19-го марта, въ 5¼ час. пополудни возвратился въ Кишиневъ Его Высочество Главнокомандующій, въ сопровожденіи Герцога Евгенія Максимиліановича Лейхтенбергскаго, съ начальникомъ штаба и свитою, послѣ двѣнадцатидневнаго путешествія, совершоннаго для осмотра войскъ дѣйствующей арміи. На станціи Великій Князь былъ встрѣченъ всѣми начальствующими лицами, наличными офицерами и чинами штаба; находящіяся въ Кишиневѣ войска стояли шпалерами по Каушанской улицѣ; у дворца былъ поставленъ почетный караулъ. Погода стояла отвратительная, но не смотря на это, Каушанская улица на всемъ ея протяженіи и бульваръ предъ домомъ Его Высочества все болѣе и болѣе наполнялись публикою. Встрѣча со стороны войскъ и народа была радостная, потому что въ этотъ день и войска, и кишиневская публика впервые увидѣли Великаго Князя послѣ выздоровленія отъ тяжелой и продолжительной болѣзни. Почувствовавъ облегченіе, Его Высочество еще 25-го января переѣхалъ съ небольшою, ближайшею своею свитою въ Одессу, для пользованія теплыми морскими ваннами, и уже изъ сего послѣдняго города, не заѣзжая въ Кишиневъ, отправился въ путешествіе для осмотра войскъ, расположенныхъ вдоль желѣзно-дорожныхъ линій.
22-го марта Великій Князь Главнокомандующій, въ началѣ втораго часа пополудни, выѣхалъ на обыкновенную свою прогулку, въ открытой коляскѣ. Подъѣхавъ къ городской гауптвахтѣ, Его Высочество приказалъ барабанщику ударить тревогу, которая и была отъ него принята всѣми частями войскъ, расположенныхъ въ самомъ Кишиневѣ. На сколько тревога эта была неожиданна для войскъ, можно судить уже изъ того, что даже самыя ближайшія къ Главнокомандующему лица не были предупреждены о ней заранѣе. Тѣмъ не менѣе, едва ли прошло пять минутъ послѣ того, какъ раздалась первая дробь барабана, а терскіе и кубанскіе казаки уже мчались отдѣльными группами къ сборному пункту и живо выстраивались на Каушанской улицѣ, противъ дома, занимаемаго Великимъ Княземъ. Отсюда, впрочемъ, конвойный дивизьонъ, по распоряженію Главнокомандующаго, былъ переведенъ на Московскую улицу, къ городскому саду, гдѣ и назначенъ былъ общій сборный пунктъ для всего кишиневскаго гарнизона. Пока городъ во всѣхъ концахъ своихъ оглашался звуками тревоги, Его Высочество отъ городской гауптвахты проѣхалъ къ бывшимъ гусарскимъ казармамъ, гдѣ нынѣ квартируетъ часть летучаго отряда, составленнаго изъ командъ гвардейскаго экипажа, гвардейскихъ саперъ, гальванеровъ и команды черноморскаго флота. Всѣ эти части уже были въ сборѣ и спѣшили къ назначенному пункту. Отъ гусарскихъ казармъ Главнокомандующій направился къ Инзовой горѣ, гдѣ расположенъ понтонный № 3-го полубатальонъ, уже запрягавшій лошадей въ свои громоздскіе экипажи, а отсюда Его Высочество прослѣдовалъ на базарную площадь, гдѣ въ ожиданіи Его прибытія собрались уже верхами лица главной квартиры и штаба дѣйствующей арміи. Главнокомандующій, пригласивъ къ себѣ въ коляску начальника штаба, генералъ-адъютанта Непокойчицкаго, поѣхалъ въ сопровожденіи свиты мимо войскъ, собравшихся на Московской улицѣ менѣе чѣмъ въ полчаса отъ начала тревоги. Здороваясь съ каждою частію, Великій Князь миновалъ голову общей колонны и, остановившись противъ воротъ городскаго собора, вышелъ изъ коляски и приказалъ трубачу подать кавалеріи сигналъ движенія рысью. Мимо Его Высочества прослѣдовали по-взводно кубанскій и терскій эскадроны, за ними донская казачья сотня, а далѣе пошла пѣхота, съ музыкой и барабаннымъ боемъ. Маршъ пѣхоты открывали гвардейскіе саперы, а за ними остальныя команды летучаго отряда и пѣшій конвой Главнокомандующаго, составленный, въ количествѣ двухъ ротъ, изъ людей отъ разныхъ пѣхотныхъ войскъ арміи. Далѣе слѣдовали 53-й пѣхотный Волынскій и 54-й пѣхотный Минскій полки, мѣстный батальонъ, полубатальонъ Бендерскаго крѣпостнаго полка, 14-я артиллерійская бригада, понтонные полубатальоны № 3-го и № 4-го и наконецъ полные обозы всѣхъ частей войскъ, участвовавшихъ въ тревогѣ. Смотръ окончился къ четыремъ часамъ и Его Высочество остался вполнѣ доволенъ быстротою и отличнымъ порядкомъ, въ какомъ вышли войска, а также ихъ бодрымъ молодецкимъ видомъ, и благодарилъ отдѣльно каждую проходившую мимо Его часть.
И граждане, и военные — всѣ у насъ теперь въ весьма возбужденномъ состояніи. Нѣсколько дней тому назадъ все было погружено въ озлобленное уныніе: ожидали, что Лондонскій протоколъ будетъ подписанъ Англіею не иначе, какъ цѣною предварительнаго указа о разоруженіи нашей арміи. Нѣкоторыя экзальтированныя головы уже съ горечію высказывали, что послѣ этого ничего больше не остается, какъ снять военный мундиръ; составилось множество пари—будетъ или не будетъ походъ. Многіе и притомъ весьма солидные люди держатся такого мнѣнія, что если во имя идеи мира во что бы то ни стало наша дѣйствующая армія будетъ демобилизирована, то это породитъ въ ея средѣ массу недовольныхъ, причемъ недовольство будетъ возбуждено не вслѣдствіе одного только патріотическаго чувства, загнаннаго во внутрь души и тамъ подавленнаго силою внѣшнихъ политическихъ обстоятельствъ, но пищу ему дадутъ и чисто-матеріальныя условія. Каждый казакъ, который, для того чтобы явиться по призыву на службу, быть можетъ, свелъ на базаръ послѣднюю пару воловъ, а жена его послѣ того пошла въ батрачки; каждый призывной солдатъ, оставившій безъ обезпеченія семью или потерявшій выгодное мѣсто гдѣ-нибудь въ городѣ, либо на фабрикѣ—всѣ эти люди, для того чтобы явиться въ ряды, понесли болѣе или менѣе чувствительныя для нихъ потери и лишенія въ чисто-матеріальномъ, насущномъ смыслѣ. И теперь распустить ихъ по домамъ, послѣ почти полугодоваго томительнаго и напряженнаго ожиданія, распустить ни съ чѣмъ — это одно уже (по господствующему здѣсь, почти общему мнѣнію) способно поселить въ этихъ людяхъ глухое чувство недовольства. Я уже не говорю про офицеровъ, которые тоже терпятъ не мало лишеній, особенно же изъ числа семейныхъ людей, вынужденныхъ столько времени жить, по большей части весьма скудно, на два дома. Прибавьте къ этому и нравственное чувство нашей военной интеллигенціи и молодежи, которыя, при весьма высокомъ подъемѣ патріотическаго чувства, смотрятъ на демобилизацію (если таковая произойдетъ), какъ на фактъ постыднаго отступленія Россіи отъ ея историческаго призванія, какъ на признакъ ея государственной немощи.
Таковы-то господствующія здѣсь мнѣнія. Недовольство современнымъ положеніемъ дѣйствительно существуетъ, и даже весьма не малое. Болѣе всего кажутся невыносимыми эти безпрестанныя колебанія политическаго барометра. Повѣрите ли, иногда по два, по три раза на одинъ день приходится людямъ мѣнять свое внутреннее настроеніе: то вдругъ пронесутся слухи о какихъ-нибудь распоряженіяхъ воинственнаго свойства—и все мгновенно оживаетъ, наполняется надеждою испить водицы дунайской, лица проясняются, группы офицеровъ покрываютъ городской бульваръ, ведутъ оживленные разговоры, чуть не поздравляютъ другъ друга съ походомъ; то вдругъ какая-нибудь газета или частное извѣстіе изъ Петербурга принесетъ слухъ миротворительнаго свойства, на подкладкѣ тѣхъ или другихъ дипломатическихъ уступокъ съ нашей стороны,—и вотъ, лица мгновенно вытягиваются, опять наступаетъ уныніе и глухой, озлобленный ропотъ. Но не думайте, чтобы наша армія была заражена духомъ задорнаго шовинизма, подобно французамъ предъ войною 1870 года, — нѣтъ, этого вы у насъ не встрѣтите! Тутъ, въ офицерской фронтовой средѣ, нѣтъ ни самохвальства, ни самонадѣянности, ни кичливо-презрительнаго отношенія къ будущимъ противникамъ. Каждый офицеръ, развѣ за весьма немногими исключеніями, и каждый солдатъ смотритъ вполнѣ серьезно и скромно на предстоящее ему трудное дѣло и съ убѣжденіемъ почитаетъ его за дѣло святое; недовольство же наше, которое за послѣднее время проявляется — увы! слишкомъ часто, имѣетъ своимъ источникомъ единственно лишь глубокое патріотическое чувство, которое томится и дрожитъ отъ сомнѣнія, что неужели Россія отступитъ отъ своего святаго дѣла съ ущербомъ для ея достоинства и въ угоду явно враждебной намъ Англіи.
Въ настоящую минуту на нашемъ военномъ горизонтѣ ясно. Не знаю, что и какъ будетъ завтра, а можетъ быть даже и сегодня къ вечеру, но дѣло въ томъ, что, судя по нѣкоторымъ признакамъ, кажется, скоро запахнетъ боевымъ порохомъ. Такъ, напримѣръ, летучій отрядъ изъ моряковъ и гвардейскихъ саперовъ выступилъ сегодня ночью въ Бендеры для практическихъ занятій на Днѣстрѣ по погруженію и вылавливанію торпедъ; понтонные парки ушли вчера еще изъ Кишинева на границу; изъ Тирасполя и Бендеръ велѣно передвинуть къ Унгенамъ (пограничный пунктъ) осадные и инженерные парки; въ войскахъ, особенно въ кавалеріи, тоже готовятся къ приближенію къ пограничной линіи; иныя части, какъ говорятъ, уже выступили на новыя квартиры близъ границы; въ главной квартирѣ часто появляются то сербскіе, то румынскіе военные агенты, появлялся и г. Варшавскій, показываются порою г-да Грегръ, Горвицъ, Коганъ и нѣкоторыя другія личности съ предложеніями на интендантскія поставки en grand; съ ними, какъ слышно, у начальника полеваго штаба и у главнаго интенданта арміи идутъ серьезные переговоры. Въ главное полевое казначейство уже отправлено изъ Петербурга 50 милліоновъ золотомъ на нужды войскъ и для раздачи жалованья при переходѣ за границу. Говорятъ даже, будто 7-го апрѣля двинемся въ походъ, но.... здѣсь уже не разъ назначали дни выступленія (разумѣется, по слухамъ) и доселѣ все это оказывалось пуфомъ. Позволительно сомнѣваться, какъ бы и на сей разъ седьмое не оказалось бы первымъ Апрѣля. Но какъ бы то ни было, а военныя приготовленія весьма и весьма уже замѣтны. Чѣмъ-то все это разрѣшится....
Вообще, со времени возвращенія въ Кишиневъ Великаго Князя Главнокомандующаго военная жизнь здѣсь замѣтно оживилась; лица, долго хранившія печать раздумья подъ давленіемъ томительной неизвѣстности, прояснились. Всѣ съ горячимъ нетерпѣніемъ ожидаютъ пріѣзда Государя и надѣются, что этотъ пріѣздъ принесетъ съ собою слово, возвѣщающее великія событія. Всѣ — или почти всѣ — проникнуты серьезнымъ сознаніемъ своей задачи и не скрываютъ отъ себя трудностей предстоящаго дѣла, но потому-то еще болѣе проникаются глубокимъ убѣжденіемъ, что дѣло это необходимо потребуетъ отъ нихъ большихъ усилій и самопожертвованія и что оно во что̀ бы то ни стало должно быть доведено до конца соотвѣтственно чести и достоинству Россіи, соотвѣтственно упованіямъ христіанъ Балканскаго полуострова. Здѣсь, въ офицерской фронтовой средѣ, люди скромно и серьезно заняты каждый своимъ служебнымъ дѣломъ, и каждый проникнутъ чувствомъ военнаго братства, взаимной поддержки и, такъ-сказать, военной круговой поруки. Общественная и частная жизнь офицеровъ точно также не выходитъ изъ самыхъ скромныхъ рамокъ. Здѣсь вовсе не слышно о кутежахъ или буйныхъ приключеніяхъ, не льется шампанское, какъ бывало во время о̀но, и окончательно не существуетъ азартной игры. Шуллера̀, понаѣхавшіе сюда съ разныхъ концовъ Россіи и даже изъ-за границы, въ надеждѣ на богатую золотую жатву, жестоко обманулись въ своихъ разсчетахъ, и уже многіе уѣхали изъ Кишинева восвояси, унося въ душѣ чувство самаго горькаго разочарованія въ нашихъ офицерахъ. Военное общество, довольно многочисленное въ Кишиневѣ, ежедневно сходится преимущественно въ городскомъ клубѣ, который любезно предоставилъ ему безплатный входъ и пользованіе столомъ. Обѣдъ изъ трехъ блюдъ стоитъ здѣсь 50 копѣекъ. Бутылка пива, или скромная полубутылка мѣстнаго вина — вотъ и вся роскошь, какою позволяетъ себѣ приправить свой столъ большинство нашего офицерства. Отношенія къ мѣстному обществу съ первыхъ же дней установились самыя дружелюбныя, каковыя продолжаютъ оставаться и по сю пору, и можно быть увѣреннымъ, что кишиневцы не помянутъ лихомъ своихъ временныхъ гостей. До сихъ поръ не выходило никакихъ непріятностей и недоразумѣній ни въ служебныхъ, ни въ общественныхъ, ни въ частныхъ отношеніяхъ между военнымъ и мѣстнымъ гражданскимъ элементами, да можно надѣяться, что такъ пойдетъ и до конца. Вообще эта серьезность отношенія къ дѣлу и скромная сдержанность, составляя наиболѣе выдающіяся нравственныя черты чиновъ дѣйствующей арміи, служатъ, по мнѣнію многихъ почтенныхъ боевыхъ ветерановъ былыхъ временъ, добрымъ залогомъ того, что эта армія честно и стойко исполнитъ до конца предстоящій ей вскорѣ долгъ.
Всѣ разговоры, всѣ помыслы и заботы военно-служащихъ лицъ направлены теперь на несомнѣнную близость похода за границу. Всѣ готовы къ этому событію, но… все-таки, съ невольно-тоскливымъ чувствомъ сомнѣваются порою—суждено ли ему осуществиться…