Я устроилъ все это такимъ образомъ и отослалъ заключеннаго домой. У меня было сильное желаніе предать пыткѣ и исполнители, но не потому, что онъ былъ оффиціальное лицо, добросовѣстно исполняющее свое дѣло, — нельзя порицать человѣка за хорошее исполненіе его обязанностей, — но потому, что мнѣ желательно было отплатить ему за вольное обращеніе съ молодой женщиной и за другія причиненныя ей оскорбленія. Патеры разсказали мнѣ объ этомъ и требовали, чтобы онъ былъ наказанъ. Это доказывало, что не всѣ патеры были обманщиками и эгоистами; но многіе, пожалуй, даже большинство изъ нихъ, въ особенности тѣ, которые вращались въ средѣ простого народа, были искренни, чистосердечны, сочувствовали человѣческимъ тревогамъ и страданіямъ и старались ихъ облегчать. Плохіе патеры — такое зло, которому нельзя помочь, поэтому я рѣдко раздражался этимъ и посвящалъ этому не болѣе нѣсколькихъ минута за разъ; у меня не было въ привычкѣ задумываться надъ такими вещами, которыхъ нельзя искоренить. Но я даже и не любилъ думать объ этомъ, такъ какъ это именно было такое дѣло, которое могло примирить народъ съ господствующею церковью.
Но хорошо, вернусь къ моему разсказу: я не могъ подвергнуть пыткѣ палача, но между тѣмъ, все же не хотѣлъ оставить безъ вниманія жалобы патеровъ. Такъ или иначе, но этотъ челоловѣкъ долженъ быть наказанъ; я лишилъ его должности и сдѣлалъ его капельмейстеромъ, новая должность, какую я только могъ изобрѣсти. Онъ очень просилъ меня не опредѣлять его на эту должность, мотивируя тѣмъ, что онъ не можетъ играть — правдоподобное извиненіе, но слишкомъ тягучее; въ странѣ не было ни одного музыканта, который могъ бы играть.
На слѣдующее утро королева была очень обижена тѣмъ, когда узнала, что изъ ея рук ускользнула и жизнь Гуго и его имущество. Я сказалъ, что она должна нести этотъ крестъ; хотя, по закону, она и имѣетъ власть надъ его жизнью и его имуществомъ, но тутъ явились крайне ослабляющія вину обстоятельства и я простилъ его отъ имени короля Артура. Олень опустошалъ поля этого человѣка и послѣдній убилъ животное въ припадкѣ гнѣва, а не ради прибыли; онъ стащилъ оленя въ королевскій лѣсъ, надѣясь, что такимъ образомъ, преступникъ не будетъ пойманъ. Какъ я ни объяснялъ ей, но не могъ ее убѣдить въ томъ, что убійство въ припадкѣ гнѣва представляетъ смягчающее вину обстоятельство — все равно будетъ-ли убито животное или человѣкъ, мнѣ пришлось оставить ее въ покоѣ, а она надула губы. Я думалъ, что могу еще убѣдить ее, напомнитъ ей о ея собственъномъ преступленіи въ припадкѣ гнѣва, именно объ убійствѣ пажа.
— Преступленіе! — воскликнула она. — Что такое ты говоришь? Преступленіе, вотъ еще что? Но вѣдь я заплачу за мальчика!
О, ей никакъ нельзя было этого втолковать. Воспитаніе, воспитаніе — это все; воспитаніе это главное въ каждомъ человѣкѣ; говорятъ о природѣ, но это пустое; тутъ не можетъ быть и рѣчи о природѣ; то, что мы называемъ этимъ неподходящимъ именемъ, просто наслѣдственность или воспитаніе. У насъ нѣтъ ни мыслей, происшедшихъ отъ насъ самихъ, ни мнѣній; все это или унаслѣдованное или привитое воспитаніемъ. Все, что у насъ есть оригинальнаго и собственнаго, а поэтому хорошаго или достойнаго порицанія, то можетъ быть покрыто и сокрыто стежкомъ самой тонкой иголки; все же остальное, — придаточные атомы, унаслѣдованные отъ цѣлой фаланги предковъ, простирающихся на билліонъ лѣтъ до праотца Адама, или до кузнечика, или до обезьяны, отъ которой развилась наша раса такая тщеславная, такая вялая и вмѣстѣ съ тѣмъ такая безполезная. Что касается до меня, то все, что я думаю объ этомъ корпѣніи, объ этомъ странствованіи, объ этой патетической цѣли между вѣчностями, это смотрѣть впередъ и жить чистою, высокою, непорочною жизнью и спасти этотъ микроскопическій атомъ во мнѣ, который и составляетъ мое собственное я.
Нѣтъ, что касается королевы, то она была далеко не глупа, у ней было достаточно ума, но воспитаніе сдѣлало ее сумасбродною, съ точки зрѣнія взгляда позднѣйшихъ столѣтій. Убійство пажа не было преступленіемъ, это было ея право; она же твердо стояла за свои права; ея характеръ являлся результатомъ воспитанія цѣлыхъ поколѣній, убѣжденныхъ въ томъ, что законъ, дозволяющій убійство какого-либо лица, былъ вполнѣ справедливъ и правиленъ.
Впрочемъ, намъ всегда приходится платить дань сатанѣ. Конечно, королева заслуживала комплимента за одну вещь; я хотѣлъ было сказать ей его, но слова застряли у меня въ горлѣ. Она имѣла, но закону, право убить мальчика и вовсе не была обязана платить за него. Платить за убитаго былъ законъ, который существовалъ для другихъ людей, но не для нея. Королева прекрасно знала, что она поступаетъ великодушно, назначивъ плату за жизнь этого мальчика; я долженъ былъ бы сказать ей что-нибудь хорошее по этому поводу, но мой языкъ не поворачивался для этого. Въ моемъ воображеніи такъ и рисовалась сгорбленная фигура старухи съ разбитымъ сердцемъ и красивое молодое созданье, лежавшее заколотымъ на полу, въ одеждѣ, испачканной его собственною кровью. Чѣмъ королева заплатитъ за него? Кому она заплатитъ за него? Я прекрасно зналъ, что женщина, съ такимъ воспитаніемъ, какое получила королева, заслуживала похвалы, даже лести, но, согласно полученному мною воспитанію, я не въ состояніи былъ этого сдѣлать. Самое лучшее, что можно было придумать, такъ это поискать какого-нибудь другого комплимента, лишь бы только сказать ей что-нибудь пріятное, — но, къ несчастью, это была правда.
— Государыня, — сказалъ я ей, — вашъ народъ будетъ васъ обожать за это!
Это было совершенно вѣрно; но съ своей стороны я былъ готовъ ее повѣсить нѣсколько дней спустя, если бы остался въ живыхъ. Дѣйствительно, нѣкоторые изъ этихъ законовъ были очень жестоки, даже слишкомъ жестоки. Господинъ имѣлъ право убить своего раба совершенно безъ всякой причины: для пустой шутки или забавы, или просто для препровожденія времени. Дворянинъ могъ убить простолюдина, но только заплатить за него наличными деньгами или садомъ. Дворянинъ имѣлъ право убить дворянина, насколько это дозволяется закономъ, но все же онъ могъ ожидать и наказанія за это. Кто-либо могъ убить кого-либо, за исключеніемъ простолюдиновъ и рабовъ; послѣдніе же пользовались такимъ преимуществомъ. Если они кого убивали, то это считалось преступленіемъ, а законъ не щадилъ убійцъ. Съ такимъ человѣкомъ и съ его семьей расправа была коротка.
Но, однако, мнѣ надоѣло это ужасное мѣсто и я хотѣлъ скорѣе уѣхать оттуда, но, къ сожалѣнію, не могъ тотчасъ привести въ исполненіе свое намѣреніе, потому что у меня лежало на сердцѣ одно дѣло, которое я долженъ былъ непременно привести въ исполненіе. Меня это мучило цѣлое утро. Я хотѣлъ было сначала обратиться къ королю, но это не повело бы ни къ чему. Онъ былъ уже потухшій вулканъ; въ свое время король былъ дѣятельнымъ человѣкомъ, но его огонь погасъ и въ настоящее время онъ представлялъ только груду пепла; онъ отнесется, конечно, сочувственно и милостиво къ моему желанію, но только это не принесетъ мнѣ никакой пользы. Этотъ, такъ называемый король, былъ нуль; одна королева имѣла власть. Но она была настоящій Везувій! Если дѣло касалось какой-либо милости, то королева готова была зажечь стаю воробьевъ, но тутъ сейчасъ же она сослалась бы на то неудобство, что отъ этого можетъ сгорѣть городъ. Сколько разъ мнѣ случалось убѣждаться въ томъ, что если вы ожидаете чего-либо дурного, то часто оказывается, что это худое вовсе не такъ дурно.
Такимъ образомъ, я изложилъ свое дѣло ея величеству, сказав, что у меня было сдѣлано въ Камелотѣ общее распоряженіе, относительно выпуска заключенныхъ изъ тюрьмъ и такое распоряженіе было распространено и на сосѣдніе замки; теперь, съ позволенія ея величества, я очень желалъ бы посмотрѣть и ея коллекцію, ея bric-á-brac, т. е. ея заключенныхъ. Она сначала воспротивилась этому; я, конечно, этого ожидалъ. Наконецъ, согласилась. Я ожидалъ и этого, но только не такъ скоро. Она позвала стражу съ факелами и мы отправились въ подземелья. Они были устроены подъ фундаментомъ замка и многія изъ нихъ представляли приличныя каморки, вырытыя въ скалѣ. Въ нѣкоторыхъ изъ нихъ вовсе не было свѣта. Въ одной изъ такихъ каморокъ была заключена женщина, одѣтая въ грязные лохмотья; она сидѣла на полу и не отвѣчала ни на одинъ вопросъ и не говорила ни слова, но только разъ или два взглянула на насъ изъ подъ всклокоченныхъ волосъ, падавшихъ ей на глаза, точно полюбопытствовала узнать, какой это такой необычайный свѣтъ и какой звукъ прервали ея безсмысленную и мрачную дремоту, которая теперь стала ея жизнью; затѣмъ она сгорбилась, усѣлась на полу, лѣниво опустивъ свои исхудалыя, костлявыя руки на колѣни и болѣе не подавала никакого признака жизни. Этотъ несчастный скелетъ была женщина, повидимому, среднихъ лѣтъ; но только повидимому; она была заключена здѣсь девять лѣтъ, а ей было тогда восемнадцать, когда ее посадили въ это подземелье. Она была простолюдинка и ее заключилъ сюда въ ночь послѣ ея брака сэръ Брезъ Сэнсъ Питэ, сосѣдній лордъ, вассаломъ котораго былъ ея отецъ и которому она отказала въ томъ, что обыкновенно называлось le droit du Seigneur; кромѣ того, она отбивалась силою и чуть было не пролила его священную кровь. Новобрачный вмѣшался въ это дѣло, полагая, что жизнь его невѣсты находится въ опасности, вытащилъ лорда въ гостиную на показъ своимъ скромнымъ, затрепетавшимъ отъ страха, свадебнымъ гостямъ и оставилъ его тамъ, удивленнаго такимъ съ нимъ обращеніемъ и крайне озлобленнаго противъ новобрачныхъ. Названный лордъ обратился къ королевѣ съ просьбою наказать преступниковъ и оба были заключены въ подземелье; здѣсь ихъ разсадили по разнымъ каморкамъ и они никогда уже болѣе не видѣли другъ друга, несмотря на то, что между мѣстами ихъ заключенія было всего какихъ-нибудь пятьдесятъ футовъ; но ни тотъ, ни другая не знали ничего другъ о другѣ. Въ первые годы заключенія ихъ единственнымъ вопросомъ было: «Живъ-ли онъ?» «Жива-ли она?» И этотъ вопросъ предлагался умоляющимъ голосомъ и со слезами на глазахъ, такъ что это могло бы тронуть камни; но ни тотъ, ни другая никогда не получали отвѣтовъ на свои вопросы; съ годами они перестали спрашивать.
Выслушавъ эту исторію, мнѣ было желательно видѣть и мужа этой несчастной. Ему было тридцать четыре года отъ роду, но у него былъ видъ шестидесятилѣтняго старика. Онъ сидѣлъ на четырехъугольномъ камнѣ съ опущенною головою, съ руками, сложенными на колѣняхъ; его длинные волосы падали ему на лицо въ видѣ бахромы и онъ что-то бормоталъ про себя. Онъ поднялъ голову, обвелъ насъ всѣхъ медленнымъ взглядомъ, казалось, его также поразилъ свѣтъ факеловъ, а потомъ опустилъ голову и не обращалъ на насъ никакого вниманія. Это было нѣмое свидѣтельство ужасныхъ страданій. На его ступняхъ и кистяхъ рук были знаки ранъ, старые лоснящіеся рубцы; къ камню, на которомъ онъ сидѣлъ, была прикрѣплена цѣпь, прикованная къ ножнымъ и ручнымъ канданамъ; но эта цѣпь лежала на полу и была покрыта ржавчиной. Къ чему заключенному цѣпи, когда онъ потерялъ разсудокъ.
Я никакъ не могъ пробудить сознанія въ этомъ человѣкѣ; я предложилъ свести его къ ней, къ его невѣстѣ, которая когда-то была для него самымъ дорогимъ существомъ на свѣтѣ. Быть можетъ, свиданіе съ нею взволнуетъ его кровь; свиданіе съ нею…
Но я ошибся въ разсчетѣ; они сели на полъ другъ противъ друга и нѣсколько мгновеній какъ-то тупо смотрѣли одинъ другому въ лицо, съ какимъ-то страннымъ любопытствомъ животныхъ; но вскорѣ забыли о присутствіи одинъ другого; оба закрыли глаза и ясно было видно, что ихъ мысли далеко блуждали отсюда, въ какой-то странѣ грезъ и тѣней, о которой мы ничего не знаемъ. Я освободилъ ихъ изъ заключенія и отослать обоихъ къ ихъ друзьямъ. Королева осталась очень недовольна этимъ. Не потому, чтобы она была лично заинтересована въ этомъ дѣлѣ, но потому, что она считала мой поступокъ крайне неуважительнымъ но отношенію къ сэру Брезъ Сэнсъ Питэ. Но я ее увѣрилъ, что если онъ вздумаетъ протестовать противъ этого, то я съумѣю заставить его замолчать.
Я освободилъ сорокъ семь заключенныхъ изъ этихъ крысиныхъ норъ и оставилъ только одного. Это былъ лордъ, онъ убилъ другого лорда, какого-то родственника королевы. Этотъ лордъ хотѣлъ заманить его въ засаду и убить, но тотъ былъ хитрый парень и перерѣзалъ горло своему противнику. Я его оставилъ въ заключеніи не за убійство, а за то, что онъ нарушилъ общественное благополучіе въ одной изъ своихъ деревень. Королева хотѣла было его повѣсить за убійство ея родственника, но я этого не допустилъ; такъ какъ не считалъ преступленіемъ зарѣзать убійцу; но я предложилъ ей повѣсить его за нарушеніе общественнаго благополучія; она согласилась и на это, находя, что все же лучше это, чѣмъ ничего.
Но, Боже мой, за какіе пустые проступки были заключены эти несчастные сорокъ семь человѣкъ! Правда, нѣкоторые даже и вовсе не совершили никакихъ проступковъ, а были заключены тамъ для удовлетворенія чьей-либо злобы; не только для удовлетворенія злобы королевы, но даже и ея друзей. Преступленіе последняго заключеннаго состояло въ томъ, что онъ сдѣлалъ одно самое пустое замѣчаніе. Онъ сказалъ, что по его убѣжденію всѣ люди равны между собою; различаются только по одеждѣ; если бы раздѣть всю націю до нага и пустить въ эту толпу чужестранца, то онъ не отличилъ бы короля отъ врача-шарлатана, а герцога отъ служителя гостинницы. Вѣроятно, это былъ такой человѣкъ, мозгъ котораго не былъ испорченъ глупымъ воспитаніемъ. Я освободилъ его изъ заключенія и отправилъ въ мою колонію.
Нѣкоторыя изъ этихъ конурокъ были устроены въ самой скалѣ, какъ разъ у пропасти; въ этихъ конуркахъ были пробиты отверстія, такъ что къ заключенному проникали слабые лучи благословеннаго солнца. Но въ особенности была тяжела судьба одного изъ заключенныхъ въ этихъ крысиныхъ норахъ. Отверстіе въ его конуркѣ приходилось какъ разъ противъ большой расщелины естественной стѣны скалы и сквозь эту расщелину онъ могъ видѣть свой собственный домъ, находящійся въ широкой долинѣ; въ теченіе двадцати двухъ лѣтъ онъ только и слѣдилъ за тѣмъ, что творится въ его домѣ и слѣдилъ съ тоскою и съ сильнымъ замираніемъ сердца. Онъ видѣлъ, какъ тамъ вечеромъ зажигались огни; днемъ, какъ оттуда выходили и входили — свою жену и дѣтей, хотя на такомъ разстояніи и трудно было различать лица; но онъ, по-крайней мѣрѣ, предполагалъ, что это должны быть они; иногда онъ видѣлъ, что тамъ устраиваются празднества и полагалъ, что это, вѣроятно, свадьба и радовался за нихъ; пришлось ему видѣть и похороны, но онъ только не зналъ, кого хоронятъ, его жену или кого-либо изъ дѣтей. Ему видна была вся процессія съ патерами и провожающими покойника; они проходили торжественно, унося съ собою и тайну, кого хоронятъ; въ теченіе девятнадцати лѣтъ онъ насчиталъ пять похоронъ; всѣ эти похороны справлялись съ извѣстною торжественностью, такъ что нельзя было предполагать, что хоронили кого-либо изъ слугъ; онъ оставилъ жену и пять человѣкъ дѣтей. Пятеро умерло! Но кто остался въ живыхъ? Жена или одинъ изъ дѣтей?
Этотъ вопросъ постоянно мучилъ его день и ночь; лишь только онъ просыпался, какъ задавалъ себѣ этотъ вопросъ и засыпалъ, размышляя о немъ. Но имѣть хотя какой-нибудь интересъ въ жизни, когда сидишь въ подземельѣ и видишь хотя слабый лучъ свѣта, много способствуетъ сохраненіе умственныхъ способностей. Слѣдовательно, онъ находился въ болѣе лучшихъ условіяхъ, чѣмъ остальные заключенные. Онъ мнѣ разсказалъ свою грустную повѣсть, и я точно такъ же, какъ и онъ, горѣлъ желаніемъ узнать, который изъ членовъ его семьи остался въ живыхъ. Я отправился вмѣстѣ съ нимъ къ нему въ домъ. И надо было видѣть радость этого человѣка! Онъ проливалъ потоки слезъ, но это были слезы неожиданной радости, неожиданнаго счастья! О, Боже мой! Мы нашли его жену, которую онъ оставилъ еще молодою женщиною, теперь уже сѣдѣющею матроною, прожившею полвѣка; его дѣти превратились въ мужчинъ и женщинъ; нѣкоторыя изъ его дѣтей уже обзавелись семьей и вкушали ея радости. Никто изъ его близкихъ не умеръ, всѣ были живы! Но представьте себѣ дьявольскую выдумку королевы! Она особенно ненавидѣла этого заключеннаго и потому сама изобрѣтала всѣ эти похороны, чтобы еще больше терзать сердце несчастнаго узника и заставить его мучиться въ догадкахъ.
Безъ моего вмѣшательства она, конечно, никогда не выпустила бы его. Она ненавидѣла этого человѣка всѣми силами своей души и никогда не смягчилась бы къ нѣму. А его преступленіе скорѣе можно было назвать легкомысліемъ, чѣмъ умышленною дерзостью. Онъ сказалъ, что у королевы рыжіе волосы. У ней дѣйствительно были рыжіе волосы, только объ этомъ нельзя было говорить. Люди съ рыжими волосами не пользовались общественнымъ довѣріемъ, какъ тѣ, у которыхъ были каштановые волосы.
Но представьте себѣ, что между этими сорока семью заключенными было пять человѣкъ, какъ преступленія которыхъ, такъ и самый годъ ихъ заключенія не были извѣстны! Одна женщина и четверо мужчинъ — сгорбленные, сморщенные, потерявшіе разсудокъ, старики. Они сами давно забыли всѣ подробности своихъ преступленій, за которыя ихъ заключили въ подземелье! У нихъ были самыя смутныя понятія даже о самихъ себѣ; если они что-нибудь разсказывали, то никакъ не могли повторить этого во второй разъ. Цѣлый рядъ патеровъ, на обязанности которыхъ лежало приходить къ заключеннымъ и каждый день молиться съ ними и напоминать имъ, что милосердый Господь допустилъ ихъ заключеніе сюда съ премудрою целью, чтобы научить ихъ терпенію, смиренію, повиновенію къ тѣмъ притесненіямъ, которыя Ему угодно было ниспослать на нихъ — все это были какими-то традиціями въ умахъ этихъ несчастныхъ развалинъ, но не болѣе. Они знали только, что находятся очень долго въ заключеніи, но не помнили ни именъ, ни самаго своего преступленія. Но вотъ, съ помощью традицій и воспоминаній, наконецъ, удалось добраться до того, что ни одинъ изъ этихъ пятерыхъ заключенныхъ не видалъ свѣта въ теченіе тридцати четырехъ лѣтъ! Король и королева решительно ничего не знали объ этихъ заключенныхъ, кромѣ только того, что эти люди составляли какъ бы движимую собственность, наслѣдственное имущество, полученное вмѣстѣ съ трономъ отъ прежней фирмы. При передачѣ этихъ людей ничего не было передано относительно ихъ біографіи; но наслѣдники находили, что не стоило интересоваться такою ничтожностью. Тогда я сказалъ королевѣ:
— Такъ почему же вы ихъ не выпустили на свободу?
Вопросъ былъ щекотливый, она дѣйствительно не знала, какъ на него отвѣтить; ей никогда не приходила въ голову такая простая вещь. Такимъ образомъ здѣсь она, сама того не сознавая, какъ бы предусматривала истинную исторію будущихъ плѣнниковъ замка Ифъ. Теперь мнѣ стало совершенно яснымъ, что при ея воспитаніи эти унаслѣдованныя лица были не болѣе какъ собственностью. Дѣйствительно, если мы наслѣдуемъ какое-либо ничтожное имущество, мы не заботимся даже и о томъ, чтобы его выбросить, хотя оно и не имѣетъ для насъ никакой цѣны.
Когда я вывелъ всю эту фалангу человѣческихъ существъ на свѣтъ Божій въ полдень, при яркомъ сіяніи солнца, — предварительно завязавъ имъ глаза, чтобы они не ослѣпли отъ непривычки къ свѣту, — то это представляло удивительное зрѣлище. Костлявые, худые, измозжденные, сгорбившіеся, дрожавшіе отъ страха — вполнѣ узаконенныя дѣти королевской власти. Забывшись, я пробормоталъ:
— Какъ бы я хотѣлъ это сфотографировать. Вамъ, конечно, случалось видѣть людей, которые никогда не сознаются въ томъ, что они не понимаютъ какого-либо новаго незнакомаго слова. Королева именно и принадлежала къ такому сорту людей и всегда дѣлала въ данномъ случаѣ самые глупые промахи. Нѣсколько минутъ она колебалась, потомъ вдругъ все ея лицо вспыхнуло, точно она поняла въ чемъ дѣло и сказала, что непремѣнно сдѣлаетъ это для меня. Я же подумалъ про себя: «Она? Откуда она могла имѣть понятіе о фотографіи?» Но у меня было мало времени для подобныхъ размышленій. Когда я оглянулся вокругъ, королева двигалась за процессіею съ сѣкирою въ рукахъ.
Дѣйствительно, это была прекурьезная женщина и потому она и была Морганъ ле-Фэй. Я видалъ въ свое время много странныхъ женщинъ, но она превосходила ихъ всѣхъ своихъ разнообразіемъ. И какъ этотъ небольшой эпизодъ прекрасно охарактеризовалъ ее. Она не имѣла большаго понятія, чѣмъ лошадь, о томъ, какъ снять фотографію съ процессіи и потому отправилась за ней съ сѣкирою въ рукахъ, что было вполнѣ на нее похоже.