Анна Каренина (Толстой)/Часть II/Глава XXIV/ДО
| ← Часть II, глава XXIII | Анна Каренина — Часть II, глава XXIV | Часть II, глава XXV → |
| Источникъ: Левъ Толстой. Анна Каренина. — Москва: Типо-литографія Т-ва И. Н. Кушнеровъ и К°, 1903. — Т. I. — С. 245—252. |
Когда Вронскій смотрѣлъ на часы на балконѣ Карениныхъ, онъ былъ такъ растревоженъ и занятъ своими мыслями, что видѣлъ стрѣлки на циферблатѣ, но не могъ понять, который часъ. Онъ вышелъ на шоссе и направился, осторожно ступая по грязи, къ своей коляскѣ. Онъ былъ до такой степени переполненъ чувствомъ къ Аннѣ, что и не думалъ о томъ, который часъ и есть ли ему еще время ѣхать къ Брянскому. У него оставалась, какъ это часто бываетъ, только внѣшняя способность памяти, указывающая, что́ вслѣдъ за чѣмъ рѣшено сдѣлать. Онъ подошелъ къ своему кучеру, задремавшему на козлахъ въ косой уже тѣни густой липы, полюбовался переливающимися столбами толкачиков-мошекъ, вившихся надъ потными лошадьми, и, разбудивъ кучера, вскочилъ въ коляску и велѣлъ ѣхать къ Брянскому. Только отъѣхавъ верстъ семь, онъ настолько опомнился, что посмотрѣлъ на часы и понялъ, что было половина шестого и что онъ опоздалъ.
Въ этотъ день было нѣсколько скачекъ: скачка конвойныхъ, потомъ двухверстная офицерская, четырехверстная и та скачка, въ которой онъ скакалъ. Къ своей скачкѣ онъ могъ поспѣть, но если онъ поѣдетъ къ Брянскому, то онъ только-только пріѣдетъ, и пріѣдетъ, когда уже будетъ весь Дворъ. Это было нехорошо. Но онъ далъ Брянскому слово быть у него и потому рѣшилъ ѣхать дальше, приказавъ кучеру не жалѣть тройки.
Онъ пріѣхалъ къ Брянскому, пробылъ у него пять минутъ и поскакалъ назадъ. Эта быстрая ѣзда успокоила его. Все тяжелое, что́ было въ его отношеніяхъ къ Аннѣ, вся неопредѣленность, оставшаяся послѣ ихъ разговора, все выскочило изъ его головы; онъ съ наслажденіемъ и волненіемъ думалъ теперь о скачкѣ, о томъ, что онъ все-таки поспѣетъ, и изрѣдка ожиданіе счастія свиданія нынѣшней ночи вспыхивало яркимъ свѣтомъ въ его воображеніи.
Чувство предстоящей скачки все болѣе и болѣе охватывало его, по мѣрѣ того какъ онъ въѣзжалъ дальше и дальше въ атмосферу скачекъ, обгоняя экипажи ѣхавшихъ съ дачъ и изъ Петербурга на скачки.
На его квартирѣ никого уже не было дома, — всѣ были на скачкахъ, и лакей его дожидался у воротъ. Пока онъ переодѣвался, лакей сообщилъ ему, что уже начались вторыя скачки, что приходило много господъ спрашивать про него и изъ конюшни два раза прибѣгалъ мальчикъ.
Переодѣвшись безъ торопливости (онъ никогда не торопился и не терялъ самообладанія), Вронскій велѣлъ ѣхать къ баракамъ. Отъ бараковъ ему уже были видны море экипажей, пѣшеходовъ, солдатъ, окружавшихъ гипподромъ, и кипящія народомъ бесѣдки. Шли вѣроятно вторыя скачки, потому что въ то время, какъ онъ входилъ въ баракъ, онъ слышалъ звонокъ. Подходя къ конюшнѣ, онъ встрѣтился съ бѣлоногимъ рыжимъ Гладіаторомъ Махотина, котораго въ оранжевой съ синимъ попонѣ съ кажущимися огромными, отороченными синимъ ушами вели на гипподромъ.
— Гдѣ Кордъ? — спросилъ онъ у конюха.
— Въ конюшнѣ, сѣдлаютъ.
Въ отворенномъ денникѣ Фру-Фру уже была осѣдлана. Ее собирались выводить.
— Не опоздалъ?
— All right! All right! Все исправно, все исправно, — проговорилъ англичанинъ, — не будьте взволнованы.
Вронскій еще разъ окинулъ взглядомъ прелестныя, любимыя формы лошади, дрожавшей всѣмъ тѣломъ, и, съ трудомъ оторвавшись отъ этого зрѣлища, вышелъ изъ барака. Онъ подъѣхалъ къ бесѣдкамъ въ самое выгодное время, для того чтобы не обратить на себя ничьего вниманія. Только что кончилась двухверстная скачка, и всѣ глаза были устремлены на кавалергарда впереди и лейб-гусара сзади, изъ послѣднихъ силъ погонявшихъ лошадей и подходившихъ къ столбу. Изъ середины и извнѣ круга всѣ тѣснились къ столбу, и кавалергардская группа солдатъ и офицеровъ громкими возгласами выражала радость ожидаемаго торжества своего офицера и товарища. Вронскій незамѣтно вошелъ въ середину толпы почти въ то самое время, какъ раздался звонокъ, оканчивающій скачки, и высокій, забрызганный грязью кавалергардъ, пришедшій первымъ, опустившись на сѣдло, сталъ спускать поводья своему сѣрому, потемнѣвшему отъ пота, тяжело дышащему жеребцу.
Жеребецъ, съ усиліемъ тыкаясь ногами, укоротилъ быстрый ходъ своего большого тѣла, и кавалергардскій офицеръ, какъ человѣкъ, проснувшійся отъ тяжелаго сна, оглянулся кругомъ и съ трудомъ улыбнулся. Толпа своихъ и чужихъ окружила его.
Вронскій умышленно избѣгалъ той избранной, великосвѣтской толпы, которая сдержанно и свободно двигалась и переговаривалась передъ бесѣдками. Онъ узналъ, что тамъ была и Каренина, и Бетси, и жена его брата, и нарочно, чтобы не развлечься, не подходилъ къ нимъ. Но безпрестанно встрѣчавшіеся знакомые останавливали его, разсказывали ему подробности бывшихъ скачекъ и разспрашивали его, почему онъ опоздалъ.
Въ то время какъ скакавшіе были призваны въ бесѣдку для полученія призовъ и всѣ обратились туда, старшій братъ Вронскаго, Александръ, полковникъ съ аксельбантами, невысокій ростомъ, такой же коренастый, какъ и Алексѣй, но болѣе красивый и румяный, съ краснымъ носомъ и пьянымъ, открытымъ лицомъ, подошелъ къ нему.
— Ты получилъ мою записку? — сказалъ онъ. — Тебя никогда не найдешь.
Александръ Вронскій, несмотря на разгульную, въ особенности пьяную жизнь, по которой онъ былъ извѣстенъ, былъ вполнѣ придворный человѣкъ.
Онъ теперь, говоря съ братомъ о непріятной весьма для него вещи, зная, что глаза многихъ могутъ быть устремлены на нихъ, имѣлъ видъ улыбающійся, какъ будто о чем-нибудь неважномъ шутилъ съ братомъ.
— Я получилъ и, право, не понимаю, о чемъ ты заботишься, — сказалъ Алексѣй.
— Я о томъ забочусь, что сейчасъ мнѣ было замѣчено, что тебя нѣтъ и что въ понедѣльникъ тебя встрѣтили въ Петергофѣ.
— Есть дѣла, которыя подлежатъ обсужденію только тѣхъ, кто прямо въ нихъ заинтересованъ, и то дѣло, о которомъ ты такъ заботишься, такое…
— Да, но тогда не служатъ, не…
— Я тебя прошу не вмѣшиваться, и только.
Нахмуренное лицо Алексѣя Вронскаго поблѣднѣло, и выдающаяся нижняя челюсть его дрогнула, что́ съ нимъ бывало рѣдко. Онъ, какъ человѣкъ съ очень добрымъ сердцемъ, сердился рѣдко, но когда сердился и когда у него дрожалъ подбородокъ, то, какъ это и зналъ Александръ Вронскій, онъ былъ опасенъ. Александръ Вронскій весело улыбнулся.
— Я только хотѣлъ передать письмо матушки. Отвѣчай ей и не разстраивайся передъ ѣздой. Bonne chance, — прибавилъ онъ улыбаясь и отошелъ отъ него.
Но вслѣдъ за нимъ опять дружеское привѣтствіе остановило Вронскаго.
— Не хочешь знать пріятелей! Здравствуй, mon cher! — заговорилъ Степанъ Аркадьевичъ, и здѣсь, среди этого петербургскаго блеска, не менѣе, чѣмъ въ Москвѣ, блистая своимъ румянымъ лицомъ и лоснящимися расчесанными бакенбардами. — Вчера пріѣхалъ и очень радъ, что увижу твое торжество. Когда увидимся?
— Заходи завтра въ артель, — сказалъ Вронскій и, пожавъ его, извиняясь, за рукавъ пальто, отошелъ въ средину гипподрома, куда уже вводили лошадей для большой скачки съ препятствіями.
Потныя, измученныя скакавшія лошади, провожаемыя конюхами, уводились домой, и одна за другой появлялись новыя къ предстоящей скачкѣ, свѣжія, большею частью англійскія лошади, въ капорахъ, со своими поддернутыми животами, похожія на странныхъ огромныхъ птицъ. Направо водили поджарую красавицу Фру-Фру, которая, какъ на пружинахъ, переступала на своихъ эластичныхъ и довольно длинныхъ бабкахъ. Недалеко отъ нея снимали попону съ лопоухаго Гладіатора. Крупныя, прелестныя, совершенно правильныя формы жеребца съ чудеснымъ задомъ и необычайно короткими, надъ самыми копытами сидѣвшими бабками невольно останавливали на себѣ вниманіе Вронскаго. Онъ хотѣлъ подойти къ своей лошади, но его опять задержалъ знакомый.
— А вотъ Каренинъ, — сказалъ ему знакомый, съ которымъ онъ разговаривалъ. — Ищетъ жену, а она въ срединѣ бесѣдки. Вы не видали ея?
— Нѣтъ, не видалъ, — отвѣчалъ Вронскій и, не оглянувшись даже на бесѣдку, въ которой ему указывали на Каренину, подошелъ къ своей лошади.
Не успѣлъ Вронскій посмотрѣть сѣдло, о которомъ надо было сдѣлать распоряженіе, какъ скачущихъ позвали къ бесѣдкѣ для выниманія номеровъ и отправленія. Съ серьезными, строгими, многіе съ блѣдными лицами, семнадцать человѣкъ офицеровъ сошлись къ бесѣдкѣ и разобрали номера. Вронскому достался 7-й номеръ. Послышалось: „садиться!“
Чувствуя, что онъ вмѣстѣ съ другими скачущими составляетъ центръ, на который устремлены всѣ глаза, Вронскій въ напряженномъ состояніи, въ которомъ онъ обыкновенно дѣлался медлителенъ и спокоенъ въ движеніяхъ, подошелъ къ своей лошади. Кордъ для торжества скачекъ одѣлся въ свой парадный костюмъ: черный застегнутый сюртукъ, туго накрахмаленные воротнички, подпиравшіе ему щеки, и въ круглую, черную шляпу и ботфорты. Онъ былъ, какъ и всегда, спокоенъ и важенъ и самъ держалъ за оба повода лошадь, стоя передъ ней. Фру-Фру продолжала дрожать, какъ въ лихорадкѣ. Полный огня глазъ ея косился на подходившаго Вронскаго. Вронскій подсунулъ палецъ подъ подпругу. Лошадь покосилась сильнѣе, оскалилась и прижала ухо. Англичанинъ поморщился губами, желая выразить улыбку надъ тѣмъ, что повѣряли его сѣдланіе.
— Садитесь: меньше будете волноваться.
Вронскій оглянулся въ послѣдній разъ на своихъ соперниковъ. Онъ зналъ, что на ѣздѣ онъ уже не увидитъ ихъ. Двое уже ѣхали впередъ къ мѣсту, откуда должны были пускать. Гальцинъ, одинъ изъ опасныхъ соперниковъ и пріятель Вронскаго, вертѣлся вокругъ гнѣдого жеребца, не дававшаго садиться. Маленькій лейбъ-гусаръ въ узкихъ рейтузахъ ѣхалъ галопомъ, согнувшись, какъ котъ, на крупу изъ желанія подражать англичанамъ. Князь Кузовлевъ сидѣлъ блѣдный на своей кровной, Грабовскаго завода, кобылѣ, и англичанинъ велъ ее подъ уздцы. Вронскій и всѣ его товарищи знали Кузовлева и его особенность „слабыхъ“ нервовъ и страшнаго самолюбія. Они знали, что онъ боялся всего, боялся ѣздить на фронтовой лошади; но теперь, именно потому что это было страшно, потому что люди ломали себѣ шеи и что у каждаго препятствія стояли докторъ, лазаретная фура съ нашитымъ крестомъ и сестрою милосердія, онъ рѣшился скакать. Они встрѣтились глазами, и Вронскій ласково и одобрительно подмигнулъ ему. Одного только онъ не видалъ — главнаго соперника, Махотина на Гладіаторѣ.
— Не торопитесь, — сказалъ Кордъ Вронскому, — и помните одно: не задерживайте у препятствій и не посылайте, давайте ей выбирать, какъ она хочетъ.
— Хорошо, хорошо, — сказалъ Вронскій, взявшись за поводья.
— Если можно, ведите скачку; но не отчаивайтесь до послѣдней минуты, если бы вы были и сзади.
Лошадь не успѣла двинуться, какъ Вронскій гибкимъ и сильнымъ движеніемъ сталъ въ стальное зазубренное стремя и легко, твердо положилъ свое сбитое тѣло на скрипящее кожей сѣдло. Взявъ правою ногой стремя, онъ привычнымъ жестомъ уравнялъ между пальцами двойные поводья, и Кордъ пустилъ руки. Какъ будто не зная, какою прежде ступить ногой, Фру-Фру, вытягивая длинною шеей поводья, тронулась, какъ на пружинахъ, покачивая сѣдока на своей гибкой спинѣ. Кордъ, прибавляя шага, шелъ за нимъ. Взволнованная лошадь то съ той, то съ другой стороны, стараясь обмануть сѣдока, вытягивала поводья, и Вронскій тщетно голосомъ и рукой старался успокоить ее.
Они уже подходили къ запруженной рѣкѣ, направляясь къ тому мѣсту, откуда должны были пускать ихъ. Многіе изъ скачущихъ были впереди, многіе сзади, какъ вдругъ Вронскій услыхалъ сзади себя по грязи дороги звуки галопа лошади, и его обогналъ Махотинъ на своемъ бѣлоногомъ, лопоухомъ Гладіаторѣ. Махотинъ улыбнулся, выставляя свои длинные зубы, но Вронскій сердито взглянулъ на него. Онъ не любилъ его вообще, теперь же считалъ его самымъ опаснымъ соперникомъ, и ему досадно стало на него, что онъ проскакалъ мимо, разгорячивъ его лошадь. Фру-Фру вскинула лѣвую ногу на галопъ, сдѣлала два прыжка и, сердясь на натянутые поводья, перешла на тряскую рысь, вскидывавшую сѣдока. Кордъ тоже нахмурился и почти бѣжалъ иноходью за Вронскимъ.