положенія и каждую минуту удерживала слезы, навертывавшіяся ей на глаза. Управляющій, бывшій вахмистръ, котораго Степанъ Аркадьевичъ полюбилъ и опредѣлилъ изъ швейцаровъ за его красивую и почтительную наружность, не принималъ никакого участія въ бѣдствіяхъ Дарьи Александровны, говорилъ почтительно: „никакъ невозможно, такой народъ скверный“, и ни въ чемъ не помогалъ.
Положеніе казалось безвыходнымъ. Но въ домѣ Облонскихъ, какъ и во всѣхъ семейныхъ домахъ, было одно незамѣтное, но важнѣйшее и полезнѣйшее лицо — Матрена Филимоновна. Она успокоивала барыню, увѣряла ее, что все образуется (это было ея слово и отъ нея перенялъ его Матвѣй), и сама, не торопясь и не волнуясь, дѣйствовала.
Она тотчасъ же сошлась съ приказчицей и въ первый же день пила съ нею и съ приказчикомъ чай подъ акаціями и обсуждала всѣ дѣла. Скоро подъ акаціями учредился клубъ Матрены Филимоновны, и тутъ, черезъ этотъ клубъ, состоявшій изъ приказчицы, старосты и конторщика, стали понемногу уравниваться трудности жизни, и черезъ недѣлю дѣйствительно все образовалось. Крышу починили, кухарку нашли, — старостину куму, куръ купили, коровы стали давать молока, садъ загородили жердями, катокъ сдѣлалъ плотникъ, къ шкапамъ придѣлали крючки и они стали отворяться непроизвольно, а гладильная доска, обернутая солдатскимъ сукномъ, легла съ ручки кресла на комодъ, и въ дѣвичьей запахло утюгомъ.
— Ну, вотъ! а все отчаивались, — сказала Матрена Филимоновна, указывая на доску.
Даже построили изъ соломенныхъ щитовъ купальню. Лили стала купаться, и для Дарьи Александровны сбылись хоть отчасти ея ожиданія хотя не спокойной, но удобной деревенской жизни. Спокойною съ шестью дѣтьми Дарья Александровна не могла быть. Одинъ заболѣвалъ, другой могъ заболѣть, третьему недоставало чего-нибудь, четвертый выказывалъ признаки дурного характера и т. д. и т. д. Рѣдко-рѣдко выдавались короткіе
