[363]
Стоялъ май мѣсяцъ; въ воздухѣ было еще довольно холодно, но все въ природѣ—и кусты, и деревья, и поля, и луга говорили уже о наступленіи весны. Луга пестрѣли цвѣтами; распускались цвѣты и на живой изгороди, а возлѣ какъ-разъ красовалось наглядное изображеніе самой весны—маленькая яблонька вся въ цвѣту. Особенно хороша была на ней одна вѣточка, молоденькая, свѣженькая, вся осыпанная нѣжными полураспустившимися розовыми бутонами. Она сама знала, какъ она хороша; сознаніе красоты было у нея въ соку. Вѣтка, поэтому, ничуть не удивилась, когда проѣзжавшая по дорогѣ коляска остановилась прямо передъ яблонькой, и молодая графиня сказала, что прелестнѣе этой вѣточки трудно и сыскать, что она —
[364]живое воплощеніе юной красавицы-весны. Вѣточку отломили, графиня взяла ее своими нѣжными пальчиками и бережно повезла домой, защищая отъ солнца шелковымъ зонтикомъ. Пріѣхали въ замокъ, вѣточку понесли по высокимъ, роскошно убраннымъ покоямъ. На открытыхъ окнахъ развѣвались бѣлыя занавѣси, въ блестящихъ, прозрачныхъ вазахъ стояли букеты чудесныхъ цвѣтовъ. Въ одну изъ вазъ, словно вылѣпленную изъ свѣжевыпавшаго снѣга, поставили и вѣтку яблони, окруживъ ее свѣжими свѣтло-зелеными буковыми вѣтвями. Прелесть, какъ красиво было! Вѣтка возгордилась, и что же? это было, вѣдь, въ порядкѣ вещей!
Черезъ комнату проходило много разнаго народа; каждый посѣтитель смѣлъ высказать свое мнѣніе лишь въ такой мѣрѣ, въ какой за нимъ самимъ признавали извѣстное значеніе. И вотъ, нѣкоторые не говорили совсѣмъ ничего, нѣкоторые же черезчуръ много; вѣтка смекнула, что и между людьми, какъ между растеніями, есть разница.
„Одни служатъ для красоты, другіе только для пользы, а безъ третьихъ и вовсе можно обойтись“, думала вѣтка.
Ее поставили какъ-разъ противъ открытаго окна, откуда ей были видны весь садъ и поле, такъ что она вдоволь могла наглядѣться на разные цвѣты и растенія и размышлять о разницѣ между ними: тамъ было много всякихъ—и роскошныхъ, и простыхъ, даже слишкомъ простыхъ.
— Бѣдныя отверженныя растенія!—сказала вѣтка.—Большая, въ самомъ дѣлѣ, разница между нами! Какими несчастными должны они себя чувствовать, если только они вообще способны чувствовать, какъ я и мнѣ подобныя! Да, большая между нами разница! Но такъ и должно быть,—иначе всѣ были бы равны!
И вѣтка смотрѣла на полевыя растенія съ какимъ-то состраданіемъ; особенно жалкимъ казался ей одинъ сортъ цвѣтовъ, которыми кишмя кишѣли всѣ поля и даже канавы. Никто не собиралъ ихъ въ букеты,—они были слишкомъ просты, обыкновенны; ихъ можно было найти даже между камнями мостовой, они пробивались отовсюду, какъ самая послѣдняя сорная трава. И имя-то у нихъ было прегадкое: „Чортовы подойники“.[1] [365]
— Бѣдное, презрѣнное растеніе!—сказала вѣтка.—Ты не виновато, что принадлежишь къ такому сорту и что у тебя такое гадкое имя! Но и между растеніями, какъ между людьми, должна быть разница!
— Разница!—сказалъ солнечный лучъ и поцѣловалъ цвѣтущую вѣтку, но поцѣловалъ и желтые „Чортовы подойники“, росшіе въ полѣ; другіе братья его—солнечные лучи тоже цѣловали бѣдные цвѣточки наравнѣ съ самыми пышными.
Вѣтка яблони никогда не задумывалась о безконечной любви Господа ко всему живому на землѣ, никогда не думала о томъ, сколько красоты и добра можетъ быть скрыто въ каждомъ Божьемъ созданьи, скрыто, но не забыто. Ничего такого ей и въ голову не приходило, и что-же? Собственно говоря, это было въ порядкѣ вещей!
Солнечный лучъ, лучъ свѣта, понималъ дѣло лучше.
— Какъ же ты близорука, слѣпа!—сказалъ онъ вѣточкѣ.—Какое это отверженное растеніе ты такъ жалѣешь?
— Чортовы подойники!—сказала вѣтка.—Никогда изъ нихъ не дѣлаютъ букетовъ, ихъ топчутъ ногами,—слишкомъ ужъ ихъ много! Сѣмена же ихъ летаютъ надъ дорогой, какъ стриженая шерсть, и пристаютъ къ платью прохожихъ. Сорная трава и больше ничего! Но кому-нибудь да надо быть и сорною травой! Ахъ, я такъ благодарна судьбѣ, что я не изъ ихъ числа!
На полѣ появилась цѣлая толпа дѣтей. Самаго младшаго крошку принесли на рукахъ и посадили на травку посреди желтыхъ цвѣтовъ. Малютка весело смѣялся, шалилъ, колотилъ по травѣ ножками, валялся, рвалъ желтые цвѣты и даже цѣловалъ ихъ въ простотѣ невинной дѣтской души. Дѣти постарше обрывали цвѣты прочь, а пустые внутри стебельки сгибали и вкладывали одинъ конецъ въ другой, потомъ дѣлали изъ такихъ отдѣльныхъ колецъ длинныя цѣпочки и цѣпи и украшали ими шею, плечи, талію, грудь и голову. То-то было великолѣпіе! Самые же старшіе изъ дѣтей осторожно срывали уже отцвѣтшія растенія, увѣнчанныя перистыми коронками, подносили эти воздушныя шерстяные цвѣточки—своего рода чудо природы ко рту и старались сдуть разомъ весь пушокъ. Кому это удастся, тотъ получитъ новое платье еще до Новаго года,—такъ сказала бабушка.
Презрѣнный цвѣтокъ оказывался въ данномъ случаѣ настоящимъ пророкомъ. [366]
— Видишь?—спросилъ солнечный лучъ.—Видишь его красоту, его великое значеніе?
— Да, для дѣтей!—отвѣчала вѣтка.
Приплелась на поле и старушка-бабушка и стала выкапывать кривымъ обломкомъ ножа корни желтыхъ цвѣтовъ. Нѣкоторые изъ корней она собиралась употребить на кофе, другіе—продать въ аптеку на лекарство.
— Красота все же куда выше!—сказала вѣтка.—Только избранные войдутъ въ царство прекраснаго! Есть же разница и между растеніями, какъ между людьми!
Солнечный лучъ заговорилъ о безконечной любви Божьей ко всякому земному созданію: все, что только одарено жизнью, имѣетъ свою часть во всемъ—и во времени, и въ вѣчности!
— Да, по вашему!—сказала вѣтка.
Въ комнату вошли люди; между ними была и молодая графиня, поставившая вѣтку въ прозрачную, красивую вазу, черезъ которую просвѣчивало солнышко. Графиня несла въ рукахъ цвѣтокъ,—иначе что же?—обвернутый крупными зелеными листьями; цвѣтокъ лежалъ въ нихъ, какъ въ футлярѣ, защищенный отъ малѣйшаго дуновенія вѣтра. И несла его графиня въ высшей степени бережно, какъ не несла даже нѣжную вѣтку яблони. Осторожно отогнула она зеленые листья, и изъ-за нихъ выглянула воздушная, перистая сѣмянная корона презрѣннаго желтаго цвѣтка. Его-то графиня такъ осторожно сорвала и такъ бережно несла, чтобы вѣтеръ не сдулъ ни единаго изъ тончайшихъ перышекъ его пушистаго шарика. Она донесла его цѣлымъ и невредимымъ, и не могла налюбоваться красотой, прозрачностью, всѣмъ своеобразнымъ построеніемъ этого чудо-цвѣтка, вся прелесть котораго—до перваго дуновенія вѣтра.
— Посмотрите же, что за чудо создалъ Господь Богъ!—сказала графиня.—Я срисую его вмѣстѣ съ вѣткой яблони. Всѣ любуются ею, но милостью Творца и этотъ бѣдненькій цвѣточекъ надѣленъ не меньшею красотой. Какъ ни различны они оба, все же оба—дѣти одного царства прекраснаго!
И солнечный лучъ поцѣловалъ бѣдный цвѣточекъ, а потомъ поцѣловалъ цвѣтущую вѣтку, и лепестки ея какъ будто слегка покраснѣли.
