немъ не нуждаются[1]. Возраженія Данилевскаго и Негели опровергаютъ что угодно, но не дарвинизмъ.
Факты же Негели, систематически скрываемые Данилевскимъ и г. Страховымъ, только блестящимъ образомъ подтверждаютъ положеніе Дарвина, что скрещиванію въ природѣ кладется весьма скоро предѣлъ какимъ-то, ближе намъ неизвѣстнымъ, но не подлежащимъ сомнѣнію свойствомъ организмовъ, — способностью ихъ не скрещиваться даже при кажущейся полной возможности этого процесса, т.-е. при совмѣстномъ существованіи.
Факты Негели я признаю и они говорятъ за Дарвина и противъ Данилевскаго, голословныя же его сужденія (вродѣ возраженія Вагнеру, вмѣсто Дарвина) отрицаю и имѣю на то право, не только на общемъ основаніи, но и спеціально въ примѣненіи къ Негели, въ виду несчастной участи, постигшей и его болѣе продуманныя теоріи.
Не знаю, показался ли г. Страхову смѣшонъ этотъ неожиданный результатъ очной ставки между мной и Негели, въ предвкушеніи которой онъ уже съ удовольствіемъ потиралъ себѣ руки.
Впрочемъ, г. Страховъ самъ очень хорошо сознаетъ, что всѣ эти никого не убѣждающія ссылки на Негели разсчитаны только на внѣшній эффектъ, на увѣренность, что, въ глазахъ читателя, доморощенный ученый долженъ всегда стоять руки по швамъ передъ нѣмецкимъ авторитетомъ; англійской науки, какъ извѣстно, г. Страховъ не допускаетъ, какъ и вообще не признаетъ за англичанами способности къ здравому мышленію; но объ этомъ въ своемъ мѣстѣ. Очень хорошо понимаетъ онъ, что въ приведенныхъ имъ выпискахъ не заключается и тѣни доказательства, будто дарвинизмъ нуждается въ навязанномъ ему абсурдѣ, но какъ же вывернуться, какъ же, заключая главу, оставить, читателя подъ впечатлѣніемъ, что побѣдителемъ изъ спора вышелъ онъ, г. Страховъ? Онъ прибѣгаетъ къ ultima ratio всѣхъ слабыхъ — смѣло и увѣренно говоритъ и повторяетъ прямо противное истинѣ. Онъ утверждаетъ, что «не только Дарвинъ и дарвинисты дѣлаютъ это предположеніе чистокровнаго приплода, но это предположеніе составляетъ неизбѣжную, исходную точку всей теоріи подбора», и, окончательно ободряемый звуками собственнаго своего голоса, заканчиваетъ главу еще болѣе беззастѣнчивымъ заявленіемъ. «Такъ училъ Дарвинъ», и проч., и проч.
Нѣтъ, и тысячу разъ нѣтъ, г. Страховъ! Такъ Дарвинъ не училъ и не могъ учить, потому что, въ такомъ случаѣ, онъ не нашелъ бы читателей для своей книги и самъ кончилъ бы свой вѣкъ не въ Даунѣ, а въ Бедламѣ. Смѣлость, говорятъ, города беретъ, но въ наукѣ смѣлость, подоб-
- ↑ Сто̀итъ читателю прочесть слѣдующую строку за тѣми, которыя цитируетъ г. Страховъ (Naegeli: „Mechanisch-physiologishe Theorie“, стр. 313), и тамъ, на примѣрѣ жираффы, онъ убѣдится, что Дарвинъ говоритъ не о происхожденіи этого животнаго отъ какого-нибудь случайнаго предка, сохранившаго свое потомство отъ скрещиванія (какъ въ примѣрѣ о сирени), а отъ всѣхъ предковъ, имѣвшихъ шеи на два, на три дюйма длиннѣе остальныхъ. Слѣдовательно, о возникновеніи и сохраненіи чистокровнаго потомства одного недѣлимаго нѣтъ и рѣчи.
нём не нуждаются[1]. Возражения Данилевского и Негели опровергают что угодно, но не дарвинизм.
Факты же Негели, систематически скрываемые Данилевским и г. Страховым, только блестящим образом подтверждают положение Дарвина, что скрещиванию в природе кладется весьма скоро предел каким-то, ближе нам неизвестным, но не подлежащим сомнению свойством организмов, — способностью их не скрещиваться даже при кажущейся полной возможности этого процесса, т. е. при совместном существовании.
Факты Негели я признаю и они говорят за Дарвина и против Данилевского, голословные же его суждения (вроде возражения Вагнеру, вместо Дарвина) отрицаю и имею на то право, не только на общем основании, но и специально в применении к Негели, в виду несчастной участи, постигшей и его более продуманные теории.
Не знаю, показался ли г. Страхову смешон этот неожиданный результат очной ставки между мной и Негели, в предвкушении которой он уже с удовольствием потирал себе руки.
Впрочем, г. Страхов сам очень хорошо сознает, что все эти никого не убеждающие ссылки на Негели рассчитаны только на внешний эффект, на уверенность, что, в глазах читателя, доморощенный ученый должен всегда стоять руки по швам перед немецким авторитетом; английской науки, как известно, г. Страхов не допускает, как и вообще не признает за англичанами способности к здравому мышлению; но об этом в своем месте. Очень хорошо понимает он, что в приведенных им выписках не заключается и тени доказательства, будто дарвинизм нуждается в навязанном ему абсурде, но как же вывернуться, как же, заключая главу, оставить, читателя под впечатлением, что победителем из спора вышел он, г. Страхов? Он прибегает к ultima ratio всех слабых — смело и уверенно говорит и повторяет прямо противное истине. Он утверждает, что «не только Дарвин и дарвинисты делают это предположение чистокровного приплода, но это предположение составляет неизбежную, исходную точку всей теории подбора», и, окончательно ободряемый звуками собственного своего голоса, заканчивает главу еще более беззастенчивым заявлением. «Так учил Дарвин», и проч., и проч.
Нет, и тысячу раз нет, г. Страхов! Так Дарвин не учил и не мог учить, потому что, в таком случае, он не нашел бы читателей для своей книги и сам кончил бы свой век не в Дауне, а в Бедламе. Смелость, говорят, города берет, но в науке смелость, подоб-
- ↑ Стоит читателю прочесть следующую строку за теми, которые цитирует г. Страхов (Naegeli: «Mechanisch-physiologishe Theorie», стр. 313), и там, на примере жираффы, он убедится, что Дарвин говорит не о происхождении этого животного от какого-нибудь случайного предка, сохранившего свое потомство от скрещивания (как в примере о сирени), а от всех предков, имевших шеи на два, на три дюйма длиннее остальных. Следовательно, о возникновении и сохранении чистокровного потомства одного неделимого нет и речи.
