Анна Каренина (Толстой)/Часть II/Глава XXIII/ДО
| ← Часть II, глава XXII | Анна Каренина — Часть II, глава XXIII | Часть II, глава XXIV → |
| Источникъ: Левъ Толстой. Анна Каренина. — Москва: Типо-литографія Т-ва И. Н. Кушнеровъ и К°, 1903. — Т. I. — С. 242—245. |
Вронскій уже нѣсколько разъ пытался, хотя и не такъ рѣшительно, какъ теперь, наводить ее на обсужденіе своего положенія и каждый разъ сталкивался съ тою поверхностностью и легкостью сужденій, съ которою она теперь отвѣчала на его вызовъ. Какъ будто было что-то въ этомъ такое, чего она не могла или не хотѣла уяснить себѣ, какъ будто, какъ только она начинала говорить про это, она, настоящая Анна, уходила куда-то въ себя и выступала другая, странная, чуждая ему женщина, которой онъ не любилъ и боялся и которая давала ему отпоръ. Но нынче онъ рѣшился высказать все.
— Знаетъ ли онъ, или нѣтъ, — сказалъ Вронскій своимъ обычнымъ твердымъ и спокойнымъ тонамъ, — знаетъ ли онъ, или нѣтъ, намъ до этого дѣла нѣтъ. Мы не можемъ… Вы не можете такъ оставаться, особенно теперь.
— Что же дѣлать по-вашему? — спросила она съ тою же легкою насмѣшливостью. Ей, которая такъ боялась, чтобъ онъ не принялъ легко ея беременность, теперь было досадно за то, что онъ изъ этого выводилъ необходимость предпринять что-то.
— Объявить ему все и оставить его.
— Очень хорошо; положимъ, что я сдѣлаю это, — сказала она. — Вы знаете, что́ изъ этого будетъ? Я впередъ все разскажу, — и злой свѣтъ зажегся въ ея за минуту предъ этимъ нѣжныхъ глазахъ. — „А, вы любите другого и вступили съ нимъ въ преступную связь? (Она, представляя мужа, сдѣлала точно такъ, какъ это дѣлалъ Алексѣй Александровичъ, — удареніе на словѣ преступную.) Я предупреждалъ васъ о послѣдствіяхъ въ религіозномъ, гражданскомъ и семейномъ отношеніяхъ. Вы не послушали меня. Теперь я не могу отдать позору свое имя… — и своего сына, хотѣла она сказать, но сыномъ она не могла шутить… — позору свое имя“, и еще что-нибудь въ такомъ родѣ, — добавила она. — Вообще, онъ скажетъ со своею государственною манерой и съ ясностью и точностью, что онъ не можетъ отпустить меня, но приметъ зависящія отъ него мѣры остановить скандалъ. И сдѣлаетъ спокойно, аккуратно то, что́ скажетъ. Вотъ что́ будетъ. Это не человѣкъ, а машина, и злая машина, когда разсердится, — прибавила она, вспоминая при этомъ Алексѣя Александровича со всѣми подробностями его фигуры, манеры говорить и въ вину ставя ему все, что́ только могла она найти въ немъ нехорошаго, не прощая ему ничего за ту страшную вину, которою она была предъ нимъ виновата.
— Но, Анна, — сказалъ Вронскій убѣдительнымъ, мягкимъ голосомъ, стараясь успокоить ее, — все-таки необходимо сказать ему, а потомъ уже руководиться тѣмъ, что́ онъ предприметъ.
— Что жъ, бѣжать?
— Отчего жъ и не бѣжать. Я не вижу возможности продолжать это… И не для себя, — я вижу, что вы страдаете.
— Да, бѣжать и мнѣ сдѣлаться вашею любовницей, — злобно сказала она.
— Анна, — укоризненно-нѣжно проговорилъ онъ.
— Да — продолжала она, — сдѣлаться вашею любовницей и погубить все…
Она опять хотѣла сказать: сына, но не могла выговорить этого слова.
Вронскій не могъ понять, какъ она со своею сильною, честною натурой могла переносить это положеніе обмана и не желать выйти изъ него; но онъ не догадывался, что главная причина этого было то слово сынъ, котораго она не могла выговорить. Когда она думала о сынѣ и его будущихъ отношеніяхъ къ бросившей его отца матери, ей такъ становилось страшно за то, что́ она сдѣлала, что она не разсуждала, а, какъ женщина, старалась только успокоить себя лживыми разсужденіями и словами, съ тѣмъ чтобы все оставалось по-старому и чтобы можно было забыть про страшный вопросъ, что́ будетъ съ сыномъ.
— Я прошу тебя, я умоляю тебя, — вдругъ совсѣмъ другимъ, искреннимъ и нѣжнымъ, тонамъ сказала она, взявъ его за руку, — никогда не говори со мной объ этомъ!
— Но, Анна...
— Никогда. Предоставь мнѣ. Всю низость, весь ужасъ своего положенія я знаю; но это не такъ легко рѣшить, какъ ты думаешь. И предоставь мнѣ, и слушайся меня. Никогда со мной не говори объ этомъ. Обѣщаешь ты мнѣ?.. Нѣтъ, нѣтъ, обѣщай!..
— Я все обѣщаю, но я не могу быть спокоенъ, особенно послѣ того, что ты сказала. Я не могу быть спокоенъ, когда ты не можешь быть спокойна…
— Я? — повторила она. — Да, я мучаюсь иногда; но это пройдетъ, если ты никогда не будешь говорить со мной объ этомъ. Когда ты говоришь со мной объ этомъ, тогда только это меня мучаетъ.
— Я не понимаю, — сказалъ онъ.
— Я знаю, — перебила она его, — какъ тяжело твоей честной натурѣ лгать, и жалѣю тебя. Я часто думаю, какъ для меня ты погубилъ свою жизнь.
— Я то же самое сейчасъ думалъ, — сказалъ онъ: — какъ изъ-за меня ты могла пожертвовать всѣмъ? Я не могу простить себѣ то, что ты несчастлива.
— Я несчастлива? — сказала она, приближаясь къ нему и съ восторженною улыбкой любви глядя на него, — я — какъ голодный человѣкъ, которому дали ѣсть. Можетъ быть ему холодно, и платье у него разорвано, и стыдно ему, но онъ не несчастливъ. Я несчастлива? Нѣтъ, вотъ мое счастіе…
Она услыхала голосъ приближающагося сына и, окинувъ быстрымъ взглядомъ террасу, порывисто встала. Взглядъ ея зажегся знакомымъ ему огнемъ, она быстрымъ движеніемъ подняла свои красивыя, покрытыя кольцами руки, взяла его за голову, посмотрѣла на него долгимъ взглядомъ и, приблизивъ свое лицо съ открытыми, улыбающимися губами, быстро поцѣловала его ротъ и оба глаза и оттолкнула. Она хотѣла идти, но онъ удержалъ ее.
— Когда? — проговорилъ онъ шопотомъ, восторженно глядя на нее.
— Нынче въ часъ, — прошептала она и, тяжело вздохнувъ, пошла своимъ легкимъ и быстрымъ шагомъ навстрѣчу сыну.
Сережу дождь засталъ въ большомъ саду, и они съ няней просидѣли въ бесѣдкѣ.
— Ну, до свиданья, — сказала она Вронскому. — Теперь скоро надо на скачки. Бетси обѣщала заѣхать за мной.
Вронскій, взглянувъ на часы, поспѣшно уѣхалъ.