Славянские языки принадлежат к числу индоевропейских языков, составляя среди них обособленную группу. Разделяя индо-европ. языки на две основные группы: группу, в которой предполагаемое праиндоевр. к палатальное переходит в ш или с, и группу, в которой этот звук сохраняется в виде к, приходится отнести С. я. к первой. Т. обр., ближайше родственными им оказываются языки арийские, индийские и иранские, балтийские (литовский, латышский, и древне-прусский и другие вымершие ныне родственные языки), фракийский (к которому восходит армянский) и албанский (предок современного албанского). В более отдаленном родстве находятся языки, относящиеся ко второй группе, в том числе и германский.
Славянский праязык характеризуется по сравнению с ближайше родственными передачей индоевроп. палатальных к и г через с и з, слиянием кратких и.-евр. а и о в одном кратком гласном о и долгих индоевр. а и о в одном первоначально долгом а, намечавшейся уже в праязыке наклонностью к развитию кратких гласных и и у в полугласные звуки, превращением дифтонга оу в один гласный у и дифтонга ои в ѣ, долгого же у в общеслав. ы, смягчением гортанных согласных к, г, х перед этим дифтонгическим ѣ и происшедшим из него и в ц, дз, с, а перед другими мягкими гласными: е, и, ь в ч, ж, ш, возникновением из с в известных условиях, между двумя гласными, звука х и затем некоторыми особенностями в образовании форм. Указанные фонетические особенности, в совокупности своей, неизвестны другим индоевроп. языкам и представляют отличительные черты именно славянского праязыка, развившиеся отчасти уже на славянской почве. К числу этих последних, помимо некоторых спорных явлений (напр., возникновения общеслав. ä), относится и возникновение носовых звуков и особое развитие гласных звуков перед р. Т. обр. славянский праязык занимает отдельное место среди индо-европ. Согласно родословному древу Шлейхера, С. я. ближайше родственный с литовским, находится также (вместе с литовским) в близком родстве с германским. Шлейхер установил (сначала в „Учении о формах церковно-славянского языка“, 1852) период слав.-литов.-германский в разделении индо-европ. языхов и народов, отсюда выделились слав.-литов. язык, с одной стороны, и германский, с другой. Этот взгляд получил такое распространение, что уже в 1855 г. Шлейхер называл его „общепринятым и несомненным выводом современного языкознания“, того же взгляда держались все корифеи языкознания. И еще в 1873 г. появилось сочинение германиста Ферстемана, в кот. излагались языковые особенности слав.-литов.-германского периода, но в 1876 г. эта теория подверглась разрушительной критике со стороны двух ученых, Газенкамфа и известного слависта Авг. Лескина, кот. доказали отдаленность грамматического слогообразования в германской и славяно-литовской группах. Нельзя, однако, отрицать, что в словарном отношении между этими группами существует какое-то ближайшее родство, что заставляет думать о долгом соседстве германских, славянских и литовских племен. Ср. материал, собранный К. Уленбеком в книге „Die lexicalische Urverwandtschaft des Balto-slavischen und Germanischen“ (1890). Ближайшее родство, соединявшее C. я. с литовскими, не вызывало сомнения и тогда, когда инд.-европ. языкознание стало отрицать закономерность теории родословного древа, и Иог. Шмидтом была выставлена (1872) новая теория волнообразного распространения языковых особенностей в семье индо-европейских языков (т. наз. Wellentheorie). В этой теории нашла себе место и славяно-литовская группа. Еще в середине 80-х годов не являлось сомнения относительно достоверности ее предположения, и в 1886 польский ученый Гануш подверг тщательному рассмотрению особенности, кот. следует приписать т.-наз. славяно-литовскому единству. Он предположил, напр., наличность звука, среднего между а и о, давшего в С. я. о и в литовском а, или обратно, в случае долготы звука. Вместе с тем Гануш признавал особенностью этой группы известные грамматические образования (окончание —ти и т. под.). Однако, приведенные им факты имеют или слишком общий характер, или допускают иное толкование вне необходимости признавать славяно-литов. период. Т. обр., вопрос о достоверности этого периода, за который говорят известные факты, остается открытым (ср. ст. Бодуэна де Куртенэ в Журн. Мин. Нар. Просв. 1903. № 4 и А. Погодин, „Следы корней основ в С. я.“, 1903). Проф. И. Эндзелин в „Славяно-балтийских этюдах“ (1911), посвященных специально этому вопросу, приходит к заключению, что, „когда при распадении общего праязыка арийцы отделились территориально от славян, последние, оставаясь ближайшими соседями балтийского племени, вступили с ним в эпоху совместной жизни, во время которой их языки были еще настолько близки друг к другу, что славяне еще понимали балтийскую речь и наоборот. В то время их языки обогатились целым рядом общих им новых слов и подверглись некоторым (немногим) общим изменениям в области фонетики, морфологии и синтаксиса“. В том же духе высказывается Поржезинский в журнале „Rocznik Slawistyczny“ т. IV за 1911.
Родственные отношения среди С. я. Подробный обзор литературы этого вопроса до 1887 года представлен во 2-м издании книги Г. Крека „Einleitung in die slavische Literaturgeschichte“ (1887), а также A. Будиловичем (до 1892 г.) в книге „Общеславянский язык“ т. II. Первое научное разделение С. я. было предложено в 1819 г. Добровским „Lehrgebäude der böhmischen Sprache“ и затем в 1822 г. в его „Institutiones linguae slavicae dialecti veteris“. Добровский принял за принцип разделения языков некоторые фонетические и морфологические явления. Он установил две группы: в первой, к которой относятся языки русский, церковно-славянский, сербо-хорватский и словинский (о болгарском Добровский еще не говорит), употребляются в глаголах и существ. приставки 1) раз (разум), 2) из (издать), 3) л вставное при смягчении губных (земля, корабль); 4) выпадение д перед л в словах: сало, крыло, правило, молиться; 5) пещи, мощи, мощ, пещ (мочь, печь); 6) звезда, цвет; 7) т (тот); 8) пепел, 9) птица, студенец; 10) десница. Во второй же группе С. я., к которой Добровский относит языки словацкий, чешский, сербо-лужицкий и польский, указанным особенностям соответствуют: 1) роз (rozum); 2) вы (wydać); 3) korab, zemia; 4) sadlo, modlitise; 5) piec, moc; 6) gwiazda, kwiat; 7) tem; 8) popiel; 9) ptak; 10) pravyca. Для современного читателя ясно без дальних слов, что эта классификация была основана в значительной мере на случайных особенностях, и что особенно словарные отношения не могут иметь такого значения, какое им придается классификацией. Кроме того, не приняты во внимание такие важные признаки, как полногласие, сохранение или изменение носовых звуков и т. п. Тем не менее, в чешской литературе классификация Добровского пользовалась полным авторитетом, и ее повторил Шафарик в своей книге „Geschichte der slavsprache und Litteratur“ (1826). Но в русской науке эти положения были приняты с известной критикой. Уже через год после появления классификации Добровского Востоков в „Рассуждении о славянском языке“ (1820) отметил несостоятельность некоторых критериев его (вы, — птица) и предложил разделять славянское племя не на две, а на три ветви. По его мнению, „самое племя славян, заселивших Россию, жило некогда в средине между восточным и западным поколением“. При этом русские славяне, по мнению Востокова, стояли ближе к первому, чем ко второму, так как русский язык не знает смягчения д в дз и р в рж и сочетания —дл—. Работа по классификации славянских языков продолжалась, и в 1838 г. появилась обширная работа Максимовича, „Критико-историческое исследование о русском языке“ (Собр. соч. III), представлявшая отличную критику предшествовавших попыток деления и собственное доказательство необходимости разделять С. я. на две группы: западную и русскую, при чем южно-славянские языки отнесены к первой группе. „Наша восточная или русская речь равно близка к обоим западным уделам. Она соответствует им обоим, взятым вместе, но не составляет средины между ними, точно так же, как наше русское племя составляет не средину между северо-западными и юго-западными славянами, но соответствует тем и другим вместе“. Так формулировал свой взгляд Максимович, который впервые внес в классификацию весьма важный принцип русского полногласия, представлявший, по его мнению, древнейшую особенность С. я. Позже родственную особенность русского языка (ор там, где в у.-слав. ръ, напр., гордый, гръдыи) положил в основание своего деления проф. Кочубинский, разделявший славянские языки по степени их консервативности, т.-е. приближения к русскому языку в этом отношении („К вопросу о взаимных отношениях славянских наречий“, 1878). Сербская наука выдвинула иной принцип: Даничич обобщил сербское смягчение звуков д и т перед j, признав древнейшим явлением именно сербское и в виду этого разделив все С. я. опять-таки на две группы: сербскую и не-сербскую (журнал „Rad“ I. 1867 и „Диоба словен. jезика“, 1874). Разумеется, подобные взгляды, исходящие отчасти из национального шовинизма и кладущие в основание классификации явления вторичного происхождения или слишком сложные, не укреплялись в науке. С большим беспристрастием формулировал свое убеждение Шлейхер („Краткий очерк жизни сев.-восточного отдела индо-герм. языков“, 1865). По его словам, „славянский коренной язык разделился сперва на две части: юго-восточную (орало, увянуть) и западную (oradlo, uvę dnati). Но первая часть, вероятно, вскоре опять разделилась на ветви: южно-слав. и русскую. Южно-славянская вновь тоже не замедлила разделиться на два языка: болгарский и сербо-словенский“. Теория Шлейхера и в совокупности своего родословного древа, и в частностях подверглась критике И. Шмидта, который противопоставил ей свое учение о волнообразном распространении признаков. Но в области С. я. этот ученый ограничился перечислением весьма незначительного числа признаков („Zur Geschichte d. indogerm. Vocalismus“, 1875. II. 194—200). Работа Шмидта, заключающая в себе зерно истины, в выполнении сильно пострадала от повторения ошибок прежних исследователей: здесь опять появляются в качестве признаков деления и соответствия вы— из— и д перед л и т. д. Но самая возможность волнообразности расхождения признаков не отвергнута. Наиболее прочное место в науке заняло развитое и исправленное положение Максимовича, приведшее к разделению С. я. на три группы: восточную (русскую), западную и южную. Это деление, обыкновенно, кладется теперь в основание научного изучения С. я. Однако, оно не устранило всех противоречий, и изучение классификации С. я. продолжается. Проф. А. Брюкнер отметил („Zur Stellung des Polnischen“. Arch. f. slav. Phil. 1901), что нельзя признавать границы между С. я. за нечто ненарушимое и признаки классификации за нечто постоянное и неизменное. „Зато все еще сохранялась вера в то, что, если не группы языков, то хоть отдельные наречия обладают постоянными надежными признаками, которые исключают всякую возможность сомнения в принадлежности, в происхождении того или другого слова. К сожалению, и эта уверенность обращается в ничто: мы можем самым точным образом представить доказательства того, что польский язык рядом с ą, ę отлично знает и u вместо on, что, кроме g, он имеет и h, рядом с ć имеет и t и т. д.“. Эти указания определяют истинное положение вещей, так как славянские народы и языки являются поздними образованиями, возникшими под влиянием известных географических и исторических условий, из разноплеменных частей. Взаимообщение народов и языков еще долго продолжалось на территории праславянского распространения, так что лишь постепенно вырабатывались отдельные языки (ср. статью Ягича, „Eine einheitliche slavische Ursprache?“ в Arch. f. slav. Phil. 1900). To же наблюдение, однако, неправильно истолкованное, привело польского ученого Карловича к убеждению, что польский язык представляет „синтез, как бы гнездо всех С. я.“. Не отрицая ни первоначального смешения говоров, из кот. образовались отдельные языки, ни недостаточности указанных признаков деления, все-таки можно считать наиболее правильной географическую классификацию С. я. на южные, западные и восточные. Ср. по истории вопроса введение к „Лекциям по славянскому языкознанию“ Т. Флоринского (т. I. 1895).
Заимствованные слова. Культурные отношения, связывавшие праславян и отдельные славянские народы, отразились на их словарях в виде множества заимствованных слов. С другой стороны, заимствовали от славян их названия и народы, с кот. соприкасались славяне. Изучение заимствованных слов представляет обширную область славянского языкознания. Именно, древним славяно-иранским отношениям (слова бог, Хърс и др.), славяно-греческим (кадь, терем), славяно-литовским и славяно-германским (князь, шеляг, кладяз и мн. друг.) посвящены исследования Миклошича, Брюкнера, Матценауера, Младенова, Микколы, Соболевского и мн. др. Результаты этих исследований сведены в этимологических словарях С. я.: Миклошича (1886) и новом Бернекера („Slavisches etymologisches Wörterbuch“, выход. с 1908 г. выпусками). Не лишенные значения дополнения приведены (с обзором литературы) М. Фасмером в журнале „Rocznik Slawistyczny“, IV (за 1911 г.). В развитии отдельных С. я. обогащение словарей заимствованиями продолжалось: в русский язык вошло много церковнославянизмов (исслед. С. Буличем), полонизмов, голландских, татарских и иных слов, в польский западноевропейских и татарских, в чешский немецких и др., в южнославянские огромное число турецких слов, от которых тщательно освобождается современная болгарская литература. История словарных заимствований в языке представляет один из важнейших источников для культурной истории народа.
Церковно-славянский язык. Язык древнейшего перевода св. Писания и богослужебных книг, сделанного первоучителями славян, св. Кириллом и Мефодием, и их учениками, называется древне-церковно-славянским или, в зависимости от предположения о принадлежности его древне-болгарскому населению, древне-болгарским. С распространением священных книг среди других православных народов этот язык, подвергшийся различным искажениям вследствие примеси национальных элементов, получил значение первоначального литературного языка и у сербов, и у русских, при чем возникли так наз. сербская и русская редакции церковнославянской письменности. Вопрос о том, какой именно язык был положен первоучителями в основание этой письменности, был поставлен славянской филологией при самом ее возникновении. Добровский в своих „Institutiones linguae slavicae dialecti veteris“ (1822) полагал, что это язык южного славянства, который он представлял себе, как одно целое, как несмешанный болгаро-сербо-македонский язык. Это мнение встретило возражение со стороны Копитара, кот. выставил утверждение „что около 863 года одно наречие было на пути к тому, чтобы сделаться литературным языком всех славян“. „Этим наречием, по словам Копитара, говорило племя, потомки которого теперь находятся под австрийским скипетром; очевидно, что здесь подразумевались словинцы. В 869 г. Кирилл и Мефодий пришли к паннонским славянам (на Блатенском озере) и ввели там богослужение на областном языке“ (Н. М. Петровский, „Копитар“, 1911). Так возникла паннонская теория происхождения ц.-слав. языка, которая нашла себе поддержку в трудах знаменитого слависта Миклошича, а также примкнувшего к нему Шафарика. Но паннонская теория наталкивалась на ряд противоречий как исторического, так и лингвистического характера. Изучение церк.-слав. письменности все более убеждало в том, что ее языком должен был служить местный язык первоучителей, т.-е. македонско-солунское наречие болгарского языка. Изучение современных македонских говоров (особенно, Облака, „Macedonische Studien“, 1896) обнаружило в них такие характерные явления, присущие церковнославянскому языку, как наличность носовых гласных, смягчения зубных в шт и жд и т. д. Так. обр. в настоящее время можно считать доказанным, что церк.-слав. язык является языком древне-болгарским или только местным македонским наречием славянских первоучителей, солунцев Кирилла и Мефодия. Древнейшие памятники этого языка написаны или кириллицей (см. письмена) (недавно открытая надпись 993 года), или глаголицей, и вопрос об относительной древности этих азбук едва ли может считаться теперь окончательно выясненным. Во всяком случае, древнейшие памятники славянского языка написаны на церковно-славянском, и это обстоятельство придает особенное значение этому языку при изучении древнейшего славянского языка. Церк.-слав. язык сохранил носовые гласные, архаические формы склонения и спряжения, образования членных имен прилагательных и т. под. Вследствие этого для научного изучения С. я. необходимо ближайшее знакомство с церк.-славянским. Грамматики: Лескина, Дондрака, Карского, и последняя Кульбакина (1913), хрестоматии: Ягича, Кульбакина, Лескина (в приложении к грамматике), словарь: Миклошича, по палеографии важны труды Соболевского и Карского. По истории вопроса о родине ц.-слав. языка см. Iagić, „Zur Entstehungsgeschiche der altkirchenslavischen Sprache“ (1900) и П. Лавров в Изв. Отд. рус. яз. и слов. Акад. Наук. 1901. № 1.
О болгарском языке см. болгарский язык.
Сербско-хорватский язык. Несмотря на различие в алфавите (сербы пишут кириллицей, хорваты латинской азбукой), сербы и хорваты говорят на одном языке, который в научном языкознании принято называть сербско-хорватским, или сербским и хорватским, или даже просто сербским. Научный вопрос и здесь, как во многих отраслях славяноведения, обострен политическими отношениями, в данном случае долгой распрей между католическими хорватами и православными сербами, вследствие чего один и тот же язык весьма часто разделялся на как бы отдельные хорватский и сербский языки. В действительности же может итти речь только о диалектах сербских и хорватских: так в последних сохраняет свое место свободное праславянское ударение, которое в сербском языке не может стоять на последнем месте; в смысле сохранения старых форм склонения хорватский язык также представляет иные явления, чем сербский. В научном языкознании серб.-хорв. язык разделяется на три основные наречия: чакавщину (преимущественно хорватские говоры), штокавщину (сербский литературный язык, в основании которого положены говоры старых сербских земель) и кайкавщину (говоры хорватов, живущих в Славонии и Кроации). Резкого различения между этими тремя наречиями однако нельзя установить, и самый принцип деления, соответствие местоимению что форм ча, што или кай, весьма часто оказывается неприменимым. Серб.-хорв. язык не сохранил юсов, которые однако еще употреблялись в X в., как показывает греческая передача серб. имен. Уже в древнейших памятниках сербской письменности (XII в.) юс большой передается через у, юс малый через е. Старому ѣ соответствуют в различных частях сербо-хорв. территории e, je, uje или u. Особенностью языка является развитие гласных звуков р и л (врх, влк, откуда вук) из старых сочетаний ър, ьр, ъл, ьл, при чем более старое гласное л, сохранившееся в некоторых чаковских говорах, перешло в других сербских говорах в у. Характернейшим явлением сербо-хорв. яз. оказывается весьма тонко развитая здесь система ударений: именно, этот язык обладает музыкальным ударением и различает долгие и краткие гласные звуки, при чем сербская долгота и краткость не всегда соответствуют праславянским, ударение на кратких слогах бывает или резкое и отрывистое (означается ″), или менее резкое (ì); ударение на долгих словах бывает нисходящим (^) или восходящим (′). Система сербских ударений дает весьма много для изучения индоевропейского ударения, и потому ее изучению было посвящено много усилий (Брандтом на рус. яз., Лескиным, Махингом, Гортом на нем. и др.). Старослав. ы перешло в серб. яз. в и. Глухие гласные ъ и ь слились уже в древне-серб. языке в один звук, который в старых рукописях передается графически-условно через ь или ьь, но, вероятно, уже в это время произносился, как теперь, т.-е. как а (сан — сънъ, дан — дьнь). Согласные т и д смягчаются в звуки ħ (произнос. как ч или ц′) и ђ (дяч’, жд и т. д.). В области морфологии серб. язык утратил различение некоторых падежей (дательн. и предлож., а во множ. числе дат., твор. и предлож.); он развил в склонении многих основ в род. пад. мн. числа новое оконч. — а; некоторые отклонения в склонении местоимений и членных прилагат. (доброме вм. доброму или добром). Эти присоединяющиеся к усеченным падежным формам —а или —е представляют еще доныне спорное явление. Глагольная флексия сохранилась от старины лучше: удержались старые формы прошедш. времени, но в настоящем времени все основы получили в первом лице окончание —м (несем). Сербских грамматик много (они указаны Флоринским в „Лекциях“); из новейших следует назвать, как наиболее научную, Маретича; по сербской диалектологии важны труды Белича (у него и литер.); история серб. яз. (морфология) Даничича; словари — Вука Караджича, Загребской Южно-слав. акад.; на рус. яз. Мичатека (с приложением краткой грамматики, составленной Лавровым) 1903. Изд. Слав. Благотв. Общ.
Словинский (или словенский) язык, на кот. говорит славянское население Крайны и Каринтии (см. словенцы), известен в одном из самых древних памятников славянской письменности латинской азбукой: это „Фрейхтингенские отрывки“ X в. Но затем словинский язык становится известен только с XV в. Наиболее интересными особенностями С. являются сохранение и развитие глухого гласного звука (при чем, однако, обычно старые глухие перешли в а или е в зависимости от говора), передача старого большого юса через о (чока) при передаче юса малого через е (или а). Старый ѣ передается как узкое, долгое е, приближающееся к i, или как je, или как τ: и здесь различия основаны на диалектическом развитии языка; слав. ы перешло и здесь в i. Как сербо-хорв. язык, С. я. знает долготу и краткость гласных, но долгим гласным звуком здесь может быть только носитель ударения. Самое же ударение представляет известное сходство с сербским (относительно спорного вопроса о словинском ударении см. Б. М. Ляпунов, „Несколько замечаний о словаре Плетершника“, 1903). Смягчение зубных т и д дает в С. я. яз. č (ч, как в рус.) и j (й). В области морфологии этот язык представляет чрезвычайно любопытный архаизм: сохранение двойств. числа (dvobrata, bratoma), хотя и не во всех падежах. Так же архаистично и спряжение С. я., кот. сохранил на-ряду с неопред. наклонением на ти (piti) достигательное наклон. с окончанием — т (pit), а также сложные глагольные формы (jaz sem nesel, bil sem nesel); как и в серб. языке, 1 лиц. ед. ч. наст. врем. оканчивается на m (pletem, nesem). С. я. по своей архаичности представляет важный материал для изучения общеславянских языковых отношений, но изучение его во многом отстало от изучения других С. яз., что объясняется культурными и политическими условиями жизни словинцев. Много любопытного представляет изучение словинских говоров в Италии, резьянского и фриульского (исследования Бодуэна-де-Куртенэ и им же изданные тексты). Словинская грамматика Янежича, исследования слов. яз. Вальявца, Облака, Ляпунова, Богородицкого, словари: Янежича, Плетершника и на русском языке (с приложением обширной словинской грамматики) М. Хостника (1901 изд. Слав. Благотв. Общества).
Чешский язык принадлежит к числу западно-славянских; он находится в ближайшем родстве со словацким, который, однако, представляет весьма значительные отличительные особенности и должен быть рассмотрен отдельно. Так как чешская национальная письменность начинается только в XIII в., то для суждения о более древних судьбах чешского языка приходится пользоваться записями чешских слов и особенно имен в латинских текстах (X—XII в.). Основными особенностями чешского яз. являются следующие; замена старых глухих ъ и ь одним (в настоящее время) звуком е, переход большого юса в u и малого первоначально в а иотованное (я), из которого в дальнейшей истории языка развились, в зависимости от краткости и долготы слога, звуки а, e, i и др., подобно тому, как ст. слав. ѣ дает в кратких слогах рефлекс (результат развития) е (т. е. двугласное краткое ie), e и в долгих íe, é, í. В области гласных звуков чешский язык вообще пережил эволюцию, которая, может-быть, стоит в связи с окружающими влияниями немецкого языка. Именно, после мягких согласных уже в XII в. стала развиваться перегласовка a в é и á (долгого) в ie и потом в í; при этом внутри слова перегласовка происходит лишь в тех случаях, когда дальше следует мягкий согласный или гласный (táhnu, tiehneš, тяну, тянешь), naše (наша) и т. п. После мягкого согласного звук u (т.-е. рус. ю) переходит в i и долгое u в соответствующее долгое í (jutro — утро, ютро); это явление Гебауер относит к половине XIV в. К тому же времени восходит и развитие из долгих e и ie звука i, которое в литературном языке совершается только после мягких согласных (hnsi, гнести), но в говорах и после твердых (dobryho вм. литер. dobrého из праслав. добра—jего). Так же с XIV в. наблюдается в рукописях замена долгого о сочетанием uo, из которого развилось современное й, изображаемое ů (dům — dūm из дōм — дом). Как все С. я., кроме русского и польского, чешский язык утратил праслав. ы, хотя и довольно поздно (XVII—XVIII в.) и заменил его i, хотя на письме сохранилось ы, изображаемое как y (долгое или краткое), и в говорах различным образом передаваемое; долгие i и y отличаются в диалектическом произношении от кратких. Долгое ú развилось в конце XIV в. в au, из которого позже (м. б., с XV в.) возникло современное произношение: ou (soud из súd — суд). Как в сербском яз., в чешском имеется гласный р, соответствующий праслав. сочетаниям р с глухим гласным (prst — перст), и гласный л, как в сербских диалектах (vlk — серб. вук, волк). Это древнейшая особенность чешского языка, подвергшаяся в дальнейшем известным частным развитиям. Рус. полногласным формам в чешском соответствуют, как в южно-слав., ra, rê, lê, la (brêch берег, brada и т. д.). Как уже отмечено, чешск. яз. обладает сложной системой кратких и долгих звуков как праславянского, так и позднейшего происхождения. Но ударение здесь, всегда стоящее на первом слоге сначала, не музыкальное (как в серб. яз.), но экспираторное, как в рус. (см. акцент). В области согласных следует отметить произношение мягкого ч, как рж (изображается r); это явление развилось рано, но уже в историческую эпоху жизни чешского яз. (т.-е. в XIII в.); зубные смягчаются в с и ч, губные не получают при смягчении звука l (zemé — земля). Как малорус. яз., чешский не знает звука г в исконно-слав. словах и заменяет его через h (hrach — горох). Многообразные явления, происшедшие в области чешской фонетики, отразились на всяческих изменениях в развитии основ и флексий в чешской морфологии, склонении и спряжении. Много интересных явлений представляет чешское спряжение, кот. различает неопредел. и достигател. наклонения (nesti-nest), обладает обилием сложных глагольных форм и причастий; старочешский яз. сохранял еще до XVI в. такие архаические глагольные образования как афристы (kupovach) и имперфекты (nesiech). Прекрасно разработанная история и диалектология чешского языка представляет обширный и весьма ценный материал для славянского и общего языкознания. Грамматики: историческая Гебауера, школьная Гебауера (на рус. языке учебник Р. Брандта, лекции Флоринского, перевод из грам. Миклошича и т. д.), словари: обширный Котта с дополнениями, издав. чешской Академией Наук; чешско-рус. словарь Ранка, изд. Славян. Благотв. Общества.
Словацкий язык (иначе словенский) представляет так много общих черт с чешско-моравским, что далеко не всеми лингвистами признается за отдельный славянский язык, а не за один из более далеких диалектов чешского языка. В виду этой близости среди словацкой интеллигенции наблюдается издавна сильное течение в пользу усвоения чешского языка в качестве литературного. Главными отличиями словацкого языка от чешского являются переход праслав. ъ в о (в среднем говоре, в других в е, как в чешск.), сохранение а, ä (я) из юса малого, отсутствие чешских переходов гласных а в е, и в i, ù в ou; в некоторых словах его сохраняется также g, не переходя в h. Грамматика: Гатталы, словарь Бернолака; словацко-рус. словарь Мичитека (с граммат.), изд. Слав. Благотв. Общества.
Польский язык, см. Польша, XXXII, 614—17.
Лужицкий (верхне и нижне-лужицкий) язык стоит в некоторых отношениях ближе к чешскому (исчезновение носовых гласных и замена их u и ja, je; передача праслав. ѣ как je, сужение е в i, различение долгих и кратких гласных и т. п.), в других — к польскому (переход е в io и ia, формы на er, or, jer: cerkwja и т. д.; формы broda, bloto). Грамматика луж. яз. Муке, словарь Пфуля.
Кашубский яз., см. кашубы, XXIV, 28/29.
Полабский язык, ныне окончательно вымерший, известен по немногим сохранившимся текстам. В этом языке имелись носовые звуки, еще передавались повидимому одним глухим звуком праслав. глухие; сочетание —or— и пр. соответствовало формам с русским полногласием; в области морфологии было точно так же весьма много архаизмов. Грам. полаб. яз. Шлейхера. Новейшая литература о полабском яз. указана в статье Пича в Arch. für slav. Phil. за 1907 г.