Если мы хотим полного преобразования школ по началам истинного христианства, то должны или совсем удалить из них книги, написанные язычниками, либо, по крайней мере, обращаться с ними с большей осмотрительностью, чем до сих пор.
1. Неоспоримая необходимость принуждает меня преследовать дальнейшее развитие того, о чем в предшествующей главе было только поверхностно упомянуто. Именно, если мы хотим иметь действительно христианские школы, то должны удалить из них множество языческих учителей. Сначала я приведу побуждающие к тому причины, а потом определю, какие предосторожности следует применить к мудрецам мира, чтобы тем не менее всё, что они измыслили, высказали и совершили прекрасного, обратилось бы и нам во благо.
2. К ревности в этом деле влечет меня любовь к славе божьей и человеческому спасению; ибо я вижу, что многие школы христиан только по названию христианские, в остальном же видят свое услаждение единственно в Теренцие, Плавте, Цицероне, Овидие, Катулле, Тибулле, музах и Венере. Отсюда бывает, что они мир лучше знают, чем Христа, и что в среде христианства надо отыскивать христиан. Это происходит оттого, что некоторым весьма ученым богословам Христос служит только маской, между тем как Аристотель и вся ватага язычников снабжают их духом и телом. Это ужасающее злоупотребление христианской свободой, наипостыднейшее осквернение и дело величайшей опасности. Ибо —
3) I. Наши дети рождены для неба и возрождены святым духом; следовательно, для неба следует их и образовывать, как граждан, и прежде всего знакомить их с небесным, с богом, Христом, с ангелами, с Авраамом, Исааком, Иаковом и т. д. И до́лжно заботиться, чтоб это совершалось прежде всего другого, принимая во внимание сколько неверность настоящей жизни, дабы кто-нибудь не был неподготовленным унесен смертью, — столько же и то, что первые впечатления держатся наиболее крепко и (если эти впечатления были святы) ручаются за всю последующую жизнь.
4) II. Бог изобильно заботился о своем избранном народе, но всё же он указывал на школу только в своем доме, где он себя являл учителем, нас — учениками, слово же своих пророчеств — своим учением. Ибо так сказал он чрез Моисея: «Слушай, Израиль: господь бог наш — господь един есть»; и «Люби господа бога твоего — всем сердцем твоим, и всей душой твоей, и всеми силами твоими; и да будут слова сии, которые я заповедую тебе сегодня, в сердце твоем (и в душе твоей), и внушай их детям твоим и говори о них, сидя в доме твоем и идя дорогой, и ложась, и вставая», и проч. (5 Моис. VI, 4—7). И чрез пророка Исайю: «Я есмь господь бог твой, научивший тебя, как обрести тебе путь, по которому пойдешь» (48, 17). Далее: «Не язык ли (народ) к богу своему взыщет (спросит)»? И Христос: «Исследуйте Писания» (Иоан. V, 39).
5) III. Что его же слово есть лучезарнейший свет нашего познания, полное правило для нашего поведения и для обоих есть достаточная поддержка при нашей слабости, то это достаточно свидетельствуется следующими словами: «Вот, я научил вас постановлениям и законам! Итак, храните и исполняйте их; ибо в этом мудрость ваша, и разум ваш пред глазами народов, которые, услышав о всех сих постановлениях, должны будут сказать: только этот великий народ — есть народ мудрый и разумный» (5 Моис. VI, 5 и 6). А в книге Иисуса Навина Он говорит: «Да не отходит сия книга закона от уст твоих; но поучатся в ней день и ночь, дабы в точности исполнять всё, что в ней написано: тогда ты будешь успешен в путях твоих и будешь поступать благоразумно» (Иис. Нав. I, 8). Далее — через Давида: «Закон господа совершен, укрепляет душу. Откровение господа верно, умудряет простых» (Псал. 18, 8). Наконец, апостол свидетельствует, что Писание «богодухновенно и полезно для научения», и проч., — что «совершен божий человек (2 Тим. III, 16 и 17)». Это равным образом сознали и признали мудрейшие из людей (и, следует заметить, просвещеннейшие христиане). Так, Иоанн Златоуст говорит: «Чему необходимо учиться и чему не учиться, то узнаем мы из Писания». И Кассиодор: «Небесной школой, наставлением жизни, наверно единственной наукой служит Писание, которое привлекает учеников своими плодоносными мыслями, а не пустой приманкой посредством слов» и проч.
6) IV. Выразительно бог запрещает своему народу учение и обычаи язычников, когда говорит: «По путем языков не учитесь» (Иер. X, 2), и «Разве нет бога в Израиле, что вы идете вопрошать Веельзевула, божество аккаронское (4 Книга Царств I, 3)»? «Не язык ли к богу своему взыщет, что испытуют мертвые от живых; закон бо в помощь даде, да рекут не якоже слово сие, зань же не леть дары даяти (Ис. VIII, 19, 20)». А почему? Всякая премудрость от господа и с ним пребывает вовек. Кому иному открыт корень премудрости (Иис. Сир. I, 1, 6)? «Юнейшие видеша свет и вселишася на земли, пути же хитрости (мудрости) не уведеша, ни разумеша стези ее» и проч. «И не слышася в Ханаане, ниже явися в Фемане: Сынове Агарини взыскующии разума, иже на земли, и баснословцы, и взыскателие разума пути премудрости не уведеша. Но ведый вся весть ю, изобрете всяк путь хитрости и даде ю Иакову, отроку своему, и Исраилю возлюбленному от него (Варух III, 20, 22, 23, 32, 37)». Не сделал он того никакому другому народу, и судов его они не знают (Псал. 147, 9)».
7) V. Если иногда народ божий давал отвратить себя от его закона к приманкам человеческого измышления, тогда бог напоминал народу не только его ослепление, что он оставил источник премудрости (Вар. III, 12), но и о двояком грехе, что, оставив источник живой воды, ископали себе кладенцы сокрушенных, иже не возмогут воды содержати» (Иер. II, 13). А чрез Осию жалуется он, что его народ живет в слишком большом согласии с язычниками, и прибавляет: «Впишу ему множество, и законная его в чуждая вменишася требища возлюбленная (Осия VIII, 12)». А что другое, — спрашиваю я, — делают те христиане, в руках которых денно и нощно находятся книги язычников, между тем как священный закон божий оставляется ими без внимания, как посторонняя вещь, не касающаяся их? тогда как он вовсе не пустая вещь, которой можно было бы безнаказанно пренебрегать, но сама жизнь наша, как свидетельствует бог (5 Моис. XXXII, 47).
8) VI. Поэтому, истинная церковь и истинные почитатели бога никогда не желали другой школы, кроме той, которая покоилась бы на слове божьем, и из которой можно было бы в изобилии почерпать истинную, божественную премудрость, которая превосходила бы всякую мудрость мирскую. Давид именно говорит о себе: «Заповедью твоею ты сделал меня мудрее врагов моих, я стал разумнее всех учителей моих, ибо размышляю об откровениях твоих» и проч. (Псал. 119 , 98). В подобном же роде говорит Соломон, мудрейший из всех смертных: «Господь дает мудрость; из уст его — знание и разум (Прит. Сол. II, 6). Также и Сирах, в введении к своей книге, свидетельствует, что его мудрость, без сомнения, в высшей степени превосходная, почерпнута из чтения закона и пророков. Отсюда происходит то ликование святых, когда они в свете видят свет божий (Псал. 3, 10). «Блажени есмы, Исраилю, яко угодная богу нам разумна суть» (Вар. IV, 4). «Господи к кому нам идти? Ты имеешь глаголы вечной жизни» (Иоан. IV|, 68).
9) VII. Примеры всех веков показывают, что, как только церковь отклонялась от этих источников Израиля, то это становилось поводом к расколам и ересям. Об израильской церкви это уже достаточно известно из жалоб пророков; относительно же христианских видно из истории, что пока одни апостолы и апостольские мужи ревностно распространяли евангельское учение, продолжалась и неприкосновенность веры, но как только язычники толпами проникли в церковь, вскоре охладело первоначальное рвение и стремление отделять чистое от нечистого, и вследствие этого видим мы, что творения язычников начали читать сначала только наедине, но вскоре и публично, и что последствием этого было смешение и путаница учений. Ключ мудрости был отдан теми, которые хвалились, что его можно найти только у них одних; вследствие этого, вместо членов символа веры, распространялось бесконечное множество мнений; из этого проистекли несогласия и споры, конца которым еще и не видно; затем охладела любовь и угасло благочестие; и таким образом, под именем христианства, возродилось снова язычество и доныне оно господствует. Ибо должна исполниться угроза бога Иеговы, что те, которые не хотят пещись говорить по слову божию, не должны иметь утренней зари (Ис. VIII, 20). Потому, господь напоил их духом умиления и смежил очи их, «да будут им вся сия словеса — подобно словесам запечатанной книги», и проч., ибо они «боялись бога по законам и учениям людей» и проч. (Ис. XXIX, 10, 11, 13, 14). О, как справедливо исполнится над ними также и то, что святой дух свидетельствует о языческих философах, что они «осуетились в умствованиях своих и омрачилось несмысленное сердце их» (Римл. I, 21)! И потому, если церковь должна быть очищена от сора, то не остается никакого другого, более верного пути, как если мы откажемся от соблазнительных измышлений людей, возвратимся к единственным чистым источникам Израиля и предадим богу и его слову как самих себя, так и наши книги для научения и руководства. Тогда исполнится то, что стоит в Писании: «Все чада церкви научены богом» (Ис. XIV, 13).
10. VIII. И действительно, достоинство христиан (которые чрез Христа соделались детьми бога, освященными и наследниками вечной жизни) не позволяет, чтобы наши книги были, таким образом, брошены в сторону и осуждены на столь тесное сообщество с нечестивыми язычниками, и чтобы мы услаждались ими. Известно, что сыновьям королей и князей стараются давать в воспитатели не льстецов, дураков или арлекинов, но достойных, мудрых и благочестивых мужей. А мы не краснеем, давая в воспитатели малым чадам царя царей, меньшим братьям Христа, наследникам вечности, — шутливого Плавта, соблазнительного Катулла, нечистого Овидия, преступного, издевающегося над богом Лукиана, мерзостного Марциала и других из той ватаги, которая отступилась от познания и страха божия! людей, которые — также точно — блуждают, далекие от всякой надежды на лучшую жизнь, погрязшие в тине настоящей жизни, нисколько не способные ни к чему лучшему, равно как и те, которые отдаются их сообществу, облекаются с ними в одни и те же мерзости! Довольно, — ах, весьма довольно, христиане, совершилось безумия; пусть же будет, наконец, положена ему здесь граница! Бог призывает нас к лучшему: достойно будет следовать его призыву. Христос, вечная премудрость бога, открыл детям бога в своем доме школу, в которой распоряжается, в качестве ректора и высшего начальника, сам святой дух, — в которой в качестве учителей — пророки и апостолы, все исполненные истинной мудрости, все словом и примером верно указующие путь истины и спасения, все до одного святые мужи; в которой учениками суть только одни избранники божьи, первенцы из людей, искупленные богу и агнцу; инспекторами же и надзирателями — ангелы и архангелы, начальства и власти на небесах (Ефес. III, 10). А то, что там предлагается, обнимает мудрость, которая истиннее, вернее, совершеннее всех теорий человеческого разумения — и простирается на всякую пользу, как настоящей, так и будущей жизни. Ибо только одни уста божьи суть тот источник, из которого истекают ручьи истинной мудрости; только один лик божий есть тот факел, от которого разливаются лучи истинного света; только одно слово божье есть тот корень, из которого пробиваются ростки истинного познания. Поэтому, блаженны те, которые созерцают лицо божье, которые прислушиваются к устам его и которые речи его воспринимают в свое сердце! Ибо этот путь есть единственный верный путь истинной и вечной премудрости, кроме которой нет никакой другой.
11) IX. Не следует проходить молчанием, как строго бог запрещает своему народу пользоваться наследием, оставшимся от язычников, и что постигло тех, которые не обратили внимания на эту угрозу. Господь стирает эти племена с глаз своих: «Кумиры богов их должен ты сжечь огнем и не должен желать серебра или золота, которое на них, или брать их, дабы это не было для тебя сетью; ибо это мерзость для господа, бога твоего. Потому, не должен ты вносить в дом свой никакой мерзости (кумира), дабы не подпасть заклятию, подобно ему» (5 Моис. VII, 22, 25, 26). «Когда господь, бог твой, истребит от лица твоего народы, тогда берегись, чтобы ты не попал в сеть, последуя им, по истреблении их, и не искал богов их, говоря: как служили народы сии богам своим, так буду и я делать. Но всё, что я заповедую тебе, старайся исполнять; не прибавляй к тому и не убавляй от того (5 Моис. XII, 29, 30, 32)». Это должен был Иисус Навин напомнить евреям после победы и посоветовать им — отвергнуть чужих богов (Иис. Нав. XXIV, 23); но так как они не слушались, то языческие остатки были для них сетью, так что евреи постоянно впадали в идолопоклонство, до падения обоих царств. И неужели мы не должны прийти к сознанию, не должны сделаться осмотрительнее посредством чужого примера?
12) «Но книги не суть же кумиры», скажет кто-нибудь. Я возражаю: это остатки от тех народов, которых господь, бог наш, истребил пред лицом своим; но книги опаснее тех остатков. Ибо там только те дозволяли поймать себя, «сердце которых было без ума (Иер. X, 14)», — здесь же и мудрейшие могут быть увлечены (Колос. II, 8). Там были только творения рук человеческих (как говорил бог, когда укорял идолопоклонников в их безумии); здесь же — произведения ума человеческого. Там пленял глаза блеск золота и серебра; здесь всеобщее одобрение плотской мудрости ослепляет ум. И как еще? Не думаешь ли ты отрицать, чтобы языческие книги не были идолами? Что сделало императора Юлиана отступником от Христа? Кто совратил разумение папы Льва X-го, считавшего историю о Христе за сказку? Каким духом будучи обуян, отклонился кардинал Бэмбо[1] от чтения Священного Писания («такие ребячества не к лицу были столь великому мужу»)? И что теперь ввергает стольких ученых итальянцев и других мужей в атеизм? О, если бы в преобразованной церкви христовой не было людей, которые влекли бы за собою Цицерона, Плавта, Овидия с их сочинениями, исполненными смертоносного дыхания!
13) Если бы кто-нибудь заметил на это, что злоупотребление должно относиться не к вещам, но к лицам, — что есть и благочестивые христиане, которых не помрачило чтение языческих писателей, — то я возражу вместе с апостолом: Мы знаем, что идол в мире ничто; но не у всех есть знание (именно уменье различать). Берегитесь, однако же, чтобы сия свобода ваша не послужила соблазном для немощных (1 Кор. VIII, 4, 7, 9). Хотя, таким образом, милосердый бог многих спас от падения, всё-таки не было бы извинительно с нашей стороны, если бы мы с знанием и волей терпели подобные соблазны (различные измышления, — мог бы я сказать, — человеческого ума или сатанинской хитрости), покрытые румянами утонченности в изложении мыслей и в выражении; так как верно то, что многие из них, даже большая часть, были не в своем уме и попались в сети дьявола. Последуем же лучше богу и не будем вносить в наши домы идолов, дабы не ставить рядом с Дагоном[2] ковчег завета, дабы не смешивать ту премудрость, что свыше, с земной, скотской, даже бесовской мудростью, — дабы, наконец, не давать повода богу возбуждаться гневом против наших детей.
14) Сюда же принадлежит, может быть, и то, что рассказывает Моисей в одной притче. Надав и Авиуд, сыновья Аарона, бывшие внове священниками и еще не вполне сведущие в своих обязанностях, положили в свои кадильницы, вместо священного огня, чуждый, т. е. обыкновенный огонь, чтоб поднести его господу, но были сожжены пришедшим от господа огнем и умерли пред лицом господним (3 Моис. X, 1 и след.). Что же другое книги христиан, как не новое священство, чтобы приносить духовные жертвы, благоприятные богу (1 Петр. II, 5)? И если мы будем наполнять чуждым огнем кадильницы их, сердца, то не то ли мы сделаем этим, что будем предавать их в жертву сильнейшему гневу божию? Разве для христианской груди этот огонь не есть чуждый? разве не должно быть ей чуждо всё, что приходит откуда-либо, кроме духа божия? Но такого-то рода большая часть пустых произведений языческих философов и стихотворцев (Римл. I, 21, 22. Колос. II, 8, 9). И не без основания Иероним назвал стихотворное искусство адским вином, которым непредусмотрительные души опьяняются и повергаются в сон, который убаюкивает их до дремоты, посредством неестественных мнений, опасных увлечений и отвратительных желаний. Итак, пусть тщательно все оберегают себя от подобного волшебного напитка дьявола.
15) Если же мы не последуем совету бога и не будем приготовлять себе того, что более верно, то на суде будут стоять когда-нибудь против нас те ефессияне, которые, как только проблеснул для них свет божественной премудрости, сожгли все чародейские книги, так как они более уже не были нужны им, как христианам (Деян. Ап. XIX, 19). И хотя предки теперешних греков считаются за ученейший народ в мире, и хотя последние обладают этими философскими и поэтическими произведениями, написанными на их языке, — вся же теперешняя греческая церковь запретила своим последователям, под страхом отлучения, чтение этих произведений. Потому и случилось, что хотя греческая церковь, вследствие наплыва с разных сторон варваров, впала в невежество и суеверия; но всё же бог до сих пор сохранил ее от нехристианской тины заблуждений. В этом следует им непременно подражать, дабы — при большем изучении Священного Писания — удалить оставшийся от язычества мрак заблуждений, дабы мы видели свет только в свете господа (Псал. XXXV, 10). «И ныне, дом Иаковль, приидите, пойдем светом Господним (Ис. II, 5)».
16) Теперь посмотрим, с какими доводами человеческий разум, извиваясь подобно змею, восстает против необходимости подчиниться вере и отдаться богу. Он утверждает следующее:
17) «I. Велика мудрость, вложенная в творения философов, ораторов и поэтов». Я говорю: достойны мрака те, которые отворачивают глаза от света. Без сомнения, ночной сове и сумерки кажутся полднем; но родившиеся в свете создания знают его иначе. О, безумный человек, ищущий ясного света во мраке человеческих теорий, — раскрой глаза! От неба исходит истинный свет, от отца света! Если в человеческих вещах что-нибудь блестит и светится, то это только искорки, которые для находящихся во мраке могут, разумеется, мерцать и принимать вид чего-нибудь; но какое значение подобные искорки могут иметь для нас, которым даны горящие светильники (именно, ярко сияющее слово божье)? Ибо, положим, они рассуждают о природе: коснутся ли они каши прежде, чем поднесут стекло к губам[3]? Но в Священном Писании сам владыка природы описывает великие чудеса своих творений, излагая первые и последние условия всех существ, как видимых, так и невидимых. Если философы говорят о морали, то они делают то, что обыкновенно делают птицы, когда у них обмазаны крылья птичьим клеем; они махают ими, хотя и с большим напряжением, но всё же не двигаются с места. Но Св. Писание заключает в себе истинные описания добродетелей, вместе с сильными, до мозга костей проникающими увещаниями, и для всех живые примеры. Когда язычники хотят научать страху божию, то научают только суеверию, так как им неведомы ни познание бога, ни его воля. «Тьма покрывает землю и мрак народы; но в Иерусалиме явится господь и слава его на тебе узрится» (Ис. XX, 2). Итак, если детям света может быть предоставлено ходить иногда к детям мрака, чтоб замечать разницу, и даже тем с большей радостью проходить путем света, а о мраке других скорбеть, — то всё же будет невыносимым, преступным ослеплением, как против бога, так и против наших душ, желание — нести те искорки впереди нашего света. «Какая польза преуспевать в мирском учении — и слабеть в божественном, гнаться за увечными измышлениями — и пренебрегать небесными чудесами? Следует предохранять себя от таких книг и, из любви к Священному Писанию, избегать их, снаружи блещущих прекрасным изложением, а внутри лишенных добродетели и мудрости», говорит Исидор. Какая похвала книгам! Это скорлупа без зерна. Филипп Меланхтон рассуждает так: «Чему учат вообще философы, хотя бы и очень хорошо, кроме доверия и любви только к самому себе? Цицерон в своем сочинении: «О границах добра и зла», измеряет каждый род добродетели по нашей любви к самим себе, по себялюбию. Сколько тщеславия и гордого презрения находится у Платона! Как, мне кажется, трудно, чтобы из честолюбивого платонического самолюбия не возникло что-нибудь ошибочное, если даже чтению его предается дух, высокий и сильный сам в себе! Способ обучения Аристотеля, в общем, есть известная страсть спорить; почему, мы не считаем его достойным даже последнего места в ряду писателей по моральной философии»[4] и проч.
18) (2). Говорят далее: «Если богословие в языческих книгах излагается и неверно, то всё же они сообщают философию, которую нельзя черпать из Священного Писания, данного для цели спасения нашего». Я возражаю: источник премудрости — слово божье в вышних (Сир. I, 5), истинная философия есть ни что иное, как истинное познание бога и его дел, которое ниоткуда не может быть преподаваемо более истинно, как из уст бога. Поэтому говорит Августин, возвещая хвалу Священному Писанию: «Здесь есть философия, так как происхождение всех существ природы лежит в боге-творце. Здесь есть ифика, ибо честная и почтенная жизнь образуется не иначе, как под условием действительной любви к тому, что должно быть любимо, и так, как оно должно быть любимо, — именно к богу и ближнему. Здесь есть логика; ибо истина, свет разумной души, есть только бог. Здесь есть также и заслуживающее похвалы государственное благо, ибо государство только тогда будет наилучше сохраняться на основании и на краеугольном камне веры, твердого единодушие, когда будет поддерживаться всеобщее благо; высочайшее же и истиннейшее благо есть бог. В последнее время, некоторые также объясняли, что основание всех философских наук и познаний заключается в Писании вернее, чем где-либо, так что вызывает удивление учительская сила духа, который, стремясь преподать невидимое и вечное, в тоже время повсюду раскрывает тайны естественного и искусственного, дает законы для всякого мудрого мышления и действия. Ни тени из всего этого нечего искать у языческих философов. Один из богословов совершенно верно пишет, что прекрасная мудрость Соломона была в нем потому, что он ввел закон божий в дома, школы и синагоги, и если мы будем запечатлевать в юношестве, вместо языческих творений, закон божий и из него заимствовать правила для каждого рода жизни, — что может помешать нам надеяться на возвращение к нам соломоновой, т. е. истинной и небесной мудрости? Итак, употребим труд, чтоб и в домах было у нас то, что может соделать нас мудрыми, а также и в той внешней, так называемой, общественной жизни, — именно мудрость, которую мы называем философией. Ибо, допустив, что были такие несчастные времена, когда дети Израиля должны были ходить к филистимлянам оттачивать свои сошники, свои заступы, свои топоры или свои кирки, ибо нельзя было бы найти ни одного кузнеца во всей земле израильской (1 Царств XIII, 19. 20), — неужели израильтяне должны быть всегда так притесняемы и гонимы? И это тем более, что отсюда явился бы важный вред; подобно тому, как там филистимляне, оттачивая израильтянам заступы, не дозволяли им иметь мечей, из опасения, чтоб евреи не обратили мечей против них, — так точно и от языческой философии можно было бы иметь только всем известные умозаключения и цветы красноречия, но не нельзя надеяться приобрести мечей и копий — для преодоления безбожия и суеверия. Будем желать возвращения к нам тех давидовых или скорее тех соломоновых времен, когда филистимляне лежали распростертыми на земле, Израиль же властвовал и радовался в своем богатстве.
19) (3). «Но обучающиеся латинскому языку должны же иногда читать, ради слога, Теренция, Плавта и других». На это можно ответить: I) Хотим ли мы так вести наших детей, чтоб они научились говорить так же, как говорят в кабаках, харчевнях, шинках, распутных домах и тому подобных клоаках? Ибо куда, спрашиваю я, как не в подобные нечистые места приводят юношество Теренций, Плавт, Катулл, Овидий и др.? Что представляют они, как не издевательства, шутки, пирушки, обжорство и пьянство, грязную любовь, блуд, разнообразно придуманные обманы и другие подобные вещи, от которых христианские уши и глаза должны были бы отворачиваться, даже и при случайной встрече? И неужели мы думаем, что, так как человек не испорчен сам по себе, то нужно, поэтому, еще со стороны навязывать ему картины разного рода мерзостей, предлагать ему трут и раздувало, из безразличного состояния ввергать его при удобном случае в бездну погибели? — Говорят: «Не всё дурно в тех писателях». Я возражаю: но дурное (злое) всегда легче удерживается, и потому весьма опасное дело — допускать юношество туда, где добро перемешано со злом. Ибо те, которые желают дать кому-нибудь яд, чтобы разрушить его жизнь, обыкновенно дают яд не в чистом виде — это могло бы даже и не удаться им, — но в смешении с лакомыми кушаньями и напитками; но яд всё-таки производит свое действие — и приносит гибель тому, кто вкусил его. Точно также, и тому древнему душителю людей, когда он хочет кого-нибудь опутать, нужно подслащивать свои адские яды сладостью приятных измышлений и красивых речей, а мы, сознающие это, неужели не должны разрушить подобные нечестивые намерения? — Еще замечают; «Не все же они такие грязные товарищи: Цицерон, Вергилий, Гораций и друг. суть почтенные и достойные уважения люди». Я отвечаю: но и они также слепые язычники, которые от истинного бога отвращают сердца читателей и направляют их к богам и богиням (к Юпитеру, Марсу, Нептуну, Венере, Фортуне и другим, — как бы они ни назывались, вымышленным божествам). Бог же говорит своему народу: «Соблюдайте всё, что я сказал вам; и имени других богов не упоминайте, да не слышится оно из уст ваших» (2 Моис. XXIII, 13.). Далее, какая куча находится там суеверий, ложных мнений, мирских желаний, одно другому противоречащего! Совершенно другим духом, чем каков дух Христа, наполняют те писатели своих учеников. Христос отзывает от мира, — те погружают в мир. Христос учит самоотречению, те — себялюбию. Христос увещевает быть смиренными, те внушают высокомерие. Христос ищет кротких, те делают строптивыми. Христос рекомендует голубиное единодушие, те вселяют искусство болтать на тысячу ладов. Христос советует воздержание, те погрязают в наслаждениях. Христос любит покорных, те отличаются — как подозрительные, сварливые и упрямые. И, чтоб заключить немногими, но апостольскими словами, спрошу: «что общего у света со тьмой? Какое согласие между Христом и Велиалом? или какое соучастие верного с неверным (2 Корин. VI, 15)? Поразительно говорит также Эразм (в своих Притчах): «От поблекших цветов удаляются пчелы; так же точно не следует прикасаться к книге, которая заключает в себе изречения гнилого содержания». Равно и это: «Как наиболее безопасно спать в клевере (in trifolio), так как в этой траве никакие змеи не любят скрываться, то так же точно надо обращаться с теми книгами, в которых нельзя опасаться никакого яда».
20) II. Между тем, какое же преимущество имеют столь любимые языческие писатели перед нашими духовными? Одни ли они понимают изящно построенную речь? Совершеннейший языковедец есть тот, кто насадил язык, — именно св. дух, слова которого слаще меда, резче обоюдоострого меча, действительнее огня, расплавляющего металы, тяжеловеснее молота, разбивающего утесы, — как испытывают и возвещают угодники божьи. Разве одни язычники повествуют достопамятные истории? Наша книга (библия) полна самыми истинными и несравненно удивительнейшими историями. Разве те только одни заключают в себе тропы, образные выражения, намеки, аллегории, загадочные выражения, сильные обороты? Вершина их у нас. Смешно предпочитать реки дамасские, Авану и Фарфар Иордану и водам израильским (4 Царств V, 12). Должно быть, повреждены глаза у того, кому Олимп, Геликон, Парнас доставляют более приятное зрелище для глаз, чем Синай, Сион, Ермон, Фавор и Елеонская гора. Испорченно должно быть то ухо, которому лира Орфея, Гомера и Вергилия приятнее звучит, чем давидова арфа; испорчен вкус — которому вымышленные божеские яства, нектар и амброзия и вода кастильского источника кажутся вкуснее, чем истинная небесная манна и источники израильские; извращено сердце, в котором имена богов и богинь, муз и граций вызывают большую радость, чем достойное поклонения, многопризываемое имя Иеговы, господа Христа и многоразличных даров духа святого. Слепа должна быть та надежда, которая охотнее странствует по полям элисейским, чем по садам райским. Ибо там всё миф, тень истины; здесь всё действительность, всё — сама истина.
21) III. Но допустим, что языческие авторы обладают изящными формами, которые достойны быть переселенными и к нам, — что они имеют ораторские выражения, пословицы и изречения, которые прекрасны и нравственны: должны ли мы, ради этих цветов красноречия, допускать туда наших детей? Разве не было дозволено обворовать египтян и лишить их украшений? Разве бог не дозволяет этого, и разве не соответствует это его повелению (2 Моис. III, 22)? Ибо, по справедливости, всё достояние язычников принадлежит церкви. «Итак», — говорят, — «нужно, чтоб мы за ними пошли и взяли их себе». — Я отвечаю: «Мужи колен Манассии и Евфраима, способные сражаться, отправились, вооруженные, покорить землю язычников для Израиля, — всю же массу женщин и детей, невоинственную толпу, они оставили позади себя, дома, в верном месте (Иис. Нав. I, 14). Так же сделаем и мы: мы обезоружим те части и возьмем себе языческих писателей, — мы, мужи, уже укрепившиеся и ставшие сильными посредством образования, мышления и христианского страха божия; юношество же не будем подвергать той опасности. Ибо, что сталось бы, если бы враги наше молодое поколение изрубили в куски, или переранили бы, или увели бы в плен? Пред нашими глазами, увы! стоят печальные примеры многих, которых от Христа отторгла философия языческой толпы и ввергнула в отрицание бога. Следовательно, было бы наиболее верно выслать вперед вооруженных людей, которые отняли бы от проклятых богом всё золото и серебро и всё, что они имеют ценного, и распределили добычу между наследием господа. О, да пробудит бог геройские души, которые собрали бы с тех голых пустынь все цветы красноречия, изящества, и радостно пересадили бы их в сады христианской философии, дабы ничего более не оставалось желать дома!
22) IV. Если уже, наконец, допустить кого-либо из язычников, то это могли бы быть только: Сенека, Эпиктет, Платон и подобные им учители добродетели и нравственности, у которых меньше можно найти заблуждений и суеверий. Это совет великого Эразма, стоявшего за то, что христианское юношество следует воспитывать в истинах Священного Писания, и который в конце прибавил: «Если уже хотят придерживаться языческих сочинений, то желал бы я, чтоб это случилось относительно тех произведений, которые наиболее сродственны Писаниям».[5] Но было бы хорошо передать их юношеству только тогда, когда умы последних укрепятся в христианстве, а предлагаемые сочинения будут исправлены устранением имен богов и всего, что распространяет суеверие. Ибо только с тем условием дозволил бог брать в жены языческих женщин, чтоб у них были обрезаны волосы и острижены ногти (5 Моис. XXI, 12). Итак, чтобы не быть превратно понятым, скажу: я не возбраняю вообще читать книги языческих писателей христианам; иначе я как будто бы не знал небесного преимущества, посредством которого Христос предохраняет своих верных (но следует хорошо заметить: уже верных), давая возможность им без вреда обращаться со змеями и с ядом (Марк. XVI, 18); но я захотел бы только, чтобы прилагалось попечение, — и прошу, и умоляю, — чтобы малые дети, еще слабые в вере, не были отдаваемы в жертву тем змеям; чтобы, по безрассудному доверию, не представляли им случаев вкусить яд. Чистым молоком слова божия следует возращать младенцев, — говорит христов дух (1 Петр. II, 2. — 2 Тимоф. III, 15).
23) (4). Те же, которые ведут против Христа дело сатаны, говорят: «книги Священного Писания чересчур трудны для юношества, и потому следует давать юношам другие книги, до тех пор, пока не разовьется их суждение».
I. Это, однако, речь заблуждающихся, — тех, которые не знают Писания, не знают благости божьей, как это я покажу трояко. Во-первых. Известна история о знаменитом музыканте Тимофее[6], с которым часто случалось, что он, принимая нового ученика, спрашивал его сначала, не проходил ли уже он у другого учителя начальные основания музыки? Если ученик отвечал отрицательно, то он заставлял его платить себе умеренное вознаграждение; но если ученик отвечал утвердительно, то плата была удвояема, по той именно причине, что учителю предстояла двойная работа, — во-первых та, чтоб отучить ученика от того, что было выучено неправильно, а во-вторых та, чтоб научить истинному искусству. Так как в Иисусе Христе мы имеем возвещенного всему человеческому роду учителя и господа, и кроме его никакого другого не должны искать (Матф. XVII, 5. XXIII, 8), а этот учитель сказал: «Пустите детей приходить ко мне и не препятствуйте им (Марк. X, 14), — неужели должны мы поступать вопреки его велению и приводить детей к другому? Но это было бы, если бы мы имели опасение, что Христу нечего с ними делать и наставляет он слишком трудно в нравах, почему мы сначала, как я уже сказал, и тащим детей чрез чужие образовательные мастерские, туда и сюда, чрез кабаки, трактиры и тому подобные помойные ямы; и потом, после такой подготовки, захотели бы их, испорченных и зараженных, приводить ко Христу, дабы он преобразовал их для своего служения! Но кому будет хуже, как не этому достойному сожаления юношеству, с своей стороны ни в чем неповинному, которому остается или бороться в течение целой жизни, чтобы снова отучиться от всего приобретенного в самом раннем возрасте, или просто быть отвергнутым Христом и переданным дьяволу, для дальнейшего наставления? Что посвящено Молоху, не есть ли мерзость для бога? Это ужасно, но более — чем верно. Ради милосердия божия, прошу я, чтоб христианские власти и представители церквей вполне серьезно заботились о том и не допускали, чтобы христианское, рожденное во Христе и посредством крещения посвященное ему юношество было отдаваемо в жертву Молоху.
24) II. Неверны высказываемые жалобы, что Писание слишком высоко и превосходит силу понимания детского возраста. Неужели бог не разумел, насколько соразмерно его слово нашему духу (5 Моис. XXXI, II — 13)? Не свидетельствует разве Давид, что закон господа умудряет простых (заметьте хорошенько: простых! (Псал. XVIII, 8)? Не говорит разве Петр, чтобы слово божье, как молоко, было даваемо новорожденным младенцам бога, дабы чрез него они возрастали и укреплялись (1 Петр. II, 2)? Вот млеко божье, чрезвычайно нежная, сладкая и здоровая пища для новорожденных младенцев божьих, — это слово божье! Зачем же нам находить удовольствие в противоречии богу! Между тем как языческое учение представляет скорее твердую пищу, требующую зубов, а при случае и ломающую их. Поэтому, святой дух, чрез Давида, приглашает детей в свою школу: «Прийдите, дети, послушайте меня, — страху господню научу вас (Псал. XXXIII, 12).
25) III. Я даже допускаю, наконец, что в Писании находятся глубокие места, — но такие, в которых «слоны тонут, а овцы плавают», как прекрасно говорит Августин, желая представить различие между мудрецами мира, дерзновенно устремляющимся в Писание, и между детьми Христа, приступающими с смиренным, послушным духом. И какая надобность тотчас же опускаться в глубину? Ведь можно же и шаг за шагом подвигаться вперед. Сначала можно идти по берегу катехизического учения; потом побродить по неглубоким местам, изучая библейскую историю, нравственные изречения и тому подобное, что не превосходит границ понимания, но возвышает к последующему высшему. Идя таким путем, дети сделаются способными выплыть к глубинам веры. Воспитываемые таким образом с детства в Священном Писании, они будут предохранены от мирских обольщений и умудрены в спасение верою во Христа Иисуса (2 Тим. III, 15). Ибо для того, кто предается богу и, сидя у ног Христа, преклоняет свое ухо к нисходящей свыше мудрости, это не иначе возможно, как если в него войдет дух благодати, дабы возжечь дух истинного познания и в светлой ясности указывать ему путь спасения.
26) Я умолчу уже о том, что те писатели, которых, взамен библии, дают христианскому юношеству (Теренций, Цицерон, Вергилий и проч.), такого же рода, каким хотят представить Священное Писание, именно трудно понимаемы и малодоступны юношеству. Ибо они написаны вовсе не для детей, но для людей с зрелым суждением, уже подвизающихся на поприще общественной жизни. Итак, они не приносят детям никакой пользы, как это вытекает уже из самой сущности дела. Человек возмужалый и занимающийся житейскими делами — наверное больше приобретет пользы от чтения одного отрывка из Цицерона, чем мальчик, изучивший его вдоль и поперек. Если же это чтение полезно, то зачем же не отодвинуть его для тех, кому оно может доставить пользу, — до надлежащей поры для его изучения? Но, как я уже сказал и что требует более зрелого обсуждения, — в христианских школах следует приготовлять граждан для неба, а не для мира, и поэтому ученикам этих школ должно давать таких учителей, которые вселяли бы в них более небесное, чем земное, более святое, нежели греховное.
27) Итак, заключим ангельскими словами: «Не любит стоять человеческое здание на том месте, на котором создается город Всевышнего» (4 эздра X, 54). И так как бог хочет, чтоб мы были древами правды и насаждением господним во славу его (Ис. LXI, 3), то, следовательно, нет надобности, чтобы наши дети были питомцами аристотелева, платонова, плавтова или туллианова (цицероновского) питомника. В другом месте уже было приведено изречение: «Всякое растение, которое не отец мой небесный насадил, искоренится» (Матф. XV, 13). Итак, воздержись от дальнейшего пустословия и не восставай против познания божия (2 Корин. X, 5).
Примечания
править- ↑ Кардинал Пиетро Бэмбо, один из знаменитейших итальянских ученых первой половины XVI столетия, соединял в своем лице всё, что может быть названо привлекательным. Он восстановил чистый латинский стиль, а в итальянском языке подражал Петрарке. Он был назначен папским секретарем, как 38-летний Джиованни ди-Медичи, этот великий покровитель наук, искусств и литературы, вступил, под именем Леона X-го, на папский престол. Его жизнь описал Джиованни Каза.
- ↑ Дагон, главное божество филистимлян, слыл владыкою человеческой жизни и богом судьбы. Он соответствовал Ваалу финикиян.
- ↑ Quid nisi vitrum lambunt, pultes non attingunt — В этом выражении можно было бы предположить поговорку, но в действительности ее не заключается. Смысл, самой по себе неудачной, фразы следующий: как надо сосуд поднести ко рту, чтобы вкусить заключающуюся в нем пищу, так нужно познать сначала бога, потом исследовать природу.
- ↑ Ph. Metanchtonis. In theol. Hypotyp. loco de peccat.
- ↑ Erasmi, compendium Theologiae
- ↑ Этот пример уже приведен в XXI-й главе, отд. 12. Сравн. примечание 95.
