Анна Каренина (Толстой)/Часть III/Глава VII/ДО
| ← Часть III, глава VI | Анна Каренина — Часть III, глава VII | Часть III, глава VIII → |
| Источникъ: Левъ Толстой. Анна Каренина. — Москва: Типо-литографія Т-ва И. Н. Кушнеровъ и К°, 1903. — Т. I. — С. 331—335. |
Въ то время какъ Степанъ Аркадьевичъ проѣхалъ въ Петербургъ для исполненія самой естественной, извѣстной всѣмъ служащимъ, хотя и непонятной для неслужащихъ, нужнѣйшей обязанности, безъ которой нѣтъ возможности служить, — напомнить о себѣ въ министерствѣ, — и при исполненіи этой обязанности, взявъ почти всѣ деньги изъ дому, весело и пріятно проводилъ время и на скачкахъ, и на дачахъ, Долли съ дѣтьми переѣхала въ деревню, чтобъ уменьшить сколько возможно расходы. Она переѣхала въ свою приданую деревню Ергушово, ту самую, гдѣ весной былъ проданъ лѣсъ, и которая была въ пятидесяти верстахъ отъ Покровскаго Левина.
Въ Ергушовѣ большой старый домъ былъ давно сломанъ, и еще княземъ былъ отдѣланъ и увеличенъ флигель. Флигель лѣтъ двадцать тому назадъ, когда Долли была ребенкомъ, былъ помѣстителенъ и удобенъ, хотя и стоялъ, какъ всѣ флигеля, бокомъ къ выѣздной аллеѣ и къ югу. Но теперь флигель этотъ былъ старъ и гнилъ. Когда еще Степанъ Аркадьевичъ ѣздилъ весной продавать лѣсъ, Долли просила его осмотрѣть домъ и велѣть поправить что нужно. Степанъ Аркадьевичъ, какъ и всѣ виноватые мужья, очень заботившійся объ удобствахъ жены, самъ осмотрѣлъ домъ и сдѣлалъ распоряженіе о всемъ, по его понятію, нужномъ. По его понятію, надо было перебить кретономъ всю мебель, повѣсить гардины, расчистить садъ, сдѣлать мостикъ у пруда и посадить цвѣты; но онъ забылъ много другихъ необходимыхъ вещей, недостатокъ которыхъ потомъ измучилъ Дарью Александровну.
Какъ ни старался Степанъ Аркадьевичъ быть заботливымъ отцомъ и мужемъ, онъ никакъ не могъ помнить, что у него есть жена и дѣти. У него были холостые вкусы и только съ ними онъ соображался. Вернувшись въ Москву, онъ съ гордостью объявилъ женѣ, что все приготовлено, что домъ будетъ игрушечка и что онъ ей очень совѣтуетъ ѣхать. Степану Аркадьевичу отъѣздъ жены въ деревню былъ очень пріятенъ во всѣхъ отношеніяхъ: и дѣтямъ здорово, и расходовъ меньше, и ему свободнѣе. Дарья же Александровна считала переѣздъ въ деревню на лѣто необходимымъ для дѣтей, въ особенности для дѣвочки, которая не могла поправиться послѣ скарлатины, и наконецъ, чтобъ избавиться отъ мелкихъ униженій, мелкихъ долговъ дровянику, рыбнику, башмачнику, которые измучили ее. Сверхъ того, отъѣздъ былъ ей пріятенъ еще и потому, что она мечтала залучить къ себѣ въ деревню сестру Кити, которая должна была возвратиться изъ-за границы въ серединѣ лѣта и которой предписано было купанье. Кити писала съ водъ, что ничто ей такъ не улыбается, какъ провести лѣто съ Долли въ Ергушовѣ, полномъ дѣтскихъ воспоминаній для нихъ обѣихъ.
Первое время деревенской жизни было для Долли очень трудное. Она живала въ деревнѣ въ дѣтствѣ, и у нея осталось впечатлѣніе, что деревня есть спасеніе отъ всѣхъ городскихъ непріятностей, что жизнь тамъ хотя и не красива (съ этимъ Долли легко мирилась), зато дешева и удобна: все есть, все дешево, все можно достать, и дѣтямъ хорошо. Но теперь, хозяйкой пріѣхавъ въ деревню, она увидала, что это все совсѣмъ не такъ, какъ она думала.
На другой день по ихъ пріѣздѣ пошелъ проливной дождь, и ночью потекло въ коридорѣ и въ дѣтской, такъ что кроватки перенесли въ гостиную. Кухарки людской не было; изъ девяти коровъ оказались, по словамъ скотницы, однѣ тельныя, другія первымъ теленкомъ, третьи стары, четвертыя тугосиси; ни масла, ни молока даже дѣтямъ недоставало. Яицъ не было. Курицу нельзя было достать; жарили и варили старыхъ, лиловыхъ, жилистыхъ пѣтуховъ. Нельзя было достать бабъ, чтобы вымыть полы, — всѣ были на картошкахъ. Кататься нельзя было, потому что одна лошадь заминалась и рвала въ дышлѣ. Купаться было негдѣ, — весь берегъ рѣки былъ истоптанъ скотиной и открытъ съ дороги; даже гулять нельзя было ходить, потому что скотина входила въ садъ черезъ сломанный заборъ и былъ одинъ страшный быкъ, который ревѣлъ и потому, должно быть, бодался. Шкаповъ для платья не было. Какіе были, тѣ не закрывались, и сами открывались, когда проходили мимо ихъ. Чугуновъ и корчагъ не было; котла для прачечной и даже гладильной доски для дѣвичьей не было.
Первое время, вмѣсто спокойствія и отдыха, попавъ на эти страшныя, съ ея точки зрѣнія, бѣдствія, Дарья Александровна была въ отчаяніи: хлопотала изо всѣхъ силъ, чувствовала безвыходность положенія и каждую минуту удерживала слезы, навертывавшіяся ей на глаза. Управляющій, бывшій вахмистръ, котораго Степанъ Аркадьевичъ полюбилъ и опредѣлилъ изъ швейцаровъ за его красивую и почтительную наружность, не принималъ никакого участія въ бѣдствіяхъ Дарьи Александровны, говорилъ почтительно: „никакъ невозможно, такой народъ скверный“, и ни въ чемъ не помогалъ.
Положеніе казалось безвыходнымъ. Но въ домѣ Облонскихъ, какъ и во всѣхъ семейныхъ домахъ, было одно незамѣтное, но важнѣйшее и полезнѣйшее лицо — Матрена Филимоновна. Она успокоивала барыню, увѣряла ее, что все образуется (это было ея слово и отъ нея перенялъ его Матвѣй), и сама, не торопясь и не волнуясь, дѣйствовала.
Она тотчасъ же сошлась съ приказчицей и въ первый же день пила съ нею и съ приказчикомъ чай подъ акаціями и обсуждала всѣ дѣла. Скоро подъ акаціями учредился клубъ Матрены Филимоновны, и тутъ, черезъ этотъ клубъ, состоявшій изъ приказчицы, старосты и конторщика, стали понемногу уравниваться трудности жизни, и черезъ недѣлю дѣйствительно все образовалось. Крышу починили, кухарку нашли, — старостину куму, куръ купили, коровы стали давать молока, садъ загородили жердями, катокъ сдѣлалъ плотникъ, къ шкапамъ придѣлали крючки и они стали отворяться непроизвольно, а гладильная доска, обернутая солдатскимъ сукномъ, легла съ ручки кресла на комодъ, и въ дѣвичьей запахло утюгомъ.
— Ну, вотъ! а все отчаивались, — сказала Матрена Филимоновна, указывая на доску.
Даже построили изъ соломенныхъ щитовъ купальню. Лили стала купаться, и для Дарьи Александровны сбылись хоть отчасти ея ожиданія хотя не спокойной, но удобной деревенской жизни. Спокойною съ шестью дѣтьми Дарья Александровна не могла быть. Одинъ заболѣвалъ, другой могъ заболѣть, третьему недоставало чего-нибудь, четвертый выказывалъ признаки дурного характера и т. д. и т. д. Рѣдко-рѣдко выдавались короткіе спокойные періоды. Но хлопоты и безпокойства эти были для Дарьи Александровны единственнымъ возможнымъ счастьемъ. Если бы не было этого, она бы оставалась одна со своими мыслями о мужѣ, который не любилъ ея. Но, кромѣ того, какъ ни тяжелы были для матери страхъ болѣзней, самыя болѣзни и горе въ виду признаковъ дурныхъ наклонностей въ дѣтяхъ, — сами дѣти выплачивали ей уже теперь мелкими радостями за ея горести. Радости эти были такъ мелки, что онѣ незамѣтны были, какъ золото въ пескѣ, и въ дурныя минуты она видѣла однѣ горести, одинъ песокъ; но были и хорошія минуты, когда она видѣла однѣ радости, одно золото.
Теперь, въ уединеніи деревни, она чаще и чаще стала сознавать эти радости. Часто, глядя на нихъ, она дѣлала всевозможные усилія, чтобъ убѣдить себя, что она заблуждается, что она, какъ мать, пристрастна къ своимъ дѣтямъ; все-таки она не могла не говорить себѣ, что у нея прелестныя дѣти, всѣ шестеро, все въ разныхъ родахъ, но такія, какія рѣдко бываютъ, — и была счастлива ими и гордилась ими.