Энеида Виргилия (Шершеневич)/1852 (ДО)/Песнь одиннадцатая
| ← Пѣснь десятая | Энеида Виргилiя Пѣснь одиннадцатая | Пѣснь двѣнадцатая → |
| Оригинал: лат. Aeneis. — Источникъ: «Современникъ», 1852, томъ XXXV, с. 217-242 |
- Википроекты
Tam vero in tectis praedivitis urbe Latini
Praecipuus fragor et longi pars maxima luctus:
Hic matres miseraeque nurus, hic cara sororum
Pectora maerentum, puerique parentibus orbi
Dirum exsecrantur bellum Turnique hymenaeos.(Изъ одиннадцатой пѣсни.)
Между тѣмъ поднялась Аврора изъ волнъ океана,
А Эней , волнуемый много заботой — собратовъ
Павшихъ могилѣ предать — и смертью столь многихъ печалясь,
Съ первой зарёй победитель богамъ совершалъ онъ обѣты.
Вѣтви обсѣкши кругомъ, огромный дубъ на могилѣ
Онъ водрузилъ и украсилъ блестящей бронёю, добычей,
Взятой съ Мезенція мужа, тебѣ посвящаетъ, великій
Брани владыко; онъ гребень шелома, росящійся кровью,
Вѣшаетъ тамъ, усѣчённые дроты и панцырь, двѣнадцать
Разъ отъ ударовъ пробитый; по лѣвую сторону мѣдный
Щитъ и мечъ въ ножнахъ изъ кости слоновой привѣсилъ.
И тогда, обратившись къ соратникамъ (ибо толпою
Всѣ вожди окружали его), онъ такъ начинаетъ:
«Сдѣлано дѣло великое, мужи; а что остаётся,
Этого ждите безъ страха; вотъ тѣ доспѣхи, въ которыхъ
Царь красовался надменный; вотъ первая брани добыча;
Здѣсь тотъ Мезенцій во власти моей. Теперь намъ открылся
Къ городу путь и къ Латину царю; готовьте оружье
И на войну обратите вашъ умъ и надежду; и если
Воля боговъ поднять знамёна намъ позволитъ и рати
Двинуть изь лагеря въ дѣло, чтобъ вы, отъ неведенья, знакомъ,
Даннымъ внезапно, умовъ не тревожили вашихъ, — иль медля
Не опоздали бы дѣломъ. Теперь предадимъ мы могилѣ
Павшихъ товарищей прахъ: та единая честь остаётся
Имъ въ Ахеронѣ глубокомъ. Идите — сказалъ онъ — и душамъ
Доблестныхъ мужей, которые кровью своею купили
Эту отчизну для насъ, отдайте долгъ вашъ послѣдній.
Прежде всего отправимъ въ городъ Эвандра печальный
Тѣло Палланта, котораго рокъ, не взирая на доблесть,
Бъ день злополучный похитилъ и ввергнулъ въ вѣчную бездну.»
Такъ говорилъ онъ и плакалъ, потомъ удалился къ порогу.
Гдѣ бездыханное тѣло Палланта старый Ацетесъ
Мужъ охранялъ: онъ въ прежніе годы оруженосцемъ
Былъ у парразіева мужа Эвандра; но милому сыну
Спутникомъ шёлъ онъ несчастнымъ, въ годину несчастную даннымъ.
Вкругъ стояли рабы, стояли толпою трояне
И троянки, печально власы по плечамъ распустивши.
И едва лишь Эней вошёлъ высокою дверью,
Страшный вопль до небесъ подняли, въ грудь ударяясь;
Стономъ печальнымъ и крикомъ всё царское зданье взревѣло.
Онъ же, Палланта прекрасного ликъ и голову видя,
На изголовьи высокомъ, и бѣлую грудь, въ ней авзонской
Пики глубокую рану, заплакалъ и рѣчи такія
Молвилъ: «о юный герой, сожалѣнья достойный, въ тебѣ ли
Мнѣ позавидовалъ рокъ, сперва улыбавшійся счастьемъ?
Чтобъ не увидѣлъ ты нашего царства, иль въ домы родные
Не возвратился къ отцу побѣдитель? Не то обѣщалъ я
Старцу Эвандру, мой другъ, о тебѣ, когда отходилъ я,
И когда, обнимая меня, на великое царство
Онъ посылалъ, со страхомъ мнѣ повторяя, что храбры
Наши враги и на брани опасны. И нынѣ несчастный,
Тщетной надеждой ласкаясь, быть можетъ, творитъ онъ обѣты
И алтари отягчаетъ дарами. Мы же въ печали
Юноши трупъ бездыханный, покончившій всё съ небесами,
Съ горемъ и тщетною честью къ нему провожаемъ. Несчастный!
Ты погребенье плачевное сына увидишь! Таковъ ли
Долженъ былъ онъ возвратиться, такого ль ты чаялъ увидѣть?
Это ль побѣдный путь? и это ль великое слово,
Данное мною тебѣ? но нѣтъ, о Эвандръ! не въ постыдномъ
Бѣгствѣ увидишь сражённаго сына; спасеньемъ постыднымъ,
Онъ не заставитъ тебя пожелать прискорбной кончины.
Горе мнѣ, горе! какую опору Авзонья теряетъ!
Мужа какого! и ты, мой Асканій, чего ты лишился!»
Такъ оплакавъ, Эней повелѣлъ несчастнаго тѣло,
Снявши съ одра, унести, и, избравши тысячу мужей
Ратныхъ изъ цѣлаго войска, съ нимъ посылаетъ,
Чтобъ провожали съ последнею честью остатки героя,
И сострадали горю отца, въ печали великой
Малая дань утѣшенья, но должная бѣдному старцу.
И не медля другіе плетутъ для мягкихъ носилокъ
Хвороста гибкія лозы, вплетаютъ дубовыя вѣтви
И устроенный одръ осѣняютъ зеленью листьевъ;
А на вершинѣ одра, на ложѣ сельскомъ положили
Юношу, словно цвѣтокъ, сорванный девственной дланью,
Нѣжной фіалки красу иль томнаго цвѣтъ гіацинта,
Не потерявшихъ ещё ни свѣжести блеска, ни формы,
Но не питаемыхъ больше землёю: матерь родная
Силъ не даетъ имъ она. Потомъ самъ Эней двѣ одежды
Вынесъ, блестящихъ багрянцемъ и золотомъ вышитыхъ туго:
Эти одежды ему сама сидонянка Дидона
Въ даръ принесла, любившая трудъ, и своими перстами
Золотомъ нѣжнымъ расшила прекрасныя ткани. Изъ этихъ
Онъ покрываетъ одною остатки бренные мужа,
Праху печальный последнюю честь воздаётъ и покровомъ
Кроетъ усопшаго кудри, добычу пламени вскорѣ.
Много притомъ и брони съ побѣждённыхь на брани лаврентовъ,
Много добычи везти повелѣлъ онъ длинной чредою,
И коней вести боевыхъ и много оружья,
Взятаго съ павшихъ враговъ. А плѣнниковъ, пойманныхъ въ битвѣ,
Руки связавъ на хребтѣ, назначаетъ жертвами тѣни
Павшаго мужа, чтобъ кровью своею костёръ оросили;
А самимъ вождямъ, на шестахъ повѣсивъ доспѣхи
Вражьи, нести повелѣлъ, имена написавъ убіенныхъ.
Вотъ и Ацета ведутъ, годами согбеннаго старца;
Онъ то грудь терзаетъ руками, то очи когтями
Рвётъ, то во прахъ повергается тѣломъ старикъ злополучный.
И колесницу ведутъ, обагрённую рутуловъ кровью;
А за нею и Этонъ, конь боевой, головою
Долу поникши, идётъ и плачетъ, и крупныя слёзы
Морду его орошаютъ: на нёмъ не красуется сбруя.
Тѣ несутъ шеломъ и копьё: другіе жь доспехи
Турнъ побѣдитель имѣетъ. За ними печально дружина,
Грустные тевкры идутъ и тирренянъ вожди и аркадцевъ
Строй, съ обращёнными копьями въ землю. Когда удалился
Ходъ погребальный, предлинной чредой потянувшись далёко,
Остановился Эней и сказалъ со вздохомъ глубокимъ:
«Рокъ непреклонный меня призываетъ къ новымъ рыданьямъ,
Къ той же войнѣ неизбѣжной; привѣтъ мой послѣдній на вѣки,
Доблестный витязь, прими и на вѣки прости.» И, сказавши
Это, къ высокимъ стѣнамъ онъ путь направляетъ обратный.
Вотъ уже и послы отъ латинскаго прибыли царства,
Вѣтвью оливы чело увѣнчавъ, позволенія просять:
Воиновъ павшихъ тѣла, поверженныхъ въ прахѣ желѣзомъ,
Чтобъ возвратилъ и дозволилъ могилѣ предать; что не должно
Брань съ побѣждённымъ вести и лишённымъ дыханія жизни;
Чтобъ пощадилъ друзей и некогда названныхъ тестей.
Выслушалъ добрый Эней справедливаго дѣла просящихъ,
Далъ позволенье и съ рѣчью такою къ нимъ обратился:
«Что за судьба, о латины, въ такую войну вовлекла васъ
И отъ друзей убѣгать заставляетъ? Вы просите мира
Мёртвымъ и павшимъ во брани; но я и живымъ уступить бы
Очень желалъ. И если бъ судьба мнѣ жилища и мѣста
Не указала, то я не пришёлъ бы; не съ вашимъ народомъ
Брань я веду; но царь вашъ презрѣлъ и союзъ нашъ и дружбу,
Гостепрімство попралъ и предался оружію Турна.
Если же Турнъ желаетъ борьбу окончить оружьемъ,
Если готовится тевкровъ изгнать, то было бы лучше
И справедливѣе, чтобы онъ самъ устремился въ опасность,
Жизнь подвергая, и этимъ оружьемъ со мною помѣрялъ
Силы свои; и кому изъ насъ предназначено будетъ
Жить, пусть въ-живыхъ остаётся. Теперь же идите, несчастнымъ
Вашимъ собратамъ готовьте костры и огонь погребальный.»
Кончилъ Эней, а они, изумлённые, молча стояли,
Долго держа другъ на друга взоръ обращённый и лица.
Только Дранкъ, старикъ враждою и злобою вечной
На молодого Турна пылавшій, такъ отвѣчаетъ:
«О, знаменитый молвой и ещё знаменитѣе дивомъ
Подвиговъ ратныхъ, троянскій герой! какой похвалою
Къ небу тебя вознесу? правотѣ ли твоей удивляться
Прежде, иль ратнымъ трудамъ и дѣяньямъ? мы съ благодарнымъ
Сердцемъ рѣчи твои унесёмъ въ отеческій городъ.
Если желанью поможетъ судьба, мы тебѣ обѣщаемъ
Дружбу съ Латиномъ царёмъ; а Турнъ пусть другого союза
Ищетъ себѣ. И будетъ намъ даже пріятно помочь вамъ
Стѣнъ воздвигать роковую громаду и камни для новой
Трои носить на плечахъ.» Сказалъ и всѣ однодушно
Рѣчь зашумѣли такую жь. И вотъ, заключивъ на двѣнадцать
Дней перемирье, идутъ безопасно латины и съ ними
Тевкры идутъ по горамъ и лѣсамъ. Поражённый сѣкирой,
Ясенъ трещитъ и валится; трещать поднебесныя сосны,
Въ прахъ упадая: и дубы скрипятъ подъ клиномъ; благовонный
Кедръ и громадные вязы везутъ на скрипучихъ телѣгахъ.
И уже молва, предвѣстница горя, летая,
Царскій дворецъ и Эвандра царя наполняетъ тревогой,
Та же молва, что недавно побѣды Палланта гласила.
Вотъ устремились аркадцы къ вратамъ, по обычаю предковъ
Въ длань захватавъ погребальные факелы; блещетъ дорога
Длинной чредою огней и далеко поля освѣщаетъ.
А тирренянъ отрядъ, напротивъ выступая, съ печальной
Слился толпой; и, увидѣвъ ихъ всѣхъ, къ домамъ подходящихъ,
Мятери плачемъ и воплемъ наполнили города стогны.
Не было силы и средствъ удержать поражённаго горемъ
Старца Эвандра: летитъ онъ въ средину толпы и, носилкамъ
Стать повелѣвъ, повергся на тѣло, стеня и рыдая.
И едва сквозь рыданья и стоны прорвались такія
Рѣчи: «не то, о Паллантъ, обѣщалъ ты отцу, говоривши,
Что безразсудно не будешь вверяться жестокому Марсу!
Зналъ я, какъ много тебя обольститъ та первая сладость
Бранной хвалы и въ первой побѣдѣ геройская слава.
О злополучная юность, начало несчастное, горькій
Опытъ столь близкой войны! И никто изъ боговъ не услышалъ
Жаркихъ молитвъ и обѣтовъ моихъ! И ты, о блаженной
Памяти милая сердцу супруга, счастливая смертью
Нынѣ твоею, ты чувствовать горя такого не будешь!
Я же, напротивъ того, жизнью свой рокъ побѣдивши,
Сына отецъ пережилъ! И тебя, за союзною ратью
Тевкровъ пошедшаго, рутулы злые убили! о лучше бъ
Жизнь у меня вы отняли! и пусть бы съ торжественнымъ этимъ
Шествіемъ въ домъ возвращался я самъ, а не милый Паллантъ мой.
Я не виню васъ, о тевкры, ни нашего съ вами союза,
Ни договора, ни дружески данной руки; ужь такая
Участь видно на старость меня ожидала; и если
Смерть преждевременно сына ждала, то меня утѣшаетъ
То, что онъ умеръ, оставивъ тысячи волсковъ побитыхъ
Прежде на брани и тевкровъ повёлъ на латинскія земли.
О, Паллантъ! я самъ не инымъ торжествомъ освятилъ бы
Память твою, какъ благочестивый Эней, какъ трояне
И тирренянъ вожди и вся дружина тирренянъ.
Сколько великихъ трофеевъ несутъ, твоею рукою
Снятыхъ съ побитыхъ враговь! и если бы равныя лѣта,
Если бъ мнѣ прежняя сила, твой также въ огромныхъ доспѣхахъ
Здѣсъ красовался бы образъ, о Турнъ; но чтожь я несчастный
Васъ замедляю, трояне, на ратное дѣло? идите
И Энею рѣчи мои передать не забудьте:
Если ещё я влачу печальные дни безъ Палланта,
Мщенье виною тому; онъ видитъ, сколько онъ Турна
Въ жертву обязанъ принесть и отцу и несчастному сыну;
Это единственный путь къ заслугѣ его и спасенью.
Мнѣ ужь не думать о радостяхъ жизни; да я не ищу ихъ;
Только для тѣни Палланта хотѣлъ бы принесть утѣшенье.»
Между тѣмъ вознесла ужь Аврора свой свѣтъ животворный
Для злополучныхъ людей, призывая къ трудамъ и заботамъ.
Вотъ уже и Эней, уже и Тархонъ предводитель
На крутомъ берегу костры воздвигаютъ, и всякій,
Предковъ обычай храня, туда убіенныхъ собратовъ
Трупы сносилъ, и вспыхнуло пламя: дымъ чёрный,
Тучей клубясь, во мракъ погружаетъ высокое небо,
Трижды вокругъ костровъ запылавшихъ конныхъ дружина
Въ свѣтлой бронѣ обскакала; трижды печальное пламя
Смерти конями очистили мужи, изъ устъ издавая
Вопли и стоны; слезами кропятъ и доспѣхи, слезами
Землю кропятъ; и ратниковъ крики и трубные звуки
Къ звѣздному своду несутся. Другіе же въ пламя бросаютъ
Взятую съ павшихъ латиновъ добычу: бросаютъ шеломовъ
Много, прекрасныхъ мечей и уздъ и колёсъ быстролётныхъ;
А иные бросаютъ щиты, несчастливыя брони,
Даръ имъ знакомый. Много быковъ приносятъ на жертву
Смерти, щетинистыхъ вепрей, со всѣхъ захваченный пастбищь
Скотъ у костровъ закалаютъ. И видятъ трояне повсюду
По берегу горящіе трупы собратовъ и, сидя
Вкругъ обгорѣлыхъ костровъ, оторваться не могутъ, доколѣ
Влажная ночь не одѣла небесъ въ блестящія звѣзды.
А съ другой стороны латины несчастные также
Много и много сложили костровъ, предавая отчасти
Множество павшихъ землѣ, а отчасти съ браннаго поля
Въ ближнія страны везутъ иль роднымъ городамъ возвращаютъ.
Прочихъ въ огромную кучу сваливъ, остатки кровавой
Сѣчи, жгутъ безъ числа и безъ чести; широкія нивы
Блескомъ горящихъ огней повсюду сіяютъ далёко.
Третій день согналъ ужь съ небесъ холодныя тѣни:
Вотъ латины, печально разрывъ глубокіе пеплы,
Кости изъ нихъ вынимаютъ и тёплый кроютъ землёю.
А въ столицѣ Латина, въ богатыхъ царскихъ чертогахъ,
Шумъ и смятенье и плачъ и доля великая горя.
Матери здѣсь и несчастныя жоны и нѣжныя сёстры
Плачутъ о горькой потерѣ; тамъ дѣти сиротки рыдаютъ,
Всѣ проклинаютъ жестокую брань и Турна женитьбу.
Пусть одинъ — говорятъ — одинъ добываетъ оружьемъ
Скиптръ италійскаго царства и первыхъ почестей ищетъ.
Мстительный Дранкъ поджигаетъ умы, увѣряя, что только
Турна Эней вызываетъ, что съ Турномъ помѣряться хочетъ.
Много притомъ различныхъ сужденій и въ Турна защиту:
Много его защищаетъ царицы великое имя,
Много и доблесть его и слава подвиговъ ратныхъ.
Между волненій такихъ и страстей, разгорѣвшихся сильно,
Вотъ и послы идутъ отъ высокихъ стѣнъ Діомеда
И приносятъ печальный отвѣтъ , что всѣ ихъ усилья,
Всѣ ихъ старанья были напрасны: ни просьбы, ни деньги,
Ни дорогіе дары не имѣли успѣха; что нужно
Или другого союза искать, иль просить у Энея
Мира. Не знаетъ Латинъ, что дѣлать отъ горя такого.
Видно, Эней роковой водимъ и судьбою и небомъ,
Явно вѣщаютъ и гнѣвъ боговъ и столько предъ взоромъ
Свѣжихъ могилъ. И тогда Латинъ къ великому сбору
Всѣхъ созываетъ сановниковъ царства, къ высокимъ чертогамъ
Имъ собираться велитъ. И они собрались и къ чертогамъ
Царскимъ текутъ, наполняя дороги; а самъ онъ, съ печальнымъ
Сидя челомъ, по лѣтамъ почтенный и первый по власти,
Царь повелѣлъ посламъ, отъ стѣнъ этолійскихъ пришедшимъ,
Рѣчи держать и въ порядкѣ представить отвѣтъ Діомеда.
Вотъ языки пріумолкли, и Венулъ, царю повинуясь,
Такъ говоритъ: «о граждане! видѣли мы Діомеда,
Видѣли лагерь аргивскій и, путь нашъ измѣривъ далёкій,
Всѣ побѣдили преграды; да, и касались той сильной
Длани, низвергнувшей стѣны Ильона. Въ то время на нивахъ
Япикса, гдѣ возвышается Гарганъ, онъ, побѣдитель,
Тамъ воздвигалъ Аргириппы твердыни, отъ родины прежней
Такъ получившей названье. Когда насъ ввели къ Діомеду
И говорить повелѣли, мы тотчасъ дары предлагаемъ,
Имя и родъ нашъ ему говоримъ, и кто объявилъ намъ
Брань, в съ какою мы цѣлью прибыли въ Арпы. Всё это
Выслушалъ онъ благосклонно и дружески такъ отвѣчалъ намъ:
«О счастливый народъ, потомки сатурнова царства,
Древней Авзоньи сыны, какая судьба возмущаетъ
Нынѣ спокойствіе ваше, на брань съ неизвѣстнымъ народомъ
Васъ призывая? Но всѣ мы, которые землю Ильона
Нашимъ мечомъ осквернили (не буду о томъ говорить я,
Сколько потерь понесли мы, у стѣнъ ратуя высокихъ,
Сколько героевъ легло на днѣ Симоиса), повсюду
Терпимъ жестокую кару и муки ужь всѣ испытали
За преступленья наши; о насъ и Пріамъ пожалѣлъ бы.
Знаетъ о томъ роковое свѣтило Минервы и знаютъ
Скалы Эвбеи и мститель утёсъ Кафарейскій. И послѣ
Этой войны къ различнымъ странамъ гонимые бурей:
Царь Менелай у столбовъ отдалённыхъ Протея въ изгнаньи
Жизнь ведётъ, а Улисс этнейскихъ видѣлъ циклоповъ.
Что я скажу вамъ о пирровомъ царствѣ? что о пенатахъ
Идоменея низверженныхъ? что о локрійцахъ, живущихъ
На берегахъ либійскихъ? Самъ царь миценскій, великій
Вождь знаменитыхъ ахивянъ, рукою преступной супруги
Жизни лишёнъ, едва лишь ступилъ на пороги чертоговъ,
И покорённой Азіи — — — тронъ захваченъ.
Мнѣ самому позавидовалъ рокъ и боги не дали
Снова увидѣть родныхъ алтарей, ни любимой супруги,
Ни Калидона прекраснаго. Да, ещё и понынѣ
Страшныя знаменья взоры мои ужасаютъ. Я виделъ
Спутниковъ гибель моихъ, на крыльяхъ въ воздушныя страны
Взнесшихся дивно, и птицами нынѣ уныло скитаясь,
Надъ берегами рѣки, увы! жестокая кара
Сердцу любезныхъ собратовъ! — печальными криками скалы
Всѣ наполняютъ. Я долженъ былъ ждать тѣхъ великихъ несчастій
Съ той минуты ещё, когда я, безумецъ, желѣзомъ
Тѣло богини дерзнулъ поразить — десницѣ Венеры
Рану копьёмъ нанести. О нѣтъ, меня не вводите
Въ эту войну; и съ тевкрами нынѣ вести не хочу я
Войнъ никакихъ, по паденіи Трои: довольно наказанъ
Я за прошедшее зло и о нёмъ позабыть я хотѣлъ бы.
Тѣ же дары, что съ родныхъ береговъ ко мнѣ принесли вы,
Вы предложите Энею: мы въ битвѣ другъ съ другомъ сходились,
Силами мѣрялись вмѣстѣ: повѣрьте, вѣдь я испыталъ ужь,
Знаю, каковъ за щитомъ онъ возносится стришный, какъ вихремъ
Дроты пускаетъ; и если бы земли Ильона имѣли
Двухъ героевъ такихъ, тогда бы троянецъ подъ стѣны
Инаха самъ подступилъ, и оплакивать стали бы греки
Свой изменённый удѣль. И если что либо подъ твёрдой
Трои стѣнами насъ замедляло, то грековъ побѣдѣ
Только энеевъ да гекторовъ мечъ служили преградой;
Только они отклонили её на десятое лѣто.
Оба безстрашны, оба прекрасной бронёй знамениты.
Но Эней благочестіемъ первый: съ нимъ заключите
Тѣсный союзъ, во что бы ни стало; но остерегайтесь
Силами мѣряться съ нимъ.» Ты слышалъ, о царь нашъ найлучшій,
И Діомеда отвѣтъ и его о войнѣ заключенье.»
Такъ говорили послы, и ропотъ различный носился
По изумлённымъ авзонянъ устамъ: такъ точно стремленье
Быстрой рѣки замедляютъ утёсы, и спёртая бездна
Ропщетъ, и берегъ сосѣдній отъ волнъ раздражённыхъ трепещетъ.
И лишь только умы усмирились, уста пріутихли,
Царь, помолившись богамъ, такъ началъ съ высокаго трона:
«О, латины! давно я желалъ объ этомъ великомъ
Дѣлѣ рѣшить, и было бы лучше созвать васъ къ совѣту
Прежде, чѣмъ нынѣ, когда ужь враги стоятъ подъ стѣнами.
Граждане, намь не по силамъ война съ потомками неба
И съ непреклонными мужами въ брани, которыхъ ни битвы
Не утомляютъ, ни могутъ смирить пораженья: оружья
Не покидаютъ они. А если какую надежду
Вы полагали въ оружьи этолянъ, её вы оставьте,
Всякъ на себя полагайся; вы видите, сколько ничтожна
Эта надежда. И нынѣ въ какомъ положеніи жалкомъ
Наши дѣла, предъ взоромъ имѣете вашимъ, руками
Можете всё ощущать. Никого обвинять не хочу я:
Всё, что храбрость могла величайшая сделать, то храбрость
Сдѣлала; всѣми сражались мы силами нашего царства.
Я изложу вамъ мысли мои, которыя нынѣ
Заняли умъ мой сомнѣньемъ: послушайте только, я вкратцѣ
Всё поясню. У меня недалеко отъ берега Тибра
Древнее поле лежитъ, простираясь на западъ далёко,
Даже до самыхъ сиканскихъ предѣловъ. Тамъ рутулы сѣютъ,
Сѣютъ аврунки, ворочаютъ плугами твёрдые холмы,
А на вершинахъ крутыхъ пасутся прекрасныя овцы.
Вся та страна и съ лѣсомъ сосновымъ высокія горы
Пусть остаются для тевкровъ, за дружбу ихъ съ нами: дадимъ имъ
Равное право въ союзѣ и царство дѣлить призовёмъ ихъ.
Пусть остаются, и если земля имъ такъ полюбилась,
Пусть и свой городъ построютъ. А если они пожелаютъ
Въ страны иныя уплыть и, отъ нашей земли удалившись,
Въ дружбу съ иными войти, то мы имъ двадцать построимъ
Изъ италійскаго дуба ладей, и болѣе даже,
Если наполнить ихъ могутъ; лежитъ у берега срубленъ
Лѣсъ и готовъ; пусть сами число обозначатъ и форму
Этихъ ладей; мы дадимъ и рабочихъ, и мѣди и снасти.
Кромѣ того мы пошлёмъ изъ первѣйшихъ народа латиновъ
Избранныхъ сто пословъ съ оливными въ длани вѣтвями:
Эти дары понесутъ, таланты кости слоновой
И золотые, и кресло, и трабею, нашего царства
Знаки. Вы дайте совѣтъ, утомлённымъ дѣламъ помогите.»
И тогда тотъ Дранкъ, котораго турнова слава
Завистью мучила тайной и сердце ко злу побуждала,
Болѣе щедрый и краснорѣчивый, но въ битвѣ холодный
Воинъ, искусный водитель умовъ на совѣтахъ, въ возстаньяхъ
Сильный и славнымъ по матери именемъ гордый (отецъ же
Былъ неизвѣстенъ его), возсталъ и, такими рѣчами
Злость изливая на Турна, сердца на него возбуждаетъ:
«Добрый нашъ царь! ты дѣло столь ясное намъ излагаешь,
Что въ подкрѣпленьи его словами нѣтъ нужды: всѣ знаютъ
Дѣлъ положенье въ царствѣ, да только не смѣютъ объ этомъ
Рѣчь повести. Да дастъ мнѣ слова свободу и гордый
Нравъ свой на время уймётъ, подъ чьимъ несчастливымъ началомъ,
Чьимъ и желаньемъ недобрымъ, — я выскажу всё, не взирая
На непріязнь и на то, что меня умертвить угрожаетъ, —
Столько погибло вождей знаменитыхъ и весь погрузился
Городъ нашъ въ плачъ и тревогу: въ то время, какъ онъ, осаждая
Лагерь троянъ, положился на бѣгство, тотъ храбрый воитель,
Что устрашаетъ бронёй небеса. О, царь нашъ найлучшій!
Къ тѣмъ же дарамъ, которыхъ ты много мужамъ дарданскимъ
Нынѣ послать повелѣлъ, одинъ лишь присоедини ты.
Да не потерпишь, о царь, чтобъ наглость тебѣ помѣшала
Выдать любимую дочь за прекраснаго зятя, достойнымъ
Бракомъ её съединить и этимъ союзомъ упрочить
Миръ навсегда. А если умами и сердцемь толикій
Страхъ овладѣлъ, то будемъ его умолять, да позволитъ
Онъ, да уступитъ своё и царю и отечеству право.
И для чего же гражданъ несчастныхъ опасности явной
Ты подвергаешь такъ часто, глава и причина всѣхъ этихъ
Бѣдствій латинской земли? Въ войнѣ мы не видимъ спасенья,
Турнъ, и о мирѣ тебя умоляемъ; вѣдь самъ ты единый
И ненарушимый мира залогъ. Я первый, вотъ первый
Я, о которомъ ты думаешь, будто я врагъ твой, — и правда,
Не отрекаюсь отъ истины этой, — съ главою покорной
Самъ прихожу и молю: низложи ты надменность и гнѣвъ твой,
Сжалься надъ бѣдствіемъ гражданъ и самъ уступи побѣждённый.
Всюду разбитые, видѣли мы и смертей и несчастій
Слишкомъ довольно, и наши широкія нивы пустѣютъ.
Если жь, хвалой побуждаемый, въ сердцѣ великую храбрость
Носишь и силу, и только мечтаешь о царскомъ величьи
И о приданомъ царя, то иди и врагамъ на удары
Храбрую грудь понеси. Для того ли, чтобъ Турну съ царевной
Въ брачныя узы вступить, мы, толпа, мы ничтожныя души,
Непогребённыхъ и неоплаканныхъ жертвъ, мы на бранномъ
Полѣ простёртые будемъ лежать? но если какая
Сила въ тебѣ обитаетъ и если ты можешь гордиться
Мужествомъ предковъ, иди и съ соперникомъ мѣряйся силой.»
Духъ необузданный Турна отъ рѣчи такой возмутился:
Онъ вздохнулъ и изъ груди глубокой такіе упрёки
Вырвались: «Рѣчи твои, о Дранкъ, преобильнымъ потокомъ
Льются въ то время всегда, какъ надобенъ мечъ и десница;
Первый являешься ты на собраньяхъ сената; но только
Эти высокія рѣчи, которыми ты безопасно
Попусту храбро гремишь, не нужны, когда укрѣпленья
Держатъ далеко врага и рвы не наполнены кровью.
Рѣчью обычной греми, о Дранкъ, и меня укоряй ты
Въ трусости, въ бѣгствѣ, тогда какъ твоею рукой низложенныхъ
Тевкровъ лежатъ преогромныя груды и въ полѣ повсюду
Видны трофеи твои. Но мы испытаемъ, что можетъ
Эта кипучая храбрость; да намъ и враговъ недалеко
Нужно искать; посмотри: кругомъ обступили нашъ городъ.
Что же ты медлишь? ударимъ на нихъ? иль, можетъ быть, только
Храбрость въ пустомъ языкѣ у тебя да въ ногахъ быстробѣглыхъ
Будетъ всегда? побѣждёнъ я? бѣжалъ? но кто же, о жалкій,
Можетъ меня упрекнуть справедливо, кто только увидитъ
Вздувшійся Тибръ отъ кровавыхъ потоковъ, увидитъ эвандровъ
Родъ весь и домъ истреблённый и силы лишённыхъ аркадцевъ?
Нѣтъ, не такимъ испытали меня тотъ Битій и страшный
Пандаръ, и тысячи тѣхъ, которыхъ я въ тартара бездну
Свергнулъ въ тотъ день — побѣдитель, когда заключённый въ окопахъ
Вражьихъ и въ чуждыхъ стѣнахъ оставался. Въ войнѣ ужь спасенья
Нѣтъ никакого? Безумецъ! подобныя рѣчи дарданской
Пой головѣ и клевретамъ твоимъ; иди и тревогой
Всё наполняй, всё страхомъ мути, и силы народа
Превозноси, побѣждённаго дважды; оружье латиновъ
Всюду гнети, унижай. Теперь и вожди мирмидоновъ,
И Ахиллесъ лариссейскій, и Тидидъ трепещутъ фригійскихъ
Страшныхъ мечей; и въ испугѣ попятился Авфидъ, отъ моря
Адріи вспять обратившись волнами. О хитрость злодѣя!
Нынѣ притворствуетъ, будто угрозы моей онъ боится;
Тѣмъ сильнѣе его ненавижу. Не бойся напрасно:
Эта рука никогда души не отниметъ столь низкой:
Пусть остаётся въ тебѣ и въ подлой груди обитаетъ...
Царь, обрашаюсь къ тебѣ и къ твоимъ великимъ заботамъ.
Если уже никакой ты надежды въ нашемъ оружьи
Не полагаешь, и если мы такъ ужь оставлены всѣми,
Что съ отступленьемъ рати однажды мы ужь погибли,
И невозвратно счастье для насъ, то будемъ у тевкровъ
Мира просить и прострёмъ безоружныя длани. О еслибъ,
Если бы въ насъ оставалось хоть нѣсколько доблести прежней!
Тотъ для меня и счастливее всѣхъ и доблестью лучше,
Кто, не желая дожить до такого позора, на бранномъ
Полѣ погибъ и праха устами вкусилъ, умирая.
Если жь мы сильны ещё и рать не разсѣяна наша,
Если Италіи царства ещё остались, и народы
Въ помощь для насъ, и если дорого кровью купили
Тевкры побѣду себѣ (велико пораженье и тевкровъ
И велика ихъ потеря во всёмъ, не менѣе нашей), —
То для чего мы постыдно на первомъ шагу подаёмся?
Или, ещё не услышавъ трубы, отъ страха трепещемъ?
Время и часъ перемѣнчивый тяжкаго вѣка какъ часто
Къ лучшему вдругъ измѣнялись, и непостоянное счастье,
Часто, надъ смертнымъ насмѣшку съигравъ, его же нежданно
Къ лучшему снова ведётъ. Но къ намъ не прибудутъ на помощь
Ни этолійцы, ни Арпы? но будетъ Мессапъ и Толумній
Будетъ счастливый: но будутъ другіе вожди, отъ народовъ
Столькихъ пришедшіе къ намъ; и слава пойти не замедлитъ
Вслѣдъ за дружиною храброй латиновъ и ратью лаврентовъ.
Есть и Камилла, царица прекраснаго племени волсковъ,
Конныя рати ведётъ и блестящія мѣдью дружины.
Если же тевкры меня на брань одного вызываютъ,
Если то нравится вамъ, и я лишь одинъ вамъ помѣхой
Въ благѣ общественномъ здѣсь, то не столько побѣда
Рукъ избѣгаетъ моихъ, чтобъ я въ столь великой надеждѣ
Счастья пытать не хотѣлъ. Я смѣло пойду на опасность,
Будь онъ сильнее Ахилла, въ такихъ же доспѣхахъ, руками
Кованыхъ бога Вулкана; за васъ и за тестя Латина
Жизнь обрекаетъ тотъ Турнъ, который отнюдь не уступитъ
Въ доблести предкамъ своимъ. Онъ меня одного вызываетъ,
Этотъ Эней, и пусть вызываетъ, объ этомъ прошу я.
Если разгнѣваны боги, не дранковой смертью смягчатся,
Если въ томъ доблесть и честь, не ему у меня ихъ похитить.»
Такъ межь собою они о трудныхъ дѣлахъ состязались;
А Эней въ то время изъ лагеря двинулся въ поле.
Вотъ и гонецъ бѣжитъ въ великой тревогѣ къ палатамъ
Царскимъ и городъ волнуетъ смятеньемъ и вѣстью, что тевкры,
Вмѣстѣ съ дружиной тирренянъ, стройною ратью несутся
Отъ Тиберина рѣки, выступая по цѣлому полю.
Вдругъ взволновались умы, народа сердца встрепенулись,
Страсти возстали, кипятъ, побуждённыя гнѣвомъ; оружья
Требуютъ юноши жадно, и рать восклицаетъ: къ оружью!
Плачутъ и стонутъ печальные старцы: отвсюду тревожный
Крикъ отъ желаній различныхъ несётся къ высокому небу.
Точно какъ стаи пернатыхъ, слетѣвшись, высокую рощу
Съ крикомъ обсядутъ; иль на воды рыбной Падузы
Тьма лебедей голосистыхъ скликается въ шумномъ болотѣ.
Пользуясь временемъ Турнъ, «о граждане — молвилъ — прекрасно!
Вы созывайте совѣтъ и миръ на досугѣ хвалите,
Пусть нападаютъ враги.» И, не вымолвивъ болѣе слова,
Быстро схватился и бросился вонъ изъ высокихъ чертоговъ.
«Ты, Волузій, иди и въ броню повели облекаться
Волсковъ дружинѣ и рутуловъ къ бою веди — говорилъ онъ —
Вы же, Мессапъ и съ братомъ Корасъ, по широкому полю
Конныя рати разсыпьте; пусть часть защищаетъ ворота,
Часть на башни идётъ, а прочія рати со мною
Въ битву пойдутъ, куда имъ указано будетъ.» Сказалъ онъ,
И, взволновавшись, весь городъ толпами къ стѣнамъ устремился.
Самъ же почтенный Латинъ, покинувъ собранье, и дѣло
Важное, временемъ смутнымъ встревоженный, онъ отлагаетъ,
Самъ обвиняетъ себя, что прежде не принялъ Энея,
Мужа дарданскаго, зятемъ его не призналъ, столь достойнымъ
Царства. Вотъ рвы предъ ворогами роютъ, другіе подвозятъ
Камни и брёвна, а хриплые звуки трубы, раздаваясь,
Къ брани кровавой зовутъ; а тамъ опоясали стѣны
Матери, дѣвы нестройной толпою; къ послѣднимъ усильямъ
Часъ роковой призываетъ. Царица же, сонмомъ великимъ
Жонъ окружённая, ѣдетъ къ высокому храму Минервы.
Жертву богинѣ вѣзётъ; при ней и Лавинія дѣва,
Горя такого причина, потупивъ прекрасныя очи.
Къ храму подходятъ онѣ, благовоньями храмъ наполняютъ
И отъ высокихъ пороговъ такія мольбы возсылаютъ:
«О, бронемощная, грозная въ брани тритонова дѣва!
Сильной десницей сломи у фригійскаго хищника страшный
Мечъ и во прахъ самого низложи у высокой твердыни.»
Турнъ же кипучій межь тѣмъ поспѣшно въ броню облекался:
Онъ ужь и рутуловъ панцырь надѣлъ чешуйчатый, мѣдный,
Страшный, и въ золото ноги обулъ и къ чресламъ привѣсилъ
Мечъ боевой; но чела ещё не покрылъ онъ шеломомъ.
И, нисходя отъ высокаго замка, онъ весь красовался
Золота блескомъ, и въ радости духа уже побѣждалъ онъ
Мыслью врага: такъ точно, расторгнувъ узду и отъ стойла
Вырвавшись, конь на свободу бѣжитъ и въ открытое поле,
Или на пастбище мчится, иль въ стадо бѣжитъ къ кобылицамъ,
Или къ знакомой рѣкѣ, привыкшій часто купаться,
Скачетъ, плывётъ и, роскошную шею поднявши, гордится
Силой своею; а грива его на хребтѣ и на шеѣ,
Густо волнуясь, играется съ вѣтромъ. Ему же навстрѣчу
Мчится съ дружиною волсковъ Камилла; и вотъ, подскакавши
Къ самымъ воротамъ, съ коня соскочила; и, ей подражая,
Спѣшился цѣлый отрядъ. Она же такъ начинаетъ:
«Если позволено, Турнъ, на храбрость свою полагаться,
Я полагаюсь и противъ троянскихъ полковъ обѣщаю
Смѣло ударить одна и на конныя рати тирренянъ.
Ты мнѣ позволишь первой извѣдать опасности брани,
Самъ же останешься пѣшій и будешь отстаивать стѣны.»
Турнъ же, вперяя свой взоръ изумлённый на страшную дѣву,
«О, украшенье Италіи — молвилъ — о, дѣва! Какую
Дать благодарность тебѣ иль какую высказать словомъ?
Если же нынѣ въ сердцѣ твоёмъ столь высокая доблесть,
Будешь со мною опасность дѣлить. Эней, по вѣрнѣйшимъ
Слухамъ и по донесению лазутчиковъ, конницы лёгкой
Двинулъ полки, несчастливецъ, чтобъ нивы, идя, разоряли.
Самъ же, чрезъ горы пустынныя путь по хребту направляя,
Двинется съ войскомъ на городъ. Но я приготовилъ засаду,
Въ узкомъ проходѣ въ лѣсу, гдѣ ратниковъ строи поставлю,
Выхода оба стеречь. Ты въ бой понесёшься на рати
Конныхъ тирренянъ; съ тобою и храбрый Мессапъ и латинянъ
Строи и войско Тибурна; ты также веди и начальствуй.»
Такъ говоритъ, и такою же рѣчью на битву Мессапа
Онъ возбуждаетъ, а съ нимъ и союзныхъ вождей, и несётся
Противъ врага. Межь утёсовъ крутыхъ разстилалась долина,
Къ хитрости ратной удобное мѣсто; тамъ чёрною тѣнью
Лѣсъ, поднимаясь съ обѣихъ сторонъ, покрываетъ тропинку
Узкую, въ чащу ведущую тѣснымъ, обманчивымъ ходомъ.
Выше надъ нею по высямъ горы пролегаетъ равнина,
Скрытая взорамъ, убѣжище тайное, слѣва ли хочешь
Кинуться въ битву, иль справа, иль, ставъ ни вершинѣ утёсовъ,
Скалы и камней громады катить на враговъ. И туда-то
Мчится герой молодой по знакомымъ ему переходамъ,
Мѣста достигъ и подъ чащею скрылся въ коварной засадѣ.
Между тѣмъ въ высокихъ чертогахъ Олимпа богиня,
Дочерь Латоны, изъ дѣвственныхъ спутницъ одну призываетъ,
Быструю Описъ, изъ сонма священнаго дѣву, и рѣчи
Къ ней обращаетъ печальныя: «дѣва! въ кровавую сѣчу
Мчится Камилла и тщетно броню препоясала нашу.
Эта мнѣ прочихъ любезнѣе дѣва; не новое чувство
Этой любви поселилось въ Діанѣ, не чувствомъ внезапнымъ
Къ ней увлекаюсь теперь. Но когда нелюбовью народа
Царства лишённый Метабъ за надменность свою и жестокость,
Городъ Приверну покинувъ, наслѣдіе древнее предковъ,
Въ бѣгствѣ спасенья искалъ, сквозь рати враговъ пробираясь,
Взявши съ собою малютку въ сопутницы горя, Камиллы
Имя ей даль, измѣнённое матери имя Касмиллы.
Самъ же, на лонѣ малютку неся, удалился въ дремучій
Лѣсъ на высокія горы. Отвсюду жестокія брони
Смертью грозили ему, и волски, дружину разсыпавъ
Всюду, скакали за нимъ. Но вотъ ужь путей половину
Онъ совершилъ и видитъ: потокъ Амазенъ опѣнённый
Съ яростью воды несётъ, изъ берега прочь вырываясь,
Вздутый отъ сильныхъ дождей, на землю низвергнутыхъ небомъ.
Броситься вплавь онъ хотѣлъ но, къ дитяти родному любовью
Жаркой горя, въ нерешимости медлитъ: за ношу боится
Онъ дорогую. И много въ умѣ передумалъ, но вскорѣ,
Мыслью счастливой объятый, взявши огромную пику,
Дубъ узловатый и крѣпкій, которую въ сильной десницѣ
Нёсъ онъ случайно, безстрашный воитель; и, мягкое ложе
Сплетши изъ пробковой гибкой коры, и въ нёмъ заключивши
Дочерь малютку, къ срединѣ копья прикрѣпилъ онъ искусно,
Взялъ онъ въ могучую руку потомъ и, колебля, такую
Къ небу молитву послалъ: «благодатная дѣва богиня,
Чадо Латоны, царица лѣсовъ! тебѣ я, родитель,
Самъ посвящаю малютку мою на служенье: впервые
Держитъ оружье твоё и, враговъ убѣгая, воздушнымъ
Мчится путёмъ и тебѣ возсылаетъ молитву; прѣми же,
Дѣва, рабыню твою, вручённую вѣтрамъ опаснымъ.»
Такъ онъ сказалъ и, руку назадъ отведя, выпускаетъ
Пику свою: зашумѣла вода, и надъ быстрымъ потокомъ
Съ свистомъ на пикѣ несясь пролетѣла малютка Камилла.
Между тѣмъ настигаетъ погоня всё ближе и ближе,
А Метабъ бросается въ волны и пику съ малюткой,
Даромъ богинѣ Діанѣ, съ зелёной травы поднимаетъ.
Ни города, ни жилища подъ кровлю не приняли мужа,
Да и не поднялъ бы самъ онъ руки, по лютости нрава.
Жизнь проводилъ онъ въ пустынныхъ горахъ, скитаясь какъ пастырь.
Тамъ онъ малютку скрывая въ дремучихъ лѣсахъ и пустынныхъ
Дебряхъ, питалъ молокомъ кобылицы и дикаго звѣря.
Самъ нажимая сосцы на нѣжныя губки малютки.
И лишь только дитя поднялося на ножки и первый
Слѣдъ свой стопой обозначило въ прахѣ, онъ далъ ей въ ручёнки
Острую пику, и стрѣлы и лукъ ей на рамя повѣсилъ.
Золото въ кудряхъ не блещетъ, ни складки волнистой одежды
Долу отъ плечъ не сплываютъ; но тигрова кожа
Плечи покрыла ея и отъ плечь до земли ниспадаетъ.
Нѣжная ручка уже метала дѣтскіе дроты,
Длинной пращи ремень вокругъ головы обгоняла.
И не одинъ ужь стримонскій журавль, ни одинъ бѣлокрылый
Лебедь свалился, стрѣлою ея поражённый. И много,
Много уже матерей по тирренской землѣ, но напрасно,
Жаждали видѣть её для сына невѣсткой. Діанѣ
Только служила она и вѣчною страстью пылала
Только къ оружью и къ дѣвственной жизни. О, еслибъ къ оружью
Меньшею страстью пылала она и тевкровъ на битву
Не вызывала, то нынѣ была бы одною изъ спутницъ
Сердцу любезныхъ! но нынѣ тѣснима судьбою жестокой
Дѣва Камилла. Ты же, о, нимфа, съ небеснаго свода
Долу спустись и полётъ свой направь на латинскую землю.
Тамъ, гдѣ подъ знаменьемъ смутнымъ пылаетъ несчастная битва.
Мстящую эту стрѣлу возьми ты изъ тула; стрѣлою
Этой рази ты того, кто грудь уязвитъ непорочной
Дѣвы Камиллы; иль будетъ онъ тевкръ, иль мужъ италійскій,
Кровью своею заплатитъ. Я, облакомъ тёмнымъ покрывши
Трупъ и доспѣхи, неснятые съ дѣвы несчастной, въ родную
Землю сокрою, въ могилѣ отцовъ схороню.» Такъ сказала;
Нимфа же лёгкимъ, воздушнымъ путёмъ устремившись, съ небесныхъ
Высей летитъ, окружённая облакомъ чёрнымъ тумана.
Между тѣмъ ужь троянская рать поступала подъ стѣны;
Съ нею этрусковъ вожди и ратниковъ конныхъ дружина,
Вся по числу и отрядамъ; кипятъ по цѣлому полю
Кони и скачутъ, копытомъ гремя, подъ уздою метаясь
Вправо и влѣво, рукой обращённые сильной; а поле
Лѣсомъ щетинится копій булатныхъ; равнина пылаетъ
Блескомъ брони и оружья. Но вотъ и Мессапъ выступаетъ
Въ поле, и съ братомъ Корасъ, и быстрыя рати латиновъ,
Съ ними и дѣвы Камиллы дружина; на тевкровъ несутся,
Длинныя пики отводятъ и снова вперёдъ простираютъ,
Дроты въ рукахъ потрясаютъ и мечутъ; сходятся мужи,
Кони кипяшіе ржатъ. И вотъ ужь сошлись на пространство
Брошенной пики и стали; но вдругъ и съ крикомъ и съ воплемъ
Кинулись въ бой, понуждаютъ коней торопливыхъ; отвсюду,
Словно какъ снѣгъ изъ подъ тучи, сыплются копья и стрѣлы,
Небо скрывая отъ взоровъ. Вотъ, копья другъ въ друга уставивъ,
Храбрый Тирренъ съ Аконтеемъ кипучимъ сразились: ихъ брони
Съ трескомъ сшибаются страшнымъ, и грудью
Мужи и кони столкнулись. Какъ молнья съ небесъ упадаетъ
Или машиной изверженный камень тяжёлый, такъ точно
Сверженный палъ Аконтей и по воздуху душу разсѣялъ.
Строи латиновъ смѣшались и, тылъ обративъ и за плечи
Бросивъ щиты, поскакали назадъ къ укрѣпленьямъ; ихъ гонять
Тевкры и первый Азиласъ за ними съ дружиною мчится.
Вотъ, до воротъ доскакавъ, поднимаютъ латины ужасный
Крикъ и, коней повернувши послушныя морды, на тевкровъ
Бросились вспять. Тѣ бѣгутъ и узды скакунамъ попускаютъ,
Словно какъ море, и взадъ и вперёдъ надъ бездной колеблясь,
То къ берегамъ устремляется, выше утёсовъ бросаетъ
Пѣной кипящія волны, песокъ заливаетъ далёкій;
То порывается вспять и бѣжитъ, увлекаетъ съ собою
Камни, глотая ихъ въ бездну, и вновь берега покидаетъ.
Дважды тирреняне рутуловъ гнали до самой твердыни;
Дважды и сами бѣжали и тылъ покрывали щитами.
Въ третій же разъ, какъ сошлись и со строями строи смешались,
Воина воинъ избралъ; и тогда умирающихъ стоны,
Кровь пораженныхъ, оружье, доспѣхи, воиновъ трупы,
Кони полу-умерщвлённые, — всё въ безобразную кучу
Страшно свалилось, и вотъ поднялась ужасная сѣча.
Тутъ Орсилохъ, не посмѣвшій напасть на Ремула прямо,
Дротъ свой вонзаетъ въ коня и подъ ухомъ оставилъ желѣзо:
Звонкокопытный скакунъ, разъярённый ударомъ, воспрянулъ
Дыбомъ и, чуя жестокую рану, по воздуху взвился,
Грянувъ копытомъ высоко; а сброшенный всадникъ на землю
Рухнулъ. Катиллъ поражаетъ Іола, сражаетъ Герминья,
Мужа безстрашнаго духомъ, громаднаго тѣломъ, бронёю.
На головѣ обнажённой его бѣлокурыя кудри,
Плечи нагія; онъ ранъ не боится, ударамъ безстрашно
Выставилъ тѣло своё; но пика, въ широкое рамя
Грянувъ, дрожащая, вышла насквозь, и отъ боли жестокой
Вдвое согнулся гигантъ. Отвсюду кровь чёрная брызжетъ,
Смерть разсѣваютъ въ рядахъ ратоборцы и славной кончины
Ищутъ на битвенномъ полѣ.
А вотъ амазонка Камилла
Скачетъ средь сѣчи и бокъ выставляетъ ударамъ; колчаномъ
Рамя гремятъ. Она то метаетъ частые дроты,
Лёгкою сыпля рукой; то, схвативши въ десницу секиру,
Наутомимо разитъ. У нея на плечѣ перевѣшенъ
Лукъ золотой звонкострунный и въ тулѣ діанины стрѣлы.
Съ нею любимыя скачутъ подруги кругомъ: и Ларина
Дѣва, и Тулла, и съ мѣдной сѣкирою въ длани Тарпея,
Всѣ италійскія дѣвы; сама ихъ Камилла избрала,
Въ мирѣ прекрасныхъ подругъ, и въ битвѣ безстрашныхъ наѣздницъ.
Такъ амазонки ѳракійскія бьютъ берега Ѳермодонта,
Въ битву вступая въ доспѣхахъ цвѣтныхъ; иль вокругъ Ипполиты
Вьются, иль Пентезилеи, когда въ колесницѣ несётся
Въ битву безстрашно она, и съ громкими кликами шумной
Схачутъ толпою съ щитами полъ-лунными женскія рати.
Храбрая дѣва! кто первый поверженъ тобой, кто послѣдній?
Или какъ много повергла ты въ прахъ умирающихъ мужей?
Первый былъ Клитія чадо Евней; онъ, еловою длинной
Пикою прямо въ открытую грудь насквозь пораженный,
Палъ, извергая потоками кровь и грызя обагрённый
Прахъ, и на ранѣ своей въ содроганьи предсмертномъ вращаясь.
Далѣе Лира, за нимъ и Пагаза сражаетъ; тотъ первый,
Павшій съ коня, поражённаго въ бокъ, за узду ухватился,
Этотъ его заступалъ и простёръ безоружную руку,
Чтобы собрату помочь: и оба стремглавъ покатились.
Къ нимъ придаётъ и Амастра, гиппотова сына, и гонитъ,
Издали пикой пронзая Гарпалика мужа, Ѳерея,
Хромиса, Демофоонта; и сколько мѣткой рукою
Копій бросаетъ безстрашная дѣва, столько фригіянъ
Въ прахъ повергаетъ она. Вотъ Орнитъ въ бронѣ неизвѣстной,
Славный ловецъ, на конѣ апулійскомъ издали мчится:
Снятая шкура съ быка покрываетъ широкія плечи
Воина; на головѣ съ преогромнымъ зѣвомъ развёрзтымъ
Волчья красуется пасть и оскалила бѣлые зубы;
Пика сельская въ рукѣ; онъ самъ, окружённый дружиной,
Скачетъ въ срединѣ, соратниковъ всѣхъ головой превышая.
Этого мужа настигнувъ она — и было нетрудно:
Тылъ обратила дружина, — пронзаетъ и, стоя надъ павшимъ,
Гнѣвныя рѣчи къ нему обратила: «въ лѣсу ли, ты думалъ,
Дикихъ гоняешь звѣрей, о тирренецъ безумный; но тщетно:
День ужь насталъ, въ который твои надменныя рѣчи
Женскимъ оружьемъ смирятся; иди и разсказывай тѣнямъ
Предковъ твоихъ, что погибъ ты сражённый оружьемъ Камиллы.»
Тутъ Орсилоха и Бута, двухъ великановъ троянской
Рати, повергла; но Бута съ тылу копьёмъ поразила
Между кольчугой и шлемомъ, гдѣ часть обнажённую шеи
Панцырь поднявшись открылъ, и гдѣ щитъ на рамени лѣвомъ
Свисъ отъ плеча. Орсилоха жь сама убѣгая и кругомъ
Путь описавши великимъ, вдругъ повернула обратно.
Воина тѣмъ обманувъ, и за гнавшимъ пустилась въ погоню.
И тогда, возставъ высоко, опустила на мужа
Тяжесть дебелой сѣкиры, сломила доспѣхи и кости,
Просьбамъ и рѣчи не внемля: изъ страшно раскрывшейся раны
Выскочилъ мозгъ на лицо и съ теплою кровью струится.
Вотъ наскакалъ, но испуганный зрѣлищемъ страшнымъ, внезапно
Сталъ неподвижно сынъ обитателя горъ Аппенинскихъ,
Славнаго Авна, воитель и вмѣстѣ лигурянинъ первый
Въ дѣлѣ обмана, доколѣ судьба позволяла. И вотъ онъ,
Видя, что бѣгствомъ отъ битвы никакъ уйти невозможно,
Ни отвратить нападенье царицы, прибѣгнувъ къ обману,
Хитрость затѣявъ въ умѣ, и такъ говоритъ, обратившись:
«Что достохвальнаго въ томъ, что, надѣясь на сильную лошадь,
Женщина, ты нападаешь на мужа? Ты бѣгъ укроти твой;
Здѣсь ты, на ровную землю сойди и съ моими помѣряй
Силы твои, и къ пѣшему бою готовься; узнаешь,
Вскорѣ, кто славенъ пустою молвой, а кто настоящей.»
Кончилъ, а дѣва, пришедшая въ ярость и болью жестокой
Сердце пронзивши, съ коня соскочила и, спутницѣ въ руки
Давши узду, съ бронёй одинаковой предъ мужемъ предстала
Пѣшая, только съ мечёмъ обнажённынъ и чистою пармой.
Онъ же, въ томъ видя побѣду свою, ускакалъ отъ царицы,
Вспять обративши уздою коня и желѣзною шпорой
Рёбра его поражая. «О, тщетно, лигурянинъ, тщетно,
Ты возмечталъ о побѣдѣ; напрасно гордишься, напрасно
Ты испытать пожелалъ отцовскую хитрость; но хитрость
Не унесётъ живого тебя къ коварному Авну.»
Такъ говорила Камилла, и, быстрой пятою вскочивши
Вмигъ на коня, быстролётная дѣва узду захватила
И поскакала въ погоню и смертью врага наказала:
Точно съ такой быстротою съ высокой скалы опустившись,
Птица священная, ястребъ, стремительнымъ лётомъ голубку
Вдругъ настигаетъ подъ облачной высью и, жадно схвативши
Въ когти кривые, внутренность вонъ выпускаетъ; и съ выси
Хлопья ощипанныхъ перьевъ летятъ и кровавыя капли.
Но не глядитъ прародитель боговъ и людей равнодушнымъ
Взоромъ на эти дѣянья съ высокаго трона Олимпа:
Онъ побуждаетъ тирренца Тархона на страшную сѣчу,
Гнѣвомъ его распаляя и храбростью сердце волнуя.
Вотъ и въ средину кипящаго боя, гдѣ рать отступала,
Мчится Тархонъ на конѣ и рѣчью своихъ ободряетъ
Ратниковъ, каждаго именемъ клича, и вновь обращаетъ на битву:
«О, никогда неспособные каяться, вѣчные трусы!
Что за безумье, тирреняне, вашей душой овладѣло?
Что за испугъ? Васъ женщина гонитъ, повсюду разсѣявъ
Эти полки. Но къ чему жь намъ оружье? Къ чему мы напрасно
Носимъ желѣзо въ рукахъ? Но не такъ вы лѣнивы и вялы
Въ вашихъ сраженьяхъ ночныхъ и любовныхъ проказахъ; не такъ вы
Ждёте роскошныхъ пировъ и весельемъ наполненныхъ кубковъ,
Внемлете звукамъ вакховой флейты двойной и на пляску
Храбро спѣшите. Вотъ страсть, вотъ желаніе ваше. Вы храбры
Только тогда, какъ пріятный гадатель вѣщаетъ о пирѣ,
Иль призываетъ васъ въ рощу прохладную тучная жертва!»
Такъ говоря, онъ въ средину враговъ коня направляетъ,
Смерти въ досадѣ ища, и какъ вихорь на Венула прямо
Тутъ наскакалъ, и, сорвавши съ сѣдла, рукой охватилъ онъ
Сильно врага и, прижавши къ груди, съ быстротою великой
Мчитъ на конѣ. И крики до сводовъ небесъ поднялися;
Всѣ обратились латины со взоромъ на нихъ любопытнымъ:
По полю мчится Тархонъ, унося и доспѣхи и мужа.
И отломивъ онъ отъ пики его наконечникъ желѣзный,
Ищетъ открытаго мѣста, чтобъ раной смертельною мужа
Тамъ поразить; а плѣнникъ, напротивъ, ударъ отклоняя,
Держитъ тархонову руку и съ силою борется силой.
Какъ высоко возлетаетъ съ похищеннымъ въ небо дракономъ
Бурый орёлъ и, впутавши лапы, впивается въ жертву;
А уязвлённый драконъ, свиваясь въ волнистые сгибы,
Кольчатой выи поднялъ чешую и, дыбомъ взвиваясь,
Пастью шипитъ; а орёлъ, несмущённый, добычу терзаетъ
Клювомъ кривымъ и крылами сѣчётъ воздушныя страны:
Такъ и Тархонъ уносилъ изъ рядовъ тибуртинскихъ добычу
И съ торжествомъ побѣдителя мчался. И видя этруски
Этотъ примѣръ и неслыханный подвигъ вождя, поскакали
Въ битву кровавую снова. Тогда-то, судьбой обречённый,
Аррунсъ, метатель копья превосходный и хитростью лучшій,
Быструю дѣву Камиллу вокругъ обѣгая, за нею
Всюду слѣдитъ по стопамъ, выжидая удобной минуты,
Чтобъ нанести ей ударъ. И куда на враговъ ни поскачетъ
Пылкая дѣва въ средину толпы, туда же за нею
Аррунсъ слѣдитъ осторожно и тихо, нога за ногою;
Или съ побѣдой обратно она отъ враговъ понесётся,
Тутъ же за нею тайкомъ и онъ скакуна направляетъ.
Онъ то съ одной стороны забѣгаетъ, то снова съ противной,
Ищетъ удобнаго мѣста и мѣткую пику колеблетъ,
Воинъ коварный. Случайно Хлорей, богини Цибелы
Нѣкогда жрецъ, въ то время скакалъ, сверкая бронёю
Издали свѣтлой, красивой, коня опѣнённаго быстро
Мча по рядамъ. Его покрывала звѣриная шкура;
Перьямъ подобной она чешуёй позлащённой изъ мѣди
Плотно покрыта была, и самъ чужеземнымъ багрянцемъ
И драгоцѣнною тканью сіялъ. Онъ критскіе дроты
Мѣтко металъ изъ ликійскаго древка; на рамя повѣшенъ
Лукъ золотой звонкострунный; чело золотой осѣняетъ
Шлемъ; золотистаго цвѣта хламида, камзолъ изъ тончайшей
Ткани, на грудь собираясь и мелко разсыпавшись въ складки,
Въ узелъ сходился, кольцомъ золотымъ сопряжённый; на нёмъ же
Туника, и наголенникъ на нёмъ чужеземной работы,
Шитые шолкомъ прекрасно. Его-то охотница дѣва,
Слѣпо въ сраженья пылу одного преслѣдуя съ жаромъ,
Иль для того, чтобъ доспехи троянскіе въ храмѣ повѣсить,
Иль для того, чтобъ облечься самой въ золотую добычу,
Гнала, забывъ осторожность, по всѣмъ непріятельскимъ строямъ,
Женскою страстью къ добычѣ и къ золоту сильно пылая.
Между тѣмъ ужь Аррунсъ, выждавъ удобное время,
Мѣткій свой дротъ изъ засады въ рукѣ потрясая, такую
Къ небу молитву послаль: «о, богъ Аполлонъ многосильный,
Стражъ надъ священнымъ Сорактомъ; о, ты, котораго чтимъ мы
Болѣе прочихъ народовъ; кому и свяшенныя сосны
Вѣчно горятъ, и, руководимые силою вѣры,
Мы, твоего божества почитатели, смѣло ступаемъ
На раскалённые угли; о, дай же, могучій отецъ нашъ,
Дай мнѣ оружьемъ моимъ заплатить безславіе наше!
Я не доспѣховъ ищу, не добычи побѣды отъ павшей
Дѣвы, не славныхъ трофеевъ: другія дѣянія будутъ
Славой и честью моей; и если жестокая эта
Язва падётъ подъ ударомъ моимъ, то безъ чести и славы
Пусть возвращусь я въ отеческій городъ.»
Услышалъ молитву
Фебъ и мысленно части ея исполненье назначилъ,
Часть же другую разсѣялъ на вѣтеръ летучій. Услышалъ
Слово молитвы, чтобъ дѣву простёръ онъ внезапною смертью,
Но не назначилъ узреть высокія родины горы:
Эти желанье на воздухъ развеяли буйные вѣтры.
Вотъ когда зашипѣлъ изъ меткой пущенный длани
Дротъ и по воздуху грянулъ, тогда обратилися взоромъ
Всѣ и сердцами къ царицѣ пылкіе волски. Она же,
Этой бѣды не предвидя, ни шума не слышала пики,
Ни зашумѣвшаго вѣтра, доколѣ копьё не вонзилось
Подъ обнажённымъ сосцомъ и девичьей крови изъ раны
Не напилось. И сбѣжалась толпа испуганныхъ спутницъ,
На руки дѣву пріемлютъ. Но болѣе всѣхъ устрашённый
Аррунсъ въ восторгѣ и страхѣ сбѣжалъ: уже онъ не вѣритъ
Пикѣ своей и съ дѣвой уже повстрѣчаться не смѣетъ.
Словно тотъ волкъ, что убилъ пастуха иль прекрасную тёлку,
Чувствуя дерзость свою и мщенье ловцовъ упреждая,
Тотчасъ укрыться бѣжитъ на пустынныя горныя выси,
Въ чащу лѣсную, и, хвостъ опустивъ, поджимаетъ подъ чрево:
Такъ и испуганный Аррунсъ бѣжалъ, укрываясь отъ взоровъ,
Бѣгствомъ довольный своимъ, и вмѣшался въ ратующихъ строи.
А она, умирая, рукой исторгаетъ изъ раны
Острую сталь; но сталь межь костей глубоко погрузилась
Въ рёбра ея; и блѣднѣетъ она, и смыкаются вѣжды
Холодомъ смерти, и пурпуръ съ прекрасныхъ ланитъ улетаетъ.
Къ Аккѣ она обратившись, одной изъ ровестницъ, чтобъ молвить
Слово послѣднее кь ней (та вѣрной подругою дѣвы
И неразлучной была и заботами съ нею дѣлилась),
Такъ говоритъ: «о милая Акка, доселѣ могла я…
Кончено всё ужь… рана смертельна… я силы теряю…
Всё покрывается мглою вокругъ. Бѣги же и Турну
Эту мою передай последнюю просьбу: пускай онъ
Въ битву идётъ за меня и троянъ отъ стѣнъ отражаетъ;
Ты прости…» И съ этими дѣва словами изъ длани
Ремни уздечки роняетъ и клонится долу невольно;
Мало по малу холодъ объемлетъ всѣ члены; на рамя
Слабая шея склонилась; на грудь голова опустилась;
Выпала пика изъ рукъ и со вздохомъ послѣднимъ изъ груди
Вырвалась жизнь и гнѣвная въ бездну тѣней улетѣла.
И тогда поднявшись неслыханный крикъ поражаетъ
Звѣзды небесъ золотыя, и битва съ паденьемъ Камиллы
Ожесточается снова; сбѣжались густыми толпами
Рати троянъ и тирренянъ вожди и отряды аркадцевъ.
А Діаны посланница Описъ давно ужь на горныхъ
Высяхъ сидитъ и на поле борьбы спокойно взираетъ.
И едва вдали увидѣла шумъ и смятенье
Юныхъ сопутницъ, толпой окружившихъ Камиллу,
Смертью сражённую, вздохъ извлекая изъ груди глубокій,
Рѣчи такія сказала: «о слишкомъ, слишкомъ жестоко,
Дѣва, твоё наказанье, за то , что троянъ вызывала
Къ брани; тебя не спасло ни твоё благочестье къ Діанѣ,
Въ уединённыхъ лѣсахъ, ни стрѣлы въ колчанѣ богини.
Но и въ послѣдній твой часъ тебя не оставитъ богиня,
Честь воздавая тебѣ, и имя твоё межь народовъ
Будетъ по смерти греметь и ты не погибнешь безъ мести;
Ибо кто смертный тебѣ нанесётъ смертельную рану,
Смертію будетъ наказанъ.» Была подъ высокой горою
Изъ земляного холма могила огромная; древній
Царь Лаврента, Дерценнъ, схороненъ подъ этой могилой.
Ясени тѣнью густою её осѣняли; туда-то
Нимфа богиня, прекрасная видомъ, сперва опустилась
Быстрымъ полётомъ, на Аррунса глядя съ высокаго холма.
И, увидѣвъ бронёю блестящаго мужа и тщетно
Гордаго подвигомъ славнымъ, «къ чему — говоритъ — убѣгаешь
Ты отъ меня? ты сюда обратися, сюда подойди ты,
Гибели мужъ обречённый, да мзду ты достойную примешь
Дѣвы Камиллы; ты также погибнешь оружьемъ Діаны.»
Такъ сказала ѳракійская дѣва и, тулъ золочёный
Взявъ и летучую вынувъ стрѣлу, побуждённая гнѣвомъ,
Лукъ натянула, сводя тетивою далеко, доколѣ
Оба кривые конца межь собой не коснулись и руки
Далѣе взять не могли, коснувшись лѣвой желѣза
Стрѣлки, а правую вмѣстѣ съ струной опирая о перси.
Вмѣстѣ услышалъ Аррунсъ шипѣнье стрѣлы и движенье
Вѣтра, и въ тоже мгновенье въ тѣло вонзилось желѣзо.
И его, въ предсмертныхъ терзаньяхъ стенящаго много,
Бросили въ полѣ безвѣстномъ товарищи, въ прахѣ забыли.
Описъ на быстрыхъ крылахъ къ высотамъ олимпійскимъ взлетѣла.
Лёгкій Камиллы отрядъ, увидѣвъ паденье царицы,
Первый бѣжалъ; бѣжали и рутуловъ рати; бѣжалъ и
Храбрый Атинасъ; разбиты вожди; разбиты дружины,
Ищутъ спасенья, коней обратили и къ городу мчатся,
И никто ужь не можетъ отбить наступающихъ тевкровъ,
Ужасъ и гибель несущихъ; никто не дерзаетъ сразиться.
Вотъ на усталыхъ плечахъ ослабѣвшіе луки уносятъ;
Кони бѣгутъ, поражая копытами пыльное поле.
И поднимаясь, къ стѣнамъ пыль облакомъ чёрнымъ катится.
Ставъ на высокихъ стѣнахъ и дланію грудь поражая
Жоны и матери вопли подъемлютъ къ небеснымъ свѣтиламъ.
Тѣхъ же, что первые въ бѣгствѣ ворвались въ развёрзтыя стѣны,
Вражья толпа, напирая на нихъ, поражаетъ жестоко,
Врѣзавшись въ тылъ; и не могутъ они избежать злополучной
Смерти: на самомъ порогѣ, въ стѣнахъ, у родныхъ укрѣпленій,
И подъ защитой домовъ поражённые жизнь оставляютъ.
Тѣ затворяютъ врата, не даютъ проходу собратамъ
И не дерзаютъ впустить умоляющихъ въ городъ. И тутъ-то
Встала кровавая сѣча: одни защищали, другіе
Входъ осаждали, стремясь на мечи и на пики. Несчастныхъ,
Въ городъ непринятыхъ часть, предъ родителей плачущихъ взоромъ
Вражью тѣснимая ратью, въ глубокіе рвы упадаетъ.
Тѣ же въ слѣпомъ заблужденьи узду попустили, и бьются
Кони, стучась какъ тараномъ въ ворота и твёрдые брусья.
Сами же матери, жоны, въ послѣднемъ усильи, любовью
Истинной къ родинѣ милой пылая, и видя Камиллу,
Трепетной дланью мечутъ оружье; вмѣсто желѣза
Твердые дубы, шесты, обожжённые колья бросаютъ,
Спорятъ о томъ, кто первый погибнетъ за стѣны родныя.
Между тѣмъ жестокая вѣсть и до Турна доходитъ
Въ лѣсъ: тамъ Акка приноситъ герою тревогу, что рати
Волсковъ побиты, погибла Камилла и врагъ, раздражённый,
Натискомъ сильнымъ валитъ и, вездѣ торжествуя побѣду,
Всё захватилъ и ужасъ несётъ подъ самыя стѣны.
Онъ же, пришедшій въ ярость (такъ Зевса суровая воля
Всё направляетъ), горныя выси и чащу покинулъ.
И едва лишь отъ взоровъ сокрылся и выступилъ въ поле,
Какъ прародитель Эней въ ущелье свободно вступаетъ,
Горную высь переходитъ и лѣсъ покидаетъ дремучій.
Быстро съ дружинами оба героя къ стѣнамъ устремились
И въ разстояньи другъ отъ друга близкомъ несутся. И видитъ
Тотчасъ Эней, какъ пылью широкое поле дымится,
Видитъ лаврентовы рати. Въ то самое время Энея
Храбраго Турнъ узнаётъ, блестящіе видитъ доспѣхи,
Слышитъ и топотъ копытъ и храпенье коней быстроногихъ.
И уже готовы были сразиться и въ битву
Кинуться вновь; но Фебъ лучезарный въ иберскія воды
Ужь погрузилъ утомлённыхъ коней, и день ужь склонённый
Ночь заступила. Вотъ лагеремъ сѣли предъ городомъ рати.