О забытомъ трубадурѣ, что ушелъ въ иной предѣлъ,
Было сказано, что стройно онъ слагалъ слова и пѣлъ.
И не только пѣлъ онъ пѣсни, но умѣлъ ихъ записать,
Въ знаки, въ строки, и въ намеки жемчугъ чувства нанизать.
5 Эти пѣсни трубадура! Эти взоры châtelaine[1]!
Эти звоны, перезвоны двухъ сердецъ, попавшихъ въ плѣнъ.
Я ихъ вижу, знаю, слышу, боль и счастье ихъ дѣлю,
Наши струны вѣчно-юны, разъ поютъ они: „Люблю“.
Мертвый замокъ, долгій вечеръ, мостъ подъятый, рвы съ водой, 10 Свѣтъ любви, и звонъ мгновенья вьются, льются чередой.
Нѣтъ чужихъ, и нѣтъ чужого, нѣтъ владыкъ, и нѣтъ рабовъ,
Только льется серебристый ручеекъ напѣвныхъ словъ.
О, ручей, звончѣй, звончѣе. Сердце проситъ, мысль зоветъ.
Сердце хочетъ, мысль подвластна, власть любви—какъ сладкій медъ. 15 Эта власть раба равняетъ съ самой лучшей изъ царицъ.
Взоръ темнѣетъ, сказка свѣтитъ изъ-подъ дрогнувшихъ рѣсницъ.
К. Д. Бальмонтъ. Полное собраніе стиховъ. Томъ пятый. Изданіе второе — М.: Изд. Скорпіонъ, 1911