Анна Каренина (Толстой)/Часть I/Глава VI/ДО
| ← Часть I, глава V | Анна Каренина — Часть I, глава VI | Часть I, глава VII → |
| Источникъ: Левъ Толстой. Анна Каренина. — Москва: Типо-литографія Т-ва И. Н. Кушнеровъ и К°, 1903. — Т. I. — С. 31—34. |
Когда Облонскій спросилъ у Левина, зачѣмъ онъ собственно пріѣхалъ, Левинъ покраснѣлъ и разсердился на себя за то, что покраснѣлъ, потому что онъ не могъ отвѣтить ему: „я пріѣхалъ сдѣлать предложеніе твоей свояченицѣ“ , хотя онъ пріѣхалъ только за этимъ.
Дома́ Левиныхъ и Щербацкихъ были старые дворянскіе московскіе дома́ и всегда были между собой въ близкихъ и дружескихъ отношеніяхъ. Связь эта утвердилась еще больше во время студенчества Левина. Онъ вмѣстѣ готовился и вмѣстѣ поступилъ въ университетъ съ молодымъ княземъ Щербацкимъ, братомъ Долли и Кити. Въ это время Левинъ часто бывалъ въ домѣ Щербацкихъ и влюбился въ домъ Щербацкихъ. Какъ это ни странно можетъ показаться, но Константинъ Левинъ былъ влюбленъ именно въ домъ, въ семью, въ особенности въ женскую половину семьи Щербацкихъ. Самъ Левинъ не помнилъ своей матери, и единственная сестра его была старше его, такъ что въ домѣ Щербацкихъ онъ въ первый разъ увидалъ ту самую среду стараго дворянскаго, образованнаго и честнаго семейства, которой онъ былъ лишенъ смертью отца и матери. Всѣ члены этой семьи, въ особенности женская половина, представлялись ему покрытыми какою-то таинственною, поэтическою завѣсой, и онъ не только не видѣлъ въ нихъ никакихъ недостатковъ, но подъ этою поэтическою, покрывавшею ихъ завѣсой предполагалъ самыя возвышенныя чувства и всевозможныя совершенства. Для чего этимъ тремъ барышнямъ нужно было говорить черезъ день по-французски и по-англійски; для чего онѣ въ извѣстные часы играли поперемѣнкамъ на фортепіано, звуки котораго слышались у брата наверху, гдѣ занимались студенты; для чего ѣздили эти учителя французской литературы, музыки, рисованія, танцевъ; для чего въ извѣстные часы всѣ три барышни съ m-lle Linon подъѣзжали въ коляскѣ къ Тверскому бульвару въ своихъ атласныхъ шубкахъ — Долли въ длинной, Натали въ полудлинной, Кити въ совершенно короткой, такъ что статныя ножки ея въ туго натянутыхъ красныхъ чулкахъ были на всемъ виду; для чего имъ, въ сопровожденіи лакея съ золотою кокардой на шляпѣ, нужно было ходить по Тверскому бульвару, — всего этого и многаго другого, что дѣлалось въ ихъ таинственномъ мірѣ, онъ не понималъ, но зналъ, что все, что тамъ дѣлалось, было прекрасно, и былъ влюбленъ именно въ эту таинственность совершавшагося.
Во время своего студенчества онъ чуть было не влюбился въ старшую, Долли, но ее вскорѣ выдали замужъ за Облонскаго. Потомъ онъ началъ влюбляться во вторую. Онъ какъ будто чувствовалъ, что ему надо влюбиться въ одну изъ сестеръ, только не могъ разобрать въ какую именно. Но и Натали, только что показалась въ свѣтъ, вышла замужъ за дипломата Львова. Кити еще была ребенокъ, когда Левинъ вышелъ изъ университета. Молодой Щербацкій, поступивъ во флотъ, утонулъ въ Балтійскомъ морѣ, и сношенія Левина съ Щербацкими, несмотря на дружбу его съ Облонскимъ, стали болѣе рѣдки. Но когда въ нынѣшнемъ году, въ началѣ зимы, Левинъ пріѣхалъ въ Москву послѣ года въ деревнѣ и увидалъ Щербацкихъ, онъ понялъ, въ кого изъ трехъ ему дѣйствительно суждено было влюбиться.
Казалось бы, ничего не могло быть проще того, чтобы ему, хорошей породы, скорѣе богатому, чѣмъ бѣдному человѣку, тридцати двухъ лѣтъ, сдѣлать предложеніе княжнѣ Щербацкой; по всѣмъ вѣроятностямъ, его тотчасъ признали бы хорошею партіей. Но Левинъ былъ влюбленъ и поэтому ему казалось, что Кити была такое совершенство во всѣхъ отношеніяхъ, такое существо превыше всего земного, а онъ такое земное, низменное существо, что не могло быть и мысли о томъ, чтобы другіе и она сама признали его достойнымъ ея.
Пробывъ въ Москвѣ, какъ въ чаду, два мѣсяца, почти каждый день видаясь съ Кити въ свѣтѣ, куда онъ сталъ ѣздить, чтобы встрѣчаться съ ней, онъ внезапно рѣшилъ, что этого не можетъ быть, и уѣхалъ въ деревню.
Убѣжденіе Левина въ томъ, что этого не можетъ быть, основывалось на томъ, что въ глазахъ родныхъ онъ — невыгодная, недостойная партія для прелестной Кити, а сама Кити не можетъ любить его. Въ глазахъ родныхъ онъ не имѣлъ никакой привычной, опредѣленной дѣятельности и положенія въ свѣтѣ, тогда какъ его товарищи теперь, когда ему было тридцать два года, были уже который полковникъ и флигель-адъютантъ, который профессоръ, который директоръ банка и желѣзныхъ дорогъ или предсѣдатель присутствія, какъ Облонскій; онъ же (онъ зналъ очень хорошо, какимъ онъ долженъ былъ казаться для другихъ) былъ помѣщикъ, занимающійся разведеніемъ коровъ, стрѣляніемъ дупелей и постройками, то-есть бездарный малый, изъ котораго ничего не вышло, и дѣлающій, по понятіямъ общества, то самое, что дѣлаютъ никуда негодившіеся люди.
Сама же таинственная, прелестная Кити не могла любить такого некрасиваго, какимъ онъ считалъ себя, человѣка и главное — такого простого, ничѣмъ невыдающагося человѣка. Кромѣ того, его прежнія отношенія къ Кити — отношенія взрослаго къ ребенку, вслѣдствіе дружбы съ ея братомъ — казались ему еще новою преградой для любви. Некрасиваго, добраго человѣка, какимъ онъ себя считалъ, можно, полагалъ онъ, любить какъ пріятеля, но чтобы быть любимымъ тою любовью, какой онъ самъ любилъ Кити, нужно было быть красавцемъ, а главное — особеннымъ человѣкомъ.
Слыхалъ онъ, что женщины часто любятъ некрасивыхъ, простыхъ людей, но не вѣрилъ этому, потому что судилъ по себѣ, такъ какъ самъ онъ могъ любить только красивыхъ, таинственныхъ и особенныхъ женщинъ.
Но, пробывъ два мѣсяца одинъ въ деревнѣ, онъ убѣдился, что это не было одно изъ тѣхъ влюбленій, которыя онъ испытывалъ въ первой молодости, что чувство это не давало ему минуты покоя, что онъ не могъ жить, не рѣшивъ вопроса: будетъ или не будетъ она его женой, и что его отчаяніе происходило только отъ его воображенія, что онъ не имѣетъ никакихъ доказательствъ того, что ему будетъ отказано. И онъ пріѣхалъ теперь въ Москву съ твердымъ рѣшеніемъ сдѣлать предложеніе и жениться, если его примутъ. Или… онъ не могъ думать о томъ, что съ нимъ будетъ, если откажутъ.