Наконецъ-то къ дѣлу. Помилуйте, возразитъ читатель, вѣдь, вы повторяетесь; уже за три главы вы объявили, что переходите къ дѣлу. Вина не моя, если г. Страховъ не различаетъ реальной дѣйствительности отъ своихъ типографскихъ аллегорій. Итакъ, приступаемъ къ настоящему дѣлу, къ научной критикѣ дарвинизма, къ фактическимъ доводамъ, будто бы доказывающимъ его противорѣчіе съ природой.
Начинаетъ г. Страховъ эту главу заявленіемъ какой-то, ни съ чѣмъ не сообразной, смѣшной претензіи. Онъ укоряетъ меня за то, что въ своей публичной лекціи я не сообразовался съ тѣми главами, на которыя ему вздумалось разбить свою статью Полное опроверженіе дарвинизма. «Г. Тимирязеву не угодно было слѣдовать за мной», — говоритъ онъ, очевидно, обиженнымъ тономъ и затѣмъ пытается увѣрить читателя, что я произвольно выхватилъ «одинъ пунктъ» изъ книги Данилевскаго, не упоминая «о полномъ составѣ аргументаціи». Но, говоря это, г. Страховъ не можетъ не сознавать, что онъ умышленно злоупотребляетъ довѣріемъ своихъ читателей. Не одинъ какой-нибудь пунктъ выбралъ я для опроверженія, а самый главный, самый центральный, на которомъ построено все опроверженіе, — словомъ, тотъ пунктъ, который г. Страховъ съ восторгомъ называлъ «истиннымъ открытіемъ Н. Я. Данилевскаго». Все это г. Страховъ самъ подтверждаетъ послѣдними словами этой самой VI главы. Но я не ограничился этимъ: я привелъ (опять останавливаясь на самомъ важномъ, для дѣла существенномъ) цѣлый рядъ примѣровъ, иллюстрирующихъ, какъ обработаны у Данилевскаго частности. Не могъ и не хотѣлъ я только, подобно г. Страхову, расплываться въ ненужныхъ подробностяхъ; я показалъ, какъ жалка главная аргументація, и предоставилъ досужному читателю вылавливать мелкіе промахи, щедрою рукой разсыпанные по всей книгѣ.
Напомню въ двухъ словахъ, въ чемъ заключается этотъ главный пунктъ, на которомъ построено все пресловутое доказательство, что естественнаго отбора «не существовало, не существуетъ и существовать не можетъ». Это тѣмъ болѣе необходимо, что вся статья г. Страхова вертится вокругъ да около этого пункта. Данилевскій, при помощи теоріи вѣроятностей, доказываетъ невозможность возникновенія въ природѣ, въ естественномъ состояніи, новой чистокровной породы, а такъ какъ, по его мнѣнію, дарвинизмъ построенъ будто бы на предположеніи, что въ природѣ возникаютъ чистокровныя породы, то изъ этого понятенъ торжествующій выводъ: значитъ весь дарвинизмъ построенъ на абсурдѣ. На это я возражалъ, что не только Дарвинъ или дарвинисты, но ни одинъ человѣкъ, «не повредившійся въ своихъ умственныхъ способностяхъ», не станетъ утверждать, что достаточно спустить въ степь англійскаго скакуна для того, чтобъ образовалась чистокровная порода англійскихъ скакуновъ. Такого нелѣпаго предположенія Дарвинъ не дѣлалъ и не могъ дѣлать; придумалъ его Данилевскій, навязалъ Дарвину и затѣмъ торжественно, математически, на ста слишкомъ страницахъ, доказалъ, что придуманная имъ нелѣпость… нелѣпа. Я показалъ въ своей статьѣ, что возраженіе Данилевскаго касается не дарвинизма Дарвина, а дарвинизма, выдуманнаго самимъ Данилевскимъ. Вотъ къ чему я свелъ пресловутое «истинное открытіе» Данилевскаго, такъ превознесенное г. Страховымъ.
Вопросъ мною поставленъ ясно. Посмотримъ, что же дѣлаетъ г. Страховъ для того, чтобы затемнить его, сбить съ толку своего читателя? Я совершенно согласенъ съ Данилевскимъ, что «чистокровное размноженіе», при естественныхъ условіяхъ, невозможно; мало того, я говорю, что не было надобности удивлять читателя примѣненіями теоріи вѣроятности для доказательства такого очевиднаго факта. Я только говорю, что дарвинизмъ никогда не утверждалъ, что это невозможное — возможно. Я говорю только, что Данилевскій промахнулся, не попалъ въ цѣль. Ясно, что г. Страховъ, защищая Данилевскаго, долженъ былъ доказать, что именно я не знаю настоящаго дарвинизма, что, напротивъ, дарвинизмъ Данилевскаго и есть настоящій, и что этотъ-то дарвинизмъ ему удалось опровергнуть. Но что же онъ дѣлаетъ? Нѣчто невообразимое. Тимирязевъ, — говоритъ онъ, — признаетъ образованіе чистокровной породы невозможнымъ, «но онъ, конечно, питаетъ полное уваженіе къ знаменитому ботанику Негели, на котораго не разъ ссылается, какъ на большой авторитетъ», а этотъ самый Негели «очень часто говоритъ о чистокровномъ распложеніи (Reinzucht) и очень старательно доказываетъ его полную невѣроятность»… Какая глупая опечатка! — подумаетъ читатель, привыкшій къ обыкновенной логической аргументаціи. Здѣсь, очевидно, должно стоять его полную вѣроятность, потому что гдѣ же иначе противорѣчіе? Тимирязевъ считаетъ явленіе невозможнымъ, Негели считаетъ то же явленіе вполнѣ невѣроятнымъ, а г. Страховъ думаетъ, что словами Негели побиваетъ Тимирязева? Нѣтъ это не опечатка, это только обращикъ логической аргументаціи г. Страхова. Не довольствуясь этою неудачною выпиской, г. Страховъ приводитъ еще вычисленія Негели и въ заключеніе торжественно восклицаемъ: «Такъ говоритъ Негели. Теперь посмотримъ, что на это скажетъ г. Тимирязевъ; онъ такъ воспламенился на шутку о сирени, что когда мы подставимъ ему Негели, вмѣсто Н. Я. Данилевскаго, выйдетъ интересное зрѣлище». Интересное или нѣтъ будетъ зрѣлище, не знаю, но только совсѣмъ не такое, какого ожидаетъ г. Страховъ. Имѣя, какъ онъ выражается, «охоту пошутить надъ г. Тимирязевымъ», г. Страховъ забылъ французскую поговорку rira bien, qui rira le dernier. Что я скажу? — любопытствуетъ узнать г. Страховъ. А вотъ что я скажу.
Скажу я, во-первыхъ, не комично ли, прежде всего, положеніе, въ которое добровольно ставитъ себя самъ г. Страховъ, проповѣдующій «борьбу съ Западомъ», чающій искорененія вредоносной западной науки какою-то внѣевропейскою русскою наукой и бѣгущій, чуть дѣло за споромъ, судиться къ представителю той же тлетворной науки Запада? Во-вторыхъ, я скажу, что magister dixit (что въ настоящемъ случаѣ пришлось бы переведи «нѣмецъ сказалъ») я никогда не признавалъ и не признаю за логическій аргументъ. Мнѣнія, чьи бы то ни были, для меня только слова, — убѣдительную силу я признаю за фактами и логическими доводами. А, въ-третьихъ, я попрошу г. Страхова объяснить, на основаніи какихъ признаковъ онъ такъ рѣшительно заключаетъ, что Негели для меня долженъ быть роковымъ, безапелляціоннымъ авторитетомъ? На какомъ основаніи вообразилъ г. Страховъ, что, храбрясь передъ Данилевскимъ, я долженъ струсить передъ Негели? Представьте себѣ, что я нисколько-таки не боюсь его. Представьте себѣ, что имѣю даже право не бояться его. Представьте себѣ, что между живущими учеными, пожалуй, не найдется второго, который имѣлъ бы такое право, какъ я, не бояться авторитета этого страшнаго господина Негели. Не ожидалъ этого г. Страховъ, когда собирался потѣшиться надъ моимъ испугомъ? Такъ какъ, можно сказать, вся сущность этой главы (и не этой одной) сводится къ запугиванію меня и еще болѣе читателя голословными мнѣніями Негели, то будетъ вполнѣ умѣстно разсмотрѣть, насколько мнѣнія этого ученаго для меня авторитетны. Что такое Негели, какъ теоретикъ, и что такое его пресловутая механическая теорія, которой онъ думаетъ упразднить дарвинизмъ? Какъ теоретикъ, это самый злосчастный неудачникъ. Не говоря о второстепенныхъ его неудачахъ, укажу только на судьбу важнѣйшей изъ его теорій, его излюбленнаго дѣтища, главной задачи его научной дѣятельности — теоріи роста и молекулярнаго строенія растительныхъ тѣлъ. Этой теоріи была посвящена чуть не тысяча страницъ; она была принята всѣми нѣмецкими ботаниками, провозглашена однимъ изъ высшихъ памятниковъ человѣческаго ума, господствовала въ теченіе болѣе чѣмъ четверти вѣка, какъ неоспоримый догматъ. И объ этой-то великой теоріи, въ разгаръ полнаго передъ ней преклоненія, одинъ начинающій русскій ботаникъ, еще восемнадцать лѣтъ тому назадъ, въ публично-защищаемомъ тезисѣ осмѣлился выразиться такъ: «Въ подтвержденіе господствующаго ученія о ростѣ, равно какъ и въ опроверженіе прежняго ученія, не приведено ни одного убѣдительнаго довода»[1]. Это былъ я, г. Страховъ, — изъ чего вы можете судить, какъ давно я пересталъ бояться вашего грознаго авторитета. Но кто же оказался правъ: нѣмецкій авторитетъ или неизвѣстный русскій ботаникъ? Отъ пресловутой теоріи не осталось камня на камнѣ, — главные факты оказались совершенно невѣрными, — противная теорія торжествуетъ по всей линіи. Самые горячіе защитники теоріи Негели тщательно избѣгаютъ даже упоминать о ней. Какъ же могло случиться, что я предсказалъ судьбу, постигшую эту теорію? Очень просто. Убѣдившись на опытѣ въ неточности двухъ-трехъ фактовъ, на которые опиралась теорія, я вооружился этою ненавистною для г. Страхова логикой[2], задалъ себѣ трудъ обнажить для самого себя остовъ всей аргументанціи Негели и убѣдился, какъ она слаба. Именно Негели и его произведенія имѣлъ я, главнымъ образомъ, въ виду, говоря въ своей статьѣ Опровергнутъ ли дарвинизмъ? что встрѣтилъ въ книгѣ Данилевскаго пріемъ, знакомый каждому, кто имѣлъ несчастье изучать толстыя полемическія сочиненія, — пріемъ, заключающійся въ томъ, чтобы потопить свои доводы въ массѣ мелкихъ подробностей, растасовать ихъ такъ, чтобы обыкновенный, не досужій читатель не могъ свести концовъ съ концами и принялъ бы выводы на вѣру. Имѣю ли я послѣ этого право скептически относиться къ мнѣніямъ Негели, или нѣтъ? Имѣю ли я право дѣлать различіе между фактами, добытыми Негели, и его голословными сужденіями? А теперь, можетъ быть, г. Страхову любопытно знать, «что я скажу» о книгѣ Негели, на которую онъ ссылается, о его пресловутой теоріи «идіоплазмы», которая должна вытѣснить дарвинизмъ. Въ основѣ, эта теорія не что иное, какъ перифраза Дарвинова «пангенезиса». А что такое «пангенезисъ»? Слушайте, г. Страховъ, и изумляйтесь. Пангенезисъ, это — ученіе «не научное въ основѣ, безплодное въ послѣдствіяхъ». Это опять я, фанатическій поклонникъ Дарвина, какимъ желалъ бы отрекомендовать меня своимъ читателямъ г. Страховъ, такъ выразился объ этой гипотезѣ въ эпоху наибольшаго увлеченія ею и подражанія ей въ Германіи. Это ли отношеніе фанатика къ предмету своего поклоненія? Осмѣлился ли бы, напр., г. Страховъ выразиться такъ о какомъ-нибудь измышленіи Данилевскаго? Если я такъ безпощадно выражался объ ошибкѣ Дарвина, то, конечно, имѣю право такъ же относиться къ безсодержательно трансцендентальной гипотезѣ идіоплазмы, представляющей только растянутое подражаніе этой, едва ли не единственной, ошибкѣ Дарвина[3]. Итакъ, авторитетнаго мнѣнія, не подкрѣпляемаго фактами или доводами, для меня не существуетъ вообще, мнѣнія же Негели — въ особенности. А гдѣ же факты, гдѣ доводы? Гдѣ доказательство, что дарвинизмъ не можетъ обойтись безъ нелѣпаго предположенія объ образованіи въ природѣ чистокровныхъ породъ? Гдѣ ссылка на сочиненія Дарвина, въ которой встрѣчалось бы это чудовищное предположеніе? Ничего такого, конечно, не могли предъявить ни Данилевскій, ни Негели. За невозможностью найти подходящую аргументацію въ подлежащемъ направленіи, г. Страховъ довольствуется выписками изъ Негели, къ дѣлу не относящимся, лишь бы въ нихъ были выраженія, неодобрительныя для дарвинизма. Онъ приводитъ, наприм., мнѣніе Негели, что теорія миграцій недопустима. Что это за теорія миграцій, — спроситъ, можетъ быть, читатель, — это, конечно, часть дарвинизма? Нѣтъ, читатель, это теорія нѣмецкаго ученаго Вагнера, о которой Дарвинъ говоритъ такъ: «Но на основаніи доводовъ, уже ранѣе приведенныхъ, я ни въ какомъ случаѣ не могу согласиться съ мнѣніемъ этою натуралиста, что миграція и изоляція — необходимыя условія образованія новыхъ видовъ». Дѣло, значитъ, вотъ въ чемъ: Вагнеръ пристроилъ къ дарвинизму свою теорійку миграцій, какъ поправку, съ которой Дарвинъ ни въ какомъ случаѣ не согласенъ. Негели разсуждаетъ такъ: прямо возражать противъ Дарвина я не могу, — ну, такъ буду возражать противъ Вагнера. Вагнеръ не доволенъ дарвинизмомъ и предлагаетъ свою поправку, значитъ, стоитъ опровергнуть Вагнера, благо это легко, чтобы развязаться съ дарвинизмомъ. Что за дѣло до того, что Дарвинъ самъ отвергаетъ мнѣніе Вагнера? А г. Страховъ благоразумно скрываетъ отъ своихъ читателей, что авторъ ученія о миграціи не Дарвинъ, а Вагнеръ. Да и не все ли равно, Дарвинъ ли, Вагнеръ ли, лишь бы у читателя осталось смутное впечатлѣніе, что г. Страховъ, при помощи Негели, что-то опровергъ. И это называется научная полемика!
Но что же говорятъ факты Негели, на которые я ссылаюсь въ своей статьѣ и которые Данилевскій благоразумно обошелъ молчаніемъ? Они доказываютъ то, что утверждалъ и Дарвинъ на основаніи своихъ наблюденій, именно, что въ природѣ не существуетъ безграничнаго скрещиванія, что въ естественномъ состояніи даже мелкія разновидности, которыя легко могли бы давать помѣси, въ дѣйствительности ихъ не даютъ, т.-е. уживаются рядомъ, не смѣшиваясь. Дарвинъ прямо заявляетъ, что ему извѣстны такіе примѣры. Данилевскій отмахивается отъ этихъ непріятныхъ для него фактовъ, на томъ только основаніи, что Дарвинъ не перечислилъ этихъ примѣровъ. Но Негели ихъ перечислилъ, — это десятки разновидностей Hieracium, разводимыхъ имъ на грядкахъ ботаническаго сада. Негели категорически высказываетъ мнѣніе, что въ природѣ это явленіе широко распространенное. Слѣдовательно, по Негели, въ природѣ существуетъ несомнѣнное противодѣйствіе безграничному скрещиванію, но Данилевскій и г. Страховъ находятъ излишнимъ объ этомъ распространяться. Къ чему развлекать вниманіе читатели неудобными для нихъ фактами, когда можно смутить его глухими, голословными разсужденіями?
Итакъ, вычисленія Негели (какъ и позднѣйшія вычисленія Данилевскаго) доказываютъ, что сохраненіе въ природѣ чистокровной породы невозможно. Но это утверждаю и я: я только иду далѣе и говорю, что не зачѣмъ прибѣгать къ вычисленіямъ для доказательства такой очевидной истины. Слѣдовательно, пока дѣло идетъ о фактѣ, Негели совершенно согласенъ со мной.
Но сущность возраженія Негели и Данилевскаго, заключающаяся въ томъ, что весь дарвинизмъ построенъ будто бы на допущеніи этой невозможности, такъ и остается голословною, ничѣмъ не подтвержденною напраслиной, такъ какъ ни Дарвинъ, ни его послѣдователи этого допущенія не дѣлаютъ и въ немъ не нуждаются[4]. Возраженія Данилевскаго и Негели опровергаютъ что угодно, но не дарвинизмъ.
Факты же Негели, систематически скрываемые Данилевскимъ и г. Страховымъ, только блестящимъ образомъ подтверждаютъ положеніе Дарвина, что скрещиванію въ природѣ кладется весьма скоро предѣлъ какимъ-то, ближе намъ неизвѣстнымъ, но не подлежащимъ сомнѣнію свойствомъ организмовъ, — способностью ихъ не скрещиваться даже при кажущейся полной возможности этого процесса, т.-е. при совмѣстномъ существованіи.
Факты Негели я признаю и они говорятъ за Дарвина и противъ Данилевскаго, голословныя же его сужденія (вродѣ возраженія Вагнеру, вмѣсто Дарвина) отрицаю и имѣю на то право, не только на общемъ основаніи, но и спеціально въ примѣненіи къ Негели, въ виду несчастной участи, постигшей и его болѣе продуманныя теоріи.
Не знаю, показался ли г. Страхову смѣшонъ этотъ неожиданный результатъ очной ставки между мной и Негели, въ предвкушеніи которой онъ уже съ удовольствіемъ потиралъ себѣ руки.
Впрочемъ, г. Страховъ самъ очень хорошо сознаетъ, что всѣ эти никого не убѣждающія ссылки на Негели разсчитаны только на внѣшній эффектъ, на увѣренность, что, въ глазахъ читателя, доморощенный ученый долженъ всегда стоять руки по швамъ передъ нѣмецкимъ авторитетомъ; англійской науки, какъ извѣстно, г. Страховъ не допускаетъ, какъ и вообще не признаетъ за англичанами способности къ здравому мышленію; но объ этомъ въ своемъ мѣстѣ. Очень хорошо понимаетъ онъ, что въ приведенныхъ имъ выпискахъ не заключается и тѣни доказательства, будто дарвинизмъ нуждается въ навязанномъ ему абсурдѣ, но какъ же вывернуться, какъ же, заключая главу, оставить, читателя подъ впечатлѣніемъ, что побѣдителемъ изъ спора вышелъ онъ, г. Страховъ? Онъ прибѣгаетъ къ ultima ratio всѣхъ слабыхъ — смѣло и увѣренно говоритъ и повторяетъ прямо противное истинѣ. Онъ утверждаетъ, что «не только Дарвинъ и дарвинисты дѣлаютъ это предположеніе чистокровнаго приплода, но это предположеніе составляетъ неизбѣжную, исходную точку всей теоріи подбора», и, окончательно ободряемый звуками собственнаго своего голоса, заканчиваетъ главу еще болѣе беззастѣнчивымъ заявленіемъ. «Такъ училъ Дарвинъ», и проч., и проч.
Нѣтъ, и тысячу разъ нѣтъ, г. Страховъ! Такъ Дарвинъ не училъ и не могъ учить, потому что, въ такомъ случаѣ, онъ не нашелъ бы читателей для своей книги и самъ кончилъ бы свой вѣкъ не въ Даунѣ, а въ Бедламѣ. Смѣлость, говорятъ, города беретъ, но въ наукѣ смѣлость, подобная той, которую проявляетъ въ настоящемъ случаѣ г. Страховъ, ни къ чему не приводитъ. Въ наукѣ принято, что, взводя на своего противника какую-нибудь нелѣпость, подтверждаютъ свои слова ссылкой на его сочиненія. По правиламъ научной полемики, г. Страховъ долженъ былъ указать ту главу, страницу, строку, гдѣ Дарвинъ «учитъ» взводимой на него нелѣпости; но онъ знаетъ, что не можетъ этого сдѣлать, какъ не могъ этого сдѣлать и Данилевскій, и потому вся его надежда разсчитана на робкаго читателя, который приметъ этотъ смѣлый, самоувѣренный тонъ за убѣжденіе въ своей правотѣ.
Подводимъ итогъ этой самой существенной сторонѣ всего спора[5].
Данилевскій утверждаетъ, и совершенно вѣрно, что появившееся индивидуальное отклоненіе не можетъ сохраниться во всей своей чистотѣ и неприкосновенности, но изъ этого дѣлаетъ ни съ чѣмъ не сообразное заключеніе: значитъ, никакое уклоненіе, въ какой бы то ни было степени чистоты, не можетъ сохраниться. Не все — значитъ ничего, — вотъ блестящій силлогизмъ, на которомъ основано его опроверженіе естественнаго отбора, т.-е. дарвинизма. Я ему возражаю, что между все и ничего лежитъ вся реальная дѣйствительность. Если въ природѣ не можетъ сохраниться все (т.-е. чистокровная порода), то изъ этого никакъ не слѣдуетъ, что ничего не сохранится, т.-е. что, всякое появляющееся уклоненіе исчезнетъ безъ слѣда[6]. Г. Страховъ долженъ былъ признать, что аргументація Данилевскаго: «не все — значитъ ничего» есть образецъ строгаго, логическаго мышленія, или откровенно сознаться, что опроверженіе Данилевскаго ничего не опровергаетъ, а такъ какъ ни на то, ни на другое у него недоставало храбрости, то онъ и оказался вынужденнымъ взводить напраслину на Дарвина, смѣло увѣряя своихъ читателей, что Дарвинъ училъ тому, чему онъ никогда не училъ.
Вотъ какъ мститъ за себя логика!
- ↑ Первый тезисъ, приложенный къ моей магистерской диссертаціи 1871 года.
- ↑ Г. Страховъ прямо коритъ меня за упоминаніе о логикѣ.
- ↑ Вотъ характеристическій обращикъ отношенія къ этой теоріи Негели ученаго, котораго, конечно, не заподозрятъ въ легкомысліи, извѣстнаго, недавно умершаго Де-Бари. Когда я, улыбаясь, спросилъ его, какого онъ мнѣнія о ней, онъ, со свойственною ему живостью, отвѣчалъ: „Какого я мнѣнія? А развѣ о такихъ вещахъ даютъ себѣ трудъ составлять какое-нибудь мнѣніе?“
- ↑ Сто̀итъ читателю прочесть слѣдующую строку за тѣми, которыя цитируетъ г. Страховъ (Naegeli: „Mechanisch-physiologishe Theorie“, стр. 313), и тамъ, на примѣрѣ жираффы, онъ убѣдится, что Дарвинъ говоритъ не о происхожденіи этого животнаго отъ какого-нибудь случайнаго предка, сохранившаго свое потомство отъ скрещиванія (какъ въ примѣрѣ о сирени), а отъ всѣхъ предковъ, имѣвшихъ шеи на два, на три дюйма длиннѣе остальныхъ. Слѣдовательно, о возникновеніи и сохраненіи чистокровнаго потомства одного недѣлимаго нѣтъ и рѣчи.
- ↑ Въ заключительныхъ словахъ этой главы г. Страховъ самъ категорически заявляетъ, что именно въ разсматриваемомъ вопросѣ заключается окончательное опроверженіе дарвинизма.
- ↑ Напомню читателю соображеніе, которое также умышленно скрываетъ г. Страховъ. Еслибъ Дарвинъ утверждалъ, что въ природѣ могутъ сохраниться чистокровныя породы, то результатъ естественнаго отбора долженъ былъ бы обнаружиться въ такіе же краткіе сроки (столѣтія, десятилѣтія), какъ и при отборѣ искусственномъ. Но и Дарвинъ, и дарвинисты допускаютъ, что въ естественномъ состояніи новыя формы требуютъ несмѣтныхъ вѣковъ для своего образованія — именно потому, что результаты естественнаго отбора тормазятся (но не уничтожаются) скрещиваніемъ.