И эта глава опять не имеет никакого отношения к делу. Вся она посвящена глумлению над одною фразой моей статьи, брошенною мимоходом, как нечто всякому понятное. Но г. Страхов её не понял и на основании этого позволяет себе на четырёх страницах издеваться надо мной.
Посмотрим, в чём же заключается проявление моего будто бы грубого невежества, юмористически (по мнению г. Страхова) заявленное в самом заголовке и для издевательства над которым г. Страхов специально скликает своих читателей. «Извольте читать на странице 155!» — торжественно выкликает он и приводит это, по его мнению, позорящее меня место моей статьи. Вот оно: «Сохранение случайного уклонения в его чистой форме — это один предел явления; его бесследное исчезновение, полное растворение в нормальных формах — это другой и, заметим, идеальный, теоретический предел», — «то есть, — перебивая мою мысль, торопится, для вящего вразумления читателя, пояснить г. Страхов, — никогда не достигаемый, предполагаемый лишь мысленно, и в действительности не существующий», и полагая, что поймал меня на слове, довёл мою мысль до абсурда, продолжает цитату: «В действительности, — говорю я, — к органическим формам, как и к материи, как и к энергии, применимо изречение Лавуазье: «dans la nature rien ne se perd»[1]. Логически немыслимо, чтобы какое-нибудь воздействие на организм исчезло без следа, — именно этою невозможностью бесследного исчезания воздействий на организм и его потомство, суммированием этих воздействий мы и должны объяснить себе прогрессивное усложнение организмов». Окончив цитату, г. Страхов выходит из себя. «Признаюсь, — восклицает он, — редко можно найти более странную выходку, и, притом, сделанную без всякого повода, без всякой надобности. Какой это новый закон сохранения чего-то в организмах провозглашает г. Тимирязев?» и далее: «Ведь, дело идёт о случайных уклонениях и нет никакого сомнения, что скрещивание уничтожит их без следа», и, наконец, та же мысль повторяется в более философской форме: «Г. Тимирязев уверяет, что бесследное исчезание — невозможность, логически немыслимо. Ах, эта логика! Вот Дарвин — тот, кажется, о логике никогда не говорил и, право, лучше делал. Ведь, если что-нибудь может, по вашему, приближаться к исчезанию, то отчего же оно не может и исчезнуть?»
Во-первых, я замечу, что г. Страхов напрасно трудился ловить меня на слове, боясь, чтоб я не отвильнул. Я сказал именно то, что хотел сказать; готов повторить, и буду повторять то, что сказал; а если г. Страхову эта мысль непонятна, то я могу себе это объяснить разве только тем, что, на основании защищаемого им в предшествовавшей главе права того, «кто сам мыслит», на короткую память, он забыл кое-что из элементарной арифметики. В возмутивших его словах я высказываю только такую, всякому понятную арифметическую истину. Если после первого скрещивания в потомстве известной формы окажется 1/2 её крови, после второго 1/4, то после n скрещиваний её будет 1/n Эта дробь 1/n может быть очень мала, неизмеримо мала, но всё же не будет равна нулю, потому что n не будет равно бесконечности (я даже доказываю, что оно никогда не будет очень велико). Эта дробь и есть та хитрая, непонятная г. Страхову величине, которая «приближается к исчезанию», да не исчезает. Пусть г. Страхов задаст себе вопрос, на какую конечную величину (а натуралист имеет дело только с ними) нужно разделить 1, чтобы получился 0? В каком количестве воды нужно растворить пуд соли, чтоб он исчез без следа?[2]. А когда он разрешит эти не головоломные вопросы, то, конечно, поймёт, что нравственно обязан (конечно, мысленно, про себя) взять назад все те неприличные издевательства и грубые выходки[3], которыми украсил всю эту главу, не имея на то иногда права, кроме своей собственной несообразительности.
Да, логика мстит за себя жестоко… и арифметика также.
- ↑ Г. Страхов утверждал, что я неверно цитирую мысль Лавуазье, придаю ей слишком широкую форму. У Дюма, лучшего знатока творений Лавуазье, она приводится в следующей, ещё более общей форме — rien ne se perd, rien ne se crée.
- ↑ Г. Страхов спрашивает, что же сохраняется (когда мы говорим — кровь) — материя или энергия? Я полагаю, что такое любопытство по меньшей мере преждевременно, потому-то я и выразился неопределённо, высказывая только основную мысль, что, рассматривая жизнь, как одно непрерывное, преемственное явление, мы не вправе допустить, чтоб однажды вызванная в этом явлении пертурбация могла исчезнуть внезапно и без последствий.
В доказательство того, что уклонения исчезают без следа, г. Страхов озадачивает читателя тем же софизмом, несостоятельность которого я уже указал в своей статье по поводу примера сирени, именно, умышленно берёт численный признак. Бывают, — говорит г. Страхов, — шестипалые люди, а у их потомства эта уродливость исчезает без следа. Я пояснил, что такие примеры наименее удобны. Ясно, что трудно ожидать, чтобы появились люди с 51/2, с 51/4 и т. д. пальцев. В таких случаях признак обыкновенно разделяется между потомками: одни будут шести, другие — пятипалые. Впрочем, пример г. Страхова неудачен и в том отношении, что именно относительно шестипалости существуют указания, что она сохранялась до 5-го поколения, т. е. когда обладатель шестого пальца имел всего 1/32 долю крови своего шестипалого предка. По всей вероятности, большая часть случаев атавизма объясняется также. К тому же, было бы абсурдом ожидать, чтобы при суммировании действия таких сложных причин, каковы две борощиеся в детях организации родителей, получалась всегда простая наглядная средняя. Нужно ещё знать эквивалентность признаков, а как её определить?
- ↑ Вот на выдержку несколько их образцов: «Тут перед нами образчик тех, переходящих всякую меру, несообразностей… или: «В статье гораздо менее известного Тимирязева можно было бы подобрать и ещё не мало таких головоломных-скачков…», «Всегдашняя ошибка дарвинистов… соблазняет даже учёных более серьёзных, чем Геккель и г. Тимирязев». Замечу к слову, что г. Страхов совсем неуместно позволяет себе такой высокомерный тон по отношению к Геккелю. Гартман, философ, выражаясь слогом г. Страхова, гораздо более известный, чем г. Страхов, и противник дарвинизма, с величайшим уважением отзывается об общих трактатах Геккеля о дарвинизме и говорит, что всякий образованный человек должен их читать и изучать. Вот как на Западе философы относятся к учёным.