guarum: «Случилось то, чего я не воображалъ: это дѣтское сочиненьице (puerile istud opusculum) принято было съ всеобщимъ одобреніемъ. Меня отъ души поздравляли съ новымъ изобрѣтеніемъ ученые различныхъ націй; моя книга была переведена на 12 европейскихъ языковъ, я самъ видѣлъ эти переводы,—именно на латинскій, греческій, чешскій, польскій, нѣмецкій, шведскій, голландскій, англійскій, французскій, испанскій, италіанскій и венгерскій; а изъ азіатскихъ—на арабскій, турецкій, персидскій и даже монгольскій, который понимаетъ вся Остъ-Индія». Не довѣряя общимъ похваламъ, Коменскій до конца дней своихъ трудился и исправлялъ свои работы.
Много еще невыгодъ и потерь испыталъ страдалецъ и безпріютный труженникъ въ своей жизни, особенно тяжела была для него потеря рукописи его сравнительнаго латинско-чешскаго и чешско-латинскаго словаря, на составленіе котораго онъ употребилъ 20 лѣтъ и который погибъ въ шведскомъ разгромѣ Лешны, гдѣ сгорѣли и матеріалы для его «пансофіи». Но мощная и энергичная натура Коменскаго не терпѣла бездѣйствія, и онъ писалъ, училъ, старался водворить между людьми миръ и правду, пока на 80 году своей жизни, 15 ноября 1671 г., смерть не прекратила его жизни.
Исторія оставила намъ скромный и величественный образъ великаго генія славянской мысли. Коменскій отличался глубокою и задушевною религіозностью, въ лучшемъ и высшемъ смыслѣ. Онъ былъ полонъ всепрощающей любви; онъ никого и никогда не проклиналъ и не осуждалъ; чистая, довѣрчивая душа его не знала обмана, и хотя многіе его обманывали и пользовались его простотой (за что онъ и платился), но онъ не переставалъ вѣрить въ человѣка и въ добро. Въ страшныхъ испытаніяхъ жизни, Коменскій сохранилъ себя и не отдался ни озлобленію, или враждѣ, ни постыдному равнодушію и апатіи,—онъ остался до конца вѣренъ своему высокому призванію. Одинокій, загнанный далеко отъ родины, все потерявшій, онъ жилъ мыслью, что послужитъ возрожденію отечества своими трудами. Сердце его было полно добромъ и желаніе добра всему человѣчеству, даже врагамъ своимъ, не покидало его. Несчастія не надломили великой души, но они отразились на ней къ концу жизни великаго страдальца усиленіемъ религіозности, которая стала переходить даже въ мисти-
