1. Хотя благочестие есть дар божий и дается с неба, св. духом, но последний действует обыкновенными средствами и выбирает себе представителями — родителей, учителей, служителей церкви, которые с верной заботливостью насаждают и поливают это райское растеньице (1 Кор. III 68); поэтому, будет справедливым и правильным, если эти лица познают силу и смысл своих обязанностей.
2. Что разумеется под именем благочестия[2], было уже раньше замечено, именно (после того, как выяснен верный смысл понятий «вера» и «религия») — чтобы наше сердце искало бога (которого Писание именует «Неведомым» — Ис. XLV, 15» — «Невидимым» — Евр. XI, 27, — который, под покровами своих творений и во всех видимых вещах присутствуя невидимо, невидимо всем управляет), повсюду богу следовало, всегда ему радовалось. Первое совершается рассудком; второе — волей; третье — радостью чувства.
3. Мы ищем бога, когда во всём сотворенном примечаем следы божественного. Мы следуем богу, когда во всех случаях и вполне предаемся его воле, как для того, чтоб действовать, так и для того, чтоб страдать, если на то будет его святая воля. Мы радуемся в боге, когда до такой степени находим успокоение в его любви и благости к нам, что ни на земле, ни на небе ничто не представляется нам более желательным, как сам бог, ничто — сладостнее, как его слава, так что сердце наше переполняется чувством любви к нему.
4. Из троякого источника почерпаем мы такое душевное настроение: существует и троякий способ или степень почерпания.
5. Источники эти суть: Священное Писание, мир и мы сами. В первом мы имеем слова бога; во втором — Его дела, в третьем — влечение к нему. Что из Писания почерпается познание бога и любовь к нему, то для нас это вне всякого сомнения. Что мы от мира и мудрого созерцания заключающихся в нем удивительных божьих творений устремляемся к чувству благочестия, то в этом свидетелями служат язычники, которые единственно от созерцания мира обращались к почитанию божественного промысла, как это видно из примеров Сократа, Платона, Эпиктета, Сеники и других, хотя их чувство благочестия было несовершенно и уклонялось от цели, так как эти люди лишены были помощи божественного откровения. Но те, которые старались почерпнуть познание бога из слов и дел его в совокупности, были преисполнены высокой любовью к нему, что видим в Иове, Илии, Давиде и других благочестивых мужах[3]. Куда устремлено в нас самих созерцание особенного провидения божия (как чудно оно нас образовало и доселе хранит и направляет), это показывают на своем собственном примере Давид (Псал. 139) и Иов (гл. X).
6. Способ почерпания благочестия из этих источников также троякий: размышление, молитва, испытание. Эти три способа, говорит д-р Лютер, образуют богослова; но и христианином вообще могут действительно сделать только эти же три вещи.
7. Размышление есть частое, внимательное и благоговейное воспоминание дел, слов и благодеяний бога; так как всё проходит только от его благоволения (действующего или допускающего), и, неисповедимыми путями божиими, все решения его божественной воли достигают предначертанной цели.
8. Молитва есть частое и даже, в известной мере, постоянное обращение человека к богу и моление о поддержании нас его милосердием и управлении нами его духом.
9. Наконец, испытание есть часто повторяемая проверка нашего возраста в благочестии, — будет ли это испытание производимо нами самими, или же другими лицами; сюда же принадлежат человеческие, бесовские и божеские искушения, каждое в своем роде. Ибо и самого себя человек должен иногда испытывать, в вере ли он (2 Коринф. XIII, 5) и сколь ревностно исполняет он волю бога; также мы должны быть испытываемы и людьми, как друзьями, так и врагами. Это бывает, когда те, которые отличаются благочестивой жизнью, — бодрым вниманием, тайным и явным покровительством стараются испытать, насколько мы подвинулись в благочестии; то же испытание бывает и в том случае, когда бог поставит возле нас врага, что побуждает нас искать убежища у бога — и открывает, как велика в нас сила веры. Наконец, бог допускает к нам и самого дьявола, когда последний восстает на людей, дабы обнаружилось, что заключается в сердце человека. Следовательно, всё это должно быт внушено христианскому юношеству, дабы все юноши приучились по поводу всего, что есть, что совершается и что будет, направлять свои сердца к тому, кто — есть первый и последний из всех, и только в нем одном искать успокоения душе.
10. Специальный способ для внедрения благочестия заключает в себе 21 правило.
I. Забота о внушении ребенку благочестия должна начинаться с самого раннего детства его. Ибо, с одной стороны, не полезно откладывать это, с другой — прямо вредно. Что важнее, то должно быть развиваемо предпочтительно, сильнейшее — сильнее: этому учит простой разум. Но что предпочитательнее и могущественнее благочестия, без которого всякое другое упражнение малополезно, между тем как оно само имеет обетование жизни настоящей и будущей (1 Тим. IV, 8). Это и есть одно самое необходимое (Лук. X), 42), — иские царства Божия; и если кто будет пещись об этом, то всё другое приложится ему (Матф. VI, 33). Но опасна также и отсрочка, ибо если нежные создания не будут исполняться любовью к богу, то позже, среди треволнений жизни, которая проводится без внимания к божественному промыслу, — весьма легко само собой может проникнуть в них равнодушное неуважение к божеству и даже такой образ мыслей, который впоследствии — у одних с большим трудом, а у многих и никогда не может быть уничтожен. Сам пророк, оплакивая ужасающую порчу безбожия в своем народе, восклицает: «Никто не остался в стороне, кого бы бог мог научить, кроме младенцев, отторженных от сосца, т. е. малолетних детей» (Ис. XXVIII, 9). О других говорит другой пророк, что они не могли бы быть исправлены, чтобы творить благое, потому что привыкли к злу (Иерем. XIII, 23).
11) II. Начиная с первого употребления глаз, языка, рук, ног, дети должны взирать на небо, поднимать руки, называть бога и Христа, пред невидимым величеством божьим преклонять колена и научаться бояться его. Для этого маленькие дети не так непонятливы, как представляют себе некоторые, не обращающие тщательного внимания на то, как велика необходимость для нас отрываться от зла, от мира и от нас самих, — весьма нерадиво исполняющие столь важное дело. Разумеется, сначала дети не понимают того, что делают они, — дети, в которых еще слабо употребление разума; но в том-то и сила прежде всего, чтоб они знали, что должны делать то, чему ежедневным повторением научаются. Ибо, после того, как они, упражняясь, научились, что они должны делать, — будет легче вселить в них — что вслед за тем следует, то есть — чтоб они начали усматривать: что, почему и как это происходит правильно. Все первенцы, определяет бог в законе, должны быть посвящаемы ему: итак, почему же и первенцы нашего мышления, нашей речи, наших движений и действий не должны подвергнуться тому же?
12) III. Насколько дети, в течение их юности, могут уже быть образуемы, настолько следует внушать им прежде всего, что мы не ради этой жизни существуем здесь, но стремимся к вечности, что здесь только переходное состояние, дабы мы, хорошо приготовившись, достойно вступили в вечные обители. Это может быть легко показано на ежедневных примерах тех людей, которых похищает смерть и переносит в другую жизнь, — на примерах младенцев, отроков, юношей и старцев. Пусть это чаще повторяется детям, дабы они помнили, что никто не может располагаться здесь на вечные времена.
13) IV. Итак, частыми напоминаниями следует назидать их, что здесь нечего более преследовать, как только надлежащим образом подготовляться к вечной жизни. Иначе они были бы безумцами, если бы захотели овладевать тем, что вскоре должны были бы оставить, и пренебрегать тем, что должно сопровождать их в самую вечность.
14) V. Потом, пусть поучают их тому, что есть двоякая жизнь, в которую люди переходят отсюда, — блаженная жизнь с богом и злополучная в аду, но что та и другая вечны; именно, на примерах Лазаря и богача, души которых были унесены — душа первого ангелами на небо, душа последнего — бесами в ад.
15) VI. Но что только те счастливы, трижды счастливы, которые так ведут свою жизнь, что при смерти оказываются достойными явиться к богу. Ибо вне бога, источника света и жизни, — есть только мрак, ужас, мучение, вечная смерть, но без смерти; следовательно, было бы лучше, если бы совсем не рождались те, которые отклоняются от бога и внезапно падают в пропасть вечной погибели.
16) VII. Но что только те войдут к богу, которые здесь обращались с ним, как Энох и Илия, оба живые, другие же после их смерти (1 Моис. V, 24, и друг. места),
17) VIII. Но что те обращаются с богом, которые имеют его пред глазами, боятся его и исполняют его заповеди. Это есть всё для человека (Эклез. VII, 13), то всё, о котором Христос говорит: «Одно только нужно» (Лук. X, 42), иметь которое постоянно пред глазами и в сердце должны все христиане, дабы они никогда, подобно Марфе, не отдавались чрезмерно заботам об этой жизни.
18) IX. Следовательно, дети должны приучаться, чтобы всё, что видят, слышат, осязают, что делают и что терпят, относить к богу, непосредственно или посредственно. Это можно разъяснить примерами. Именно те, которые предаются научным занятиям и созерцательной жизни, должны делать это таким образом, чтобы созерцали повсюду распространенное могущество, мудрость и благость бога, и чрез то воспламенялись любовью к нему и, посредством этой любви, всё крепче срастались бы с ним, так чтобы во веки не могли уже быть оторваны от бога. Те же, которые исполняют физические работы, — по земледелию, ремеслам и проч., — те должны заботиться о хлебе и других жизненных потребностях; это же для того, чтобы они могли жить прилично; но они должны жить целесообразно, дабы могли служить богу спокойным и радостным сердцем и, служа ему, снискивать его благоволение, и, снискивая его благоволение, быть во веки соединенным с ним. Те же, кто направляет вещи к другой цели, те должны знать, что они отклоняются от воли божьей и от самого бога.
19) X. Должно научать детей с ранней юности заниматься преимущественно тем, что непосредственно приводит к богу, — чтением Священного Писания, упражнениями в почитании бога и внешними добрыми делами. Ибо чтение Священного Писания возбуждает и содействует воспоминанию о боге; упражнение в почитании бога представляет человеку бога присутствующим и связывает его с ним; а добрые дела укрепляют этот союз, ибо показывают, действительно ли мы поступаем по заповедям божьим. Эти три вещи следует прочно внедрять ученикам благочестия (к числу их принадлежит и всё посвященное богу путем крещения юношество).
20) XI. Поэтому-то да будет Священное Писание альфой и омегой для всех христианских школ. Что говорит Гиперий, чтоб богослов рождался в Писании, то апостол Петр раскрывает, говоря: «Дети божьи возрождаются не от тленного семени, но от нетленного, от слова божия, живого и пребывающего в век» (1 Петр. I, 13). Итак, в христианских школах библия должна иметь преимущество пред всеми другими книгами; дабы, по примеру Тимофея, все христианские юноши, которые из детства знают священные писания, были умудрены во спасение (2 Тим. III. 15) и воспитаны в словах веры (1 Тим. IV. 6). Прекрасно высказался уже в свое время об этом предмете Эразм[4] в своем «Параклезисе» или «Поощрении к изучению христианской философии,» где он говорит: «Священное Писание пригодно всем одинаково; оно опускается до малых и применяется к их мерке, питая их молоком, освежая, поддерживая и делая всё, пока мы не возмужаем во Христе. Но как оно не пренебрегает малыми, так равно и в высших оно вызывает удивление; для малых оно мало, для великих больше чем велико. Оно не опускает из виду никакого возраста, никакого пола, никакого положения, никакого призвания. Солнце — и то не так равномерно греет и освещает всех, как учение Христа. Последнее вообще не удаляет никого, разве кто сам удалится, по своему желанию», и пр. Далее он продолжает: «О, если бы оно было переведено на все языки всех народов, дабы его могли читать и познавать не только шотландцы и ирландцы, но даже турки и сарацины. Пускай оно будет многими осмеяно, но зато оно привлечет некоторых. О, пусть из него напевает что-нибудь земледелец за плугом, пусть из него что-нибудь подпевает ткач в такт своей работе, пусть рассказами из него путник будет сокращать трудности путешествия; пусть все христиане заимствуют из него предметы для разговоров! Ибо мы обыкновенно таковы, каковы наши вседневные разговоры. Пусть каждый понимает его, как может, пусть каждый выскажет свою мысль, насколько может. Кто идет позади, не завидуй тому, кто идет впереди; кто имеет преимущество, тот ободряй отставшего, но не презирай его. Почему делаем мы достоянием немногих общее всем исповедание?» — И в конце пишет он еще: «И если б мы могли все, кто только в крещении клялся на словах Христа (иначе мы клялись бы духом), облечься его учением и в объятиях родителей и в ласках нянек! Ибо то, что прежде всего всосал в себя необразованный сосудик духа, лежит в нем всего глубже, держится всего крепче. Пусть первое лепетанье призывает Христа, пусть из его евангелий почерпнет раннее детство пищу своего первого образования, пусть — желал бы я — оно сначала преподавалось бы таким образом, чтоб дети полюбили его. Пусть они пребывают на этом учении до тех пор, пока в молчаливом возрастании они не дозреют до сильного мужа во Христе. Счастлив тот, кого смерть застанет при изучении этого знания. Итак, да будем мы все полным сердцем жаждать этого учения, постигать его, постоянно пребывать в нем, лобызать его, — наконец, умирать в нем, превращаться в него, так как нравы переходят в занятия» и т. д. Тот же Эразм говорит в своем учебнике богословия: «Не было бы никакого безрассудства, по моему мнению, выучивать священные книги наизусть, слово в слово, даже и не понимая их, — как полагает Августин», и проч. Итак, вообще в христианских школах должны звучать имена не Плавта, не Теренция, не Овидия, не Аристотеля, но Моисея, Давида, Христа; должны быть придуманы средства и пути, посредством которых посвященному богу юношеству (все дети христиан святы. 1 Корин. VII, 14) стала бы известна библия — как азбука. Ибо, как вся речь состоит из звуков и знаков, так из элементов священного писания образуется всё строение религии и богопочитания.
21) XII. То, что изучается из писания, должно относиться к вере, любви и надежде. Ибо эти три чувства суть те высшие классы, к которым должно относить всё, что благоугодно было богу открыть своим словом. Ибо одно открывается нам, дабы мы его знали; другое заповедуется нам, дабы мы его исполняли; иное обетовается нам, дабы мы, по его благости, надеялись на то, и в этой, и в будущей жизни. И мы не имеем ничего, что не могло бы относиться к одной из этих трех главных частей. Итак, понимать это должны быть научаемы все, дабы они с сознанием умели пребывать в божественных чудесах.
22) XIII. Вере, любви и надежде следует обучат для практического применения к делу; ибо мы должны образовать практических христиан, а не теоретических; именно, образовать с самого начала, если мы во истину хотим быть христианами. Ибо религия есть живая, а не писанная вещь; свою жизненную силу она должна показать на успехе , подобно тому, как живое семя, брошенное в землю, скоро прорастает. Писание ищет деятельной веры (Гал. V, 6); веру же без дел называет мертвою (Иак. II, 20); равно требует и живой надежды (1 Петр. I, 3). Потому-то и в законе часто повторяется выражение, что «по божественному вдохновению открывается то, что открывается, дабы мы исполняли его». Потому и Христос говорит: «Если это знаете, блаженны вы, когда исполняете» (Иоан. XIII, 17).
23) XIV. Вере, любви, надежде будут обучат для практического приложения их к делу — тогда, когда будут обучать детей (именно всех) твердо верить всему, что открыл бог, — всему следовать, что нн заповедывает, уповать на всё, что он обещает. Это до́лжно внушить и прилежно запечатлевать в детях, если хотят, чтобы слово божие было им силой божьей для спасения, чтобы они повергали богу свое покорное и преданное сердце, всегда, везде и во всем готовое подчиняться ему, и даже, больше того, чтоб и на деле подчинялись ему. Ибо как солнце со своим светом ничего не открывает тому человеку, который не хочет открыть глаз, и предлагаемые яства никого не насыщают, кто отказывается вкусить их: так точно и божественный, предлагаемый духу свет, так и преподанные для нашего действия заповеди, так, наконец, и блаженство, обещанное боящимся бога, — были бы напрасны, если бы мы не захотели воспользоваться ими с послушной верой, с горячей любовью и с твердой надеждой. Так Авраам, отец верующих, верил даже в невероятное для рассудка, доверяя словам бога, покорно исполняя жесточайшее, что ему повелевал исполнить бог (оставить свою родину, принести в жертву сына и проч.), хотя не было никакого основания для упования, — с полным доверием, надеясь только на обетования божьи. Такая живая, деятельная вера и была зачтена ему в праведность. И чтобы те, которые отдаются богу, испытывали это на самих себе и постоянно соблюдали, тому и следует научить их.
24) XV. То, что преподается во христианских школах сверх Священного Писания (науки, искусства, языки и проч.), должно быть излагаемо в подчинении последнему, дабы ученики могли повсюду замечать и ясно прозревать, что всё, что не имеет отношения к богу и к вечной жизни, есть только пустой призрак. Прославляется древними Сократ[5], ибо он перевел философию от голых и ухищренных умозрений в область морали. И апостолы были призваны отвлекать христиан от пустословных, мелочных толкований закона и призывать их к любви Христа (1 Тим. I, 5—7 и проч.), как поступали и некоторые новейшие благочестивые богословы, призывавшие от неразумных, скорее подрывающих церковь, чем назидающих, спорных вопросов — к заботам о чистой совести и к практическим упражнениям в благочестии. О, если бы бог сжалился — и дал изобрести всеобщий способ успешно обучать всему, что привлекает человеческий рассудок к богу, переносит на бога, — все дела этой жизни, в которых запутался и погрузился мир, направляет и устремляет к вечной жизни! Это было бы священной лествицей, по которой чрез всё, что существует и совершается, наш дух беспрепятственно восходил бы к высшему и вечному охранителю всех вещей, к источнику истинного блаженства!
25) XVI. Все должны быть научаемы прилагать самое искреннее старание к почитанию бога, как внешнему, так и внутреннему, дабы внутреннее почитание не охладело без внешнего, внешнее без внутреннего не переродилось бы в одну внешность. Внешнее богослужение заключается в слове о боге, в проповеди и в слушании его слова, в молении с преклоненными коленями, в пении священных молитв, в отправлении таинств и других священных обрядах, как общественных, так и домашних. Внутреннее богопочитание заключает в себе постоянную мысль о присутствии божьем, страх божий и любовь к нему, самоотречение и поручение себя промыслу божию, — именно постоянную готовность исполнять и претерпевать всё, что угодно будет богу. Внешнее и внутреннее богопочитание должны быть в связи, а не разделяемы одно от другого, — не только потому, что так и следует, чтобы бог был прославляем и в телах наших, и в душах наших, которые суть божьи (1 Кор. VII, 20), но и потому, что без опасности — они не могут быть разделяемы. Ибо бог отвергает наружные обряды без внутренней истины, и говорит: «кто изыскал сия из рук ваших (Ис. I, 13 и другие места)»? Ибо, так как бог есть дух, то и хочет он, чтоб ему поклонялись в духе и истине (Иоан. IV , 24). Но, с другой стороны, так как мы не исключительно духовны, но телесны и чувственны, то необходимо, чтобы наши чувства были иногда возбуждаемы извне, дабы достигнуть того, что должно совершиться внутри, в духе и истине. И потому бог, хотя и требует преимущественно внутреннего, но хочет также и внешнего, хочет, чтоб и его выполняли. Хотя сам Христос освободил поклонение нового завета от церемоний и учил служить богу в духе и истине, но сам он молился отцу с поникшей головой, и даже продолжал эту молитву в течение нескольких ночей подряд; посещал священные собрания, слушал законоучителей и спрашивал их; проповедовал слово, пел благочестивые гимны и проч. Итак, если мы должны образовать юношество к религии, то это должно совершаться вполне, как внутренне, так и наружно, дабы мы не создавали ни внешнего соблюдения обрядов — именно поверхностных, мнимых, кажущихся, притворных почитателей бога, — ни мечтателей, услаждающихся своими грезами и отстраняющихся, вследствие пренебрежения внешнего служения, от порядка и почитания церкви, — ни, наконец, вполне равнодушных к делу религии людей, в которых внешнее не дает никакого возбуждения внутреннему, а внутреннее не дает жизни внешнему.
26) XVII. Мы должны прилежно приучать детей к внешним делам, которые предписаны богом, дабы дети знали, что истинное христианство требует проявлять свою веру в делах. Такие дела, каковы упражнения в умеренности, в справедливости, в милосердии, никогда не должны быть упускаемы. Ибо если наша вера не производит таких дел, то она мертва есть (Иак. 2); если же она способна принести спасение, то должна быть живой.
27) XVIII. Дети должны также научаться точно различать цели благодеяний и определений божьих, дабы все разумели употреблять их надлежащим образом и не злоупотреблять ни одним из них. Фульгенций[6] (в своем втором письме к Галласу) делает троякое разделение благодеяний бога: «некоторые из них, — говорит он, — суть такие, которые продолжались бы вовеки; другие должны были бы служить достижению вечности; последние же, наконец, назначены только для употребления в настоящей жизни. К первому роду принадлежат: познание бога, радость в святом духе, любовь к богу, распространяющиеся в нашем сердце. Ко второму роду, — говорит он, — принадлежат: вера, надежда, милосердие к ближним. К третьему же — здоровье, богатство, друзья и всё внешнее, что само по себе не делает ни счастливым, ни несчастным».
Равным образом раскрывается, что и определения бога или его наказания бывают трех родов. Некоторые (которым бог определил пощаду в вечности) поражаются здесь и испытуются под бременем креста, дабы очистились и просветились (Дан. II, 35, Откров. VII, 14), подобно Лазарю. Некоторые щадятся здесь, дабы получить наказание в вечности, подобно Богачу. Для некоторых наказания начинаются уже здесь и будут продолжаться в вечность, как напр. на Сауле, Антиохе, Ироде, Иуде и друг. Итак, люди должны быть научаемы всё хорошо различать, дабы они, прельстившись чувственными благами, не ставили на первый план то, что относится только к земной жизни, и дабы они приходили в ужас не пред земными бедствиями, но скорее пред муками ада; дабы они, в особенности, не тех боялись, кто властен убить только тело, и потом не могут ничего более сделать, но того, кто не только может испортить тело, но и душу может ввергнуть в ад (Лука XII, 4 и 5).
28) XIX. Также до́лжно напоминать детям о том, что вернейший путь к жизни есть путь креста и что и Христос, путеводитель к жизни, шел по тому же пути и других приглашал следовать за ним, и вел за собой по этому пути тех, кого излюбил. Тайна нашего спасения совершена крестом и заключается в кресте; ибо крестом был поражен древний Адам, дабы жил новый, рожденный в боге человек. Итак, кого бог излюбит, того и наказывает и распинает на кресте, со Христом, дабы излюбленный, воскреснув с Христом, воссел на небе по правую сторону его. Это слово о кресте, которое есть сила божья для спасения тех, которые веруют, есть в тоже время безумие для погибающих (1 Кор. I, 18); поэтому в высшей степени необходимо запечатлевать это в христианах самым тщательным образом, дабы они познали, что не могут быть учениками Христа, если не возненавидят сами себя, не понесут на своих плечах креста Христова (Лук. XIV, 26) и не будут в течение всей своей жизни готовы идти туда, куда поведет их господь.
29) XX. Но надо также заботиться, чтобы во время подобного преподавания детям — на пути не встречался никакой противодействующий пример, т. е. нужно предохранять детей, чтобы они не видели и не слышали богохульств, ложных клятв, поруганий имени божия и безбожие, но повсюду, где бы ни находились, видели бы благоговение к божественному промыслу, почитание религии и заботу о чистой совести. И если что-нибудь совершается не так, дома или в школе, то должны помнить, что это не пройдет безнаказанно, но будет строго наказано, — что наказание за оскорбление величия божия последует ужаснее, чем наказание за какую-нибудь провинность против Присциана[7] или другое какое внешнее упущение, от чего прежде всего и в особенности следовало бы охранять их.
30) XXI. Наконец, так как, при этой испорченности мира и натуры, мы никогда не можем исполнить всего, сколько должны, и так как — во случае, если бы и добились какой-нибудь милости — та же испорченная плоть впадает слишком легко в самодовольство: то отсюда (ибо бог противостоит высокомерным) проистекает высшая опасность для нашего спасения, и потому надлежит своевременно внушать всем христианам: во-первых, что наши стремления и наши добрые дела, по их несовершенству, были бы ничем, если бы Христос, агнец божий, принявший на себя грехи мира, посредством своего совершенства, не пришел к нам на помощь, — и во-вторых, что Христос должен быть призываем и на него должна возлагаться надежда. Таким образом, мы прочно утвердили бы надежду на наше спасение и на спасение наших ближних, так как построили бы ее на Христе, на краеугольном камне, который, будучи вершиной всякого совершенства на небе и на земле, есть также вершина веры, любви, надежды, а для нашего спасения есть единственный начинатель и завершитель, которого отец затем и послал с неба, чтобы, сделавшись Эммануилом (богочеловеком), он соединил людей с богом и, после того как принял человеческий образ, живя святейшим образом, представлял бы людям образец божественной жизни, а умирая невинно, искупил бы собой вину мира и своей кровью смыл бы с нас наши грехи; наконец, чтоб он показал своим воскресением, что победил смертью смерть и, вознесшись на небо, ниспослал бы оттуда святого духа, залог нашего спасения, посредством которого он живет в нас, как в храме своем, управляет нами и ведет к спасению, между тем как мы пребываем здесь на земле в постоянном ожидании, пока он нас некогда воскресит и возьмет к себе, для того, чтобы где он, там были и мы, созерцали его величие и проч.
31) Ему, единому вечному, спасителю всех, с отцом и святым духом, да будет хвала, и честь, и поклонение от века и до века. — Аминь.
32. Способ правильного ведения этого дела во всех подробностях должен быть начертан для всех классов школ.
Примечания править
- ↑ Вся эта глава представляет более богословский трактат, чем педагогическое рассуждение. Крайности пиетизма здесь сказались довольно наглядно в некоторых местах. В сущности, следовало бы эту главу, как и последующую, выпустить; но, приняв на себя задачу — дать полный и верный перевод всей «Великой Дидактики», редакция не считает себя вправе это сделать, и ограничивается настоящим замечанием.
- ↑ Pietas мы переводим словом благочестие, в других местах словом религиозность; Лейтбехер колеблется также между этими выражениями, но он употребляет еще слово «набожность» (pietat), но значение этого слова в обыденном употреблении наименее согласуется с тем, что́ подразумевает под словом pietas Коменский.
В латинском языке pietas имеет гораздо обширнейший смысл, чем синонимы его в других языках: оно в нем означает сообразное с долгом настроение, чувство долга; если же это настроение направлено к богу, то оно соответствует нашему слову благочестие. Впрочем, из объяснения, которое сам Коменский дает в предшествующей главе, вытекает, что под словом pietas он предполагает благочестивое чувство, страх божий, веру, религиозность. - ↑ Это место Лейтбехер переводит так: «Посредством разумного мировоззрения — мы привыкаем к прославлению бога и проч. Сократ, Платон, Эпиктет, Солон суть тому примеры; Илия и Давид — также». Переводчику недозволительно то, что мог себе позволить свободный перелагатель. Бэгер замечает при этом, что «если бы не держался строго текста, то и он не позволил бы себе мудрецов греческой древности ставить выше Давида и других». Имена Сократа, Платона и Солона достаточно известны; можно нечто сказать лишь о менее известном Эпиктете. Эпиктет жил во второй половине I-го столетия нашего летосчисления; по рождению был фригиец; прибыл в Рим в качестве раба одного любимца императора Нерона и, вследствие своей учености, был отпущен здесь на свободу. Он принадлежал к школе стоиков; главным основанием своей ифики он выставлял положение: «Терпи и воздерживайся». Он действовал на учительском поприще в Риме, а по изгнании отсюда — в Епире.
- ↑ Эразм, по своему родному городу названный Роттердамским, жил в последней трети XV-го и в начале XVI-го стол. частью на своей родине, частью в Англии, Франции и Италии, и как реформатор науки приобрел себе большую известность. Кроме заслуг Эразма на поприще филологии, именно по греческому языку, деятельность его отличается в области богословия и практической философии. Число его сочинений по названным отделам весьма значительно. Оживлением духа он помогал своим современникам освобождаться из оков монашества и схолостицизма — и этим в значительной степени предуготовил успех реформации, хотя впоследствии и не выказал истинного понимания этого исторического умственного движения. [Место этой сноски в книге не указано. — Примечание редактора Викитеки.]
- ↑ Мы не можем заимствовать учения Сократа непосредственно от него, ибо он не оставил после себя никакого письменного сочинения; но мы знаем его довольно точно, преимущественно из творений двух его знаменитейших учеников: из Меморабилий Ксенофонта и из большого числа разговоров Платона. Последние позволяют нам взглянуть глубоко в его дух, но во всяком случае изукрашены поэтически; между тем как первые, в их большей безыскусственности, представляются с большой исторической верностью. Сократу принадлежит большая заслуга, что он сохранил философское мышление от софистической порчи, к которой оно обратилось, занимаясь только риторическим пустословием, — пересадил его на нравственную почву и, в то же время, сообщил исследованиям и рассуждениям естественный метод (эвристический).
- ↑ Фульгенций, по его епископской резиденции прозывавшийся Русбийским, знаменитый церковный писатель, — жил около 500 года, частью в северной Африке, частью в Риме, и, как изгнанник, в Сардинии. Он защищал православие против ариан и семипелагианцев. От него осталось некоторое количество полемических статей и писем, а также и от его ученика и друга. Ферранда Фульгенция.
- ↑ Присциан обучал в первой половине VI-го столетия латинскому языку в Константинополе и написал важное для грамматики этого языка сочинение, которое служило школьной книгой в течение всех средних веков. Так как латинский язык в течение столетий был важнейшим учебным предметом в школах, то естественно, что всякая ошибка против Присциана, а следовательно и против латинской грамматики, считалась за тягчайший школьный грех.
