Анна Каренина (Толстой)/Часть III/Глава VIII/ДО
| ← Часть III, глава VII | Анна Каренина — Часть III, глава VIII | Часть III, глава IX → |
| Источникъ: Левъ Толстой. Анна Каренина. — Москва: Типо-литографія Т-ва И. Н. Кушнеровъ и К°, 1903. — Т. I. — С. 335—340. |
Въ концѣ мая, когда уже все болѣе или менѣе устроилось, она получила отвѣтъ мужа на свои жалобы о деревенскихъ неустройствахъ. Онъ писалъ ей, прося прощенія въ томъ, что не обдумалъ всего, и обѣщалъ пріѣхать при первой возможности. Возможность эта не представилась, и до начала іюня Дарья Александровна жила одна въ деревнѣ.
Петровками, въ воскресенье, Дарья Александровна ѣздила къ обѣднѣ причащать всѣхъ своихъ дѣтей. Дарья Александровна въ своихъ задушевныхъ, философскихъ разговорахъ съ сестрой, матерью, друзьями очень часто удивляла ихъ своимъ вольнодумствомъ относительно религіи. У нея была свая странная религія метемпсихозы, въ которую она твердо вѣрила, мало заботясь о догматахъ церкви. Но въ семьѣ она — и не для того только, чтобы показывать примѣръ, а отъ всей души — строго исполняла всѣ церковныя требованія, и то, что дѣти около года не были у причастія, очень безпокоило ее и, съ полнымъ одобреніемъ и сочувствіемъ Матрены Филимоновны, она рѣшила совершить это теперь, лѣтомъ.
Дарья Александровна за нѣсколько дней впередъ обдумала, какъ одѣть всѣхъ дѣтей. Были сшиты, передѣланы и вымыты платья, выпущены рубцы и оборки, пришиты пуговки и приготовлены ленты. Одно платье на Таню, которое взялась шить англичанка, испортило много крови Дарьѣ Александровнѣ. Англичанка, перешивая, сдѣлала вытачки не на мѣстѣ, слишкомъ вынула рукава и совсѣмъ было испортила платье. Танѣ подхватило плечи такъ, что видѣть было больно. Но Матрена Филимоновна догадалась вставить клинья и сдѣлать пелеринку. Дѣло поправилось, но съ англичанкой произошла было почти ссора. На утро однако все устроилось, и къ девяти часамъ — срокъ, до котораго просили батюшку подождать съ обѣдней — сіяющія радостью, разодѣтыя дѣти стояли у крыльца передъ коляской, дожидаясь матери.
Въ коляску, вмѣсто заминающагося Ворона, запрягли, по протекціи Матрены Филимоновны, приказчикова Бураго, и Дарья Александровна, задержанная заботами о своемъ туалетѣ, одѣтая въ бѣлое кисейное платье, вышла садиться.
Дарья Александровна причесывалась и одѣвалась съ заботой и волненіемъ. Прежде она одѣвалась для себя, чтобы быть красивой и нравиться; потомъ, чѣмъ больше она старѣлась, тѣмъ непріятнѣе ей становилось одѣваться; она видѣла, какъ она подурнѣла. Но теперь она опять одѣвалась съ удовольствіемъ и волненіемъ. Теперь она одѣвалась не для себя, не для своей красоты, а для того, чтобъ она, какъ мать этихъ прелестей, не испортила общаго впечатлѣнія. И, посмотрѣвшись въ послѣдній разъ въ зеркало, она осталась довольна собой. Она было хороша. Не такъ хороша, какъ она, бывало, хотѣла быть хороша на балѣ, но хороша для той цѣли, которую она теперь имѣла въ виду.
Въ церкви никого, кромѣ мужиковъ, дворниковъ и ихъ бабъ, не было. Но Дарья Александровна видѣла, или ей казалось, что она видѣла, восхищеніе, возбуждаемое ея дѣтьми и ею. Дѣти не только были прекрасны собой въ своихъ нарядныхъ платьицахъ, но они были милы тѣмъ, какъ хорошо они себя держали. Алеша, правда, стоялъ не совсѣмъ хорошо: онъ все поворачивался и хотѣлъ видѣть сзади свою курточку; но все-таки онъ былъ необыкновенно милъ. Таня стояла какъ большая и смотрѣла за маленькими. Но меньшая, Лили, была прелестна своимъ наивнымъ удивленіемъ предъ всѣмъ, и трудно было не улыбнуться, когда, причастившись, она сказала: „please, some more“.
Возвращаясь домой, дѣти чувствовали, что что-то торжественное совершилось, и были очень смирны.
Все шло хорошо и дома; но за завтракомъ Гриша сталъ свистать и, что было хуже всего, не послушался англичанки, и былъ оставленъ безъ сладкаго пирога. Дарья Александровна не допустила бы въ такой день до наказанія, если бы она была тутъ; но надо было поддержать распоряженіе англичанки, и она подтвердила ея рѣшеніе, что Гришѣ не будетъ сладкаго пирога. Это испортило немного общую радость.
Гриша плакалъ, говоря, что Николенька свисталъ, но что вотъ его не наказали, и что онъ не отъ пирога плачетъ, — ему все равно, — но о томъ, что съ нимъ несправедливы. Это было слишкомъ уже грустно, и Дарья Александровна рѣшилась, переговоривъ съ англичанкой, простить Гришу и пошла къ ней. Но тутъ, проходя черезъ залу, она увидала сцену, наполнившую такою радостью ея сердце, что слезы выступили ей на глаза и она сама простила преступника.
Наказанный сидѣлъ въ залѣ на угловомъ окнѣ; подлѣ него стояла Таня съ тарелкой. Подъ видомъ желанія обѣда для куколъ, она попросила у англичанки позволенія снести свою порцію пирога въ дѣтскую и вмѣсто этого принесла ее брату. Продолжая плакать о несправедливости претерпѣннаго имъ наказанія, онъ ѣлъ принесенный пирогъ и сквозь рыданія приговаривалъ: „ѣшь сама, вмѣстѣ будемъ ѣсть… вмѣстѣ“.
На Таню сначала подѣйствовала жалость къ Гришѣ, потомъ сознаніе своего добродѣтельнаго поступка, и слезы у нея тоже стояли въ глазахъ; но она, не отказываясь, ѣла свою долю.
Увидавъ мать, они испугались, но, вглядѣвшись въ ея лицо, поняли, что они дѣлаютъ хорошо, засмѣялись и съ полными пирогомъ ртами стали обтирать улыбающіяся губы руками и измазали всѣ свои сіяющія лица слезами и вареньемъ.
— Матушки!! Новое бѣлое платье! Таня! Гриша! — говорила мать, стараясь спасти платье, но со слезами на глазахъ улыбаясь блаженною, восторженною улыбкой.
Новыя платья сняли, велѣли надѣть дѣвочкамъ блузки, а мальчикамъ старыя курточки и велѣли закладывать линейку — опять, къ огорченію приказчика, Бураго въ дышло — чтобъ ѣхать за грибами и на купальню. Стонь восторженнаго визга поднялся въ дѣтской и не умолкалъ до самаго отъѣзда на купальню.
Грибовъ набрали цѣлую корзинку, даже Лили нашла березовый грибъ. Прежде бывало такъ, что миссъ Гуль найдетъ и покажетъ ей; но теперь она сама нашла большой березовый шлюпикъ, и былъ общій восторженный крикъ: „Лили нашла шлюпикъ!“
Потомъ подъѣхали къ рѣкѣ, поставили лошадей подъ березками и пошли въ купальню. Кучеръ Терентій, привязавъ къ дереву отмахивающихся отъ оводовъ лошадей, легъ, приминая траву, въ тѣни березы и курилъ тютюнъ, а изъ купальни доносился до него неумолкавшій дѣтскій веселый визгъ.
Хотя и хлопотливо было смотрѣть за всѣми дѣтьми и останавливать ихъ шалости, хотя и трудно было вспомнить и не перепутать всѣ эти чулочки, панталончики, башмачки съ разныхъ ногъ и развязывать, разстегивать и завязывать тесемочки и пуговки, Дарья Александровна, сама для себя любившая всегда купанье, считавшая его полезнымъ для дѣтей, ничѣмъ такъ не наслаждалась, какъ этимъ купаньемъ со всѣми дѣтьми. Перебирать всѣ эти пухленькія ножки, натягивая на нихъ чулочки, брать въ руки и окунуть эти голенькія тѣльца и слышать то радостные, то испуганные визги, видѣть эти задыхающіяся, съ открытыми, испуганными и веселыми глазами, лица, этихъ брызгающихся своихъ херувимчиковъ было для нея большое наслажденіе.
Когда уже половина дѣтей были одѣты, къ купальнѣ подошли и робко остановились нарядныя бабы, ходившія за сныткой и молочайникомъ. Матрена Филимоновна кликнула одну, чтобы дать ей высушить уроненную въ воду простыню и рубашку, и Дарья Александровна разговорилась съ бабами. Бабы, сначала смѣявшіяся въ руку и не понимавшія вопроса, скоро осмѣлились и разговорились, тотчасъ же подкупивъ Дарью Александровну искреннимъ любованьемъ дѣтьми, которое онѣ выказывали.
— Ишь ты, красавица, бѣленькая, какъ сахаръ, — говорила одна, любуясь на Танечку и покачивая головой. — А худая…
— Да, больна была.
— Вишь ты, знать тоже купали, — говорила другая на грудного.
— Нѣтъ, ему только три мѣсяца, — отвѣчала съ гордостью Дарья Александровна.
— Ишь ты!
— А у тебя есть дѣти?
— Было четверо, двое осталось: мальчикъ и дѣвочка. Вотъ въ прошлый мясоѣдъ отняла.
— А сколько ей?
— Да другой годокъ.
— Что же ты такъ долго кормила?
— Наше обыкновеніе: три поста…
И разговоръ сталъ самый интересный для Дарьи Александровны: какъ рожала? чѣмъ былъ боленъ? гдѣ мужъ? часто ли бываетъ?
Дарьѣ Александровнѣ не хотѣлось уходить отъ бабъ: такъ интересенъ ей былъ разговоръ съ ними, такъ совершенно одни и тѣ же были ихъ интересы. Пріятнѣе же всего Дарьѣ Александровнѣ было то, что она ясно видѣла, какъ всѣ эти женщины любовались болѣе всего тѣмъ, какъ много было у нея дѣтей и какъ они хороши. Бабы и насмѣшили Дарью Александровну и обидѣли англичанку тѣмъ, что она была причиной этого непонятнаго для нея смѣха. Одна изъ молодыхъ бабъ приглядывалась къ англичанкѣ, одѣвавшейся послѣ всѣхъ, и когда та надѣла на себя третью юбку, не могла удержаться отъ замѣчанія: „Ишь ты, крутила, крутила, все не накрутитъ!“ сказала она, и всѣ разразились хохотомъ.