Анна Каренина (Толстой)/Часть II/Глава XXV/ДО
| ← Часть II, глава XXIV | Анна Каренина — Часть II, глава XXV | Часть II, глава XXVI → |
| Источникъ: Левъ Толстой. Анна Каренина. — Москва: Типо-литографія Т-ва И. Н. Кушнеровъ и К°, 1903. — Т. I. — С. 252—257. |
Всѣхъ офицеровъ скакало семнадцать человѣкъ. Скачки должны были происходить на большомъ четырехверстномъ эллиптической формы кругу передъ бесѣдкой. На этомъ кругу были устроены девять препятствій: рѣка, большой, въ два аршина, глухой барьеръ передъ самою бесѣдкой, канава сухая, канава съ водой, косогоръ, ирландская банкетка, состоящая (одно изъ самыхъ трудныхъ препятствій) изъ вала, утыканнаго хворостомъ, за которымъ — невидная для лошади — была еще канава, такъ что лошадь должна была перепрыгнуть оба препятствія или убиться, потомъ еще двѣ канавы — съ водой и одна сухая, и конецъ скачки былъ противъ бесѣдки. Но начинались скачки не съ круга, а за сто саженъ въ сторонѣ отъ него, и на этомъ разстояніи было первое препятствіе — запруженная рѣка въ три аршина шириной, которую ѣздоки по произволу могли перепрыгивать или переѣзжать въ бродъ.
Раза три ѣздоки выравнивались, но каждый разъ высовывалась чья-нибудь лошадь, и нужно было заѣзжать опять сначала. Знатокъ пусканія, полковникъ Сестринъ, начиналъ уже сердиться, когда наконецъ въ четвертый разъ крикнулъ: „пошелъ!“ — и ѣздоки тронулись.
Всѣ глаза, всѣ бинокли были обращены на пеструю кучку всадниковъ, въ то время какъ они выравнивались.
„Пустили! скачутъ!“ послышалось со всѣхъ сторонъ послѣ тишины ожиданія.
И кучки, и одинокіе пѣшеходы стали перебѣгать съ мѣста на мѣсто, чтобы лучше видѣть. Въ первую же минуту собранная кучка всадниковъ растянулась, и видно было, какъ они по два, по три и одинъ за другимъ близятся къ рѣкѣ. Для зрителей казалось, что они всѣ поскакали вмѣстѣ, но для ѣздоковъ были секунды разницы, имѣвшія для нихъ большое значеніе.
Взволнованная и слишкомъ нервная Фру-Фру потеряла первый моментъ, и нѣсколько лошадей взяли съ мѣста прежде ея, но, еще не доскакивая до рѣки, Вронскій, изо всѣхъ силъ сдерживая влегшую въ поводья лошадь, легко обошелъ трехъ и впереди его оставался только рыжій Гладіаторъ Махотина, ровно и легко отбивавшій задомъ передъ самимъ Вронскимъ, и еще впереди всѣхъ прелестная Діана, несшая ни живого, ни мертваго Кузовлева.
Въ первыя минуты Вронскій еще не владѣлъ ни собою, ни лошадью. Онъ до перваго препятствія — рѣки — не могъ руководить движеніями лошади.
Гладіаторъ и Діана подходили вмѣстѣ и почти въ одинъ и тотъ же моментъ — раз-разъ, поднялись надъ рѣкой и перелетѣли на другую сторону; незамѣтно, какъ бы летя, взвилась за ними Фру-Фру; но въ то же самое время какъ Вронскій чувствовалъ себя на воздухѣ, онъ вдругъ увидалъ почти подъ ногами своей лошади Кузовлева, который барахтался съ Діаной на той сторонѣ рѣки. (Кузовлевъ пустилъ поводья послѣ прыжка, и лошадь полетѣла съ нимъ черезъ голову.) Подробности эти Вронскій узналъ уже послѣ, теперь же онъ видѣлъ только то, что прямо подъ ноги, куда должна стать Фру-Фру, можетъ попасть нога или голова Діаны. Но Фру-Фру, какъ падающая кошка, сдѣлала на прыжкѣ усиліе ногами и спиной и, миновавъ лошадь, понеслась дальше.
„О, милая!“ подумалъ Вронскій.
Послѣ рѣки Вронскій овладѣлъ вполнѣ лошадью и сталъ удерживать ее, намѣреваясь перейти большой барьеръ позади Махотина и уже на слѣдующей безпрепятственной дистанціи саженъ въ двѣсти попытаться обойти его.
Большой барьеръ стоялъ передъ самою царскою бесѣдкой. Государь, и весь Дворъ, и толпы народа — всѣ смотрѣли на нихъ, — на него и на шедшаго на лошадь дистанціи впереди Махотина, когда они подходили къ чорту (такъ назывался глухой барьеръ). Вронскій чувствовалъ эти направленные на него со всѣхъ сторонъ глаза, но онъ ничего не видѣлъ, кромѣ ушей и шеи своей лошади, бѣжавшей ему навстрѣчу земли и крупа, и бѣлыхъ ногъ Гладіатора, быстро отбивавшихъ тактъ впереди его и остававшихся все въ одномъ и томъ же разстояніи. Гладіаторъ поднялся, не стукнувъ ничѣмъ, взмахнулъ короткимъ хвостомъ и исчезъ изъ глазъ Вронскаго.
— Браво! — сказалъ чей-то голосъ.
Въ то же мгновеніе подъ глазами Вронскаго, передъ нимъ самимъ мелькнули доски барьера. Безъ малѣйшей перемѣны движенія лошадь взвилась подъ нимъ; доски скрылись, и только сзади стукнуло что-то. Разгоряченная шедшимъ впереди Гладіаторомъ лошадь поднялась слишкомъ рано предъ барьеромъ и стукнула о него заднимъ копытомъ. Но ходъ ея не измѣнился, и Вронскій, получивъ въ лицо комокъ грязи, понялъ, что онъ сталъ опять въ то же разстояніе отъ Гладіатора. Онъ увидалъ опять впереди себя его крупъ, короткій хвостъ и опять тѣ же неудаляющіяся, быстро движущіяся бѣлыя ноги.
Въ то самое мгновеніе, какъ Вронскій подумалъ о томъ, что надо теперь обходить Махотина, сама Фру-Фру, понявъ уже то, что онъ подумалъ, безъ всякаго поощренія значительно наддала и стала приближаться къ Махотину съ самой выгодной стороны, со стороны веревки. Махотинъ не давалъ веревки. Вронскій только подумалъ о томъ, что можно обойти и извнѣ, какъ Фру-Фру перемѣнила ногу и стала обходить именно такимъ образомъ. Начинавшее уже темнѣть отъ пота плечо Фру-Фру поровнялось съ крупомъ Гладіатора. Нѣсколько скачковъ они прошли рядомъ. Но предъ препятствіемъ, къ которому они подходили, Вронскій, чтобы не идти большой кругъ, сталъ работать поводьями и быстро на самомъ косогорѣ обошелъ Махотина. Онъ видѣлъ мелькомъ его лицо, забрызганное грязью. Ему даже показалось, что онъ улыбнулся. Вронскій обошелъ Махотина, но онъ чувствовалъ его сейчасъ же за собой и не переставая слышалъ за самою спиной ровный поскакъ и отрывистое, совсѣмъ еще свѣжее дыханіе ноздрей Гладіатора.
Слѣдующія два препятствія, канава и барьеръ, были перейдены легко, но Вронскій сталъ слышать ближе сапъ и скокъ Гладіатора. Онъ послалъ лошадь и съ радостью почувствовалъ, что она легко прибавила ходу, и звукъ копытъ Гладіатора сталъ слышенъ опять въ томъ же прежнемъ разстояніи.
Вронскій велъ скачку, — то самое, что онъ и хотѣлъ сдѣлать и что ему совѣтовалъ Кордъ, — и теперь онъ былъ увѣренъ въ успѣхѣ. Волненіе его, радость и нѣжность къ Фру-Фру все усиливались. Ему хотѣлось оглянуться назадъ, но онъ не смѣлъ этого сдѣлать и старался успокоивать себя и не посылать лошади, чтобы приберечь въ ней запасъ, равный тому, который, онъ чувствовалъ, оставался въ Гладіаторѣ. Оставалось одно, и самое трудное, препятствіе; если онъ перейдетъ его впереди другихъ, то онъ придетъ первымъ. Онъ подскакивалъ къ ирландской банкеткѣ. Вмѣстѣ съ Фру-Фру онъ еще издалека видѣлъ эту банкетку и вмѣстѣ имъ обоимъ, ему и лошади, пришло мгновенное сомнѣніе. Онъ замѣтилъ нерѣшимость въ ушахъ лошади и поднялъ хлыстъ, но тотчасъ же почувствовалъ, что сомнѣніе было неосновательно: лошадь знала, что́ нужно. Она наддала и мѣрно, такъ точно, какъ онъ предполагалъ, взвилась и, оттолкнувшись отъ земли, отдалась силѣ инерціи, которая перенесла ее далеко за канаву; и въ томъ же самомъ тактѣ безъ усилія, съ той же ноги Фру-Фру продолжала скачку.
— Браво, Вронскій! — послышались ему голоса кучки людей, — онъ зналъ, его полка пріятелей, — которые стояли у этого препятствія; онъ не могъ не узнать голоса Яшвина, но онъ не видалъ его.
„О, прелесть моя!“ думалъ онъ на Фру-Фру, прислушиваясь къ тому, что́ происходило сзади. „Перескочилъ!“ подумалъ онъ, услыхавъ сзади поскакъ Гладіатора. Оставалась одна послѣдняя канава съ водой въ два аршина. Вронскій и не смотрѣлъ на нее, а, желая придти далеко первымъ, сталъ работать поводьями крутообразно, въ тактъ скока поднимая и опуская голову лошади. Онъ чувствовалъ, что лошадь шла изъ послѣдняго запаса; не только шея и плечи ея были мокры, но на загривкѣ, на головѣ, на острыхъ ушахъ каплями выступалъ потъ, и она дышала рѣзко и коротко. Но онъ зналъ, что запаса этого слишкомъ достанетъ на остающіяся 200 саженъ. Только потому, что онъ чувствовалъ себя ближе къ землѣ, и по особенной мягкости движенія Вронскій зналъ, какъ много прибавила быстроты его лошадь. Канавку она перелетѣла, какъ бы не замѣчая. Она перелетѣла ее, какъ птица; но въ это самое время Вронскій, къ ужасу своему, почувствовалъ, что, не поспѣвъ за движеніемъ лошади, онъ, самъ не понимая какъ, сдѣлалъ скверное, непростительное движеніе, опустившись на сѣдло. Вдругъ положеніе его измѣнилось, и онъ понялъ, что случилось что-то ужасное. Онъ не могъ еще дать себѣ отчета о томъ, что́ случилось, какъ уже мелькнули подлѣ самого его бѣлыя ноги рыжаго жеребца, и Махотинъ на быстромъ скаку прошелъ мимо. Вронскій касался одной ногой земли, и его лошадь валилась на эту ногу. Онъ едва успѣлъ выпростать ногу, какъ она упала на одинъ бокъ, тяжело хрипя и дѣлая, чтобы подняться, тщетныя усилія своею тонкою, потною шеей; она затрепыхалась на землѣ у его ногъ, какъ подстрѣленная птица. Неловкое движеніе, сдѣланное Вронскимъ, сломало ей спину. Но это онъ понялъ гораздо послѣ. Теперь же онъ видѣлъ только то, что Махотинъ быстро удалялся, а онъ, шатаясь, стоялъ одинъ на грязной неподвижной землѣ, и предъ нимъ, тяжело дыша, лежала Фру-Фру и, перегнувъ къ нему голову, смотрѣла на него своимъ прелестнымъ глазомъ. Все еще не понимая того, что́ случилось, Вронскій тянулъ лошадь за поводъ. Она опять вся забилась, какъ рыбка, треща крыльями сѣдла, выпростала переднія ноги, но не въ силахъ поднять зада, тотчасъ же замоталась и опять упала на бокъ. Съ изуродованнымъ страстью лицомъ, блѣдный и съ трясущеюся нижнею челюстью Вронскій ударилъ ее каблукомъ въ животъ и опять сталъ тянуть за поводья. Но она не двигалась, а, уткнувъ храпъ въ землю, только смотрѣла на хозяина своимъ говорящимъ взглядомъ.
— Ааа! — промычалъ Вронскій, схватившись за голову. — Ааа! что я сдѣлалъ! — прокричалъ онъ. — И проигранная скачка! И своя вина, постыдная, непростительная! И эта несчастная, милая, погубленная лошадь! Ааа! что я сдѣлалъ!
Народъ, докторъ и фельдшеръ, офицеры его полка бѣжали къ нему. Къ своему несчастію, онъ чувствовалъ, что былъ цѣлъ и невредимъ. Лошадь сломала себѣ спину, и рѣшено было ее пристрѣлить. Вронскій не могъ отвѣчать на вопросы, не могъ говорить ни съ кѣмъ. Онъ повернулся и, не поднявъ соскочившей съ головы фуражки, пошелъ прочь отъ гипподрома, самъ не зная куда. Онъ чувствовалъ себя несчастнымъ. Въ первый разъ въ жизни онъ испыталъ самое тяжелое несчастіе, несчастіе неисправимое и такое, въ которомъ виною самъ.
Яшвинъ съ фуражкой догналъ его, проводилъ его до дома, и черезъ полчаса Вронскій пришелъ въ себя. Но воспоминаніе объ этой скачкѣ надолго осталось въ его душѣ самымъ тяжелымъ и мучительнымъ воспоминаніемъ въ его жизни.