основная мысль педагогическихъ воззрѣній Коменскаго, которую онъ избралъ девизомъ для своихъ дидактическихъ трудовъ: «Во всемъ свобода и ни въ чемъ насилія». Принципъ свободнаго развитія, или, что тоже, воспитанія—сообразнаго съ природой человѣка, есть высшее начало и вмѣстѣ исходный пунктъ не только «Дидактики», но и всѣхъ педагогическихъ трудовъ Коменскаго.
Въ заключеніе, редакція считаетъ своимъ долгомъ публично выразить искреннѣйшую признательность администраціи Императорской Публичной Библіотеки, предупредительно давшей возможность намъ пользоваться рѣдкимъ и драгоцѣннымъ нынѣ изданіемъ 1657 г. «J. Comenii opera omnia didactica». Заявленіе это для насъ тѣмъ пріятнѣе сдѣлать, что Императорская Публичная Библіотека не только въ этомъ, но и во всѣхъ другихъ случаяхъ, всегда съ готовностью и живѣйшимъ участіемъ оказываетъ содѣйствіе спеціальнымъ работамъ во всѣхъ областяхъ научнаго знанія.
Заключимъ нашу рѣчь выраженіемъ искренняго желанія, чтобы великій трудъ славянскаго мыслителя-педагога нашелъ себѣ сочувственный привѣтъ въ средѣ нашихъ педагоговъ и оказалъ услугу въ улучшеніи не только практики нашего учебно-воспитательнаго дѣла, но особенно—выработкѣ самобытной національной педагогичеекой системы.
| С.-Петербургъ. |
| 1874 г. Декабрь. |
Примѣчанія
править- ↑ 200-лѣтній юбилей Коменскаго у насъ праздновался въ торжественномъ засѣданіи Петербургскаго «Славянскаго Комитета», гдѣ г. Миропольскій говорилъ рѣчь о Коменскомъ и его значеніи въ педагогіи. Рѣчь эта была напечатана въ «Журн. Мин. Нар. Просвѣщенія» 1870 г., за мѣсяцы сентябрь, октябрь и ноябрь.
- ↑ Считаемъ не лишнимъ замѣтить здѣсь, что о Коменскомъ писано было не мало; приводимъ наиболѣе важные труды: Bayle Dict. histor. et crit. art. Comenius.—D. Crans, Alte und neue Bruderhistorie, 2 Aufl., 1772.—Müller, Bekenntisse merkwürdiger Männer, 2 Bnd.—Pillet въ «Biographie universelle». IX. Paris. 1813,—Zipser въ Ersch und Gruber’s Allg. Encyclopädie, 18 Th. 1829.—Schwars. Erziehungenslehre, 2 Aufl. 1829.—Raumer, Gesch. d. Pädag. 2 Aufl. 1847, II Th.—Lautbecher, I. A. Comenius Lehrkunst. Leipz. 1853.—Diekhoff, въ Herzog’s Real Encyclop. 3 Bnd. 1855.—Gindely, Ueb. des I. A. Comenius Leben und Wirksamkeit der Fremde. Wien. 1855. (Сообщеніе историко-философскому отдѣленію императорской академіи наукъ).—Ziegler, Programm des Gymnasiums zu Lissa vom J. 1855.—Ludwig, Grundsätze und Lehren vorzüglichen Pädagogen 1863.—K. Schmid, Gesch. d. Pädagog. Goeheu. 1863.—G. Baur, въ Encyclop. des gesammt. Erzieh. u. Unterrichtswesens v. K. Schmid.—Фр. Палацкій, «Жизнь Я. А. Коменскаго». На русскомъ языкѣ, кромѣ перевода статьи Палацкаго, извѣстны: «А. Коменій, педагогъ XVII вѣка» (по Раумеру и Людвигу) въ журналѣ Воспитаніе.—Куликова. «І. А. Коменскій, педагогъ XVII вѣка, въ Журналѣ Мин. Нар. Пр. 1870 г. (по Люцу и Витштоку); Модзалевскаго, Исторія воспитанія и обученія Спб. 1866 г. ч. II, стр. 374—398; въ журналѣ Учитель 1870 г. «Коменскій и его «Didactica Magna». Наконецъ рядъ статей г. Миропольскаго въ «Нашей Начальной Школѣ» подъ рубрикою «Народная школа по идеямъ Коменскаго» и того-же автора три статьи въ «Журн. Мин. Нар. Просв.» за 1870 г ., подъ заглавіемъ «Я. А. Коменскій и его значеніе въ педагогіи».
