Феодализм — Содержание [1]. I. Сущность Ф. и его происхождение. — II. Ф. в Италии. — III. Ф. в Германии. — IV. Ф. в Англии. — V. Ф. на Пиренейском полуострове. — VI. Ф. в Чехии и Моравии. — VII. Ф. в Польше. — VIII. Ф. в России. — IX. Ф. в Литовско-Русском государстве. — X. История постепенного падения Ф.
I. Сущность Ф. и его происхождение. A) Историография вопроса. — I. Германисты и романисты. — II. Теория Вайца. — III. Школа Рота. — IV. Взгляды экономистов. Маурер. — V. Новейшие теории о 1) первобытном Ф. и 2) европейском Ф. Фюстель де Куланж. — VI. Изучение Ф. в России. — Б) Происхождение Ф. I. Феодализация в первобытном обществе. — II. Образование феодальных отношений в средневековой Европе: 1) Корни Ф. в римской империи. 2) Прогресс Ф. в франкском королевстве. 3) Окончательная феодализирование общества во время распада монархии Карла Вел. — В) Расцвет Ф., преимущественно во Франции. — I. Простая феодальная группа (сеньории): 1) Домен. 2) Феод, его природа, происхождение и распространение. 3) Феодальный контракт. 4.) Принципы феодального землевладения. 5) Вассальные обязанности. — II. Взаимные отношения между феодальн. группами): 1) Феодальная знать (сословность). 3) Феодальная система (иерархия). — III. Политическая организация феод. миров: 1) Законодательство. 2) Управление. 3) Финансы. — 4) Суд. — IV. Феодальные войны и сеньориальные нравы. — V. Низшие классы в феодальную эпоху: 1) Крестьянство. 2) Горожане. — VI. Феодализация церкви. — VII. Феодальная монархия. — VIII. Общее заключение.
Слово Ф. служит научным термином для обозначения одного из крупнейших явлений всемирной истории в области социально-политического развитии человечества. Первоначально именем Ф. обозначалась совокупность основных особенностей общественного строя, в большей или меньшей степени утвердившегося во всех государствах Западной Европы в так называемые средние века (régime féodal, Lehnswesen, feudal system, feodalismo). Такое определение давало уже Ф. первостепенное место в ряду «исторических понятий»; но значение термина еще бесконечно расширилось, когда науке новейшего времени удалось открыть существование Ф. или, по крайней мере, присутствие феодализирующих процессов в гораздо более многочисленных государствах, у весьма различных племен и народов, живших во всевозможных частях земли и в очень разнообразные эпохи их истории. — Таким образом, при современном уровне состояние науки Ф. если и не может рассматриваться («социологически») как необходимая фаза развития человеческих обществ, то во всяком случае должен быть признан одним из тех широко распространенных типов, в формах которых кристаллизуется социальный строй при наличности известных условий в весьма неодинаковых территориальных, этнических и культурных средах. — Не давая теперь же полной формулировки понятия Ф., которое само собой выяснится из дальнейшего изложения, отметим, что характерными признаками «процесса феодализации» являются следующие господствующие течения. В экономической области утверждается преобладание замкнутого домового (натурального) хозяйства со слабой потребностью в обмене и отсутствием тенденции к расширению сношений и разделению труда, со сосредоточением центра тяжести на землевладении и земледелии, причем носители первого и второго резко различаются между собой и противополагаются друг другу: собственность и пользование дробятся, и не только последнее, но и первая приобретают условный (ограниченный) характер. В области политического строя замечается упадок государственного единства и ослабление централизующей верховной власти: территория крошится на части и государственные прерогативы распадаются, переходя в руки владельцев этих частей; «помещики» становятся «государями» (по словам П. Г. Виноградова, «Ф. отличается территориальной окраской политических и политической окраской территориальных отношений»). Наконец, в области отношений личности к государству и личностей между собой также устанавливается преобладание частноправовых (вместо публично-правовых) принципов и начала индивидуального договора — вместо общего закона, личной зависимости или патроната — вместо подданства или гражданства. Сопоставляя все перечисленное, можно сделать вывод, что руководителями жизни в феодальном обществе являются те представители сильного меньшинства, которым удается всего выгоднее приспособиться к земле в качестве крупных собственников и выработать в себе способность к крепкой военной защите захваченных политических прав и экономического могущества.
А. Очерк историографии вопроса о Ф. — Первые попытки изображения Ф. появились очень давно. Иначе и не могло быть: он занимал слишком видное место в прошлой жизни европейских народов не только в средние века, с которыми совпадало его высшее развитие, но и в новое время, когда в различных странах долго сохранялись заметные его следы. Важностью вопроса объясняется и тот факт, что до сих пор выходят многочисленные специальные исследования и общие сочинения о Ф., из которых выросла огромная литература, и что о нем высказываются все новые взгляды. Вследствие большого количества теорий о сущности Ф., особенно о его возникновении, и разнообразия их исходных точек сильно осложняется задача их изложения и затрудняется классификация. Поэтому здесь может быть дан лишь краткий обзор самых важных научных мнений, которые имели наибольшее влияние на ход освещения вопроса. Обстоятельной критической историографии Ф. до сих пор не существует; на русском языке можно указать ценный сжатый очерк проф. П. Г. Виноградова (в его кн. «Происх. феод. отношений в лонгобард. Италии»).
1. Старые теории (романисты и германисты). — Первые труды, посвященные изучению феодального строя, заключают в себе скорее внешнее его описание, чем внутренний анализ его институтов; внимание авторов сосредоточивается преимущественно на эпохе его расцвета, и выработанные таким путем понятия переносятся на изображение древнейшей эпохи. Историки первой половины XIX в. не умели еще вполне правильно ставить задачу эволюционного изучения; если они и спрашивали себя о происхождении Ф., то все-таки представляли его в значительной степени готовым в средневековье почти изначала или во всяком случае быстро сложившимся, а не пережившим целый ряд подготовительных фаз, конечным результатом которых он только и мог явиться. Они стремились только разъяснить, кто завещал Европе Ф. — павшая римская империя или восторжествовавшее над ней германство. Таким образом, на истолковании Ф. должны были отразиться воззрения двух больших школ, сложившихся на грани XVIII и XIX в., а зародившихся даже раньше, — германистов и романистов (ученых и мыслителей, объяснявших происхождение и сущность европ. общественного строя торжеством и преобладанием либо германских, либо римских элементов культуры). Источником, вызвавшим появление этих школ, были политические интересы и идеи, разделявшие еще в глубине XVIII в. различные слои общества и отразившиеся в сочинениях идеологов аристократии и третьего сословия. Наиболее яркими из ранних выразителей обоих направлений были во Франции: первого — гр. Буленвиллье (Boulainvilliers, «Hist. de l’ancien gouvernement de la France», 1727), второго — абб. Дюбо (Dubos, «Hist. critique de l’établissement de la monarchie française dans les Gaules», П., 1734). У того и у другого можно найти эскиз своеобразных теорий происхождения Ф. — Научное значение имеют лишь взгляды тех романистов и германистов, которые сумели отрешиться от крайностей политического предубеждения и выдвинуть задачу отыскания исторической истины. Специально в вопросе о Ф. чистые романисты представлены в старой историографии слабее, чем их соперники. Среди романистов нельзя найти ни одного первоклассного ученого. При том большом влиянии, какое продолжали и в первую полов. XIX в. оказывать патриотические симпатии на научное мышление, естественно, что данная гипотеза развивалась преимущественно историками романских стран. Самым решительным сторонником идеи о происхождении Ф. из Римской империи был итальянский ученый Энрико Поджи (см. ряд его специальных исследований в «Archivio storici italiano», т. IV и VI, и отд. кн.: «Cenni storici delle leggi dell’agricoltura», Флор., 1845). Из французских историков выдаются Перессьо (Perréciot, «De l’étât civil des personnes et de la condition des terres dans les Gaules», 1-е изд. 1786, 2-е изд. 1845) и Шампионньер (Championnière, «De la propriété des eaux courantes», П., 1846). Рассматривая условия существования падающей Римской империи, ранние романисты находили в ее социально-политическом строе все институты, которые, развившись и обобщившись, сделались основой Ф.; а так как они признавали романизованных жителей имперских провинций силой, определившей формы средневекового государства и общества, то и выводили Ф. прямо из римских корней. Если в привилегиях, предоставлявшихся императорами земельным магнатам (уже напоминавших иммунитеты и патримониальную юрисдикцию) и в факте ослабления центральной власти романисты согласны видеть лишь отдаленные политические прецеденты феод. государства, то образование всей социальной ткани Ф. объясняется ими непосредственно изъявлений, подмеченных еще в римское время. Крупное землевладение, являвшееся экономическим фундаментом Ф., составляло уже господствующую черту римского аграрного строя. Военный бенефиций уже готов под формами римских пограничных земельных пожалований (laeto, agri limitanei); коммендация-вассалитет — не что иное, как детище разнообразных видов патроната, широкой волной захватившего империю и заменившего личной верностью частному господину легальное подчинение общему государю. Кроме того, развившаяся в римской империи долгосрочная и вечная земельная аренда (эмфитевзис) в сущности была близка к феод. условному владению (феоду, лену), а колонат, в рамках которого тогда укладывалась жизнь сельской массы, послужил источником крепостного права средневекового крестьянства. В разработке последнего пункта среди французских романистов выдвинулся замечательный исследователь истории земледельческих классов в средние века — В. Gruérard (см. его до настоящего времени драгоценное разыскание — «Prolégomènes au polyptique de l’abbé Irminon», П., 1844). Разбирая особенности гипотезы романистов, мы находим в ней правильное стремление объединить причинной связью средневековой мир с римским и представить Ф. не с одной лишь политической, но и с социальной стороны его природы; они пытаются также установить понятие о процессе феодализации, отмечая в нем первоначальную (социальную) римскую ступень («феодальные отношения») и конечную (политическую) средневековую («феод. государство»). Взгляды их возбуждают, однако, и недоумения: странно объяснять влиянием Рима происхождение порядков, утвердившихся в тех землях, которые были или совсем чужды римских традиций (внутренняя Германия), или слабо подвергались их воздействию (Англия). Вглядываясь, с другой стороны, в метод романистов, нельзя не отметить, что они вносят субъективизм в изображение жизни Римской империи, рисуя ее в красках позднейших средневековых учреждений. Они слишком поверхностно устанавливают аналогии и слишком быстро заключают о преемственной связи между явлениями по внешнему их сходству. Наконец, одностороннее отрицание всякого влияния германцев ставило теорию на узкое основание и должно было вызвать против нее протесты из другого лагеря. Первые серьезные германисты появились в среде как немецких, так французских писателей и ученых; родоначальником их в вопросе о Ф. можно считать Монтескье. Он основывался на идее об определяющем значении германского завоевания в создании средневекового строя (варвары-переселенцы обратили римское государство на западе в развалины и на захваченной почве выстроили новое здание по своему образцу). При изображении исконного германского быта он придавал особенное значение дружине и называл Ф. непосредственным результатом пересадки германцами дружинных порядков на римскую почву. Последователем такой «старогерманистской теории» был Гизо (см. «Hist. de la civilisation en Europe et en France», 1829—1830). Лучшее знакомство с источниками побудило его ограничить резкость построения Монтескье внесением в изображение идеи развития: он заметил, что Ф. появился не сразу (веками его процветания он считает X, XI и XII-й). Сущность его воззрения основывается, однако, на тех же посылках. Германцы бурным натиском завоевали римские провинции; вся земля сделалась их собственностью (отсюда зависимость низших классов от новых владельцев). Но в первобытной Германии крепость государственной связи между элементами племени подрывалась неустойчивостью дружинных отношений: племя (la tribu) разлагалось дружиной (la bande). Последняя была душой общества ("дружинные народы). Короли при разделе завоеванных земель отдали большие участки в собственность дружинникам, как часть добычи; дружинники сели на землю — и таким образом возникли аллоды. Значительная часть территории осталась в распоряжении королей, и они рано начали уступать в награду за службу поместья во временное условное владение: так образовались бенефиции, потом феоды, присоединившиеся к аллодам. Это — основа будущих феод. территорий, которые скоро приобрели самостоятельность вследствие слабости связи герм. дружины с королем. С самого начала устанавливаются изменчивые отношения личной верности вольных боевых товарищей с вождем наскоро сметанной группы, а не постоянная законная связь подданных с главой прочно сложившегося государства. Внутри выделявшихся частновладельческих территорий политическая власть должна была перейти в руки их господ в силу развившегося уже в Древней Германии патриархального и патримониального могущества главы семьи и владельца недвижимости. Итак, Гизо находит в условиях, созданных водворением германцев на римской почве, начало главных институтов Ф. — фьефа (лена), вассалитета и соединения политической власти с землевладением. Преобладание в общественном устройстве завоевателей «центробежных» сил создало Ф. — Из французских ученых первой половины XIX в. большое значение германскому завоеванию в образовании Ф. придавал Ог. Тьерри, вообще более склонный к романизму. — Гизо сравнивал древних германцев с дикарями Америки; Фр. Шлегель заявлял даже, что «настоящее государственное устройство германской нации есть анархия»; но ни тот, ни другой не говорили этого с прямым осуждением. Они выдвигали «индивидуализм» как природное свойство «германского духа», а Монтескье даже с симпатией говорил о "свободе, будто бы принесенной «из лесов Германии». — Немецкие ученые начала XIX в. усилили теорию происхождения феодализма из германского племенного быта новыми аргументами и более основательной обработкой материала. Знаменитые историки-юристы Савиньи и Эйхгорн выдвинули рядом с дружиною знать как важный элемент в Германии Тацитовых времен. Все главари крупных семейств (а не одни племенные вожди) могли собирать дружину, и такое соединение противогосударственных сил раскалывало племя, придавая большое значение аристократии. Когда дружинные порядки, неопределенные и текучие в полукочевом быту территориализировались после раздела завоеванных римских земель (Меровингские «лейды» — потомки «благородных» Германии Тацита), это еще более увеличило силу знати. Нуждаясь в поддержке общества во время взаимных раздоров, франкские короли должны были считаться с ней. Они привязывали к себе ее членов бенефициями желая выработать из них надежных служилых людей; этим путем домены Меровингов оказались растраченными, и власть их фактически перешла в руки крупных землевладельцев. См. Savigny, «Beiträge zur Rechtsgeschichte d. deutschen Adels» (в его «Vermischte Schriften», IV); Eichborn, «Deutsche Staats- und Rechtsgesch.» (1808—23).
II) Теория позднего развития Ф. из совокупности условий, созданных франками (школа Вайца). Старая школа германистов содействовала обнаружению односторонности романистского построения и привлечению древнегерманских источников к историческому объяснению Ф.; но она чересчур много основывалась на неопределенном принципе «врожденного национального духа», предвзято освещала первобытный строй германцев и потому не могла верно воссоздать условия соприкосновения между римлянами и варварами в эпоху так наз. «великого переселения». Кроме того, ее представители не вполне ясно понимали задачу генетического исследования социальных и правовых институтов. Взгляды германистов получили дальнейшее развитие в трудах позднее выступивших ученых, особенно в работах Вайца (Gerg Waitz, «Deutsche Verfassungs geschichte», 1-е изд. 1844), его учеников и продолжателей. Исходя из объективных побуждений глубокого ученого, но движимый также чувством патриотического протеста, он не соглашался признать Шлегелевское положение о политической несостоятельности древних германцев и возражал против взглядов, выводивших средневековой строй из римских влияний (см. H. Syhel, «Entstehung d. deutschen Königthums», 2 изд. 1881). Вглядываясь внимательно в их учреждения, автор открыл в них больше единства, чем видели Гизо и Эйхгорн. Он поставил дружину на второстепенное место, как сравнительно слабое основание власти главарей племени, и изобразил организацию его быта прочно опирающейся на совокупность его свободных членов, равномерно владеющих землей и связанных вечевой сходкой. Тщательное изучение источников убедило его, что нельзя искать зародышей Ф. в первобытной Германии, а приходится отодвинуть его происхождение на несколько веков вперед. Точное рассмотрение обстоятельств, сопровождавших поселение германцев в пределах империи, показало ему, с другой стороны, что они утвердились на новых местах не в качестве завоевателей всей земли, а на очень разнообразных началах раздела и мирного сожительства (впервые вопрос был так поставлен в книге E. T. Gaupp, «Die germanischen Ansiedlungen und Landtheilungen in d. Provinzen d. röm. Westreiches», Бресл., 1844). Такое понимание заставило Вайца считаться с порядками, оставленными новой Европе римской древностью. Он стремится показать путь, по которому на почве Меровингской Галлии создались основы Ф. Практика королевских раздач служилым людям (бенефициев, прекариев) поддержала и расширила уже сложившееся в империи крупное землевладение; она же впервые выработала условные его формы, связывавшие пожалованного с пожалователем особенно тесными узами верности. Такие же раздачи стали применяться между частными лицами, окрашивая весь аграрный строй франкского государства. Рядом с этим Вайц обращает внимание на то, что, попав в более сложные формы существования, древнегерманская политическая организация не выдержала напора разлагавших ее сил. Частноправовая точка зрения восторжествовала над государственной: общественная власть оказалась не в состоянии защищать слабых, которые искали покровительства у богатых и сильных людей, «коммендируя» им себя и свои имущества. Не будучи в состоянии удержать за собой все публично-правовые функции, франкские короли отчуждали подати и судебные права в частные руки посредством «иммунитетов». Таким образом, Вайц находит готовыми в эпоху Меровингов основные элементы Ф. — зародыши лена, вассалитета и политической власти территориальности. Хотя он и не считает возможным выводить Ф. из первобытной Германии, но все-таки называет движущим при его сложении началом политические тенденции германского племени, проявившиеся на почве Меровингского королевства. Поэтому Вайца можно назвать германистом; только построение его гораздо разностороннее, исследование полнее и изложение убедительнее, чем теория родоначальников этой школы. Вайцем сделано очень много для научного освещения вопроса о Ф., и труд его надолго сохранит цену руководящего сочинения и богатой справочной книги. Нужно только поставить автору в укор чрезмерную осторожность при формулировке заключений, граничащую с туманностью. Хотя он при объяснении начал Ф. и не устраняет рассмотрение экономического строя и социальных отношений, но отводит им недостаточно места, выдвигая на первый план политические и правовые влияния. Наконец, хотя у Вайца обстоятельно описаны последовательные состояния общественного устройства, приведшие в результате к образованию Ф., но недостаточно истолкована внутренняя филиация между ними.
III) Теория происхождения Ф. из законодательства Каролингов (юридическая конструкция Рота). На чисто правовую точку зрения ставит происхождение Ф. Рот (Paul Roth, «Gesch. d. Beneficialwesens y. d. ältesten Zeiten bis ins zehnte Jahrhundert», 1850; «Feudalität und Unterthanenverband», 1863). Хотя он, как и Вайц, многое приписывает влиянию германского начала в истории происхождения европ. общественного строя вообще, но в вопросе о Ф. его нельзя назвать германистом. Возражая против неопределенности воззрений Вайца, Рот настаивает особенно решительно на том, что древняя организация германских племен была здоровой и сильной. Главные элементы разложения крылись в наследии Римской империи; но Меровингская монархия справилась с ними, и в ней отсутствуют прецеденты Ф. Устройство франкского королевства доказывает, что германцы явились на историческую сцену с такими же прочными и ясными понятиями о государстве, как греки и римляне. Они опирались на правильно организованную верховную власть и подданнические отношения. Воинскую повинность должны были нести все граждане как равные между собой (бессословный строй), независимо от расового происхождения, близости к королю и связи с землей. Только реформы Каролингов нарушили твердость выстроенного политического здания и заложили фундамент Ф. Нуждаясь в большой и надежной военной силе для осуществления своих широких оборонительных и завоевательных предприятий, они произвели секуляризацию церковных имуществ и роздали из них «бенефиции» своим «людям», выделив их как особый класс для обеспечения «верной службы» (Карл Мартелл и Пипин Короткий). Это подготовило условные формы владения (феод, лен) и отношения личной преданности (вассалитет). С другой стороны, не обладая достаточными средствами для непосредственного управления государством, они (Карл Вел.) создали «сеньорат», т. е. передали в руки земельных господ военно-административные функции общественной власти. Таким путем создалась основа независимости феодальной территории и иерархизации политических и личных отношений. Феодализм в полном виде явился развитием этих начал в послекаролингский период. В обширных сочинениях Рота заключается масса заново собранного, впервые выдвинутого и оригинально анализированного материала, но центральная гипотеза, подсказанная национальным пристрастием, односторонняя, узкоюридическая, неверно объясняет происхождение и рост сложного исторического процесса, совершавшегося под влиянием многочисленных факторов. Законодательство о секуляризации и сеньорате могло лишь ускорить феодализацию, возникшую из действия других причин. Ф. развивался и за пределами, внутри которых имели силу Каролингские капитулярии (англосаксонская Британия), и в местностях, где влияние их не могло быть глубоким (лангобардская Италия). С точки зрения метода трудно согласиться с приемом Рота исходить из буквального смысла юридических текстов и путем логических рассуждений конструировать отвлеченно-правовую теорию и насильственно налагать ее на историю. У Зома (R. Sohm, «Die altdeutsche Reichs- und Gerichtsverfassung», Веймар, 1871) мы встречаем еще дальнейшее развитие и преувеличение взглядов и приемов Рота. — Большинство авторитетнейших представителей современной историко-юридической школы в Германии рассматривают вопрос о Ф., опираясь на Рота и особенно Вайца, но смягчая или дополняя их воззрения и разрабатывая дальше метод и материал. Хорошо знакомят с современным состоянием вопроса о Ф. в немецкой науке основательные и талантливые руководства H. Brunner, «Deutsche Rechtsgeschichte» (Лпц., 1887—92) и К. Schröder, «Lehrbuch der deutschen Rechtsgeschichte» (3 изд., Лпц., 1898). У них сгруппирована и богатая библиография. Разбор взглядов Вайца и Рота в кн. Menzel, «Die Entstehung des Lehnwesens» (Б., 1890).
IV) Экономическое объяснение происхождения Ф. (взгляды Маурера и его последователей). С середины XIX в. под прямым или косвенным влиянием общественных движений 40-х годов внимание ученых обратилось особенно к изучению социального строя прошлых времен, тогда как в первую половину столетия, под влиянием событий революционного времени, преимущественно исследовалось развитие политических учреждений. К тому же приводило и расширение круга наблюдений историков в силу успехов науки. В Германии, отправляясь от чисто научных побуждений, централизовал свою работу на экономической старине Георг-Лудвиг Маурер (список его замечательных трудов см. соотв. ст.). Он, с известной точки зрения, может быть назван «германистом», потому что из изучения бытовых форм исконной Германии стремился выяснить происхождение средневекового европейского строя вообще; но своеобразие его выразилось в том, что он исходил из понятия «сельской общины» (марки), которую он один из первых подметил в германской древности и около судеб которой сосредоточил изображение всего хода древней истории европейских обществ. Марка, основанная на коллективном землевладении, экономическом равенстве всех членов общины и взаимной солидарности между ними, кажется ему исконной силой, объединявшей все социальные элементы первобытного общества, обеспечивая их равновесие в формах вечевого устройства. Когда вследствие внутренних причин началось разложение общества еще в глубине Германии, т. е. когда стало выделяться частное владение усадьбой, потом пашней и т. д., устои древнего строя ослабели, образовалось экономич. неравенство (одни хозяйства обезземелились, другие захудали, третьи захватили, наоборот, большие владения); соответственно этому изменились социальные отношения — сложилась аристократия (масса свободных подчинилась господам). Параллельно с разложением общины должны были переродиться и формы политического союза; верховная власть раздробилась, перейдя от племенного веча в руки крупных собственников. Так изображает Маурер историческое движение от «марки» к «сеньории». Оставаясь на почве построения германистов, он открыл новый путь для объяснения хода феодализации. Описываемый им процесс стал, по его мнению, более быстрым после переселения, под влиянием римских земельных и социальных порядков. Королевская власть не в силах была воспрепятствовать разложению; государство распалось на частновладельческие территории, и под опекой их господ группировалось население, потерявшее общинную защиту. Это и есть Ф. Взгляды Маурера и его приемы подлежат критике. Он преувеличил роль германской марки: она занимала слишком тесное место в общей истории древней Европы, чтобы можно было ставить ее во главе причин образования такого широко распространенного института, как Ф. Затем он часто неправильно толкует источники, отыскивая влияние марки там, где не было ее самой. Но ему принадлежит великая заслуга первоначальной постановки вопроса о важности экономического фактора в развитии общества и, в частности, феодального строя. Маурер вызвал продолжателей, труды которых двинули вперед разъяснение Ф.: таковы сын Георга Лудвига, Конрад Маурер (см.) и ученик его Отто Гирке («Rechtsgeschichte der deutschen Genossenschaft», 1868—81). Весьма ценно для экономической истории Ф. исследование К. Th. Inama-Sternegg, «Deutsche Wirtschaftsgeschichte» (I т., 1876; II т., 1891; III, 1899). У Лампрехта, в общем построении его «Deutsche Geschichte», и у К. W. Nitzsch, «Geschichte d. deutschen Volkes» (Лпц., 1883—85), дается много места экономическому объяснению главных явлений истории. Вопрос об общинном землевладении первобытной Германии породил ряд важных критических исследований, в особенности Fustel de Coulanges: «Les Germains connaissaientils la propriété des terres»; «De la marche germanique» (в «Recherches sur quelques problèmes l’histoire»); «Les origines de la propriété» (в сборн. «Questions historiques»; указана богатая литература). Возникли также новые солидные попытки исследования и построения хозяйственного строя и социальной группировки в древнейшем средневековье (напр. замечательный труд Seebohm, «The english village community», Лонд., 1883). Хозяйственная подпочва европейского Ф. в виде эскизов превосходно изображена в этюдах Карла Бюхера (см.), и теперь ни один серьезный историк, изучая вопрос, не может оставить ее без внимания.
V) Новейшая теория (попытки синтеза общих влияний, подготовлявших Ф., и переработка его истории в Европе). Вековой опыт научного изучения крупных исторических проблем показал сложность природы основных явлений в жизни человеческих обществ и научил искусству глубоко анализировать их составные элементы, в отдельности и в комбинации и особенно в «генезисе» (процессе образования и развития). С другой стороны, привлечение к исторической обработке все новых материалов обнаружило полезность расширения круга наблюдений, которые раньше слишком тесно замыкались в рамки истории какого-нибудь одного народа и во всяком случае не заходили за пределы Европы. Такие материальные (фактические) и формальные (методологические) успехи отразились и на исследовании и построении Ф. Здесь возможно отметить научный прогресс двоякого рода, направлявшийся вширь и вглубь. — 1) Рассмотрение феодализации на почве общего первобытного права (сравнительно-историческая точка зрения). Работы Маурера, обратившие внимание историков на связь между средневековым Ф. и древнейшими социально-экономическими учреждениями герм. племени, натолкнули других ученых на попытки отыскать признаки феодализации в первобытном общественном строе других народов. Первым применил с особенной удачей такую точку зрения к изучению кельтских и общеарийских древностей английский историк Мэн (см.) в сочинен. «Древнее право» (1861), «Сельские общины на Востоке и Западе» (1871), «Ист. древних учреждений» (1870) и «Древний закон и обычай» (1883). Богатый материал, извлеченный из вновь открытых или исследованных древних памятников и из точных описаний быта диких или отсталых племен, и постепенное установление принципов «сравнительного метода» (см.), способствовали построению первых оснований «сравнительного рассмотрения истории феодального строя». Открытие факта широкого распространения общинных форм землевладения в первобытные времена у всевозможных народов и выяснение хода его разложения (см. попытку обобщенного сравнительного обзора в труде E. de Laveleye, «La propriété et les formes primitives», 1 изд. 1874, 4 изд. 1883; есть русск. перев. и нем. переработка К. Бюхера; ср. М. Kovalewsky, «Tableau des origines et de l’évolution de la famille et de la propriété», 1890) подготовило теоретическое основание для гипотезы о широкой распространенности Ф. как обычной «фазы социальной эволюции». Дальнейшее фактическое изучение первобытно-правовых отношений подтвердило ее обильными данными. В современных научных сочинениях по социологии, составленных по историческому методу, можно найти соответствующие главы о «первобытном Ф.», тогда как в первой половине XIX в. могла идти речь лишь о Ф. «средневековом, западноевропейском» (литературу см. Социология и ниже в том отделе настоящей статьи, где рассматривается развитие Ф. на низших ступенях культуры). Появляются и специальные исследования по изучению Ф. в различных странах, кроме Западной Европы, например Tischendorf, «Das Lehnswesen in den moslemischen Staaten», 1872. Ср. другие указания в частных обзорах Ф. по странам). — 2) Аналитико-критический пересмотр истории европейского Ф. и выработка твердых научных оснований, выясняющих его общую эволюцию (Фюстель де Куланж и его школа). Изучение Ф. в Европе существенно двинуто было вперед лучшими представителями франц. историографии в последние десятилетия; особенно важны превосходные труды Фюстель де Куланжа (см.). Он сводит изучение Ф. с «расовой» почвы на «общеисторическую и широко-эволюционную». Он создавал свое построение в жаркой полемике с германистами, взгляды которых господствовали в науке, когда слагалось главное сочинение Фюстель де Куланжа («Hist. des institutions politiques de l’ancienne France»), т. е. в 70-х годах XIX в. Ему пришлось вновь поставить на очередь идею о великой исторической роли римской традиции, отвечающую на вопрос о связи между древним и новым миром. Поэтому многие считают его романистом, хотя он сам отчетливо выставил тезис, что «Ф. не был ни римским, ни германским, а принадлежит человеческой природе вообще», т. е. стоял на почве сравнительных исследований, относясь, однако, с большой осторожностью к их выводам. «Новый романизм» рисуется в трудах Фюстель де Куланжа не как возрожденное учение о победе в истории Западной Европы одного расового начала над другим, а как широкая концепция непрерывности развития: он выясняет великую идею о живучести могучего культурного предания и о необходимости конечного торжества его над варварством. Эта теория блистательно применена автором к истолкованию одного из самых трудных кризисов в истории человечества. Он проводит с редкой силой и нередко с победоносной убедительностью тезис о глубине и продолжительности влияния институтов общественного строя, сложившихся в римском мире, на судьбы европейских государств, способствуя таким образом полному осуществлению принципов эволюционного изучения и понятия о генезисе. Автор изображает средневековый строй хотя и вышедшим из римских корней, но выработавшимся под сложным влиянием древних начал, переродившихся в новой исторической среде под действием новых факторов; в числе последних он, правда, сравнительно мало видит специфически германских элементов. Важным достоинством постановки вопроса о происхождения Ф. у Фюстель де Куланжа является широта его взгляда на источники этого явления. Автор централизует построение на изучении социальной его основы, но рассматривает рядом с большим вниманием и экономическую, и политическую, и частноправовую стороны вопроса, бросая проницательные взгляды и в область умственную, освещая Ф. и состоянием сознаний. Фюстель де Куланжу не удалось довести историю феод. эпохи во Франции до конца: он изобразил только происхождение и первоначальное развитие Ф. — но то, что выполнено им, представляет целое, замечательное по единству, законченности и долговечности плана. Особенно ценно, что он дал исследование тех фаз европ. Ф., которые образовали фундамент для его дальнейшего развития во всех европейских странах; благодаря ему беспристрастные ученые различных наций могут критически пойти по его стопам на открытой им дороге. Ученики и последователи его во Франции освещают в духе его принципов и другие вопросы средневекового общественного строя (см. прекрасное, обобщающее все добытые коллективной работой французских историков выводы по феод. эпохе во Франции руководство Ach. Luchaire, «Manuel des institutions françaises», П., 1892). В числе исторических сочинений, если не противоположных Фюстель де Куланжу по направлению, то сильно отличающихся от его взглядов, заслуживает самого серьезного внимания талантливая работа J. Flach, «Les origines de l’ancienne France» (2 т., П., 1886—93). Автор изображает в ней своеобразно и колоритно, хоть и не всегда убедительно, развитие Ф. на фоне всей исторической обстановки, среди которой он слагался; с особенной любовью он разрабатывает влияние «нравов» и «духовной культуры» как факторов Ф. и с успехом привлекает к делу мало до него эксплуатировавшийся для этой цели литературно-поэтический материал, но дал много свежих и интересных страниц в области исследования и социальной ткани Ф.: (подробности о теории Флака см. под его именем). В виде общего вывода из рассмотрения историографии вопроса о Ф. можно сказать, что при современном уровне его разработки возможна попытка сравнительного синтетического изображения эволюции Ф. не только в Европе, но и во всем человечестве. Его следует ждать от современных социологов. VI) Несколько слов об изучении Ф. в России. В России учение о Ф. шло в связи с развитием преподавания всеобщей истории в университетах. Диссертации на ученые степени, обработки частей профессорских курсов по средним векам, критические заметки о выдающихся трудах или научных течениях в западноевропейской литературе пополняли состав оригинальных русских книг о Ф. Первые русские ученые, занимавшиеся Ф., больше всего знакомили в своих исторических этюдах и монографиях с ходом разработки Ф. во французской, немецкой и английской историографии. Так можно охарактеризовать то, что писали в данной области Грановский, Кудрявцев и Ешевский; сюда же относится статья Вызинского «Западная Европа в дофеодальную эпоху» («Русский вестн.», т. XIX), дающая хорошую характеристику образования Ф. на основании взглядов историков первой половины XIX в. С укреплением традиции преподавания общей истории появились у нас самостоятельные исследования ее основных вопросов (см. «Историческая наука в России», XXVIII, 802 и сл.). Из оригинальных русских сочинений по истории Ф. особенно замечательны исследования московского профессора П. Г. Виноградова («Происх. феод. отношений в лангоб. Италии», 1880; «Исследов. по социальной истории Англии в средние века», 1887; ср. перераб. последней книги на англ. язык: «Villainage in England», 1892), не уступающие многим выдающимся работам западноевропейских историков. Почетное место принадлежит обширному, важному и совсем новому сочинению М. М. Ковалевского, «Экономический рост Европы до возникновения капиталистического хозяйства» (2 т., М., 1898—1900), имеющему прямое отношение и к вопросу о Ф.; см. также его книгу: «Общественный строй Англии в конце средних веков» (М., 1879). Разложению английского Ф. посвящена прекрасная работа Д. М. Петрушевского «Восстание Уота Тайлера» (2 т., СПб., 1897—1901). В русской ученой литературе до сих пор разрабатывались преимущественно социально-экономические элементы Ф. Первостепенное значение в исторической науке имеют превосходные разыскания о Ф. в общественном строе Византийской империи, принадлежащие покойному В. Г. Васильевскому («Материалы по внутренней истории визант. государства», «Журн. Мин. нар. пр.» за 1878 и 1879 гг.). Указания работ русских историков о феод. отношениях в Древней Руси — см. ниже.
Б. Происхождение Ф. Все предлагавшиеся до сих пор определения Ф. страдают различными недостатками. Они обыкновенно неполны, слишком односторонне выдвигая политический, социальный или экономический признак, и останавливаются больше всего на верхних слоях общества, не касаясь положения народной массы. Они страдают неточностью, так как характеризуют Ф. иногда такими чертами, какие знаменуют уже его разложение. Наконец, они часто неправильны в методологическом отношении: в них заключается описание явления, но отсутствует генетический момент, необходимый в истинно историческом определении, т. е. слабо указываются условия возникновения феодального строя. Изображая Ф., надобно прежде всего спросить себя, нельзя ли уловить какой-нибудь общий принцип для уяснения среды, в которой он возникает? Как сказано выше, следы и симптомы феодализации вскрыты теперь, помимо государств средневековой Западной Европы, в целом ряде других стран в различные эпохи. Необходимым прецедентом для появления феодализирующих течений всегда оказывается слабость культуры — еще не развившейся (первобытное состояние, варварство) или уже разлагающейся (состояние регресса, варваризация). Историки и этнографы нашли феодальные черты быта у древних кельтов, германцев и славян, также у древних греков, затем в Китае и Японии, у турок и армян (в древнюю эпоху) в Абиссинии, у гавасов Мадагаскара, в Новой Каледонии, у туземцев Полинезии и т. д. С другой стороны, констатировано присутствие тех же феодальных особенностей и в нескольких монархиях, падающих или развивающихся медленно, с трудом, неправильно — в Византии, в Московском царстве, в Литовской Руси, в мексиканской державе ацтеков. Все указанные примеры объединяются слабостью или ослаблением культуры, некоторые — даже прямо застоем или рецидивом варварства. Для понимания происхождения Ф. необходимо рассмотреть обе разновидности процесса феодализации — прямую и обратную.
I) Феодализация в первобытном обществе (Ф. на социологической почве). Чтобы обнаружить внутреннюю связь между варварством и феодализмом, следует уразуметь психологию дикаря и влияние этого духовного фактора на сложение общественного строя. Вопрос этот прекрасно освещен с точки зрения социального генезиса в этюдах Карла Бюхера («Der wirtschaftliche Urzustand»; есть русск. перев.). Дикарь отличается количественной бедностью и качественной скудостью потребностей. Он доволен немногим, поэтому ленив и нестоек в работе, предпочитает лишение усилию: отсюда косность его быта. Вследствие ничтожества своих нужд он может удовлетворять их сам: отсюда слабое влечение его к союзности. Ошибочно считать «хозяйственность» и «общественность» врожденными свойствами природы человека: целые тысячелетия он существовал «без труда», т. е. без организованной деятельности для обеспечения благ. Если, исходя от форм современного хозяйства, идти назад, то хозяйство будет постепенно обращаться в «не-хозяйство» (будут исчезать поочередно признаки, составляющие его содержание). В частности, при таком ретроспективном исследовании и труд обратится в свою противоположность; вечно существующим останется только потребление. Но и оно в жизни дикаря сводится к чему-то очень простому: он хочет (как животное) есть, перерабатывать пищу, спать, ограничиваясь минимальными действиями для охраны своего тела от непогоды. Сознание его не выходит за пределы настоящей минуты; у него нет прошлого, и он беспечно относится к будущему; ощущение своего «я» дается ему преимущественно в формах голода и насыщения. Эту первоначальную фазу человеческого быта можно назвать доэкономической, сущность ее следует определить как «инстинктивное искание пищи» для утоления потребности настоящего момента (без правильного производства). Успешность такого искания облегчалась дарами природы теплых стран, где должны были появиться первые представители человеческого рода. — Очевидно, описанное состояние быта (которое надо понимать не буквально, а как схему черт, преобладавших в нем) мало требовало сотрудничества между особями; «искавший пропитания» долго оставался «бродячей одиночкой», лишь редко сходясь с себе подобными в быстро распадавшиеся охотничьи союзы. Ненадолго соединялся он также с женщиной-самкой, влекомый лишь инстинктом продолжения рода, но не создавая постоянной семьи. С социальной точки зрения можно дополнить формулировку исконного быта дикаря, назвав его «доэкономической фазой индивидуального искания пищи» (ср. Вестермарк, «Происхождение семьи в человеческом роде», русск. перев.). Итак, отличительными чертами первобытного («естественного») человека могут быть признаны нехозяйственность и необщественность. Это необходимо помнить и при изучении Ф. Как вышли люди из такой фазы своего быта, чтобы сгруппироваться в союзы трудящихся вместе единиц («общественных существ»), — это остается скрытым от глаз историка. Можно только утверждать, что пробуждавшееся сознание научило человека «работать» и создало «хозяйство», «общество» и «культуру». Без творческой деятельности ума человек навсегда остался бы «откапывающим коренья, разыскивающим плоды животным». История возникновения труда покрыта тьмой, но некоторые новейшие исследователи остроумно догадываются, что начальным источником труда (т. е. планомерной и целесообразной работы) было стремление развлекаться (игра) или познавать окружающее (экспериментирование), желание украсить жизнь внешним и внутренним образом — стало быть, умственный мотив (см. К. Bücher, «Arbeit und Rythmus», 2 изд., русский перев. с 1 изд.; Гроссе, «Происх. иск.», рус. пер.). Только выработавшиеся на таком пути навыки внушили мысль о труде в экономическом смысле, пробудили новые потребности улучшения жизни и в результате породили производство и сотрудничество. Хозяйство и общество, впервые слагавшиеся в человечестве, везде и всегда кристаллизовались в форме групп кровных родичей (см. Семья и род). Носительницей общей жизни в данном состоянии культуры является семья, большая и, когда оно сложилось, патриархальная, присвоившая себе для нераздельного пользования известную площадь земли. Она работает на ней (пастушески и земледельчески), поселившись в общем жилище, под властью отца-главы, на началах простого сотрудничества, при слабом разделении труда. Главной целью остается добывание пищи, но и другие скромные нужды (постройка и поддержание жилища, выделка одежды, орудий, оружия, утвари) удовлетворяются внутри группы силами ее членов. Семейный союз производит все необходимое для своего потребления и, в общем, может жить без приобретения продуктов извне (самодовлея, без обмена). Это — так назыв. замкнутое домовое хозяйство (geschlossene Hauswirtschaft), первая ступень экономического быта. Глава такой семейно-хозяйственной группы был и органом ее политического объединения (руководителем самообороны). В чистом виде подобные общины без всякого взаимоотношения с окружающим можно представить себе только теоретически; исторически они переплетались, отмеченные особенности сглаживались. Общение могло возникать и на экономической почве (вследствие необходимости взаимопомощи более значительных целых, чем семьи, при осуществлении особенно тяжелых работ); но сильнее всего влияли потребности общей защиты. Семьи сближались; возникали более крупные общественные тела — племенные государства. Они управлялись чаще всего вечами, около которых лишь слабо зарождались монархические формы (это были первобытные демократии). Племя уже более оседло и твердо покоится на занятой территории, чаще всего — в рамках коллективного землевладения. Владеют частями захваченной почвы домашние хозяйства, но племя обладает правом верховной собственности. Каждая семья в повседневном хозяйстве работает отдельно, но главари-отцы сходятся на вече, чтобы сообща думу думать об общей безопасности, внешней и внутренней (война и суд). Возможно предположить по обломкам древнейших преданий, что так слагалось первобытное хозяйство и общество у древних германцев, славян и кельтов, а также у греков, римлян и мног. других европейских и внеевропейских народов. Однако описанная форма социально-политической организации оказывалась в большинстве случаев неустойчивой; она закостенела лишь в немногих местностях, напр. у кабилов Алжира и краснокожих Америки; следы ее сохранились кое-где в Европе (в захолустьях Швейцарии, в Дитмаршене, Сербии и Андорре). Вообще племенная форма наклонна была к дальнейшей эволюции государственной союзности; но рядом с работой интегрирующих сил племенная жизнь подвергалась опасности разложения (дезинтеграции) — и тут-то открывался большой простор для развития феодализирующих процессов. Причиной этому являлось сохранявшееся варварство. Члены племени вообще плохо трудятся (поэтому бедны), плохо умеют держаться вместе (роды распадаются на малые семьи, и последние худеют, ибо родовая защита пала, а государственная еще не успела укрепиться). В племени легко исчезает порядок и единство: варварский союз слабеет от продолжающейся малохозяйственности и недостатка социального тяготения. Тогда выступают наиболее способные к труду и самозащите особи (или семьи) в качестве первых носителей феодализации. Ум и опыт учат их прочнее обеспечивать жизнь трудом, а улучшение ее рождает более цепкие инстинкты борьбы за существование, принимающие хищническое направление: пристраиваясь все крепче к источнику богатства (земле), «умные исключения», «трудовые таланты» стремятся подчинить себе и орудие производства, т. е. работу других людей; в них пробуждается стремление к господству. Растущая в немногих хозяйственность не сопровождается равносильным упрочением общественной дисциплины: сильные, ощущая увеличивающуюся жажду потребления и могущества, закабаляют слабых. Дальнейший прогресс союзности стесняется сохраняющейся грубостью индивидуалистических инстинктов. Правда, в племени совершается и другое течение трудового развития, в области интеллектуальной и социальной: появляются народные поэты (первобытные «идеологи»), будящие религиозное чувство и поднимающие мысль; выдвигаются бытовые моралисты (народные мудрецы), которые воспитывают общественную нравственность в духе общинной солидарности, создавая первые формулы древнего права. Но подобное движение прогрессирует туго; преимущество быстроты и силы принадлежит «материалистам», раскалывающим племенную демократию на феодальные группы, в которые пассивно укладываются косные массы. Племя сидит и работает на земле, признаваемой общинной; обширными невозделанными пространствами (лесами, водами, выгонами) пользуются безраздельно все; обработанные полосы поделены между домашними единицами приблизительно равномерно, причем наделы (сначала усадьбы, потом пашни) мало-помалу срастаются с семействами, обращаясь в частное владение, и контроль общины ослабляется. Сильные группы ведут хозяйство лучше других — успешно культивируют поле, быстро размножаются, накопляют обильный инвентарь («скотьи дворяне»), начинают забирать в руки и рабскую силу. Это дает им возможность расширять свое землевладение: собственность их незаметно увеличивается посредством распахивания лежащей втуне и потому мало ценимой общинной нови (заимки — propnsia, bifang), и на захваченные участки налагается печать личного права предпринимателей (огораживание полей). Они делаются богатыми первенцами племени (земельной знатью) и, как таковые, естественно становятся рядом с вечем в положение вождей, главарей племени или его частей (волостей). Это еще более увеличивает их власть над землей. Как племенные начальники, они уже прямо распоряжаются общинными угодьями и приучаются смотреть на них как на свои. Не будучи в состоянии сами обрабатывать их, они сажают на них захудавших общинников, пришлых чужаков, своих отпущенников, ссужают их орудиями, скотом, зерном и обеспечивают им владение под условием подчинения и службы. Это уже — частный патронат и клиентела, несомненные признаки феодализации, скрепляемые договорными (лично-земельными) отношениями. Торжество описанного («диссоциирующего») процесса подрывает целость племени. Крупные землевладельцы-вожди перестают разделять общинные интересы и исполнять общинные повинности. Выделяясь из общины, они подавляют ее прежде всего экономически: барский двор, вырастая внутри общины, подчиняет ее себе. Серое и бедное большинство, не выдерживая осложняющихся условий борьбы за существование, впадает в долговую зависимость от «господ», отдает свои земли под их руку, ибо само не умеет отстоять своей свободы, дружно действовать заодно. Так как предприимчивых хищников появляется несколько в каждой общине (или племени), то они раскалывают ее на части. Экономический патронат сопровождается и политическим господством. Вечевая сходка теряет значение, подавляемая аристократическим собранием из могущественных главарей (именитых людей племени). Патриархальные «племенные старцы», составлявшие разум народа и жившие жизнью общины, отменяются знатью от руководства делами. Новая форма союзности обладает значительно меньшей силой сцепления: распорядители ее тянут врозь, в сторону индивидуальных интересов грубой замкнутости. Образование племени было приливом общественности, аристократизация его — отливом к разобщению (застоем культуры, возрождением варварства). Разъедающие единство племенной общины частновладельческие территории притягивают к себе все общинные земли и подчиняют своей хозяйской и господской власти те, которые уже перешли в частные руки. Владельцы таких крупных поместий не только делаются собственниками всех земель, но и государями той массы, которая живет от их собственности, получая на их землях покровительство ценою подчинения и подневольной работы (крепостничества). Это — сеньориальность: «племенная община» распадается на ряд «феодальных групп». Последние принимают, вместе с тем, военный характер. Вожди, захватившие суверенитет, нуждаются в вооруженной силе для успешного подавления общинного начала и для обеспечения себя от посягательства таких же государей-помещиков, вообще для защиты своих интересов и расширения могущества. Функцию войска у них выполняет «челядь», обращаясь в «дружину»; она служит им мечом, и в награду ей жалуется земля, которая привязывает ее членов к пожалователю узами воинской и служилой преданности. Таково первоначальное «феодализированное тело» — прототип «сеньории». Это — частновладельческая территория, обратившаяся в отдельное социально-политическое целое. В центре ее, среди своих земель (будущие «домены»), живет вождь-господин в своем «барском доме» (будущий «замок»), окруженный ближайшими слугами — дворовыми и работниками, а также младшими военными товарищами и советниками (будущие «вассалы»), получившими земельные участки в виде жалованья за службу (будущие «бенефиции», «феоды» или «лены»). В пользу их всех трудятся, обитая на зависимых наделах (будущих «цензивах») и платя за пропитание и защиту оброками и барщинами, привязанные к почве крестьяне (будущие «сервы»). Таковы элементы феодальной группы, представленные схематически, в генетической перспективе. Описанное целое может (в принципе) существовать отдельно, так как обладает организацией для удовлетворения экономических, политических и военных потребностей элементарного быта. Но перипетии дальнейшей социальной борьбы, необходимость уступать сильнейшему и сближаться для взаимной обороны побуждали отдельные группы слагаться в более сложные договорные соединения, в результате чего мог получаться «иерархически» построенный союз — феодальное государство, с большей или меньшей тенденцией к монархической централизации. Представленный выше в общих чертах процесс возникновения и развития феодальных отношений совершается с многочисленными разновидностями в жизни современных малокультурных племен Африки, Америки и Океании (как можно судить по наблюдениям путешественников и работам этнографов); следы его вскрываются изучением древних памятников нынешних цивилизованных народов Европы. Генетическая связь между «первобытным феодализмом» и сохранением «варварства» несомненна: это — рецидив дикости после первой (племенной) социализации быта. В феодальной группе остается полный простор для разлива грубых сил. Обособление ее суживает жизненный горизонт, останавливает умственный и общественный прогресс. Потребности стоят на низком уровне, подавляемые войной и новым одичанием; уважается лишь воинский труд; грубость нравов поддерживает праздность и бедность. Господин, сам довольный все-таки немногим, не содействует высокому подъему интенсивности в работе подданных. Произвол и насилие подавляют трудоспособность и союзоспособность масс. Нет стимулов ни для производительной энергии, ни для сближения. Возникающая в связи с патронатными отношениями чувства групповой (дружинной) солидарности парализуются ненавистью, вызываемой утеснением, или апатией, производимой постоянным гнетом. «Почетная праздность» мало возбуждает стремление к познанию мира и не порождает энтузиазма для его художественного изображения (ср. свободное творчество народной песни и приниженную искусственную поэзию дружинно-придворной эпохи). Утверждение «феодального варварства» является, таким образом, серьезным препятствием дальнейшего развития общественной и духовной культуры. По каким путям совершается оно — это удобнее рассматривать не в кругу первобытных отношений, на почве которых феодальные черты быта приобретают нередко большую стойкость, а на историческом примере средневековой Европы, где ярче и отчетливее выступает эволюция от Ф. к позднейшим, более совершенным формам общественного и государственного объединения.
Литературу первобытного феодализма нелегко указать: пришлось бы называть большинство сочинений по первобытному праву и описательной социологии. См. отмеченные выше сочинения Маурера, Мэна и Лавеле; Спенсера, «Основания социологии»; М. М. Ковалевского, «Общинное землевладение» (М., 1877), «Очерк происхождения семьи и собственности» (СПб., 1895), «Современный обычай и древний закон» (М., 1886), «Развитие народного хозяйства в Зап. Европе» (СПб., 1899); большой материал у Ch. Letourneau, «L’évolution de la propriété» (Пар., 1889) и «L’évolution politique dans les diverses races humaines» (П., 1890). Ср. Mortet, «La féodalité» («Grande Encyclop.», т. XVII). О Ф. у др. греков E. Meyer, «Gesch. d. Altert.».
II) Образование феодальных отношений в средневековой Европе. Результаты «феодализации» оказываются однородными в эпоху роста первобытного варварства и в период одряхления даже высококультурного государства; только в последнем случае сам ход ее совершается в обратном порядке. Представить первый тип в его развитии теоретически легче, так как приходится переходить от более простых сочетаний к более сложным; зато практически европейский феодализм изучен лучше, чем первобытный. Зарождение, филиацию и расцвет феодальных начал в Западной Европе в эпоху между упадком Римской империи (IV, V в.) и образованием национальных государств нового времени (XIII, XIV—XV в.) всего лучше изобразить на примере Франции, в которой весь процесс развивался особенно долго, непрерывно, цельно и полно. Сравнения, добавления и ограничения, какие необходимы при параллельном изучении хода и результатов феодализации в различных странах, будут представлены в виде дополнительных характеристик развития того же явления в Германии, Англии, Италии и т. д. 1) Корни Ф. в Римской империи. Современный научный взгляд на историю Ф. в Европе разрушил старое представление об образовании Ф. на развалинах Римской империи в качестве немедленного следствия германского нашествия. Теперь твердо установлено, что Ф. выработался гораздо позднее. Он вышел готовым лишь из социального кризиса, последовавшего за распадением монархии Карла Вел. (т. е. сложился лишь к XI в.). Появление на исторической сцене германцев само по себе не могло породить Ф. Их вторжение не было (как рисовали дело прежде) бурным катаклизмом, сразу уничтожившим государство и культуру; германцы проникали в пределы римского мира медленным просачиванием в старую почву (со II в. по Р. Хр.); давление их, усиливаясь из века в век, в V в. приняло действительно агрессивный характер, но до конца не было все покрывающим разливом. В течение многовекового сосуществования римских и германских элементов взаимодействие их выражалось не только в разрушении первых вторыми (варваризации), но и в подчинении вторых первым (романизации). Зародыши Ф. в франкской Галлии надо искать в Римской империи, а условия их развития — в той комбинации исторических факторов, которая слагалась в жизни европейских народов от V-го до IX—X-го вв. Ф. прошел через продолжительную эпоху подготовления (период инкубации и предвестников) раньше, чем вырос как законченный организм. Подходящей средой, в которой зародились и проросли зерна Ф., был упадок культуры, обнаружившийся в два последние века империи. Утверждение империи сопровождалось огромным и разносторонним культурным подъемом. Вокруг берегов Средиземного моря впервые установилось социальное общение с небывало длинным радиусом распространения и с привлечением небывало многочисленных этнических групп. Благодаря наступлению мирного единства (immensa pacis romanae maiestas) более справедливой и разумной администрации развился сильный приток творческих сил к главным центрам, политически связанным между собой: вырастал великий общественный организм, вызывавший в своих членах значительный труд. Он поддерживался утверждением личной безопасности, гражданского равенства и местного самоуправления. Расширялось производство, питаемое широким обменом; увеличивалось богатство, раздвигались вширь формы благоустроенного быта, разливалось просвещение. Прогресс оказался, однако, неустойчивым. Размах объединения был слишком велик, умственный уровень правительственных групп — недостаточно высок; силы населения не выросли настолько, чтобы долго выдержать необходимую для дальнейшего движения работу. Демократическая монархия Цезарей взяла на себя организацию мира в единое народно-хозяйственное целое, связанное общими законами и учреждениями, облеченное эллино-латинской цивилизацией. Сначала (I и II вв. Р. Хр.) инициатива государства как бы поддерживалась обществом: пробудившиеся средние классы стали обнаруживать увеличивающуюся производительную деятельность и питать ее плодами объединявшийся под руководством государства громадный комплекс стран и народов. Под влиянием установленной империей новой формы воздействия Рима на мир и в западных варварских областях, казалось, загорались новые очаги культурного лучеиспускания. Но эта работа задевала только поверхностные слои населения, не проникая глубоко в толщу народной массы. Государству не удалось сплотить постоянным сознательным тяготением отдельные миры («созвездия») в одну могучую («солнечную») систему. Прогрессивное движение от центра (Рима) к периферии (провинциям) слабело в интенсивности именно благодаря экстенсивному распространению. Местные группы, связанные воедино столицей, не развили в себе активной способности обратного действия на главный центр; не установилось равновесия между центробежными и центростремительными процессами. Провинциальные миры скоро (уже в III веке) проявляют склонность замкнуться в тесном круге областных интересов. Государство также начинает обособляться в своих интересах, противополагая их общественным: оно вырабатывает деспотические формы устройства (начало IV в.), давит на подданных принудительной опекой (закрепощение общества государством) и тем отталкивает его от себя (борьба первого со вторым). Сила сцепления расшатывается, поток общей крови, связывавший части с целым, сохнет; падает значение объединяющего (цивилизующего) начала; зарождается и растет процесс выделения из разлагающегося большого организма малых тел с новым строением, более подходящим к социальному уровню большинства; вновь образующиеся живые единицы должны прорвать слишком тонкий общий культурный покров, который лишь механически держит их вместе. Это — уже «варваризация», и подобную картину представляет римская империя IV и V вв. — Какая же форма союзности может заменить непосильное населению мировое единство? Уже во время республики сложились могущественные, опирающиеся на крупное землевладение «магнатские дома»; их упорной эксплуатацией завоеванного мира и бедных классов гражданства вызван был кризис, приведший к торжеству принципата. Империя должна была разбить их крепкую замкнутую организацию и содействовать свободному общению трудящихся элементов общества (возрождать крестьян-владельцев, поддерживая союзы ремесленников), не допуская порабощения одним классом других. Но государство не справилось с земельной знатью, оказалось не в силах демократизовать общество. Уже во II в. оно опиралось на аристократию, и последняя сохраняла в руках главную массу земель и власть над сельскими классами. Государство легализирует крепостные отношения, колонат (см.). В IV—V вв. внутри империи занимало первенствующее место крупное барское поместье (latifundium). Именно этот «малый (социальный) организм» разъедал «большое (государственное) тело» (см. картину экономического и социального строя падающей Римской империи в последней части книги И. М. Гревса «Очерки римской землевлад.», т. I, СПб., 1899, и указ. там литературу). Широта и сила воздействия «господской вотчины» растет пропорционально ослаблению могущества государства. Она уже раньше приобрела независимость от органов муниципального управления; теперь ее господин сильнее и представителя центральной власти в области. Он обладает громадным местным значением и притягивает к себе в патронатную зависимость (patrocinium) отдельные захудалые личности с их имуществами, целые сельские группы и отчасти городские общины (patrocinia vicorum, patroni civitatum). Крупные господа (potentes, «δυνατοι», «властители») присваивают себе ряд административных, полицейских и судебных функций государства, фактически освобождаются от податей и облагают отдавшееся им под опеку население оброками и барщинами. Для обороны от внешних врагов, при бессилии имперской армии, они организуют отряды из собственных слуг, которые в силах отстоять их и от притязаний государства. Областной сепаратизм разлагает империю, вотчинный — провинции. Вотчина (латифундия) стремится к «самодовлению»; господин ее теряет понимание гражданской связи с имперским целым; он ощущает только свои интересы, растит свое социальное могущество за счет политического единства. При таком суженном кругозоре падают общественность и культурные запросы, слабеет вследствие застоя жизни и возрождения поработительных тенденций хозяйственная энергия, и вслед за ней понижается богатство. Это — несомненно феодализирующие процессы, развивавшиеся в западном римском мире как последствие истощения культурных сил, упадка цивилизующих движений. «Феодализация» разбивала крепость империи, в то время как сознание ее жителей «варваризовалось». Моммзен («Abriss d. röm. Staatsrechts») справедливо говорит, что не варвары разрушили империю, а ее собственное разложение. Все основные элементы феодального варварства мы в зародышах находим уже в римских провинциях (в частн. в Галлии) как результат социально-политического регресса, когда там утверждаются германцы (см. Fustel de Coulanges, «Hist. des inst. de l’anc. Fr.», тт. II, IV и V; он первый обнаружил с необычайной яркостью и полной достоверностью феодальную подпочву в общественном строе падающей Римской империи. Систематические указания литературы вопроса см. у Ε. Beaudouin, «Les grands domaines dans l’empire romain», П., 1900). 2) Прогресс феодализации в франкском королевстве Меровингов (прекарий и бенефиции; коммендация; иммунитет). Такая слабая форма политического объединения, как государство Меровингов, не могла заглушить (с VI в.) дальнейшего роста феодальных начал в Галлии. Римская по своим учреждениям, заимствованным у империи, абсолютная, бюрократическая монархия преемников Хлодовеха отражала в себе германские нравы и обычаи. Несмотря на некоторое усиление королевской власти сначала, Меровинги не победили тех факторов разложения, которые раньше проникли в социальную жизнь римских провинций. Напротив, чисто варварский взгляд на власть и территорию как на их частную собственность приводил королей к разделам государства между сыновьями (удельное распадение), и это вновь ослабляло единство внутри земель, завоеванных Хлодовехом. С другой стороны, раздаривание королевских доменов служилым людям подрывало единственный финансовый фундамент государства, не сумевшего организовать постоянные доходы. Руководить административно-судебными органами, перенятыми от империи, франкские государи также не научились. Вследствие совокупного действия указанных условий сила сосредоточилась в руках фактически могущественных элементов общества. — а) В социальной среде, которая тянет к обособлению, основу материальной силы составляет земля, как орудие, обеспечивающее потребление замкнуто (натурально) хозяйствующих групп. Сосредоточение работы на сельских промыслах, доставляющих все насущное, дает окраску такой системе экономического строя. Стало быть, и феодализирующееся общество должно быть земледельческим (это существенный его признак). Значение человека или класса определяется в нем степенью и формой их связи с землей. В Римской империи вместе с преобладанием латифундий совершается феодализация отношений — ослабление центральной власти, своеволие магнатов, упадок мелкой собственности и даже средней, развитие союзов частного подчинения и вообще закабаление работающих на земле низших классов владеющими ею высшими.
Итак, феодализующееся общество является, кроме того, крупно-землевладельческим и аристократическим (господствует земельная знать). Найдя в Галлии подобные порядки, варвары (франки и др.) не могли изменить их. Число переселенцев-завоевателей было незначительно сравнительно с массой коренного галло-римского населения. Испоместились они вперемежку с последним, на началах раздела с туземцами или занятия опустелых полос. Древнегерманское общинное владение и свободное крестьянство утвердились лишь на окраинах страны, где пришельцы садились более плотно, а также островами внутри Галлии; да и вообще они разлагались под давлением более выработанных форм римского аграрного права. Галло-франскские магнаты (потомки римских сенаторов), сохранившие свои имения и быстро приспособившиеся к новым условиям, а вместе с ними и новые крупные собственники из среды франков-приближенных короля (и те, и другие пользовались одинаковыми правами в государстве, скоро потерявшем следы завоевательного происхождения), вели упорную борьбу с менее сильными за расширение власти над землей. Они давили на мелких собственников, которых легко могли теснить при недостатке защиты со стороны правительства. Последним не оставалось ничего, как уступать крупному соседу свои землицы, с тем чтобы остаться на них в виде съемщиков из милости (прекаристов) новых господ, на условии уплаты умеренного сбора и личных услуг и под защитой от посягательств других сильных людей и от алчности королевских чиновников. Такое движение, обезземеливавшее массу, укреплявшее крупную собственность и устанавливавшее в пределах последней прекарное землепользование (см. Прекарий) было господствующей чертой аграрной эволюции в Меровингской Галлии (VI—VIII вв.). Целью интенсивного земельного стяжания со стороны территориальных магнатов не было стремление к богатству в прямом смысле. При возрождении натурального хозяйства и омертвении обмена исчезло побуждение к усиленному производству, так как почти не было сбыта; крупный собственник франкского королевства оказывался гораздо беднее современного среднего капиталиста и даже вельможи римского времени (это — также признак варваризации, ведущей к огрубению потребностей и падению культурности быта). Сила в эпоху развития Ф. заключается не в богатстве, а в социальном могуществе; власть над землей обеспечивает господство над людьми, а соединение того и другого сулит независимость от государства. Благодаря тому, что на обширных вотчинах (аллодах — наследственн. землях) магната сидит целое племя скромных бедняков, съемщиков по прекарным грамотам, доставляя продукты и труд, господин мог кормить на своем барском дворе толпу слуг; это придает блеск его жизни и внушает страх агентам власти. Поэтому он не любил, чтобы пустовали его владения, и сам звал безземельных занимать свободные места за оброк (чаще всего натуральный) и за службу, на неопределенно долгое время, фактически — обыкновенно до смерти; мало-помалу устанавливался даже обычай, что и дети оставались на тех же клочках. «Прекарное землепользование» росло внутри франкского общества, обращаясь в особый вид вечной аренды (эмфитевзис, см.), юридические основания которой черпались в римском праве. Социальное притяжение магнатских вотчин захватывало все большие пространства. Желая привязать к себе лиц и из более высокого круга, магнаты уступали тем из них, которые колебались в своем благосостоянии и готовы были идти в частную службу, в виде бенефиция (благодеяния) поместья, выкроенные из магнатской территории, также обычно в пожизненное пользование, взамен обещания «помощи» и «дружбы». Так устанавливались подчиненные отношения высшей категории. При прекарии земля обеспечивала человека за «черную» работу и прямой сбор в пользу господина; при бенефиции старший ожидал от младшего службы «чистой», носившей более почетный характер. В первом случае мы видим «знатного барина» и «зависимого крестьянина», во втором — «свободных людей», стоящих только на различных ступенях социальной независимости. Сущность развития аграрного строя в Меровингской Галлии заключалась, таким образом, в образовании условного землевладения, в раздвоении идеи собственности на право верховного обладания (пожалования, отобрания, обложения земли), dominium directum, и право фактической эксплуатации под надзором господина, dominium utile. В сфере обоих понятий возникают градации — более, впрочем, обычные, чем правовые — в эпоху упадка юридического быта. — б) Рядом с перерождением земельных отношений перестраивались и отношения между личностями. Отдача земли под высокую руку, как и получение ее от господина, сопровождалась установлением для уступившего или пожалованного известной зависимости от покровителя или пожалователя. Это — коммендация (см.). В низших слоях так слагалась кабала, крепостничество, в высших — верность (признание над собой власти частного человека). Ученые спорили, какому из двух процессов — земельному (Фюстель де Куланж) или личному (Флак) — отдать хронологическое и реальное первенство в феодализации. На самом деле оба явления (коммендация земель и лиц) — только две стороны общей социальной эволюции при ослаблении государственной охраны частных интересов: земля укрывалась в лоне другой земли, личность искала защиты другой личности за невозможностью собственными силами отстаивать свободу против применений чиновников, насилий лихих людей и угнетения знатью; отношения к земле давали основу для существования каждой личности, а отношения «коммендации» организовали группировку их между собой. Оба явления развивались одновременно. Их параллелизм укреплял результаты процесса, выражением которого они служили. Конечно, могло происходить образование личной зависимости (отдачи себя во власть господина) и вне сферы землевладения (отдавшийся мог быть и остаться безземельным, прикрепиться ко двору господина), но подобные случаи были исключениями; обычно оба явления сливались одно с другим. — При сильном развитии всяких форм патроната уже в древнейшем быте всех трех племенных элементов, из каких сложился франкский (потом французский) народ, такая индивидуализация социальной союзности находила удобные образцы для воплощения: кельтские ambacti, римские clientes, suscepti, германцы, искавшие безопасности под опекой (mundium) сильных семейных главарей или под защитой (mundeburdis, trustis) племенных вождей, (liti, bucellarii, gasindi, comites) — все они стали предками будущих вассалов или, ниже, кабальных людей феод. эпохи. — Вопрос о патронате у кельтов, германцев и римлян и о коммендации во франкском государстве превосходно разработан Фюстель де Куланжем («Les origines du syst. féodal») и Флаком («Les origines de l’ancienne France», т. 1). — в) Описанные течения совершались в кругу частных отношений, как бы вне сферы воздействия госуд. власти; но само государство им подчинялось. Франкские короли устраивали свое хозяйство по образцу частного. Они сами сажали на свои земли по прекарным контрактам мелких людей, чтобы собрать на своих доменах возможно больше рабочих рук; они дарили бенефиции более крупным людям для усиления своего могущества и обеспечения необходимых служб. Чувствуя истощение своего земельного богатства, короли, однако, не могли обойтись без раздач, ибо желали привлечь к содействию государству знатных людей. Они стремились только установить понятие, что королевский бенефиций есть лишь жалованье за службу, награждающее за нее, пока она исполняется, и требовали особой клятвы в «верности» от лиц, которые занимали места в администрации, несли воинские обязанности, а в случае измены или нерадения последних старались отнимать розданные земли вместе с должностями. Таким образом короли как бы легализировали «бенефициальную систему», т. е. появление условного владения за подчинение и услуги. Они же освящали своим примером развитие патронатных отношений (trustis regia), выделяя из общего состава подданных (subiecti) специальных королевских клиентов (antrustiones) низшего и высшего типа. Этим атрофировалось понятие общего подзаконного подчинения всех живущих на территории государства верховной власти, стоящей во главе его. Практика королевских бенефициев, ослабляя недвижимый фонд государства, отнимала у власти реальное основание силы; практика королевских коммендаций подрывала идею общего подданства. Публичное право уступало место частному даже в области государственных отношений. Договор (вольный или невольный) между личностями (со включением короля) постепенно вытеснил закон, связывающий государя с народом. г) Большое сплоченное государство может существовать только при наличности в обществе потребности широкого взаимодействия. Если она исчезает, размеры политического союза должны падать; он крошится на мелкие территориальные группы, соответствующие понизившимся социальным инстинктам. Вырваться из-под опеки верховной власти стремятся прежде всего главари подобных групп. Франкские земельные магнаты являлись, таким образом, носителями обособления: их борьба с властью разбивала мертвевшую политическую связь. Короли сначала фактически распустили свои общие державные права по рукам таких местных державцев, а потом легализировали за ними узурпированные функции публичной власти. Последнее достигалось путем так назыв. иммунитетов (см.). Отчасти не имея силы справиться с крупными землевладельцами, отчасти не доверяя даже собственным наместникам (графам), короли освобождали первых от обязанности повиноваться вторым. Графам запрещалось переступать границы поместий магнатов, получавших иммунитетную привилегию. Сбор податей и войска, полиция и суд внутри поместий предоставлялись самим собственникам. Они должны были делать это от имени короля и в его пользу, заменяя обычные административные органы; но фактически они часто действовали самостоятельно и в своих интересах. Такая привилегия предоставлялась особенно часто духовной знати (епископам и аббатам), которая раньше других, покровительствуемая королями, обеспечила особыми хартиями высвобождение своих земель из сферы, подведомственной областному управлению. Таким же путем, хотя и медленнее, превращались в местных государей и светские крупные владельцы. Желая расширить приобретаемые прерогативы политического характера и утвердить их за потомством, магнаты вступали в соглашения друг с другом для отстаивания партикуляристических тенденций. Такая борьба стала выдающимся явлением истории франкского королевства уже во второй половине VII в. Следствием ее было превращение майордома (см.) из назначавшегося королем заведующего центральным управлением (palatium) в выборного от знати представителя ее сословных интересов. Полному торжеству диссоциирующих течений препятствовал, однако, инстинкт самосохранения, не терявшийся вполне в грубевшем сознании хищнической знати: он оживился в VIII в., под угрозой новых внешних опасностей со стороны надвигавшихся из внутренней Германии саксов и вторгавшихся из Испании арабов. В силу необходимости взаимной защиты крупные владельцы франкского королевства (светские и духовные), не находя опоры в обедневших и ослабевших королях, сплотились все в единый военно-оборонительный союз. Нуждаясь в руководителях, они присягнули постепенно на верность могущественной фамилии «австразийских Пипинидов», которые, владея огромными поместьями во всех областях королевства, особенно на востоке его, представляли собой внушительную воинскую силу и политический авторитет. Сделавшись избранными знатью общими майордомами с титулом «вождя и правителя франков», Пипиниды естественно должны были приобрести королевскую власть (754 г.). Это вызвало остановку в прогрессе территориального раздробления и содействовало временному возрождению монархического единства. Но Каролинги (Пипиниды) должны были считаться с общественным строем, в котором аристократизм и партикуляризация достигли уже неразрушимых успехов. — См. Fustel de Coulanges: a) «La monarchie franque»; б) «Les origines du régime féodal»; Waitz, «Deutsche Verfassungsgesch.» (3 изд., II т.); Brunner, Schröder, «Deutsche Rechtsgeschichte». 3) Окончательное феодализирование обществ. строя в эпоху Каролингов (секуляризация, сеньорат, патримониальность госуд. служб, распадение Франции на земли к концу X в.). Каролингское преобразование, вызванное потребностью обороны, сумело организовать большую военную силу; с помощью ее оно завоевало громадную территорию и содействовало могучему обновлению государственной крепости и правительственного авторитета. Общество, видя внешнюю опасность, отказалось от внутренних смут, подчинилось единоличной власти, поддержало образование государства с характером мировой империи и выделило из себя элементы, способные стать органами для централизующей работы. Но такой прилив социального единения не мог быть продолжителен. Население монархии Карла Великого было слишком проникнуто навыками политического обособления и экономически замкнутого быта; уровень духовной культуры настолько опустился, что восстановлявшиеся государством римские традиции не могли быть восприняты. Когда перестала ощущаться вражеская сила извне и исчезла могучая инициатива гениального руководителя, процесс феодализации возродился с удесятеренной энергией. Государство во времена Каролингов уже не было простым союзом подданных, подчиненных государю; оно являлось комплексом территориальных господ, готовых для отдельного политического существования и только признавших над собой верховную волю общего вождя (общество в империи Карла Вел. — это централизованные, но уже феодальные миры). Далее, в самом характере имперского управления сказывались уже тогда приемы, обнаруживавшие феодализацию нравов. Это подтверждается всего лучше военным устройством. Уже Карл Мартелл и Пипин Короткий «секуляризацией» церковных имений сильно «территориализовали» воинскую службу. Они построили на конфискованных землях систему королевских бенефициев, владельцы которых (уплачивая прекарный оброк духовенству) обязаны были выставлять по требованию государства отряды вооруженной конницы (таково самое вероятное объяснение цели и сущности указанной меры). Эти специально подчиненные воинской повинности землевладельцы (бенефициалы) носили уже название vassi. При Карле Вел. в видах лучшего пополнения армии установился порядок, в силу которого несли военную службу не одни королевские бенефициалы: каждый владевший известной площадью земли (не менее 4 или 3 манзов) обязан был являться в войско лично и за свой счет. Такой реформой утверждено было в сознании населения понятие, что воином (miles, cahallarius) человек становится не в силу подданства, а в силу владения землей. Реорганизуя военное устройство, Карл Вел. не мог уничтожить выработавшихся уже сеньориальных отношений, т. е. положить конец группировке народной массы около частных господ на началах коммендации. Он только теснее сплотил вокруг себя этих «сеньоров» клятвенными обязанностями по отношению к государству. Не надеясь, что областным графам удастся подчинить своему авторитету сильных господ земли, он поручил последним самим приводить на войну ополчения со своих земель и с участков своих «вассов» и командовать ими; они сами должны были также представлять «своих людей», виновных в каком-нибудь преступлении, к королевскому или графскому суду. Видно, что живые силы общества организовались в особые мирки. Мощная рука Карла Вел. задержала взаимное отталкивание между элементами, пользуясь для общегосударственных целей силами местных групп. Огражденные иммунитетами от воздействия органов правительства, магнаты готовы стать государями, как только распадется имперское единство: внутренняя организация их суверенитета почти сложилась. Умножавшиеся иммунитеты выключали из ведения нормальной системы управления все большее количество земель, содействуя прогрессу децентрализации. К аналогичным последствиям приводило усиление привилегий членов церковной иерархии. Епископы не только добились от верховной власти иммунитетов в качестве как бы предиката их звания, являясь в своих землях над своими людьми такими же сеньорами, как светские магнаты: они получили еще особые судебные права, прежде всего над клириками, где бы последние ни обитали; их юрисдикция (в формах мировой, третейской и дисциплинарной) распространялась во многих случаях и на мирян. Подобные политические права выдвигали духовенство из рамок обычных учреждений, ставили его часто как бы выше государства. Итак, внутри империи Карла Вел. продолжали жить и усиливаться опасные начала разложения, которые роковым образом вели к диссоциации великого целого. Внешним симптомом их влияния и вместе с тем условием дальнейших успехов недуга явилось фактическое распадение империи на части. В 843 г. (см. Верденский договор) обособились три государства — франкское (французское), германское и итальяно-бургундо-лотарингское — с сохранением лишь теоретического принципа единства империи. Позднейшую эволюцию Ф. приходится изучать отдельно в различных частях раздробившейся Карловой монархии. Указанное «триделение» Священной Римской империи не закончило ее распадения. К концу IX в. образовалось уже семь государств с королевскими титулами, и быстро шло вперед дробление на княжества наиболее крупных из них. Соперничество между государствами ослабляло авторитет их государей. В частности, и франкскому (французскому) государству Карла Лысого не удалось сохранить внутреннего единства. Мелкие собственники, крестьяне, ремесленники, спасаясь от государственного тягла, опять с новой силой стремились укрыться под опекой сеньоров. Последние, почувствовав себя более могущественными, чем падающее государство, отказывали ему в повиновении, либо ссылаясь на легально предоставленные им иммунитетные привилегии, либо насильственно присваивая себе сеньорат и фактически распоряжаясь политической жизнью населения, осевшего на их частных территориях. Желая утвердиться во власти и нуждаясь в защите от нападений соседних сеньоров, таких же своевольных, не сдерживаемых центральным правительством, они возводили на своих землях укрепления (castella, firmitates), несмотря на королевские строжайшие запрещения (эдикт 864 г.). Под стенами этих замков (châteaux forts, fertés), выросших повсюду во Франции, ютилась в минуты опасности распавшаяся на местные группы народная масса и, только здесь получая охрану, привыкала считать их господ своими единственными государями, подчинялась их суду, сражалась в их войске, платила им оброки: ассоциации из слабых и сильных служили одновременно безопасности первых и могуществу вторых. Государство само требовало, чтобы каждый свободный человек нашел себе сеньора (эдикт 847 г.). Расчленение государства франкского совершалось и поддерживалось еще с другого конца. Во времена Меровингов административные должности являлись временными полномочиями по назначению королей. При Каролингах IX в. звание областных наместников (графов) нередко стало предоставляться пожизненно особенно доверенным или могущественным лицам. Часто сыновья получали должности отцов: эта система во второй половине IX в. становится очень распространенной (практика наследственности графских функций констатируется кьерсийским капитулярием Карла Лысого, изданным в 877 г., хотя и нельзя утверждать, что она сложилась уже к этому времени как определенный, общий и легализированный порядок. См. Е. Bourgeois, «Le capitulaire de Kiersy-sur-Oise», П., 1885). Государственные должности постепенно превращались таким образом в частную собственность. Процесс этот развивался отчасти сам собой, спокойно и медленно, как естественное следствие своеобразной эволюции системы управления при невозможности для королей вознаграждать своих слуг иначе, чем отчуждением в их руки своих державных прав; отчасти образование патримониальности должностей являлось результатом узурпации сильных вельмож. Последнее имело место, например, в Бретани и Аквитании. Когда какое-нибудь лицо назначалось на место графа, в качестве «кормления» ему присваивалась в пользование на бенефициальном праве часть королевских доменов данной области. Эти земли (к тому же расширявшиеся захватами) прирастали к должностям как их неотъемлемая принадлежность и почти отрывались от государства. Так возникли самые крупные княжества Франции. К началу Χ в. территориальная и политическая целость страны крошится все больше и больше и сверху, и снизу. Государство уже не организует единое общество; последнее распадается на местные группы, жизнь которых обособляется. Королевская власть, раздавленная переросшим ее могуществом князей и сеньоров, отнявших у нее земли, перестает быть органом общего управления; оно переходит в руки частных крупных владельцев, воплощающих в себе сущность нового (феодального) строя. Разлагающееся социально-политическое тело еще не вполне заменено, однако, другими: «разложение» (décomposition) торжествует, «воссоздание» (reconstitution) совершается еще слабо. Сильные больше борются друг с другом, отстаивая узко понятые личные интересы, чем соединяются для взаимного общения; слабые более утесняются, чем покровительствуются. Господствует «сеньориальная анархия», когда, по словам хроникера-современника, Рихера, «приобретать чужую собственность было главным стремлением всех». В самых формах устанавливавшегося Ф. не было еще ничего устойчивого: сеньориальные территории разбросаны (ослаблены чересполосицей) и переплетены друг с другом, сеньориальные права сбивчивы (неизвестно, кто повелевает, кто повинуется); личные отношения перебивают земельные. То какая-нибудь раньше обособившаяся земля сливается с другой, более крупной, и владелец ее подчиняется господину последней; то из крупных доменов выделяется новая самостоятельная единица. Среди описываемых порядков и течений для королевской власти не могло сохраниться места, потому что они все питались за ее счет. Она должна была таять в разливе дезорганизующих сил. Исхудание королевских доменов было наглядной иллюстрацией падения монархии в эпоху, когда сила вообще измерялась широтой власти над землей. Трудно сказать, до чего бы дошло измельчание, если бы опять инстинкт самосохранения не вызвал в носителях разложения и смуты потребности сплотиться для взаимной защиты. Франция в IX и Χ в. снова терпела потрясения от жестоких ударов внешних врагов: с севера — норманнов, с юга — сарацин, с востока — венгров, которые не только наводили ужас на окраины, но пересекали страну с разных сторон до самого ее сердца. Это заставило население вернуться к некоторому сплочению в формах «союзов верности», а в конце Χ в. привело к окончательному сложению и укреплению больших титулованных сеньорий, государи которых приняли на себя роль восстановителей общественной жизни внутри нескольких главных центров. Их было около двух десятков. Более мелкие сеньоры, очень многочисленные, волей или неволей признавали высшее покровительство (сюзеренитет) первых. Это были первые попытки политической группировки местных организмов в более значительные целые. Они поставили препятствия безграничному прогрессу дробления земель и рассеяния социальных сил. Образовавшиеся соединения были еще очень непрочны (социальный материал еще не кристаллизовался, масса оставалась полурасплавленной), но потребность связи оживилась в главных вождях неустойчивого общества. Князья (герцоги, графы, архиепископы) чувствовали необходимость союза между собой: признаком такого сознания явилось сохранение монархии с передачей ее прерогатив в руки несравненно более могущественные, чем захиревшие Каролинги, — в род Капетингов, выросший из среды феодализированных миров (987). Не следует думать, что с воцарением короля Гуго все герцоги и графы Франции присягнули ему в вассальной верности, признав его общим сеньором и высшим владельцем всей территории, а свои земли — бенефициями короны. Они считали себя совсем самостоятельными государями, а короля — лишь руководителем военного союза князей во время действия против внешних врагов. К моменту воцарения Капетингов основные элементы феодального строя уже сложились, и теперь можно предпринять их описание, а затем проследить их взаимодействие, развитие, перерождение и, наконец, упадок. См. для времен последних Каролингов и первых Капетингов A. Luchaire, «Histoire des institutions monarchiques de la France sous les premiers Capétiens» (2 изд., 1891); F. Lot, «Los derniers Carolingiens» (П., 1891); Pfister, «Etude sur le règne de Robert le pieux» (П., 1885); G. Waitz, «Deutsche Verfassungsgesch.» (2 изд., IV т.); Kalckstein, «Gesch. d. französischen Königthums unter den ersten Capetingern»; ст. О. П. Юрьевой, «Очерки по истории феодализации монархии во Франции» («Ж. M. H. Пр.,» 1902, февр.). Полезно обращаться к атласу F. Schrader, «Atlas de géographie historique» (П., 1896, карты 20, 21).
В. Расцвет Ф. и описание его элементов отдельно и во взаимодействии (преимущественно на примере Франции). — Ф., первоначально образовавшийся внутри монархии Карла Вел., проявился во всех ее частях, но в каждой из них сочетание его элементов принимало своеобразные формы, и черты его неодинаково распространялись вширь и вглубь. Особенно пышно, всесторонне и типично расцвел Ф. во Франции в XI и XII столетиях, составлявших, по словам Гизо, его «золотой век». В дальнейшем изложении будут представлены лишь «средние истины», знаменующие собой общие течения сложного и многообразного процесса. Литература о французск. Ф. огромна; здесь указывается лишь несколько прекрасных общих руководств и выдающихся наиболее новых сочинений, в которых приведена богатая библиография: 1) Esmein, «Cours élémentaire de droit français» (2 изд., Париж, 1895); 2) P. Viollet, «Histoire du droit civil français» (2 изд., П., 1893); 3) P. Viollet, «Histoire des institutions politiques ef administratives de la France» (т. I, 1890; т. II, 1898); 4) A. Luchaire, «Manuel des institutions françaises» (П., 1892); 5) E. Griasson, «Histoire des institutions et du droit de la France» (т. IV, 1891, т. V, 1893); 6) A. Gasquet, «Précis des institutions politiques de la France» (П., 1885); 7) Ch. Mortel, «La féodalité», статья в «Grande encyclopédie» и отдельно (П., 1893); 8) J. Elach, «Les origines de l’ancienne France» (т, I, 1886; т. Π, 1893).
I. Простая феод. группа, ее состав и отношения между ее членами. Ф. обнаруживается в дроблении общественных союзов, ведущем к преобладанию наилучше приспособившегося к новым формам жизни меньшинства («аристократизм»). Ввиду тенденции к умножению самостоятельных единиц в феодальной среде и стремления каждой к охране своей независимости, т. е. при взаимном их отталкивании, феодальные нравы должны были быть военными: оружие санкционирует целость, оно же (захват) способствует расширению связей. Фундаментом этих обособленных, самодовлеющих, аристократических обществ становится земля: формы ее эксплуатации определяют экономический строй (земледельческое, замкнуто-домовое, натуральное хозяйство); характер владения ею окрашивает социальные отношения (расчленяет население на сословия); степень господства над ней обусловливает политические порядки. Стало быть, описание Ф. необходимо строить на анализе и характеристике земельных обычаев, из них объяснять положение личностей, образование классов и устройство государств, учреждений. — Элементарный феодальный организм представляет собой: 1) территориально-самостоятельный центр (домен) с особенным государем (сеньором) во главе, 2) группу подчиненных ему благородных владельцев (вассалов), сидящих на зависящих от него поместьях, и 3) известную массу простонародного, рабочего (сельского и городского) населения этих земель в качестве подданных. Все вместе составляет «простую сеньорию». — 1) Центр сеньории (домен). Зерном самостоятельного феодального владения являлось крупное поместье еще римского имперского типа, наследственно передававшееся из рода в род с правом полного распоряжения: это — первоначальный аллод Меровингской эпохи. Он послужил основанием материальной силы владельца; благодаря ей под формой иммунитетов он избавился от государственных податей и повинностей: аллод к Каролингской эпохе сделался «свободен как воздух». Тогда к нему стали присоединяться королевские пожалования — бенефиции, которые должны были вновь подчинить его владельца обязанности верной службы монархам и таким образом изменить его характер, придав ему признак условно-служилого землевладения. Сила вещей, однако, клонила к тому, что бенефиции окрашивались «аллодиальной независимостью»; соединенный с крупным поместьем иммунитет из отрицательной привилегии (свободы от обязанностей) обращался в положительную — в передачу правительственных функций, в сеньорат. Такие политические полномочия расширялись, если собственник занимал какую-нибудь важную государственную должность (графство), и укреплялись за его родом, становясь патримониальными. Кроме двух первых признаков (коренного — наследственности, и благоприобретенного — свободы от повинностей), аллод получал еще третий — политические права; из сферы гражданского права он переходил в сферу публичного, т. е. «феодализировался». Великие смуты Χ в. привели к тому, что крупные аллоды увеличились во много раз: среди анархии владелец аллода захватывал ряд других соседних и отдаленных территорий, или они отдавались ему, ища защиты, или попадали к нему в руки по наследству либо брачным союзом. Пользуясь бессилием королевской власти, собственник становился «суверенен»; большие аллоды обратились в самостоятельные феодальные территории — домены-сеньории (к XI в.). — 2) Феод (фьеф, лен) — основная клеточка феодального организма. — Принимая под свою руку земли от других, сеньоры оставляли их в пользовании отдававших, на определенных условиях; точно так же и сами они выделяли из своих доменов части, которые жаловали своим людям, сохраняя за собой высшую собственность и оставляя в подчинении от себя пожалованных людей. Подобные земельные единицы, именовавшиеся феодами (по лат. терминологии; фьефами — по французской; ленами — по немецкой), составили простейший элемент феодального строя. — а) Феод в его экономической природе. Со стороны территориальной феод был землей, полученной фактическим ее владельцем (обладателем dominium utile) от полного собственника (обладателя domin. directum) в вечное пользование под условием несения первым (vassalus, homo, feodatus) в пользу второго (senior, dominus) служб особого рода, считавшихся почетными или благородными. Таким образом феод отличался от бенефиция, который только пожизнен; от аллода, который не обложен повинностями; от цензивы, которая, будучи простонародным наделом (terre roturière), обязана податью и барщиной. Иногда термин феод (фьеф) прилагался и к другого рода объектам собственности или, вернее, доходным статьям, а именно: 1) административной должности (fief-office); 2) регалии, или монополии; 3) податным сборам и вообще финансовым правам; 4) жалованьям, рентам, пенсиям (fief-argent), если они отдавались в частные руки на основаниях феодального договора. Такое расширение понятии «феод» свидетельствует о постоянном захвате им все новых экономических сфер; но феоды последних категорий были явлением частным, производным, и коренное понятие «феода-земли» (fief-terre) всегда в феод. системе оставалось преобладающим. Вообще «положение личности определялось тогда не образованием, заслугой, даже не рождением, а земельной собственностью… Каждый был ею привязан к своему месту и обязанностям, каждый — священник, благородный и виллан — от нее получал свои права, и если с первого взгляда общественные отношения того времени рисуются хаотическими, то стоит спуститься до земли, чтобы найти всему систему, разум и закон» (В. Guéard, «Le cartulaire de St. Père de Chartres», I, 113). — б) Происхождение феода и распространение соответствующего ему порядка землевладения. Различаясь совокупностью признаков от остальных видов средневекового землевладения, феод отдельными чертами сближался с каждым из них. В нем обнаруживалась тенденция к наследственности, которая характеризовала аллод; он связан был с воинской службой, как бенефиции; его можно даже сравнить с владением низших классов, потому что, как и последнее, он не был юридически собственностью владельца, а лишь «держанием» (tenure); чем меньше и слабее был феод, тем больше сливался он с крестьянским наделом и в других отношениях (см. ниже). Слово feodum появляется в источниках уже в начале Χ в. Оно употребляется синонимично с термином beneficium, сначала изредка, потом параллельно, наконец, к концу XI в. совсем вытесняет последнее. Стало быть, можно предположить, что феод вырос из бенефиция, как следующая фаза земельной эволюции. В эпоху упадка Каролингской династии крупные сеньоры вновь приблизили свои земли (со стороны права собственности) к типу аллодов, большинство же средних и мелких становились бенефициалами крупных: они уходили из-под власти королей вследствие слабости последних, но, не будучи в состоянии держаться собственными силами ввиду могущества и алчности магнатов, они подчинялись им, входя в сеньориальные группы. На этих средних и мелких ступенях полная (аллодиальная) собственность исчезала, превращаясь в условную (феодальную), подходившую к новой обстановке государственной и социальной жизни. Именно в эту эпоху (последних Каролингов и первых Капетингов) намечались те видоизменения, которые создали природу феода и его правовые отличия от бенефиция: пожизненность переходила мало-помалу в наследственность в силу стремления владельцев консолидировать свое положение против произвола магнатов-князей и сеньоров; права и обязанности между пожалователем (или покровителем) и пожалованным (или закладывавшимся) формулировались постепенно в более определенном договоре; с получением земли от сеньора (или с сохранением ее под его опекой) стала обыкновенно соединяться передача владельцу феода известной суммы политических полномочий (функций суверенитета). Течение развивалось медленно и трудно, с остановками и колебаниями; понемногу, не декретами законодательной власти, которая почти отсутствовала, но неумолимой жизненной практикой оно получило преобладание, являясь обобщающим показателем устанавливавшегося в XI в. порядка владения землей. Не во всех полосах Франции феодализация землевладения достигла, однако, одинаковых успехов. В южной части ее (гр. Тулузском, герц. Аквитании, кор. Арелатском), где лучше сохранились римские воспоминания (писанный закон, муниципальный строй), удержались дольше и сильнее формы полной собственности (аллоды). Население упорнее отстаивало здесь древнюю традицию (право) против новых обычаев (кутюм), т. е. против превращения земель: более крупных — в благородное держание (феод), мелких — в крестьянский надел (цензиву). Земельные отношения в этих местностях долго регулировались принципом «nul seigneur sans titre»: a priori земля аллодиальна в руках владельца; нужен оправдательный документ, чтобы приобрести на нее сеньориальное право. Местами независимая собственность существовала (в XII и даже XIII в.) и в центре страны. На севере она попадается уже в виде редких исключений. Нормандия, Бретань, Фландрия, Иль-де-Франс сделались классической почвой Ф.; там утвердился принцип «nulle terre sans seigneur», т. е. обязательство доказать полную собственность на данную землю ложилось на того, кто заявлял на то притязание. К XII в. феоды покрыли Францию общим, хотя не везде одинаково плотным покровом. Земельную независимость (аллодиальность) сохранили только самые крупные сеньоры, вместе с приобретением державных прав (суверенитета). — 3) Характер и форма связи между сеньориальным доменом и феодом и их владельцами (феодальный контракт). Связующим звеном между феодом как земельной единицей и территориальным целым, из которого он вырастал или к которому примыкал, являлся договор между их владельцами. Личные отношения, комбинируясь с вещными, составляли сущность феодального порядка. Настоящее или фиктивное земельное пожалование являлось реальной санкцией отношений, идеальной оболочкой которых служил формально-добровольный союз опеки-подчинения (патроната-клиентелы) между двумя неравными людьми. На деле уже в IX в. коммендация в громадном числе случаев сливалась с бенефицием, объединяя личности и земли. Правила феодального контракта, составивши юридическую формулировку фактического порядка, с Χ и XI вв. сделались главным орудием социального сцепления. В эпоху расцвета Ф. эти правила выработались в виде строгого ритуала с характером сакрального формализма. Контракт слагался из последовательного совершения трех церемоний с символическими действиями, которые знаменовали собой положение сторон, вступающих во взаимное соглашение. Первая происходила как бы при активном участии обоих договаривающихся лиц. Это было homagium (hominium). Младший являлся ко двору старшего и в присутствии его слуг и верных выражал свое желание стать под его руку; старший принимал его под свое покровительство. Обычными торжественными процессуальными подробностями были следующие: отдающийся с обнаженной головой преклонял колена перед тем, у кого искал защиты, протягивал к нему просительно сложенные руки, произнося установленные изречения верности; тот накрывал его руки своими, поднимал его на ноги и целовал в уста (osculum). Во втором обряде, являвшемся прямым последствием первого, действует лишь лицо, вступающее в подчинение: это — присяга на верность, fides, выделенная как особый религиозный акт. Совершалась она в церкви, во всяком случае в присутствии священника, перед Евангелием, часто над мощами или вообще какой-нибудь святыней (res sacra): страх Божий должен был освятить незыблемость обещания в век господства буйных личных воль и отсутствия строгой социальной дисциплины. Третьим заключительным звеном при совершении феодального договора, исходившим от старшего, был ввод младшего во владение феодом — investitura. Это было последствие принятия им пришедшего в число «своих людей», награда за обещанную верность, обеспечение возможности жить и служить. Пожалование феода отсутствовало лишь в редких случаях феодального контракта самой низшей категории, когда подчиняющийся вступал в разряд простых дворовых людей господина, но земли (или какой-нибудь иной статьи дохода) не получал. Пожалование символически выражалось вручением зеленой ветки или куска дерна, представлявших землю (феод). После выполнения всего сказанного феодальный договор считался заключенным: договорившиеся лица становились сеньором и вассалом. Союз обыкновенно скреплялся грамотой; древнейшие известные экземпляры таких грамот относятся к началу XI в. и отчасти к концу Х-го, являясь превосходным источником для изучения развивающегося феодального обычая. Пишутся они по-латыни; только с XIII века в текстах их появляется французский язык. Распространение удостоверяемых ими ассоциаций взаимной защиты или страхования ясно показывает, насколько подорвано было в ту эпоху государственное начало. Сеньор и вассал заключали между собой настоящий «contrat social» — только условия его не похожи на те, которые устанавливает Руссо. Союз не ограничивался двумя лицами: вокруг домена располагалось несколько феодов, одному сеньору подчинялось много вассалов, равных между собой (pares = pairs) и соподчиненных одному господину. Именно совокупность этих лиц, сидевших на соответственных землях, составляла душу феодальных отношений. См. о личных отношениях во время Ф. у Flach, «Les origines de la France» (т. II), и критические замечания Esmein (в «Νοuv. rev. hist. de droit», 1894). — 4) Степень связи владельцев феодов с их землями (принципы феодального землевладения). В момент своего возникновения (из бенефиция) феод был в принципе пожизнен, как материальное обеспечение контракта, который должен кончиться со смертью его заключившего. Но такое положение, как неустойчивое, изменилось. Владельцы феодов стремились расширить свои права на них, а верховные собственники шли на уступки. В результате постепенно сложилась наследственность (патримониальность) и подвижность (отчуждаемость) феодов. — а) Подобная тенденция обнаруживалась уже в Χ и XI вв. В XII веке стало общераспространенным обычаем, что сеньор оставлял сыну вассала владение феодом, что было выгодно и ему в видах обеспечения себе целых фамилий слуг. Он ограждал только при этом свои верховные права 1) требованием возобновления договора при передаче феода в новое поколение и 2) взысканием особого сбора — подьемной (relevium, relief) или выкупной (rachat) суммы: право владения падало со смертью вассала; господин должен был его «поднять» для нового пожалования — и брал «выкуп» за отказ от личного пользования землей. Первое условие утвердилось, второе подверглось ограничениям (нормировалась высота пошлины при «реинвеституре», которая обыкновенно устанавливалась в размере одного годового дохода с феода; вассал избавлялся от уплаты релиефа при смерти самого сеньора и приносил его сыну только homagium и fides, а инвеституру получал в таком случае даром). Такая связь между феодом и родом его владельца установилась уже в XII в. Позже (XIII в.) от всякого релиефа освободились прямые наследники; продолжали платить только боковые родичи (это было, по-видимому, возрождение учения римского права о sui heredes, continuatio dominii). Рядом с патримониальностью феодов вырабатывались правила их передачи, гарантировавшие равновесие феодального здания. Система их вращалась около двух осей — особого права старшинства и порядка наследования по мужской линии. Чтобы вассальная служба не худела, сеньору важно было обеспечить нераздельность феодов: поэтому один старший сын допускался до наследования. В этом был интерес сеньора, но инстинкты наследственности работали так сильно, что в XIII в. стали устанавливаться разделы. Старший получал лучшую землю или части каждой из находившихся в руках отца (tiercement, quintement). Сеньоры старались, впрочем, сохранить идеальную целость и солидарность между частями: один старший приносил homagium и получал инвеституру за себя и за братьев, которые как бы держали землю под его ответственностью (tenure en parage, frèrage). Но и это мало-помалу исчезло, и эволюция, хоть и разновременно, с колебаниями, приводила к полной победе патримониальности. Система единонаследия старших сыновей удержалась лишь в больших сеньориях, где сильно было государственное (династическое) начало. Женщины сперва исключались из феодального наследования, потому что не могли служить; но тенденция наследственности пробивалась и в женское право, смягчая «privilège de masculinité». Довольно рано, особенно на юге (под влиянием римского и церк. права), женщина стала допускаться до наследования феодов, сначала при отсутствии мужского потомства, позже (XII в.) — и при разделах. Служить она должна была через представителя; в роли последнего, естественно, выступал ее муж, и это приводило к выработке любопытных особенностей феодального брачного права. Если наследница была замужем, то ее муж приносил homagium; если нет, сеньору невыгодно было, чтобы она оставалась девушкой или сама выбирала супруга. Обычно сеньор предлагал ей нескольких женихов на выбор из своих верных; в случае несогласия она должна была отказаться от феода. В общем выводе развитие шло в сторону все большего сужения верховного права собственности сеньора (domaine eminent) над розданными феодами. Оно проявлялось в полном виде только относительно выморочных феодов, которые возвращались сеньору (reversio); в частичном — при малолетстве наследников, когда опека (droit de garde) с правом пользования доходами до совершеннолетия их переходила к сеньору. — б) Право владения вассала развивалось еще в сторону свободы распоряжения феодами при жизни. Первоначально феод был неотчуждаем, так как обеспечивал службу принявшего обязательства вассала. Сеньор не хотел допускать в разряд верных человека случайного, который бы приобрел пожалованную им землю покупкой. Но и такие сделки стали совершаться в XII в. с согласия сеньора, под условием перенесения службы на покупщика. В случае произвольной продажи сеньор мог отобрать феод (commise). В XIII в. подвижность феодов еще увеличилась. Вассал мог продавать феод кому желал, но покупавший обязывался, кроме признания вассального контракта, заплатить сеньору особую пошлину — droit de lods et ventes, обыкновенно равнявшуюся пятой части стоимости земли (droit de quint). Кроме того, сеньор сохранял приоритет и мог, внеся сам продажную сумму, вернуть феод в свой домен (droit de reprise, retenue). И здесь, впрочем, местные обычаи были различны, вырабатывались бесчисленные оттенки; лишь в XIII и XIV вв. юридическая мысль принялась за обобщение принципов, запись и формулировку «кутюм». — 5) Степень зависимости вассалов от сеньоров (феодальные обязательства). Службы и обязанности вассала по отношению к сеньору вытекали из личных отношений, связанных с пожалованием феода; они обусловливали известного рода добровольное подданничество в силу homagium и fides и предоставляли господину сюзеренитет. Распадались они на личные и имущественные. — а) Особенно важна была воинская служба (ost = hostis, chevauchée = cavalcata). Как верный, вассал обязан полагать «жизнь, главу, члены, честь и имущество за сюзерена». По личному или письменному приглашению последнего (semonce = submonitio) вассал должен являться к нему вооруженным и на коне, чтобы участвовать в предпринимавшемся им походе. Характер службы мог быть разнообразен, но размеры ее определялись пропорционально владению: некоторые вассалы приходили в полном вооружении и с отрядом, другие — в одиночку и даже легко вооруженные. Сроки службы также колебались: в Сев. Франции установилась обычная цифра 40 дней в год. Вассалы часто тяготились военной обязанностью, служили плохо, так что в XIII в. (и даже в XII-м) сеньоры охотно заменяли эту личную повинность денежным выкупом и содержали для потребностей защиты и нападения рыцарей-волонтеров на жалованье. Феодальные ополчения стали созываться только для больших войн, причем сеньоры искали опоры только в наиболее надежных вассалах, связывая их с собой специально тесной верностью (homagium ligium, homme lige). Кроме сопровождения сюзерена в наступательных экспедициях, вассал обязан был помогать сеньору при защите его замка (estagium, estage), лично или посылая отряд из своих людей, постоянно или в известный срок по договору. Наконец, он должен был предоставлять собственный замок сеньору для воинского занятия, если тот находил это необходимым в стратегических целях: его замки были также верны сеньору, «iurabilia et reddibilia» («jurables et rendables а merci»). Иногда сеньор пользовался этим правом, чтобы держать вассалов в покорности; последние боролись и нередко избавлялись от неприятного стеснения. Многообразные воинские обязанности вассала характеризуют один из главных признаков принадлежности к аристократии: благородный человек служил своему старшему главным образом мечом. — б) Рядом с указанною службой, которая входит в категорию auxilium (помощь), существовала другая, подходящая под понятие consilium (совет). Это — служба при дворе сеньора (curia, placitum; service de cour ou de plaid). Вассал проводил часть времени (по условию) в резиденции господина, не только чтобы составлять его свиту и придавать блеск его празднествам, но чтобы думу думать с ним вместе об управлении сеньории (consilium — в тесном смысле) и чтобы участвовать в качестве заседателя в сеньориальном трибунале (iustitia). Зародыш этого учреждения можно искать в placita generalia, conventus publici франкского прошлого, и оно само стало зерном ряда государственных институтов будущей феодальной монархии. Участие вассалов в управлении сеньорией — новый признак именно благородной службы. Потребность обособленной жизни и равнодушие к общему делу были, впрочем, так велики в феодальной знати, что вассалы рассматривали такое участие не как право, а как стеснительную и дорогостоящую тягость и стремились ограничить эту повинность — например, тремя placita в год, — или вовсе избавиться от нее; поэтому в сеньориальных советах и судах мало-помалу феодальный элемент вытесняется наемно-чиновническим (ministeriales), что с течением времени ослабляет вассалов. — в) Кроме военного auxilium и административно-судебного consilium, вассалы несли в пользу сеньора еще денежные auxilia особого рода. Это не были налоги: прямых податей вассал не платил (в этом феод унаследовал привилегию аллода, и такая свобода опять составляла отличительную черту благородного феодала); но он должен был оказывать в трех специальных случаях сеньору помощь из своих средств (aides féodales, les trois cas): 1) выкупать его из плена, 2) участвовать в расходах при посвящении в рыцари его старшего сына, 3) содействовать ему при заготовлении приданого старшей дочери. Впоследствии еще вошла в обычай 4) помощь сеньору при экипировке в крестовый поход. Суммы при этом определялись весьма различные, иногда по произволу сеньора, иногда по взаимному соглашению. Кроме того, феодальный обычай требовал, чтобы вассал подносил сеньору подарки (sportula, sporla), не только символические (перчатки, копье, шпоры — в знак воинского подчинения), но и реальные (золотой кубок, конь, деньги). Наконец, к имущественным повинностям вассала принадлежала обязанность, так сказать, «кормления» сеньора, т. е. доставления ему крова и продовольствия во время пребывания или проезда по территории вассала (gistum, procuratio, receptus, alberga; droit de gote et de procuration). Происхождение этого обязательства кроется в далекой (не только франкской, но даже римской) старине. Оно ложилось тяжелым бременем на средства вассалов, и последние всячески старались если не сложить его с себя (хотя бы выкупом), то ограничить, что им мало-помалу и удавалось. — г) Развитие идеи верности. Все перечисленные виды вассальной службы (как личные, так и денежные) вытекали из понятия верности (fidelitas). Так как оно очень растяжимо, то и помимо названных точных повинностей вассалы обязаны были в широком смысле не нарушать интересов сеньора вообще. Хороший пример такого неопределенно-всеобъемлющего толкования верности находим в одном документе начала XI в. (письме епископа Фульберта Шартрского). В нем устанавливаются «шесть заповедей верности»: incolume (соблюдать личную неприкосновенность сеньора), tutum (не посягать на его замок и казну), honestum (признавать его политические прерогативы), utile (не портить его хозяйства), facile et possibile (не препятствовать его предприятиям). Таким образом, «идея верности» расширяла службу далеко за пределы контракта и являлась могущественным мотивом возникновения разнообразных связей между лицами, вступившими в феодальный союз. — д) Так как феодальный договор был обоюдный, то обязательства его в принципе распространялись и на отношения сеньора к вассалу. Он должен был (по словам того же Фульберта Шартрского) воздавать вассалу верностью за верность: иначе он стал бы «maleficus», как изменивший долгу вассал становился «perfidus», «periurus». Но обязанности сеньора были гораздо неуловимее повинностей вассала, сводясь к охране его владения феодом и защите его личности от врагов. Такой принцип развивается в важном для изучения феодального права сборнике «Etablissements de St.-Louis» (XIII в.) больше на нравственной, чем на юридической почве. — Чтобы договор верности получил реальную силу, необходима была санкция и гарантия. В роли последней являлось орудие, обычное «ultima ratio» феодального строя; но оно выступало лишь в случае необходимости провести силой установленное наказание за феодальную измену. Если вассал отказывался принести homagium, не выполнял службы, совершал акт разбоя или другое тяжкое преступление против общего права, особенно же если он поднимал восстание против сюзерена, то объявлялся разбившим верность (совершившим félonie или forfaiture). Виновный вассал наказывался отобранием феода (commise), которое произносилось судебным порядком. Иногда суровость такой абсолютной меры смягчалась временным отнятием феода, пока вассал смирится (в таком случае он платился только штрафом) или пока подрастет его сын. В теории той же пене подвергался сеньор при нарушении обязанности покровителя: он лишался своих высших прав на феод — но это имело место только тогда, когда над сеньором стояла какая-нибудь высшая власть.
II. Взаимные отношения между феодальными группами (сословность и иерархизация). 1) Феодальная знать. Раздавателями и обладателями феодов были знатные; около феодов уселась, выросла и расчленилась аристократия. В Меровингской монархии и легально все были равны между собой; крупно-землевладельческий класс только фактически приобретал господство. В Каролингскую эпоху реальная его сила закрепилась уже легальными правами (сеньорат). Ко времени расцвета Ф. слагавшееся привилегированное сословие окончательно приняло форму правящей аристократии. Среди анархии IX и Χ вв. приобрели могущество те, кто сумел захватить, защитить и увеличить свои поместья и поставить в зависимость от себя мелкий люд; а это удалось тем, кто искусно посвятил себя военному ремеслу. Земля и оружие давали власть над людьми и составляли признаки знатности. В феодальное время знатен тот, кто владеет феодами, т. е. большими населенными имениями, и имеет право на вступление в ряды рыцарства (см.). Обладание землей известного типа облагораживало человека; все владельцы феодов становились рыцарями, а слово рыцарь (miles — chevalier) значило «благородный воин». Посвящение знатного юноши (сына феодального владельца) в рыцари было как бы признанием его совершеннолетия, как для молодого римского нобиля — облечение в toga virilis. Но полноправность давало ему только получение феода. Стоявшая во главе феодального общества военно-земельная знать была наследственным сословием: привилегии передавались отцами потомству, выражаясь в сеньоральности (праве политической власти над низшими) и вассалитете (праве почетного подчинения высшим). Неравномерное предоставление отдельным личностям пользования ими определяло различные ступени в составе правящего класса. Затем феодальная аристократия была сильна зависимостью лишь от привилегированного суда и свободой от прямых налогов. Последнее преимущество особенно крепко срастается со знатью и остается монополией дворянства даже после падения феодального строя во время абсолютной монархии; против нее, как краеугольного камня старого порядка, будет бороться великая революция. — Феодальная аристократия не была в принципе замкнутой: она могла пополняться снизу. Простолюдин проникал в ее ряды в силу получения феода (становясь «вассалом» из «ротюрьера») и возведения в рыцари. Приобретая эти два существенные признака знатности, он становился благородным. Но против такого свободного притока извне боролось вырабатывавшееся корпоративное чувство. В течение XIII века если не окончательно закрыты, то сильно стеснены были оба пути проникновения в дворянство: рыцарство сделалось исключительным правом семейств, знатных по происхождению. Предоставление простолюдину (ротюрьеру) феода перестало его облагораживать; наоборот, даже попавшая в его руки (через покупку или дар) феодальная земля теряла свои благородные признаки, подчиняясь, между прочим, подати (XIV в.). «Кастовый» дух сближал друг с другом членов знати, но все же между ними не было (в XII и XIII в.) настоящей коллективной солидарности; они не составляли одного компактного тела вроде сословия новых времен. Термин «феодальное дворянство» для данной эпохи является скорее историческим обобщением, чем реальным фактом; настоящим сословием оно становится лишь с возрождением монархии и сплочением нации. Фактически разрозненные элементы знати объединялись личными договорами между отдельными ее членами. — 2) Образование феодальной системы (иерархия). Ячейкой социального строя в феодальную эпоху являлся простой нерасчлененный феод. Материально он представлял землю с замком, где жил владелец с семьей и слугами, и несколькими деревнями, населенными крестьянами — съемщиками и подданными. Такая единица может рассматриваться отдельно лишь как теоретическое отвлечение; в действительности она всегда являлась частью более сложного целого. Феод, пожалованный владельцу его сеньором, примыкал к сеньории последнего; в этом смысле даже простейшая феодальная группа построена уже иерархически. Но в таком элементарном виде группа не оставалась. Прежде всего феод мог увеличиваться от различных причин — новых пожалований сеньора, наследований вассала, покупки, брака и т. д. Приобретая силу, феод мог расчленяться: владелец его, желая приблизить к себе людей предприимчивых или наградить землей своих рыцарей, выделял из своей территории новые феоды и отдавал их на вассальных началах своим приближенным. Так зарождался процесс субинфеодации земель и лиц: новые территориальные и индивидуальные единицы составляли по отношению к главному сеньору аррьер-фьефы и аррьер-вассалов. Это была иерархизация феодального строя по направлению книзу. Феод, развиваясь, ветвился, порождал однородные себе филиальные тела — и наоборот, худея, он терял свое привилегированное положение; не будучи в состоянии нести вассальные службы, он мертвел в своей природе (становился fief roturier), приближаясь к типу крестьянской земли. Затем осложнение феодальных отношений могло еще осуществиться в виде объединения сеньорий по направлению кверху. Вследствие военного принуждения или вследствие желания владельца найти защиту под опекой более сильного территориального государя самостоятельная сеньория могла вступать в состав более значительной группы. Владелец давал вассальную клятву главарю крупного территориального княжества, принося ему homagium и за свою землю, которая тем самым теряла характер свободного аллода (franc alleu), обращаясь в феод, зависящий от нового, высшего сеньора. Теоретически такое дробление и объединение (иерархизация) феодов могла происходить беспрепятственно, образуя неопределенное число ступеней земель и лиц, связанных феодальными узами; фактически пределы ему ставились: наверху — достижением силы, достаточной для самостоятельного прочного существования сеньории; внизу — таким минимумом земельного обеспечения, который делал возможным несение вассальной службы. Феодальная иерархия составляла как бы скелет общей политической организации страны: слабость и изменчивость такого остова символизировала непрочность государственной союзности как типичную особенность феодальных отношений. — Начиная с XI в. наверху феодального здания находилось несколько первоклассных княжеств, вожди которых первоначально рассматривали себя как обладателей полного суверенитета (вследствие чего домены их были «alleux souverains»), друг друга — как равноправных государей (о положении короля в это время — см. ниже). Стало быть, иерархии являлась сначала многоглавой. Зерном территорий этих больших княжеств были обратившиеся в патримониальную собственность, а потом в феод. государства прежние области империи. Они все носили наименование герцогств (duchés) ими графств (comtés). Это были на севере — графство Фландрия, гр. Шампань, герцогство Нормандия; на западе — гр. Бретань; в центре — гр. Анжу, гр. Блуа и Шартр, герц. Бургундия, гр. Бургундия, на юге — герц. Аквитания, гр. Тулуза, гр. Прованс, гр. Дофинэ (последние два даже входят в особое королевство, Арелатское). К ним же надо причислить королевскую сеньорию — герцогство Францию (или графство Парижское). Территории их сплочены не одной силой, но и составляют отчасти естественно сложившиеся историко-географические целые, единство которых и дальнейший рост поддерживался могуществом и династической политикой их государей. Ниже их располагались крупные сеньории второго разряда, являвшиеся также по большей части титулованными барониями (слово baro обозначало понятие человека не только «свободного», но и обладателя «власти»: поэтому муж был бароном своей жены. Позже оно сделалось типичным термином для обозначения феодального сеньора). Одни из них были светскими, другие — духовными владениями. Это были: 1) графства Овернь, Невер, Форэ (Forez), Вермандуа, Понтьё, Перигор, Ангулем, Руэрг, Фуа, Комменж, Бигорр; виконтаты Лимож, Тюренн, Безье и Каркассона, Беарн; сеньории Бурбон, Куси, Боже; 2) архиепископства или епископства (равноправные с графствами) — Лаон, Реймс, Бовэ, Шалон, Лангр, Пюи, Манд, Вивьэ, Лион, Нарбонна. Коренясь, может быть, в старых меровингских иммунитетах или каролингских сеньоратах, независимость бароний выросла в социально-политических смутах Χ в. как последствие узурпации общественной власти. Большая их часть примыкала на началах вассальной верности к которому-нибудь из вышеназванных первоклассных княжеств; но связь не всегда оставалась продолжительной: они переходили нередко от одного центра к другому и отрывались иногда от всех, делаясь самостоятельными. Еще ниже стояли менее значительные группы, многочисленные, носившие обыкновенно наименование виконтатов, или шателений; как видно из этих названий, они были округами государства (виконты — помощники графов) или сеньориальных доменов (шателены — управляющие крупных владельцев), которые в силу инфеодации обратились в частную собственность, а носители их получили политическую власть. Они помещались либо на второй, либо на третьей ступени феод. иерархии; вассальная зависимость их от старших намечалась сильнее, хотя некоторые приобретали порой большое могущество. Наконец, на самом низу «лестницы» ютилось множество мелких простых сеньоров (seigneurs has justiciers) — вассалов второстепенных державцев, с небольшими феодами и минимальной дозой власти. Такова общая схема феодальной иерархии во Франции (см. подробности в атласе Шрадера, карты 21, 22 и текст к ним). XI в. был приблизительной эпохой торжества центробежных сил (не только герцогства и графства были тогда независимы от короля, но и внутри их даже аррьер-вассалы стремились расширить свою самостоятельность: это — время наибольшей силы мелкого Ф.). В XII в. совершился поворот в пользу централизации больших княжеств (территории их увеличились, непосредственные домены распространились, т. е. многие мелкие баронии были медиатизированы; подчинение остальных упрочилось). В XIII в. внутреннее объединение провинциальных центров Франции закончилось; наблюдается уже течение к национальному сплочению их около короля. Повседневная жизнь феодального общества трудно поддается схематизации, так как в ней совершалось непрерывное движение с перегруппировкой центров, постоянное возникновение новых связей и разрыв старых, изменение форм союзности и регулирующих их обычаев, переплетание отдельных групп и систем. Обладатели многих феодальных земель становились в силу этого одновременно вассалами разных сеньоров, а иногда, вследствие движения земель (наследственности и отчуждаемости), оказывались взаимно по разным землям вассалами и сеньорами друг друга. Подобные противоречия, вытекавшие из самой природы Ф., требовали постоянных коррективов и осложняли феодальный обычай; установилась особая иерархия степеней вассальности (homagium planum, simplex, ligium), правила которой разъясняли вассалу, входящему в несколько феодальных групп, которому из нескольких своих сеньоров он должен предпочтительно повиноваться («homme lige» всего теснее связан с «seigneur lige»; обязанности его перед ним отодвигают остальные). Единственным верным выходом из подобных коллизий было упрощение феодальной системы, т. е. сплочение государственной территории и объединение власти.
III. Политическая организация феодальных миров (феодальное государство). Составляя земельную клеточку феодального общества, феод являлся вместе с тем рамкой политической организации. Он был в той или другой мере государством; владетель его обладал известной совокупностью прерогатив верховной власти. Под влиянием жизни «феод-сеньория» выработался в сложное понятие, в содержание которого вошли все признаки феодального режима (в верхних его слоях): 1) условность владения, с благородной службой, 2) вассальность, 3) место в иерархии территорий, 4) обладание долей суверенитета. Чем выше мы поднимаемся по лествице феодальных земель, тем больше ослабляются первые два признака (тем ближе земля подходит к понятию полной собственности — аллодиальности, а господин — к безусловной личной независимости) и усиливается последний (тем больше делается его политическая самостоятельность — суверенный аллод). Правило это на высшей ступени феодальной иерархии находит слабое ограничение лишь в существовании королевской власти, в той мере, в какой ей был присущ (в каждую данную эпоху) авторитет над всей феодальной страной.
Такая рассеянность политической власти — существенная черта феодализма. Лучше всего изучить устройство феодального государства на примере организации больших княжеств, делая соответственные оговорки относительно уменьшения политических прав главарей малых сеньорий. — 1) Законодательство сеньории. Вождь крупной сеньории являлся абсолютным государем лишь для простонародной массы населения своего домена, которая всецело подчинена его воле (это более или менее касается сеньорий всех категорий). Знатные люди, обитавшие в пределах его территории, — не вполне его подданные; они — вассалы, подчиненные на основании добровольных контрактов, не столько управляемые, сколько органы управления. Как носитель верховной власти сеньор имел право законодательствовать (droit de ban); постановления его (assisia, ordonnances) получали обязательную силу внутри баронии. Если это — частные распоряжения для регулирования порядков в пределах домена (pays d’obédience), он мог издавать их лично; но общие указы, обязательные для всей баронии, могли составляться лишь при участии его верных и обнародоваться лишь с их согласия. Для этого при дворе сеньора устраивались, по мере надобности, съезды вассалов (curia plena, sollémnis; cours plénières). Нельзя сказать, что они происходили правильно (по крайней мере в XI в.). Собирались вассалы неохотно, обсуждали вопросы вяло, плохо понимая общие интересы. Поэтому феодальное законодательство развивалось туго; сеньоры принуждены были ограничиваться неполными собраниями (cours restreintes), на которые созывались только главные вассалы, а больше всего получали значение должностные лица сеньора, но постановления которых сеньоры старались делать обязательными для всех (так не только аристократизировалось, но и монархизировалось управление крупного феодального княжества). Стремление больших баронов оживить законодательную деятельность усиливается в XII в., когда некоторые из них успели династически устроить свои княжества. Тогда рядом со светскими и духовными владельцами феодов появились представители освобождавшихся городов (коллективных вассалов). Для большего общения созывались иногда и аррьер-вассалы. В эту эпоху издаются действительно ордонансы политического характера, имевшие в виду «общую пользу»; позднее делаются первые попытки формулировать главные местные обычаи, заложить фундамент солидарности между различными элементами населения крупной баронии. Сами съезды организуются в «assemblées des trois ordres» (XIII в.), которые, после объединения Франции превращаются в «états provinciaux»; в XIV в. королями, в видах сплочения национальной территории, созданы были по тому же типу генеральные штаты (états généraux). — 2) Управление сеньорией (центральное и областное). Кроме законодательства, съезды вассалов (cours seigneuriales) занимались и администрацией, ведая всякие вопросы по внутреннему, финансовому и судебному управлению. Рядом с этим, как бы в виде переживания или возрождения прежнего франкского palatium, при феодальных князьях устраивались «дворы» и возникали высшие должности (ministeria, grands offices). Они носили внешний облик придворных служб (sénéchal, chambrier, connétable, bouteiller, chancelier), но лица, их занимавшие, сохраняя обязанности заведования спальней, гардеробом, столом, винами, конюшней и т. д., понемногу пристраивались к истинно административным функциям — военному делу, управлению дворцовой канцелярией князя, казной и т. д. Все вместе они (с привлечением некоторых вассальных элементов, духовных и светских) составляли частные советы (conseils) сеньора, и в некоторых землях (напр. в Нормандии) из них вырастали крепкие учреждения, более влиятельные, чем феодальные cours plénières; по образцу их впоследствии и короли строили центральную администрацию Франции. Особенности феодального строя отражались на организации этих учреждений и должностей. Все они были большей частью «фьефами» (fiefs-offices), т. е. отдавались на условиях феодального контракта (homagium) в наследственное пользование, и на них нанизывались вассальные отношения. Крупные бароны только мало-помалу притягивали эти своеобразные феодальные целые в свою непосредственную власть, чтобы перестроить их на бюрократических основаниях. Областное управление сеньорий первоначально занимало немного места, так как значительная часть земель находилась во владении вассалов, которые и заведовали своими феодами под высшим (чисто пассивным) наблюдением старшего сеньора; домены последнего управлялись, как поместья, «приказчиками», которые именовались в Сев. Франции prévôts (praepositi), в южной — bailes (baiuli). Co второй полов. XII в., когда у больших баронов утвердилась тенденция увеличивать свои домены и управлять ими как сплоченными государственными территориями, они стали полагать много забот на устройство правильной областной администрации. Pays d’obédience делится тогда на большие и малые округа, с особыми чиновниками во главе первых (viguiers, vicomtes, châtelains) и вторых (doyens, maires). Для выработки системы отчетности и ответственности органов администрации перед сеньором и его центральными учреждениями в XII и XIII в. установлены были промежуточные, контрольные должности — бальи (на сев.) и сенешалей (на. юге), так что управление сеньорией осложнялось и иерархизировалось. Но и здесь феодальный порядок давал о себе знать: функции с трудом дифференцировались, стремились опять принять форму фьефов, и баронам нелегко было подчинить их своему «bon vouloir». В сеньориях низшего типа управление естественно упрощалось, принимая больше и больше доманиальный характер. — 3) Финансы сеньории. Право обложения подданных было одной из самых существенных прерогатив феодальных сеньоров. Денежные обязательства вассалов были указаны выше; большая же часть сборов взыскивалась с простонародного населения (см. ниже). Нужды главы баронии поглощали значительную часть народных средств. Редко можно найти пример государства, в котором платежные силы населения так разнообразно утилизировались бы, как в феодальном. Доходы сеньора составлялись из: а) ценностей, доставлявшихся его личным хозяйством на непосредственных доменах; б) разнообразных судебных пошлин и штрафов и в) всевозможных прямых и косвенных налогов. К перечисленным источникам надобно прибавить еще чрезвычайные финансовые права, как чеканка монеты, которая, впрочем, принадлежала в большинстве случаев только главным сеньорам. На сеньорах лежало немало и расходов. Помимо чисто личных (на жизнь в широком смысле) и доманиальных (на поддержание хозяйства), они носили еще характер сеньориальных (на военное, гражданское и судебное управление), религиозно-церковных (милостыни и ренты церквям и религ. корпорациям) и феодальных (денежные обязательства по отношению к высшему сеньору и различного рода подарки — вознаграждения наиболее верным вассалам). Поэтому сеньоры сильно заботились о финансовой администрации. Она сначала сливалась с общей, но потом (в XII в.) для нее были выделены особые органы, местные (сборщик) и центральные (казначеи), а также контрольные, сгруппировавшиеся в конце концов в особое, важное учреждение — chambre des comptes. — 4) Судебное устройство. Во всей «связке» верховных атрибутов, присвоенных главарям феодальных государств, суд, может казаться, занимал юридически первое место: их официальное политическое наименование было — seigneurs justiciers. Отчасти это объясняется тем, что сеньориальная юрисдикция являлась высшей санкцией присвоенных баронам прав, отчасти же тем, что под «юстицией» тогда разумелась вся совокупность их политических полномочий, а не одни судейские (это — «imperium» феодальной эпохи). Оттого степени суверенитета, находившегося в руках представителей высших, средних и низших ступеней феодальной иерархии, обозначались терминами haute, moyenne, basse justice. Первая предоставлялась, в общем правиле, лишь герцогам и графам, реже спускаясь ниже. Юстиция изучаемого времени распадалась на сеньориальную и феодальную. Первая являлась результатом «инфеодации» функций общественной власти, в силу которой барон должен был преследовать за преступления против общего права всех жителей своей сеньории. Вторая вытекала из земельных отношений: барон разбирал споры, происходившие среди лиц, которые получали от него феоды (вассалы) или сидели в качестве простых съемщиков на его земле (ротюрьеры). Эта юстиция была принадлежностью всякого, отдававшего земли на началах феодального контракта. Атрибуты первой юстиции распространялись на низших сеньоров лишь в сфере более мелких дел. Во всей полноте (с правом произнесения смертных приговоров) она воплощалась лишь в особе «высшего барона». Состав феодальных трибуналов был различен, смотря по тому, кто судился. Если это был вассал, то рядом с сеньором заседали (для гарантирования справедливости) совассалы (пэры) обвиняемого. Простых людей сеньор мог судить самолично, хотя обычай часто рекомендовал и тут приглашение заседателей (подобных скабинам франкского королевства), выбиравшихся сеньором из его чиновников (министериалов), практиков права, или же из односельчан (также — пэров) судящегося. В принципе феод. и сеньориальная юстиции были безапелляционны. Обращаться с жалобой в трибунал высшего сеньора можно было только в случае отказа в правосудии (appel de défaute de droit), или когда суд произносился явно пристрастно (appel de faux et mauvais jugement). Если обвинение подтверждалось, то в первом случае вассал избавлялся от клятвы, сохраняя феод и подчиняясь старшему сеньору; ротюрьер избавлялся от подсудности своему господину, переходя также под власть старшего. Второй вид жалобы дозволялся лишь благородному и часто разрешался судебным поединком (bataille). Процесс, устный и состязательный, отличался традиционным формализмом, являясь одновременно и утонченным, и грубым. Уголовное право отличалось суровостью — жестокими аффликтивными наказаниями и высокими штрафами. Вчинялось преследование не судьей, а потерпевшей стороной (кроме случая поимки с поличным); даже в уголовных делах можно было оканчивать дело миром. Судоустройство судопроизводство были очень сложной стороной феодального права. Феодальная эпоха не могла быть временем процветания правосудия: постоянно возникавшие распри вызывали беспрерывные вооруженные столкновения для защиты интересов, мало покровительствуемых правом и недостаточно авторитетным судом. Ср. Esmein, «Cours élém. de l’hist. du droit français» и Glasson, «Hist. des instit. et du droit franc.» (с указ. литературы).
IV. Феодальные войны и сеньориальные нравы. При господстве феодальных начал борьба сильнее союза, сила — важнее права: жизнь гораздо больше подчиняется нравам, чем учреждениям, личной или групповой инициативе — чем общему закону, который заменяется устными, местными, очень шаткими обычаями. В такую эпоху война является не только единственной действительной формой охраны договоров и прав, но и могучим средством закрепления привилегий, достигнутых их нарушением, препятствием для выработки твердых, постоянных юридических и государственных норм ее. Верховная политическая власть сделалась во время Ф. предметом частной собственности; «частные войны» между сеньорами заняли место вооруженных столкновений между нациями. В общем, всякий благородный сеньор обладал «правом войны» и мог вести войну со всяким другим, кроме своего ближайшего сеньора. В возникавших спорах ему принадлежал выбор между судом и войной. Чтобы начать войну, надо было только заявить себя оскорбленным или фактически вступить в ссору. По приказанию сеньора за ним должны были идти его родичи — по чести, вассалы — по договору, сельское население — по приказанию (главную силу сеньориального войска составляли, впрочем, не ротюрьеры, а рыцари). Феодал являлся буйным и смелым варваром, опиравшимся на «Бога и свой меч». Высота воинской энергии и стойкости была показателем силы социального притяжения сеньора; она же, развиваясь на почве фьефа-сеньории, служила источником и органом связей между личностями, определяющей чертой феодального быта и нравов. Особенность эта находила свое материальное воплощение в самом господствовавшем типе оседлости. Замок стал в средние века на месте городского общежития («курии»), преобладавшего в римском мире. Еще во время империи крупная частновладельческая вилла (поместье) стала подавлять городскую группу. Варварское государство (Меровингское) подорвало ее еще больше, Каролингская реформа не возродила, и к Χ в. резиденция сильного помещика-сеньора окончательно стала центром социального объединения. Вследствие постоянной борьбы между различными элементами общества барский двор должен был укрепиться (впрочем, виллы римских магнатов V в. уже называются иногда castella) для защиты господина против чужого насилия и для опоры его собственных воинских предприятий. К XI в. замки совершенно покрыли Францию. В момента воцарения Капетингов они уже восторжествовали над всеми другими видами поселений. Они размножались с неимоверной быстротой и пышно расцветали даже в смысле архитектурной техники (tours, dongeons). Некоторые из них вырастали на местах прежних усадеб-вилл, но чаще выбирались крепкие и от природы пункты, неприступные или господствующие над рекой или дорогой. Замок притягивал к себе деревни, порабощал города; он являлся центром, где возникали и крепли личные связи, составлявшие движущее начало жизни феодального общества: в преданности и верности — сущность психологии населения замка. Эти чувства прежде всего объединяли кровных родичей его владельца. Нельзя назвать замковый быт «семейным уединением» (Гизо): его наполняла многочисленная группа возродившейся большой патриархальной семьи. Кругом домашнего очага, в мрачной, просторной столовой зале замка собирались кругом владельца и его жены сыновья и внуки со своими семьями, а также боковые родственники и зятья, вошедшие в дом вследствие браков с дочерьми его главы («parenté»). Он — отец для всех, судья и властелин; они — ближайшим образом его верные. Общая защита ощущалась как первый долг. Взаимная помощь обеспечивала безопасность группы; в воинственную эпоху она должна была выразиться в оживлении обычая «кровной мести». «Фамильная честь блестит как алмаз, который нечестно пятнать» — таков девиз тогдашней нравственности. Поэзия того времени дает богатые образцы страшных семейных «вендетт» («файд»), которые велись целыми родами против фамилии оскорбителей их доброго имени в продолжение целого ряда десятилетий. Подобными же фактами полны хроники. Феодальная семья силой вещей обращалась в воинское братство. Для укрепления своего она нуждалась в большом числе членов, которое не всегда давалось естественным размножением. Поэтому она пополнялась извне: к ней примыкали чужие, связываясь с ней феодальными узами. Вассалы проводили детство и юность в замке барона и привыкали смотреть на него как на приемного отца. Семья росла в форме «фиктивного родства», спускаясь иногда и вниз, притягивая в свой состав и слуг, кормившихся в замке. Таким образом наиболее сильные элементы населения каждой сеньории срастались в «искусственный клан» (maisnie), образовывали «клятвенное дружество» (la foi jurée, le compagnonnage parfait), поддерживавшееся взаимными службами (доходившими до пожертвования жизнью) и шедшее на врагов в виде тесно сплоченного воинского товарищества (новой дружины). Песни и поэмы средневековья полны материала для характеристики подобных нравов. Могучие, хоть и суровые страсти связывали группу. Только крупные индивидуальности хорошо умещались в такую жизнь. Способность защищаться и нападать, покорять своей воле, всегдашняя готовность делиться благами, награждать за услугу подчиняют вождю души подданных и вслед за покорностью вызывают в них преданную любовь. Деятельное начало «личной союзности» захватывало, однако, только верхние слои населения сеньории, мало касаясь народной массы; даже и там оно не уничтожало взаимного отталкивания между группами, члены которых внутри были как будто тесно сплочены в оригинальные братства. Элементарные инстинкты самосохранения мало оставляли мотивов для прогресса. Вождь феодального дружества презирал физический труд, умственную деятельность и людей, отдающихся тому и другой (рабочего и ученого). Он предавался праздности, телесным упражнениям и войне, как единственным достойным его занятиям, и это поддерживало в нем жестокость и варварство. Единственное сдерживающее влияние на душу барона оказывала религия, но и она принимала в его сознании грубую, материализованную форму суеверия и чисто внешнего благочестия. Только медленно христианские течения, проникая рыцарскую мораль, смягчали сердца; влияние женщины вносило более тонкие привычки и чувства, поэзия и искусство учили красой, наука привлекала к идеям, и в глубине общества пробуждались более гуманные потребности мирного общения. Постоянные войны задерживали объединение между феодальными группами; но, разбивая союзы и подрывая благосостояние, они должны были вызвать протест против господствующего насилия и породить сплачивающие тенденции. Такие тенденции возникали преимущественно в среде подавленных трудящихся классов, но проникали также в сознание наиболее могущественных феодальных государей. Главными борцами против частных войн явились первоначально церковь (с XI в.), учреждениями Божьего мира и перемирия, и светская власть королей. Последние действовали двумя способами: а) добиваясь у сеньоров вольного или невольного согласия обращаться в случае споров не к войне, а к королевскому суду (asseurement, sauvegarde) и б) требуя сорокадневного промежутка до начала военных действий после совершившегося разрыва (la quarantaine du roi), чтобы можно было воспользоваться этим сроком для примирительных попыток (XIII в.). Однако войны были слишком естественным и глубоким последствием феодального строя, чтобы можно было с легкостью их искоренить. После некоторого замирения XIV в. стал эпохой нового возрождения феодальных междоусобий, и мир в странах средневекового Запада установился только после коренного перерождения всех экономических, социальных и политических порядков и соответственного подъема духовной культуры. См. для изучения феодальных нравов Flach, «Les orig. de l’anc. Fr.» (т. II), Luchaire, «Féodalité et église» (в изд. Lavisse, «Hist. de Fr.», т. II), и сочинения, посвященные рыцарству (см.).
V. Низшие классы в феодальную эпоху. Так как Ф. принадлежал к разряду резко аристократических типов общественного строя, то при его описании приходится особенно много говорить об организации и значении именно высших классов; но характеристика жизни низших классов также существенно необходима для понимания Ф., потому что формы, в каких кристаллизовался их быт, сами по себе представляют один из коренных признаков исторического своеобразия Ф. По местам оседлости масса населения феодальной Европы распадалась на крестьян и горожан. — 1) Крестьянство. Вышеприведенный очерк происхождения Ф. ясно показывает печальное положение сельских масс во время усиления феодального строя. Хотя возврат к «замкнутому домовому хозяйству» вновь выдвигал земледельческие классы, но организация аграрного строя в форме «крупных частновладельческих вотчин» ставила их развитие в неблагоприятные условия, приводя к обезземелению и крепостничеству (см. К. Бюхер, «Происхождение народного хозяйства», русск. перев.). Таковы были преобладающие течения в эволюции сельского населения уже во время упадка Римской империи; они продолжались и в средневековой Европе. а) Происхождение серважа. В хозяйственном отношении крупное поместье Римской империи (villa) распадалось на владельческую часть (с усадьбой господина в центре) и фермерскую, разделенную на небольшие участки (с крестьянским двором в каждом). Такая организация перешла в Меровингскую Галлию; только барское жилище обратилось в замок, а разбросанные крестьянские дворы скучились мало-помалу под его стенами в деревни. Количество земли, обрабатывавшейся господином для его непосредственных нужд (terra indominicata), с течением времени сильно уменьшалось: помещик все меньше сам занимался производством, становясь гораздо более правителем и собирателем доходов, чем хозяином. Объясняется такое изменение падением торговых сношений: отсутствие сбыта ослабляло энергию добывания, которое сузилось почти до размеров местного потребления (можно было главным образом только «съедать доходы», и потому мало было побуждений их расширять). Вилла-поместье, оставаясь единицей владения, потеряла значение единицы хозяйства: центр тяжести последнего передвинулся на крестьянский оброчный надел. Он назывался mansus (в герм. странах hoba — «соха»), обнимая собой количество культивированной земли (двор с огородом, пашня, кусок луга, иногда виноградник), достаточное для прокормления ежегодным урожаем (за вычетом помещичьих сборов) крестьянской семьи. Величина его очень колебалась в зависимости от места и времени (см. Fustel de Coulanges, «L’alleu et le dom. rural», стр. 367 и сл.; ср. R. Schröder, «D. Rechtsgesch.», 201; Inama Sternegg, «Wirtschafisgesch.», т. I, стр. 311 и сл.). Благодаря «capitulare de villis» Карла Вел. и многочисленным писцовым книгам (polypticha) и сборникам грамот (chartularia) различных поместий, можно воспроизвести главные черты эволюции средневекового хозяйства и связанных с ним судеб сельских классов. Уже в конце Римской империи крупная плантационная эксплуатация магнатских вилл силами рабов под руководством владельца или его управляющего разлагалась, давая место мелкой оброчной аренде крепостных крестьян (колонов). Это течение усилилось в средние века. Нельзя сказать, чтобы рабство безусловно исчезло уже к началу существования франкского королевства. Есть постоянные упоминания в памятниках Меровингской и даже Каролингской эпохи о рабах, живших при дворе владельца (servi manentes); но число их, за сокращением источников пополнения и за легкостью добывания свободных слуг, уменьшалось довольно быстро, и остающиеся еще деятельнее, чем в римское время, сажались на участки, как съемщики (servi casati), рядом со свободными. Различные писцовые книги (IX в.) упоминают оброчные участки трех родов — mansi serviles, lidiles, ingenuiles. На первых первоначально сидели рабы, на вторых — полусвободные, вероятно, отпущенники (colliberti), на третьих — вольные люди, терявшие самостоятельную собственность и пристраивавшиеся к чужим поместьям, чтобы обеспечить свое существование. Их охотно принимали магнаты, чтобы приобрести рабочие руки или доходы. При взаимном трении на соседних землях людей указанных различных категорий происходило амальгамирование их различий: средний вид съемщиков притянул к себе два крайних (хотя самый термин lidi исчез); рабы приобрели известную личную свободу, но бывшие свободные превратились в зависимых крестьян. Социальный status большинства постепенно обобщился под старым наименованием «сервов» которым можно обозначить вообще сельский класс в феодальную эпоху; на наш язык оно лучше всего может быть переведено словом «крепостные» (немец. leibeigene). Переворот совершался незаметно и медленно, начиная с Каролингской эпохи, под фактическим влиянием условий экономического и социального быта и под правовым и нравственным воздействием церкви. Что касается mansi ingenuiles, то они таяли вместе с упадком мелкого свободного люда, хотя вполне не исчезали никогда. Подчинялись зависимости от земельных господ и утвердившиеся местами вследствие германской колонизации свободные деревни с остатками общинной собственности. Таким образом, в эпоху расцвета Ф. вольная аренда занимала сравнительно второстепенное место в жизни сельских классов; только позже она понемногу стала возрождаться вместе с усилением привилегированных категорий крестьян (см. ниже). В XI и XII вв. в обществе видны главным образом два класса — благородные собственники и сервы, обрабатывающие поместья земельной аристократии. Исчезновение рабства, esclavage, началось еще в римской империи, но окончательно оно пропало к VIII, IX и Χ вв. Образование «серважа» должно быть отнесено окончательно к дальнейшим векам (XI, XII). Принципом генетической классификации является здесь понятие о развитии начала «личной свободы» и «имущественной независимости», которые постепенно пробивали оболочку рабства, необеспеченности и бесправия; но масса тем не менее долго оставалась в состоянии сеньориального подчинения, и трудно приобретавшиеся улучшения гарантировались лишь медленно образующимся обычаем, стеснявшим произвол помещика-государя. Необходимо, однако, иметь в виду, что формы, обозначаемые здесь как последовательные стадии, долго сосуществовали одна с другой (более древняя переживала образование позднейшей) и расширение свободы рабов при распространении серважа сопровождалось параллельным захватом в зависимость раньше свободных людей и самостоятельных (хотя бы и мелких) собственников: прогресс парализовался регрессом, и оба течения нивелировались в XI—XII вв. на довольно низком уровне социального быта. б) Сущность серважа. В трактате знаменитого юриста XIII в. Бомануара «La coutume de Beauvaisis» указаны главные особенности состояния сервов. Юридически их владение было «пожизненным держанием»; сеньор по смерти серва в принципе мог распоряжаться наделом; прямого права наследственной передачи у серва не было. Эта так назыв. main morte составляет характерную особенность социального положения средневекового крестьянина: рука его мертва для передачи сыну земли; живой оказывалась только рука помещика, который фактически, впрочем, обыкновенно передавал потомству серва его надел под условием уплаты особого сбора (droit de main morte). Такое стеснение в распоряжении землей (сопровождавшееся и запрещением ее отчуждать, между тем как помещик мог продавать с землей самих сервов) ощущалось крестьянством как очень тягостное («manus mortua» часто называется в источниках «consuetudo pessima, gravis atque omnino exasperans»). Когда началось эмансипационное движение, оно особенно настойчиво боролось именно против «права мертвой руки». Это право уничтожалось путем выкупа, обращаясь в наследственное пользование доходами с участка (это течение шло параллельно развитию патримониальности «благородного держания» — феода); но остатки его в отдельных местностях продержались до революции (main-mortables), ограничивая право собственности крестьянина. Печать зависимости ложилась и на семейное право крестьян. Испомещение рабов на участки приводило фактически к допущению для них семьи. Церковь также настойчиво требовала признания законности рабских браков. Оба течения, действуя совместно, дали серву семью (булла Адриана IV в 1155 г. окончательно признала нерасторжимость брака его, освященного религией). Требовалось, однако, согласие господина на свадьбу серва, обыкновенно оплачивавшееся специальным налогом (maritagium, licentia matrimonii). Так называемое «ius primae noctis», о котором много говорилось в литературе, как кажется не было, собственно, правом, а отвратительным следствием помещичьего произвола, может быть, укреплявшимся в нравах. Сеньоры особенно старались затруднять браки сервов с лицами, находящимися под властью другого (foris maritagium). Сначала подобные браки совсем запрещались (допускалась лишь «сеньориальная эндогамия») ввиду охраны господина от потери подданных. Позже они стали разрешаться, но за высокий выкуп (droit de formariage), определявшийся по воле помещика, потом нормировавшийся обычаем. Позволение требовалось от обоих сеньоров, которые часто вступали в соглашения между собой, иногда устанавливая правило свободных браков между сервами своих владений (в виде взаимного возмещения убытков). Бывало также, что брачущиеся при formariage оставались каждый под властью прежних сеньоров: тогда потомство в смысле подвластности делилось между обоими сеньорами. Хотя все эти особенности смягчались с течением времени (с XII в.), но подобные ограничения семейной независимости все же являлись жесткими признаками несвободы (deminutio libertatis). Третьим моментом в юридическом положении сервов было их крепостничество. Они были лишены права покидать землю, на которой работали, без согласии сеньора или формального освобождения. Отсюда ясно, что не только участок серва находился под верховной собственностью помещика, но и личность его не обладала полной свободой (homme de corps, de pôté = homo potestatis): это — следы рабства. Произвольно ушедший считался преступником (fugax, serf fugitif); сеньоры имели право преследовать его, как беглого (secta, prosecutio, droit de suite), и наказывать его своим судом. Памятники полны данных о процессах между сеньорами, городами, королями из-за укрывательства беглых; они прекрасно иллюстрируют социальные нравы. Помещики устраивали между собой ассоциации взаимной помощи для поимки беглых и обоюдного страхования в этой области. Такая «servitude de la glèbe» надолго осталась характернейшей чертой серважа, цепью, долго сковывавшей развитие благосостояния народной массы. Мало-помалу и в эту область крестьянского быта стали проникать освободительные движения. Крестьяне начали откупаться от крепости; но и тут им ставились всевозможные препятствия. Помещики неохотно давали отпускные или при этом отбирали все имущество (не только наделы, но и движимость); серв, который выпрашивался на выход (renonciation, désaveu), оставлял сеньорию «голым» (nu) и часто вынужден был отдаться власти другого господина. На помощь сервам являлась церковь и особенно короли. которые принимали людей в свой серваж на очень льготных условиях. Сильно помогло эмансипации образование «свободных поселений» (серв, пробывший в них 1 год и 1 день и не вызванный сеньором, признавался вольным «по давности»). Эпоха заметного раскрепощения сервов наступила только с конца XIII в., когда освободившиеся коммуны содействовали экономическому подъему деревень, короли особенно энергично стали стягивать к себе население приманкой независимости и сами помещики, поняв выгодность и для них более свободной организации труда, начали практиковать массовые отпуски на волю за деньги (XIV в.)
Знакомство с гражданским положением сервов в тесном смысле также подтверждает суждение о их личной неполноправности. Они могли заключать различные имущественные сделки (купли, продажи, аренды и т. д.), но вчинять иски, быть свидетелями, участвовать в судопроизводстве, требовать суда Божия им было нельзя; сеньор только сам мог привлекать их как заседателей в свой трибунал — и такое участие их медленно обращалось в постоянный факт. Последним существенным признаком правовой природы серважа является широкая зависимость этого класса от финансовой власти сеньоров. Крестьяне подлежали целой системе сборов в пользу помещика, которые в совокупности делали их предметом разнообразной, опутывавшей их со всех сторон эксплуатации. Все поборы вытекали из одного источника — доманиального права сеньора. Некоторые взыскивались с лица, другие — с имущества, третьи занимали промежуточное положение. К первому роду сборов принадлежали: а) Chevage (chevagium, census capitis) — небольшой сбор (2—4 денье или несколько фунтов воска), являвшийся для сеньора не столько доходной статьей, сколько признаком личной зависимости серва от него. б) В XIII в. шеваж вытесняется возникшей, впрочем, уже и раньше талией (оба сначала взыскивались параллельно). Это — настоящий прямой, в принципе подушный налог, собиравшийся со всего простонародного населения. Первоначально высота его была произвольной (tallia ad voluntaten, placitum, misericordiam), и подлежавшие ей классы презрительно именовались «la gens taillable а merci» (или «haut et bas»). Талия явилась громадным доходом для помещика и оказалась очень живучей, продержавшись в виде «droit féodal» до самой революции; но известным смягчениям она подверглась еще в средние века. Путем выкупа крестьяне различных местностей приобретали ее нормировку (taille abonnée), неопределенную (taille raisonnable) или с точным определением годовой цифры. К тому же разряду повинностей принадлежали: в) обязанность, часто весьма стеснительная, давать сеньору кровь и продовольствие (в конце концов она также была ограничена) и г) воинская повинность — в походах (ost) и в виде охраны замков (guêt). Посередине между сборами с лица и с имущества стояли так назыв. барщины (corvées). Они были всякого рода — сельские (на поле господина), повозные, строительные, личные услуги (иногда унизительные) и т. д. Сначала они были произвольны (serfs corvéables à merci, à volonté), затем введены в пределы. К числу повинностей, тяготевших на имуществе серва, относились: а) ценз, т. е. арендная плата (отсюда и крест, надел назывался цензивой), взимавшаяся в более древнюю эпоху натурой, потом переложенная на деньги, нормированная обычаем и постепенно облегчавшаяся; б) Champart (campi pars, terrage) — часть урожая, более произвольная и потому тяжелая, заменившая ценз во многих поместьях (tenures à cens et tenures à champart). В конце XIII в. и она переводится на деньги. Высота обеих повинностей в различных местностях и в различные периоды очень колебалась, но это были два главные земельные налога. Рядом с ними можно указать еще сборы с жилища (masuragium, foeagium, fumagium), со скота, с домашней птицы. Наконец, в руках помещика-сеньора находились различные источники косвенных налогов — пошлины (tonlieax) на устройство промыслов, на провоз товаров по дорогам и рекам, на торговлю в лавках или на рынках (minagium, foragium etc.) и очень важные монополии, так называемые баналитеты (от ban — высшая власть). К числу последних принадлежало право требовать, чтобы крестьяне отдавали свое зерно на барскую мельницу (le moulin banal), муку — в его пекарню (le four banal), виноград — в его пресс; сюда же относится исключительное право сеньора на торговлю солью (salagium, la gabelle), игравшее в дальнейшей истории весьма видную роль, и право распоряжения всеми лесами, водами и пастбищами. Если вспомнить еще выше охарактеризованные main morte, formariage и т. д., если прибавить налоги, которые крестьянин платил на церковь (десятину и т. д.) и представить себе, что сеньориальный суд был также скорее доходной статьей (штрафы, пошлины,), чем политической функцией, то можно восстановить полную картину положения бедного люда в феод. Франции. в) Крепостное право оставалось во всю феодальную эпоху наиболее сильным признаком, характеризовавшим зависимость массы сельского населении от сеньориальной власти. Многочисленные факты показывают, как тяжело отражалось такое положение на повседневной жизни и нравственном настроении деревень, удрученных бедностью и приниженностью. Крестьянское недовольство ярко выражалось не только поэтически, в народных песнях, но и социально, в волнениях и восстаниях, которые проявляются спорадически в различных местностях, но в конце концов образуют длинную линию, начинаясь (напр. в Нормандии) с Χ в. Пригнетенное положение деревенского рабочего люда выражалось еще в упадке сельского хозяйства, которое большинство сеньоров вовсе не стремилось улучшать, живя в праздности и ограничиваясь прямой эксплуатацией крестьянской силы в формах самого отсталого и грубого производства. Если активные протесты против неволи были фактами сравнительно редкими в эпоху наибольшего падения благосостояния и независимости крестьян, то обычным и постоянным способом облегчить положение являлось бегство или эмиграция с разрешения помещиков на пустующие места или на земли, где можно было устроиться на более льготных условиях. Источники упоминают возникновение деревень в лесах, покрывавших Францию огромными полосами. Такие поселения сделались ячейками, островами, где складывались группы свободных крестьян. Если такие пустоши попадали в королевскую или церковную собственность, владельцы обычно считали удобным сохранять за новопришельцами (hospites, hôtes; сами поселения назывались hostises) вольности и привлекали других новых приселенцев обещанием различных льгот. Это был один из путей образования в феодальном обществе более свободных категорий сельских жителей. Они присоединялись к тем деревенским группам, которым удавалось в силу различных местных благоприятных обстоятельств удержать более широкую независимость (такие деревни упоминаются, напр., в центре Франции и ближе к Рейну). Так одни спаслись от нового вида рабства, другим удавалось понемногу выходить из него. Затем еще существовали в различных местностях мелкие и средние собственники, которым в период общего упадка посчастливилось дольше обеспечить за собой владения. Это были маленькие аллодиалы, которые при последовательно производившихся крупными сеньорами переписях земель (recognitiones feudorum) забирались в феод. зависимость; земля их образовали собой высшие типы неблагородного, но все же свободного владения (fiefs roturiers, tenures roturières или, ниже, tenures villaines). Все эти группы служили элементами развития обеспеченности и свободы среди простого народа и источниками образования и пополнения класса вилланов. Отличительными особенностями социального и юридического быта их были: личная свобода с правом передвижения (отсутствие крепостничества), более значительная и полная собственность на обрабатываемые земли с правом передачи по наследству и отчуждения (т. е. избавление от main morte и подчинение простой пошлине в пользу сеньора при переходах владения — relief и lods et ventes, как установлено было в вассальном землевладении). Кроме того, они обладали более широкими, чем сервы, правами на приобретение самостоятельного имущества и большей свободой договора с господами при заключении контрактов вечной аренды (уменьшенные и лучше нормированные сборы — «redevances»). Затем гражданские и семейные права вилланов также стояли выше: запрещение внешних браков не стесняло их домашней жизни; они могли участвовать в судоговорении. Наконец, они пользовались большей свободой от сеньориальной власти или от подчинения доманиальному управителю в устройстве своего внутреннего быта. Им предоставлялось нечто вроде самоуправления под высшим надзором сеньора. Так возникали в рамках доманиального режима «крестьянские общины» (зародыши будущих «communes rurales»). И крепостные крестьяне (сервы) нередко устраивались помещиками в форме общин, как для обработки земли, так и для несения коллективной ответственности перед господином за выполнение всех повинностей. Класс вилланов первоначально (XI—XII веков) был гораздо малочисленнее, чем класс сервов, но он постепенно увеличивался (XIII в.) и, наконец, встретился и слился с теми массовыми освобождениями, которые переродили серваж (XIV в.). Превращение «серважа» в «вилленаж» (расширение личной, экономической и общественной независимости) стало переходной фазой в процессе освобождения народной массы от крепостного права, который совершался в эпоху разложения Ф. и закончился революцией. — Кроме выше названных сочинений Luchaire, Flach, также Fustel de Coulanges («L’alleu et le domaine rural»), см. старое, но чрезвычайно ценное исследование В. Guérard «Prolégomènes au polyptique de l’abbe Irminon», и новейший прекрасный труд H. See «Les classes rurales et le régime domanial en France au moyen âge» (П., 1901, с богатыми указаниями на литературу). Весьма обильный, заново обработанный материал у М. М. Ковалевского, «Экономический рост Европы в средние века». См. еще Н. И. Кареев, «Очерк истории французск. крестьян» (Варш., 1881).
2) Положение городов в феодальную эпоху (городской серваж). Римская империя была чрезвычайно богата цветущими городами, покрывшими все ее провинции. Они не только имели значение особого типа оседлостей и центров зарождения особого вида экономической деятельности, но являлись органами местного самоуправления (муниципиями). Благосостояние их и свобода были, впрочем, уже подорваны политикой позднейших императоров. Смуты во время варварских нашествий и условия существования Меровингского государства не могли дать им оправиться. Города потеряли местную самостоятельность, подчинившись графскому областному управлению. Население их утратило силу вследствие изменения экономических порядков, упадка разделения труда, возвращения к натуральной обособленности и нерасчлененности хозяйственных функций; ослабление обмена и падение внешней торговли должно было неминуемо привести к крушению промышленного класса, уже начинавшего развиваться в римских городах. Они запустели, обезлюдели и сузились, население их обеднело, потеряло сплоченность организации. Поле захватывало пространство, раньше занятое городскими улицами; городские ремесленники переходили к хлебопашеству, город вновь сливался с селом, окрашиваясь цветом «земледельческого средневековья». Кратковременное Каролингское возрождение не подняло городов, а наступившая вслед за тем анархия нанесла им новый удар. С утверждением сеньориального господства они вошли в феодальный строй. Жители их подверглись понижению гражданской свободы и были втянуты в рамки серважа. Даже самые крупные города (напр. Реймс, Тур, Бордо, Тулуза, Ним) в Χ веке подпали под власть какого-нибудь сеньора или раздробились между несколькими. Они сделались предметом доманиальной собственности, могли быть даримы, продаваемы, делимы по наследству, отдаваемы в приданое. В городе сидел сеньор (барон, еще чаще епископ) или его представитель. Иногда несколько центров (епископский дворец, барониальный замок или замки) раскалывали его на части, подчиняя различным властям и противоречившим друг другу обычаям. Ремесленная масса городских обитателей вся подпала тем же порядкам, какие сковало крестьянство; горожане также стали зависимыми людьми (homines potestatis — gens de pote), обязанными платить те же виды налогов и повинностей и прикрепленными к сеньории. Известные освободительные привилегии рано получило наиболее состоятельное купечество, но и оно было отягощено многочисленными поборами в пользу господ. Таково было нивелирующее действие торжествующего Ф. на жизнь низших классов вообще. Однако эмансипационное движение в виде реакции против феодального рабства началось именно в городах. Жизнь за стенами укрепленного поселения («cité», «bourg») лучше обеспечивала безопасность горожан от разорительных нашествий и набегов; затем во внутренней жизни городов даже в эпоху наибольшего упадка сохранялись условия, задерживавшие обнищание и способствовавшие некоторому прогрессу материальной обеспеченности. Сам факт, что в городе почти всегда жил епископ или находился монастырь, вызывал в нем не только религиозную и умственную, но также более усиленную хозяйственную деятельность на пользу церковного потребления. Это несколько обогащало его обитателей. В города привлекались богомольцы на поклонение святыням, и снабжение их необходимыми продуктами зарождало скромные промыслы. Кроме того, города обладали всегда хотя бы маленьким местным рынком, вызывавшим некоторую производительную энергию в ремесленно-торговых группах, делавшую их необходимыми для населения сеньории и побуждавшую ее господина давать городским сервам особые льготы. Сама организация городских обществ была лучше приспособлена к отстаиванию интересов общими силами. Горожане группировались в религиозные братства взаимопомощи, ремесленные корпорации и торговые гильдии; это укрепляло в них сознание солидарности и инициативу работы для увеличения богатства и борьбы за право. Они зорко присматривались к ходу окружающей жизни и хватались за всякое движение в ней, которым увеличивалось общение, порождался обмен. Купеческие коллегии руководили жизнью и потому больше всего обогащались, приобретали авторитет в кругу сограждан, образуя зерно будущей крупной буржуазии, которая объединит город, будет господствовать в нем и станет руководить освобождением его от сеньориальной власти. В Χ и XI в. все эти группы действовали под санкцией сеньоров, но растущие торгово-промышленные мирки уже являлись силой. В них живы были воспоминания (если не учреждения) старой муниципальной организации. Они стремились к «коммунальному самоуправлению», исподволь, незаметно выбивались из форм зависимого серважа, начинали участвовать в общинной жизни, переговаривались с сеньорами об облегчении тягостей, сами устраивали защиту от врагов. Наиболее дальновидные сеньоры шли навстречу интересам горожан, понимая, что они совпадают с их выгодами, и поддерживали их покорность предоставлением различных преимуществ. Многие города выкупали гражданскую свободу у сеньоров за очень высокие суммы и мирным путем выходили из цепей серважа (первые хартии подобного рода относятся к XI в.). Успехи монархического объединения страны содействовали освобождению торгово-промышленного класса: короли поддерживали гражданские интересы горожан. Более широкое эмансипационное движение наступило только тогда, когда в эпоху крестовых походов новая волна мирового общения (между отдельными странами христианского Запада и между Западом и мусульманским Левантом) сделала торговых людей главными орудиями экономического и духовного прогресса. Такое новое течение определилось в XII в. Быстро появлялись новые городские поселения («villes neuves», «sauvetés») на почве, уже очищенной от рабской неподвижности; они с самого начала добивались вольностей от окружающих феодальных державцев или от усиливающихся национальных государей. Тот же век стал эпохой победоносных городских революций, создавших коммунальные республики средних веков. Но и на независимом городе отражаются черты феодального быта. Он признается «коллективной сеньорией», сам владеет сервами, довольно долго, еще приносит феодальную присягу высшему барону и в принципе сам получает право раздавать земли под условием вассальной службы. — Для знакомства с положением города в сеньориальном режиме см. Luchaire, «Manuel des institutions françaises»; J. Flach, «Les origines de l’anc. Fr.» (т. II); очень важные статьи Pirenne, «L’origine des constitutions urbaines au moyen âge» (в «Revue historique», т. LIII, 1893; LVII, 1895, с богатой литературой); А. К. Дживелегов, «Средневековые города» (СПб., 1902); перевод соч. Тьерри «Городские коммуны во Франции» (СПб., 1901); К. Бюхер, «Происхождение народного хозяйства и образование общ. классов» (русск. пер. СПб., 1897).
VI. Феодализация церкви. Сила феодализирующих течений притягивала к себе, вводя их в свое русло, все классы и учреждения. Церковь была богата землями и могущественна социально-политическими привилегиями уже в Римской империи. Условия ее существования во франкской монархии еще более укрепили ее значение. Владения ее росли особенно быстро, так как раз приобретенные имения прочно за ней утверждались, а короли и знать щедро ей жертвовали земли. Именно на ее землях раньше всего возникали различные формы условного пользования (прекарий и др.). Это поставило в подчинение от нее не только большой церковно-служебный персонал, но и массу земледельческого населения. Церковные имения первые стали получать от королей податную и административную независимость; толпы обезземелившегося люда спешили укрыться под опеку церкви, коммендируя себя под высокую руку какого-нибудь «святого» и рассчитывая найти в церковном «asylum» защиту от гнета сильных (potentes) и притеснения агентов государства. Секуляризация Карла Мартелла подорвала могущество церкви лишь временно, а покровительство Карла Вел. вновь его укрепило. К материальному фундаменту присоединялось важное политическое преимущество: во время полного упадка социальной дисциплины (снач. в VIII, позже в Χ в.) в церкви поддерживались традиции государственного порядка, и развивавшееся каноническое право восприняло многие старые римские принципы. Оно захватывало жизнь всех членов церкви и придавало им единство, содействуя сложению особого привилегированного сословия — духовенства, превосходно обеспеченного землей, свободного от налогов и обладавшего большими финансовыми (десятина и др.) и политическими (иммунитет, юрисдикция) прерогативами. Когда процесс торжествующей феодализации стал захватывать общество, церковь в силу своего устройства должна была дольше сохранить свои имущества неприкосновенными от инфеодации (le franc alleu écclésiastique). Но, с другой стороны, то же устройство толкало ее на путь захвата в собственные руки феодальной силы. Церковь разделялась на епископии; земли ее находились в распоряжении епископов. Мало-помалу они стали рассматриваться как принадлежащие епископам. В руки епископов (во время смут Χ в.) попадало обыкновенно и управление городами. Кругом епископских резиденций создавался остов внушительных сеньорий, которые в XI в. образовали самостоятельные духовно-территориальные единицы. Потребность обеспечить безопасность заставила епископов-сеньоров вступить в вассальное подчинение которому-нибудь из больших светских княжеств, что окончательно захватило их в сеть феодальных миров и ввело их в состав феодальной знати. Они оказались обязанными служить (даже отправлять воинскую повинность), хотя бы через представителей, но зато получили возможность строить на своих территориях прочные церковные государства. Могущество сеньоров-епископов и желание приблизить их к себе заставляло светских князей жаловать им феоды. Но подобные пожалования были опасны: не говоря уже о том, что вассальная зависимость епископа в силу самого его сана должна была оказываться слабее, феоды, отданные церкви, оставались во владении ее на вечные времена (не могли стать «выморочными», так как церковь не умирала). Во-вторых, сеньор именно вследствие такого «бессмертия церковной личности» должен был отказываться от дохода при смене фактических распорядителей церковными феодами, т. е. от получения «релиефа». Пошлины от продажи (droit de lods et ventes) также пропадали, так как имущества церкви были неотчуждаемы. Желая обеспечить себя от подобных убытков, сеньоры, инфеодируя свои земли церкви, выговаривали различные условия: 1) земля передавалась церкви определенно на срок, причем бралось обещание с епископа, что он возвратит ее по истечении срока, приняв взамен денежную ее стоимость; 2) вводился обычай, что епископ будет сажать на переданный ему феод своего человека («un homme vivant et mourant»), который будет нести вассальные службы по отношению к епископу, но наследники которого обязаны будут вносить релиеф светскому сеньору; 3) чаще всего при пожаловании феода церкви епископ тут же уплачивал договоренную сумму в виде удовлетворения сеньора на будущие времена за отказ от пошлин при наследовании и отчуждении (droits de mutation). Это было так называемое amortissement (таким же образом могли «погашаться» епископами и различные другие неподходящие для него вассальные обязанности). Однако с развитием феодальных отношений возникали препятствия и при проведении такого приема, так как выкуп земель в вечное владение церковью стеснял права высшего сеньора, извлекая эти земли из-под его верховной собственности. Поэтому высшие сеньоры предъявляли претензию на утверждение таких сделок; но возобладало воззрение, по которому непосредственный сеньор мог «амортировать» феоды, выделенные из его владений, высший же сеньор (как и король) имел право только на особый доход за легализацию акта. Развитие церковного землевладения мало-помалу сосредоточило в руках епископов обширные и богатые сеньории. В церковные руки попадали на феодальных началах не только земли, но и должности (напр. канцлерские), а также движимые доходы — податные сборы, монополии (fiefs-offices, fiefs-argent). Внутри церковных территорий владение расчленилось: части их субинфеодировались. Поместья отдавались особенно часто в виде содержания низшим клирикам (викариям, священникам и т. д.) на началах вассальности (это — церковные бенефиции: плата за службу подчиненного епископу духовного лица). И в данном случае жизнь вырабатывала любопытные правила: 1) некоторые бенефиции так тесно прирастали к известным духовным должностям, что епископы видели себя обязанными непременно передавать их тому, кто назначался на данную должность (это — пребенды); при таких назначениях епископ должен был, кроме того, разделять власть с соборным капитулом, как бы с собранием вассалов; 2) иные церковные бенефиции подчинялись верховному наблюдению светских сеньоров, которые сами могли избирать лицо для занятия должности, с утверждения епископа. Так светский Ф. врывался в строй церкви. Бывало, что церковные земли отдавались в награду за службу светскому человеку, под условием вассальной верности. Принципы и учреждения феод. порядка могущественно и разнообразно реагировали, таким образом, на устройство церкви и ее институты. Епископат во многих отношениях слился с Ф., а последний повлиял на нравы первого. Мы постоянно встречаем в истории феод. эпохи прелатов-воителей, прекрасно владеющих конем и мечом во время войны, развлекающихся пирами и охотами во время мира, искусно умеющих управлять обществом и эксплуатировать подданных (во время коммунальной революции они упорно отстаивали свой сеньорат). Внутри церковного Ф. оригинально вырабатывалась даже феод. наследственность. Пока еще не установлен был реформами Григория VII целибат духовенства, епископы вступали в брак и добивались от светских сеньоров предоставления земель их сыновьям. Это приводило к влиянию сеньоров на замещение сыновьями освобождавшихся за смертью их отцов епископских кафедр. Епископов выбирали (в ΧΙ в.) капитулы кафедральных церквей их епархий; но светские сеньоры (графы, также короли) разрешали эти выборы и влияли на них. Пока должность епископа была вакантной, они пользовались правом на доходы епископии (regalia), и это отчасти вознаграждало их за потерю церковных феодов. Избрание епископа утверждалось, помимо высшей духовной власти (архиепископа, митрополита, Папы), сеньором (assensus), что также вытекало из феод. права, так как епископ был его вассалом (обязанным homagium’ом и fidelitas). При этом светские сеньоры за деньги (симония) побуждали выбирать сыновей или родичей умерших и давали им инвеституру (с вручением кольца и посоха) на земли, связанные с епископством. Так утвердились «династии епископов» и через «инвеституру» церковь подчинилась светской власти — сначала князьям, потом и королям. Но при господстве феодальн. принципов она в силу этого обладала большой политической силой. Как феод. сеньоры, епископы пользовались в пределах своих владений всеми барониальными правами. Сфера политического их воздействия на общество даже вырастала под феод. оболочкой. Во-первых, церковь сохранила через всю феод. эпоху право собирать десятину в свою пользу со всего населения, что подчиняло ей в финансовом отношении всю страну. Далее, юрисдикция епископов также захватывала общество поверх его феод. разграничений. Сениориальные суды епископов, которым подчинены были жители их владений, были устроены как светские сеньориальные суды. Кроме того, существовали общие церковные суды (cours d’église, cours de chrétienté), действовавшие, так сказать, на всем пространстве страны. Источником такой церковной юрисдикции являлись привилегии, выросшие в франкский период и даже еще в Римской империи. Мотивом, поддерживавшим ее рост, было гораздо большее совершенство ее организации сравнительно с сеньориальной юстицией. И принципы, и формы ее основывались не на пестрых местных феод. обычаях, а на писанном общем каноническом праве, выработавшемся из римской традиции и христианских идей. Церковный суд, по общему мнению, лучше обеспечивал справедливость во время разлива насилия; поэтому многие стремились поставить себя под его защиту предпочтительно перед пристрастным и грубым светским судом. Сами феод. сеньоры равнодушно уступали юстицию церкви там, где это не было сопряжено с материальными убытками. Во главе церковного суда, как index ordinarius, стоял епископ (или его заместитель — официаль), окруженный заседателями (асессорами) из духовенства, им назначаемыми и смещаемыми. Судоговорение совершалось по римским формам процесса; допускалась апелляция от суда низшего церковного сановника к высшему (до Папы). Система кар, господствовавшая в епископских трибуналах, была гораздо мягче общераспространенной: смертная казнь и телесные наказания не допускались; самым строгим возмездием было продолжительное заключение; только при особо тяжких преступлениях церковный суд передавал виновного в руки светского. Компетенция церковных судов (privilegium fori, privilège de clergie) определялась тем, что известные категории личностей были изъяты из сферы юрисдикции светской власти (ratione personae) или известные категории дел считались специальной областью судейской деятельности церкви (ratione materiae). Первое можно сказать о «клириках» вообще: они все судились (как и в франкский период) церковными трибуналами (кроме дел по феодальному землевладению) — а понятие «духовного лица» было в то время очень широкое: под него подводился не только всякий носивший духовный сан, но и почти всякий служивший при церкви; епископы допускали большие злоупотребления в свою пользу при толковании, клирик ли такой-то человек. Кроме того, в известных случаях находились под специальным покровительством духовных судов вдовы, сироты, крестоносные воины (miserabiles personae). К числу дел, подчиненных во всяком случае церковным судам (кем бы ни был подсудимый), принадлежали преступления против религии и споры по религиозным вопросам, касающимся догматов и их нарушений (ересь, колдовство), таинств и их оскорбления (кощунство, прелюбодеяние). На этой почве в позднейшие века (с XIII-го) развилась громадная и страшная роль церкви (см. Инквизиция); здесь действовала исключительно она одна. В других случаях церковь пользовалась распространительным толкованием, подводя под понятие греха различные дела по имущественному, семейному и наследственному праву (нарушения данного по контракту слова, ростовщичество, споры между супругами, утверждение завещаний). Тут церковь выступала, конкурируя со светской властью. Наконец, она сохраняла «право убежища» и предстательства за несправедливо гонимых. — В эпоху процветания феодальных войн церковь часто старалась обуздывать разлив насилия. Инициативе ее (при, большом сочувствии народной массы) обязаны своим происхождением два благодетельные установления — Божий мир (pax Dei) и Божье перемирие (treuga Dei). Первый стремился оградить от права войны ряд лиц и предметов, которые особенно легко оказывались жертвами насилия: объявлены были неприкосновенными (под покровом мира Божьего) клирики, земледельцы, купцы, женщины, имущество духовенства и монахов, земледельческий скот, мельницы. По второму запрещались частные войны в дни больших праздников и каждую неделю время от вечера среды (или по крайней мере субботы) до утра понедельника. Оба движения проявились в XI в., вызванные необходимостью обуздать постоянное пролитие крови и разорение имуществ; они санкционировались религиозной потребностью примирения совести с Богом перед днем Страшного Суда (ожидавшимся после тысячного года). Во Франции оба учреждения были официально приняты барониальным миром на Клермонтском соборе 1095 г. Они часто нарушались, но при воздействии церкви мало-помалу привились. Во всяком случае сфера церковной юрисдикции была очень обширна и предоставляла главарям церкви разнообразные способы влияния на жизнь общества, ослабляло ее только отсутствие вполне реальной санкции при недостаточности духовного интердикта и сравнительно малом военном могуществе церкви. Это побудило епископов сблизиться с королями, которые поддерживали их против светских сеньоров в видах собственной выгоды. Страдала политическая организация епископата и от конкуренции с враждебно относившимися к ним монашескими конгрегациями и с притязаниями римской курии. Монастыри имели различные поводы бороться с епископатом. Феодализирование последнего вызывало антагонизм как со стороны лучше сохранившихся в некоторых монастырях религиозных стремлений или раньше пробудившейся в них потребности реформ в жизни духовенства и организации церкви, так и со стороны развивавшихся и внутри монашества светских тенденций воспользоваться выгодами феодальной знати. Монастыри также обладали большой недвижимой собственностью. Епископы, основываясь на своем праве управлять всеми духовными элементами епархии (диоцезы), старались наложить руку на выбор аббатов и поставить их и монастырские земли в феодальную зависимость от себя; аббаты настаивали на своей независимости, требуя признания аллодиальности монастырских земель и своей свободы от епископской власти. Они даже предпочитали подчиняться крупным светским князьям и особенно охотно поступали под покровительство королей, являясь в этом отношении элементом, разлагавшим феодальный строй: они давали королям повод вмешиваться во внутренние дела светских и духовных сеньорий под видом опеки (garde) над расположенными среди них монастырями; короли присваивали себе даже верховные права на монастырские земли, провозглашая себя самих аббатами («abbés langues»), для пользования монастырскими доходами. Надеясь на помощь пап, монастыри имели прекрасный повод ссылаться на материализацию епископата и подчинение его миру в силу развития светской инвеституры и требовать себе свободы от епископата в видах сохранения чистоты жизни. Такова, по-видимому, была социально-политическая основа клюнийского движения (см.) независимо от его значения в религиозно-нравственной жизни церкви. Вопрос об освобождении церкви от государства, клира — от мира вызвал под видом спора об инвеституре великую борьбу папства со светской властью, поднятую преобразованиями Папы Григория VII. Во Франции она отразилась слабее, чем в Германии, и привела к ослаблению епископата вследствие усиления его подчиненности Риму; но так как папству не удалось укрепиться в стране, то таким ослаблением воспользовалась в XII в. и позже усиливавшаяся монархия. Церковь, став органом правительства, потеряла свою независимость; но так как члены духовенства в силу единства устройства церкви и связывающего влияния канонического права были лучше всех сплочены между собой, то они раньше всех срослись в привилегированное сословие будущей национальной монархии.
VII. Феодализация монархии. Сущность Ф. создается процессом децентрализации — ослаблением социального тяготения к единому политическому средоточию. Так как монархия является представительницей «единства» и, стало быть, развивается на почве «тяготения» к нему, то она оказывалась всегда элементом «антифеодальным» и должна была падать вместе с торжеством Ф.; а когда вновь выросла ее самостоятельная сила, это было признаком разложения Ф. Многие ученые, изучавшие Ф. во Франции, считали доказательством торжества феодального строя переворот 987 г., возведший на престол Капетингов. Изображая устройство этой новой монархии и называя ее феодальной, некоторые ученые обозначали ее признаками избирательности и ограничения власти королей съездом главных территориальных князей, которые считали их будто бы лишь своими сеньорами и подчинялись им лишь на условиях договора и в формах вассальной верности. В действительности дело происходило не так просто и стройно: событие 987 г. было переменой лишь династии, а не конституции. Последняя, т. е. абсолютная монархия Каролингской эпохи, фактически обессилела уже раньше (к нач. Χ в.) вследствие раздробления государственной территории и обособления местных групп. Но господствовавшие над жизнью страны областные державцы в видах охраны собственной внешней безопасности и внутреннего мира от постоянных междоусобий чувствовали необходимость некоторого взаимного союза. Из инстинкта самосохранения перед анархией они удержали учреждение, которое должно было защищать мир, т. е. королевскую власть, и даже передали ее в руки фамилии, мощно поднявшейся из их собственной (крупносеньориальной) среды. Сами они (герцоги, графы, епископы и аббаты — члены санлисского сейма 987 г.) смотрели на короля лишь как на предводителя федерации князей, на себя — как на независимых государей, не признавали своих земель феодами короны и не соглашались быть вассалами королей. Последние, поддерживая старую монархическую традицию, которая проводилась церковью, объявляли себя, наоборот, наследниками императора Карла Великого и неограниченной его власти. Действительность их авторитета была далека от совпадения с такими притязаниями. Новые условия, которые создавались в борьбе между интересами, стоявшими на стороне двух названных принципов, понемногу вырабатывали новую форму монархического объединения. Борьба совершалась в рамках феодальных отношений, и потому слагавшееся монархическое устройство должно было окраситься в феодальные цвета. Сначала (в XI, даже в XII в.) работа восстановления государственности происходила у королей на почве территориального собирания совершенно так же, как у главарей большей части крупных сеньорий. Дело шло для них об увеличении собственных королевских земель, о сплочении управления ими в руках непосредственных органов короля и о расширении феодальных связей за пределами своего княжества (герцогства Франции или графства Парижского). В XI в. даже нельзя еще наверно предсказать, в чью пользу произойдет национальное объединение страны, кем будет организована французская монархия — Капетингами или, например, герцогами Нормандии. В ту эпоху король не только не являлся еще всеобщим сеньором, но сам иногда в силу запутанности земельных и личных связей оказывался в положении вассала кого-нибудь из своих соперников. Внутреннее управление его княжества было все проникнуто феодальными чертами: значительная часть доменов была роздана на началах феодального контракта личным вассалам, и постоянно приходилось обуздывать их своеволие; административные должности также почти все составляли феоды, попавшие в руки сильных фамилий; приобретаемые территории далеко не сразу срастались с доманиальными землями; неудачная война с феодальным соседом, даже семейный раздор (стоит вспомнить бракоразводное дело Людовика VII с Элеонорой Аквитанской, результатом которого оказалась потеря только что присвоенной обширной, великолепной области) разрушали нередко плоды долгой созидательной работы. Хотя короли и развивали традицию наследственной передачи власти в своем роде и даже при жизни короновали старших сыновей (против этого, в общем, с ними не спорили вожди феодальных миров), но им не всегда удавалось проводить систему единонаследия; иногда они даже сами забывали выгодность для роста монархии принципа неотчуждаемости доменов и ослабляли своих преемников раздачей больших кусков из доменов братьям, младшим сыновьям или другим родичам. Живучесть такого чисто феодального (или варварского) взгляда на территорию государства, как на частную собственность государей, проявлялась даже в эпоху подвинувшегося монархического объединения (в XIV и XV вв.), когда так назыв. «апанажи» (уделы членов династии) чуть не создали Ф. новой формации. — В течение этого первого периода деятельность королей Капетингов имела гораздо более поместно-хозяйственное и хищническое направление, чем государственное и правовое. Приемы общей политики и ее идеи лишь медленно и незаметно вырабатывались сознанием немногих просвещенных сотрудников королей под покровом чисто стихийной борьбы за фактическое преобладание и материальное могущество. Так можно характеризовать царствование не только первых четырех Капетингов XI в. (Гуго, Роберта, Генриха I и Филиппа I), но и Людовиков VI и VII (в XII в.). Они совершенно погрузились в феодальные отношения, привыкли действовать по феодальным приемам, жить феодальными нравами. Все эти короли были, так сказать, «реалистами феодальной действительности»; они являются гораздо больше «хозяевами-приобретателями», чем «государями-строителями». Их двигала дальше и сильнее феодальная инерция, чем политическая мысль. Различные обстоятельства благоприятствовали им в деятельном собирании территории и соперничестве с другими князьями. На их сторону становились (сознательно и самопроизвольно) различные элементы общества — духовенство, особенно аббаты монастырей (XI в.), начинавшие подниматься низшие классы, особенно городские общины (villes franches XI и XII вв.), а также высвобождавшееся крестьянство (villages francs), отчасти и мелкие феодалы в различных областях. Им удалось не только расширить и сплотить собственные домены, но и расстроить целость многих княжеств, установив в их пределах острова земель, владельцы которых стали непосредственными королевскими вассалами. Действуя и внутри своего герцогства, и вне его, короли XII в. прибегали к чисто феодальным средствам: возвращали себе по сеньориальному праву выморочные фьефы и выкупали их у боковых родственников владельцев; конфисковали фьефы за нарушение договоров; расширяли свою сеньориальную юрисдикцию и право покровительства (sauvegarde) лицам, землям и корпорациям; приобретали новые земли на основании правил патримониальности и отчуждаемости фьефов, покупая их, принимая в дар, по завещанию, особенно в приданое и т. д. На таком фундаменте короли создавали свою силу; но они сами при этом привыкали к феодальным отношениям и свое королевское право прививали к Ф. Людовик VI — уже видная фигура, но она рисуется на фоне феодальной Франции; его оригинальный сотрудник, аббат Сугерий (монах-крестьянин), богослов-юрисконсульт, стремившийся построить теорию монархии, черпал основания ее не столько из религиозно-церковной идеи царства Божией милостью, сколько из обобщения феодальных порядков, т. е. идеи сюзеренитета короля над всей сеньориальной Францией. — Феодальное право войны также много давало королям способов и поводов для расширения власти над территорией, особенно когда их доманиальные притязания рассеялись по всей Франции. Филипп II Август (1180—1223) смело и твердо подвинул вперед объединение Франции и создал в борьбе с непокорными вассалами (английским королем и другими нарушителями феодальной верности) такое целое, которое может быть названо могучей основой национального государства. Много земель составляли уже его непосредственную собственность, которой он управлял на началах государственной (а не феодальной) администрации («en régie», a не «en fief»). Это был огромный прогресс возвращения к преобладанию «центростремительных» течений в феодальных мирах, разделявших еще Францию на части. Над тем же работали другие крупные феодальные князья, но успехи их не могут идти в сравнение с успехами Капетингов. Организуя Ф., им удалось возвысить и над всеми еще многочисленными землями, остававшимися в руках местных властителей, свою высшую, хотя пока еще только сеньориальную власть. Короли XIII в. реально сделались «всеобщими сеньорами» («seigneurs fieffeux du royaume»); все земли страны признаны состоящими под их верховной собственностью («domaine eminent»); все самые крупные феодальные державцы (которых часто называют «пэрами Франции») приносят королю вассальную клятву; иерархизация Ф. завершается — система становится «одноглавой»; король может быть назван «ключом свода феодального здания» («la clef de voûte de l’édifice féodal») Такое положение создано было королями при помощи вооруженной борьбы; но рядом с войной развивалось и право. Прочный и широкий земельный фундамент санкционировался «святостью», т. е. благочестием королей (популярным в народе и обществе), и «правосудием» (доступным феодальному сознанию). Королевское право XIII в. вытекало, таким образом, не столько из новых монархических точек зрения, сколько из старых феодальных. Власть короля понималась в образе общей охраны верности заключенным договорам и формулировалась как обязательная защита всеобщим сеньором всех слабых от применений сильных. Суд был главным органом самого типичного и замечательного из государей этой эпохи — Людовика Св.; но законы, которые он стремился впервые установить и распространить, также пока оставались еще феодальными. Людовик Св. являлся ярким «идеалистом феод. права»: он был блюстителем верности общества утвердившимся обычаям, обуздателем насилия против них. В этом король видел миссию монархии, а теоретики права стремились отыскать и воплотить сущность самых обычаев. Бомануар говорит: «Li rois est tenus a garder et a fere garder les coustumes de son roiaume». Сам король в «Наставлениях» сыну учит его видеть свой долг и свою государеву честь в том, чтобы служить общему благу, уважая и охраняя установленные права. Сама задача объединения феодального мира королевским авторитетом скрывала в себе, однако, начало, которое должно было разрушить Ф., так как природа последнего — живая и независимая множественность. Действовать «личным престижем», как хотел Людовик Св., — это еще вяжется с сеньориальным правом; но идея «общей пользы», которой он увлекается, уже носит антифеодальный, демократический характер. В составе королевского совета (curia regis), который Людовик ставил во главе управления (из этой «курии» впоследствии вырос «парламент», см.) все больше слабели барониальные и даже церковные элементы; усиливавшиеся «легисты-ротюрьеры», обращавшиеся в «рыцарей права», вскоре определенно стали проводить уже не феодальную свободу, познаваемую в разнообразии действовавших обычаев, а королевское самодержавие, почерпаемое в римском законе. Уже у Бомануара можно подметить признаки этого духа нового времени. Он уже почти признает, что политическим устройством страны должна быть монархия, обладающая прерогативой верховной власти; смягченная признанием феодальных вольностей, она сама должна смягчать, в свою очередь, их пестроту и аристократизм объединением права в видах интересов всего народа. Уже при Людовике Св. чувствуется приближение будущей сословной монархии с Генеральными штатами при значительно выросшей и окрепшей преобразовательной инициативе королей; когда же она осуществилась (в XIV веке), разрозненность и антагонизм сословий заставляют предвидеть наступление эры абсолютизма.
VIII. Общее заключение. Перечисленные в начале настоящей статьи особенности, обозначающие качественную сторону Ф., теперь можно осмыслить указанием генетического признака: Ф. развивается, когда при первобытной слабости или при разложении культуры в социальной группе и личности не побеждены еще основы природной косности или когда начинается возрождение, но еще слишком вяло действует «хозяйственность» и «общественность», подавляя энергию труда и союзности. При рассмотрении вопроса в такой исторической перспективе делается ясным, почему с успехами «феодализации» большие социально-политические тела не могут образоваться или становятся рыхлыми и мало-помалу рассыпаются, а зарождаются и существуют лишь малые местные организмы, жизнь которых фиксируется на тесном пространстве, суживая не только сферу деятельности, но и радиус умственного горизонта. Естественным результатом такого обособления является упадок трудоспособности, которая развивается лишь при общении; на такой почве при неподвижности масс эволюционирует лишь грубый индивидуализм меньшинства, лучше пристроившегося к главному объекту богатства — земле, порабощающего себе путем военного насилия работу большинства и направляющего ее лишь на удовлетворение своих элементарных или упростившихся потребностей. Ф. сам по себе мало или медленно прогрессивен; ему свойственно не поступательное, а волнообразное движение; расцвет его связан с отливом духовного просвещения, так как при его господстве личность и общество движутся инстинктами и грубыми чувствами, а не сознанием целесообразности и ясной идеей. Ф. изнашивается вместе с пробуждением и усилением труда, общения и мысли. Раскрытие их происходит медленно внутри феодального строя, но материал для этого дается самым его расцветом. Усиливаясь, Ф. приобретает подвижность и тем самым невольно расширяет сферу взаимодействия социальных групп, из которых он слагается. Избыток сил отдельных феодальных организмов выводит их из изолированности: среди дробления общественных тел возобновляется и образование между ними связей; трение и ошибки сопровождаются не одним отталкиванием — происходит и притяжение между элементами и группами, выражающееся в своеобразном лестничном их объединении. Таким образом выясняется, что прогресс иерархизации не есть, собственно, явление, связанное с самой природой Ф., который тянет к диссоциации, а симптом поворота к более прочной социализации быта и возвращения к государственному сплочению. В средневековой Европе носителями пробуждавшихся антифеодальных течений оказались наиболее деятельные коллективные единицы, выдвигавшиеся из народной массы. В противовес разъединению и военному застою они вызывали сближение и труд на хозяйственной, социальной и политической почве, что и повело к подъему благосостояния и раскрепощению низших классов, прежде всего городских. В возникавших таким образом свободных и рабочих комплексах должна была также возродиться и оживиться деятельность мысли. Вот почему эмансипация городов послужила первой ясной фазой прогресса в феодальную эпоху. Во Франции монархия, с другой стороны, сумела почувствовать признаки и понять пути возрождавшейся хозяйственности и общественности, поддержать их и по ним направить свою политику; вот почему к ней, так же как и к городам, более всего притягивались сознательные элементы, около нее, как и около них, расцветали наука и искусство. Однако и тут опять сама эволюция Ф. создала среду, которая в известной степени могла питать происходившее перерождение. В Ф. наблюдался не один застой, но и большое движение, не одно измельчание общественных союзов, но и их сцепление, не одна замкнутая жизнь уединенных центров, но и бурные столкновения между ними. В такой двусторонности Ф. обнаруживается замечательный исторический закон: как бы ни был ярко окрашен в один преобладающий цвет общественный строй, в нем всегда живут и борются противоположности. Нельзя представлять себе благородного феодала безусловно пригвожденным к его замку, как и крестьянина — совершенно неподвижно сидящим на своем наделе. С первого взгляда кажется, что все заставляло средневекового человека избегать далеких странствий: помимо косности быта, к тому же побуждали недостаток и отвратительное состояние дорог, опасности от разбоя и войны, полное варварское неведение того, что совершается за пределами тесного горизонта родного уголка. А между тем европейские страны уже в XI в. являлись сценой постоянных, всеобщих передвижений, интенсивность которых трудно даже вообразить. Общество, которое, по-видимому, должно было сидеть неподвижно в своих рамках, постоянно выделяло элементы, менявшие свои места. Такого рода передвижения принимали чаще всего наиболее свойственную Ф. форму войн, но и последние не ограничивались тесными раздорами между мелкими сеньориями. Они приводили в столкновение огромные массы и распространяли движение даже на далекие пространства. Достаточно вспомнить широкое распространение французского Ф. в виде завоевательных предприятий в соседние и отдаленные страны — в Англию, Испанию, Италию, — чтобы судить о могучих двигательных силах, в нем заключавшихся и рвавшихся вширь. Рыцари и знатные искали союзов, подвигов и новых земель. Дух миграции развивался и в народных массах в виде реакции против бедственной жизни, ухода от крепостничества, искания иной родины, с лучшими условиями существования. Торгово-промышленная инициатива горожан пробивала дороги, отыскивая обмена, богатства, рынков, товаров, денег. Интересы, которые требовали удовлетворения, находили тогда же девизы для своей идеализации. Рядом с феодальным разобщением продолжали жить традиции единства, хотя бы только в умах и сердцах активного меньшинства: это была имперская идея, это была идея всемирной церкви. Они одухотворяли феодальные предприятия, направляя их к определенным центрам, образуя водовороты около борьбы за империю и за церковь, централизуясь около громадного общего предприятия крестовых походов. Так происходила «диффузия» феодальных порядков по Европе и за Европу — в Иерусалимское королевство (XII в.) и Латинскую империю (XIII в.). Но в глубине этого процесса подготовлялись силы, которые создадут новое общество и нового человека.
Литература о Ф. указана выше, в соответственных местах настоящей статьи. Много художественных страниц по истории феодальной эпохи дает «Histoire de France» Мишлэ. Для ознакомления с историей французского Ф. в событиях, лицах, живой обстановке, полезна новая прекрасная «Histoire de France», выходящая под ред. Ernest Lavisse (см. т. II и III — П., 1901; составители — Luchaire и Langlois) и заключающая в себе ценную и хорошо составленную библиографию. Источники для ближайшего изучения Ф. во Франции обстоятельно классифицированы и рассмотрены у Р. Viollet, «Histoire du droit civil français» (П., 1893).
II. Феодализм в Италии. Средневековая Италия, как и другие страны Европы в ту же эпоху, носила в себе бесчисленные и сильные источники феодализации, но различные способствовавшие развитию Ф. течения складывались в ней весьма запутанно, перекрещивались особенно бурно, встречались чрезвычайно многообразно и комбинировались в отдельных частях страны разнохарактерно. Италия уже в древности издавна стала классической страной «латифундий», а в последний период Римской империи крупное землевладение особенно победоносно утвердилось в ее пределах, переходя от рабской плантационной культуры через свободную аренду к крепостному колонату. Так подготовлялись высший (большое барское поместье) и низший (зависимое крестьянство) слои экономического порядка феодализирующегося общества. Такой аграрный строй глубоко вкоренился в жизнь страны. Падение мира и обмена между частями империи в жестоких смутах IV и V веков по Р. Хр. вызвали и в старом центре римского государства обособление быта и одичание потребностей — а все это способствовало сосредоточению хозяйственной жизни внутри поместных миров и вручало руководительство ею земельным магнатам. Просачивавшееся в страну варварство до V в. только увеличивало социальный материал для пополнения зависимого сельского люда. Во время больших вторжений несколько раз производившиеся разделы полей между римскими владельцами и германскими поселенцами (начиная со времен эфемерного владычества Одоакра и так наз. падения императорской власти на Западе) должны были, правда, как будто содействовать возрождению крестьянства; но условия, при которых происходила варварская колонизация — постоянные взаимные столкновения между самими варварами, быстрая смена одной племенной волны другой, — не способствовали укреплению в стране таких политических порядков, которые могли бы, разбив крупное землевладение и колонат, не только насадить мелкую собственность, но и хорошо поддержать ее остатки. Остготы быстро подчинились в этом смысле установившимся римским отношениям. Земельная знать могла бы занять в государстве, основанном Теодорихом — если бы последнее укрепилось в Италии надолго, — такое же положение, какое она приобрела с VI века в франкской монархии преемников Хлодовеха. Гораздо больше влияния на земельные отношения имели лангобарды (с конца VI в.). Их завоевание внесло в жизнь страны некоторую демократизацию хозяйственной системы, значительное измельчание единиц владения; на отобранных «третях» создалось свободное крестьянство с формами сельской общины; на конфискованных во время войны и розданных слугам и приближенным новых государей участках восстановилась мелкая и средняя собственность; в королевских и герцогских имениях привилась вольная аренда. Лангобардское королевство заняло, однако, лишь Сев. Италию, часть средней и немногие полосы в южной. В Италии не существовало поэтому общей направляющей силы, которая, упорядочив экономические отношения, была бы в состоянии охранять их неприкосновенность и регулировать правильное их функционирование. И в государстве лангобардов свободные наделы, выкроенные из больших поместий, скоро стали тяготеть к крупному землевладению и, несмотря на общинную защиту, снова подчинились ему. Рядом с лангобардской территорией в Италии находилась провинция Восточной империи (Равеннский экзархат). Здесь, несмотря на слабость центральной власти, снова утверждался суровый римский фискализм, которому противодействовали магнаты и церковь, отчасти и города, но который подрывал остатки собственности и независимости мелкого люда, возводя экономический фундамент феодализации, т. е. самостоятельность и всесильность помещичьей вотчины. Огромные поместья римской церкви (patrimonia S. Pétri), захватывавшие обширные пространства и в византийской, и в лонгобардской Италии, и в Сицилии, фактически представляли уже самодовлеющее территориальное государство в государстве, лишенное еще сплоченности, военного характера и иерархизации вассальных отношений, но уже подчинявшее сельскую массу поместной власти господина, занимавшего престол апостола Петра. Таким образом вместе с выработкой хозяйственной основы Ф. вырабатывалась в византийской Италии и его социальная ткань: общество проникалось аристократизмом и реальной автономией знати при сохранении еще de iure прежних законов бюрократической монархии. То же течение захватывало и лангобардскую Италию. В общественном строе племени рано появились зародыши знати, слагавшейся в силу отношений личностей к королю (государевы газинды). Их положение укрепилось после переселения в Италию, когда они стали местными начальниками и крупными землевладельцами. Около них (а также около других богатых собственников) при отсутствии безопасности, обусловливаемой постоянными войнами с Византией) и внутренними междоусобиями, стали возникать союзы личного подчинения. Захудавшие отдавались им под покровительство: свободные германцы-владельцы (ариманы) обращались постепенно в кабальных людей (альдионов). Такие отношения соответствовали патронатным связям (patrocinia), которые соединяли принудительно ослабевших (excusati) с сильными (potentes) на землях римского типа как в лангобардской Италии, так и в Равеннском экзархате. Ослабление государственной власти подготовляло, наконец, политический процесс феодализации. В Равеннском экзархате крупные землевладельцы обыкновенно назначались командующими милицией и легко достигали должностей окружных военно-административных начальников (duces). Приобретение ими правительственной власти, часто в тех самых местностях, где расположены были их поместья, еще более усиливало их могущество: государственная функция смешивалась с собственностью и легко становилась наследственной, как и последняя. Когда ход исторических событий (с IX в.) окончательно ослабил узы, привязывавшие византийскую Италию к империи, такая сложившаяся земельно-военно-политическая знать оказалась стоящей во главе феодальных групп. Нечто аналогичное совершалось и в областях, занятых лангобардами. Их королевство почти сразу распалось на множество герцогств (число их совпадало с числом городов, получивших значение центров областных делений), и каждое из них, постепенно становясь родовым достоянием лиц, носивших титул герцогов, превратилось с течением времени в территориальное княжество. Некоторые герцогства — Беневентское и Капуанское на юге, Сполетское в центре, Фриулское на севере — рано приобрели даже полную независимость. Раздача бенефициев в бесплатное личное пользование служилым людям еще более ослабляло могущество королей, еще мельче дробило территорию и передавало фактически политическую силу в руки всего землевладельческого класса. Завоевание Италии Каролингами (в VIII в.) временно задержало государственное разложение; над всей Италией (кроме немногих южных округов) возвысилась единая власть авторитетного государя. Но социальная политика Карла Великого не противодействовала феодализации; она даже способствовала организации феодальных институтов, стремясь только централизовать их около монархии и подчинить службе в пользу ее. Военный бенефиций только лучше утвердился и распространился в Италии при Карле и его преемниках, и это подняло еще более значение земельной знати. Каролингские «вассалы» приобретали и в Италии очень часто сеньорат, а за ним и патримониальную юрисдикцию. Законодательство Каролингов пыталось, давая магнатам судейские права, возложить на них и ответственность за внутренний мир в государстве, но такое оружие оказалось обоюдоострым — и ответственность магнатов скоро обратилась в полную самостоятельность. Это было не последствием неудачной правительственной меры, а естественным результатом силы вещей: Каролинги не потому пользовались магнатами как органами, что особенно доверяли их преданности, а потому, что это представлялось единственным выходом из административных затруднений. Чтобы поднять государство ослаблением магнатства, они придумали противопоставить ему духовенство, увеличивая землевладение иерархов церкви и их политическую роль и передавая им важные политические функции. И тут, однако, не удалось им отыскать надежную опору: покровительство церкви, как и светский сеньорат, обратилось в ущерб для монархии. Церковный иммунитет изгнал областных чиновников государства (графов) из привилегированных территорий и вместе с тем отгородил их от подчинения центру. Х-й в. завершил предварительное развитие сеньориальной власти епископов в Италии. Когда совершилось политическое распадение Карловой империи, в Италии почва для феодального строя была готова вполне. Внизу громадные владения монастырей, церквей и частных сеньоров устроены были приблизительно на один лад, как автономные вотчины с господскими усадьбами и хозяйствами в центре, от которых расходились по всем направлениям и во всевозможных формах зависимости крестьянские дворы либеллариев (свободных арендаторов), оброчников, прекаристов и более самостоятельные участки бенефициалов. Выше были расположены уже сложившиеся княжества. Нигде так быстро не обнаружились последствия уничтожении государственного единства, как именно в Италии. Монархическое начало пало там особенно низко почти немедленно после Верденского договора (843) и смерти Лотаря (855), получившего при разделе империи между внуками Карла Великого Италию с призрачным титулом императора Священной Римской империи. Италии IX и Χ вв. сделалась сценой анархии еще жесточайшей, чем во Франции и Германии. Страшный разлив диссоциирующих сил обнаружился особенно победоносно после неудачной попытки восстановить имперское единство при Карле Толстом (888). Королевская власть здесь более, чем где бы то ни было, стала призрачной. Идет борьба за престолонаследие между различными итальянскими и прованскими потомками Лотаря; престол становится избирательным; в смуты при выборах вмешиваются, добиваясь королевского звания как почетного титула и как права сюзеренитета над различными выгодными владениями также главари могучих княжеств, расчленивших территорию полуострова. Особенно крупны были маркизат Иврейский и герцогство («дукат») Фриульское на севере, маркизат Тосканский и герцогство Сполетское — в средине страны, южнее — по-прежнему герцогства Беневентское и Капуанское. Дальше на юге герцоги неаполитанский, гаэтский и амальфийский признают себя подданными или вассалами византийского императора. Отношения на юге осложняются набегами и завоеваниями сарацин, захвативших в первой половине IX в. многие пункты Сицилии, во второй утвердившихся в Таренте и на р. Гарильяно. Византия старается, и не безуспешно, удержать за собой Апулию. В среду перечисленных феодальных миров вмешались епископы, узурпировавшие во многих городах и прилегавших к ним округах функции областных графов (comites). Они устроили в своих епископских центрах сеньории ничуть не слабейшие, чем владения светских феодалов. На папском Риме ярко отражалось разложение, охватившее всю Италию. В городе, как и на территории, принадлежавшей Папе как государю, феод. бароны царили как господа. По обоим берегам Тибра уселись графы (conti), на владениях, сделавшихся наследственными. Папы роздали наследие ап. Петра на вассальных основаниях епископам, аббатам, светским должностным лицам. В Риме власть находилась в руках знати, пышно называвшей себя «сенаторами». Среднего класса не было. Городские ремесленники, как и крестьяне — зависимые люди знати. Пап по закону выбирали «клир и народ» римский, но на самом деле на престол попадали ставленники аристократических фамилий. Ввиду полного отсутствия централизующей силы и крайнего сепаратизма всех князей, захвативших независимые территории, в Италии долго не могло возникнуть сильных объединительных течений, хотя бы местного свойства. Крупные феодальные княжества бесконечно дробились путем многостепенной субинфеодации на множество светских и церковных меньших сеньорий, еще ниже — совсем мелких рыцарских феодов (feudi). Все эти тела (даже большие) были к тому же очень недолговечны: внутри их шла непрерывная резня между целой толпой мелких и своевольных державцев. Страна покрылась сотнями замков (castelli, torri), за зубчатыми стенами которых господа растили свой непокорный дух. Вся Северная и Средняя Италии (Ломбардия, Эмилия, Тоскана, Умбрия и т. д.) и Папская область раскрошились на массу мельчайших организмов, которые взаимно сталкивались и отталкивались, очень мало и непостоянно иерархически связанные между собой. В Южной Италии царила не меньшая путаница отношений посреди византийских и лангобардских традиций, под угрозой сарацинского завоевания, при разброде феодальных сил. — Господство диких, антисоциальных движений расшатывало крепость наиболее крупных феодальных союзов. Так, напр., вассалы и рыцари обширного маркизата Тосканского мало повиновались своим сюзеренам, вследствие чего могущественное, казалось бы, княжество процветало сравнительно недолго. Вскоре после смерти графини Матильды, правившей в Тоскане в конце XI в., мы видим его рассыпавшимся на большой комплекс маленьких рыцарских владений, слабо связанных между собой постоянно разрывавшимися нитями. Приблизительно такое же вечное чередование войн и союзов потрясало существование и других княжеств. Установление в Италии власти императоров из германских династий недолго способствовало повороту к большему сближению элементов. Оттону I (962) и его ближайшим преемникам удалось подчинить Италию и Папу своему верховенству; но такое подчинение не пустило глубоких корней. Папство, возрожденное клюнийским движением, воспрянуло; началась борьба, которая нашла отзвук в барониальных мирах Италии, недовольных субординацией чужеземной власти. Италия разделилась на партии церковную (гвельфскую) и имперскую (гибеллинскую), но за этими знаменами скрывалась просто приверженность князей и рыцарей к местной независимости. Вражда, составившая традицию многих поколений и наложившая такую бурную и кровавую печать на события итальянской истории XII и XIII в., не могла направить Ф. по дороге к объединению. Время Гогенштауфенов было кульминационной эпохой распадения. В борьбе иссякали силы главарей феодальных миров и падало все ниже благосостояние трудящегося населения деревень. Только на юге норманнское завоевание (с нач. XI в.) внесло в феодальные отношения сплоченность: новые короли образовали здесь сильную державу, так как предоставленные раньше самим себе местные феодалы не сумели организовать самозащиту. Можно сказать, рассматривая средневековую историю Италии, что она явилась ареной особенно успешной, широко разлившейся работы разлагающих процессов, т. е. страной торжества Ф. по преимуществу. — Но это только одна сторона в ходе внутреннего развития полуострова. Ф. в Италии быстро расцвел, но скоро поблек; раньше, чем в других странах, наступила здесь эпоха антифеодальной реакции. Край контрастов, Италия была настолько же богата элементами феодальной дезорганизации, как и задатками экономического сотрудничества, свободной солидарности и культурного созидания. Носителями таких творческих начал были города. Им пришлось подчиниться подрывавшему их влиянию тиранического римского фиска, потом нашествий, завоеваний, разорений, разобщенности; но никогда они не падали так низко, как в других странах Европы, под ударами феодальной войны и анархии. Им удалось за своими стенами сохранить и под феодальным режимом (большей частью под сеньориальной опекой епископов) известный уровень благосостояния, вольностей и корпоративного духа: римская муниципальная традиция никогда в них не умирала. Не прекращавшиеся сношения с Византией, обмен произведений и идей с мусульманским Востоком и сарацинской Испанией — все это вселяло энергию в жителей итальянских городов, сгруппированных в промышленные цехи (arti) и торговые коллегии. Уже в Χ в. заметен в Италии подъем богатств, деятельности и значения городских общин. Во время крестовых походов они занимают уже первенствующее место не только в Италии, где они создают новые формы общественной жизни и гражданских отношений, но и в Европе, которая не может обходиться без их товаров и капиталов. Число свободных коммун растет с поразительной быстротой, как не очень давно перед тем бесконечно плодились единицы рыцарского землевладения. Города Италии насаждают вместе с мировой торговлей новую блестящую цивилизацию. Обогащаясь, они стремятся пользоваться и всеми сокровищами ума: в них цветут корпорации ученых, учителей, художников. Капиталы и знания прилагаются к освобождению; освободиться же можно было только через разрушение феодального устройства. Города, создав свои конституции, сомкнулись против рыцарства и победили его везде уже в ΧΙI в.; вместе с тем они освободили и сельское население от крепостного права. С юга пошла другая струя политического обновления — монархическая. Неаполитанское королевство, перейдя в руки Гогенштауфенов, трудами Фридриха II (XIII в.) выработалось в первую в Европе разумно устроенную и сознательно управляемую абсолютную монархию. Она также победила Φ. и дала толчок, под влиянием идей возродившегося римского права, к построению новых политических теорий. То же римское право, преподаванию которого в Болонье покровительствовали и император, и Папа, и города, обосновало принципы новой жизни, как римская древность помогла создать идеалы разумного развития человеческой личности. Это — течения уже не феодальные. Тем не менее, влияние феодального разобщения подкосило в широких кругах итальянского общества социальные навыки и коллективную дисциплину; Италии не удалось объединиться в формах федерации городских республик. Дальнейшее руководство политической жизнью попало в руки индивидуализма деспотов, и они не сумели обеспечить страну от ига иноземцев. Это — последний, роковой отзвук феодальных бурь.
Литература. Общие сочинения по истории Италии в средние века — см. Италия. Для Ф. в Италии и его прецедентов специально L. M. Hartmann, «Gesch. Italiens im Mittelalter» (пока т. I, II; Гота, 1897—1900); A. Fertile, «Storia del diritto italiano» (2 изд., т. I, II, Турин, 1896—98, с богатой библиограф.); П. Г. Виноградов, «Происх. феод. отношений в лангоб. Италии»; M. M. Ковалевский, «Экономический рост Европы в средние века»; Handloike, «Die lombardischen Städte unter der Herrschaft der Bischöfe und die Entstehung der Communen» (1883). Хороший краткий очерк истории норм. кор. в Южной Италии (с литер. указ.) см. у Lavisse-Luchaire, «Hist. de France» (П., 1901).
III. Феодализм, или ленная система (Lehnswesen), в Германии. Из трех национальных частей, на которые распалась монархия Карла Великого, государственное единство дольше всего поддерживалось в Германии, где процесс феодализации шел медленнее и завершился позднее, нежели во Франции и в Италии. В то время, когда в этих двух странах политический феодализм достиг уже значительного развитии (в Χ в.), в Германии существовала сильная королевская власть Саксонской династии. Но королям из этого дома, равно как представителям двух следующих династий — Франконской и Швабской — постоянно приходилось бороться с сепаратистическими стремлениями аристократических элементов общества. Когда в середине XIII в. пала династия Гогенштауфенов, в эпоху так называемого великого междуцарствия, Ф. проявился уже во всей своей силе, между тем как во Франции в этом самом столетии королевская власть, бывшая в предыдущий период весьма слабой, сделала, наоборот, довольно значительные успехи на пути политического объединения страны. В историю нового времени Германия вступила раздробленной на множество княжеств, а в XVI и XVII вв. реформационное движение и Тридцатилетняя война довершили политическое раздробление Германии. Началу этого процесса во второй половине средних веков особенно содействовали три факта. Во-первых, с прекращением династии Каролингов в Германии восторжествовал принцип избирательности королевской власти (см. Король), переходившей от одного владетельного дома к другому, вследствие чего она не могла упрочиться за одной какой-либо династией. Во-вторых, завоевание Оттоном Великим в середине Χ в. Сев. Италии и принятие им на себе титула римского императора положили начало так назыв. Священной Римской империи немецкой нации (см.), сама идея которой заставляла средневековых немецких королей забывать свои национальные задачи в погоне за призраком универсальной монархии. В-третьих, в качестве светских глав западного христианства римско-германские императоры пришли в столкновение с духовными его главами, т. е. папами, и начавшаяся в XI в. борьба папства и империи (см.) крайне ослабляла королевскую власть в Германии. Результаты всех этих трех фактов сказались с наибольшей силой в середине XIII в., когда завершился процесс политической феодализации Германии. Здесь — одна из причин того, что политическое развитие Германии пошло совсем по другому пути, нежели политическое развитие Франции. С другой стороны, хотя Германия и Франция одинаково выделились из одной и той же монархии Карла Великого, но в каждом из этих двух национальных королевств существовали особые условия. Население Германии делилось на отдельные этнографические группы или племена, в которых при последних Каролингах возникла сильная власть герцогов (см.), сделавшаяся наследственной. В Χ в. в Германии образовалось пять таких герцогств: Баварское, Швабское, Франконское, Саксонское и Лотарингское. С 911 г. немецкими королями стали делаться племенные герцоги, причем в Χ и начале XI в. преобладание принадлежало Саксонскому дому, в XI и начале XII — Франконскому, с середины XII до середины XIII в. — Швабскому. Оттон Великий с целью ослабления герцогской власти давал ее только своим родственникам и приверженцам, а Генрих IIΙ старался раздавать герцогства лишь на короткий срок; но в середине XI в., в малолетство Генриха IV, власть герцогов опять консолидировалась. Сами герцогства во второй половине XII в. и позднее подверглись дроблению на более мелкие части, в которых появились свои герцоги — австрийские, померанские, каринтийские и т. п. В основе новых герцогств лежал уже не столько этнографический, сколько территориальный принцип: прежние большие племенные герцогства дробились на меньшие в зависимости от разных местных, иногда случайных условий. По мере ослабления центральной власти в Германии, как и во Франции, все более и более возвышались в качестве самостоятельных владельцев графы (а также маркграфы, пфальцграфы, ландграфы и бургграфы) и высшие духовные лица; все они уже в XI в. определенно называются князьями (см.) или фюрстами. Первоначально они подчинялись племенным герцогам, но с течением времени многие из них становились в непосредственные отношения к королю. Наравне с ними назывались князьями и такие графы, которые продолжали находиться в зависимости от герцогов. Случалось и так, что отдельным лицам удавалось соединять под своей властью по нескольку графств, правители которых с титулом вице-графов считались их вассалами и в таком случае уже не могли претендовать на титул князей. В частности, имперскими князьями (Reichsfürsten) с конца XII в. стали называться лишь те светские вассалы, которые получали свои лены непосредственно от короля. После 1180 г. таких князей было только 16 [2], но в XIII и след. вв. их число постепенно разрасталось: в XIV в. их было уже 44. Это увеличение происходило путем возведения в княжества новых территорий королем с согласия других князей или самовольного принятия титула отдельными владельцами. Кроме того, с XIII в. стали входить в обычай разделы отдельных княжеств при переходе наследства к нескольким лицам (о графах, бургграфах, ландграфах, маркграфах, пфальцграфах см. под соответственными словами). В борьбе с усиливавшимся Ф. Саксонская династия думала опереться на духовенство, противопоставив светской аристократии — духовную. Католическая церковь была представительницей государственного единства, и притом власть епископов и аббатов не могла сделаться наследственной. Предполагалось, конечно, что замещение вакантных кафедр будет находиться в руках королевской власти. Начало такой политике, создавшей в Германии могущественную духовную аристократию, было положено Оттоном Вел., поручавшим епископам целые графства. Мало-помалу в Германии образовался целый ряд духовных княжеств (в XIV в. их было более 60), многие из которых просуществовали до начала XIX в. До середины XI стол. немецким королям, в общем, удавалось удерживать в зависимости от себя эту духовную аристократию, но при Генрихе IV Папа Григорий VII, поднявший знаменитый спор об инвеституре (см.), сделал тем самым попытку поставить всех духовных князей Германии в непосредственную зависимость от св. престола. Особенно крупными владениями были архиепископства и епископства Бременское, Магдебургское, Вюрцбургское, Бамбергское, Аугсбургское, Зальцбургское, Триентское, Утрехтское, Мюнстерское, Страсбургское, Базельское; существовали также имперские аббатства. Самыми важными в политическом отношении считались архиепископства Майнцское, Кёльнское и Трирское. Одним из важнейших прав духовных и светских князей в Германии было избрание короля. Все князья, однако, не удержали его за собой; с середины XII в. оно сосредоточивается в руках архиеп. Майнцского, Кельнского и Трирского и четырех светских князей, герц. Швабского, Баварского и Саксонского и пфальцграфа Рейнского, которые все получили название князей-избирателей или курфюрстов. Золотая булла Карла IV заменила герцогов Баварского и Швабского маркграфом Бранденбургским и королем Богемским. До середины XIII в. на престол избирались обыкновенно наиболее могущественные князья и престол подолгу оставался в одной и той же династии, но со второй половины XIII в. курфюрсты стали обнаруживать тенденцию избирать в короли менее значительных владельцев и почаще менять династии. Сами немецкие короли этой эпохи хлопотали уже не столько о том, чтобы отстаивать свою власть в Германии, сколько о том, чтобы создавать себе большие наследственные княжества. Такова была политика домов Габсбургского и Люксембургского. Немецкие короли XIV—XV вв. пользовались своей властью главным образом в династических целях, делая князьям уступки и тем нанося удар за ударом своему значению, как национальных государей. Дальнейшая история Германии наполнена постоянными успехами княжеской власти, пока Вестфальский мир 1648 г. не признал всю страну за агломерат трехсот самостоятельных княжеств, с полусотней вольных городов. Правда, каждое из этих княжеств стремилось сделаться настоящим государством в виде сословной (см.) или абсолютной монархии; но это могло удаваться только более значительным территориям, наиболее же мелкие оставались в сущности чисто феодальными сеньориями. Последнее замечание имеет силу особенно по отношению к имперскому рыцарству (см.), которое было настоящим сословием помещиков с суверенными правами. Самое сильное феодальное дробление господствовало в прирейнских землях и вообще ближе к западу, тогда как на востоке образовались более крупные княжества. Имперский сейм (см.) получил в XVII в. характер международного конгресса дипломатов, уполномоченных от вполне самостоятельных правительств. Постепенно развивавшийся суверенитет немецких имперских князей (их «территориальное право») получил название земского верховенства (Landeshoheit) в связи с общей противоположностью «имперского» и «земского» (имперский и земские сеймы, имп. и зем. чины, имп. и зем. знать, имп. и зем. города и т. п.) и с обозначением князей как земских господ (Landesherren). Не все феодальные элементы немецкого общества пользовались правами суверенной власти, а только те, которые высвободились из-под власти империи (князья и имперское рыцарство) и вместе с тем иногда подчинили себе другие феодальные элементы (земское дворянство). — Феодальная иерархия существовала и в Германии. Имперские князья, как прямые вассалы императора, назывались непосредственными чинами империи (immediati, reichsunmittelbare Stände); все остальные были лишь посредственными чинами (mediati). Под другой только терминологией, чем во Франции, мы и в Германии встречаемся с разными явлениями феодальной иерархии. Сюзереном, или ленным господином, (Lehnsherr) и в средневековой Германии мог быть не только король, но и всякий самостоятельный «чин» государства. Каждый вассал мог иметь своих подвассалов (Aftervassalen); от короля, как высшего ленного господина, до самых низов общества шла длинная лестница различных политических положений. В XIII в. германский судебник, получивший название Саксонского зерцала (см.), даже возвел в особую систему целого ряда рангов различное положение отдельных лиц в феодальном обществе. Это так называемый порядок щитов (Heerschildordnung), по которому первый щит принадлежит королю, щиты второго ранга — духовным князьям, третьего — светским, четвертого — свободным господам и т. д. И в Германии бывали нередко случаи запутанности вассальных отношений. Герцог саксонский был не только вассалом короля, но и епископа Бамбергского и аббата Фульдского; вассалами последнего были также герц. австрийский и баварский и ландграфы тюрингенский и гессенский. Кроме недвижимых имуществ, в лен и в Германии отдавались должности (Amtslehen = Ambachtslehen), соединенные с воинской обязанностью или от нее свободные, так что все управление имело феодальный характер. Это относится не только к государственным должностям, но и к разным видам частной службы. Напр. в лен отдавалась должность деревенского старосты (Schulze, scultetus), откуда и название «Schulzenlehen». Крестьянские участки тоже делались предметом ленного договора и даже получали название крестьянских ленов (Bauernlehen, feudum rusticum), хотя отдавались обыкновенно несвободным людям; они не были соединены с обязанностью военной службы и вместе с «шульценленами» составляли категорию ненастоящих ленов (feuda impropria). Наконец, в лен отдавались и разные доходы, как то: десятины, пошлины и т. п. Акт установления ленной связи (infeudatio) складывался из коммендации, которая называлась Hulde, и инвеституры, обозначавшейся термином Leihe. Hulde состояла из рукопожатия (соединенного иногда с поцелуем) и присяги, что обозначалось словами Hulde thun и Hulde schwören. Символами инвеституры были перчатка, или шляпа, или жезл, иногда перстень, меч, а при передаче князьям верховных прав — знамя, откуда княжеские лены стали называться Fahnlehnen. При инвеституре духовных вассалов передавались кольцо и посох, пока вормсский конкордат 1122 г. не заменил их скипетром, вследствие чего духовные княжества стали называться Scepterlehen. Возобновление Hulde и Leihe должно было происходить каждый раз при перемене сюзерена (Herrnfall) и вассала (Mannsfall или Lehnfall). Условия ленных договоров были довольно разнообразны. Бывали случаи ленной передачи какого-либо имения нескольким лицам сразу (Belehnung zur gesammten Hand). Иногда лен давался лишь на время, с сохранением за господином права выкупа лена у вассала (Pfandlehn). Главным и необходимым условием было соблюдение верности и исполнение известных обязанностей. Нарушение ленной верности (Lehnsverrath) влекло за собой потерю лена. Лены по общераспространенному обычному праву уже в XI в. были наследственными, но еще в первой половине XIII века одна лишь пожизненная передача (Leibgedingslehn) не стояла в противоречии с понятием лена. Княжеские лены сделались бесспорно наследственными только в начале XII в. Вообще для того, чтобы наследовать лен, нужно было быть lehnsfahig, напр. не иметь телесных недостатков, препятствующих рыцарской службе. К числу лиц, неспособных владеть ленами, принадлежали женщины, хотя в виде исключения существовали и женские лены (feuda feminea). По общему правилу лен переходил нераздельным к одному из наследников умершего вассала, если не было особого уговора относительно возможности раздела лена между несколькими наследниками. Передача лена по духовному завещанию дозволялась только при существовании особого на этот случай условия в ленном договоре (feudum testabile). Впрочем, в разных местах и в разное время обычное право колебалось по этому вопросу и в ту, и в другую сторону. Ленный господин в качестве опекуна (Lehnsvormund) малолетнего вассала пользовался до его совершеннолетия доходами лена (Angefälle) и службой подвассалов, по отношению же к духовным ленам это право (jus regalium или regaliae) наступало для сюзерена в случае вакантности епископской кафедры или места аббата. Как и везде, с феодальными отношениями в Германии стояли в связи сословные различия, менявшиеся с эпохами и местностями. Во главе общества стояло сословие господ (Herrenstand), в состав которого входили «князья, графы и свободные господа или бароны» (freie Herren, liberi harones), которые одинаково возвышались и над простыми свободными (по своим привилегиям), и над несвободными рыцарями. Последние составляли сословие «служебников» (Dienstmannen), или министориалов, которых мы встречаем при дворах королей или крупных владельцев. Это сословие консолидировалось только в XI в., когда оно заняло в обществе второе место после свободных господ; с XII-же в. министериалов уже прямо стали причислять к дворянству и признавать за людей свободных. В эту эпоху господа и служебники стали сливаться в одно рыцарское сословие (см.), подразделявшееся на высшее и низшее, но резко обособившееся во всем своем составе от просто свободных людей, не несших постоянной военной службы. В Германии лучше, нежели во Франции, сохранялась в средние века крестьянская свобода (и даже аллодиальная собственность). Немецкие крестьяне (см.) делились на свободных и несвободных; в первой категории нужно различать собственников, чиншевиков (Zinsleute) и безземельных. Резкой грани между этой категорией и несвободными крестьянами не существовало, так как были своего рода переходные ступени. Несвободное население распадалось на прикрепленных к земле (glebae adscripti, Grundhörige) и на лично несвободных (servie Eigenleute). В общем, в XII—XIII вв. в Германии число крепостных было очень незначительно, и крестьянская свобода все более и более развивалась; но позднее, особенно с XV в., началось усиленное закрепощение крестьян, как раз в ту эпоху, когда во Франции совершался обратный процесс. Это вызывало постоянные крестьянские восстания, приведшие в начале XVI в. к великой крестьянской войне (см.), после которой закрепощение крестьян пошло особенно быстро. — Ф. в Германии оказал большое влияние на историю национального права. Рядом с земским правом отдельных областей явилось особое ленное право (Lehnrecht), самое старое систематическое изложение которого мы находим в Саксонском зерцале, начала XIII в. (см. Германское право). О немецком Ф., кроме соч. Савиньи, Эйхгорна, Вайтца, Зибеля, Рота, Зома, Менцеля, Маурера, Гирке, Инама-Штернегга, названных выше в историографии Ф., и кроме общих соч. по истории Германии и германского права (особенно соч. Бруннера и Шрёдера) или хозяйства (особенно Лампрехта), а также работ по истории нем. крестьян (см.), см. Brunner, «Der Ritterdienst und das Lehnswesen» («Zeitsch. f. Rechtsgesch.», т. XXI); Bryce, «The Holy German empire» (есть рус. перев. под ред. проф. Петрушевского); Döbosl, «Die Markgrafschaft und die Markgrafen auf dem bayer. Nordgau» (1894); Ficker, «Vom Reichsfürstenstande» (1861); его же, «Vom Heerschilde» (1862); Franzisz, «Der deutsche Episcopat unter Heinrich III» (1879); Gerdes, «Die Bischofswahlen unter Otto d. Grossen» (1878); Hanssen, «Agrarhistorische Abhandlungen» (1880); Harttuog, «Die Thronfolge im deutsch. Eeich.» («Forsch. zur deutsch. Geschichte»); Homeyer, «System des Lehnrechts der sächsischen Rechtsbücher» (в его изд. Саксонск. зерцала); Hüllmann, «Gesch. des Ursprungs der Stände in Deutschland» (1830); Inama-Sternegg, «Die Ausbildung der grossen Gutsherrschaft in Deutschland» (1879); J. Kempf, «Gesch. des deutsch. Reichs während des grossen Interregnums» (1893); Knapp, «Grundherrschaft und Rittergut» (1897); Fr. J. Kühns, «Ueber den Ursprung und das Wesen des Feudalismus» (1869); Küster, «Das Reichsgut in den Jahren 1273—1318» (1883); Lamprecht, «Deutsches Wirtschaftsleben im Mittelalter» (1885—86); Landau, «Territorien» (1862); Lindner, «Die deutsch. Königswahlen und die Entstehung des Kurfürstenthums» (1893); его же, «Der Hergang hei den deutschen Königswahlen» (1899); Maurenbrecher, «Gesch. der deutsch. Königswahlen von X—XIII Jahrh.» (1889); Menkel, «Ottos I Beziehungen zu den deutschen Erzbischöfen» (1900); Roth, «Meklenb. Lehnrecht» (1858); Roth von Schreckenstein, «Ritterwürde und Ritterstand» (1886); Schottmüller, «Entstehung des Stammesherz. Bayern» (1868); А. Трачевский, «Германия накануне революции» («Вестн. Евр.», 1875); Wahnschaife, «Das Herz. Kärnten im XI Jahrh.» (1878); Wilmowski, «Beiträge zum pommersch. Lehnrecht» (1870); Winzer, «Billungorum intra Saxonia ducatu» (1869); Wittich, «Entstehung des Herz. Lothringen» (1862); Г. Вызинский, «Папство и Св. Римская империя в XIV u XV вв.».
IV. Феодализм в Англии. История английского Ф. во многом не похожа на историю Ф. в континентальной Европе. Норманнское завоевание, сыгравшее такую огромную роль в истории Англии, явилось определяющим фактом и для английского Ф. До 1066 г. процесс феодализации шел в Англии тем же путем, что и на континенте, здесь уже были налицо все основные элементы феод. строя. Те же причины, которые на континенте вызвали к жизни частный патронат и коммендацию, иммунитет и частную юрисдикцию, бенефиции и вассалитет, сеньоров и вилланов, действовали и в Англии и, в общем, дали те же результаты. Англосаксонская Англия, как и континентальная Европа того времени, находилась в стадии натурального, замкнутого хозяйства; между тем государственность в силу главным образом чисто внешних обстоятельств — завоевания и борьбы между отдельными англосаксонскими королевствами, приведшей к объединению англосаксонской Англии под властью вэссекских королей, — значительно перешагнула узкие рамки ее хозяйственной жизни; с помощью элементарных натурально-хозяйственных средств она должна была решать сравнительно широкие политические задачи. С другой стороны, родовая организация, когда-то обеспечивавшая личную и имущественную безопасность членов общества, все более и более разлагалась; правительственная власть еще не была в состоянии заменить ее в сколько-нибудь достаточной мере, особенно в условиях хронической борьбы между отдельными королевствами, предшествовавшей окончательному объединению Англии, и постоянных датских набегов и захватов. В силу этого все более и более развивается частная охрана и частная власть: более слабые ищут защиты у более сильных и коммендируются им лично и со своим имуществом. Такими более сильными людьми были прежде всего королевские дружинники (гезлиты, потом тэны) и церковь, а затем и все другие, укрепившиеся за счет постепенно бедневшей массы. Сильные люди постепенно становятся сеньорами, глафордами, лордами. Уже в древнейших законах англосаксов мы находим следы частной власти над свободными. «Если кто уйдет от своего лорда без позволения, — читаем мы в Правде вэссекского короля Ини (около 690 г.), — или убежит тайно в другое графство и будет найден, пусть он возвращается туда, где был прежде, и заплатит своему лорду 60 шиллингов». В том же законодательном памятнике сказано, что глафорд в случае убийства зависимого от него человека получает от убийцы выкуп независимо от того, которым убийца в то же время вознаграждает род убитого. Итак, частное покровительство доставляло патрону известные материальные выгоды; ничто не мешает предположить, что патрон мог получать в свою пользу и часть труда коммендировавшегося ему человека, в той или иной форме. В частном покровительстве, возникшем таким образом помимо нее и в восполнение ее, правительственная власть не только не видит своего врага, но наоборот — усматривает своего союзника и уже очень рано сообщает этого рода отношениям свою санкцию. Признав за глафордами известные права над зависимым от них населением, государственная власть воспользовалась возникшими таким образом отношениями для общегосударственных целей и возложила на глафордов ответственность за находившихся под их частной защитой людей. Вместе с тем она стала заботиться о развитии и распространении подобных отношений. «Мы постановляем, — читаем мы в Правде короля Ательстана (около 930 г.), — относительно тех не имеющих глафордов людей, в отношении к которым закон не может быть применен, чтобы родственникам такого человека повелено было… найти ему лорда». Человек, который по истечении известного срока после опубликования этого постановления все-таки окажется вне частного покровительства, должен считаться на положении беглеца; всякий может убить его безнаказанно как вора, а кто будет укрывать его, заплатит штраф. Закон запрещает глафорду брать под свое покровительство людей, которые уже находятся под покровительством другого глафорда, без разрешения на то последнего. Глафорд не имеет права отказывать в покровительстве свободному человеку, добросовестно исполнявшему в отношении к нему свои обязанности. За всех находящихся под его частным покровительством людей глафорд ручается, что они не будут повинны в краже. Если этих зависимых людей у него так много, что он не может лично уследить за их поведением, закон предписывает ему поставить в каждом селе старосту, верного человека, который должен брать на себя ручательство за крестьян этого села. Под частным покровительством глафорда находились иногда, таким образом, целые деревни. Прежде всего это могли быть деревни, основанные на его собственной земле. Факт этот был обычным в рассматриваемую нами эпоху, когда в Англии было очень много пустопорожней земли и короли щедро раздавали ее монастырям и своим дружинникам; получившие ее приводили ее в культурное состояние, селя на ней охочих безземельных людей, которых немало было в англосаксонском обществе в силу указанных выше причин; этих людей имеет в виду законодательство короля Эдмунда (около 943 г.), постановляя, что «всякий человек отвечает за своих людей и за всех, которые находятся в его мире и на его земле». Были, затем, деревни, населенные людьми, искони сидевшими на своей собственной земле, но по тем или иным причинам попавшими под частную власть крупного человека или монастыря, коммендировавшимися ему или отданными в частную власть его самим королем. Ответственность, которую несет глафорд перед государством за находившихся под его патронатом людей, вознаграждалась материальными выгодами. В его пользу шла часть штрафов, к которым присуждались в случае правонарушений находившиеся под его покровительством люди по приговору общегосударственных судебных учреждений, а также часть конфискованного у правонарушителя имущества. На первых порах права суда над зависимыми от него людьми глафорд, по-видимому, не имел; он лишь обязан был представлять их в случае совершения проступка на суд сотенного собрания; только впоследствии глафорды получили право иметь свою собственную курию для разбора дел, возникавших среди зависимого от них населения, а также право на все судебные доходы. Это стоит в связи с очень часто практиковавшейся королями раздачей юрисдикционных прав в частные руки. При господстве натурального, замкнутого хозяйства, исключавшем возможность хозяйства-предприятия, рассчитанного на обмен, почти единственным средством существования так называемых непроизводительных классов, занятых исключительно войной и религиозными функциями, являлось кормление за счет продуктов труда хозяйственных организаций — сельских общин. Политическое верховенство, принадлежавшее королю, очень скоро стало рассматриваться им со стороны тех материальных выгод, которые оно ему доставляло в виде судебных доходов — так наз. фирм (т. е. права взимать с населения продукты для содержания себя и своего двора), всякого рода таможенных сборов и т. п. Желая обеспечить своей душе загробное блаженство, или приобрести верную службу сильного человека, или вознаградить его за эту службу, король раздавал часть своих прав монастырям и мирянам, наделял их юрисдикционными и иными фискальными правами над сельской общиной или над совокупностью общин, дробя свое политическое верховенство как настоящее материальное благо, как частное имущество. Параллельно развитию частной власти снизу идет, таким образом, развитие ее сверху, путем раздачи королями своих юрисдикционных (так назыв. Soca et Soca) и фискальных прав. И церковь, и получившие бенефиции миряне в свою очередь раздавали эти права в интересах военного дела и для всяких иных целей. В результате в англосаксонском обществе оказались налицо все основные элементы феодального строя, и чем дальше, тем этот процесс феодализации делал все большие и большие успехи. Свободное крестьянство все более и более теряло свою независимость; на почве юрисдикции и иных фискальных прав все более и более укреплялась власть глафорда над общиной свободных крестьян и проникала внутрь общины; в пределах общины возникало особое барское хозяйство, всецело питавшееся соками общинных хозяйств; свободная сельская община все более и более превращалась в феодальное поместье, в мэнор, а свободные крестьяне — в крепостных крестьян, в барщинников лорда своего мэнора, в вилланов. Норманнское завоевание внесло в Англию континентальный Ф., переведя на строгий язык феодального права отношения, развивавшиеся в том же направлении, но еще далекие от полной юридической определенности, а иногда еще почти и не затронутые феодальным процессом. Путем конфискаций и другого рода захватов через руки короля прошла едва ли не вся территория завоеванного им королевства. Из этого земельного фонда громадное количество земли было оставлено за королем, а также передано им его сподвижникам, светским и духовным; остальные земли были возвращены их прежним владельцам, после того как они признали Вильгельма своим государем. Таким образом все землевладельцы, от самых крупных до самых мелких, превратились в «держателей» короля, державших свою землю или непосредственно, или в последнем счете от короля, верховного собственника всей завоеванной им земельной площади. Такого полного проведения феодального принципа в сфере землевладения мы не встречаем нигде в Европе; оно могло быть осуществлено только искусственным путем, как результат завоевания страны людьми с выработанной системой феодального права. Более определенную феодальную формулировку и конструкцию получили и отношения глафордов к крестьянам подвластных им сельских общин: мэнориальный строй все более развивался, вилланство захватывало в свой состав все больше до тех пор свободных элементов. Не говоря уже о более систематической эксплуатации, которой подвергалось крестьянство со стороны новых глафордов (чужеземцев и победителей), тут действовали и причины более общего свойства. Только обеспечив сеньорам продукты труда и сам труд сельских общин, центральная власть могла требовать от них военной повинности и других «служб» (servitia) натурой и отчасти деньгами; другого способа организации правительственных средств при господствовавших тогда натурально-хозяйственных условиях не могло и быть. Для той власти, которой располагали Вильгельм Завоеватель и его преемники, социальный Ф. был не опасен: он был ей необходим как служебная сила, как средство выполнения ею общегосударственных задач. Завоевание дало этой власти прочную постановку, соединив в ее руках власть англосаксонского короля — представителя широкой государственности, начавшей было разлагаться, но теперь получившей возможность дальнейшего развития, — и верховного сюзерена всех землевладельцев. Последние обязаны были нести прежде всего военную повинность, на которую имел право один король (regale servitium), хотя бы между ним и действительным владельцем данного военного держания стоял длинный ряд феодальных посредников. В результате королевская власть нормандской династии располагала такими ресурсами, каких не имел тогда ни один король в Европе. Укрепление государственного центра нанесло непоправимый удар политической стороне феодального процесса, насколько она успела обнаружиться ко второй половине XI в. Процесс политического разложения общества, раздробления его на ряд самостоятельных политических тел был приостановлен. Салисберийская присяга, которую принесли Вильгельму Завоевателю все землевладельцы Англии, чьими бы вассалами они ни были, — факт, очень красноречивый в этом отношении. Феодальная связь одного члена общества с другим не устраняла в Англии связи с государством, подчинения общегосударственной власти, как это было, например, в Капетингской Франции. Нельзя, однако, сказать, чтобы Англия вовсе не знала политического Ф. континентального типа. Еще Вильгельму Завоевателю пришлось столкнуться с настоящими феодалами, носителями идей совершенно противогосударственного характера. Это были пришедшие с ним норманнские бароны, а также простые авантюристы, помогшие ему завладеть английским королевством и наделенные им поместьями в Англии. Они смотрели на мир исключительно с феодальной точки зрения и не понимали того положения, в которое стал Вильгельм, заняв престол Эдуарда Исповедника. В тех требованиях, которые Вильгельм, как обладатель сильной государственной власти, предъявлял к ним как к подданным, обязанным ему повиноваться и нести все общегосударственные повинности, они усматривали незаконное посягательство на их права и привилегии — а эти права и привилегии являлись несовместными с правами и привилегиями государства и общества, как их понимали англосаксы. Притязания нормандских баронов были враждебны как интересам короля, так и интересам народа. Это надолго определило взаимные отношения короля, англосаксов и новой аристократии. Во всех столкновениях короля с баронами англосаксонская масса — народ — становилась на сторону короля, рано убедясь, что если интересы народа и не всегда совпадают с интересами короля, то враги у них во всяком случае общие. Осуществить свои мечты во всей полноте феодалам удалось в эпоху междоусобной войны между Стефаном и Матильдой, когда произошло временное ослабление центра и Англия испытала все ужасы феодальной анархии. Правительству Генриха II Плантагенета удалось вернуть политическое развитие Англии в те рамки, в какие оно было поставлено с момента нормандского завоевания. Король выступил с широкими реформаторскими планами и, опираясь на народную массу, провел их в жизнь. Он объявил решительную войну всему тому, что заявляло притязания на самостоятельную политическую власть, независимую от королевской. Развитие центральной власти в судебном и фискальном отношении, восстановление англосаксонского общенародного ополчения, оживление местной самодеятельности в пределах самоуправляющихся областных групп, построенных на всесословной, общегосударственной, дофеодальной, а следовательно, и антифеодальной основе, сближение центра и местности на поприще общегосударственных задач — вот основные пункты политической программы правительства Генриха II. Всеми этими мерами английский Ф. был окончательно обезврежен, оставаясь лишь неизбежным социальным результатом общих хозяйственных условий. В частности очень сильно были урезаны юрисдикционные права сеньоров в пользу юрисдикции королевского суда, реформированного на основе присяжного расследования. В то же время Генрих не побоялся окончательно изъять из подсудности общегосударственным судам частноправовые, прежде всего поземельные отношения вилланов, отдав их исключительно в ведение мэнориальных курий, и этим усилил социальный Ф., подчинение одного общественного класса другому. Реформы Генриха II обеспечили Англии широкое политическое развитие, окончательно поставив Ф. в тесные рамки, в которых он уже не мог быть опасным государству; но они не могли совершенно подавить феодально-политические тенденции крупных баронов, проявлявшиеся с большей или меньшей определенностью и силой при более или менее благоприятных условиях. Феодалы начали движение, приведшее к Вел. Хартии Вольностей; их стремления с полной определенностью сказались в некоторых параграфах хартии, хотя политическое благоразумие заставило их взять под свою защиту и интересы всех других общественных классов, что и сообщило Вел. Хартии характер широкой политической программы. Резко выраженные феодальные тенденции обнаружились и во время политической борьбы в царствование Генриха III, закончившейся возникновением английского парламента. Парламент постепенно объединил в своей нижней палате все общественные элементы и интересы, противоположные и враждебные чисто феодальным поползновениям крупных баронов. Политическое положение последних вскоре определилось как положение наследственных советников короны, сановников крепко сплоченного, централизованного государства. При таких условиях о политическом Ф. в Англии конца XIII, XIV и XV вв. не может быть и речи. Хотя английской государственности и пришлось вести борьбу с Ф., но это не была, как в Капетингской Франции, борьба зарождавшейся центральной власти с прочно утвердившимся еще до нее Ф. Политический Ф. в Англии являлся лишь в форме поползновений и попыток, столкнувшихся с сильной центральной властью. Обезвреженный политически, английский Ф. оставался лишь формой сословной организации общества, коренившейся в общих хозяйственных условиях, и в этом виде представлял едва ли не более законченную систему, чем Ф. какой бы то ни было другой страны. Этой своей законченностью он был обязан государству, которое заставило его служить общегосударственным целям и для этого укрепило его и систематизировало. Поэтому и история разложения английского Ф. есть главным образом история разложения тех хозяйственных форм, которые его обусловливали; это процесс не политический, а хозяйственный и социальный. Ср. Stubbs, «Constitutional History of England» (т. Ι—III); П. Виноградов, «Исследования по социальной истории Англии в средние века» (СПб., 1887); F. W. Maitland, «Domesday Book and Beyond» (Кембридж, 1897); Д. Петрушевский, «Восстание Уота Тайлера. Очерки из истории разложения феодального строя в Англии» (ч. II, М., 1901).
V. Феодализм на Пиренейском полуо-ве. На Пиренейском полуострове Ф. зарождается еще в эпоху вестготской монархии, но условия многовековой борьбы с мусульманами, завоевавшими ее в начале VIII в., различным образом определили развитие его в отдельных частях полуострова. Весь полуостров в этом отношении может быть разделен на две неравные части: западную (Леон, Кастилия и Португалия), где Ф. был слабо развит, и восточную (Наварра, Арагония, Каталония и Валенсия с Балеарскими о-вами), где Ф. получил более значительное развитие. — 1. Образование в вестготскую эпоху класса крупных земельных собственников (ricos hombres; rico — богатый — слово герм. происхождения, от корня reik = reich), в зависимости от которых стояла многочисленная группа свободных людей — клиентов, или «буцелляриев» (buccellarii), — можно рассматривать как начало феодализации общественных отношений в Испании. Буцеллярии обыкновенно получали от своих патронов землю или оружие и обязаны были оказывать им известные услуги, помогать во время войны. За это они пользовались покровительством своих патронов, которые защищали их на суде. Отношения патроната переходили от отцов к детям. Если клиент умирал, оставив дочь, то она оставалась под покровительством сеньора до выхода замуж, продолжала пользоваться отцовским имуществом, если выходила замуж за человека равного с ней состояния, и теряла его, если выходила замуж против воли сеньора. Узы патроната прекращались в случае неверности клиента или по доброй его воле, так как он пользовался полной свободой выбора сеньора. Оставляя сеньора, клиент терял половину своего имущества, как благоприобретенного, так и полученного от патрона в пользование. После покорения полуо-ва арабами вестготский патронат не исчез: в Астурийских и Пиренейских горах образовались новые центры политической жизни христианского населения. Слабость общественной власти, отсутствие безопасности и постоянные войны делали для массы свободных людей еще в большей степени, чем прежде, необходимой поддержку и защиту сильных патронов, как светских, так и духовных. Вестготские правовые традиции не прекращались, но с течением времени подверглись целому ряду изменений, как в западной группе пиренейских государств, образовавшихся из королевства Астурийского, так и в восточной. Рассмотрим каждую группу отдельно. — II. В успешной борьбе с маврами астурийская монархия постепенно расширяла свои пределы на юг и на запад. Центром ее был сперва г. Овиедо, потом г. Леон. Монархия эта на первых порах имела ту же политическую и социальную организацию, как и вестготская, с избирательной королевской властью и с соборами, состоявшими из духовенства и знати и решавшими под королевским председательством все церковные и государственные дела. Как и в вестготскую эпоху, население делилось на две главные группы: свободных и несвободных, причем первые подразделялись на крупных (richi homines, principes) и мелких свободных собственников (milites, hereditarii), а последние — на рабов (mancipia) и крепостных (coloni). Число вполне свободных людей постепенно сокращалось, так как менее зажиточные поступали под покровительство знати и духовенства, коммендировались им и образовали многочисленный класс зависимых людей. — homines de benefactoria или de encomienda. Завоеванная y мавров территория делилась между короной, церковью и знатью, и соответственно этому образовывались три главных вида земельной собственности — королевская (realengo), церковная (ahadengo) и дворянская (solariego, de señorio). Как крупные землевладельцы, магнаты и прелаты пользовались большим политическим значением, участвовали вместе с королем в решении важнейших вопросов по управлению и защите страны и обладали правами патримониальной юрисдикции над подвластным населением. Земли их изъяты были от податного бремени; в случае обиды, испытанной со стороны короля, «ricos hombres» могли оставить его и перейти в подданство к другому королю (desnaturarse), причем в этих случаях произносили следующую формулу, записанную в кодексе «Fuero Viejo de Castilla»: «Сеньор, целую вашу руку: отныне я вам больше не вассал». Термин «вассал» вводится в употребление в Χ в., сперва для означения лиц низшего общественного положения, потом в применении и к знати. Споры между собой ricos hombres решали или путем судебного поединка, или путем частных войн. Духовенство было изъято от светской юрисдикции и подчинялось церковному суду и управлению. Все бремя государственных податей падало на массу земледельческого населения — pecheros (villaini, suniores). Главных признаков феодальной системы — соединения с земельной собственностью прав суверенитета, иерархического подчинения одних лиц другим и организации военной службы на почве землевладения — мы в западных государствах Пиренейского полуо-ва, однако, не находим. Военную службу здесь обязан был нести каждый подданный короля, независимо от того, владел ли он земельной собственностью или нет. Беспрерывный крестовый поход против соседей — мавров, начавшийся в VIII в. и продолжавшийся около восьми стол., заставлял население постоянно быть готовым к войне и исключал возможность феодальных ограничений и условностей военной службы, по крайней мере в первый период «Реконкисты», до половины XIII в., когда все силы христиан были сосредоточены на этой борьбе. Как вожди этого похода, короли простирали свою власть на всех жителей страны, на чьих бы землях они ни жили; все считались подданными короля (naturales) и обязаны были приносить присягу в верности непосредственно королю, как то было в Англии после норманнского завоевания. «Древнее фуэро Кастилий» утверждало неотчуждаемость четырех главных прерогатив королевской власти, составлявших сущность суверенитета: верховной судебной власти (justicia), права на особую подать, служившую вознаграждением королю за уступку фуэросов или вольностей той или другой области или группе населения (moneda), права на военную службу подданных или ее денежный эквивалент (fonsadera) и, наконец, права короля и его свиты на гостеприимство жителей той области, через которую он проезжал (yantares). Страной король управлял через своих делегатов — графов и аделантадов, совмещавших в своих руках власть военную, административную и судебную. Этих должностных лиц король назначал и смещал по собственному усмотрению; власть свою передавать по наследству они не могли, как не могли обращать подчиненных им людей в своих подданных. В отличие от французских графы Зап. Испании не сделались феодальными сеньорами, а крупные земельные собственники (ricos hombres), обладавшие правами юрисдикции по отношению к зависимому от них населению, не успели присвоить себе функций государственной власти и, будучи равны между собой, не создали феод. иерархии. Правда, в зависимости от них стояли вассалы из среднего и низшего дворянства (inianzones, caballeros и hidalgos), но эта зависимость не освобождала последних от непосредственного подчинения королю. В Χ—XI вв. в королевстве Леонском замечается стремление отдельных представителей знати эмансипироваться от королевской власти, и эти тенденции к политической самостоятельности, найдя поддержку со стороны населения данной области, привели к выделению из состава Леонского королевства двух графств, Кастильского в Χ в. и Португальского в конце XI века, вскоре образовавших два совершенно независимых королевства. Политические учреждения и сословная организация этих трех государств были весьма сходны. Леон и Кастилия в половине XIII века снова слились в одно государство; Португалия продолжала самостоятельно развиваться на почве учреждений, воспринятых у северных и западных соседей ее. Понятия бенефиция и феода были чужды населению Леонского королевства. Дальнейшему дроблению государственной территории и успехам феодализма мешали, главным образом, два обстоятельства: национальный: характер борьбы с маврами и раннее развитие муниципального режима в Леоне, Кастилии и Португалии, Cartas-pueblas и fueros — грамоты вольностей, которые короли давали жителям вновь завоеванных земель с целью скрасить их существование среди беспрерывных опасностей, — служили основанием для развития городской жизни на демократических началах и способствовали эмансипации зависимого земледельческого населения от сеньориальной власти как раз в то время, когда в Испанию стали проникать французские феодальные веяния, грозившие ухудшением участи этого населения. Проводниками феодального влияния были клюнийские монахи, но попытки их наложить на массу сельского люда феодальное иго во всей его полноте вызывали, в XI—XIII вв., восстания в церковных и монастырских поместьях. В половине XIII столетия освобождение крестьян от крепостной зависимости было уже совершившимся фактом. Города в то время пользовались широкой автономией (consejos в Кастилии и Леоне, concelhos — в Португалии), для защиты своих фуэросов образовывали союзы (так назыв. германдады), за которыми признано было право вооруженного сопротивления незаконным действиям королевской власти, и по своему политическому значению нисколько не уступали дворянству и духовенству. Усиление городских общин, которому способствовали сами короли, желая создать из них противовес чрезмерному влиянию высших сословий, подготовило выступление городских депутатов в кортесах в качестве особого чина (estadollano или brazo popular), наряду с дворянством и духовенством. Раньше всего города получили представительство в кортесах Леона (1188). Вместе с горожанами в кортесах принимали участие и представители крестьян (pecheros, labradores), организовавшихся в вольные общины (так называемые бегетрии), имевшие право избирать себе сеньора; но участие крестьян в представительных собраниях было непродолжительно. В леоно-кастильских кортесах преобладающая роль принадлежала городам, а в португальских — духовенству, что объясняется вассальной зависимостью, в которую была поставлена Португалия от Папы после отделения ее от Леона. Сословная монархия леоно-кастильская и португальская формировалась в то самое время, когда благодаря деятельности знатоков римского права (letrados) были положены прочные основания для королевского абсолютизма, идеи которого нашли свое выражение в кодексе Альфонса Χ «Las siete partidas», получившего в XIV в. законодательную силу и в Кастилии, и в Португалии. Любопытную особенность общественно-политической истории Кастилии и Португалии представляет тот факт, что Ф. получил там наибольшее развитие как раз в то время, когда повсюду в Европе он стал клониться к упадку, причем усиление Ф. являлось реакцией против чрезмерного возвышения городов не только со стороны знати, но и со стороны королевской власти. Фердинанд св., завоевав Андалузию в первой половине XIII в., разделил завоеванную территорию на 1200 участков — caballerias, которые по жребию достались рыцарям, принимавшим участие в походе. Отправление военной службы все более связывалось с владением рыцарскими поместьями. В кодексе Альфонса Χ определяются взаимные отношения между вассалами и сеньорами и условия ленной присяги, вводится новое понятие «феод», разъясняется странным образом этимология этого слова (fe — верность, dar — давать) и выводится заключение, что вассал обязан соблюдать верность по отношению к сеньору, от которого получил землю или какой-либо другой предмет. Далее утверждается принцип, что феодальное держание нельзя давать лицу, состоящему уже вассалом другого сеньора; феод могут наследовать лишь сыновья, без преимущества первородства; вассал, нарушивший верность по отношению к сеньору, лишается феода. В XIV в. феодальные держания часто становились наследственными; корона, несмотря на протесты кортесов, отчуждала без всякой меры свои домены в пользу дворянства. Представители последнего приобретали тогда же титулы графов, маркизов и герцогов, а с конца XV в. многие из ricos hombres стали величаться грандами; но эти почетные титулы, переходившие по наследству от отцов к сыновьям, не имели реального политического значения, и возродившийся Ф. не остановил роста королевского абсолютизма. — III. В восточной группе Пиренейских государств — Наварре, Арагонии, Каталонии и Валенсии — менее поглощенных борьбой с арабами, чем западные, Ф. получил значительное развитие, особенно в Каталонии, вошедшей в эпоху Карла Вел. в состав франкской монархии под названием Marca Hispanica, и всецело воспринявшей от нее феод. обычаи и учреждения, которые потом перенесены были и на Валенсию с Балеарскими островами. Среднее место между Кастилией, как государством, наименее подвергшимся феодализации общественно-политического строя, и Каталонией, как государством, наиболее подвергшимся влиянию этого процесса, занимают королевства Наваррское и Арагонское, из которых первое в некоторых отношениях ближе подходило по своему строю к Кастилии, а второе — к Каталонии. В IX в. жителям графств, входивших в состав испанской марки, предоставлялось избирать себе покровителей в лице графов, виконтов и королевских вассалов (vassi dominici), в пользу которых они за то обязаны были выполнять известные услуги. В отношении бенефициальной системы испано-готское население приравнивалось к франкскому; право на земельную собственность расчленялось на dominium directum и dominium utile, причем первое из этих прав в силу акта коммендации осуществлялось сеньором, а второе — вассалом. Должности графов становились наследственными, как и феодальные держания; общество проникалось началами Ф. иерархии, наконец, в XI в. издан был кодекс «Usatici Barchinonae», представлявший полную регламентацию феод. строя, при котором каждый человек в силу ленной присяги и в силу держания манса или баронии был непременно вассалом или «homo» другого. Ф. в Каталонии или графстве Барселонском, отделившемся от франкского государства во второй половине IX в. и объединившем под своим главенством прочие графства Испанской марки, характеризуется теми же чертами, что и Ф. во Франции, с той особенностью, что значительная часть крестьянского населения (так назыв. pageses de remensa) находилась здесь в крайне тяжелых условиях крепостной зависимости (malos usos), прекратившейся только во 2-й половине XV века, после ожесточенной борьбы против феодальных сеньоров, которыми были не только представители знати и духовенства, но и члены могущественной буржуазии. Как и в Кастилии, здесь существовали кортесы, в которых города пользовались большим влиянием; существовало и право вооруженного восстания против незаконных действий верховной власти или ее агентов. Развитие монархической власти, особенно после объединения Испании при Изабелле и Фердинанде Католических во второй половине XV в., обусловило упадок феодализма в Каталонии, как и в других частях этой монархии, в том числе и в Арагонском королевстве, с которым Каталония в половине XII в. соединилась под властью одной и той же королевской династии. Нигде на полуострове феод. аристократия не пользовалась таким преобладанием, как в Арагонии, где она составляла 2 чина (brazos) в кортесах, обладала прочной сословной организацией и важной «привилегией унии» (см. Уния арагонская), предоставлявшей дворянам право заключать конфедерации и объявлять войну королю.
Литература. По вопросу о времени возникновения, о формах и даже о самом существовании Ф. на Пиренейск. полуо-ве в исторической литературе высказываются крайне противоречивые суждения. Одни вовсе отвергают существование Ф. на Пиренейском полуострове (Fr. Mart. Marina, «Ensayo historico-critico sobre la antigua legislacion… de Leon y Castilla», Мадр., 1808; Lista, «Memoria sobre el feudalismo et España», Мадр., 1828); другие решительно доказывают, что феодализм там существовал на таких же началах, как и в прочих странах Зап. Европы (Robertson, «History of the reign of the emperor Charles V», Л., 1769; Benavides, «Memorias del Rey D. Fernande IV de Castilla», т. I, Мадр., 1860; Sempere, «Historia del derecho español», Мадр., 1846); третьи, наконец, признавая существование Ф. на Пиренейском полуо-ве, отмечают целый ряд особенностей в развитии феодальных отношений в отдельных частях полуострова: Secrétan, «De la féodalité en Espagne» («Revue hist. de droit français et étranger», т. VIII, П., 1863); Cardenas, «Ensayo sobre la historia de la propiedad territorial en España» (Мадр., 1673); A. de la Escosura y Hevia, «Juicio critico del feodalismo en España» (Мадр., 1856); Azcarate, «Ensayo sobre la historia del derecho de propiedad y su estado actual en Europa» (Мадр., 1880); Herculano, «Historia de Portugal» (Лиссабон, 1876—1891); Barros, «Historia da administração publica em Portugal nos Seculos XII a XV» (Лиссабон, 1880—96; Herculano, «Da existencia ou não existencia do feudalismo em Portugal» (1875—77, «Opusculos», т. V); Munoz y Romero, «Del estado de las personas» (Мадр., 1883); Marichalar y Manrique, «Historia de la legislacion y recitaciones del derecho civil de España» (Мадр., 1863); Lembke, «Geschichte von Spanien» (Гамбург, 1831); Schirrmacher, то же (Гота, 1893), в колл. «Gesch. d. europ. Staaten».
VI. Феодализм в Чехии и Моравии. В Чехии и Моравии существовали в XII в. все те институты, из соединения которых произошла в Западной Европе феодальная система. Так, прежде всего, чешские «выслуги» мало отличались по своей природе от бенефиции. «Выслуги» даваемы были государями свободным и даже обыкновенно знатным людям за верную службу (pro fidelitate servitii, pro fideli servitio). Первоначально «выслуги» почти всегда были скромных размеров: небольшие лесные пустоши, малые уезды (circuitus), один или несколько земельных участков (terrae) в селе. В конце XIII в. предметами пожалования являются города с их окрестностями и даже целые области. Иногда «выслуги» были получаемы на правах полной собственности, но в большинстве случаев «выслуга» была условным и ограниченным владением: без согласия государя владелец не мог ее продать, пожертвовать, подарить или распорядиться ею по завещанию. «Выслуга» переходила только в наследственном порядке. Наследниками были только сыновья; другие родственники вовсе исключались от наследования. Едва ли также и дочери допускались к наследованию «выслуг». Владельцы «выслуг» были обязаны, как и все другие свободные землевладельцы, являться на службу по всякому призыву государя. Чешские паны также награждали своих шляхтичей (milites) землями, а потому располагали целыми отрядами, во главе которых отправлялись на войну. Отрядами, состоявшими из подобной зависимой шляхты, располагали и епископы, и государи. В источниках эти зависимые шляхтичи назывались различно, но сами термины, при этом употребляемые, не оставляют никакого сомнения, что дело идет о людях, обязанных военной службой (milites, militares viri, satellites, clientes, armigeri, ministeriales). Паны, располагавшие отрядами зависимых шляхтичей, назывались жупанами (comites). Отношения между жупанами и шляхтичами едва ли отличались от отношений сеньоров и вассалов. Когда пан Грозната, находясь в Риме, принял монашество, то, по словам его биографа, шляхтичи его называли отцом и патроном, единственной, кроме Бога, опорой, а о себе отзывались как о сиротах и людях, лишенных теперь средств к жизни. В самом деле, поступлением Грознаты в монахи разрывалась личная связь между ним и зависимыми шляхтичами, а следовательно, прекращалось покровительство жупана и его обязанность заботиться о материальном обеспечении зависимых шляхтичей. Земельный надел шляхтича был только держанием и почитался вознаграждением за верную службу (pro servitio ipsius temporaliter possidendum), а потому подлежал отобранию, если после смерти жупана-патрона шляхтич не желал оставаться на службе его наследника. С другой стороны, если пан почему-либо отбирал земельный надел от зависимого шляхтича, последний был волен отыскать себе нового патрона и служить ему (cui voluerit, serviat). При отобрании земельного надела шляхтич получал только вознаграждение за посевы, произведенные им на полях. Главной обязанностью зависимых шляхтичей была военная служба в пределах государства, при защите родины; если же предпринимались дальние заграничные походы, то требовалось еще денежное вознаграждение. В случае невыдачи его или выдачи в размере, не соответствующем трудности и дальности похода, шляхтичи покидали своих панов и возвращались домой, как это случилось в 1197 г. около Вюрцбурга во время похода короля Премысла Отокара I. Иммунитетные отношения уже в XII в. были довольно распространены в чешском государстве. Как видно из рассказа Сазавского монаха, писавшего хронику свою в середине XII в., аббаты монастыря должны были решать тяжбы простого люда и в случае неспособности к нему должны были отказываться от сана. Грамоты ольмюцкая 1144 г., градищенская 1160 г., кладорубская 1176 г. и вышеградская 1187 г. — древнейшие из чешских иммунитетных грамот. Из них видно, что монастырские земли были освобождены из-под юрисдикции земских чиновников; но льготы, указанные в грамотах, перечисляются то в большем, то в меньшем количестве. Только в начале XIII в. успел сложиться определенный круг льгот, входивших в состав иммунитетных грамот. Иммунитет, полученный Велеградским монастырем в Моравии, пользовался особенно большой известностью и считался образцовым: велеградские льготы были предоставляемы и другим церковным корпорациям, причем не считали необходимым перечислять сами льготы. Велеградская грамота 27 ноября 1228 г. сохранилась в оригинале; она представляет собой подтверждение первой велеградской грамоты, составленной в 1202—1222 гг., но не сохранившейся ни в оригинале, ни в списках. Обыкновенно государи в иммунитетных грамотах совершенно отказывались от земских работ и военной службы населения: со времени упадка градской организации (со второй половины XII в.) уменьшилась потребность в земских работах, а перемена в постановке военного дела, выразившаяся во введении тяжелой конницы, давала государям возможность пренебрегать военной повинностью сельского населения. Однако земские работы не были отменены, но землевладельцам было предоставлено распоряжаться определением участия населения в несении земского бремени. Решение судебных дел, возникавших на территории иммунитетн. земель, принадлежало землевладельцу, но дела более важные подлежали юрисдикции придворного ведомства. Если судьи патримониального суда были небрежны в исполнении своих обязанностей, потерпевший или истец имел право обратиться к областному суду. Как видно из велеградской грамоты, иммунитет предоставлял землевладельцу первоначально только штрафы, пени и вообще все судебные доходы, которые ранее шли в пользу чиновников. Вначале иммунитет не столько создавал патримониальную юрисдикцию, сколько являлся ограничением судебной власти областных чиновников в пользу непосредственной королевской юрисдикции. Только впоследствии (во второй половине XIII в.) землевладельцам было предоставлено решение всех дел и право приговаривать к смертной казни («право крови»). В чешской историографии господствует убеждение, что иммунитет есть иностранное учреждение, способствовавшее упадку славянских учреждений чешского государства. Мнение это высказано было Палацким и разделяется почти всеми современными учеными, за исключением отчасти проф. В. Томка. Этот взгляд представляется ошибочным. Прежде всего нужно помнить, что в большинстве случаев иммунитетные грамоты заменили суд областных правителей судом самого государя и его представителей. Затем в тех случаях, когда юрисдикция переходила в руки землевладельца-прелата, население иммунитетной территории сохраняло право апелляции к областному земскому суду. Наконец, право, которое имеют в виду иммунитетные грамоты — право земское, как можно видеть из применения ордалий, поля, наказания повешением за воровство и грабеж. Иногда в иммунитетных грамотах встречаются прямые свидетельства о том, что на иммунитетных территориях и в патримониальных судах действовало земское право. Что касается самой формы учреждения, то нет достаточного основания считать ее заимствованной от немцев или другого народа. Если сущность иммунитета заключается в том, что землевладельцы были поставлены в положение областных правителей, то уже одно это исключает мысль о заимствовании, так как не остается ни одной черты, ни одной особенности иммунитета, не объяснимой из местных условий. Кроме того, тип чешского иммунитета определился только во второй четверти XIII в., а первые иммунитетные грамоты отличались довольно большим разнообразием. Все эти элементы или зародыши Ф. не успели сложиться в феодальную систему, как это случилось в других странах Западной Европы, вследствие быстрого развития в чешском государстве сильной монархической власти. Однако существование их подготовило почву для восприятия немецкой ленной системы, которую насаждали епископ Ольмюцкий Брунон и короли Отокар II, Иоанн Люксембургский и Карл IV. Главным виновником введения Ф. в Моравии был Брунон, происходивший из семьи гольштинских графов Шаумбургских. Он раздавал главным образом пустопорожние земли на условиях права, которым пользовались ленники Магдебургского архиепископства. Феодальное право, вводимое Бруноном, отличалось от магдебургского ленного права тем, что держатели ленов обязаны были повинностями в пользу каноников ольмюцких и должны были прикупить на собственные средства столько земли, чтобы прикупленная земля стоила половину или треть пожалованной. Наследниками лена были только сыновья, но земли, прикупленные ленником, могли переходить по наследству к жене и дочерям. Ленники (milites, famuli) связаны были с сеньором обязательством верности (devotione, obsequio, fideque debita) и обязаны были являться на службу в ополчении епископа, но совершенно освобождались от исполнения каких-либо служб в доме епископа. В зависимости от размера лена ленник являлся на службу или пеший, вооруженный мечом, или на коне, с одним или двумя всадниками, снабженными луком, копьем и мечом. Значительным расширением прав ленников является позволение, данное в 1281 г. епископом Дитрихом, преемником Брунона, продавать лены в тех случаях, когда ленник вследствие старости, болезни или обеднения не мог исправно отбывать военную повинность. Требовалось при этом разрешение епископа и его ленного суда, а покупателем мог быть человек соответствующего положения и готовый исполнять ленные обязанности. Иногда епископы в виде исключения допускали наследование двоюродных братьев ленника. Феодальная система епископа Брунона была одобрена и утверждена грамотой короля Отокара II (8 января 1274 г.). Высшим сеньором феодалов Ольмюцкого епископства считался чешский король. Таким образом, ольмюцкие вассалы были подвассалами короля. Многие из ленов времен Брунона сохранились вплоть до отмены ленных отношений по закону 1869 г. Особенно стали распространяться феодальные учреждения в чешском государстве в течение XIV в. Одни из ленов чешской короны находились в пределах государства (feuda intra curtem), другие были расположены вне его (feuda extra curtem), в Баварии, Франконии, Швабии и Саксонии. Феодальное землевладение в Чехии возникало довольно часто на почве долговых обязательств, т. е. имело своим источником частноправовые отношения. В одних случаях короли (особенно Иоанн Люксембургский) давали в заклад свои земли, а затем долговые обязательства погашали передачей своим кредиторам заложенных имений на условиях ленного права. В других случаях, наоборот, владельцы свободных земель, будучи должниками короля, передавали последнему все свои земли или часть их, а затем получали их обратно на условиях ленного права. Иногда тот или другой пан признавал известное свое имение леном, чтобы получить от короля право построить замок. Лица, принимавшие на себя феодальные обязательства, назывались вассалами или феодалами. Объект права назывался феодом (in feudum recipio), свободным и вечным феодом (in feudum liberum et perpetuum), настоящим феодом на немецком праве (in feudum verum, secundum jus theutonicum). Связь между вассалом и сеньором устанавливалась с момента принесения первым феодальной присяги. Наряду с крупными ленами, в Чехии существовали и мелкие, владельцы которых служили стрелками или должны были являться на войну вооруженными копьем и луком. Такие ленники получали по 2—6 ланов земли или соответствующие по доходности статьи. Особенно много подобных феодалов проживало на землях королевских владарьств и в окрестностях королевских городов и бургов. Из таких ленов удержались до 1869 года 8 рыцарских и 22 министериальных лена замка Карльштейна, 7 ленов Пражского замка, 2 лена Добришских, 3 Трутновских, 7 Фридландских, 2 Мельпицких и 6 Кривоклатских. Все эти лены вместе с тремя ленами позднейшего происхождения представляли площадь в 10 тыс. австр. иохов. Кроме коронных вассалов, в Чехии были и подвассалы. Многие из них под именем «направников» имели лены, или «направы», на землях монастырей и Пражского архиепископства. Ф. в чешском государстве не имел того значения, как в странах Западной Европы, так как феодалы никогда не пользовались здесь державными правами, земские, областные и городские должности никогда не были даваемы в лен и большинство людей высших классов оставалось в положении свободных землевладельцев, руководствовавшихся нормами земского права. Наконец, гуситские войны и постоянные финансовые затруднения чешских государей привели к тому, что многие лены освободились от уз ленного права и превратились в свободные и наследственные имения. Уменьшению значения Ф. много способствовали перемены в организации военного дела, сказавшиеся в XV—XVI вв. Максимилиан II в 1574 г. предложил чешским вассалам приступить к выкупу феодальных обязательств за известную сумму, устанавливаемую по соглашению. Хотя этим воспользовались многие держатели ленов, но все-таки еще в конце XVI в. оставалось немало коронных ленов. В эпоху реакции, последовавшей после Белогорской битвы, количество ленов снова умножилось: 116 свободных имений объявлено было ленами. Эти новые лены с течением времени почти все утратили ленную природу. Окончательно все ленные отношения были упразднены в силу имперских законов 17 дек. 1862 и 12 мая 1869 г., установивших условия и размеры выкупных платежей, которыми погашались феодальные обязательства. Чешские феодалы руководились так наз. чешским ленным правом, источниками которого, кроме грамот и привилегий, служили решения придворного суда, постановления ленных съездов, отзывы земского высшего суда по вопросам ленного права, мемории членов придворного суда, а также отчасти Швабское зерцало, которое было переведено на чешский язык и в 1538 г. напечатано по приказу Станислава, епископа Ольмюцкого, под заглавием «Ленные права». Регистры, или судебные книги, придворного суда для ленного права в Чехии имели такое же значение, как для земского права — земские книги. На основании записей судебных книг придворного суда составлен был вскоре после 1732 г. сборник, озаглавленный: «Právo na manstvích karlšteinských etc.». Из позднейших памятников законодательства важное значение в данном отношении имели некоторые части «Нового земского свода» («Ohnovené zrizeni zemské»), составленного в 1627 г. комиссией, заседавшей в Вене. Ср. А. Ясинский, «Падение земского строя в чешском государстве. Χ—XVIII вв.» (Киев, 1895); Herm. Jireček, «Codex juris bohemici» (т. II, ч. 3); его же, «Slovenské pràvo v Čechách а na Moravĕ» (Прага, 1864—72): Beda Dudik, «Dejiny Moravy» (Прага, 1882); Jar. Čelakovský, «Povšechné české dejiny právni» (в «Ottův slovník naučný»); Eduard Patros, «Die böhmischen Kronlehen» (Прага, 1861).
VII. Феодализм в Польше. Ф. в том виде, в каком он существовал на Западе, не был известен Польше. Если феодальные отношения, тождественные с зап.-европейскими, здесь и возникали, то только спорадически, как взятые со стороны, но не вытекавшие из коренных условий народной жизни (это замечание не касается Силезии, где вместе с германизацией распространилось и немецкое феод. право). Государства, зависевшие от средневековой Польши, становились к ней в вассальные отношения. В таких отношениях находились: княжество Мазовецкое со времени Казимира Вел. до прекращения в Мазовии династии Пястов (1526), Молдавия и Валахия, тевтонский орден со времени Торнского договора (1466), а после секуляризации орденских владений — герцогство Прусское до Велявско-Быдгоского трактата (1657). Во внутренней жизни Польши можно также отметить следы вассальных отношений; так, напр., Владислав Опольский, правитель Червонной Руси при Людовике Венгерском, пожаловал рыцарю Прокопию Горайскому Щебржешинский повет в вассальное владение. Это пожалование узаконил Ягайло привилеем 1388 г., и сюзеренная власть владетелей Щебржешина над их вассалами признавалась государством еще в конце XVI в. Но вообще феодальная иерархия в Польше отсутствовала; о польском Ф. можно говорить лишь как о явлении социального порядка. И здесь, как на Западе, частное землевладение соединилось благодаря иммунитету с государственной властью, и помещики приобрели обширную юрисдикцию над крестьянской массой, так что в пределах своих имений они являлись своего рода монархами. Главные условия развития Ф. — натуральное хозяйство, крупная поземельная собственность, иммунитет — существовали и в Польше; однако Ф. развился здесь не вполне. Вопрос о причинах этого явления остается открытым, так как феодальные отношения в Польше едва затронуты польской историографией. См. Chr.-Gottl. Biener, «De origine et indole feudorum polonicorum legibusque feudalitatis in Polonia receptis» («Acta Soc. Jablon.», Лейпц., 1809, т. ΙI); W. A. Maciejowski, «О lennictwie i feudalności u Słowian od połowy XIV w.» («Kwart. nauk.», Краков, I, 255—269); Sew. Gołębiowski, «Ślady prawa feudalnego w Polsce» («Bibl. Warsz.», 1852, IV, 175—176; заметка о пожаловании Владислава Опольского); Ant. Przeszkodzinski, «О prawie lennem w Polsce» (Варшава, 1863).
VIII. Феодализм в России (в северо-восточной Руси). Присвоение политической власти социально сильными элементами и политическое подчинение элементов социально слабых — обе эти основные черты средневекового строя Европы не чужды были и древней России, как результат слабого развития в ней государственности, и вызывали здесь целый ряд аналогичных явлений, которые многими историками вполне основательно сопоставлялись с явлениями феодального мира. Заслуга особенно тщательного изучения всех этих параллельных явлений принадлежит в последнее время Н. П. Павлову-Сильванскому. По мнению этого исследователя, в древней Руси существовал феодальный институт коммендации и патроната; он относит сюда «закладничество» договорных грамот XIII—XV вв. и «закладчиков» XVII стол. вопреки мнению ученых, видевших тут отношения должников к кредиторам (см. Закладень). Далее, русские жалованные грамоты создают иммунитет (см.), совершенно тождественный с западным. Русское «поместье» и его исторический прецедент — «служни земли» удельной Руси — тождественны с западным «бенефицием»; «кормление» (см.) есть «лен-должность» (fief-office); вотчина есть «феод», а боярская служба «ничем не отличается от вассалитета». Подобно крупным землевладельцам Запада, мелкие княжеские вотчины на Руси обладают «полусуверенными правами»; подобно западным феодалам, русские бояре и духовные владыки имеют своих «подвассалов», составляющих их военные дружины. Даже сама терминология юридических документов, устанавливающих все эти отношения, часто оказывается совершенно тождественной в русских и западных актах. Суждение обо всех этих сопоставлениях, делаемых Н. П. Павловым-Сильванским, может быть двоякое, смотря по тому, примем ли мы термин «Ф.» в его родовом или в его видовом смысле. В родовом смысле Ф. есть известное состояние общественного строя, существующее или могущее существовать повсеместно в известный период общественного развития: в Европе и в России так же, как в Индии или на Кавказе. Родовые черты феодального строя повсеместно одни и те же: таково считать смешение политического и частного господства сильного, политического и частного подчинения слабого. Но рядом с этими общими чертами существуют частные, дающие индивидуальную физиономию феодальному строю данной местности. В видовом смысле Ф. называется именно индивидуальная физиономия данного строя в Западной Европе — и в этом смысле русский вариант того же строя не должен быть называем этим термином, если мы хотим избежать путаницы понятий. Н. П. Павлов-Сильванский не выдерживает вполне только что сделанного различия; он часто проводит свои параллели дальше, чем следовало бы, и доказывает наличность Ф. в России не только в родовом, но и в видовом смысле. При родовом сходстве не следует терять из виду видовой разницы между русским и европейским феодальным строем. Коренная черта западного Ф. есть зависимость по земле — и эта-то черта по отношению к русскому Ф. отчасти остается неисследованной, отчасти вносится путем произвольных предположений в теорию Павлова-Сильванского. Русский «вассалитет» не имеет территориального характера. Как землевладелец древнерусский боярин не подчиняется государю той территории, где находится его свободный земельный участок. Он входит в зависимость как слуга и сам выбирает государя, которому хочет служить; переходя к другому сеньору, он не теряет земельной собственности и не получает новой. Пользуясь терминами английского Ф., он переходит cum terra (т. е. сохраняя землю), но не cum soca (т. е. не перенося судебно-административных прав над ней от государя земли к новому сюзерену). Его вотчина, таким образом, не зависит от службы и все время продолжает «тянуть по земле и по воде» к тому сюзерену, в уделе которого находится. Считать этот порядок результатом падения феодальных понятий — нет достаточных оснований: отделение земельного верховенства от феодального подчинения есть именно тот нормальный порядок, который составляет глубокую черту различия между русским Ф. и западным. Нарушением этого порядка является отнятие земли у боярина государем территории при переходе к новому сеньору и захват земли новым сеньором у территориального государя; но эти явления составляют исключения, вызываемые слишком значительным перевесом силы на той или другой стороне и облегчаемые местами слишком большой чересполосицей уделов. Постоянного порядка и права эти фактические правонарушения не составляют. Таким образом, отождествление старой боярской вотчины с феодом составляет одно из самых слабых мест теории. Не превращаются в «феоды» и «кормления» удельной Руси, несмотря на несомненный факт передачи «кормлений» по наследству. Причиной и здесь служит то, что в «кормлениях» служебный характер не связывается неразрывно с территориальным; сбор пошлин не ведет к присвоению хозяйственных владельческих прав над земельным участком. Служебные отношения по земле впервые устанавливаются в древней Руси совсем в иной сфере — в сфере земель, раздаваемых государем под специальным условием службы, так назыв. «служних земель». Аналогия их с бенефицием несомненна; но было бы натяжкой доказывать, что аналогия эта распространяется и на само назначение этих земель. Вопреки мнению Павлова-Сильванского, служни земли — не военные участки, какими потом являются поместья, а участки людей, служащих по дворцовому хозяйству (см. Дворский). Отсюда не следует, чтобы эти участки раздавались непременно холопам. Большинство «слуг под дворским» — не холопы, а свободные люди; они могут при случае нести и военную службу, но не ради нее, а для ведения той или другой отрасли дворцового хозяйства они получают от князя свое «жалование» — земельный участок. Во всех отмеченных отношениях, т. е. и в несвязанности военной и административно-судебной службы с землевладением, и в дворцово-хозяйственном характере службы землепользования зависимого, отразился примитивный экономический строй страны, где земля давала сама по себе слишком низкую ренту и промышленная эксплуатация угодий составляла основу натурального хозяйства. Напротив, западный Ф. создавался на той экономической почве, продуктом которой является крупное землевладение. Зависимые отношения слабых людей вылились в более сходные формы у нас и на Западе, так как и по существу эти отношения элементарнее. Разница здесь заключается, прежде всего, в том, что расцвет этих отношений наступает у нас не тогда, когда верховная власть раздроблена, а когда она объединена в одном центре и на первый взгляд кажется очень сильной. Монастырская коммендация (наш русский прекарий) и закладничество «за бояр и иных людей» в больших размерах, прикрепощение крестьян, разные виды отдачи себя в холопство — все эти формы перехода свободных людей в полусвободное и несвободное состояние являются делом уже Московского государства, т. е. XVI—XVII стол. Некоторые исследователи в этом более широком смысле и поняли теорию Павлова-Сильванского, относимую им собственно к удельной Руси. Почему же нельзя предположить, однако, что и в удельной Руси отношения зависимости были не менее, если не более развиты и что только недостаток источников мешает нам заметить это? Прямой ответ дать трудно вследствие недостатка источников, но косвенный ответ, как кажется, может быть подсказан (помимо того факта, что в позднейших источниках зависимые отношения находятся в процессе расширения) теми же самыми соображениями о примитивности общего экономического и социального строя удельной Руси. Отношения зависимости, даже и в смысле прочного порабощения слабого сильным, предполагают такую степень устойчивости социальных отношений, какая едва ли существовала в то время на русском северо-востоке. Вот почему зависимость элементов социально слабых можно предполагать менее значительной или во всяком случае менее утвердившейся юридически, чем это видим в социальной жизни и законодательстве Московского государства. Что касается зависимых отношений более сильного социально-военного сословия, то они принимают при первом же своем сколько-нибудь широком развитии в Московской Руси вовсе уже не феодальную, а типическую восточно-византийскую форму. Служилое землевладение XVI—XVlI вв. является очень близким подобием византийской иронии и мусульманского иктаха. Есть даже полное основание предполагать, что здесь не обошлось без прямого и непосредственного влияния одной формы на другую. Направленное в эту сторону исследование дало бы более положительные результаты, чем сравнение вотчины с «феодом», а следующего за ней по времени поместья — с предшествовавшей в феодальной Европе формой «бенефиция». Есть, однако, местности в России, где и экономические, и социальные отношения сложились гораздо более сходно с Западной Европой, чем в северо-восточной Руси: это именно Русь юго-западная. Здесь можно было бы найти не только родовые, но даже и видовые сходства с западным Ф. — но здесь же, следя шаг за шагом за столкновениями и борьбой «русского», «польского» или «немецкого» права, можно было бы с особой наглядностью подчеркнуть оттенки, различающие то и другое. Эту работу сличения предстоит еще сделать русским исследователям. Литература указана в исследованиях Н. П. Павлова-Сильванского, пока единственных по данному вопросу: «Закладничество — патронат» (СПб., 1897); «Иммунитет в удельной Руси» (СПб., 1900); «Феодальные отношения в удельной Руси» (СПб., 1901).
IX. Феодализм в литовско-русском государстве. Некоторые данные для развития феодальной организации в литовско-русском государстве создались уже в социально-политическом строе земель, которые пошли на его образование. В особенности это применимо к собственно литовской земле. В мелких обществах, на которые распадалась Литва в XII и первой половине XIII в., и которые, по всей вероятности, развились из родственных союзов через естественное размножение родичей и приселение чужеродцев, господствовало уже имущественное и социальное разделение и неравенство. Здесь были и бедные люди, кормившиеся трудами своих рук, и знатные и сильные люди (praepotentes, domini, famosi, nobiles, как они называются в польских и немецких хрониках), у которых были укрепленные усадьбы со множеством челяди, скота, хлеба, охотничьих собак и птиц и всякого рода оружия. Эти усадьбы были убежищами для окрестного населения при нападении врагов, а владельцы их были естественными, вождями и старейшинами населения. В некоторых местностях знатные и сильные люди уже успели стать настоящими князьками или царьками (кунигасы и рикасы). Факт этот, по-видимому, стоял в связи с выделением особого военного класса в литовском обществе. С половины XII в. война стала на Литве не только актом общественной самообороны, но и промыслом. Пользуясь неурядицами соседей — поляков и русских, литовцы стали беспрестанно врываться в их земли небольшими шайками для грабежа и полона, ходили за вознаграждение в немецких, польских и русских полках, участвовали в усобицах польских и русских князей. Из среды их, как народа оседлого, естественно должен был при этом выделиться особый военный класс, аналогичный германской и славянской дружине. Этот класс сгруппировался вокруг вождей, какими чаще всего могли делаться вышеназванные знатные и сильные люди. Опираясь на военный люд, литовские вожди и старейшины подчиняли своей власти окрестное население и становились династами, князьями (kunige, reges, reguli польских и немецких хроник). С половины XIII в. наиболее сильные из этих князей — Миндовг и его преемники — стали стремиться к распространению своей власти во всей Литве, к ее государственному объединению. Князья и старейшины, противившиеся этим стремлениям, отчасти были истреблены, но многие из них остались либо на положении местных князей, подвластных великому князю, либо на положении его слуг, обязанных ходить с ним на войну и помогать ему в управлении страной (будущие паны и шляхта). С присоединением к Литве западно-русских земель количество аристократических элементов увеличилось князьями Рюриковичами, признавшими над собой верховную власть великого князя литовского, и русскими боярами. Из сочетания этих данных уже в XIV в. получился в литовско-русском государстве сложный строй, носивший черты Ф. Великий князь княжил самолично только в известной части государства, а остальные области раздавал, как своего рода лены, своим сыновьям, братьям и другим родичам во временное или пожизненное владение с обязанностью являться на зов великого князя с ополчением области, приезжать к нему на думу и платить ежегодную дань (эта обязанность возлагалась, по-видимому, на всех); некоторые области, напр. Смоленскую и часть Чернигово-Северской, вел. князь оставлял на тех же условиях в наследственном владении природных князей. Даже в пределах собственной великокняжеской области часть населения была изъята из-под непосредственной власти вел. князя, а именно — население княжеских имений. Князья, владевшие именьями в великокняжеской области, лично подчинялись вел. князю, но оставались государями в своих имениях, творили в них суд и управу, собирали с населения подати и т. д. Непосредственно вел. князю, кроме князей, подчинялись и другие военно-служилые землевладельцы его области, получившие русское имя бояр, затем данные и тяглые «люди» и, наконец, рабы, жившие на хозяйственных усадьбах вел. князя — дворах и дворцах. В состав бояр входили, во-первых, те землевладельцы, предки которых еще в давние времена присвоили себе более или менее крупные участки земли и стали вести на них хозяйство либо силами своей семьи, либо при помощи рабов и даже свободных людей, поступивших к ним в зависимые или договорные отношения. Вел. князья подчинили себе этих землевладельцев и их потомков и оставляли в их владении «вотчины» только при условии отправления военной службы и несения равных других повинностей (платежа податей, постройки и ремонта укреплений, мостов и дорог, разных работ по великокняжескому хозяйству), нарушая по временам их владение в своих интересах. Кроме этих «вотчинников», в состав бояр входили и те люди, которых сами великие князья стали набирать на военную службу и которым они раздавали более или менее крупные участки земли (в XV веке эти пожалования совершались либо в «вотчину», либо «до живота», либо «до воли», т. е. впредь до усмотрения вел. князя; земельные участки назывались «местами» и «поместьями»). В состав данных и тяглых «людей» (в XIV веке они называются и смердами) вошли более мелкие землевладельцы, которых князья обложили податями и барщинными повинностями, а также все те земледельцы, которые позже сели на землях вел. князя, князей и бояр под условием платежа податей и оброков и выполнения разных повинностей. Часть этих земледельцев уже в XIV в. потеряла свободу переходя от одного владельца к другому. К составу челяди невольной принадлежали военнопленные и купленные люди, попавшие в рабство за долги и родившиеся от рабов. Аналогичный социально-политический строй существовал и в тех областях, которыми правили литовские или русские князья под верховной властью вел. князья. Здесь также были мелкие князья (удельные), подчинявшиеся литовскому князю-правителю области и имевшие своих бояр, данных и тяглых людей и рабов; бояре, служившие непосредственно областному князю и имевшие своих людей и рабов; наконец, собственные областного князя люди и рабы. В результате литовско-русское государство уже в XIV в. представляло сложную систему отношений, подходившую к феодальным организациям западноевропейских государств. Верховным государем страны был вел. князь, имевший в то же время значение областного князя и соответствовавший феодальному королю; под ним стояли областные князья, его высшие вассалы, соответствовавшие западноевропейским герцогам; под областными князьями находились волостные князья, крупные и мелкие землевладельцы боярского звания («земяне» на Подляшье и Волыни), соответствовавшие западноевропейским графам, баронам и рыцарям, а также известное количество «людей» и рабов; под волостными князьями находилась также известная часть бояр, «людей» и рабов; под боярами — остальная часть «людей» и рабов. В этой системе отношений можно констатировать почти все, что обыкновенно характеризует Ф.: вассальное подчинение; доминиум на земли, находящиеся во владении других лиц; условное владение землями, составляющими собственность или условное владение других лиц; наконец, соединение государственных прав с землевладением (в княжеских имениях). В конце XIV и в XV в. в описанном социально-политическом строе произошли некоторые изменения. Крупные областные лены были упразднены (о причинах и обстоятельствах см. М. Любавский, «Литовско-русский сейм», глава I), и областные князья, за небольшими исключениями, выбыли из состава великокняжеских вассалов. Волостные князья, паны и бояре, начавшие возводить великих князей, получили от них грамоты, в которых они гарантировали им ненарушимое владение и свободное распоряжение в пределах тогдашнего гражданского права отчинными и благоприобретенными на вечность имениями, и таким образом приблизили владение этими имениями к праву собственности. При всем том Ф. продолжал жить и развиваться в литовско-русском государстве. Несмотря на выдачу вышеупомянутых гарантий военно-служилым землевладельцам, вел. князь удержал свой доминиум по отношению к имениям рядовых бояр, земян и военно-служилых мещан и, не отнимая их у владельцев прямо, считал, однако, себя вправе жаловать эти имения в составе других земель князьям и панам, причем владельцы должны были или служить новым господам, или бросать свои имения. Только по отношению к княжеским и панским имениям вел. князь отказался от этого верховного права и предоставил их владельцам «с полным правом и панством» (cum pleno jure et dominio). Ленное землевладение не умирало и потому, что не прекращалась раздача вел. князем имений «до живота» или «до воли господарской» князьям, панам, боярам и земянам. Затем все более и более возрастало княжеское землевладение, особенно на Волыни, в Смоленской и Чернигово-Северской землях, вследствие новых пожалований вел. князя разраставшимся княжеским домам, и таким образом увеличивалось число местных государей, подвластных вел. князю. В пределах собственно Литовской земли и тесно связанной с ней Руси делало дальнейшие успехи главным образом крупное панское землевладение. Княжеские и панские имения росли не только вследствие пожалований вел. князя и покупок у соседей, но также и вследствие коммендации соседних мелких землевладельцев, которые во избежание обид и притеснений от сильного соседа поддавались ему вместе со своими имениями, т. е. дарили или продавали ему свои имения и получали их от него обратно в виде лена. Такие факты известны по источникам от XVI в., но по всем признакам они случались и в XV в., ибо и в это время в стране было уже множество могущественных господ, имевших свои замки, сильные вооруженные отряды и т. д. Большой шаг вперед сделал литовско-русский Ф. с выдачей грамоты Казимира (1447 г.), освободившей частновладельческих «подданных» от государственных податей, от барщинных работ на вел. князя и от подсудности великокняжеским урядникам (за исключением уголовных дел особой важности): каждый землевладелец после того стал государем в своем имении. Эта наиболее существенная черта феодального порядка прочно установилась в социально-политическом быту литовско-русского государства. В XV в. стали переноситься на Литву и различные бытовые формы, сохранявшиеся на Западе в виде пережитков феодальной эпохи. У князей, панов и бояр появились гербы (введены привилеем 1413 г.) и разные знаки рыцарского звания — шпоры, цепи, перстни и т. д.; официальный язык заговорил о «баронах», «рыцарях», «вассалах», «присяжниках» (homagiales), «ленах» и «вассальных службах». В фамилиях и прозвищах панов проявилась претензия на княжеское значение: паны стали величаться по имениям (Кезгайло с Дявильтова, Олехно Судимонтович с Хожова и т. д.); некоторые паны стали выхлопатывать соответствующие титулы у императоров — напр. Альбрехт Гамтольд стал величаться графом Гераноинским. В XVI в. социально-политический строй литовско-русского государства продолжал развиваться в том же направлении, как и в XV в. В 1529 г. король Сигизмунд отказался от своего права передавать свой доминиум над шляхтой и ее имениями князьям и панам. Шляхетское землевладение благодаря этому сделало новый крупный шаг к праву собственности; но наряду с этим не умирало и ленное землевладение. К прежним пожалованиям «до живота», «до воли господарской» присоединились новые формы пожалования: «до дву животов», т. е. одаряемому и одному из его наследников пожизненно, «ему самому, жене и детям» и, наконец, — на вечность «ленным правом», т. е. с правом перехода к нисходящим мужского пола. Во всем остальном продолжались течения XV в.: расширялись крупные княжеские и панские имения, увеличивались государственные права их владельцев, росла зависимость от них жившего в этих имениях населения; паны выхлопатывали княжеские (Радзивиллы) и графские (Ходкевичи) титулы и т. д. Великое княжество Литовское сделалось типичным феодальным государством со слабой монархической властью: она поделилась своей силой и значением с землевладельцами, с представительным учреждением в виде сейма, на котором нашли себе место все наиболее сильные элементы феодального общества (католические епископы, князья, паны и шляхтичи, непосредственные вассалы вел. князя), с феодальным своеволием и угнетением народной массы. Для полной аналогии с западноевропейскими феодальными организациями недоставало только полноправных городских республик, хотя зародыши их и намечались в виде «мест», пользовавшихся самоуправлением по магдебургскому праву. Литовско-русское государство было страной сельского хозяйства, которая производила хлеб, скот, лесные товары, меха, воск, мед и другое сырье для собственных надобностей и для вывоза за границу, а все другие несложные потребности удовлетворяло домашними производствами и привозом из-за границы; городские ремесла, фабрики и заводы находились в зачаточном состоянии. При таких условиях мещане могли богатеть главным образом торговлей: скупкой туземного сырья и отправкой его за границу и продажей в розницу заграничных и туземных товаров. При Сигизмунде-Августе этой посреднической роли мещан нанесены были тяжкие удары сеймовыми постановлениями о праве шляхты вывозить беспошлинно продукты своих имений за границу и о таксировании товаров, продаваемых мещанами. Эти постановления положили преграду экономическому преуспеянию литовско-русских «мест»; мещане не успели сделаться крупной общественной силой в литовско-русском государстве и потому не получили такого же политического положения, какое занимал соответствующий класс в западноевропейских государствах. Сообразно с преобладающим экономическим строем страны, политическими хозяевами ее остались землевладельцы; только в виде исключения на сейм были допущены представители самого богатого места — Вильны, с правом голоса по делам, касающимся мещан. Описанный социально-политический строй в общих чертах сохранялся и после присоединения Вел. княжества Литовского к Польше, до самого падения Речи Посполитой. Монографии, посвященной литовско-русскому Ф., в исторической литературе не имеется. Факты и отдельные замечания рассеяны в трудах Ярошевича, «Obraz Litwy» (Вильна, 1844); Новицкого, «Очерк истории крестьянского сословия юго-западной России в XV—XVIII вв.» (в предисловии к I тому VI ч. «Архива юго-зап. России»): Антоновича, «Монография по история западной и юго-запад. России» (т. I); Дашкевича, «Княжение Даниила Галицкого» (Киев, 1873) и «Заметки по истории Литовско-русского государства» (1885); Владимирского-Буданова, «Поместья в Литовско-русском государстве» (в «Чт. в истор. общ. Нестора Летописца», кн. III); Latkowskiego, «Mendog, król litewski» (Краков, 1892); Krumbholtz’a, «Samoiten und der Deutsche Orden» (Кенигсберг, 1890); M. Любавского, «Областное деление и местное управление Литовско-русского государства ко времени издания первого статута» (Москва, 1893), «О распределении владений и об отношениях между великими и другими князьями Гедиминова рода» (в изд. Моск. истор. общ., вып. 1), «Литовско-русский сейм» (Москва, 1901); Леонтовича, «Очерки истории литовско-русского права» (СПб., 1894) и «К истории административного строя Литовского государства» (Варшава, 1899); Довнара-Запольского, «Государственное хозяйство Великого княжества Литовского при Ягеллонах» (т. I, Киев, 1901); Bonieckiego, «Poczet rodów w W. Kn. Litewskiem» (Варшава, 1887); Wolffa, «Kniaziowie litewsko-ruscy» (Варшава, 1895).
X. Постепенное падение феодализма. История постепенного падения феодализма охватывает собой конец средних веков и все новое время до середины XIX в., когда под влиянием революции 1848 г. окончательно пало на зап. Европы крепостное состояние крестьян. В общем из двух сторон Ф. — политической и социальной — большую живучесть проявила вторая: после того как новое государство сокрушило политическую мощь феодальных сеньоров, общественное устройство долго продолжало оставаться феодальным и даже в эпоху полного развития абсолютной монархии (XVI—XVIII вв.) социальный Ф. сохранял всю свою силу. Процесс падения политического Ф. заключался в постепенном объединении страны под властью одного государя, в отделении суверенитета от землевладения и в замене вассальной связи отношениями подданства. Благодаря этому процессу король переставал быть «первым между равными», превращаясь в единого носителя верховной власти в стране, а сеньоры из помещиков-государей обращались в помещиков и вместе со всеми остальными жителями страны становились подданными государя, хотя и привилегированными. Эта привилегированность высшего сословия, ведшего свое происхождение от феодальных сеньоров (см. Дворянство), была одним из остатков того социального могущества, которое принадлежало этому элементу средневекового общества. Утратив суверенные права в своих землях, потеряв даже значение самостоятельной политической силы, дворянство удержало за собой целый ряд прав по отношению к крестьянской массе и к государству. Вообще социальный Ф. дольше всего держался в сельском быту, на почве которого он и возник. Землевладение очень долго сохраняло феодальный характер: земли делились на дворянские и крестьянские; и те, и другие представляли собой условную собственность, сразу зависевшую от двух лиц — dominus directus и dominus utilis; крестьянские участки были обложены в пользу сеньоров разными оброками и повинностями. Долго сохранялась и юридическая зависимость крестьян от помещиков, так как последним принадлежала вотчинная полиция и юстиция, а во многих странах крестьяне находились в крепостном состоянии (см. Крестьяне). Постепенное падение Ф. было результатом вековой борьбы, которую представителям этого строя приходилось вести с другими общественными классами и с государственной властью. Наиболее тяжелым гнетом лежал Ф. на крестьянской массе, которая время от времени то здесь, то там протестовала против него восстаниями, принимавшими иногда грандиозные размеры. Особенно известны так назыв. Жакерия (см.) во Франции в середине XIV в., восстание английских крестьян в конце того же столетия (см.) и великая крестьянская война (см.) в Германии, в начале реформационной эпохи. Обыкновенно, однако, крестьянские восстания подавлялись, после чего нередко положение сельской массы ухудшалось. Последними сильными крестьянскими движениями на Западе были «Жакерия» во Франции в начале революции 1789 г. (см. Франц. революция) и участие крестьян в немецкой «мартовской» революции 1848 г. (см.). В обоих последних случаях крестьянам удалось добиться отмены социального Ф., но этим они были обязаны тому, что одновременно против обветшалых порядков совершалось движение и в городском населении. Более успешно боролось против Ф. население городов. В эпоху наиболее сильного развития Ф. города попали под власть светских и духовных сеньоров, от которой они стали освобождаться в эпоху крестовых походов, часто с оружием в руках исторгая у своих господ разные льготы и вольности и даже полную независимость (см. Города, Коммуны). С освобождением городов, превращавшихся иногда в самостоятельные общины с республиканским строем, рядом с прежними феодальными сеньориями явились новые, так сказать, коллективные сеньории, оказавшие громадное разлагающее влияние на Ф. В городах ранее всего исчезли все формы прежнего феодального быта. Там, где феодальные дворяне входили в состав городских общин, они должны были подчиняться новым порядкам, устанавливавшимся в городах, и делались простыми (хотя и привилегированными) гражданами, а переселение в город крестьянина сопровождалось для него освобождением от крепостной зависимости («городской воздух делает свободным»). Таким образом, в городе не было ни вассалитета, ни крепостничества, В городе же ранее всего произошло отделение верховной власти от обладания землей. В суверенных коммунах Италии, Франции и Германии вся совокупность полноправных граждан признавалась за носительницу верховной власти, и когда к концу средних вв. в итальянских республиках стала устанавливаться тирания (принципат), то новые князья пользовались властью, в основе которой лежало не землевладение, а действительное или предполагаемое согласие граждан. Впервые в городах же был нанесен удар и принципу феодального землевладения, так как каждый домовладелец был полным собственником того участка земли, на котором был построен его дом. Наконец, в основе экономического развития городов лежали торговля и промышленность; рядом с землевладением как основой самостоятельного и даже властного положения в обществе заняло место обладание движимым имуществом. Феодальное хозяйство было натуральным; в городах стало развиваться денежное хозяйство, которое мало-помалу стало проникать и в села и подтачивать там сами основы феодального быта. Город, делаясь экономическим центром целого округа, постепенно разрушал хозяйственную обособленность феодальных сеньорий и тем самым подрывал один из устоев Ф. Словом, все то новое в политической и экономической жизни, что по существу противоречило всему феодальному строю и быту, шло из городов. Здесь же сформировался тот общественный класс, который главным образом и вел вполне сознательную и всегда почти более или менее успешную борьбу с Ф. (см.). Борьба буржуазии с дворянством — одна из важнейших сторон социальной истории Запада со второй половины средних веков до нашего времени. Главной силой, сокрушившей социальный Ф. в новейшее время (с 1789 г.), был именно союз буржуазии с народной массой. На эту же силу в своей борьбе с Ф. опиралась иногда и королевская власть (см.). Тенденцией феодального строя было превратить короля в простого главу целой иерархии сеньоров; но на Западе никогда не умирала римская идея государственной власти, тем более, что католическая церковь соединяла с этой идеей представление о божественном помазанничестве королей. Короли всегда стремились поддерживать единство государства и находились в постоянной борьбе со своими вассалами, ища и находя поддержку в других общественных классах. Могучим подспорьем королевской политики были так назыв. сословно-представительные учреждения (см.), к числу которых относятся Генеральные штаты (см.) во Франции и Нидерландах, парламент (см.) в Англии и Шотландии, кортесы (см.) в Кастилии, Арагонии и Португалии и разные другие государственные сеймы (см.). Хотя происхождение их было феодальное и в их составе землевладельческие классы духовенства и дворянства преобладали над городским сословием и хотя эти «государственные чины» в большей или меньшей степени вели борьбу с королевской властью, тем не менее следует признать и за сословно-представительными учреждениями известное значение в истории падения Ф. Они политически объединяли страну; благодаря им феодальная монархия превратилась в новую форму монархии сословной, в которой король был уже общим главой политической организации, охватывавшей всю территорию. В большинстве случаев сословная монархия была лишь переходной ступенью к абсолютизму: за немногими исключениями, сословно-представительные учреждения пришли позднее в упадок и даже совсем исчезли. Главные причины этого упадка заключались в том, что в этих учреждениях были представлены только высшие сословия, между которыми — главным образом между феодальным дворянством и буржуазией — происходили постоянные распри. Сельская масса оказалась исключенной из права представительства, да и от городов была представлена одна буржуазия. Поэтому сословные сеймы не имели широкой народной основы, и масса не была заинтересована в их существовании. Побежденные сначала поодиночке, феодальные сеньоры были потом побеждены и как сословие, обладавшее правом самостоятельного голоса в политической жизни страны. Падение политического Ф. совершалось крайне неравномерно, то ускоряясь, то задерживаясь; одна история Франции насчитывает несколько феодальных реакций (в начале династии Валуа, в эпоху религиозных войн, в малолетство Людовика XIII, во время смут Фронды). В эпоху перехода сословной монархии в абсолютную в Зап. Европе происходила религиозная реформация, которая в странах, принявших протестантское вероучение, сопровождалась секуляризацией (см.) собственности духовенства и монастырей. Епископы и аббаты в средние века были вместе с тем и феодальными сеньорами, а в Германии — даже владетельными князьями. Секуляризацией XVI в. начался процесс постепенного исчезновения церковного Ф., завершившийся в эпоху французской революции и Наполеона I. Отобрание у духовенства земель в эпоху Реформации в значительной мере было облегчено для светской власти антагонизмом между дворянством и духовенством, но зато государям пришлось поделиться с первым из этих сословий, которое благодаря этому на время материально усилилось. Вообще короли всячески старались, чтобы дворянство позабыло свое прежнее политическое значение, и лучшим средством для этого казалась поддержка социальных привилегий сословия, т. е. социального Ф. Так называемый «старый порядок» (см.), господствовавший на Западе в XVIII в., был соединением абсолютной монархии с социальным Ф. Только в эпоху просвещенного абсолютизма (см.) государственная власть стала вторгаться и в область взаимных отношений помещиков и крестьян, составлявших существо социального Ф.; но не везде королевская политика оказывалась в этом деле достаточно решительной. Если Иосиф II объявил крепостное состояние уничтоженным во всех частях австрийской монархии, то в Пруссии, напр., царствование короля-философа Фридриха II ни в чем не изменило старого социального строя. Решительная ликвидация социального Ф. началась только с французской революции. Первыми теоретическими противниками Ф. были легисты (см.), как звали в средние века юристов, изучавших римское право. Занимая административные и судебные должности, они во Франции, этой классической стране Ф., вели с ним постоянную и упорную борьбу, проводя в жизнь, с одной стороны, принцип, что воля государя имеет силу закона (quod principi placuit, legis habet vigorem), а с другой — что «по естественному праву каждый родится свободным» (iure naturali omnes homines liberi nascuntur). Из этого класса общественных деятелей выработалась постепенно та бюрократия, которая мало-помалу вытеснила феодальные элементы из управления и суда, чем страшно вооружила против себя землевладельческое дворянство. Крепостничество также нашло в легистах ярых противников, и в процессе постепенного освобождения крепостных во Франции роль легистов была не из последних. Позднее, впрочем — к концу средних веков и в новое время — многие юристы относились к Ф. совершенно иначе. В эпоху рецепции римского права (см.) в Германии юристы подводили под понятия римского права чисто средневековые отношения и тем закрепляли худшие стороны Ф. (отождествление крестьянской зависимости с римским рабством, закрепление за помещиками прав полной собственности над крестьянскими землями). В самой Франции со времени редактирования кутюм (см. Обычное право Франции) особое значение получили знатоки феодального права, или февдисты (см.), которые в громадном большинстве случаев были сторонниками существующих порядков. Другую категорию принципиальных противников Ф. составляли религиозные сектанты эпохи Реформации, проповедовавшие против привилегий духовенства и дворянства, требовавшие отмены крестьянских оброков и повинностей и возвращения крепостным личной свободы и потому находившие особенно много сторонников в сельской массе (см. Реформация, Сектантство). В новое время все теоретики абсолютной монархии были противниками политического Ф., который, наоборот, готов был — как, напр., во Франции в эпоху религиозных войн — идти под знаменем народовластия, причем, конечно, народ понимался в условном смысле совокупности высших сословий (см. Монархомахи). Наиболее сильные теоретические удары были нанесены Ф. «философией XVIII в.». Отличаясь рационалистическим характером и противополагая всему исторически сложившемуся, как искусственному, нечто естественное и разумное, мыслители XVIII в. относили феодальные порядки к остаткам «готического варварства», подлежащим устранению из жизни. Общий «плебейский» характер этой философии был враждебен каким бы то ни было аристократическим привилегиям, тем более, что тогдашняя историческая теория видела в Ф. результат завоевания пришельцами-франками свободных галло-римлян. Из крупных писателей XVIII в. один только Монтескье отстаивал социальный Ф., в котором он видел как бы необходимую принадлежность настоящей монархии. Особенно силен был в XVIII в. теоретический поход против крепостного права; тогда же впервые заговорили о необходимости освобождения непривилегированной поземельной собственности от лежавшего на ней феодального гнета. Французские физиократы (см.) и их последователи в других странах представляли себе естественный экономический порядок как нечто несовместимое с социальным Ф.; Тюрго составил целый план отмены феодальных прав. Государство приглашалось взять на себя ликвидацию феодальных отношений. Во всех этих идеях, враждебных Ф., тяготившиеся им общественные классы и смененная им государственная власть искали оправдания своих стремлений и отчасти указания на то, каким путем эти стремления могли бы быть осуществлены. В самой основе дефеодализации социального и политического быта лежали медленно, но постоянно, хотя и с перерывами, накоплявшиеся изменения в экономическом строе и вообще в культурном состоянии отдельных стран Зап. Европы. Ф. создавал слишком тесные рамки для всех проявлений сколько-нибудь развивающейся общественной жизни, и она постепенно раздвигала, переставляла, опрокидывала и сокрушала эти рамки. Феодальный строй был приспособлен к удовлетворению очень простых и немногочисленных потребностей преимущественно сельского населения, занятого главным образом земледелием, ведущего почти исключительно натуральное хозяйство, имеющего все необходимое на своей маленькой территории и потому живущего исключительно местными интересами. Каждое сколько-нибудь значительное сосредоточение жителей в поселении городского характера, появление каждой новой потребности и новых средств удовлетворения старых, каждое расширение экономического обмена между соседними или более отдаленными местностями, каждое расширение жизненных интересов создавали целые ряды мелких и на первый взгляд незаметных изменений, которые постепенно изменяли и весь социально-политический строй в направлении, все более и более удалявшем общественный быт от характерных черт Ф. Социологи давно уже отметили, что общественная эволюция заключается, между прочим, в постепенной замене военного типа общества типом промышленным (Сен-Симон, Ог. Конт, Спенсер). Дефеодализация Западной Европы, взятая в целом, — один из ярких примеров такой замены. В частности, Ф. в известной мере удовлетворял потребности в защите от военных нападений, но в то же время он сам приводил к постоянной войне, что заставляло население принимать меры против вечных феодальных усобиц. Одной из таких мер было, напр., установление в XI—XII вв. «Божьего мира» (см.), развивающегося параллельно с городским движением. В эту последнюю эпоху рядом с феодальной дружиною возникает городская милиция, вызванная потребностью городов в защите от той самой силы, которая, казалось, и была создана для общей защиты. С той же целью города соединяются между собой в союзы (см.), которые в Германии особенно заботились об охране земского мира (см.). Таким образом, с феодальными дружинами стали конкурировать ополчения горожан. Жизнь переросла первоначальную военную организацию Ф. Развитие на почве городских потребностей кондотьерства (см.) еще более ослабило былую силу феодального войска и подготовило позднейшие наемные армии (см.) королей, которые с большим успехом подавляли феодальные возмущения. Совершившаяся при этом замена конницы пехотой и введение огнестрельного оружия окончательно сломили феодальную организацию военной силы; одно время существовало даже мнение, заключающее в себе по меньшей мере весьма сильное преувеличение, будто конец Ф. положило изобретение пороха. К числу мелких, но постоянно накоплявшихся и постепенно подтачивавших Ф. изменений нужно отнести и другие технические изобретения. Между ручным жерновом феодальной эпохи и паровой мельницей современного капиталистического строя лежит длинный период технического прогресса, мало-помалу отражавшегося на народном хозяйстве, а с ним вместе и на социальном строе. Вообще история дефеодализации последнего есть, в сущности, история замены натурального хозяйства денежным, развития капитализма, агрономических успехов и т. п. Окончательное падение феодальной формы сельского хозяйства произошло только в XIX в. Разложение Ф. совершалось не везде одинаково быстро и одинаково полно. Благодаря развитию городской жизни политический Ф. очень рано пал в Италии, но здесь его падение не сопровождалось национальным объединением, как мы видим во Франции, до самой революции 1789 г. сохранявшей многие черты феодального строя. В Италии уже к концу средних веков исчезает крепостное состояние крестьян, причем, однако, последние из мелких крестьян превращаются в батраков или половников (см.). Англия под влиянием Ф. никогда не разлагалась на такие самостоятельные владения, какие мы видим во Франции и в Германии, а потому ей остался чужд тот процесс интеграции, который постепенно создал из массы мелких владений единую Францию. Кроме того, в Англии не создалось на почве Ф. той сословности, которая характеризует социальный строй континентальных держав; уже в первой половине XV в. политические права стали определяться здесь не принадлежностью к тому или другому сословию, а имущественным цензом. Наконец, уже в конце средних веков в Англии почти не существовало крепостных крестьян (см.). Сам принцип феодальной собственности (зависимость всех земель в качестве феодов от короля как высшего и общего сеньора) исчез из законодательства в эпоху первой революции, что было подтверждено в самом начале Реставрации Карлом II. В XVIII в. по сравнению, напр., с Францией Англия была страной наиболее дефеодализованной; но затем революция 1789 г. еще более дефеодализовала Францию, по сравнению с которой теперешняя Англия оказывается сохранившей гораздо более остатков феодального быта (наследственность членов верхней палаты, майораты и т. п.), все менее и менее, впрочем, оказывающих влияния на жизнь. Больше всего сохранились в XVIII в. феодальные учреждения в Германии, как в политическом, так и в социальном смысле. В первом отношении Германия представляла из себя чисто феодальную федерацию с императором во главе, от которого лишь номинально зависели многочисленные духовные и светские князья, связанные с ним феодальной присягой в верности. Правда, каждый князь был или старался сделаться абсолютным монархом в своей «земле», но некоторые княжества были до такой степени незначительны, что скорее напоминали крупные поместья, нежели государства, и в них господствовал социальный Ф. с крестьянской несвободой. Особую категорию владений составляли поместья имперского рыцарства (см.), числом до полутора тысяч, на Рейне, во Франконии и особенно в Швабии. Это были настоящие феодальные сеньории, владельцы которых пользовались суверенными правами. Этот политический Ф. пал в конце XVIII и начале XIX вв., под влиянием французской революции и при содействии Наполеона, когда в Германии совершались медиатизация (см.) и секуляризации (см.). На Венском конгрессе не были уже восстановлены ни духовные княжества, ни слишком мелкие светские, ни суверенные права имперского рыцарства, ни императорская власть феодального характера. Зато социальный Ф. пережил революционную и Наполеоновскую эпохи и пал только под ударом мартовских событий 1848 г. (см. Крестьяне в Германии). Во Франции перед революцией 1789 г. тоже сохранялись еще многие следы политического Ф. Абсолютный монарх Франции, видевший в себе как бы воплощение государства («l’étât, c’est moi» Людовика XIV), в то же время считал себя «первым дворянином своего королевства» — остаток взгляда феодальной эпохи, когда король был только первым между равными. В своей власти французские короли дореволюционной эпохи видели такую же частную собственность, такую же фамильную привилегию, какую представляло собой любое феодальное поместье и соединенные с обладанием этим поместьем сеньориальные права. Отсюда особая солидарность абсолютной монархии Бурбонов со всеми остатками социального Ф. В согласии с старыми феодальными воззрениями, не проводившими резкой границы между понятиями государственного и публичного права, короли считали возможным отчуждать за деньги в наследственное владение покупщиков частицы своей власти. На этом была основана столь развитая в дореволюционной Франции продажность должностей, наприм. в парламентах (см.), путем которой возникла наследственная магистратура, или так называемая noblesse de robe. Сами парламенты возникли из феодальных курий, и в состав их входили пэры Франции (см.). Объединяя страну в политическом отношении и приводя отдельные области к одному знаменателю в отношении административном, королевская власть разрушала только те стороны старого феодального быта, которые в чем бы то ни было казались неудобными и стеснительными для центральной власти и для чиновничества, но оставляла большей частью в полной неприкосновенности все остатки феодальных порядков, уживавшиеся с бюрократической централизацией, хотя бы они и были крайне тягостны для населения и противоречили национальному единству Франции. Особенно это касается кутюмного права, весьма разнообразного в отдельных провинциях и в большинстве случаев строго державшегося феодальных начал. Наиболее распространенным принципом провинциальных кодексов было правило «nulle terre sans seigneur»: каждый земельный участок должен был зависеть от какого-либо сеньора; не требовалось даже, чтобы сеньор имел в руках какой-либо документ, подтверждающий его права. Лишь в немногих сравнительно провинциях действовало другое правило (nul seigneur sans titre), требовавшее от сеньора в каждом отдельном случае документа, оправдывающего его притязания. Зависимые земли назывались цензивами (чиншевыми), все же дворянские поместья по-прежнему именовались фьефами, т. е. феодами. По отношению к правам сельского населения кутюмы делились на свободные (coutumes franches) и крепостнические (с. serves), т. е. во Франции были еще провинции, допускавшие существование крепостного состояния в обеих его тогдашних формах: servitude personnelle (прикрепленность к земле) и servitude réelle (с возможностью освободиться, оставив землю сеньору). Наконец, до самой революции во Франции за сеньорами сохранялись вотчинная полиция и юстиция с целым рядом поборов и пошлин средневекового происхождения. Французская революция имела резко антифеодальный характер и, уничтожив социальный Ф. в самой Франции (см. Феодальное законодательство 1789—1793 гг.), много содействовала его ослаблению и в других странах, особенно в Наполеоновскую эпоху. В это время крепостное состояние крестьян было отменено в некоторых частях Германии; особенно были замечательны реформы в Пруссии (см.) при Штейне и Гарденберге, с которых начинается история разрушения социального Ф. в этом государстве (освобождение крестьян, разрешение бюргерам приобретать дворянские земли и т. п.). Реакция, наступившая после падения Наполеона I, имела в значительной степени феодальный характер; в некоторых частях Германии многие реформы предыдущего периода были отменены, так что в иных случаях освобождение крестьян и отмена феодальных прав оказались произведенными лишь на бумаге. Эта реакция нашла выражение и в политической литературе. Напр. идеалом Людвига Галлера (см.) было средневековое патримониальное княжество, основанное на землевладении, с населением, расчлененным на сословия. Таким же характером отличались и политическая теория Ад. Мюллера (см.), позднее — Фр.-Юл. Шталя (см.). В связи с тем же движением стоит и введение в сев.-герм. государствах земских чинов, т. е. старого сословного представительства, а не новых конституций, основанных на народном представительстве. Земские чины (до сих пор сохранившиеся в Мекленбурге) всячески противились осуществлению требований, враждебных социальному Ф. Наоборот, одним из наиболее важных требований либерализма (см.) первой половины XIX в. сделалась отмена всего, что имело основание в социальном Ф., т. е. сословных привилегий, крепостного состояния крестьян, обременения земли поборами в пользу помещиков, вотчинной полиции и юстиции. С падением социального Ф. крупные землевладельцы не перестали отстаивать остатки своих прав; в некоторых случаях современные консервативные партии (см.) до сих пор имеют чисто феодальный характер, а иногда даже и обозначаются этим именем (напр. клуб чешского феодального землевладения в австрийском рейхсрате), хотя и тут жизнь берет свое и консерватизм все более и более утрачивает резко-феодальные черты, чтобы сделаться скорее классовым, чем сословным. Ранее всего на общей почве землевладельческих интересов, исключительно экономических, состоялось слияние дворянских и недворянских крупных собственников в Англии; то же самое произошло в наше время и во Франции. Возможным это сделалось благодаря исчезновению сословности и отмене привилегий дворянского землевладения. В Пруссии после реформ 1807 г. наблюдалось обратное явление: не дворянам было разрешено покупать «рыцарские поместья», за которыми продолжали сохраняться права вотчинной полиции и юстиции (отмененные лишь в середине XIX в.): бюргеры, делавшиеся путем покупки владельцами рыцарских поместий, очень скоро заражались всеми предрассудками и стремлениями прусского «юнкерства», т. е. поземельного дворянства, и даже усиливали своим вступлением в землевладельческий класс притязания этого сословия. Вообще, однако, отмена привилегий дворянства и исключительного положения дворянского землевладения влечет за собой и падение феодальных традиций в землевладельческой среде, и она все более и более начинает отрешаться от средневекового миросозерцания.
Литературу — см. Дворянство, Крестьяне, Города, Третье сословие, Сословно-представительные учреждения, Старый порядок, Просвещенный абсолютизм, Физиократы, Французская революция. Для главных обобщений см. Н. Кареев, «История Западной Европы в новое время» (т. I, гл. 4, 6, 10—11 и 13—17; т. II, гл. 2, 7—11, 26 и 30; т. III, гл. 2, 4—5, 7—8, 28 и 37; т. IV, гл. 9—10 и 23; т. V, гл. 21—22 и 30), а также «Филос. культ, и социальная история нового времени» (гл. 1—2, 6, 8 и 10). Кроме того: Babeau, «Le village sous l’ancien régime» (1878) и «La vie rurale sous l’ancien régime» (1885); Brunner, «Deutsche Rechtsgeschichte» (1892); Cherest, «La chute de l’ancien régime» (1887); Glasson, «Hist. des lois et des institutions de la France» (1889—92); Дживелегов, «Средневековые города в Западной Европе»; Doniol, «La révolution française et la féodalité» (1874); Зеворт, «История нового времени» (дополнит. статьи проф. Лучицкого); Кнапп, «Освобождение крестьян в Пруссии»; М. Ковалевский, «Экономический рост Европы до возникновения капиталистического хозяйства» (1900); L. de Loménie, «Les droits féodaux et la révolution» («Le Correspondant», 1877); И. Лучицкий, «Феодальная аристократия и кальвинисты во Франции» (1871); Luchaire, «Hist. des instit. monarchiques de la France sous les premiers Capétiens» (1891) и «Manuel des institutions françaises sous les Capétiens directs» (1892); Maine, «Des causes de la décadence de la propriété féodale en France et en Angleterre» (пер. с англ., 1877); Назимов, «Реакция в Пруссии» (1886); «Освобождение крестьян на Западе» (статьи из «Handwörterbuch der Staatswissensch.», изд. Водовозовой, 1897); Rambaud, «Histoire de la civilisation française» (1887); Lorenz Stein, «Die Entwährung in England, Frankreich und Deutschland» (1868); Sugenheim, «Gesch. der Aufhebung der Leibeigenschaft in Europa» (1861); Aug. Thierry, «Essai sur l’histoire du tiers état» (есть рус. пер.); Wachsmuth, «Aufstände und Kriege der Bauern im Mittelalter» («Hist. Taschenbuch», 1833); Warnkönig und Stein, «Franz. Staats- und Rechtsgeschichte».
- ↑ О Ф. во Франции — см. соотв. ст.
- ↑ Герцогства: 1) Бавария, 2) Швабия, 3) Саксония, 4) Лотарингия, 5) Брабант, 6) Каринтия, 7) Богемия, 8) Австрия, 9) Штирия; пфальцграфства 10) Рейнское и 11) Саксонское; маркграфства 12) Бранденбург, 13) Мейсен и 14) Лузация; ландграфство 15) Тюрингенское и графство 16) Ангальт.